Иванов Сергей Григорьевич. Мертвый разлив

Глава 5. Путь туда…

1. Подзаборная проповедь

   Субботний день прокатился как заведенный – по проложенной неведомо кем колее. Вот только Гога заявился к Вадиму раньше обычного, опередив прочих его посетителей.
   – Знаешь, друг мой, – произнес крепыш церемонно, – вчерашним вечером я смог наконец обобщить скопившиеся факты и соорудить диаграммки, характеризующие погодные изменения, темпы строительства, а также переустройства соцструктур Крепости. И что забавно: все они, в пределах погрешности, упираются в одно время. А осталось до него всего-то несколько недель.
   – И что затем? – спросил Вадим, разглядывая выложенные перед ним картинки. – Не прикидывал?
   Гога пожал тяжелыми плечами.
   – Видимо, количественные изменения породят новое качество, – сказал он. – Но вот какое?
   – А ты не подсчитал, сколько к этому сроку накопится ночных убийств и пропаж?
   – Господи, Вадим, откуда у меня такая статистика!
   – А что сделается с мозгами тивишных наркоманов, не прикидывал?
   – Пытался, конечно, – хотя и здесь не густо с данными… Кстати, мой дорогой, имей в виду, что вокруг тебя картинка искажается – и сильно! Твое окружение хоть как-то сопротивляется общей тенденции.
   – Что, дела настолько плохи?
   – Отвратительны.
   – А диаграммку вычертить не пробовал?
   – Ну, как тут оценишь параметры! Да и в чем считать забалделость?
   – В “режах”, – предложил Вадим. – Или в “ларах”, – он кивнул на Ларису, оживленно щебечущую в дальнем конце комнаты. – Во всяком случае, – прибавил Вадим, – я рад, что твои построения во многом совпадают с моими ощущениями. Союз интуитивиста и систематика – это страшная сила!
   – Правда, никто почему-то не боится, – проворчал Гога. – Для большинства куда убедительней наши кулаки. – И со вздохом покосился на собственную кувалду, по самые косточки поросшую черным волосом. – Что делать-то будем, Ваденька? Что мы вообще сможем за этот срок!..
   – Лично я намерен смотаться на Бугор, – сообщил Вадим. – “Давно не бывал я в Донбассе”. Проведу уик-энд на природе, закачу себе эдакий пикничок. Как на это посмотрят твои системы?
   – Мои системы сильно опасаются, что на таком пикнике могут слопать тебя, – серьезно сказал Гога. – Слышал про загородное зверье? У моей супруги дядя – фермер, недавно навещал. Так он нам порассказал!..
   – По крайней мере, прогулка обещает быть занятной, – беспечно откликнулся Вадим. – К чему пугаться до срока? Будем переживать неприятности по мере поступления.
   – Как бы ты сам не “поступил” – к кому-нибудь в желудок, – мрачно предостерег крепыш. – Вадим, я не шучу! Там и вправду опасно.
   – Пся крэв, Гога, а где сейчас спокойно? Если уж ко мне на квартиру заглядывали!.. Кстати, поостерегся бы, – сказал Вадим. – Кто знает, “по ком звонит Колокол” – не по тебе ли, человече?
   – А если и так, куда я денусь – “от жены, от детей”?
   – Как бы ты вместе с ними не делся! – безжалостно добавил Вадим. – Сам знаешь, иногда пропадают целые семьи. Серьезно, Гога: прими меры!
   – Ответный шар, да? – хмыкнул тот. – Вообще, конечно, не худо бы просчитать и такой вариант.
   – Во-во – просчитай. А по возвращению я с тобою свяжусь, обменяемся воскресными впечатлениями.
   Отложив картинки, уже прочно запечатлевшиеся в памяти, Вадим снова принялся за пайку, не жалея казенного припоя. Присутствие созерцающего Гоги нисколько не тяготило его – тем более, что тот никогда ни о чем не расспрашивал (в отличие, скажем, от Тима).
   – Что мне в тебе нравится, так это лень, – с ухмылкой заметил гость. – Сколько за тобой наблюдаю, ни одного лишнего движения – предельная экономия сил!
   – Просто я несуетливый, – похвалил себя Вадим. – И расчетливый. Думаешь, вот так же я не считал и деньги – пока они у нас были?
   – Что же, Вадичек, удачи! – пожелал русо-кавказец, поднимаясь. – До сих пор тебе на нее везло.
   Ему на смену тотчас же заявился Никита, и сегодня он выглядел суровей обычного.
   – Знаешь что, Вадим, – сообщил старожил с накопившейся за сутки угрозой, – а ведь я вчера в “ищейки” поступил!..
   Со вздохом Вадим развел руки, будто сдаваясь.
   – Ну, вот он я, – сказал он. – Зачем далеко ходить? Образцовый же вражина: к режиму нелоялен, исторической вины не признаю, за отца и остальных предков отдуваться не желаю, на происхождение и прочие истоки плюю, исконных прав старожилов в упор не замечаю… Ну сдай меня, куда следует! И много тебе за это отвалят?
   – Разве в этом дело? – оскорбился Никита. – Дело в принципе, в справедливости!.. В правде! Мне лично не надо ничего, ты же знаешь.
   – Ах, Никитушка-Никита, бескорыстный ты наш! Тянешь тебя, тянешь к этой самой правде, а ты словно мячик на резинке. Сколько я на тебя времени потратил, и нервов? Говорил же тебе: не смотри тивишник – “козленочком станешь”. Вот и допрыгался до “ищеек”… коз-зел!
   Последнее слово, впрочем, Вадим произнес мысленно: зачем обижать хорошего, в общем-то, человека? На свою беду, Никита был прост душой настолько, что мог настраивать ее в унисон только с немногими, а прочие выпадали за круг подобия. Действительно, такая “простота” хуже воровства. И разве он не старался поспеть за Вадимом? А тут еще и тивишник, чтоб ему!..
   – А почем знать, – угрюмо спросил Никита, – на чьей стороне правда? Может, на нашей? А, брат-товарищ Вадим? Ты что, ее купил – правду-то?
   – Милый мой, правда, как и совесть, не может быть на чьей-нибудь стороне – это общее достояние. И только начинается разделение людей на породы – будь уверен, правдой тут не пахнет. А уж справедливость – такое зыбкое понятие!.. Не говоря о принципах. Они-то и вовсе нужны лишь тем, у кого недобор совести. Или, говоря иначе, нет в душе бога.
   Тяжко задумавшись, Никита ушел, но Вадим уже не верил, что напряженные раздумья к чему-нибудь старожила приведут – при всей его честности и добродушии. Сколько “братьев” тянут Никиту с другой стороны – против одного-то Вадима! Такие вот бедняги, наверно, и преобладают в осатанелых толпах погромщиков, затаптывающих жертвы в грязь и кровь. Уж очень легко они сплачиваются в стадо, увлекаясь общим Резонансом, и что проку в последующих угрызениях?
   Потом пришел Толян, давно поглядывавший в сторону Вадима из своего начальского угла. Привычно расселся на гостевом табурете.
   – Знаешь, да? – негромко спросил он. – Оросьев к режимникам перебрался.
   – Как же, виделись, – подтвердил Вадим. – Растут кадры – прямо на глазах!
   – Может, и к лучшему? Без надзору-то.
   Вадим усмехнулся.
   – Чего? – насторожился Толян.
   – Стукач ушел, да здравствует стукач!.. Свято место пусто не бывает.
   – Думаешь? И кто же теперь?
   – Предлагали мне.
   Толян поглядел на него с изумлением, не удержавшись фыркнул: и нашли же, умники!..
   – А кому еще, как считаешь? – спросил он.
   Вадим пожал плечами:
   – Не хотелось бы облыжно…
   – Уж как выйдет, Вадик. Кого стеречься-то?
   – Обрати взор на женский контингент: Нонну, Ларису… даже Асеньку. Недаром Оросьев последнее время их обхаживал – смену готовил. А заодно и будущий свой… гм… “кружок”.
   – Да уж, такому дай власть!..
   – Кстати, Толян, а как с отделом? – поинтересовался Вадим. – Берешься?
   – Ты же отсоветовал?
   – Старина, ты на меня ответственность не сваливай! Что значит: “отсоветовал”? Решаешь ты сам, и никто кроме.
   – Вот я и решил, – хмыкнул толстяк. – Повременить. Лучше быть к людям поближе, чем… к этим. Черт с ним, с пайком!
   – А с нами бог, да? Ну-ну, хочется верить.
   Хоть здесь мои советы пошли впрок, подумал Вадим. Хотя – кто знает? Может, просто Толяну потребовался козлик. Не винить же потом себя?
   Наконец оставшись один, Вадим снова углубился в родимую схемотехнику, набрасывая на листках вариант за вариантом, а затем мысленно обкатывая их, прежде чем выбрать самый удачный и передать на сборку Билибину – хотя бы здесь Вадиму повезло на соседа. Правда, ему не помешал бы и критикан, вроде Тима, но последнее время Вадим забрался в такие дебри, что больше времени потратил бы на объяснения. И говорлив Тимушка не в меру, как бы не привлек лишнего внимания. Уж очень много надзирателей вокруг развелось. Конечно, каждая эпоха рождает своих героев, но вот с таким отребьем у нас никогда проблем не возникало – только свистни!..
   А приборчик наклевывался занятный, уровня: “ай да сукин сын!” Если практика опять не поведет себя по-свински, напрочь отвергая гениальность замысла, результат мог “перейти всякие границы”, включая пресловутый Бугор. Правда, от эфира это требовало уже совсем иных свойств, но он и без того давно свихнулся – переживет как-нибудь и такое.
   Затем дело застопорилось, к тому же еще пару раз Вадима отвлекали разговорами – каждому ведь хотелось излиться, а он здесь для многих сделался вроде отстойника. К чертовой матери! – в раздражении думал Вадим, очередной раз пытаясь собраться с мыслями. Уйду в отшельники – уже созрел. Там-то меня никто не достанет! Смогу наконец заняться и собственными проблемами.
   Брон позвонил около полудня и небрежным тоном подтвердил договоренность, переадресовав Вадима этажом ниже, вожаку Скифу (кстати, тоже давнему знакомцу Вадима), заведовавшему в его хозяйстве то ли контрабандой, то ли транспортом, то ли тем и другим вместе. Назначенное время Вадима вполне устроило, учитывая сокращенный рабочий день; ему даже не пришлось воспользоваться “вольной”.
   По дороге Вадим заглянул в уютное гнездышко людоедов, как ни хотелось пройти стороной. На всякий случай, помятуя о пресловутом коварстве сумасшедших, забрался в квартиру через окно – не через то, которое проломил в прошлый раз. Тщательно спланированный звонок (донос!) к блюстам, разумеется, не возымел действия: зачем им заниматься ерундистикой, даже если убийцу подносят на блюдце? Людоеды, подумаешь! – тут от патрулирования глаза на лоб. Да и нет для них социальной базы: у нас, слава богу, все накормлены и устроены, – так что нечего раздувать нездоровые сенсации! А что до растерзанных на улицах трупов, то это провокации отступников и отщепенцев – вот на них и обратите праведный народный гнев…
   Впрочем, к ночным бесчинствам сплоченная парочка вряд ли причастна: свои дела она творила исключительно днем, не рискуя драгоценными жизнями. А мясо приводили сюда еще живым, чтобы не утруждаться транспортировкой.
   Как выяснилось, предприимчивая дамочка не стала дожидаться высочайшего решения, все равно: милостивого или сурового, – а позаботилась о себе сама, проковыряв приличную дырищу в двери и стенке шкафа (не ногтями же?), причем умудрилась при этом не повредить ни единой тряпки. Обескровленное тело сына она запихнула в холодильник, слепив в аккуратный ком (стало быть, тот еще не успел закоченеть), а кровяную лужу на полу тщательно вытерла и даже замочила в корыте испачканный угол ковра – на случай, если сюда вернется. Затем собрала запасы съестного, уложила любимую утварь и отбыла в поисках нового убежища – наверно, уже утром, как и все добропорядочные горожане избегая слоняться по ночам.
   Испытывая немалое облегчение: опять кто-то распорядился за него, – Вадим опустился в чистенькое кресло (в котором людоед Митренька, возможно, любил расслабляться после трапез, нагуливая жирок,) и задумался, рассеянно озираясь. Здесь отовсюду веяло смертью, однако было уютно, словно в ухоженном семейном склепе, и в таком сочетании даже присутствовала некая прелесть – для особых, пресыщенных ценителей, к каким Вадим себя не относил. А уж что припасено для ценителей в холодильнике, лучше не вспоминать!
   Конечно, людоеды не объяснение, рассуждал он, однако зацепка, какая-никакая. Если таких уродов и впрямь развелось сверх всякой меры, так почему не предположить всплеска прочих отклонений: садистов, насильников, мясорубов? “Мания, как следующая стадия догматизма”, – кто сказал? Да я же! А догматиков и фанатиков сейчас пруд пруди – “охраняется государством”, даже культивируется. Это к вопросу о социальной базе. Может, и маньяки нашей Крепости не враждебны? Тут маньяки, там параноики – близнецы-братья! У одних “устойчивые бредовые идеи”, другие на этих идеях зациклились до кровавых брызг. И общего между ними куда больше – зачем воевать? К тому же мясорубы добавляют страха нашим баранам, а запуганных проще держать на привязи. Так сказать, посильная поддержка снизу.
   Нет, не вяжется, вздохнул Вадим. Конечно, мания умножает силы, но ведь не настолько, чтобы обрывать людям конечности, точно крылышки мухам, и единым махом сносить головы? Здесь уже другой масштаб, нечеловеческий. И как быть с теми пятью отпечатками во дворике, не говоря еще об одном – на позавчерашнем трупе? А сей таинственный Мститель, “Великий и Ужасный”, помянутый Ангелиной, – как замечательно он подходит под эти метки! Что ли, ударимся в мистику? Или пренебрежем отпечатками и свалим все на больших кошек с медведями да гориллами? Уж у них на такое достанет сил. Тогда почему я не учуял в городе зверья – не говоря о следах? Вообще ничего по-настоящему чужого, как будто и тут мы справляемся собственными силами. Кто самый страшный враг человеку? Он сам, конечно. А советскому – соответственно. И сколько он самого же себя в землю-то положил!..
   Однако с дамочкой надо что-то делать, спохватился Вадим. Не станет же она мариновать своего сынка вечно: не мавзолей, чай, – холодильник. Стало быть вернется сюда, когда утихнут страхи. Сколько ей дать – день, два? А потом дело придется добивать, деваться некуда. И так пошел у дамы на поводу – бог знает, во что это выльется… Или не будем давать себе отсрочек?
   Для надежности Вадим скрупулезно обыскал гнездышко и выяснил еще одну пикантную подробность. Оказывается, сцеживаемая из забиваемых жертв кровь тоже шла в ход: дамочка использовала ее для омолаживающих ванн (тоже, графиня Батори, Купальщица Елизавета!), – почти безотходное производство. Интересно, на что тогда пускались кости: на удобрение для домашнего огорода? А кожей обтягивали мебель – по примеру одного английского эстета? Бр-р-р…
   На кухне, в холодном шкафу, обнаружился приличный шмат печенного мяса, любовно завернутого в фольгу, – как будто дорогого гостя приглашали разделить трапезу. (А он-то ожидал наткнуться здесь на банальный капкан!) По счастью, Вадим давно не потреблял мяса и потому мог смотреть на неведомые останки без тошноты: они не ассоциировались у него с пищей. Теперь он был убежден: если хорошенько здесь пошуровать, а затем раскинуть мозгами без суеты, отыщутся и намеки на нынешнее местонахождение Ангелины. Подсознательно или нет, но она подбросит вожделенному самцу путеводную ниточку. А чего: женщина в соку, при хозяйстве, – чем ни невеста! До сих пор она лишь приманивала самецкое мясо, а душу отводила с “с ыночкой” (хотя причем тут душа?), – теперь ситуация изменилась.
   В ящике трюмо Вадим раскопал семейные фото, обязательные в приличном доме. Папаша Митреньки на них не проявился: видимо, успел наследить только в девичьем чреве. А впрочем… Как магнитом, Вадима притянуло к небольшой поблекшей фотографии, где запечатлелись двое: серьезный мужчина в строгом кителе, щекастый и лобастый, чтобы не сказать лысеющий, и жизнерадостный кудрявый поросеночек женского пола, старательно вылупившийся в объектив. В чертах парочки ощущалось несомненное сходство: кажется, первый приходился Митрофану дедушкой… а по совместительству стал ему отцом – так уж случилось. Выходит, и Ангелинке повезло на родителя? Веселенькое семейство! Династия, можно сказать, – с традициями, как положено.
   Ладно, истоки выявлены – теперь не худо бы проследить, куда впадает эта отравленная речушка. Где ее тихое болотце, под уютной ряской скрывающее гнилую топь? Причем проследить в буквальном смысле.
   Вадим повел ноздрями, вбирая здешние запахи, прищуренным взглядом, словно через лупу, исследовал линолеум возле порога, подмечая характерные царапины и отметины. Затем открыл наружную дверь и двинулся по следу, ссутулясь точно питекантроп. На лестнице знакомыми каблучками была выдолблена приметная тропка, затем следы расходились. Но от последнего явственно веяло знакомыми ароматами, благо дождь еще не прошел. Сопротивляясь желанию опуститься на четвереньки (и без него тут полно оборотней), Вадим ходко потрусил между завалами старого мусора, поросшими жесткой травой. К счастью, перед уходом беглянка не пожалела для себя духов, будто и вправду хотела наследить, и теперь от перегретой земли струился сладковатый дух, до омерзения походивший на трупный, – словно невидимый коридор, ведущий в преисподнюю.
   “Воркалось, хливкие шорьки …” В смысле, уже смеркалось, а из развалин доносились трели чудом выживших сверчков, торопившихся отвести душу, пока не разразились ночные холода. Иногда, на периферии мысле-облакаВадим засекал шевеление живых душ, чаще довольно вялое, словно бы высвечивалась еще одна берложка маргиналов, где те подремывали от одной случайной трапезы до другой. Собственно, еда и тепло – единственное, что их пока заботило. Ну, иногда еще они совокуплялись, больше по привычке, а при особом везении накачивались медовухой, чтобы лучше спалось. До других им не было дела, и другим было на них плевать, лишь бы на глаза не попадались. Кому интересны доживающие? Наверное, даже мясорубы на них не зарились: с тем же эффектом можно охотиться на крыс (только не подземельных) или даже рубить деревья. Какой смысл отнимать жизнь, если за нее не цепляются?
   Зато и Вадиму находиться здесь было спокойней, он не чувствовал себя, как под непрерывным изнуряющим обстрелом: плотность населения ниже тут на порядок, если не на два, а в душах едва теплятся, умирая, последние страстишки. Уж из этих вряд ли проклюнется маньяк, разве только очень припечет. Вот людоеды – куда ни шло. Эдакие морлоки – правда, никчемные, как элои. Любой посторонний для них – чужак, представитель иной породы, а потому не подпадает под запрет. Если уж цыгане не считают других за людей… “А кушать хочется всегда”. Эта теплая парочка, мамаша и сынок, вполне могли оказаться первыми на тернистом пути губернского каннибализма – так сказать, зачинатели, предвестники новой эры.
   Вадим и сам не понял, что побудило его притормозить и глянуть в затененный угол очередного двора, – если мысле-облако, то не вслух, не на уровне сознания. А находился там коренастый седой человек, почти неприметный в сером дождевике, и выжидательно смотрел на Вадима вполне бодрыми, даже пылающими глазами. Странно, что Вадим заметил его только сейчас, – странно и тревожно. Давно он не давал подобных промашек, и впредь лучше бы так не подставляться. Иначе следующая встреча может оказаться последней.
   Незнакомец не походил на маргинала. Был он с обширной лысиной, но и с густой окладистой бородой, будто для компенсации. На широком лице мясистость сохранял только нос. Вообще, человек выглядел изможденным, усохшим до мослов и опирался на сучковатую клюку, но был еще крепок и подвижен, точно паук, а одет с необычной для здешних мест добротностью. Помянутые уже глаза лучились энергией, будто у проповедника или перестройщика, губы беспокойно кривились. Удивительно, но Вадим уже словно бы с ним встречался – когда, где? И еще: старик оказался весьма опрятен, к тому же почти не пахнул, будто и сам обладал настолько острым нюхом, что приходилось мыться по несколько раз на дню, а перед каждым выходом облачаться в стираное. Вот такого выследить будет непросто – да и кому он сдался, если честно? А впрочем, впрочем…
   – Ты кто ж будешь: крепостной или крутарь? – заговорил незнакомец отрывистым напористым голосом. – Не разберу никак.
   – Я сам не всегда разбираю, – утешил Вадим. – А это важно?
   На минуту зависло молчание, будто его попросту не услышали.
   – Хочешь познать Путь? – внезапно спросил старик.
   Вадим удивился, однако ответил:
   – По-вашему, я его не знаю?
   Кажется, и вправду проповедник, решил он. Последнее время подобных доморощенных пророков, бродящих по пустырям в поисках доверчивой паствы, еще не охваченной другими, развелось множество. Не хватало самому заделаться таким же.
   – Тогда слушай, – как в абсурдистском анекдоте, продолжил старец и направился к Вадиму, удерживая его на месте сверлящим взглядом. – Постулат первый: все мы есть мерзость и гнусность, а потому обращаться с нами должно как со скотом. Проникнись этим!
   – Вот и меня так обзывала подружка, – откликнулся Вадим. – А я, дурак, не верил!
   Старик надвинулся вплотную и тут обосновался, прочно подпершись клюкой. “А ведь неслабое оружие, – подумалось Вадиму, – если умеючи управляться. Бо-дзюцу, япона мать, – да еще какое “бо”, если звездануть по черепушке со всей дури!”
   – Главные наши позывы: жратва да блуд, – снова заговорил проповедник, – а единственный действенный стимул – страх. Еще мы всегда готовы сбиться в гурты, стало быть в массе – стадо. И потому нами должна править сила. Мы понимаем только свист плетей или пуль. Прочное здание можно выстроить лишь на жестокости, как вы не поймете? Жесткость конструкции и порождается жестокостью. Пора это признать, хватит врать себе и другим!
   Вещал он с таким пылом и такой убежденностью, каких Вадим никогда не чувствовал в себе. И что кроется за этой страстью: нереализованные амбиции, тайные пороки, перегруженная совесть?
   – И это ваш второй постулат? – со скукой спросил Вадим. – Так почему вам не занять очередь: уж столько было призывов расстреливать больше!
   – Юнец, не встревай! – осерчал старец, пристукнув внушительным посохом. – Имей терпение слушать.
   На “юнца” Вадим усмехнулся, однако промолчал, дабы не усугублять. Как будто я напрашивался на эту лекцию! – подумал он безнадежно. А куда денешься? Все равно же вобьет в голову – если потребуется, то и клюкой.
   – Просто их не напугали еще как следует, – снисходя, пояснил докладчик. – Чуть-чуть же не додавили! Замараться, видишь ли, испугались – послушались развопившихся чистоплюев. И вот теперь приходится начинать сызнова.
   – Ничего себе! – снова не утерпел Вадим. – И сколько не хватило для полного счастья – миллиончика загубленных душ, больше? Опомнитесь, почтеннейший!
   Но этим выпадом старец пренебрег, словно опять не расслышал, и теперь завелся надолго, разогнавшись по накатанным колеям. Еще один зауряд с поставленной речью и принципами вместо морали, определил Вадим со вздохом. Может, даже эрудированный, хотя не обязательно. А нравственно то, что полезно стае – истинный ленинец, “всем ребятам пример”. Среди политиков таких полно.
   – Для начала должна быть четко заявлена цель: общее благо, – как раз поведал лектор. – Не благо каждого, нет, – общее! И угодны все методы, кои этой цели способствует. – Он разразился каркающим смехом. – Убий и укради – если нужно для дела! Прежние строители совершенного общества промахнулись уже с оценкой материала, не понимая, что “из дерьма не вылепишь пулю”, тем более – домище размером в страну. А потому для цементирования нужны звери, только и способные скотинку приструнить. И чем выше этажность, тем страшнее потребно зверье. Убийцы, маньяки – подумаешь! На них и построим новый мир.
   Ну да, “мы наш, мы новый”! – усмехнулся Вадим. Было уже такое, и для лучшей сцепки тоже набирали самую грязь – липкую, жадную, завистливую. Правда, тогда в этом не признавались и садистов называли героями, стукачей – патриотами. А вот наш старикан “с большевистской прямотой” режет правду-матку, как ее понимает, и не стесняется при этом выглядеть кисло – достойно уважения, что ни говори.
   – А что делать с умниками да праведниками? – поинтересовался Вадим. – По-вашему, таких не осталось?
   – Вот они и есть – главная мразь! – снова разъярился старик. – Слышать не могу про сих изменников! Трусливые продажные словоблуды, смущающие нестойких. У них сумятица в головах, они не признают простых истин – а кой прок от сложных, кто клюнет на такие? Ты ему слово, он тебе – пять, да все с подковырками, с выпендрежом. Ненавижу всезнаек!
   – Желаете их извести? – усмехнулся Вадим. – К пистолету тянет, как Гебельса? Но ведь тогда народ действительно обратится в стадо. Может, этого вы и добиваетесь: подогнать реалии под свой постулат?
   – Хочу расчистить путь. Довольно нам мешать!
   – А они не мешают – просто не желают идти со всеми. Но ведь это вас и бесит, верно?
   – Не в них соль, – отмахнулся старик. – Правых всегда больше. И наоборот: большинство – право!
   – Больше всегда глупцов. Это пророки – в меньшинстве.
   – Не обольщайся, глупцы здесь все! (“За единственным исключением, надо думать”, – внес поправку Вадим.) Только одни глупцы трусливые да слабые, другие – злобные, а потому сильные. И значит, каждому уготовано свое место!
   Он из породы людей, которые всегда правы, окончательно решил Вадим. Из тех, кто готов облагородить собственное дерьмо, как бы оно ни смердело, – но только собственное!.. Похоже, разговор теряет смысл.
   – Интересно, чем вас впечатлили маньяки? – повернул он в иное русло . – Больные ведь люди, к тому ж опасные!
   – И все-таки они одарены большим. Им добавлен еще один могучий позыв: подчинять. А кто жаждет власти, подспудно тяготеет к покорности. Они управляемы, да! И лучше организуются.
   – Еще один “самый организованный и дисциплинированный”? Приехали…
   От такой картинки: сплоченные в организм маньяки, поставленные во главе, – Вадиму сделалось муторно. Хотя и это уже было… ну, почти.
   – А почему не взглянуть на вещи шире? – снисходительно предложил проповедник. – Можно ведь рассматривать маньяков как архангелов, насланных на человечество за грехи, – почему нет?