Кессель Жозеф. Всадники

Красная молния и Пятнистый шайтан

   Солнце стояло уже в самом зените. Они отправились в путь на рассвете и шли по дороге, которая хотя и поднималась круто вверх, но была широка и удобна, и проходила возле стройных тополей, маленьких полей пшеницы и фасоли, и иногда встречающихся на склонах, густых посадок винограда.
   Везде протекала вода: маленькие ручьи, речки, арыки, проведенные на поля, и даже на покрытой камнями земле здесь росла трава. Дорога заметно оживилась, и иногда они проезжали мимо крошечных кишлаков, состоящих из пары глинобитных домов.
   Мокки бежал впереди, низко опустив голову. Он невыносимо стыдился самого себя и мысленно повторял и повторял такие слова: «Прости меня, о прости меня, сын Турсена. Злой демон помутил мой рассудок, что я решил ограбить тебя и бросить беспомощного.
   Я убийца, да, убийца! Никогда больше, нет, никогда, Аллах свидетель, — никогда даже в мыслях, — не посмею я сделать что-то плохое человеку, который подарил мне Серех.»
   Он часто оборачивался назад, пытаясь встретиться взглядом с кочевницей.
   Она шла позади Джехола, опустив голову, но держалась еще более упрямо, чем раньше.
   Заходящее солнце окрасило лежащие перед ними скалы, у подножия которых протекала река, и руины древнего города на их вершине — в пылающий красный цвет.
   — Аллах, о Аллах! — сказал Урос.
   — О Всевышний! — воскликнул Мокки.
   — О Милосердный! — прошептала Серех.
   Долго стояли они там, восхищенные этим зрелищем.
   Затем Урос направил коня вперед, на склон, протоптанный бесчисленным количеством ног и копыт, проходящий между скальным массивом и рекой. Дорога шла вверх, параллельно мощному течению реки. Но вот она стала более пологой, и вода потекла спокойней. В этот момент перед ними открылся вид на долину Бамьяна. Путешествующие остановились вновь. Перед ними лежал огромный оазис: и на высоте три тысячи метров, он казался чудом и нереальным видением.
   Сверкающие речки пересекали его, везде виднелись маленькие рассыпанные кишлаки: деревья, поля, огороды и фруктовые сады покрывали эту зеленую, плодородную долину. Мирные стада, подгоняемые пастухами, тянулись по его дорогам, а так же и караваны, ищущие с приближением ночи, места для привала.
   От скрытых за деревьями домами, поднимался в небо дымок. Они приближались к Бамьяну и прибавили шагу: желание, найти как можно быстрее хороший постоялый двор, где можно было бы наконец основательно отдохнуть, заставляло их торопиться, несмотря на усталость.
   Но они остановились еще раз: в скале, возле которой пролегал их путь, они заметили огромное углубление: не природа создала его, а рука человека.
   Оно было квадратным, закругляясь вверху, образовывая свод. Оттуда смотрело на них гигантское существо. Его тело занимало всю эту каменную пещеру, в высоту он был как три сторожевые башни, поставленные друг на друга. Только его голова занимала весь верхний свод. Его овал был мягок, кругл, но само лицо было отбито. Но лоб бросал живые отсветы из полутьмы ниши.
   Урос, Мокки и Серех знали — ведь уже столетиями бродячие рассказчики, путешественники и хозяева караванов, донесли до всех частей Афганистана, что в Бамьяне есть гигантская статуя, которую называют, так, как зовется один из древних богов — а именно — Будда. Но из-за долгого пути и усталости, всем троим этот гигант показался только устрашающим, огромным исполином и больше ничем.
   — Нет бога, кроме Аллаха! — храбро закричал исполину Урос.
   — Воистину так, воистину так! — воскликнули Мокки и Серех одновременно.
   И все они, — словно три муравья у ног великана — прошли у его ног дальше. Совсем скоро, за стеной тополей, открылся вид на поселок.
   Дома — низкие кубики из глины и соломы — выстроились в ряд, вдоль дороги: ремесленные мастерские и лавки. Постоялый двор найти было легко, он был намного больше и шире, чем обычная чайхана и предлагал большее удобство. Урос взял комнату для себя одного, а Джехолу досталось место в конюшне.
   — Я хочу, чтобы за этим конем присматривали, словно за принцем! — сказал Урос хозяину.
   Затем он тут же заснул, лишь закрыл глаза. Этой ночью он мог спать спокойно… потом такой возможности не представится еще долго…
   Саис нашел Серех, что сидела возле стены двора, у края веранды. Мокки сел рядом, не дотронувшись до нее. Люди из кишлака проходили мимо них, занятые своими делами. В соседнем доме зазвучал старинный граммофон, проигрывающий монотонную песню с поцарапанной пластинки.
   — Я была в конюшне, — зашептала Серех, — Большой бача спит возле Джехола… Сегодня ночью можно даже и не пытаться…
   — И в следующую тоже… Никогда больше, никакой ночью. — сказал Мокки.
   — Ты так сильно боишься, — прошептала Серех, — потому что вчера у нас ничего не получилось?
   Мокки отрицательно покачал головой:
   — Краденая лошадь принесет мне несчастье, — ответил он.
   Серех тихонько рассмеялась и погладила руку Мокки под рукавом чапана.
   — Я знаю все заговоры и обряды против неудач и сглаза…
   — Нет… Нет, ни за что, пророк мой свидетель! — громко закричал Мокки.
   — Успокойся, большой саис, — примирительно сказала Серех, — ты один решаешь и приказываешь. Кто я тут такая? Лишь низкая кочевница.
   И Мокки поверил ее тихим словам и ему стало легче. Серех заснула на женской половине, а Мокки лег на солому в конюшне. Сильный бача отделял его от Джехола, и он был рад этому.
   Из-за скал вышел месяц и осветил гигантскую фигуру Будды. В доме рядом, граммофон все проигрывал ту же самую, поцарапанную, пластинку.
 
   Мокки проснулся на рассвете. Он умылся возле одного из тысячи ручейков, что протекали в этой долине. Ледяная вода была такой же холодной и чистой, что и здешний воздух. И когда взошло солнце, он опустился на колени для молитвы, со спокойной ясностью в сердце. Милость Аллаха была так же бесконечна, как и красота этого мира.
   Ему захотелось есть и он заторопился в сторону кухни, за чаем и свежими лепешками.
   В этот ранний час он ожидал найти там, в лучшем случае, одного из бача возле почти потухшего огня. Но каково было его удивление, когда он застал там всех, кто работал и прислуживал на постоялом дворе, и женщин и мужчин, полностью занятых работой. Одни заполняли огромный самовар из красной меди горячими углями и раздували их, другие месили и раскатывали тесто, следующие расставляли чашки и тарелки на большие подносы, варили целые горы риса, пекли бесчисленное количество пирожков, разрезали громадные арбузы, разливали в глиняные горшки кислое молоко, раскладывали виноград и очищенный миндаль по коробам для фруктов, разбивали яйца в большие миски, разделывали птицу, нанизывали куски мяса и жира на длинные, железные прутья.
   — Сегодня большой базар, — крикнул Мокки один из бача. — Он проходит тут два раза в неделю.
   — Ах, вот как… понятно… — ответил Мокки.
   Шум оглушил его. Между других женщин, занятых работой, он заметил Серех. Ее глаза жадно бегали от горы жареного мяса к горшкам полным кислого молока, от плова и риса, к пирожкам и сладостям — и обратно. Никогда еще не видела она столько вкусных вещей одновременно.
   Мокки не решился с ней поздороваться. Как только он получил свой чай, то вышел на террасу. Но там он тоже не был первым. Продавцы уже распаковывали свой товар и раскладывали его: старые часы, большие замки и ключи к ним, маленькие глиняные игрушки из Исталифа — раскрашенные красным, коричневым или голубым, — львы, козы, петушки, мужчины верхом на лошадях или верблюдах. Слепой музыкант, настраивающий свой инструмент, тоже был там: сопровождающий его десятилетний мальчик — спал рядом, положив голову на тамбурин.
   По старой дороге Бамьяна — главной дороге долины — пастухи гнали коз, овец, ослов и мулов; другие вели в деревню верблюдов, нагруженных коврами и тюками тканей. Мимо прошла семья джатов: глава клана вел за собой на цепочке гималайского медведя. На плечах у женщин сидели индийские обезьянки. Мокки с восхищением наблюдал за этими картинами, сменяющими друг друга. Многие люди торопились сюда отовсюду: крестьяне, торговцы, актеры. Лавки и торговые места быстро заполнились и для животных не хватало места на улицах кишлака.
   Бача выбежал на веранду и закричал:
   — Саис самой красивой лошади, что стоит в конюшне! Саис всадника со сломанной ногой! Господин зовет тебя!
   Во дворе он столкнулся с Серех. Глаза маленькой кочевницы сияли от возбуждения.
   — Ты видел, — зашептала она, — какой там базар? Я сбегала туда на несколько секунд. О Аллах, какие там красивые ткани, гребни, пояса и браслеты!
   Ее лицо исказилось от мучительного желания иметь все эти вещи. И саис, который никогда в своей жизни не думал о деньгах, почувствовал внезапную вину, что он был так беден. Почему он не может положить все эти вещи к ногам женщины, которую любил?
   И он сказал, отвернувшись от Серех:
   — Мне нужно к Уросу. Он звал меня.
   Воздух в комнате был спертым от запаха гнили. Сам Урос лежал на курпаче, его сильно лихорадило.
   — Мы уезжаем, — сказал он.
   — Как? Немедленно? — не поверил Мокки.
   — Немедленно.
   — А покупки? Ты же знаешь, у нас ничего нет, мы все потеряли в этих проклятых горах. — воскликнул Мокки.
   — Купим все по дороге, — возразил Урос, — Иди и седлай Джехола.
   — А тут сегодня как раз открылся базар, — осторожно сказал саис.
   — Что за базар?
   — О! — протянул с восторгом Мокки, — Прекрасный базар! Там есть просто все на свете! Джаты, путешествующие музыканты и рассказчики — он огромный-преогромный!
   Урос нетерпеливо передернул плечами, а затем грубо спросил:
   — А бои животных там есть?
   — Да, — ответил Мокки, — конечно! Я как раз видел двух больших баранов. Ужасные звери. Одного называют «Красная молния», а другого «Пятнистый шайтан».
   — Пятнистый шайтан и Красная молния. — повторил Урос.
   И приказал:
   — Давай, мы должны прийти точно к началу первого боя.
 
   На краю кишлака начиналась крутая дорога, ведущая к реке. В стороне от нее, там, где земля была ровной, располагалась примитивная арена.
   Столбы, вбитые в землю полукругом, обозначали ее границы. Сама арена поросла низкой, густой травой. В ровном заборе, — который охватывал площадь на заднем плане — находились ворота. Несколько заброшенных домов, ивы, камыши и тополя, — закрывали вид на реку, но с поворота дороги площадь была хорошо видна. У забора были разложены ковры и подушки, предназначавшиеся почетным гостям или другим уважаемым персонам. Как только Урос и Мокки пришли на площадь, то оказались окруженные плотной толпой людей. Но для них, словно сама по себе, открылась тропа сквозь нее: путешественнику все должны оказывать гостеприимство, и заботиться о больном. А господин такой великолепной лошади, и такого сильного саиса, разумеется, был человеком самого высокого ранга. Мокки тщательно выбрал место на котором солнце светило бы в спину, помог Уросу спуститься с седла, усадил его на положенные друг на друга подушки, а затем увел Джехола и привязал его неподалек
 
   Урос вежливо поблагодарил обоих мужчин, которые отодвинулись друг от друга, чтобы освободить для него место. Оба они, без сомнения, были самыми важными гостями из всех, кто присутствовал здесь.
   Слева от него находился толстый, явно благодушный и дружелюбный, человек, с седой, веерообразной бородой. Все, что было на нем, — ткань его одежд, кожа сандалий, — говорило о его прекрасном финансовом положении.
   Человек справа от Уроса был одет в покрытый пятнами чапан, его лицо, испещренное оспинами, имело почти злобное выражение, а его бородка клинышком была не ухожена и в струпьях. Но чавандоз поприветствовал первым именно его. Зеленый тюрбан — знак паломничества в Мекку — возносил его намного выше всех богатых и влиятельных.
   — О святой человек, — сказал ему Урос, — вплоть до моей родной провинции буду я возносить благодарности хадже из Бамьяна, который великодушно уступил свое место приезжему всаднику.
   — Если только твоя гниющая нога не убьет тебя по дороге, — ответил человек в зеленом тюрбане резким тоном, — Посмотри туда!
   Он поднял палец к небу. Урос запрокинул голову вверх. Огромный ворон летал кругами прямо над ним — самый страшный из все знаков. В тот же момент над ним склонился саис, и его лицо закрыло тень от черной птицы.
   — С Джехолом все в порядке, я вернулся.
   Урос вздохнул с облегчением. Мокки отклонил от него проклятие этой приметы.
   — Тебе еще что-нибудь нужно? — спросил саис.
   — Нет, — ответил ему Урос, — Все хорошо.
   Затем он повернулся к соседу слева и спросил:
   — Не назовешь ли ты Уросу, сыну Турсена, свое имя, чтобы он мог поприветствовать тебя как полагается?
   — Меня зовут Амчад Хан, — ответил толстяк с дружелюбным достоинством.
   — Прости мне, — произнес Урос, — что я не сразу поздоровался с тобой. Но это случилось, Аллах свидетель, не из-за невоспитанности или наглости. Лишь присутствие здесь этого святого человека, принудило меня поступить так…
   При этих словах Амчад Хан тихо рассмеялся.
   — Не советую тебе обращать внимание на слова Салмана Хаджи, о сын Турсена, — благосклонно ответил он Уросу, — Он говорит все, что приходит ему в голову.
   — Я не говорю ничего, кроме слов правды! — пролаял Хаджи.
   — Правды самого Али! Правды самого Али! — произнес другой, странный, низкий и грубый голос, скрипучий, как плохо смазанная дверь.
   Урос обернулся. Позади паломника, рядом с Мокки, стоял человек одетый в нищенские лохмотья. Он был так же высок, как и Мокки, но тощий, словно скелет.
   — Али, Али! — выкрикнул странный голос.
   Урос подумал, что эти слова относятся к святому Халифу-мученику, которого в северных провинциях люди почитали наравне с Магометом. Он помнил, что большая мечеть, с небесно-голубым куполом, стоящая в Мазари-Шарифе была построена в его честь.
   Неожиданный испуг отбросил его обратно на подушки. Та самая, черная птица, почти коснувшись его крыльями, пролетела над ним… Огромный ворон опустился на голову тощего человека и закаркал. Его когти и клюв были ярко-красного цвета.
   — Не пугайся, — тихо сказал Амчад Хан Уросу, — Хассад, хозяин этого ворона, и он покрасил его клюв лаком; ему кажется, что так красивее.
   — Так значит, Али… это ворон? — спросил Урос.
   — Я тут ни при чем, — усмехнулся Амчад Хан, — Хассад убежден, что дух великого халифа живет в этой черной птице.
   И еще тише, добавил:
   — Тебе нужно только посмотреть ему в глаза… и на его худобу… понимаешь?
   — Хм, — ответил Урос, — понимаю одно: он любитель гашиша.
   — Ни одна строка в книге книг не запрещает правоверному насыщаться растениями, если он этого хочет! — рявкнул Салман Хаджи, услышав его последние слова.
   В этот момент толпа вокруг них пришла в движение, все вставали и приветствовали кого-то. Встал даже Амчад Хан. Только двое остались сидеть на своих местах: Урос из-за болезни, и Хаджи из-за зеленого тюрбана.
   Еще совсем молодой человек прошел сквозь толпу. Он был одет в европейский костюм и берет из каракулевой шерсти. Его сопровождал полицейский в униформе.
   — Надо же! Глава округа оказал нам честь, — сказал Салман Хаджи, и лицо его скривилось, — Этот мелкий чиновник заставляет ждать паломника, совершившего хадж в Мекку. Он никогда не торопится. О, нет, он спокоен всегда…
   — А к чему торопиться, святой человек? — задал ему вопрос Урос.
   — Я пришел сюда ради игры, вот к чему! — воскликнул тот нетерпеливо.
   Скрытая страстность послышалась на этот раз в его словах, а в тусклых, до сего момента, глазах — вспыхнул потаенный огонь. Поняв, что паломник, так же как и он сам, одержим демонами случая и фатума, Урос почувствовал себя более близким этому неприятному человеку, чем даже добродушному Амчад Хану, который спокойно пропускал сквозь пальцы свои дорогие четки из крупного, темно-синего лазурита.
   Глава округа занял место рядом с Амчад Ханом. Полицейский вытащил свой свисток.
   И по первому звуку, распахнулись двери двух полуразвалившихся хижин, находящихся у входа на арену, и оттуда вышли два крупных барана.
   Глава округа повернулся в Амчад Хану:
   — Два прекрасных и сильных животных, не правда ли?
   Урос был с ним согласен. Оба барана были одинаковой величины; на серой шерсти одного были нарисованы краской бурые полосы, а на шерсти другого синие пятна, но у обоих имелись широкие лбы и мощные закрученные рога.
   Салман Хаджи откинул голову назад и сказал Хассаду, гладившему перья ворона:
   — Они оба избалованны и ленивы.
   И это тоже было верно. Никто из баранов не хотел выходить на арену. Без всякой злобы смотрели они друг на друга. Первым на арену вышел тот баран, чей хозяин с большей силой тащил его наружу за рога.
   — О, Гамаль, ты даже более быстр, чем твой баран! — насмешливо закричали люди из толпы.
   — Эй, Ахмад, смотри, а твой баран-то уже спит!
   — Бараны… бараны… А вы не ошиблись? Я, вот, видел овец, так те были поопаснее!
   Гамаль и Ахмад одетые в одинаковые, просторные, стираные рубахи и штаны, покраснели до краев своих аккуратно повязанных тюрбанов. Они оба были еще очень юны. И каждый, в ответ на насмешки, принялся расхваливать достоинства своего барана, так громко, как только мог.
   — Он умен и силен, как десять баранов вместе взятых! В бою непреклонен! Храбр, как никто другой!
   — Поставьте на моего барана, и вы разбогатеете!
   — Мой баран принесет вам столько афгани выигрыша, сколько шерстинок у него на спине!
   Все это было, конечно же, чистейшим враньем и бахвальством. Все это знали и пастухи тоже.
   Но очень скоро толпа сама поверила их восхищенным словам — она желала быть обманутой. И поэтому все закричали:
   — К бою! К бою!
   Уже делались первые ставки. И Урос поймал себя на том, что щупает пачку купюр, которые были у него в поясе. Сколько там могло быть? Он не знал. Он не любил считать.
   В любом случае, очень много. Осман бей и Турсен расщедрились перед его поездкой в Кабул. В столице у него не было ни времени, ни желания тратить деньги.
   А потом…
   — Какого из баранов ты выбираешь? — спросил Урос своего соседа слева.
   — Никакого, — сказал Амчад Хан с извиняющейся улыбкой, — Они оба принадлежат мне. Я не хочу делать на них деньги. Они лишь служат первым развлечением для всех добрых людей, что собрались здесь.
   — А может быть, ты согласишься, чужестранец, — внезапно раздался насмешливый голос Хаджи, — что деньги глубоко верующего человека так же хороши, как и деньги богатого Хана?
   Урос взглянул на лицо под зеленым тюрбаном. Черты Хаджи выдавали его алчность и самоуверенность. «Он хочет не только выиграть мои деньги, он желает еще и унизить меня!» — понял он.
   Кровь бросилась ему в лицо, и его охватило одержимое желание играть. И не о выигрыше он думал, но о борьбе с этим человеком, осмелившимся противопоставить себя ему.
   Он вынул из пояса часть купюр и с пренебрежением швырнул их перед собой.
   Салман Хаджи вытащил из складки тюрбана длинный, сшитый из шелка, кошелек, аккуратно отсчитал пять сотенных купюр и положил их рядом на ковер, который он делил с Уросом.
   — Ну, устраивает ли тебя ставка? — спросил он Уроса.
   Тот подвинул ему свои скомканные деньги, которые Хаджи тут же аккуратно разгладил и пересчитал; несколько лишних купюр он вернул Уросу назад, которые тот, не оглянувшись, передал Мокки со словами:
   — Это тебе на развлечения.
   Пастухи между делом закончили свои хвалебные гимны, и Гамаль повел свое животное — к правой, а Ахмад — к левой стороне арены.
   — Кто должен выбирать животное? — спросил Урос.
   — Конечно же, гость, — ответил Салман Хаджи и преувеличенно вежливо поклонился ему.
   Урос ничего не понимал в боевых баранах, и он бы легко отказался от этой привилегии. Поэтому он выбрал животное Гамаля, только лишь потому, что оно стояло с правой, благословенной, стороны.
   Глава округа махнул рукой и Ахмад с Гамалем начали пинками выталкивать баранов на арену. Только принуждение могло заставить их двигаться. Медленно начал просыпаться в них боевой дух.
   «Хорошего боя тут не будет, — думал Урос, — они недостаточно злобные».
   Но в итоге во взглядах баранах все же появилась примитивная ярость. Они опустили головы и, лоб против лба, бросились друг на друга. Раздался громоподобный удар, который толпа приветствовала возбужденными криками. Но каким бы не был сильным удар, он лишь немного оглушил животных. Секунду они мотали головами, потом взяли новый разбег и снова помчались в атаку.
   Урос отвернулся. Эта тупая, примитивная дикость не имела ничего общего с храбростью, умом и хитростью. Как два молота будут биться они друг о друга, пока один не прибьет другого. Который из них — не играет никакой роли. Еще один удар… И еще один…
   «Чем тупее, тем выносливей» — размышлял Урос. Он хотел только одного, чтобы этот скучный бой наконец-то закончился, и не важно, кто победит. Но тут что-то произошло. Удар прошел мимо. И Урос сразу же понял, почему. Один из баранов уклонился от атаки противника. «Может, они не так уж глупы, как я думал?» — спросил себя Урос. Бой снова стал ему интересен. Уклонившимся от удара оказался как раз тот самый баран, на которого он поставил. Его противник, ударивший по пустоте, споткнулся и упал на колени. И Урос подумал с нетерпением: «Сейчас мой баран будет достаточно умен и атакует другого в бок, и перевернет его до того, как тот встанет на ноги».
   Толпа закричала опять и Ахмад пытался тоже что-то кричать, чтобы подбодрить своего барана. Напрасно. Он не шевелился. С любопытством пялился он на первые ряды зрителей и не было в его глазах ни капли от ярости или злобы, — только отупение и слабость. Его противник тем временем поднялся.
   Еще более злой из-за своего падения, он тут же бросился на врага. И баран Ахмада отупевший, испуганный и ошарашенный, — впал в панику. Адский шум поднялся среди зрителей: проклятия, ругань, угрозы и оскорбления звучали в адрес дезертирующего барана. Урос кусал губы. Самые злобные из них выкрикивал его сосед в зеленом тюрбане. Он орал громче всех, и у Уроса складывалось впечатление, что его ядовитые насмешки относились не столько на счет трусости животного, сколько на его собственный счет. Бледный от ярости Урос повернулся к своему соседу слева:
   — Прекрасный у тебя выводок. Действительно, он делает тебе честь.
   Ахмад Хан спокойно продолжал курить свой кальян. Он глубоко затянулся и, не выпуская дым изо рта, мягко сказал:
   — Я не превращаю моих животных в кровожадных зверей. Я отдаю их людям, чтобы они развлекали зрителей в начале основного боя. И иногда, если то угодно пророку, мне тоже удается развлечься. А, вот как раз, посмотри!
   Внезапно возмущенные голоса утихли, и несмолкающий хохот пошел гулять по рядам зрителей. Люди хватались за животы и били друг друга по плечам от удовольствия, так как на арене трусливый баран помчался по кругу все быстрей и быстрей, делая дикие прыжки из стороны в сторону, а его противник, обезумев от злости, бежал за ним. Пару раз он его почти настигал, но тому все время удавалось спастись. Наконец, после нескольких, скоростных кругов по арене, преследуемый увидел оставшуюся открытой дверь, мимо которой он все это время бегал, словно слепой, и — мгновение, — он юркнул в нее и скрылся.
   Амчад Хан повернулся к Уросу, смеясь:
   — Смелость гонялась за трусостью. Но у трусости, как обычно, оказались самые быстрые ноги. Ты не находишь, что игра все же стоит нескольких афгани?
   Урос ничего не успел ответить, как скрюченная рука опустилась на его колено.
   — Думаю, — сказал Салман Хаджи, — что я могу взять мой выигрыш?
   Урос презрительно бросил ему купюры, которые тот так любовно разглаживал, и усмехнулся:
   — Разве же это выигрыш? Нищая вдова и то подаст тебе больше! Я прошу тебя о настоящей ставке! Которой нечего было бы стыдиться.
   И он бросил на ковер все свои деньги, что у него были.
   — Что это такое… что это значит? — спросил Салман Хаджи голосом, из которого исчезли и вся язвительность, и все самодовольство.
   — Моя следующая ставка, — ответил Урос.
   Руки Салмана Хаджи, которыми он собрал брошенные купюры, слегка задрожали.
   — Это много, очень много денег… — произнес он.
   — Должно ли мне, о святой человек, говорить такому игроку как ты: чем выше ставки, тем интересней игра?
   Выражение с которым Урос это сказал и его взгляд — были вызывающе оскорбительны. Но Салман Хаджи его почти не слышал. В нем проснулась страстная, жадная, безумная любовь к деньгам. Он снова аккуратно разгладил свернутые купюры, расправил каждый уголок, и начал их пересчитывать, называя цифры вполголоса.
   — Тринадцать тысяч двести шестьдесят четыре, — промолвил он наконец с тихим стоном. Его глаза не отрываясь глядели на хрустящие купюры.
   — Ты понимаешь, на что ты идешь? — спросил Салман Хаджи.
   — Иначе я не предложил бы тебе сыграть, — ответил Урос.
   — Сейчас моя очередь выбирать животное, на которое я захочу поставить. Ты и это понимаешь?
   — Правила есть правила. — сказал Урос.
   Салман Хаджи прикрыл лицо рукой, а потом крикнул:
   — Хассад, Хассад!
   — Я здесь, — ответил скрипучий голос за его спиной.
   — Мне нужен знак, — сказал Салман Хаджи.
   Тощий человек повернулся к своему чернокрылому спутнику, и пробормотал что-то непонятное бескровными губами. Ворон покинул свое место на его левом плече, прошелся по шее Хассада и уселся на правом.