Иванов Сергей Григорьевич. Мертвый разлив

   Вентиляторы в приборах весело гудели, экраны сияли, задушевно ворковали динамики. “Хорошо-то как, Маня!” Сколько ж тут накопилось машинерии за дюжину лет? Все-таки в массовых кормушках имеются плюсы – для тех, кто наделен повышенным аппетитом. Кто сосчитает, сколько киловатт сжирают Вадимовы приборы: ведь все усредняется на всех! Жаль, вот так же нельзя злоупотребить горячей водой – за полным ее отсуствием.
   А иногда, благодаря неким причудам эфира, Вадим принимал странное. Наверняка это не было студийными передачами, здешними или забугорными: слишком обыденно и слишком похоже на жизнь, ни одна постановка к такому бы не приблизилась, – однако подобных людей он не встречал прежде. Больше всего это походило на разговоры, подслушанные из будущего – из того безоблачного и радостного будущего, которое пытались отобразить последние утописты. Непонятно лишь, где хотели набирать для него обитателей, ибо, насколько Вадим видел, с течением времени люди не спешили меняться к лучшему. Стало быть, и вожделенный коммунизм отодвигался в такие дали, что уже мало отличался от мифического рая. Но тогда чьи разговоры перехватывал его самопальный приемник? И, раз пошла такая пьянка, почему не попробовать в них вклиниться? Впрочем, все это глупости! Таких людей нет и быть не может, скорее приемник подслушивает и воплощает чьи-то мечты – по фантастичности это предположение ничуть не выше предыдущего.
   Но что удивительно: такие передачи прорывались к Вадиму, когда он приходил домой не слишком опустошенным и мысле-облакобыло еще способно проницать. Конечно, Вадим проникал им вглубь приборов, поскольку был настроен на них, и что образовывалось в итоге? Чудесный сплав электроники и сознания, способный на дальние прорывы – куда? Что за видения его посещали? Как будто приемник лишь раскрывал Вадиму дверцу в неведомое, а дальше мысле-облакоориентировалось само, выискивая передающие станции. И на них уже не действовали никакие затмения, как будто здесь применялись вовсе не электромагнитные волны. Может, все навороты с антеннами попросту не нужны? Вадим даже не был уверен, что видит это на экране, а не грезит наяву. Хотя… может, он и видит на экране собственные грезы? Это было бы забавно.
   Выключив свет, Вадим распахнул окно в ночь. Вообще, по нормам комендантского часа, после захода возбранялось открывать окна – якобы, в целях маскировки и дабы обезопасить честной народ от криминалов, – а для страховки рачительные домовые даже пригвождали рамы к проемам. Однако не настолько вмертвую, чтобы сильный и умелый человек не сумел их отодрать. Усевшись на подоконнике, Вадим с удовольствием вдохнул посвежевший воздух, радуясь, что живет на окраине.
   Снаружи была тьма. Ни один фонарь не освещал улицы, а сквозь закрашенные окна лишь кое-где прорывались бледные лучики – впрочем быстро уменьшавшиеся в числе, ибо вечерняя Программа давно завершилась. Поговаривали, что скоро дома станут обесточивать на ночь и что это, в общем, разумно: не стоило из-за немногих полуночников изнашивать оборудование, и вообще – ночью следует спать. Однако Вадим и здесь выбивался из ряда: во-первых, привык спать втрое меньше положенного; во-вторых, лучшие из потусторонних передач ловились именно ночью, когда солнце уходило за горизонт. Впрочем ни до ночного обесточивания, ни до пресловутых оконных решеток дело пока не дошло.
   Холодало с каждой минутой, и столь же быстро усиливался ветер – такие резкие перепады сделались уже привычными. “Кажется, дождь начинается, кажется, дождь…” По суточному календарю сейчас, пожалуй, октябрь – самое благодатное время для творцов. Фрукты, что ли, способствуют или отвлечений по минимуму?
   А под накрапывающий дождик легче медитировать, и мысли тогда всплывают из подсознания точно пузыри, один за другим, – и лопаются, лопаются… Надобно только прилечь, закрыть глаза и при этом умудриться не заснуть. Для этого и требовался прерыватель, давно Вадимом замысленный и даже частично исполненный, – чтобы поддерживать балансирование на самой грани между сном и явью, где диалог с подсознанием шел чуть ли не открытым текстом.
   Конечно, можно остаться на позициях кондового материализма и посчитать это странное состояние лишь одним из рабочих режимов мозга – рассматривая его, как весьма усложненный биокомп с хаотичными соединениями нейронов. Действительно, если изолироваться от помех, сосредоточиться на проблеме, углубиться в нее, добраться до сути… Вопрос: достаточно ли этого для разумности, тем более – для творчества? Пока что самые навороченные из компов не торопятся оживать, хотя сложностью, кажется, превосходят человечьи мозги. Из ничего и выйдет ничего: сколько компы ни подпитывай данными, на выходе больше не станет. Обработать информацию они еще смогут: упорядочить, проанализировать, критически осмыслить, выбрать лучшее, – но разродиться новым, сгенерировать идею!.. Чего же им не хватает – пресловутой души? Пришла, наконец, пора обратиться и к ней?
   Ну ладно, я пропитался скепсисом насквозь и не могу принять сие на веру, но почему для удобства не сделать допущение? В конце концов, даже прагматики-математики вовсю оперируют многомерным пространством, хотя кто его видел?
   Итак, душа. Вообразим ее, как некий полевой (биополя?) аналог мозга, индуцированный потусторонними сферами – условно: Хаосом и Порядком. Через рецепторы мозг общается с реальностью, поглощая и накапливая знания, формируя опыт, фиксируя это во вполне вещественных ячейках.
   У засыпающего либо медитирующего сознания имеются два пути: воспарить в чистые эмпиреи, отрываясь от реалий все дальше, постепенно растворяясь в красочном многоцветье, пока устоявшиеся в мозгу связи не распадутся вовсе; или, зациклясь на единственной идее, погрузиться в мутную одержимость, чреватую манией, если не чем-то похуже. И когда такая идея овладевает сознанием, а затем, не дай бог, “массами”!.. Впрочем, этот путь пока оставим: он явно не для меня. Первый куда интереснее.
   Стало быть, накопленные в материальном мире цепочки начинают распадаться. Но не все разом. Сперва рушатся связи послабей – между блоками данных, отражающими реальные события и людей. Потом искажаются сами отражения и принимаются себя вести, выстраивая новые сюжеты и ситуации, пока еще подчиненные логике, мотивированные некими общими законами. Затем и отражения теряют стабильность, а их отношения становятся абсурдней. На этом этапе уже раскручивается “сюр”, все более и более крутой, пока последние остатки реальности не поглощаются хаосом. Может, кому-нибудь это покажется занятным, однако толку от “сюра” чуть – во всяком случае, такая крайность тоже не для меня. Значит, следует затормозить на предыдущем слое, где, собственно, и происходит генерация полезных идей. И мало затормозить, надо еще это зафиксировать. Потому что, когда душа возвращается в привычные пенаты, от сих откровений чаще остаются только смутные и тягостные воспоминания.
   Конечно, проще положить рядом листок, а после каждой свежей мысли очухиваться и делать зарубку для памяти. Но это годится лишь для первого уровня воспарения и для весьма мелких идей – идеек, даже идеечек. А прерывать сложное построение на самом подъеме, при дальнем прорыве, ежеминутно курсируя с заоблачных высот и обратно, – так ведь не выстроишь ничего стоящего! Стало быть, нужна непрерывная запись – только вот как ее организовать, не отвлекаясь от полета?
   А ведь есть у мозга еще свойство, отличающее его от компа (на сей раз не в лучшую сторону). Ибо при отстуствии регулярных полетов, хотя бы тренировочных, он теряет способность не только к ним, но даже перестает воспринимать новые знания. Не подвергаясь частому расшатыванию, цепочки в мозговых клетках со временем костенеют в жесткие колеи, неуязвимые для внешних коррекций, в упор не замечающие свежих веяний. Прежние знания усугубляются Порядком, становятся догмами, верой, инстинктами (при этом можно знать одно, а верить совершенно в другое – “двоемыслие”), своего рода программами, уже не подвластными рассудку, внерассудочными. На человека будто наползает черная тень, он мертвеет до срока, теряя связи не только с миром хаоса, но и с реальностью. И это – другая крайность.
   Выходит, за сознания разумных (а через те и за тела) сражаются две потусторонние стихии, Хаос и Порядок. Зачем – чтобы распространить свое влияние на Вселенную? Как говорилось, “единство и борьба”, бр-р-р… То есть через мозги, в частности мои, будто проходит некая ось, от Хаоса до Порядка, и сознание способно сдвигаться по ней в ту или иную сторону, заражаясь соответствующими свойствами, вплоть до повреждения в рассудке: шизофренического либо маниакального. И какая мне от сего знания польза, кроме профилактической?
   Конечно, если идею, рожденную в живой воде Хаоса, затем окатить водой мертвой, заимствованной у Порядка, и таким образом зафиксировать, то ее, эту идею, потом можно будет использовать. Вопрос: как свести две эти стихии напрямую, если они, похоже, находятся по разные стороны реальности? Не волочить же на спине бурдюк с мертвой водицей, погружаясь в живительный оазис фантазий? Значит, главная сложность не в том, чтобы сдвигать сознание туда-сюда, а чтобы растянуть его между Хаосом и Порядком. И как это сделать, если я даже сконцентрироваться по-настоящему не умею? Выходит, надо еще и притушить сигналы, поступающие от реальности, – и касается это не только простейших рецепторов. Голод, тоска, обиды, амбиции, впечатления – все прочь, прочь, отстраниться!..
   Ничего себе – задачка! Хотя… Предположим, эти миры: Хаос, Порядок, реальность, – отражены в сознании мощными блоками, отгороженными друг от друга и от рассудка (вычислитель?) силовыми барьерами. Тогда, если с энергией порядок, требуется лишь распределить ее между барьерами по-иному: ослабить стеночку между Хаосом и Порядком, а органы чувств отключить от рассудка вовсе, чтоб не смущали. И вот тогда воспарим – однако не теряя из виду грешную землю… даже Подземелье.
   Правда, того же можно добиться и обычной сосредоточенностью, упираясь в проблему день за днем, неделя за неделей, пока не озарит вдохновение. Но кто может себе такое позволить? Что-нибудь да отвлечет. Слишком большая инерция у этих перегородок, а в жизни столько соблазнов! Разве в отшельники записаться. Или ускорить движение зарядов искусственно…
   Сквозь разомкнувшиеся на секунду тучи проглянул молодой месяц, и в его мертвенном свете Вадим вдруг заметил большую тень, с вкрадчивым урчанием скользившую над самыми крышами. В следующий миг он узнал в этой тени обычную вертушку, только смахивавшую окрасом на черные машины крутарей и тихую до изумления. Затем месяц снова скрылся за тучами, и вертолетик канул во тьму, словно ворон. Собственно, почему “ворон”? – удивился Вадим собственному сравнению. “Ты не вейся, черный ворон…” Или смысл ассоциации в другом?
   Прикрыв окно, Вадим еще пару часов покейфовал перед приемником, затем обесточил приборы, даже отсоединил их от розеток, тщательно уложил на место стопки белья и только затем растянулся на продавленном, заслуженном диване, испытавшем на своем веку столько!..
   Эти предотходные минуты тоже имели свою прелесть. Стоило выключить в комнатке свет и принять горизонтальное положение, как в голову начинали вскакивать мысли – действительно, как пузыри. Жили они недолго, но тяготили сознание неимоверно, не пропуская за собой нового – пока Вадим не фиксировал их на листке, предусмотрительно положенном рядом, и не отпускал с чистой совестью, высвобождая место для следующих. Такая приграничная охота, на стыке с подсознанием, могла продолжаться долго, пока Вадим не решал, что пора бы наконец поспать, и не складывал ладони на плечах, замыкая внутри себя энергетические контуры.
   И даже это было как встреча: ребята, я вернулся! Ну-ка, что нам снилось вчера?

Глава 2. Продукты разных сред

1. Дневной прием

   Вадима разбудил будильник. Как и всегда, минуты две он боролся со сном (нет бы заснуть раньше!) и, как обычно, победил. Через полчаса уже трясся в переполненной электричке, досыпая ненабранное за ночь. Сейчас, после недолгого одиночества, Вадима уже не так раздражал обычный для масс-транспортов букет несвежих ароматов и чей-нибудь надсадный кашель, почти обязательный в любой толпе, и сладострастные серийные чихи. В конце концов он не истерик, не канарейка и может потерпеть некоторое время – духоту, вонь, гомон. Правда, лучше бы не перегибать. Ибо до святого ему тоже далеко, а постоянное отстранениевыматывает слишком быстро.
   Окружавшая его публика уже претерпела основательный отбор. Кто покрепче, давно подался в крутари, блюстители, гардейцы. Кто энергичней, заделался управителем или частником или же вовсе убрался из губернии. Последние, видимо, были и самыми прозорливыми, ибо как тяжко ни пришлось на новом месте, здесь им досталось бы куда сильней. В крепостных задержались не лучшие представители вида, а последняя дюжина лет не прибавила им достоинств.
   Несмотря на призывы властей, население города неуклонно сокращалось – даже быстрей, чем старели дома и техника. И слава богу, иначе ко всем сложностям добавился бы дефицит транспорта и жилья. А так, закрыли подземку (а сколько еще можно над ней измываться?) – и ничего, обходимся. Теперь под землей, на станциях и в заброшенных тоннелях, говорят, поселились изгои (бедняги, чем они там дышат – с отключенной-то вентиляцией) и расплодились гигантские крысы: каждая – величиной с хорошего пса. Еще ходили слухи о некоем подводном озере, раскинувшемся глубоко под городом, – в котором, якобы, обитали чудища, сродни лох-несскому. Но те, кто имел несчастье на озеро натолкнуться, и те, кому они успели о нем рассказать, не жили долго – во всяком случае, ни с одним из таких Вадим не встречался, хотя разыскать пробовал: любопытно же! А вдруг тут и вправду что-то кроется?
   На этот раз обошлось без поломок, аварий, дорожных пробок (снежных заносов, смерчей, цунами), и транспорт достиг КБ вовремя – к немалому разочарованию здешних придверных. Лишившись на проходной паспорта, Вадим поднялся тремя этажами выше, ткнулся в знакомую дверь. И притормозил, озираясь.
   Служителей лаборатории: пару десятков спецов и нескольких трудяг, – поместили в одну просторную комнату, заставленную столами и стендами. Все уже были в сборе, и в воздухе стоял неумолчный гул: сотрудники обменивались свежими впечатлениями, приходили в себя после утренней гонки на службу, готовились к чаепитию под домашние заготовки. О работе пока не помышляли, только Оросьев, неопрятный костлявый человечек средних лет, оправдывая статус народного бдителя, с увлечением обзванивал подшевных, чтобы затем потребовать у опоздавших объяснения. А между звонками собирал подписи под очередной кляузой, обличающей фривольности вчерашней Программы: контролировать – так уж всех!..
   Негромко поздоровавшись, Вадим пробрался в свой укромный угол, отгороженный от прочего объема фанерными щитами, согнал с кресла молоденькую лаборантку, уже пристроившуюся там с вязанием, и облегченно расселся, вытянув под столом ноги. В общих чаепитиях он участия не принимал, а свое утреннее яблоко уже слопал. Вообще, от дружного лабораторского коллектива Вадим держался на удалении, и к этому успели привыкнуть. К сожалению, приглушить громкость некоторых голосов было не так просто, как выключить тивишник.
   – Слыхали? – зычно вопрошала Нонна. – Нынешней ночью еще одну шлюшку кончили! – Морщась, Вадим потянулся к наушникам. Сия габаритная, немолодая уже дама создавала половину шумового фона лаборатории, обладая лексиконом и резкостью суждений кормушечной раздатчицы, – хотя на сей раз тема оказалась занятной: – Опять, говорят, разорвали в мелкие клоки, а по всем кускам – следы страшенных когтей. Во как, сограждане: нашлась наконец на них управа! Ходят, понимаешь, чуть не голыми, титьками трясут, задами вертят…
   – А вам и завидно? – задорно вступила юная Асенька, всегдашняя оппонентка Нонны. – Для вас же любая молоденькая кралечка – шлюха!
   – Это селедка вроде тебя – кралечка? – с пренебрежением фыркнула Нонна, выпячивая пышный бюст. – Сначала хотя бы замуж выберись, фифа!.. Я что скажу, – продолжала она, обращаясь к остальным, – давно пора за них взяться. Распустились, дальше некуда: на мужиках виснут, не успели познакомиться – в койку. Теперь у них гонору поубавится!..
   Кажется, подобная перебранка и называлась у большинства “общением”. Словно у тех склочных, однако прилипчивых шавок, подсовывающих любимую кость “предполагаемому противнику”, чтобы возник повод полаяться всласть.
   Не слушая больше, Вадим включил музыку и погрузился в работу. Все-таки он решил взяться за приемник, нацеленный на то “светлое настоящее”, диалоги из которого иногда подслушивал. Конечно, мало шансов, что там его ждут, но вдруг? Если существует общепланетная сеть незаурядов, может, и он достоин в нее войти? А что до пресловутого прерывателя, так это, в общем, баловство – подождем, человечество без него не обеднеет. На крайний случай сойдет и гипноз.
   Итак, попробуем углубиться в себя еще раз – ведь тут сокрыто столько тайн! Что я ощущал, когда погружался мысле-облакомв тивишник? “Свет мой, зеркальце, скажи…” Именно, что зеркало! – вдруг сообразил Вадим. Я сидел перед отсвечивающим экраном и словно наблюдал на нем свои отражения, зажившие в Зазеркалье собственной жизнью. Либо они и вправду плоды моей неуемной фантазии, либо те парни настолько схожи со мной, что облакобез особенной настройки отзывается на их послания – точно естественный резонатор. Столь мощный телепатический посыл, что уже выходит на сознательный уровень. Но даже при полном подобии он возможен, только когда души соприкасаются оболочками… либо когда запускают друг в друга корни. А в чем дело тут: только ли в сходстве или еще и в усилении сигналов? И каким должно быть усиление, чтобы пробиться сквозь наш мир? Сколько я знаю, здешняя среда не пропускает мысли – только отзвуки эмоций.
   Однако там, перед экраном, присуствовало еще кое-что: стойкое ощущение чужого взгляда – действительно чужого, даже враждебного. Может, пока я играю в свои бирюльки, кто-нибудь наблюдает за мной оттуда, прикидывая: а не пора ли взять сего шустрика в оборот? И с теми ребятами он даже близко не стоял – просто так уж совпало в колдовском Зазеркалье: я вылавливаю одних, а кто-то ловит меня. То есть не одного меня, но всех вольнодумцев, застигнутых у тивишных экранов. Эдакий тысячеглазый страж-демон на службе у режима. Бред!..
   Однако с тивишниками явно не все в порядке. Начать с того, что ими заменили прежние телевизоры, причем повсеместно. Собирали у граждан приемники, якобы для перенастройки, затем возвращали – уже модернизированными, с фиксированной частотой и без лишних регуляторов. Из новых деталей добавилась единственная – прилепленная к экрану и залитая в такой прочный пластик, что его не брал даже алмаз. Отключить ее было нельзя, поскольку тогда летела и трубка, однако реального смысла во вставке не мог обнаружить ни один нормальный спец. Предполагалось, она улучшает качество приема, – но поди проверь! Зато электричества вставка потребляла несуразно много, оставаясь при этом безмятежно прохладной, – будто преобразовывала его в иную энергию, не теряя ничего на тепло. Может, в ней все дело? – думал Вадим. И без вставки не возникло бы ни видений, ни ощущений? Как же она действует, интересно, – как улавливатель телепатем? Или это и есть та самая дверца – в неведомое? Жаль, что ее нельзя вскрыть… и неспроста, видимо. Этот секрет для узкого круга, а значит, готовится очередная пакость.
   Увлекшись, Вадим не сразу заметил, что единственный выход из его замечательной берложки перекрыт грузным телом. Перед ним стоял Толян, душка-лабуправ, и беззвучно шлепал мягкими губами. Некоторое время Вадим с неудовольствием созерцал его, затем все-таки снял наушники. Но и тогда смысл слов, слетавших с энергично шевелящихся губ, дошел до него не сразу: быстро переключаться Вадим не умел. И чем глубже бывало погружение, тем дольше приходилось всплывать. Наконец он разобрал:
   – … чего со мной делаешь, а? Сидел бы тихо, как все, – неужто так трудно? Сколько раз тебя прикрывал, помнишь?
   – А? – тупо откликнулся Вадим – как бы издалека, еще не вынырнув толком. – Чего?
   – Прикрывал я тебя? – переспросил Толян.
   С покаянным вздохом Вадим подтвердил:
   – Как же – было.
   – И сколько можно? То на песенный фестиваль тебя вызывают, то с домовыми цапаешься… А знаешь, чего сказал про тебя Управитель?
   – Что? – послушно спросил Вадим.
   – Пусть, говорит, ваш самородок на Студии отоваривается, раз такой исключительный, но только я – это он говорит – только я про такого студийца что-то не слыхивал!
   История повторяется, с усмешкой подумал Вадим, один в один. Господи, какие же они всё-таки одинаковые!
   – Так пусть и по…
   – Слушай, не высовывайся – прошу тебя! – сказал Толян. – Я ж всегда тебя подстрахую, только не нарывайся, живи смирно.
   – А кто против?
   – Может, тебе заняться нечем? Так давай подброшу работёнку и даже не очень пыльную. Чего б ты хотел разработать?
   – Да что тут можно разработать, Толик? – усмехнулся Вадим. – Мы ведь копировщики, будто не знаешь! Передираем с ворованных образцов.
   Действительно, даже такой стимул: изобретать, – у спецов отобрали. Не говоря о материальных. После короткого всплеска энтузиазма, незадолго до Отделения, в действие опять вступил проверенный принцип: минимизации трудовых затрат. Теперь если и делалось новое, то в Институте. Вот где питомник гениев, аж завидки берут, – только где ж их прячут?
   – Но ведь существует уйма безобидных, непредосудительных дел, – гнул свое Толян. – Почему, к примеру, тебе не собрать магнифон – с твоими руками это…
   – У меня их три.
   – Чего? – опешил Толян.
   – Ну не рук же?
   – Так собери еще. А то я один за всех бегаю! Видишь, – хмыкнул он, – даже похудел.
   – А подарить тебе магни?
   – Ну что ты опять, Вадим, – я же серьезно!..
   – Я тоже. Кстати, как бы и магни вскоре не попали под запрет: все-таки размножение информации, пусть звуковой… А хочешь, смастрячу тебе видачок?
   – Этого не хватало! – Толян даже отшатнулся от него. – Между прочим, а чем ты занят сейчас? Вот это что? – с опаской он ткнул пальцем в незавершенный прерыватель. – Можешь мне объяснить?
   – Могу продемонстрировать. На тебе – хочешь?
   – Иди ты!
   Неуклюже извернувшись, Толян подтащил под толстый зад табурет, грузно осел. Удивительно, но в лаборатории было тихо – что ли, время обеда?
   – Хочу посоветоваться, – доверительно сообщил Толян. – Строго между нами, ладно?
   Вадим хмыкнул: неужто и этому загорелось согнать вес? Да нет, вряд ли, – скорее что-нибудь из сферы морали.
   – Выдвигают на повышение, – продолжал толстяк. – Предлагают отдел.
   – А Марчика куда?
   – В здешние под-Управители, похоже. Окончательно переберется в “отцы”.
   – Н-да, осуществляются мечты.
   – Марчик далеко пойдет – ты был прав. – Толян повздыхал. – Так что скажешь?
   – Ты же знаешь: чего я не люблю, так это советовать. Решай сам.
   – Но что б ты сделал на моем месте?
   – Эка хватил! На твоем я и лабуправство давно бы послал. Но мне легко быть принципиальным: у меня дети по лавкам не плачут.
   – А если бы плакали? Ну представь!
   Сегодня Толян был настойчив на удивление – неужто это всерьез? Или кокетничает?
   – Все равно нет, – твердо сказал Вадим. – Лабуправ – это предел. Дальше в Систему погружаться опасно, рискуешь пропитаться ею насквозь… Хотя, может, ты этого хочешь? – вкрадчиво добавил он.
   Толян с тоскою вздохнул.
   – Я откажусь, – неуверенно предположил он. – А?
   – Откуда мне знать.
   – С другой стороны – я не пойду, ты не пойдешь. А кто тогда? Какой-нибудь проныра? И потом он будет решать за нас?
   – А сейчас, по-твоему, кто решает? Радость моя, ты что, надеешься развалить Систему изнутри? Не смеши, она не таких ломала! Там же сплошные Марки – хочешь сделаться одним из них? Конечно, твое право, но не жди тут моего благословения. От дерьма лучше держаться подальше – старая истина!
   Повздыхав еще, словно для заполнения паузы, Толян спросил:
   – Кстати, не слыхал? На будущей неделе отдел-управы должны пройти переаттестацию.
   – И что?
   – Да странно как-то: проводит ее лично под-Управитель, при участии троих представителей главка, посторонние не допускаются. К чему такая секретность?
   – Смахивает на посвящение, тебе не кажется? – предположил Вадим. – Только вот в кого: в рыцарей или в особо доверенных слуг?
   – В слуг? Скорее господ.
   – Зависит от точки зрения. Ежели смотреть на пирамиду со стороны… Интересно все же, какова процедура?
   – Это так важно?
   – Может быть, может быть. – Вадим и сам не понял, почему встревожился. – Так ты хотел совета?
   – Конечно.
   – Даю – в виде исключения, но со всей категоричностью: откажись. Даже если будут настаивать, угрожать, принимать меры – вплоть до разжалования в спецы. В противном случае потеряешь больше. Много, много больше!