Кессель Жозеф. Всадники

 
   Серех прижалась к Мокки:
   — Саис, большой саис, — прошептала она, — давай посмотрим на свадебное шествие вместе. Это очень хороший знак для нас, правда?
   И всматриваясь в клубы желтой пыли, Серех показалось, что видит она уже не просто какого-то всадника на неизвестной лошади, а Мокки на Джехоле, который едет к ней, к невесте, в день их свадьбы…
   — Дорогу! Дорогу! — хором закричали мужские голоса.
   Процессия подошла к Уросу уже совсем близко и их крики, сливаясь с громом барабана, превратились в невыносимый шум. За секунду до этого Урос хотел было отъехать в сторону из вежливости, и необходимости соблюсти обычай запрещающий становиться на пути свадебного шествия, но теперь из-за их грубых криков и наглых взглядов он решил, что не сдвинется с места. Кто груб и принуждает — теряет право на вежливость и понимание.
   — Уйди с дороги! — еще раз закричали танцоры.
   И хотя им не составляло труда пройти мимо него, но опьяненные дикими звуками музыки, от непокорности этого человека они рассвирепели.
   — Да ты что, глухой? — закричал один из них и угрожающе двинулся на Джехола.
   — А может слепой? — заорал второй.
   И так как Урос не говорил в ответ ни слова, то все они дружно завопили:
   — В придорожную канаву его! В канаву! — и потянули руки к седлу и уздечке коня.
   Джехол поднялся на дыбы, а Урос схватился за плетку. Он хотел хлестнуть коня и вырваться вперед, но тут кто-то с такой силой ударил его по сломанной ноге, что от боли он почти потерял сознание. «Если Джехол сейчас сделает скачок вперед, или хоть одно резкое движение, то я… упаду, — пронеслось у него в голове, — …я не переживу подобного позора…»
   И зажав плеть между зубами, он потянул руку к поясу, чтобы вытащить свой нож.
   Но этот момент мужчины застыли на месте, словно кто-то заколдовал их, а все потому, что неожиданно наступила тишина — барабан больше не издавал громовых ударов. Барабанщик же, осторожно положив свой инструмент на землю, направился к Уросу. Люди расступились, дав дорогу ему и маленькому барану, который следовал за ним подпрыгивая, словно самая верная из всех собак.
   — Ну, здравствуй, Хаджатал, — с напускным равнодушием обратился к нему Урос.
   — Мир и тебе, бесстрашный всадник, — ответил барабанщик, — ты, как я вижу, по-прежнему играешь в игру под названием «один против всех»?
   — Да, а ты опять помог мне выиграть, и я благодарю тебя за это.
   Хаджатал, неопределенно передернул плечами и подмигнул.
   — Если захочешь, то ты сможешь отплатить мне тем же, когда я приду к тебе в степь, на твою родину, и поставлю на тебя во время большого бузкаши немаленькую сумму денег!
   При этих словах Урос снова почувствовал боль в ноге, и, нахмурившись, буркнул:
   — Ты что, не видишь…?
   — А что именно? — воскликнул Хаджатал, с коротким смешком, — Ах, твою ногу? Поверь, это ничего не значит! Даже если бы у тебя ее не было вовсе, я все равно поставил бы на тебя. Ты как мой баран.
   На короткое мгновение в его насмешливых глазах появилась теплая симпатия и Урос, не говоря ни слова, отъехал в сторону, уступая дорогу свадебному поезду.
   — Я благодарю тебя от имени жениха! — наклонив голову, проговорил Хаджатал, — Ты не злись на него, предвкушение счастья ударило ему в голову!
   — Это один из твоих друзей?
   — О, нет! Я знаю его еще меньше, чем тебя — ответил Хаджатал, — Просто увидел идущих на праздник людей и спросил, почему у них так печально бьют в барабан? И я показал им как у нас, на востоке, на моей родине, бьют в барабаны. Естественно, жених тут же поклялся, что не отпустит меня, пока я не сыграю на его свадьбе, а я подумал и решил — почему бы и нет? Жирная баранина, плов, дикий мед, фрукты из здешних садов, песни и танцы! Хай! Хай! Хай! — его глаза сверкнули от предвкушения веселья и праздника.
   — Хай, хай! Для друзей! — громко крикнул он, и, приложив пальцы к губам, так оглушительно свистнул, что Урос готов был поверить, что свист услышали даже в его родной Маймане.
   Джехол и лошадь жениха рванулись с места, но всадники удержали их. Только большой серый мул оказался без хозяина. Серех стояла возле Мокки и мул, нагруженный мешками и пакетами, бросился вперед, и сбил с ног Хаджатала и нескольких танцоров. Те захохотали и, дергая его за уши и хвост, потащили назад, на его место, но Хаджатал, нахмурившись, крикнул Мокки:
   — Почему ты не придержал мула, болван?
   — Не он вел его, — сказал Урос.
   — А кто же?
   — Моя служанка.
   — Вот эта женщина низкого происхождения…? И она еще имеет наглость быть такой нерадивой? — воскликнул Хаджатал теперь скорее удивленно, чем сердито.
   — К сожалению, это именно так, — холодно подтвердил Урос.
   Покрыв расстояние между ними одним шагом — Хаджатал встал перед Серех и смерил ее взглядом.
   — Служила бы ты мне, то я бы тебя тут же нещадно высек!
   Серех в страхе обернулась к Уросу, словно ища у него защиты, и в этот момент ее лицо приобрело такое детское, абсолютно трогательное выражение, что Урос вздрогнул.
   И странное чувство слабости посетило его, как это случалось всегда, когда увидев свадебное шествие он думал о невесте, которая ждет своего жениха в одном из чалебов, опустив длинные ресницы и невинно улыбаясь. И вновь, как и раньше, каждой порой своего тела он ощутил желание обладать этой едва расцветшей красотой, взять ее силой…
   Выпрямившись в седле, Урос бросил Хаджаталу свою плеть и хрипло крикнул:
   — Возьми! Можешь наказать ее сам, вместо меня!
   Со всего размаху Хаджатал хлестнул Серех по спине жесткими, утяжеленными свинцом, ремнями так, что сила удара бросила ее на землю.
   — Не надо! Перестань! — кричал Мокки.
   Это было все, что он мог сделать. Люди окружили их, но Хаджатал еще трижды ударил Серех и плеть разорвала тонкую ткань ее платья. Все это время Урос не шевелился, наблюдая за этой сценой, и лишь его ноздри почти незаметно вздрагивали.
   Хаджатал передал ему плеть назад и подхватил свой барабан. Серех медленно поднялась с земли, дрожа от гнева и ненависти, но не на Хаджатала смотрела она, а на Уроса.
   — Хай, хай! — крикнул Хаджатал еще раз, подбросил на прощанье свой барабан в воздух, ударил по нему, и под сопровождение его сильных барабанных ударов и разудалых песен, свадебная процессия скрылась вдали.
 
   Как обычно Урос хотел было дождаться наступления ночи, чтобы сделать привал. Но не в этот вечер. Солнце еще не село, и когда они переходили через реку, Серех задержалась у нее, чтобы обмыть водой свою исполосованную спину.
   Саис придержал Джехола, а Урос почувствовал, что и сам он давно ждет отдыха, покоя, тепла одеял и удобного лагеря.
   «Куда я тороплюсь? — спросил он сам себя, — Разве у меня нет времени?»
   И место было подходящее: река, поляна травы, кустарник… Все остальное, что им было нужно — нес на себе серый мул.
   — Ставь палатку, — сказал Урос Мокки, — И смотри, чтобы моя постель была мягкой, удобной и защищенной от сквозняков. Сегодня я хочу спать спокойно.
   Мокки подбежал к реке и зашептал Серех, схватив ее за рукав:
   — Ты слышала, что он сказал?
   — Я все слышала, — кусая от ненависти губы, ответила та. Обрывки материи приклеились к ранам на ее спине, — И я клянусь тебе, сегодня он будет спать спокойно. Ведь никто не спит так крепко, как мертвый, не так ли?
   Мокки согласно закивал.
   — Я могу тебе помочь? — спросил он шепотом.
   — Нет, не надо, — ответила Серех, — Я одна это сделаю. Я одна.
   И еще тише добавила:
   — Он не хотел пачкать об меня руки. Доверил это другому, а сам смотрел и наслаждался! О, как он наслаждался!
   — Как ты это сделаешь?
   — Ты это узнаешь, когда я буду рыдать над его мертвым телом.
   Она взяла мула за поводья и повела его к берегу. Проходя мимо Уроса, она повернулась к нему:
   — О, мой господин, обещаю, что еще до наступления ночи твоя постель будет готова и может быть, тогда ты простишь мне мою недавнюю ошибку?
   Голос кочевницы звучал тепло и ясно, а взгляд не выражал ничего кроме преданности и покорности.
   «Девка с рабской душой, — с презрением подумал Урос, — Понимает и признает только силу. Похоже, что после плетки она чуть ли ни влюбилась в меня».
   И больше ничего не пришло ему в голову. Он очень устал.
 
   Серех начала руководить действиями Мокки, но и сама работала еще быстрее его. С детства наученная ударами и проклятиями, она хорошо знала, как быстрее всего разбить палатку и свое обещание сдержала. Еще до захода солнца палатка стояла в середине поляны, постель была разложена, огонь горел и сделан очаг из трех камней. Мокки вытер о штаны руки, перепачканные землей и травой, и подошел к Уросу, чтобы снять его с седла.
   Он с такой злобой глянул на него, что Урос даже усмехнулся: «Надо же, из-за плетки он сердится на меня больше, чем его девка».
   Пока Мокки нес его на руках, Серех бежала рядом и осторожно придерживала его сломанную ногу за прибинтованные палки, чтобы ни малейший толчок не побеспокоил его.
   «Пытается загладить свою вину, а Мокки покорно делает все, что она ему говорит»
   В палатке было все то лучшее, что купила в Бамьяне Серех: мягкий матрас, толстые перьевые подушки и такие легкие одеяла, что он почти не почувствовал их веса. Ящик, стоящий возле постели и служивший столом, был покрыт вышитой золотыми нитками скатертью. На нем ярко горела керосиновая лампа.
   Урос застонал от удовольствия:
   — О, Аллах, это действительно самая лучшая постель в мире. — бормотал он с закрытыми глазами.
   При этих словах Серех низко поклонилась и поцеловала его бессильно повисшую руку, в надежде завоевать еще большее доверие. Но это оказалось ошибкой.
   От неожиданного прикосновения ее губ Урос почувствовал какое-то неприятие, которое тут же разрушило его чувство счастья и пробудило его обычную подозрительность. Незаметно приоткрыв глаза и взглянув в лицо кочевницы, которая как раз распрямилась, он заметил столь знакомые ему: жадность, решительность и хитрость.
   «Может быть, ты чуть-чуть и изменилась после знакомства с плеткой, — подумал Урос, — но твоя сущность неизменна и способна только испытывать страх, зависть и ненависть»
   — Я хочу чтобы Джехол стоял возле меня. — сказал он.
   — Как? До самого утра? — Мокки взглянул на Серех вопросительно.
   — Ты что, не слышал, что сказал наш господин? — возмутилась Серех.
   И это тоже было ошибкой.
   «Ах, вот оно что… — понял Урос, — На этот раз дело не в коне… Значит в деньгах. Они хотят, чтобы я крепко заснул, и поэтому так внезапно побеспокоились о моем удобстве.»
   В этот момент он ухмыльнулся и чуть было не выдал себя. Нет, Серех не должна ничего заметить. Пусть думает, что он ничего не подозревает.
   — Ты его напоил? — спросил он Мокки, когда тот привел Джехола в палатку.
   — Да, — ответил Мокки, — А в Бамьяне он получил двойную порцию овса. Сейчас его кормить не нужно.
   — Привяжи его рядом с моей постелью.
   И он начал изображать недоверие и придираться к тому, как Мокки привязывает коня. Пару раз он заставил его перевязать узлы другим способом.
   Саис охотно повиновался. «Давай, давай, — думал он, — беспокойся о коне. А Серех побеспокоится о тебе самом».
   Наконец Урос остался доволен его работой. Серех принесла поднос с чаем и подобострастно воскликнула:
   — Самый сладкий, самый горячий и самый крепкий чай для моего господина!
   Урос следил за каждым ее движением, пока она ставила поднос возле его постели и наливала в пиалу чай. Ничего подозрительного он не заметил, но ведь она могла подмешать снотворный порошок в чай чуть раньше.
   — Отпей сперва ты, — задушевно сказал ей Урос, — Я не хочу обжечь себе губы.
   — Это большая честь для твоей служанки. — ответила Серех покорно и мягко.
   Без колебаний она выпила чай, сполоснула пиалу и наполнила ее вновь.
   — Подожди еще несколько минут, господин, — сказала она, — Сейчас я приготовлю тебе поесть.
   Она вышла из палатки и присела у огня возле Мокки.
   — Аллах, помоги нам. — бормотал саис.
   — Благословенно его имя, — произнесла Серех и добавила — Теперь, когда конь рядом с ним, этот дурак думает лишь о том, как бы улечься поудобней.
   Тут она тихонько застонала. До этого времени, ненависть, страх, работа приглушали ее боль. Но в тепле костра ее израненная спина жгла ее одной сплошной раной. Она провела пальцами по следам от плетки, которые уже начали покрываться коркой.
   — Как же мне больно, — зашептала она жалобно, — очень больно.
   Мокки протянул к ней руку, чтобы привлечь к себе, но не решился дотронуться до ее спины.
   — Ты должна чем-нибудь полечить свои раны, — прошептал он, — твои мази… травы…
   — Да, да, — забормотала Серех, — Но сначала поставь рис на огонь.
   Она подняла руки, чтобы развязать шнур, на котором висели мешочки с травами, но тут же отдернула их — шнур прилип к ранам и засох. Серех оторвала кусок ткани от подола и опустила в кипящую воду с рисом.
   — Позволь мне, — сказал Мокки и выхватил у нее мокрую ткань. — Честное слово, тебе не будет больно.
   И его руки развязали узлы шнура так осторожно, что Серех почти ничего не почувствовала.
   — Какой мешочек надо открыть? Этот или вот этот? — спросил он и помахал связкой, как знаменем.
   Серех грубо схватила его за руку и зашептала:
   — Не смей их трогать, ясно? Ты ничего в этом не понимаешь и не знаешь, в каком из них смерть, а в каком жизнь!
   Она забрала их у саиса, в свете огня внимательно рассмотрела знаки вышитые на них, и прошептала несколько непонятных заклинаний. Мокки наблюдал за ней и боялся пошевелиться.
   — Ты говорила о смерти, — сказал он тихо, — Находится ли смерть Уроса среди одной из этих трав?
   — Терпение, большой саис, — прошептала Серех, бросив быстрый взгляд в сторону палатки, — Ничего не говори об этом сейчас.
   Словно успокаивая его, она стала тихо напевать одну из монотонных песен кочевников. В это же время она открыла один из мешочков, на котором было сделано несколько красных стежков, вытряхнула порошок из растертых растений в чашку, налила туда горячей воды и оторвав еще один кусок ткани от платья, обмакнула его в этот раствор.
   — Приложи это к моим ранам, — попросила она саиса.
   Затем она оделась в теплый пуштин с большими карманами. В правый карман она положила все мешочки, кроме одного единственного, обозначенного темно-синей звездой. Его она положила в левый карман. Тепло мехового пуштина расслабило ее, она облегченно вздохнула, опустилась перед котелком с рисом, попробовала варево большой деревянной ложкой и начала добавлять туда специи.
   В палатке было тихо. Джехол спал, а Урос неподвижно сидел на постели оперевшись на подушки. Снаружи послышалось неясное бормотание.
   «Уже готово?» — подумал он. И точно, в палатку вошел Мокки, неся большое блюдо плова, от которого шел горячий пар. Мокки поставил его у изголовья постели и сделал было шаг назад.
   — Подожди-ка, — сказал ему Урос.
   Действительно ли настал тот самый момент, который должен был прийти рано или поздно?
   — Подожди, — повторил он.
   Полуприкрыв глаза он наблюдал за саисом. От него он ничего опасного не ждал, разве только открытого нападения. Он был лишь примитивным оружием в руках кочевницы, но в искусных руках и такое оружие может стать убийственным.
   Урос повернулся в сторону горячего блюда и сказал:
   — Запах от плова замечательный. Жаль, что у меня нет аппетита. И я совсем не хочу есть в одиночестве. Подойди, садись вот здесь, я приглашаю тебя разделить со мной этот ужин.
   — Меня? — испугался Мокки.
   Травы Серех… тот мешочек с синей звездой… нет, он не заметил, чтобы она подмешала порошок в рис… но разве он видел все, что она делала?
   — Как? Я с тобой… за одним столом…? — забормотал он.
   — В дороге нет ни господина, ни слуги. В дороге есть лишь путники, — произнес Урос очень дружелюбно.
   Саис не двигался с места и тогда Урос глухо и твердо повторил:
   — Я сказал, сядь напротив меня! — отрывисто приказал он, — И начинай есть!
   Мокки рухнул на подушку возле ящика. Он припоминал, как Серех что-то прошептала ему у входа в палатку: «Делай все, что он тебе скажет…»
   Он протянул руку к плову, но опять отдернул ее. Хотя Серех и хитра, но могла ли она предвидеть то, что прикажет ему сделать Урос?
   — Однако, сегодня ты заставляешь себя очень упрашивать. — глядя ему в глаза задумчиво прошептал Урос.
   И саис решился, если он будет колебаться еще хоть секунду, это станет для Уроса доказательством его предательства, и ничего у них сегодня не получится. К тому же кочевницу Мокки боялся сильнее, чем даже яда. Он погрузил пальцы в горячий, жирный рис, подхватил немного, сделал комок и запихал его в рот. В течение последующих нескольких секунд никто из мужчин не произнес ни слова.
   — Вкусно? — наконец спросил Урос.
   — Очень, — ответил Мокки с набитым ртом.
   По спине его катился холодный пот. Но ничего страшного не происходило.
   Он попробовал плова и был жив. Почувствовав, как же сильно он проголодался Мокки решительно принялся за плов. Все большие пригоршни риса отправлял он в рот, не замечая, как Урос незаметно поворачивает блюдо и когда Мокки наелся и облизывал пальцы, то не было такого места в горе плова, от которого бы он не подхватил хоть комочек риса.
   — Ну, хватит уже, — наконец решил Урос.
   Он начал есть сам, но с неохотой, только чтобы набраться сил. Хотя, действительно, плов был прекрасен. Жирный, острый, щедро приправленный.
   Закончив есть, Урос отодвинул от себя блюдо и жестом отослала саиса прочь.
   Через некоторое время полотна у входа в палатку распахнулись вновь и появилась Серех в сопровождении Мокки. Он нес наполненное ведро воды, а она бурдюк для питья.
   — Прости нас, господин, что вновь потревожен твой покой, — сказала Серех, — Саис подумал о Джехоле, а я о тебе.
   Мокки поставил ведро возле спящей лошади; Серех повесила бурдюк над головой Уроса, а затем оба они исчезли ступая совершенно неслышно.
   «Хотят, чтобы я заснул, — размышлял Урос, — Надеются, что разомлею от еды и усталости».
   Он вытащил из-за пояса нож и спрятал его за голенищем сапога. Началось его очередное ночное бодрствование.
 
   Костер уже догорал и чтобы он не погас окончательно Мокки подбросил в него большую охапку сухих веток.
   — Третий раз уже, — шепотом заметил он.
   Серех резко махнула рукой, приказывая ему замолчать. Она сама была на исходе терпения. Они ждали уже несколько часов, когда же из палатки послышится стон, крик или хоть шорох, и все напрасно. И Серех вновь, как несколько раз за эту ночь, легла на землю и поползла к палатке, словно змея. Откинув полог она заглянула внутрь. Урос выглядел крепко спящим.
   — А если он не проснется? — зашептал саис ей в ухо.
   — Плов, — ответила Серех, — Он достаточно его съел? Ты же сам сказал мне..
   Мокки согласно кивнул.
   — Тогда он должен проснуться от жажды, — заверила его Серех.
   Почти в это же время Урос так сильно захотел пить, что решил прекратить этот спектакль, хотя охотнее он бы лежал дальше, притворяясь спящим. Он приподнялся, протянул руку, снял бурдюк висевший над головой, опрокинул его над открытым ртом и хотел было уже отхлебнуть холодной воды, как от внезапной догадки у него дрогнула рука и он отбросил бурдюк в сторону. Может ли быть, что смерть притаилась именно в этой козлиной шкуре наполненной водой? Мокки боялся есть плов?… Притворство, чтобы запутать его… а специи в плове?… Чтобы вызвать у него жажду…
   И что он должен был пить? Вот эту воду.
   Мокки и Серех услышали, как он громко зовет их. Когда они вошли в палатку, он сидел, опираясь на подушки, и сверлил глазами их обоих.
   — Пить! — приказал он.
   — Но… разве у тебя в бурдюке мало воды, господин?
   — Я отдал ее Джехолу.
   Только тогда Серех и Мокки заметили, что конь проснулся и стоит на ногах.
   — Он так хотел пить, — продолжал Урос, — что выпил всю воду из ведра. И я отдал ему мою.
   — Что? — закричал Мокки, — И он ее выпил?
   — Не знаю, — равнодушно ответил Урос, — Может быть…
   Мокки бросился к Джехолу, ударом ноги перевернул ведро, и вода потекла по земле.
   Урос и Серех, не двигаясь, смотрели друг на друга.
   — Это болван такой неуклюжий, — наконец нарушила молчание Серех, — прости его, господин.
   Она не отвела глаз, и Уросу стал ясно, что она поняла все. Да, на этот раз он выиграл, но она не признает себя побежденной. Она будет ждать следующего раза.
   И Урос улыбнулся ей: игра обещала быть интересной.
   — Подожди одну секунду, господин, — сказала кочевница.
   Он вышла и вернулась с полным кувшином воды. Урос не стал принуждать ее отпить из него. Не колеблясь, он осушил его одним залпом. На эту ночь он был для Серех бессмертным.

Псы ада и призраки

   Дорога шла в гору и становилась все круче. Обернувшись, Урос вновь посмотрел на скальный массив, за которым скрылась долина Бамьяна. Река, зелень тополей, белые дома и красные скалы — были все еще недалеко, но сейчас их образы казались Уросу лишь отголоском давнего, почти забытого сна.
   Там, внизу, еще несколько минут будет светить солнце, отражаясь в бегущей воде ручьев, но здесь уже начиналось царство теней и одиночества, неизменного во все времена года. На голых стенах скал не было видно даже чахлой травы.
   «Да, все это было словно сон или морок, — подумал Урос, — Та поляна… палатка… радость триумфа… Победа? Но какая и над кем? Неужели над этим идиотом, что бежит впереди согнувшись, и не достоинство или гордость руководит им, а какая-то баба?
   То, что они всеми способами будут пытаться отнять у меня деньги, разве это сложно было понять? А ставки в Бамьяне? С чего я вдруг решил, что высшая сила защитила меня, когда баран Хаджатала выиграл просто благодаря хитрому трюку! Как жалко все это».
   Что же теперь? Опять все начинать с начала? Зачем? Для чего? Он чувствовал себя опустошенным человеком с выгоревшей дотла душой. Тропа поднималась все выше и ни один солнечный луч не падал на нее. Ледяной ветер вечных снегов дул с пиков гор, а боль вновь дала о себе знать, она поднялась почти до самого колена. Урос вспомнил слова лекаря из Бамьяна: «Действие моей мази не продлится долго. Потом твоя жизнь будет в опасности». Значит смерть была уже здесь, — она медленно и твердо ползла вверх по его телу.
   Мокки остановился, забрался на выступ скалы, осмотрелся и прокричал:
   — Мы можем пройти вот тут!
   Уросу показалось, что он обращается только к Серех так, словно человеческие слова к нему — живому трупу — больше не относились. «Как будто они уже хозяева и надо мной, и над моим конем, и над моими деньгами».
   Вот ущелье раскрылось перед ним — и его взгляду предстало узкое, кажущееся бесконечным, плато, сжатое с боков скалами. Пыль, похожая на спрессованный пепел, покрывала его. Ни дерева не росло здесь, ни травы. Это была страна холодного солнца и смерти, потому что эта равнина, на высоте почти пяти тысяч метров, — не принадлежала миру людей. Высокие горы заключили в себя этот лунный ландшафт, на котором бесполезно было искать следы жизни. Земля камней, скал, снегов и ледяного солнца.
   Неожиданно Серех заметила маленькое пылевое облако далеко на севере, у подножья горной гряды, закрывающей долину. Оно быстро двигалось им навстречу. Когда они подошли ближе, то со стороны клубов пыли донесся до них какой-то странный звук.
   Он был похож на глубокий рев бурана. Но удивительно — в воздухе не чувствовалось ни малейшего колыхания. И не по воздуху распространялся этот рев; казалось, он шел снизу, от почвы, да, он звучал словно из середины земли, из глубины гранитных скал.
   Урос не испугался и ничуть не удивился. Куда мог привести его этот путь?
   Только к концу всех путей, и когда даже Джехол в недоумении остановился, то всадник на нем отсутствующе ждал, когда же земля разверзнется и безжалостно поглотит их всех. И хотя в это же время он понял, что рев был не чем иным, как бешеным собачьим лаем, то лишь подумал: «Значит, они уже явились сюда… Собаки ада, что были заключены в глубинах земли и которые должны пронестись по земле с наступлением судного дня…»
   И три крупных зверя появились в ту же минуту. Они были одинаковой величины и мощи, покрытые короткой, коричневой шерстью. Разинув огромные пасти, блестели они острыми клыками, от злобы глаза их были красны, и не было ушей на их квадратных головах.
   Первое из этих чудовищ прыгнуло к Уросу и, щелкая зубами, хотело укусить его за сломанную ногу. Урос выхватил было плеть, но чем она могла помочь против исчадий потустороннего мира? И скорее повинуясь заведенному человеческому порядку, чем надежде, Урос ударил плетью по морде зверя и опустил руку, приготовившись тут же и умереть здесь. Но к его удивлению чудовище ответило на удар жалобным лаем и отскочило назад. Джехол принялся бить его копытами и в страхе пес побежал прочь. «Именем пророка! Так это настоящая собака!». И когда пес вновь бросился на него, Урос беспощадно начал наносить ему удары по тем местам его квадратной головы, где у него не было ушей. Тут пес завыл от боли вновь.