Страница:
– Не морочь мне голову, Марк! Принципы нужны тем, у кого нехватка совести, – а я обхожусь без искусственных ориентиров. Впрочем, ты тоже – как известно, крайности сходятся.
– Будь по-твоему, – согласился Марк. – Как ни противно “поступаться принципами”, однако сделаю.
– Поплачься мне, поплачься!..
– Что-нибудь еще?
– Раз уж подвернулся, подсуетись, обеспечь мне послабление режима. Конечно, я мог бы сачкануть и так…
– Господи, а это тебе зачем?
– Мои проблемы, Максик. Я же в твои не лезу?
– Конечно, у меня имеется парочка “вольных”…
– Как удачно! – сказал Вадим. – Значит, завтра ты отпускаешь меня на полдня?
– Запросто, – с готовностью подвердил Марк. – Если ты сдаешь кровь.
– “Здравствуй, попа, Новый год!” – удивился Вадим. – Кровь-то причем?
– Понимаешь, под эту кампанию можно провернуть что угодно. Полное благоприятствование сверху!
– И что, без крови никак?
– Да в чем сложность? По-моему, у тебя ее в избытке.
– В достатке, – поправил Вадим. – Так что же, я должен делиться еще и этим? А морда не треснет?
– Тебе ведь нужен отгул? Ты пойми: меня тоже контролируют! Я не могу быть добрым за чужой счет – по крайней мере, пока не пущу прочные корни.
– И скольких для этого придется перетрахать?
– Пошляк!
– Просто “называю вещи”. Вот интересно, Максик, ты делаешь это для удовольствия или по необходимости? Или совмещаешь?
– По праву рождения, – ответил Марк. – Чтоб ты знал, мои предки поднимали и осваивали эти земли на протяжении поколений. Так почему мне не вступить во владение законным наследством?
– А лишнего не прихватил, “ухарь-купец”? Тоже, новая аристократия!
– Ну почему – “новая”? – возразил тот. – К слову сказать, моя мать – урожденная Трубецкая, после Октября высланная из Питера вместе со многими дворянскими семьями. Представляешь, фамилия!.. Правда, дедка скоро шлепнули и бабенька зачахла, зато мать была принята в один из древних здешних кланов, всегда обретавшихся неподалеку от власти. Так что опыт у меня в генах.
– Ну, Максик, ты – жук! – восхитился Вадим. – И здесь подстраховался. А матросика с “Авроры” не вербанул в предки? Так, на всякий случай: вдруг коммунары-ортодоксы вернутся? Отчего не устроить эдакий дворянско-старожильско-коммунарский конгломерат? Вот тогда, чего бы ни стали распределять, ты – в первых рядах!
– Между прочим, – похвалился Марк, – мой прадед по материнской линии владел восемью языками. Какие головы были!
– Действительно, за таких предков положена надбавка в снабжении, а также прочие привилегии, – признал Вадим. – Где нам, безродным выскочкам, соперничать с целым сословием! Только и остается гордиться, что собственными дарованиями. Правда, нынче и на трех языках можно погореть. Мне вон на каждом допросе пеняют: неспроста, мол, замышляешь!
– Что же, человек по натуре слаб, – поддержал Марк, – и лучше бы оградить его от искусов.
– Как будто сами “золототысячники” не переходят постепенно на английский! А какой язык выберут “отцы”: опять старославянский или все же латынь – вас ведь всегда тянуло к мертвечине?
– Ну, с нас-то иной спрос, а вот низших служителей следует поберечь. К тому ж сюда привнесено столько чужеродных пороков и столько лет над нами измывались иноземцы всех мастей, что не грех и переусердствовать. Ко всем чужакам у нас скопился ба-альшой счет!..
– Послушай, старожил хренов! – все-таки разозлясь, сказал Вадим. – В прежних дуростях я замаран куда меньше твоего, хотя с себя вины не снимаю. А когда возводился “весь мир голодных и рабов”, после Октября-то, мои предки тоже не рвались на первые роли – в отличие от твоих. Так почему я оказался тебе что-то должен?
Однако обоим уже надоело ругаться. И какой смысл в дискуссии, если собеседников разнесло настолько, что и слов не различить, – так, доносятся некие звуковые волны, только перепонки раздражают.
– Чуть не забыл, – на прощание объявил Марк, не без потаенного злорадства. – Тебя желает видеть старший режимник – верно, подошел срок. Заскочи к нему, ладно? Не сочти за большой труд…
– Только из расположения к тебе, – открывая дверь, сказал Вадим. – Чтоб не накликать новых бед на твою задницу.
И теперь на него с изумлением посмотрела секретарка, на секунду оторвавшись от полировки вампирских ногтей. Хотя бы этим ее впечатлил! – с усмешкой порадовался Вадим. И вдруг представил надменную красотку на Марковом столе – с задранным до груди платьем, с приспущенными по пышным бедрам колготками и нацеленными в потолок стройными голенями, увенчанными изящными туфельками. Картинка вышла не слишком изысканная, однако волнительная. Эта красавица недурно смотрелась бы в любом раздрае, но вот захочется ли ее тронуть? Если она настолько хороша, то почему Марка заинтересовала дурнушка-надсмотрщица? Политика, политика, высокая и загадочная, – нам этого не понять.
– Что? – тихо спросила секретарка, уже не так уверенная в скромном статусе Вадима. Кажется, она даже прикидывала, не промахнулась ли с выбором опекуна. Уж не подпирает ли здешнего Управителя еще один столп – секретный, зато могучий?
– Милая, зачем вам такие ногти? – спросил Вадим. – Посетителей драть? Это же ужас!
А ведь и у нее, наверно, имеется муж, подумалось Вадиму, строящий карьеру по тем же правилам. А у того вполне может быть своя секретарка – дочь какого-нибудь падшего вождя, тоскующая по утраченным привилегиям. (А этот образ откуда выскочил?) Круговорот Алис в природе, причем узаконенный – во всяком случае, подкрепленный традицией.
– Желаю здравствовать, – добавил он, пересекая прихожую, – вам и вашему скоту.
И вышел, оставив ее в недоумении: собственно, какой “скот” он имел в виду? А и вправду – какой?
Уже без сопровождения Вадим прогулялся к режимникам, благо располагались они совсем рядом, а прочие надсмотрщики в этих местах не шастали: у каждого свои угодья. Опустив персональную бляху в дверную щель, прислонился рядом, настраиваясь на долгое ожидание. Но над дверью тут же вспыхнула зеленая лампочка, и Вадим вошел.
Это был кабинет, небольшой и аккуратный, с минимумом мебели и несколькими портретами, развешанными по стенам. Напротив двери, притиснутый к перегородке массивным столом, сидел старший режимник, а над ним, строго по центру, помещался главный портрет – Основателя. Пронзительные глаза под сдвинутыми бровями взирали на посетителя требовательно и грозно. Невольно ежась, Вадим поздоровался.
– Прошу, – сказал режимник, указывая на кресло. Выбравшись из-за стола, он помог Вадиму устроиться, пристегнул его запястья к подлокотникам и проворно облепил присосками детектора. Затем снова занял свое место, под завораживающим портретом.
– Итак, – начал режимник, подстраивая приборы, – соблаговолите назвать имя, фамилию, профессию, место работы… и так далее, вы знаете.
Вадим кивнул и заговорил. Торопиться было некуда, и рассказывал он обстоятельно, с избыточными подробностями, рассеянным взглядом озирая комнату. С прошлого раза здесь мало что изменилось – как и за все годы, которые Вадим ее посещал. Даже режимник уже несколько лет не менялся – немолодой, сухощавый, одетый по инструкции и с такой аккуратностью, что Вадиму сделалось неловко за свою всегдашнюю расхлябанность. Ему даже захотелось подтянуть ненавистный галстук, но как это исполнишь со связанными руками?
– Достаточно, – наконец произнес режимник и поднял глаза на Вадима. – Теперь приступим к допросу. Готовы?
– Конечно.
– Мы не беседовали два месяца. Что у вас изменилось, что произошло нового?
Вадим подумал, пожал плечами:
– Ничего существенного.
Режимник немедленно вперился в индикаторы. Усмехнувшись, Вадим ждал продолжения. Эти деятели не верили людям и потому слишком полагались на приборы. Но кто сказал, будто приборы нельзя обмануть?
– Так, – сказал режимник, – хорошо. Вы не солгали, но это не означает, что вы сказали правду.
Пронизывающим взглядом, словно копируя Основателя, он вперился уже в Вадима, и тому пришлось изобразить ожидаемое недоумение.
– Да, именно, – подтвердил режимник удовлетворенно. – В вашей жизни есть перемены и не столь малые, однако вы еще их не осознали.
– В самом деле? – снова удивился Вадим. – Какие?
– Об этом после. Сначала обговорим старое. Не возражаете?
– Пожалуйста.
– Странно вы ведете себя, Вадим Георгиевич, причем давно. Зачем это вам?
– Что именно?
– Что? Ну, например, вот это, – перегнувшись через стол, режимник потрогал его бицепс, распирающий тесный рукав. – Вам так хочется выделиться?
– Нет, конечно.
– Тогда зачем?
– За десять лет я не пропустил по болезни ни одного дня. Разве плохо?
– Так ведь существует много других оздоровительных систем, вполне достойных, я бы даже сказал: патриотических, – отчего вы избрали именно такую, чуждую нам всем? Разве не понимаете, чем это чревато?
– А вы сами не пробовали?
– Я? – изумился старик. – Вот это? Да на что мне!
– А вы попробуйте. Чего ж говорить с чужих слов.
– Да? – режимник с сомнением вгляделся в его лицо. – Может, вы не доверяете Крепости: что она сумеет вас защитить? Или хотите защищаться как раз от нее?.. Ладно, оставим. А вот это как?
Он достал из стола книжицу в яркой обложке, уже занесенную Вадимом в пропажи. Так это был обыск? Вадим прикрыл глаза, прогоняя злость. Что с них взять, иначе они не умеют – бедные, бедные… сволочи!
– Где вы взяли это? – строго спросил режимник.
Вадим открыл глаза.
– В библиотеке.
– Что? Вы шутите!
– Проверьте. Да там и штамп есть.
Полистав книжку, режимник озадаченно нахмурился. Что-то в их ведомстве дало сбой, если в Крепостную библиотеку проникли даже не забугорные, а – страшно подумать! – импортные книги. Но уж Вадима винить в этом неправомочно. Тем более, библиотеку давно прикрыли.
– Знаете, все-таки странно, – сказал режимник неуверенно. – Ну зачем вам тратить время и силы на изучение чуждых языков, зачем читать эту… белиберду?
– А вы сами читали?
– Разумеется, нет!
– Напрасно, – укорил Вадим. – Врагов надо знать.
Он уже без усилия выдерживал доброжелательный тон, ощущая внутри упругую твердость. Режимник растерянно хлопнул ресницами, затем с надеждой вгляделся в индикаторы. Что он ожидал там увидеть, интересно?
– Пусть этим занимаются, кому положено, – с опозданием возразил режимник. – Вообще, каждый должен заниматься своим делом.
– А как же народная инициатива? Основатель учит нас…
– Кстати, об инициативе, – оживился режимник. – Собрания вы не игнорируете – это так. Но все как-то без охоты, без огонька.
– Я по натуре сдержан.
– Сдержанным следует быть с посторонними. А вот вы третьего дня…
– Это по служебной надобности.
– Да? А это? – Режимник выхватил из папки листок и зачитал: – “17-го числа сего месяца проверочная комиссия в составе… ну, это пропустим… застала в квартире жильца Смирнова В. Г. постороннюю женщину. Объяснить свое аморальное поведение жилец отказался, при этом вел себя вызывающе”. Что вы скажете на такое?
– Я уже писал по этому поводу объяснительную.
– Да-да, я читал. Но вы не указали там фамилию вашей… гм… гостьи.
– Фамилии не знаю.
– Интересно. Выходит, в неположенное время вас посещает женщина, и вы укладываете ее, простите, в постель, даже не спросив фамилии. Я правильно излагаю?
– Да знаете ли, – усмехаясь, ответил Вадим, – как-то было не до анкетирования. Если помните, иногда это происходит быстро.
В раздражении режимник хлопнул ладонью по папке:
– Шутки тут неуместны! Вам следует помнить, что работаете на режимном предприятии, и быть разборчивее в связях!
– Об этом я помню всегда, – с точно дозированной обидой возразил Вадим, – и с посторонними о работе не говорю – ни при каких обстоятельствах!
– Но вы можете за нее поручиться?
– А зачем? Повторяю, здесь утечки быть не может.
Режимник снова проконсультировался с детектором – с тем же результатом.
– А что вы думаете о лабуправе? – без особой надежды спросил он.
– А вы? – с улыбкой спросил Вадим. – Сверху-то видней.
Со вздохом режимник поднялся и принялся освобождать его от присосок и ремней, напоследок пожелав:
– Если что – заходите.
– А как же, – ответил Вадим. – Обязательно. Всенепременно.
Выходя из режимного отдела (как и положено, через другой кабинет), он вдруг увидел Оросьева, по-хозяйски расположившегося за одним из столов. Насупя кустистые брови, человечек сосредоточенно копался костлявыми темными пальцами в стопке пухленьких папок.
– Сколько раз говорил: пиши короче, – остановившись рядом, сказал Вадим. – Не сваливай все на старших братьев! Сейчас не пришлось бы так напрягаться.
– Ладно-ладно, умник, – пробурчал Оросьев, морщинистой лапкой прикрывая наклейку на верхней папке, – поглядим теперь, кто кого поучать станет!
– Избави нас бог от таких учителей! – рассмеялся Вадим без особой веселости. – Хотя на другое ты и вовсе негоден. С повышеньицем вас! Долго ты его дожидался, но, кажется, пришел и на вашу улицу праздник – будто в старые добрые лагерные времена. – Вадим еще хмыкнул и добавил: – Знаешь, Оросьев, у меня ведь всегда ассоциировался с тобой именно гестаповский мундир – к чему бы, а?
– К усечению языка, – огрызнулся тот. – Болтаешь много!
– А вот с этим придется повременить, – возразил Вадим. – Дослужись сначала до репрессоров. А ведь хочется, верно?
– Ты куда шел? – угрюмо спросил Оросьев. – Вот и топай! А мне работать надо.
– Всех нас “на карандаш возьмешь”, да? – полюбопытствовал Вадим. – Или нас уже взял, очередь за другими? Вот, оказывается, куда ты вкладывал душу – или что там у тебя? Уж не засиживайся на службе, “наш паровозик”, береги здоровье. В жизни так много радостей, кроме как напакостить ближнему, – вдруг тебя еще что увлечет? – Он облокотился на столешницу, наклонясь к Оросьеву, заговорил доверительно: – Хочешь, по старой памяти, совет? Пока можешь, не поддавайся зависти совсем, иначе окажешься в таком болоте!.. Думаешь, вампирам живется сладко? Ну, напьются они людской крови – а дальше? Они ведь даже не живые… Впрочем, для тебя это абстракции, – заключил он, – стало быть, и совет не впрок.
Распрямившись, Вадим рассеянно кивнул зацепеневшему знакомцу и направился к выходу, отчего-то уверенный, что при следующем допросе его будет терзать уже не тот старенький, доверчивый режимник, а растущий, перспективный, “землю-рогом-роющий” кадр, созвучный новым временам, – Оросьев. Конечно, если этот допрос состоится.
– И чего сбежал? – укорил в трубке веселый звонкий голос. – Эх ты, медведище!
Вадим напрягся, сделал поправку на изношенную связь и вспомнил. И то – суток не прошло!
– А что оставалось делать? – ответил он. – Предков твоих дожидаться?
– Ну виновата, прости! – легко признала Юля. – Не умею пить – моя беда. Слушай, я заскочу за тобой – в пять, да?
– Ты понимаешь…
– Буду ждать против входа, чао! – И она положила трубку.
“Чао-чао”, – растерянно повторил Вадим. Можешь теперь мямлить до посинения – кто тебя услышит?
Изящный “бегунок” поджидал его в условленном месте. Украдкой оглядевшись, Вадим опустился на переднее кресло, рядом с прелестным водителем. На этот раз Юля облачилась в ситцевый сарафан на бретельках и обула нарядные босоножки, столь же воздушные. На заднем сиденье обнаружился худощавый юноша с тонким печальным лицом.
– Это Гарик, мой приятель, – представила его Юля. – Точнее, родственник – какой-то там дальний. Похож, верно? – Она рванула машину с места. – Знаешь, куда тебя везу?
– В “корыто”? – предположил Вадим. – Или на “полигон”?
Гарик содрогнулся, девочка расхохоталась:
– Нет, чуть подальше. Только молчок, ясно?.. Хотя чего это я! Мы ведь старые конспираторы, верно? – И она подмигнула Вадиму в зеркальце.
“Ну и кретины эти жрецы! – сердито подумал он. – Принимают кого ни попадя!.. Хотя на эту стрекозу и я бы купился – или куплюсь. Или уже. Старым становлюсь: на молоденьких потянуло”.
– А везу я тебя к воображенцам, – продолжала Юля. – Слыхал про таких?
– Это которые задаются? – притворился Вадим. – В смысле – воображалы?
Гарик вспыхнул, как лампочка. Оглянувшись на него, Юля фыркнула:
– Обиделся, смотри!.. Мальчик, а ты при чем? Накарябал пару баек – и туда ж!
– Юлия, прекрати! – негодуя, потребовал Гарик. – Это совершенно никого не касается.
Девушка махнула на него рукой и объяснила Вадиму:
– А воображенцы, мил-друг, отличаются от прочих патологически развитым воображением, от коего слова и происходит название. И ладно бы они воображали только внутри, так они еще норовят других осчастливить – верно, Гарик? И фантазируют, я тебе скажу, без удержу!
– На какие темы?
– А на всякие – запретные в том числе, если тебя это волнует. Куда идем, что с нами будет, а чему и не бывать никогда, но почему не поиграть… Интересно?
– Как тебе сказать… Безумно!
– Вот! Я знала, чем искупить. – Она хихикнула: – Гарик, лапуля, не хмурься так грозно, у нас с ним свои счеты… Подфартило же мне с родственником!
Юля лихо вывернула из-под надвигающегося грузовика – у Вадима екнуло сердце. Чуть слышно чертыхнувшись, он пристегнулся ремнем к спинке.
– Встречаются воображенцы раз в месяц, – продолжала Юля как ни в чем не бывало. – Ну, общаются там, рукописями обмениваются – с-сочинители! Потом треплют друг друга – да так, что клочья летят… Потеха!
– Как ты вышла на них – через Гарика?
– Проницательный мой! – Юля чмокнула его в ухо, машина вильнула. – Только не убивай их сразу, любимый, – у них по женской части напряженка, потому вьются вокруг меня точно мухи. – Запрокинув голову, девушка залилась беспечным смехом, едва не врезавшись в бордюр. – Вадик, вот ты все знаешь – отчего, если дама пишет, на нее посмотреть страшно?
– Ну, не на всех, – возразил он. – Далеко не на всех. А потом, ты путаешь причину со следствием: как раз пишут оттого, что некрасивы. Или несчастливы. Каждый утверждается, как может… Далеко еще?
– Не очень. А что?
– Ну-ка тормозни.
– Зачем еще? – Однако послушалась, круто вильнула к бордюру. Машина встала, едва не клюнув носом в землю.
– Махнемся, – предложил Вадим. – Ты сегодня не в форме.
– А ты умеешь? Не то кэ-эк гробанемся!..
– Не волнуйся, я свою жизнь ценю. А заодно сохраню ваши.
– Спаситель! Я в тебя сразу поверила.
Без лишних церемоний Юля перебралась через него в соседнее кресло и объявила:
– Нет, вчера я все-таки перебрала!..
– А то не знаю, – проворчал Вадим, пуская машину. – Куда ехать-то?
Против опасений, с управлением справился легко, хотя практиковался давно и, уж конечно, не на таких конфетках. Без дальнейших приключений они добрались до места, каковым оказался раскидистый старый дом, давно брошенный, с заколоченными окнами и осыпающейся штукатуркой. Однако расположен он был удобно: на пересечении нескольких миграционных маршрутов – то есть в достаточно людном месте.
– Забавно, – пробормотал Вадим.
– Чего? – сейчас же вскинулась Юля.
– Когда-то здесь помещался Союз Писателей, – объяснил он. – Бедные воображенцы – тень сего монстра преследует их поныне. Или им самим любо топтаться на трупе врага?
Выбрав местечко поукромней, Вадим притулил там “бегунок”. (Хотя уже знал, что Юлька бросает машину где попало: а чего жалеть – не свое же?) Затем все трое сквозь прореху в ограде пробрались к укрытому за кустами подвальному входу и пыльными темными переходами, подсвечивая себе фонариками, проникли в сумеречные помещения оставленного здания. А там промахнуться было бы трудно, так как из распахнутых дверей бывшего актового зала доносился оживленный гул.
Конечно, Юля первой впорхнула на порог, эффектно помахав сразу всем тонкой загорелой рукой, – и приветствовали девочку с энтузиазмом. Но когда за ее спиной вырос Вадим, энтузиазм заметно спал, а от эстрады к нему протянулось с пяток настороженных, прощупывающих взглядов. Пришлось сначала пообщаться со здешними заправилами.
Юленька поручилась за новичка со всем пылом непорочной юности, поклялась, что знает его с рождения (своего, естественно), что он носил ее на руках и до сих пор носит, хотя реже. В общем, Вадим по себе знал, что отказать ей трудно, и забавно было наблюдать, как эти неглупые, в общем, ребята – некоторые уже с брюшком либо с лысиной, – распускали перед пигалицей хвосты. Конечно, Юльке это нравилось, но под прикрытием Вадимовых массивов ей наверняка было спокойнее – может, затем его сюда и позвали. Зато остальных его присутствие устраивало меньше, и Вадима всего искололи недовольными взглядами. Однако прямых наездов не случилось: грубая сила котировалась в любой компании, даже высоколобой.
А публика в зале собралась пестрая, как по виду, так по занятиям. Профессиональных сочинителей не наблюдалось (и что им тут делать?), зато прочие слои были представлены неплохо. Конечно, больше присутствовало спецов, самых разных профессий, но хватало и трудяг. Даже парочка блюстителей забрела, что вовсе странно. Впрочем, различать воображенцев по кастам оказалось не просто. Кастовые признаки в них едва проступали, словно сюда попадали только бракованные экземпляры. Как будто здесь подвернулась одна из отмелей, огибаемая потоком, на которую тот сбрасывал случайный мусор и накопившуюся пену. Даже в нарядах или прическах воображенцы позволяли себе лишнего, словно щеголяя друг перед другом свободомыслием, – не говоря о поведении. Пожалуй, они вполне могли бы выделиться в особую касту, дай им волю. Однако воли воображенцам как раз не давали, а наоборот, всяко подавляли. И кое-кого из них это даже устраивало. Еще неизвестно, как повернутся дела, когда “таланты и поклонники” наконец встретятся лицом к лицу, – многие ли будут востребованы? И на кого обижаться тогда?
Зато у воображенцев уже появились свои, пока не канонизированные, мученики. К примеру, одного из них, нервного позерствующего субъекта, куда-то там вызывали и о чем-то таком спрашивали. Вадим так и не понял, в чем, собственно, заключался героизм субъекта, однако гордился тот до сих пор, словно прошел через эшафот или, по меньшей мере, пытки.
Двух-трех воображенцев Вадим помнил еще по студии при тогдашнем СП, а с одним, Тигрием Низинцевым, был знаком довольно неплохо, в прежние времена натыкаясь на него почти на всех литературных тусовках, где бы они не собирались, либо в гостях у приятелей-литераторов – Тигрий обладал почти сверхестественной вездесущностью и, казалось, мог пребывать в нескольких местах сразу. Не виделись они с самого Отделения, и теперь Низинцев еще полысел и располнел, вполне реализовав задатки, подаваемые смолоду. Вообще же, в последние годы Вадим от этой публики отдалился, и потому, наверно, Тигрий лишь прохладно кивнул ему, даже не попытавшись, как раньше, обменяться новостями.
– Прошу внимания! – наконец произнес председатель, крупный флегматичный парень с русой шевелюрой, и гул стал стихать. – Всё, наговорились?.. Тогда начинаем. – Он помолчал, задумчиво озирая рассаживающихся семинаристов. Сложением и повадками председатель до изумления походил на системщика Гогу, только здешнего, славянского разлива. – Итак, все здесь… или почти все, – он задержал взгляд на Вадиме, – обладают качеством, предосудительным в нашем обществе, то есть фантазией. У кого больше, у кого меньше – не суть важно. К сожалению, в широких массах наметилась тенденция к утрате этого свойства. Подавляющее большинство уже не способно заглядывать в будущее дальше нескольких дней, а многие и вовсе живут сегодняшним. Положение катастрофическое, без преувеличения, и главная беда, что именно однодневки устраивают режим более других, а потому получают максимальное благоприятствование. Соответственно мы на другом краю. К счастью, у власть предержащих пока не хватает фантазии осознать, что одно из главных препятствий на пути к абсолюту – как раз фантазеры. И на этом противоречии, собственно говоря, мы паразитируем. Но если кто-то подскажет им и убедит? Наша группа существует не первый год, и пока мы больше играли в конспирацию, а немногие синяки, кои нам перепадали, – председатель кольнул “мученика” насмешливым взглядом, – если честно, и неприятностями назвать нельзя. Мы очень мило проводили здесь время, мило общались, всячески имитировали деятельность – а что на выходе? Мы создали закрытый от прочего мира клуб, и что делается вне этих стен, нас не волнует. Хотя, казалось бы, кому как ни нам понимать, куда это ведет?
Председатель помолчал, разглядывая собратьев: некоторые были смущены, однако не слишком многие, – и добавил обыденно:
– Засим предлагаю перейти к обсуждению. Нет возражений?
– Минуточку! – подскочил с места субъект-мученик. – Сперва хотелось бы кое-что выяснить. – Он повернулся и уперся взглядом в Вадима. – Вот вы, собственно, кто? Да-да, вы!
“Псих!” – явственно буркнула Юля и показала субъекту язык. Для уверенности Вадим оглянулся, но вперились именно в него. Указующего перста не хватало.
– Собственно, я? – переспросил он, ощущая себя неуютно в перекрестии многих взглядов.
– Будь по-твоему, – согласился Марк. – Как ни противно “поступаться принципами”, однако сделаю.
– Поплачься мне, поплачься!..
– Что-нибудь еще?
– Раз уж подвернулся, подсуетись, обеспечь мне послабление режима. Конечно, я мог бы сачкануть и так…
– Господи, а это тебе зачем?
– Мои проблемы, Максик. Я же в твои не лезу?
– Конечно, у меня имеется парочка “вольных”…
– Как удачно! – сказал Вадим. – Значит, завтра ты отпускаешь меня на полдня?
– Запросто, – с готовностью подвердил Марк. – Если ты сдаешь кровь.
– “Здравствуй, попа, Новый год!” – удивился Вадим. – Кровь-то причем?
– Понимаешь, под эту кампанию можно провернуть что угодно. Полное благоприятствование сверху!
– И что, без крови никак?
– Да в чем сложность? По-моему, у тебя ее в избытке.
– В достатке, – поправил Вадим. – Так что же, я должен делиться еще и этим? А морда не треснет?
– Тебе ведь нужен отгул? Ты пойми: меня тоже контролируют! Я не могу быть добрым за чужой счет – по крайней мере, пока не пущу прочные корни.
– И скольких для этого придется перетрахать?
– Пошляк!
– Просто “называю вещи”. Вот интересно, Максик, ты делаешь это для удовольствия или по необходимости? Или совмещаешь?
– По праву рождения, – ответил Марк. – Чтоб ты знал, мои предки поднимали и осваивали эти земли на протяжении поколений. Так почему мне не вступить во владение законным наследством?
– А лишнего не прихватил, “ухарь-купец”? Тоже, новая аристократия!
– Ну почему – “новая”? – возразил тот. – К слову сказать, моя мать – урожденная Трубецкая, после Октября высланная из Питера вместе со многими дворянскими семьями. Представляешь, фамилия!.. Правда, дедка скоро шлепнули и бабенька зачахла, зато мать была принята в один из древних здешних кланов, всегда обретавшихся неподалеку от власти. Так что опыт у меня в генах.
– Ну, Максик, ты – жук! – восхитился Вадим. – И здесь подстраховался. А матросика с “Авроры” не вербанул в предки? Так, на всякий случай: вдруг коммунары-ортодоксы вернутся? Отчего не устроить эдакий дворянско-старожильско-коммунарский конгломерат? Вот тогда, чего бы ни стали распределять, ты – в первых рядах!
– Между прочим, – похвалился Марк, – мой прадед по материнской линии владел восемью языками. Какие головы были!
– Действительно, за таких предков положена надбавка в снабжении, а также прочие привилегии, – признал Вадим. – Где нам, безродным выскочкам, соперничать с целым сословием! Только и остается гордиться, что собственными дарованиями. Правда, нынче и на трех языках можно погореть. Мне вон на каждом допросе пеняют: неспроста, мол, замышляешь!
– Что же, человек по натуре слаб, – поддержал Марк, – и лучше бы оградить его от искусов.
– Как будто сами “золототысячники” не переходят постепенно на английский! А какой язык выберут “отцы”: опять старославянский или все же латынь – вас ведь всегда тянуло к мертвечине?
– Ну, с нас-то иной спрос, а вот низших служителей следует поберечь. К тому ж сюда привнесено столько чужеродных пороков и столько лет над нами измывались иноземцы всех мастей, что не грех и переусердствовать. Ко всем чужакам у нас скопился ба-альшой счет!..
– Послушай, старожил хренов! – все-таки разозлясь, сказал Вадим. – В прежних дуростях я замаран куда меньше твоего, хотя с себя вины не снимаю. А когда возводился “весь мир голодных и рабов”, после Октября-то, мои предки тоже не рвались на первые роли – в отличие от твоих. Так почему я оказался тебе что-то должен?
Однако обоим уже надоело ругаться. И какой смысл в дискуссии, если собеседников разнесло настолько, что и слов не различить, – так, доносятся некие звуковые волны, только перепонки раздражают.
– Чуть не забыл, – на прощание объявил Марк, не без потаенного злорадства. – Тебя желает видеть старший режимник – верно, подошел срок. Заскочи к нему, ладно? Не сочти за большой труд…
– Только из расположения к тебе, – открывая дверь, сказал Вадим. – Чтоб не накликать новых бед на твою задницу.
И теперь на него с изумлением посмотрела секретарка, на секунду оторвавшись от полировки вампирских ногтей. Хотя бы этим ее впечатлил! – с усмешкой порадовался Вадим. И вдруг представил надменную красотку на Марковом столе – с задранным до груди платьем, с приспущенными по пышным бедрам колготками и нацеленными в потолок стройными голенями, увенчанными изящными туфельками. Картинка вышла не слишком изысканная, однако волнительная. Эта красавица недурно смотрелась бы в любом раздрае, но вот захочется ли ее тронуть? Если она настолько хороша, то почему Марка заинтересовала дурнушка-надсмотрщица? Политика, политика, высокая и загадочная, – нам этого не понять.
– Что? – тихо спросила секретарка, уже не так уверенная в скромном статусе Вадима. Кажется, она даже прикидывала, не промахнулась ли с выбором опекуна. Уж не подпирает ли здешнего Управителя еще один столп – секретный, зато могучий?
– Милая, зачем вам такие ногти? – спросил Вадим. – Посетителей драть? Это же ужас!
А ведь и у нее, наверно, имеется муж, подумалось Вадиму, строящий карьеру по тем же правилам. А у того вполне может быть своя секретарка – дочь какого-нибудь падшего вождя, тоскующая по утраченным привилегиям. (А этот образ откуда выскочил?) Круговорот Алис в природе, причем узаконенный – во всяком случае, подкрепленный традицией.
– Желаю здравствовать, – добавил он, пересекая прихожую, – вам и вашему скоту.
И вышел, оставив ее в недоумении: собственно, какой “скот” он имел в виду? А и вправду – какой?
Уже без сопровождения Вадим прогулялся к режимникам, благо располагались они совсем рядом, а прочие надсмотрщики в этих местах не шастали: у каждого свои угодья. Опустив персональную бляху в дверную щель, прислонился рядом, настраиваясь на долгое ожидание. Но над дверью тут же вспыхнула зеленая лампочка, и Вадим вошел.
Это был кабинет, небольшой и аккуратный, с минимумом мебели и несколькими портретами, развешанными по стенам. Напротив двери, притиснутый к перегородке массивным столом, сидел старший режимник, а над ним, строго по центру, помещался главный портрет – Основателя. Пронзительные глаза под сдвинутыми бровями взирали на посетителя требовательно и грозно. Невольно ежась, Вадим поздоровался.
– Прошу, – сказал режимник, указывая на кресло. Выбравшись из-за стола, он помог Вадиму устроиться, пристегнул его запястья к подлокотникам и проворно облепил присосками детектора. Затем снова занял свое место, под завораживающим портретом.
– Итак, – начал режимник, подстраивая приборы, – соблаговолите назвать имя, фамилию, профессию, место работы… и так далее, вы знаете.
Вадим кивнул и заговорил. Торопиться было некуда, и рассказывал он обстоятельно, с избыточными подробностями, рассеянным взглядом озирая комнату. С прошлого раза здесь мало что изменилось – как и за все годы, которые Вадим ее посещал. Даже режимник уже несколько лет не менялся – немолодой, сухощавый, одетый по инструкции и с такой аккуратностью, что Вадиму сделалось неловко за свою всегдашнюю расхлябанность. Ему даже захотелось подтянуть ненавистный галстук, но как это исполнишь со связанными руками?
– Достаточно, – наконец произнес режимник и поднял глаза на Вадима. – Теперь приступим к допросу. Готовы?
– Конечно.
– Мы не беседовали два месяца. Что у вас изменилось, что произошло нового?
Вадим подумал, пожал плечами:
– Ничего существенного.
Режимник немедленно вперился в индикаторы. Усмехнувшись, Вадим ждал продолжения. Эти деятели не верили людям и потому слишком полагались на приборы. Но кто сказал, будто приборы нельзя обмануть?
– Так, – сказал режимник, – хорошо. Вы не солгали, но это не означает, что вы сказали правду.
Пронизывающим взглядом, словно копируя Основателя, он вперился уже в Вадима, и тому пришлось изобразить ожидаемое недоумение.
– Да, именно, – подтвердил режимник удовлетворенно. – В вашей жизни есть перемены и не столь малые, однако вы еще их не осознали.
– В самом деле? – снова удивился Вадим. – Какие?
– Об этом после. Сначала обговорим старое. Не возражаете?
– Пожалуйста.
– Странно вы ведете себя, Вадим Георгиевич, причем давно. Зачем это вам?
– Что именно?
– Что? Ну, например, вот это, – перегнувшись через стол, режимник потрогал его бицепс, распирающий тесный рукав. – Вам так хочется выделиться?
– Нет, конечно.
– Тогда зачем?
– За десять лет я не пропустил по болезни ни одного дня. Разве плохо?
– Так ведь существует много других оздоровительных систем, вполне достойных, я бы даже сказал: патриотических, – отчего вы избрали именно такую, чуждую нам всем? Разве не понимаете, чем это чревато?
– А вы сами не пробовали?
– Я? – изумился старик. – Вот это? Да на что мне!
– А вы попробуйте. Чего ж говорить с чужих слов.
– Да? – режимник с сомнением вгляделся в его лицо. – Может, вы не доверяете Крепости: что она сумеет вас защитить? Или хотите защищаться как раз от нее?.. Ладно, оставим. А вот это как?
Он достал из стола книжицу в яркой обложке, уже занесенную Вадимом в пропажи. Так это был обыск? Вадим прикрыл глаза, прогоняя злость. Что с них взять, иначе они не умеют – бедные, бедные… сволочи!
– Где вы взяли это? – строго спросил режимник.
Вадим открыл глаза.
– В библиотеке.
– Что? Вы шутите!
– Проверьте. Да там и штамп есть.
Полистав книжку, режимник озадаченно нахмурился. Что-то в их ведомстве дало сбой, если в Крепостную библиотеку проникли даже не забугорные, а – страшно подумать! – импортные книги. Но уж Вадима винить в этом неправомочно. Тем более, библиотеку давно прикрыли.
– Знаете, все-таки странно, – сказал режимник неуверенно. – Ну зачем вам тратить время и силы на изучение чуждых языков, зачем читать эту… белиберду?
– А вы сами читали?
– Разумеется, нет!
– Напрасно, – укорил Вадим. – Врагов надо знать.
Он уже без усилия выдерживал доброжелательный тон, ощущая внутри упругую твердость. Режимник растерянно хлопнул ресницами, затем с надеждой вгляделся в индикаторы. Что он ожидал там увидеть, интересно?
– Пусть этим занимаются, кому положено, – с опозданием возразил режимник. – Вообще, каждый должен заниматься своим делом.
– А как же народная инициатива? Основатель учит нас…
– Кстати, об инициативе, – оживился режимник. – Собрания вы не игнорируете – это так. Но все как-то без охоты, без огонька.
– Я по натуре сдержан.
– Сдержанным следует быть с посторонними. А вот вы третьего дня…
– Это по служебной надобности.
– Да? А это? – Режимник выхватил из папки листок и зачитал: – “17-го числа сего месяца проверочная комиссия в составе… ну, это пропустим… застала в квартире жильца Смирнова В. Г. постороннюю женщину. Объяснить свое аморальное поведение жилец отказался, при этом вел себя вызывающе”. Что вы скажете на такое?
– Я уже писал по этому поводу объяснительную.
– Да-да, я читал. Но вы не указали там фамилию вашей… гм… гостьи.
– Фамилии не знаю.
– Интересно. Выходит, в неположенное время вас посещает женщина, и вы укладываете ее, простите, в постель, даже не спросив фамилии. Я правильно излагаю?
– Да знаете ли, – усмехаясь, ответил Вадим, – как-то было не до анкетирования. Если помните, иногда это происходит быстро.
В раздражении режимник хлопнул ладонью по папке:
– Шутки тут неуместны! Вам следует помнить, что работаете на режимном предприятии, и быть разборчивее в связях!
– Об этом я помню всегда, – с точно дозированной обидой возразил Вадим, – и с посторонними о работе не говорю – ни при каких обстоятельствах!
– Но вы можете за нее поручиться?
– А зачем? Повторяю, здесь утечки быть не может.
Режимник снова проконсультировался с детектором – с тем же результатом.
– А что вы думаете о лабуправе? – без особой надежды спросил он.
– А вы? – с улыбкой спросил Вадим. – Сверху-то видней.
Со вздохом режимник поднялся и принялся освобождать его от присосок и ремней, напоследок пожелав:
– Если что – заходите.
– А как же, – ответил Вадим. – Обязательно. Всенепременно.
Выходя из режимного отдела (как и положено, через другой кабинет), он вдруг увидел Оросьева, по-хозяйски расположившегося за одним из столов. Насупя кустистые брови, человечек сосредоточенно копался костлявыми темными пальцами в стопке пухленьких папок.
– Сколько раз говорил: пиши короче, – остановившись рядом, сказал Вадим. – Не сваливай все на старших братьев! Сейчас не пришлось бы так напрягаться.
– Ладно-ладно, умник, – пробурчал Оросьев, морщинистой лапкой прикрывая наклейку на верхней папке, – поглядим теперь, кто кого поучать станет!
– Избави нас бог от таких учителей! – рассмеялся Вадим без особой веселости. – Хотя на другое ты и вовсе негоден. С повышеньицем вас! Долго ты его дожидался, но, кажется, пришел и на вашу улицу праздник – будто в старые добрые лагерные времена. – Вадим еще хмыкнул и добавил: – Знаешь, Оросьев, у меня ведь всегда ассоциировался с тобой именно гестаповский мундир – к чему бы, а?
– К усечению языка, – огрызнулся тот. – Болтаешь много!
– А вот с этим придется повременить, – возразил Вадим. – Дослужись сначала до репрессоров. А ведь хочется, верно?
– Ты куда шел? – угрюмо спросил Оросьев. – Вот и топай! А мне работать надо.
– Всех нас “на карандаш возьмешь”, да? – полюбопытствовал Вадим. – Или нас уже взял, очередь за другими? Вот, оказывается, куда ты вкладывал душу – или что там у тебя? Уж не засиживайся на службе, “наш паровозик”, береги здоровье. В жизни так много радостей, кроме как напакостить ближнему, – вдруг тебя еще что увлечет? – Он облокотился на столешницу, наклонясь к Оросьеву, заговорил доверительно: – Хочешь, по старой памяти, совет? Пока можешь, не поддавайся зависти совсем, иначе окажешься в таком болоте!.. Думаешь, вампирам живется сладко? Ну, напьются они людской крови – а дальше? Они ведь даже не живые… Впрочем, для тебя это абстракции, – заключил он, – стало быть, и совет не впрок.
Распрямившись, Вадим рассеянно кивнул зацепеневшему знакомцу и направился к выходу, отчего-то уверенный, что при следующем допросе его будет терзать уже не тот старенький, доверчивый режимник, а растущий, перспективный, “землю-рогом-роющий” кадр, созвучный новым временам, – Оросьев. Конечно, если этот допрос состоится.
2. В тени чудовищ
Сразу после обеденного перерыва Вадима позвали к телефону. Очень удивившись, он подошел.– И чего сбежал? – укорил в трубке веселый звонкий голос. – Эх ты, медведище!
Вадим напрягся, сделал поправку на изношенную связь и вспомнил. И то – суток не прошло!
– А что оставалось делать? – ответил он. – Предков твоих дожидаться?
– Ну виновата, прости! – легко признала Юля. – Не умею пить – моя беда. Слушай, я заскочу за тобой – в пять, да?
– Ты понимаешь…
– Буду ждать против входа, чао! – И она положила трубку.
“Чао-чао”, – растерянно повторил Вадим. Можешь теперь мямлить до посинения – кто тебя услышит?
Изящный “бегунок” поджидал его в условленном месте. Украдкой оглядевшись, Вадим опустился на переднее кресло, рядом с прелестным водителем. На этот раз Юля облачилась в ситцевый сарафан на бретельках и обула нарядные босоножки, столь же воздушные. На заднем сиденье обнаружился худощавый юноша с тонким печальным лицом.
– Это Гарик, мой приятель, – представила его Юля. – Точнее, родственник – какой-то там дальний. Похож, верно? – Она рванула машину с места. – Знаешь, куда тебя везу?
– В “корыто”? – предположил Вадим. – Или на “полигон”?
Гарик содрогнулся, девочка расхохоталась:
– Нет, чуть подальше. Только молчок, ясно?.. Хотя чего это я! Мы ведь старые конспираторы, верно? – И она подмигнула Вадиму в зеркальце.
“Ну и кретины эти жрецы! – сердито подумал он. – Принимают кого ни попадя!.. Хотя на эту стрекозу и я бы купился – или куплюсь. Или уже. Старым становлюсь: на молоденьких потянуло”.
– А везу я тебя к воображенцам, – продолжала Юля. – Слыхал про таких?
– Это которые задаются? – притворился Вадим. – В смысле – воображалы?
Гарик вспыхнул, как лампочка. Оглянувшись на него, Юля фыркнула:
– Обиделся, смотри!.. Мальчик, а ты при чем? Накарябал пару баек – и туда ж!
– Юлия, прекрати! – негодуя, потребовал Гарик. – Это совершенно никого не касается.
Девушка махнула на него рукой и объяснила Вадиму:
– А воображенцы, мил-друг, отличаются от прочих патологически развитым воображением, от коего слова и происходит название. И ладно бы они воображали только внутри, так они еще норовят других осчастливить – верно, Гарик? И фантазируют, я тебе скажу, без удержу!
– На какие темы?
– А на всякие – запретные в том числе, если тебя это волнует. Куда идем, что с нами будет, а чему и не бывать никогда, но почему не поиграть… Интересно?
– Как тебе сказать… Безумно!
– Вот! Я знала, чем искупить. – Она хихикнула: – Гарик, лапуля, не хмурься так грозно, у нас с ним свои счеты… Подфартило же мне с родственником!
Юля лихо вывернула из-под надвигающегося грузовика – у Вадима екнуло сердце. Чуть слышно чертыхнувшись, он пристегнулся ремнем к спинке.
– Встречаются воображенцы раз в месяц, – продолжала Юля как ни в чем не бывало. – Ну, общаются там, рукописями обмениваются – с-сочинители! Потом треплют друг друга – да так, что клочья летят… Потеха!
– Как ты вышла на них – через Гарика?
– Проницательный мой! – Юля чмокнула его в ухо, машина вильнула. – Только не убивай их сразу, любимый, – у них по женской части напряженка, потому вьются вокруг меня точно мухи. – Запрокинув голову, девушка залилась беспечным смехом, едва не врезавшись в бордюр. – Вадик, вот ты все знаешь – отчего, если дама пишет, на нее посмотреть страшно?
– Ну, не на всех, – возразил он. – Далеко не на всех. А потом, ты путаешь причину со следствием: как раз пишут оттого, что некрасивы. Или несчастливы. Каждый утверждается, как может… Далеко еще?
– Не очень. А что?
– Ну-ка тормозни.
– Зачем еще? – Однако послушалась, круто вильнула к бордюру. Машина встала, едва не клюнув носом в землю.
– Махнемся, – предложил Вадим. – Ты сегодня не в форме.
– А ты умеешь? Не то кэ-эк гробанемся!..
– Не волнуйся, я свою жизнь ценю. А заодно сохраню ваши.
– Спаситель! Я в тебя сразу поверила.
Без лишних церемоний Юля перебралась через него в соседнее кресло и объявила:
– Нет, вчера я все-таки перебрала!..
– А то не знаю, – проворчал Вадим, пуская машину. – Куда ехать-то?
Против опасений, с управлением справился легко, хотя практиковался давно и, уж конечно, не на таких конфетках. Без дальнейших приключений они добрались до места, каковым оказался раскидистый старый дом, давно брошенный, с заколоченными окнами и осыпающейся штукатуркой. Однако расположен он был удобно: на пересечении нескольких миграционных маршрутов – то есть в достаточно людном месте.
– Забавно, – пробормотал Вадим.
– Чего? – сейчас же вскинулась Юля.
– Когда-то здесь помещался Союз Писателей, – объяснил он. – Бедные воображенцы – тень сего монстра преследует их поныне. Или им самим любо топтаться на трупе врага?
Выбрав местечко поукромней, Вадим притулил там “бегунок”. (Хотя уже знал, что Юлька бросает машину где попало: а чего жалеть – не свое же?) Затем все трое сквозь прореху в ограде пробрались к укрытому за кустами подвальному входу и пыльными темными переходами, подсвечивая себе фонариками, проникли в сумеречные помещения оставленного здания. А там промахнуться было бы трудно, так как из распахнутых дверей бывшего актового зала доносился оживленный гул.
Конечно, Юля первой впорхнула на порог, эффектно помахав сразу всем тонкой загорелой рукой, – и приветствовали девочку с энтузиазмом. Но когда за ее спиной вырос Вадим, энтузиазм заметно спал, а от эстрады к нему протянулось с пяток настороженных, прощупывающих взглядов. Пришлось сначала пообщаться со здешними заправилами.
Юленька поручилась за новичка со всем пылом непорочной юности, поклялась, что знает его с рождения (своего, естественно), что он носил ее на руках и до сих пор носит, хотя реже. В общем, Вадим по себе знал, что отказать ей трудно, и забавно было наблюдать, как эти неглупые, в общем, ребята – некоторые уже с брюшком либо с лысиной, – распускали перед пигалицей хвосты. Конечно, Юльке это нравилось, но под прикрытием Вадимовых массивов ей наверняка было спокойнее – может, затем его сюда и позвали. Зато остальных его присутствие устраивало меньше, и Вадима всего искололи недовольными взглядами. Однако прямых наездов не случилось: грубая сила котировалась в любой компании, даже высоколобой.
А публика в зале собралась пестрая, как по виду, так по занятиям. Профессиональных сочинителей не наблюдалось (и что им тут делать?), зато прочие слои были представлены неплохо. Конечно, больше присутствовало спецов, самых разных профессий, но хватало и трудяг. Даже парочка блюстителей забрела, что вовсе странно. Впрочем, различать воображенцев по кастам оказалось не просто. Кастовые признаки в них едва проступали, словно сюда попадали только бракованные экземпляры. Как будто здесь подвернулась одна из отмелей, огибаемая потоком, на которую тот сбрасывал случайный мусор и накопившуюся пену. Даже в нарядах или прическах воображенцы позволяли себе лишнего, словно щеголяя друг перед другом свободомыслием, – не говоря о поведении. Пожалуй, они вполне могли бы выделиться в особую касту, дай им волю. Однако воли воображенцам как раз не давали, а наоборот, всяко подавляли. И кое-кого из них это даже устраивало. Еще неизвестно, как повернутся дела, когда “таланты и поклонники” наконец встретятся лицом к лицу, – многие ли будут востребованы? И на кого обижаться тогда?
Зато у воображенцев уже появились свои, пока не канонизированные, мученики. К примеру, одного из них, нервного позерствующего субъекта, куда-то там вызывали и о чем-то таком спрашивали. Вадим так и не понял, в чем, собственно, заключался героизм субъекта, однако гордился тот до сих пор, словно прошел через эшафот или, по меньшей мере, пытки.
Двух-трех воображенцев Вадим помнил еще по студии при тогдашнем СП, а с одним, Тигрием Низинцевым, был знаком довольно неплохо, в прежние времена натыкаясь на него почти на всех литературных тусовках, где бы они не собирались, либо в гостях у приятелей-литераторов – Тигрий обладал почти сверхестественной вездесущностью и, казалось, мог пребывать в нескольких местах сразу. Не виделись они с самого Отделения, и теперь Низинцев еще полысел и располнел, вполне реализовав задатки, подаваемые смолоду. Вообще же, в последние годы Вадим от этой публики отдалился, и потому, наверно, Тигрий лишь прохладно кивнул ему, даже не попытавшись, как раньше, обменяться новостями.
– Прошу внимания! – наконец произнес председатель, крупный флегматичный парень с русой шевелюрой, и гул стал стихать. – Всё, наговорились?.. Тогда начинаем. – Он помолчал, задумчиво озирая рассаживающихся семинаристов. Сложением и повадками председатель до изумления походил на системщика Гогу, только здешнего, славянского разлива. – Итак, все здесь… или почти все, – он задержал взгляд на Вадиме, – обладают качеством, предосудительным в нашем обществе, то есть фантазией. У кого больше, у кого меньше – не суть важно. К сожалению, в широких массах наметилась тенденция к утрате этого свойства. Подавляющее большинство уже не способно заглядывать в будущее дальше нескольких дней, а многие и вовсе живут сегодняшним. Положение катастрофическое, без преувеличения, и главная беда, что именно однодневки устраивают режим более других, а потому получают максимальное благоприятствование. Соответственно мы на другом краю. К счастью, у власть предержащих пока не хватает фантазии осознать, что одно из главных препятствий на пути к абсолюту – как раз фантазеры. И на этом противоречии, собственно говоря, мы паразитируем. Но если кто-то подскажет им и убедит? Наша группа существует не первый год, и пока мы больше играли в конспирацию, а немногие синяки, кои нам перепадали, – председатель кольнул “мученика” насмешливым взглядом, – если честно, и неприятностями назвать нельзя. Мы очень мило проводили здесь время, мило общались, всячески имитировали деятельность – а что на выходе? Мы создали закрытый от прочего мира клуб, и что делается вне этих стен, нас не волнует. Хотя, казалось бы, кому как ни нам понимать, куда это ведет?
Председатель помолчал, разглядывая собратьев: некоторые были смущены, однако не слишком многие, – и добавил обыденно:
– Засим предлагаю перейти к обсуждению. Нет возражений?
– Минуточку! – подскочил с места субъект-мученик. – Сперва хотелось бы кое-что выяснить. – Он повернулся и уперся взглядом в Вадима. – Вот вы, собственно, кто? Да-да, вы!
“Псих!” – явственно буркнула Юля и показала субъекту язык. Для уверенности Вадим оглянулся, но вперились именно в него. Указующего перста не хватало.
– Собственно, я? – переспросил он, ощущая себя неуютно в перекрестии многих взглядов.