Кессель Жозеф. Всадники

 
   Мужчины, которые сопровождали Турсена, после клялись, что ничего в его действиях не предвещало его последующего поступка. Он был таким, как всегда.
   И это было правдой. Ничто не выдавало той мрачной ярости, что бушевала в нем.
   С непроницаемым лицом шел Турсен от загона к загону и осматривал лошадей долго и тщательно. Он сделал лишь несколько замечаний. Пока его не было, конюхи следили за животными хорошо. В третьем загоне он заметил молодого, черного жеребца, не очень высокого, но благородного и сильного.
   Когда Турсен подошел к нему, конь забил копытом.
   — Слишком много жира! Он слишком нервный, — сказал Турсен, — Сколько дней на нем не ездили?
   — Семь, — ответил главный конюх.
   — Почему? — спросил его Турсен.
   Старый слуга посмотрел на своего господина с удивлением.
   — Но ты же сам, — сказал он, — определил этого коня Уросу, перед тем как отдал ему Джехола. Он должен был отправиться в Кабул. А Урос строго запретил всем, кроме него, садиться на этого коня.
   — Это было еще до его отъезда, — сказал Турсен.
   — Между этим, мне никто не приказывал чего-либо другого.
   «Он упрекает меня, за долгое отсутствие», — мрачно подумал Турсен.
   — Возьми мое седло и оседлай его, — приказал он.
   — Для кого? — спросил старый конюх.
   — Разве кто-то еще использует мое седло, кроме меня?
   — Но этот конь лягается уже неделю.
   Саис опустил голову, потому что Турсен высмеял его, не сказав ни слова.
   Черный жеребец нетерпеливо тряхнул своей гривой.
   — Видишь, он меня понял! — сказал Турсен.
   Двум конюхам пришлось сдерживать жеребца, пока третий смог одеть на него седло.
   Не потому, что конь сопротивлялся, но он был столь нервным, что спокойно стоять не мог. Когда он был оседлан и взнуздан, Турсен медленно к нему подошел. Он обхватил обоими руками морду коня, так что он словно оказался зажатым в тиски, и стал долго смотреть ему в глаза. Постепенно конь начал успокаиваться и дрожать перестал. Турсен провел пальцами по его глазам, а потом опустил руки.
   — Вот и хорошо, — сказал он.
   Один из саисов придерживал стремя, чтобы помочь ему сесть на коня.
   — Уйди в сторону! — проворчал Турсен.
   Как только он это сказал, то сам испугался. Обычно ему помогали сесть на лошадь, как всем людям его возраста и положения. Ведь как легко мог он сейчас сделать одно неловкое движение, а в таком возрасте мускулы могут внезапно отказать ему, или вывихнуться сустав, — и эта помощь могла избавить его от возможных насмешек и сочувствия зрителей, а так же от стыда или унижения. Но он сам отказался от этой услуги, нарушив все условности. Его достоинство и его возраст не спасут его теперь.
   «А если я соскользну? — подумал он, — Если споткнусь или упаду? Никто в моем возрасте не стал бы так рисковать».
   От этой мысли Турсен почувствовал такую гордость и радость, что одним точным и легким движением вскочил в седло и схватил поводья. Его тело вновь приобрело подвижность и гибкость молодости. Конь попытался рвануться вперед и встал на дыбы, но куда там! Турсен держал его не только своими твердыми коленями и стальными руками, но и опытом многих лет. Конь почуял это так быстро, что Турсен слегка разочаровался.
   Он хотел бы подчинить эту непокорную силу после долгой и тяжелой борьбы. Одно мгновение он хотел было с помощью шпор вновь вызвать у коня вспышку бешенства. Но потом вспомнил о своем возрасте и положении. Здесь, окруженный слугами, он не мог вести себя так, как хотел.
   Турсен медленно выехал из загона, сопровождаемый восхищенным шепотом конюхов, которые были поражены с какой быстротой подчинился ему конь.
   Каждый мускул жеребца страдал под его силой.
   И старый всадник страдал вместе с ним.
 
   Наконец имение осталось позади. На восток от них простиралась бесконечная широта степи. Тогда Турсен наклонился над гривой коня и издал такой длинный, пронзительный и резкий крик, что конь сорвался с места одним прыжком и помчался вперед в безумном галопе.
   Какая скачка! Турсен подумал, что она лучшая в его жизни. Тысячи раз летел он вот так над степью, но эта скачка, в его возрасте и при его недуге, была подарком Аллаха, милостью небес. Наверняка последняя, чудо не случается дважды. И так как он знал, что она была последней, то показалась она ему самой прекрасной и драгоценной из всех.
   Горький запах полыни поднялся от степных трав. «Никогда — думал Турсен,
   — Никогда еще он не был таким опьяняющим!»
   Его зубы, держащие плетку, глубже впились в ее твердую кожу. Эта плетка была старее, чем он сам. Единственный подарок его отца, обрамленный медью.
   «Я заберу тебя с собой в могилу, — подумал Турсен — но пока…»
   Он щелкнул плеткой в воздухе. Хватило лишь звука; галоп стал еще быстрее.
   — Видишь! Видишь! — кричал Турсен, — Всегда можно добиться большего, чем предполагаешь!
   И он начал дотрагиваться концами ремней до боков коня, то ласково, то угрожающе, и конь помчался как ветер, быстрее… и еще быстрее.
   «Как молния!.. Как бурный поток!.. Как орел!.. Как юность!» — думал Турсен прижавшись щекой в шее коня. Он тихо смеялся. Но вдруг прикусил губу.
   «Как молния… — но она сжигает дома. Горный поток вырывает с корнями деревья и уносит за собой куски скал, орел нападает на свою жертву, юность сражается за свое будущее. А я лишь безумный старик».
   Вдалеке он заметил облако пыли и повернул туда коня.
   Навстречу им двигалось мирное стадо овец, сопровождаемое двумя бедными пастухами и парой взъерошенных собак.
   Кому первому пришла в голову эта мысль? Специально подготовленному для бузкаши коню, или желающему сражения и борьбы — всаднику? Обоим одновременно.
   Ржание коня слилось с коротким криком человека, и оба они ворвались в самую середину перепуганного стада.
   Несмотря на всю внезапность прыжка, конь не покалечил ни одну из бросившихся врассыпную овец. Турсен в самый нужный момент наклонился и в полете схватил одну большую овцу прямо за шею. Когда он разогнулся, то почувствовал такую сильную боль в спине, что на секунду поверил, что не сможет опять забраться в седло. Но все же, словно по волшебству, — с плеткой сжимаемой зубами и блеющей жертвой в руке, — он вновь оказался в нем.
   Это юность? Когда получается больше, чем предполагаешь? Турсен помчался на стадо и начал свою игру в бузкаши с блеющими, бегущими, и сбивающимися от страха в кучу, комками белой шерсти.
   Пастухи бросились на землю, лицом в траву. Но две верные собаки отважно преследовали его, заливаясь злобным лаем. И он, словно они были его настоящие противники, специально стал их дразнить, скача то возле одной, то возле другой собаки совсем рядом, перебрасывая барана из левой руки в правую. Он тряс им прямо перед их пастью, и отдергивал руку прочь, в самый последний момент. Но вот, одна из собак подпрыгнула, схватила его за сапог и щелкнула зубами. Тут же Турсен ударил ее рукояткой своей плетки промеж глаз, и собака отлетела в сторону, словно ее поразила молния.
   Проскакав между лежащими на земле пастухами, он с размаха швырнул овцу на землю, вытащил из чапана пригоршню афгани, бросил эти деньги пастухам:
   — За барана! За собаку! И за страх! — и умчался вдаль.
   Когда стадо осталось далеко позади, он придержал бег коня. Вытерев пот со лба, он поправил на голове тюрбан. Тот съехал немного набок.
   Одну секунду Турсен подумал о том, какое мнение сложилось о нем у этих несчастных пастухов. Седой старик нападает на невинное стадо, а потом играет, с парой собак, в бузкаши. Сумасшедший, безумный старик!
   «Вообще, мне надо бы стыдиться, что я так себя вел» — подумал Турсен.
   Но вместо этого он гордо поскакал дальше. Стар? Конечно. Безумен? Может быть.
   Но зато какая победа над самим собой!
   Турсен ласково погладил коня. Тот счастливо и благодарно заржал.
   Кончиками ногтей Турсен нежно почесал ему лоб между глазами. «Этот конь, — думал Турсен, — не может сравниться с Джехолом, но все же очень и очень хорош!»
   Странное чувство было у него к этому коню. Первый Джехол был Турсену как брат. Следующие — словно сыновья. Но этот жеребец, такой юный и такой еще неопытный, и все же его спутник этим неповторимым утром, — стал ему словно маленьким племянником. И когда конь вновь помчался по степи, Турсен рассмеялся с отеческой нежностью.
   В этот момент он увидел тот самый дом.
 
   Он узнал его сразу. Одиноко стоящий посреди степи, он был известным местом встреч. Но для Турсена он значил большее. Когда-то с высоты его крыши, верхом на Джехоле и сжимая в руке тушу козла, он одержал победу над лучшими чавандозами всех трех провинций.
   Раньше, проезжая мимо этого дома, Турсен всегда отворачивался. Старый всадник этих дней, не имел ничего общего с тем победителем прошлого. Но не сегодня, не этим волшебным утром. Сегодня он поскакал прямо к нему. Чавандоз этого дня мог без стыда и зависти посмотреть в лицо любому. Они были достойными противниками, те, которые стояли там, внизу, и те, которые пытались взобраться на крышу, и над бессилием которых он издевался и хохотал. И как тогда Турсена наполнила невероятная, счастливая гордость.
   Он словно вновь увидел перекошенные ненавистью лица своих врагов, слышал их проклятия и брань, и среди них он узнал юный, ясный голос, который кричал ему: «Отец, отец, что я могу для тебя сделать?… Отец, ты мной доволен…? Отец…»
   И Турсена охватило странное волнение: «Урос… мой сын… мой мальчик…»
   Но он тут же запретил себе об этом думать. Язвительная усмешка появилась на его губах. Из маленького мальчика вырос жесткий, гордый, замкнутый человек.
   Жеребец остановился, его уши дрожали. Ничего не изменилось. Степь, под палящим солнцем, была по-прежнему бесконечно широка, ветра не было, и на небе ни облака.
   Не двигался и Турсен. Колени, шпоры и плетка не делали ни единого движения.
   Но инстинкт предупреждал коня о чем-то, и тело этого всадника стало вдруг для него чужим и враждебным.
   Турсен кусал губы. «Как глупая баба, — думал он, — как Айгиз, плачу я по прошлому».
   И Турсен вновь увидел себя на крыше дома. Но сейчас, этот непобедимый чавандоз стоящий наверху, насмехался и бросал вызов ему, только ему одному.
   «Ну, давай же! Попробуй меня достать! Попробуй прыгнуть сюда, ты, хромающий паралитик! Ну, что же ты? Прыгай!» — кричал ему его двойник. А его сын, Урос, стоял рядом с домом, и смотрел на Турсена твердым, холодным взглядом.
   Турсен пришпорил своего коня. Снова и снова хлестал он по бокам жеребца плеткой, и когда он помчался прямо на дом, Турсен повторял не переставая:
   — Ты должен это суметь… Ты сможешь… скачи быстрее… быстрее! прыгай!!!
   И конь, обезумев от боли и страха, превзошел самого себя, — он прыгнул так, как на самом деле прыгнуть не мог. Его брюхо было уже над крышей дома. Турсен почти победил. Но внезапно его пронзила боль в спине, она пришла так неожиданно, что Турсен на одно мгновение дернулся назад. Но этого было более чем достаточно. Конь достиг самой высокой точки прыжка, но большего сделать не мог. Он сумел лишь коснуться края крыши, и, избежав столкновения со стеной, невредимым соскользнуть вниз.
   Дом, на который сейчас смотрел Турсен, показался ему вдруг невероятно высоким.
   Конь под Турсеном дрожал. Подгоняемый шпорами и плеткой, ради желания хозяина, он показал все, на что был способен. Но теперь он был вымотан, на пределе своих сил.
   Каждая новая попытка будет напрасной и глупой.
   Турсен это знал точно. И все же…
   Он развернул коня назад, отъехал на нужное расстояние и погнал его на дом снова… и снова… и снова…
 
   Все более неточными стали прыжки коня, все более тяжелыми. Но словно одержимый дьяволом игрок, который поставил на кон все, до последнего афгани, — Турсен не сдавался. Он гнал его на дом вновь и вновь, пока измученный конь не сумел в очередной раз оторваться от земли и не натолкнулся на его стену.
   Турсен проиграл. Он вновь взглянул на крышу. «Я должен был ее взять… В первый раз это почти получилось…»
   Конь стоял, тяжело дыша.
   «Я сам виноват, — подумал Турсен, — Урос был на моей стороне, он помог бы мне дальше»
   Но тут он язвительно усмехнулся. «Урос! Он не смог даже на Джехоле, на лучшем из коней, выиграть шахское бузкаши!»
   И он усмехнулся вновь, охваченный злорадством и мрачным удовлетворением.
   Но наслаждаться этим победным чувством он смог недолго. Ужас объял его, и, несмотря на жару дня, его зазнобило.
   Чего он испугался? Кого? Турсен замотал головой. Не думать, не спрашивать себя…
   В Калакчаке у него это получилось.
   Его мысли все настойчивей и горше кричали ему о том, что он трусливо пытался сохранить от себя самого в тайне. Он увидел образ человека, увидел так четко, словно в зеркале. И от этого образа ему захотелось бежать. Умчаться прочь.
   И он ударил плеткой по крупу коня. Но тот был без сил. Скачка и прыжки, к которым Турсен его принуждал, сломили его. Он не мог скакать быстрее, он слишком устал. Турсен прекрасно это чувствовал, и знал, что может произойти, если он будет заставлять коня скакать дальше. Он вспомнил сегодняшнее счастливое утро, их общую скачку, и обоюдную радость. Инстинкт старого чавандоза твердил ему, что он должен был сойти с коня, поблагодарить его, и обтерев степной травой подождать пока его дыхание успокоится, а потом медленно отвести его домой. Но сильнее всего сейчас был в Турсене страх.
   Страх узнать самого себя. И он вновь начал хлестать бока коня, на которых уже были раны. Но тот смог сделать только пару жалких скачков. Турсен хотел было ударить его вновь, но тут опустил руку.
   Напрасно он пытается убежать от самого себя, сейчас он понял это.
   Конь пошел шагом и Турсен бросил поводья. К чему торопиться? Теперь ему нужно время, чтобы привыкнуть к этому новому лицу самого себя, которое он так долго скрывал.
   Лицу предателя. Потому что он предал всех, а больше всего своего собственного ребенка.
   В ту же минуту, когда он услышал о шахском бузкаши, он испугался, — Урос сможет там победить.
   В трех провинциях, в знаменитых состязаниях с дорогими призами, Урос мог побеждать спокойно. Там, еще задолго до него, Турсен праздновал свои собственные великие триумфы. Но только не в Кабуле! И если уж он должен был склониться перед силой судьбы и старостью, и не мог играть в Кабуле сам, то пусть там победит кто-нибудь другой, но не его собственный сын.
   Ладно, человек должен смириться с тем, что в конце жизни его сбрасывают с трона, ограбив и избив — такова воля Аллаха. Но что это сделает его собственный сын, его маленький мальчик, чьи первые шаги он наблюдал, и который сейчас высокомерно и неблагодарно столкнет его вниз окончательно — нет, это уже чересчур! Всевышний не допустит этого, нет!
   «И поэтому я и желал, — продолжал размышлять Турсен, — Да, в глубине души я этого тайно желал, чтобы Урос проиграл. А разве не говорят, что Аллах лучше всего слышит просьбы стариков на пороге смерти? И Аллах услышал меня. Урос лишился удачи».
   Черный жеребец внезапно остановился. Солнце стояло в зените, и тень всадника и коня, выглядела короткой темной полосой.
   «Нет, Урос не упал сам. Только не такой всадник, не такой искусный наездник как Урос… Чужая, враждебная сила, порча злого колдуна — сбросила его с лошади. Кто наслал ее на Уроса? Кто сглазил его?»
   И Турсен пришпорил коня. Плетка вновь хлестала раненные бока животного.
   Турсен не пытался больше убежать от себя самого: страх за Уроса гнал его вперед. Лучшая клиника… лучший уход… не беспокойтесь, сказали ему… Это все было слишком просто. Нет, злое проклятие отца не снимешь так легко. Оно будет действовать дальше, всесильное и непреклонное. Произойдет что-то непредставимое, что-то ужасное.
   «И я виноват во всем этом. Только я!» Вновь он услышал юный голос: «Отец, отец, что я могу для тебя сделать?»
   Теперь Турсен бил коня безжалостно и жестоко. Лишь боль могла заставить его скакать дальше. Своей плеткой Турсен находил еще не истерзанные места на крупе коня — скачи дальше… дальше… не останавливайся…
   Дыхание коня превратилось в хрип. Турсен знал, что это значит, он готов был забить коня до смерти, коня который ему не принадлежал, и который добровольно отдал ему все свои силы. Но это преступление было ничем по сравнению с тем мрачным роком, который собирался над его сыном.
   «Скорее назад… назад! Узнать все так быстро, как только возможно. Важно только это!»
   Вновь и вновь поднимал он руку с плеткой. И умирающий конь скакал дальше. Лишь перед конюшнями пал он на землю.
 
   Конюхи не узнали всадника на покрытой пеной, кровью и грязью, лошади.
   Но, в конце концов, один из них закричал:
   — О, Аллах! Это же Турсен!
   — На него напали дикие звери? Или разбойники?
   Все они сбежались к нему. Когда конь, умирая, рухнул на землю, Турсен, предвидевший это, соскочил с седла так быстро, что ни один слуга не успел даже поддержать его за руку.
   — Что случилось? Что с тобой случилось? — перепугано кричали они.
   Но Турсен, словно не слыша их, спрашивал:
   — Что с Уросом?
   Этот вопрос запутал конюхов еще больше. С суеверным страхом смотрели они теперь на старого чавандоза.
   — Но кто… Как ты это узнал? — спросил один.
   Турсен так резко схватил его за ворот чапана, что оторвал его.
   — Говори! — закричал он.
   — Приехал другой посланник от маленького губернатора… Уроса больше нет в клинике. Он сбежал через окно… с того времени никто о нем ничего не знает.
   Турсен закрыл глаза… но потом вновь взял себя в руки.
   Конюхи зашептали в почтительном восхищении:
   — Как сильно он переживает за сына, как он любит его.
   Турсен взглянул на черного жеребца. Кровавая пена вытекала из его ноздрей. Он умирал.
   «Должен ли я быть за это наказан?»
   Он подумал о Джехоле, который прискакал к победе не под Уросом, а под другим седоком, и который позволил Уросу оступиться, — лучшая, надежнейшая лошадь всех трех провинций. Он был инструментом судьбы. Но сейчас у Турсена не было и его.
   Турсен развернулся и зашагал в сторону своего дома. Там ждал его Гуарди Гуеджи… единственный человек на земле, который мог все понять, который все знал, и никого не стал бы осуждать.
   Он один мог помочь.
 
   — Предшественник мира ушел почти сразу же после того, как ты уехал, — тихо сказал Рахим.
   — Куда? — спросил Турсен.
   — Он никому ничего не сказал, — ответил бача, — Он только просил меня передать тебе привет и поблагодарить еще раз.
   Турсен лег на курпачи и закрыл глаза. Он почувствовал себя совершенно покинутым и одиноким. Но сейчас для него был важен только один человек — его сын.
   «Неужели я действительно люблю его?» — спрашивал себя Турсен. «А если бы он вернулся домой с победой?» Турсен представил себе его высокомерное, гордое лицо победителя.
   И возненавидел его снова. Но лишь на одно мгновение.
   Потом он заметил на этом лице глаза, которые смотрели на него с надеждой на одобрение, те же самые, как тогда, возле дома в степи.
   — Урос… Урос… — шептал Турсен.
   Он почувствовал сильнейшую боль во всех частях тела, такую сильную, что она перемешала его мысли. Турсен прикусил губы, вспомнив о сегодняшней дикой скачке. «Моя вернувшаяся, на одно короткое утро, молодость… Сейчас приходит расплата за это… В моем-то возрасте…»
   И он вспомнил слова Гуарди Гуеджи — «Состарься, как можно скорее».
 
   — Что я могу для тебя сделать, Турсен? — спросил его Рахим.
   Чавандоз открыл глаза и посмотрел на рубцы, которые оставила плетка на щеках у мальчика. «Моя первая несправедливость…»
   Плетка лежала на подушке, возле него. Его любимая плетка, которая привела к смерти черного коня.
   — Возьми эту плетку, — приказал Турсен Рахиму, — Спрячь ее, зарой ее в землю. Я не хочу ее больше видеть. Никогда.

Часть Третья:Ставки

Джат

   Плато, на котором стоял караван-сарай, было небольшим. Урос и Мокки быстро миновали его и вошли в ущелье, которое образовалось от протекавшей здесь горной реки. Развалины большого караван-сарая скрылись за скалами.
   Урос повернул голову к Мокки, бежавшему позади лошади, и сказал:
   — Мы не сможем уйти еще дальше. Посмотри на небо!
   Вечернее солнце садилось между двумя горными пиками. Его свет, отражаясь от огромных боков скал, был странного, пурпурно-черного, цвета.
   Мокки произнес заикаясь:
   — Вот здесь как… Ночь сразу же приходит вслед за солнцем.
   — Иди впереди меня, — сказал Урос, — Так я чувствую себя безопаснее.
   Большой саис повиновался и прошел вперед. Проходя, он бросил на Уроса обиженный взгляд, словно спрашивая: «Почему ты так говоришь со мной? Неужели ты думаешь, что я ударю тебя в спину, если пойду сзади?»
   Мокки побежал перед Джехолом и еще больше втянул голову в плечи.
   «Трусливая, рабская душа. Без страсти, без огня. — думал Урос на него глядя, — Но подожди, придет время и я доведу тебя до белого каления».
   Они быстро нашли место, где можно было расположиться на ночлег. Сумерки пока не сменились темнотой, и можно было видеть, когда штурмующая гору тропа, по которой они шли, вывела их на широкое плато.
   Текущая вдаль река образовывала здесь небольшую запруду, на берегу которой росли высокие травы и редкий, сухой кустарник. Лучшего места для отдыха нельзя было и желать.
   — Помоги мне спуститься, — приказал Урос.
   — Сейчас, сейчас! — ответил Мокки.
   Но он, который всегда с радостью торопился помочь, сейчас приблизился к Джехолу неохотно. И его сильные руки вдруг стали тяжелыми, грубыми и неповоротливыми. Чтобы спустить Уроса с седла на землю ему понадобилось очень долгое время… И все это время, он чувствовал, как по телу его хозяина проходят спазмы боли. Наконец он опустил его вниз и у Уроса вырвался хриплый стон: жалоба человека, который жаловаться не привык.
   — Я сделал тебе так больно? — спросил Мокки.
   Левая нога Уроса вывернулась в месте перелома.
   — Твоя нога, твоя нога! — закричал саис.
   Он наклонился и протянул руки, чтобы помочь Уросу. Но тот с силой оттолкнул его в сторону, и сам вправил себе перелом, не издав и звука. Потом он повернулся в сторону саиса. Его лицо было совсем близко от Мокки. Были ли виноваты в этом сумерки или усталость, но саису оно показалось совершенно лишенным человеческих красок — серым, словно пепел от сгоревшего костра.
   — Я сделал тебе так больно? — повторил саис.
   — Недостаточно больно, чтобы убить меня.
   Его голос дрожащий от лихорадки был тих, но Мокки отпрянул назад, потрясенный.
   — Урос, зачем ты так… Урос, зачем? — зашептал он умоляюще.
   Он закрыл лицо руками и повторил:
   — Зачем ты так, Урос?
   Когда он поднял голову вновь, он понял, что остался один — Урос пропал.
   И хотя Мокки показалось, что на скрытой темнотой земле он видит какую-то длинную тень, но был ли это действительно Урос, или он свалился в расщелину?
   — Этого не может быть, — прошептал Мокки.
   Он хотел потрогать эту нечеткую фигуру у своих ног, но потом вспомнил о том, как не доверяет этот чавандоз, сын Турсена, ему — своему верному саису и глубоко вздохнул. Его голова болела так, что, казалось, лопнет. Он медленно встал, посмотрел вокруг и не узнал этого места. За несколько мгновений, незаметно и тихо, опустилось ночь и изменила все. От отчаянья Мокки затряс головой. Он ничего больше не понимал и ничему больше не верил. Почему, зачем он был тут? В этом черном, как ночь, колодце, в этой ловушке.
   — Нет, нет, это невозможно! — громко воскликнул он, чтобы заглушить свой собственный страх.
   Ржание ответила на его голос. Джехол… Джехол звал его, он нуждался в нем.
   Он его друг, его ребенок — внезапно тьма перестала казаться Мокки ужасной, и все стало ясным и осмысленным. Он снова знал, что ему нужно делать. Сначала освободить Джехола от груза и снять с него седло. Это было самое важное. Затем отвести его к воде, накормить, а потом развести огонь и приготовить поесть.
   Жеребец вновь заржал от радости, когда Мокки взял его за уздечку.
   — Пойдем, мой брат, пойдем, — прошептал саис, — Сейчас тебе станет хорошо, пойдем!
   Но прежде чем он смог сделать хотя бы один шаг, его окликнул резкий голос Уроса, который шел от темной тени на земле:
   — Конь, останется стоять там, где он стоит сейчас. Возле меня.
   Мокки застыл. Но потом пришел в себя и ответил:
   — Но как же я тогда его напою?
   — Ты привяжешь его здесь на длинную веревку, чтобы ее хватало до воды.
   — Разве он не потревожит твой сон, если будет так близко от тебя? У тебя жар.
   — Поверь мне, — ответил Урос и коротко рассмеялся — я буду спать еще более неспокойно, если и мне, и Джехолу, придется оказаться в твоей власти.
   Мокки совсем не понял, что означали эти слова. Его разум отказывался верить в их чудовищный смысл.
   — Я все сделаю так, как ты приказываешь, — сказал саис.
   Он снял с Джехола груз, седло и уздечку, и длинной веревкой привязал его к камню, к которому Урос прислонился. Вытащил два толстых одеяла, посуду и продукты.
   Собрал сухих веток и разжег огонь. Все это он сделал быстро, как и обычно.
   Но радости от этой работы он не почувствовал. И даже когда посреди холода ночи затрещало пламя огня, и вода над костром завела свою песню, он сидел в его свете, словно окаменев. Тепло костра не прогнало его отчаянья.
   Урос ел жадно и торопливо. Он опускал пальцы в глубокое блюдо с обжигающе горячим рисом, подхватывал рис кусками поджаренной баранины, и проглатывал, почти не жуя.