Страница:
«Ведь он всегда мечтал быть чавандозом, и именем пророка, он мог бы им стать, — размышлял Турсен на него глядя, — Он хотел убить своего господина, забрать Джехола и вместе со своей девкой бродить по свету, и это тоже ему почти удалось. А теперь, он стоит там и смеется, спокойный и счастливый, просто будущий отец большого семейства».
Турсен задумался. Разве недавно он сам не желал сыну такой жизни? Маленький дом, клочок земли, жена на кухне и полдюжины суматошных ребятишек? Нет, для Уроса счастье никогда не будет сочетаться с такими словами, как домашний очаг, покой, постоянство и защищенность. Демоны тщеславия будут вечно гнать его от места к месту, от одной рискованной авантюры к другой.
Турсен уронил голову на руки: «О, Аллах, сделай так, чтобы никто не стал меня сейчас спрашивать о нем!»
Казалось, что Аллах тут же услышал его глухую мольбу, и музыканты взяли в руки инструменты. Все замолчали и в наступившей тишине зазвучали переливы флейт, струны дамбуры и ритмичные удары барабанов. Осман бей пригласил известнейших музыкантов провинции, которые уже долгие годы играли свои мелодии на террасах чайхан, на многолюдных улочках базаров и на праздниках богатых людей. Их сопровождал старый пастух, чей голос был так же уверен и тверд, как и его память. Под звуки инструментов он начал петь: старинные баллады, истории и стихи о приключениях героев степей, путешественниках и всадниках.
В этот момент Турсен оторопел. Нет, ему должно быть, послышалось… имя Уроса прозвучало в этой песне. Урос обессмертил себя, вошел в баллады и легенды? Но вот снова… и еще раз… И он прислушался к тому, о чем поет старый пастух: о возвращении Уроса на родину, о его страшных приключениях и о его мудром решении.
Губернатор повернулся к Осман бею и зашептал ему на ухо:
— Эту песню люди распевают даже у нас в городе. Рассказывают просто какие-то фантастические вещи о нем…
— Аллах свидетель, все именно так и было. — ответил ему Осман бей.
И никто не удивился подобной балладе на этом празднике, более того, саисы и бача, чавандозы из Майманы и купцы из Даулад Абаза начали дружно подпевать в некоторых местах куплетов.
Турсен посмотрел на Солеха, который мрачно пялился перед собой всеми забытый и приниженный, и подумал: «О, Урос, почему тебя нет сейчас здесь? Ведь ты пропустил лучший день в своей жизни!»
За это время тень от деревьев достигла края бассейна. Осман бей встал, положил руку Солеху на плечо и направился к рядам ковров и подушек. Праздничный банкет начался.
Теперь, в середине таких важных персон, Солех наконец смог успокоиться и повеселел. Шахский штандарт лежал рядом с ним, на большой подушке из небесно-голубой парчи с золотистым кантом. Горделиво смотрел он вокруг себя. Именно ради него, победителя, героя Кабула, собрались здесь все самые уважаемые люди провинции.
Турсен же ничего не видел и не слышал. И когда бача стали подносить гостям воду для мытья рук, и один из них наклонил дорогой фарфоровый кувшин над руками Турсена, то в голове у него набатом звучала только одна фраза:
«Урос не пришел… Урос мертв…»
Другого объяснения быть не могло. Неужели он действительно верил, что человек, чье мужество стало уже легендарным, согласится провести остаток своей жизни как калека, сидя возле домашнего очага? Нет, только не Урос, не таков его сын. Он умчался в степь на своем любимом коне, чтобы найти там вечный покой. Как великие владыки прошлого, что уходили в могилу вместе со своими четвероногими спутниками, и чьи кости, вместе с костями их коней, распадаются в прах, под высокими курганами, поросшими зеленой травой.
Толпы слуг уже спешили к бассейну из кухни, что была устроена под отрытым небом. Выстроившись по обеим его сторонам, они ждали приказа Осман бея.
Огромные блюда и тарелки с желтым, зеленым, розовым и фиолетовым рисом были у них в руках. Пловы, приготовленные двадцатью разными способами, жаренные бараньи отбивные и мясные тефтели, куриное фрикасе, острые и кисло-сладкие соусы.
Не успел Осман бей согласно кивнуть прислуге, как Солех повернулся к Турсену и спросил:
— Неужели твой сын совсем плох, раз не смог даже прийти сюда, чтобы поприветствовать шахское знамя? А ведь люди сказали мне, что…
Он не сумел закончить предложение. В это мгновение раздался дикий, пронзительный крик, каким всадники степей подгоняют своих лошадей. Пораженные люди поднялись на своих местах. Из густой рощи деревьев на толпу людей, с безумной скоростью, неслась лошадь без седока.
— Джехол, — прошептал Турсен, и комок подкатил у него к горлу, — Урос пощадил его…
— Дьявольский жеребец! — закричали саисы и конюхи.
Не замедляя бега, Джехол скакал прямо к бассейну и первые ряды гостей — купцы из Даулад Абаза, — впали в панику и бросились со своих мест кто куда. Но три чавандоза уже бежали к Джехолу, готовые схватить его за поводья и остановить. Но когда они уже решились кинуться на коня, пронзительный крик раздался вновь, — Джехол стремительно развернулся и поскакал вдоль длинного борта бассейна дальше. За эту долю секунды люди, сидевшие вокруг, заметили, что под брюхом коня висит человек.
И по несравненной быстроте реакции и гибкости, его немедленно узнали все.
— Урос… — зашептали ряды Майманы, Катагана и Мазари Шарифа.
— Урос! — повторили другие гости.
«Урос! — впился руками в подушки Турсен, — Слава Аллаху, он жив!»
Вот, значит, почему каждое утро, мчался он на Джехоле в степь, чтобы доказать самому себе, что даже искалеченный — он все равно остается лучшим из чавандозов.
Турсен подумал о том, как невероятно сложно скакать на коне здесь, между рядами гостей, и показывать приемы наездников. Все рассчитал его сын, все предвидел, чтобы именно в этот момент появиться на празднике как призрак, как молния.
«Верно ли он поступил, распугав гостей и нарушив размеренное течение праздничного банкета? — волнуясь, спрашивал себя Турсен, видя как Урос мчится вдоль бассейна уже сидя в седле, — Этим он плюнул в лицо даже самому Осман бею, все обычаи и приличия он растоптал копытами своего коня…»
Он не хотел об этом думать, не хотел ничего больше знать. Урос жив и это самое главное.
Тут он вцепился в подушки снова и побледнел от ужаса. Урос, зажав плетку между зубами, ухватился за луку седла, вскочил на него одной ногой, поднялся и поскакал в такой позе дальше.
«Он сломает себе и другую ногу! — испугался Турсен, — Безумец!»
Но Урос уже снова прочно сидел в седле и, не замедляя темпа, скакал вдоль бассейна.
«О, Аллах, ведь он мог упасть уже с десяток раз!» — Турсен не отрывал от сына глаз.
Снова пронесся над рядами людей режущий уши крик… Урос бросил вперед свою шапку чавандоза, молниеносно нырнул из седла вниз, и опять оказался в нем, но уже с шапкой на голове.
Он продолжал свою скачку… Прижавшись к шее Джехола, пряча лицо в его длинной гриве, промчался он один раз вокруг бассейна… И еще один круг…
«Прекрати, — мысленно умолял его Турсен, — Хватит. Ты доказал здесь всем, что ты лучший, величайший чавандоз всех провинций. Но сейчас перестань, пока ты все не испортил…»
Урос поскакал третий круг.
Гости, что до этого момента стояли раскрыв рты, стали понемногу оттаивать и зашептались между собой. Осман бей склонился за спиной Солеха к Турсену и тихо спросил:
— Готовит ли твой сын еще какой-то сюрприз для нас всех?
И вместо того, чтобы ответить так, как он и хотел: «Думаю, что нет», Турсен с удивлением услышал свой уверенный голос:
— Разумеется. Главное только предстоит.
— И что же это может быть? — усмехнулся Солех, — Ты прекрасно знаешь, что он показал уже все, что только было возможно.
— Подожди и увидишь сам! — резко бросил ему Турсен, внимательно следя за сыном.
Чего он пытался достичь своим бешеным галопом? В толпе послышались первые недовольные крики. Некоторые из гостей стали вскрикивать от страха, потому что теперь Урос скакал все ближе и ближе к их рядам, так что его можно было достать рукой.
«Ну, конечно! Вот же старый дурак…» — наконец раскусил задумку сына Турсен.
Как сокол, как хищник, Урос кружил, подбираясь все ближе и ближе к своей добыче…
Осман бей снова повернулся к Турсену и сказал недовольно:
— Прикажи своему сыну, пусть перестанет! Так не годится! А если он…
Он хотел еще что-то добавить, но не успел. Громкие удары барабана прервали его мысль. Осман Бей нахмурился. Как музыканты посмели играть без его ведома? Но музыканты оказались ни при чем — стройный пуштун, сопровождающий вождя, чужак с ружьем за плечами, нагло отобрал у них барабан и, не обращая никакого внимания на их протесты, начал неистово бить в него. Под сумасшедший, незнакомый степям, ритм его ударов он внезапно залихватски запел, грубым, но сильным голосом:
Вот, сейчас!
Урос помчался прямо к ним, и еще до того, как он успел что-то сделать, Турсен все понял. Самый опасный и сложный трюк в игре бузкаши. Всадник, в середине скачки, словно падает с седла в пустоту, и держась лишь одной ногой в стремени, хватает с земли шкуру козла.
Тело Уроса, как темная тень, мелькнула между ним и Солехом.
«На шахском бузкаши он сломал себе при этом ногу, а тогда их у него было две! — пронеслось в голове Турсена, — А сейчас, как он может! О Аллах, защити его, он повредился в уме!»
Это произошло в доли секунды. Он заметил руку Уроса на подушке из голубой парчи, почувствовал дыхание Джехола у себя на затылке, и вновь послышался дикий крик степных всадников, и удаляющийся топот коня.
Подушка рядом с Солехом была пуста. Урос скакал прочь от него, похищенный шахский штандарт он высоко поднял над своей головой.
Все онемели. Никто не двигался. Восхищенные, не верящие своим глазам, с удивлением и возмущением одновременно, смотрели люди вслед удаляющемуся всаднику. Куда хочет он убежать со знаменем шаха в руках? Где, в какой стороне степи, хочет он спрятать свой трофей? Солех все не мог взять себя в руки. Но Урос уже развернулся на другой стороне бассейна и поскакал обратно, и снова прямо на них.
— О, Аллах, что он еще задумал? — шептал Турсен.
Джехол набирал скорость. Его галоп стал просто бешеным. Быстрее! Еще быстрее! Вот он совсем рядом…
— В сторону, Великий Турсен! — закричал в эту секунду Урос, — Освободи для меня дорогу!
И не раздумывая, с молниеносной быстротой, удивительной для его возраста, Турсен бросился вправо и откатился на свободное место рядом с собой. И именно на его опустевшем месте Джехол поднялся на дыбы. Тряхнув штандартом, как копьем, Урос прицелился, знамя просвистело в воздухе… и задрожало, вертикально вонзившись в самый центр небесно-голубой подушки.
И тогда, впервые в жизни, Турсен совершенно потерял всякую власть над собой. Он вскочил и, потрясая руками, закричал так, как когда-то кричал в молодости:
— Халлал! — и его громовой голос накрыл толпу людей, — Халлал!
Чавандозы, саисы, маленькие бача и все гости тут же подхватили его крик. Толпа бушевала, ладони Хаджатала забили на барабане совершенно безумную дробь, вождь пуштунов сорвал с плеча карабин и салютовал всей обоймой в воздух.
Урос соскользнул на землю, мягко усадил Турсена на его место, а сам сел справа от него. Теперь праздник мог начинаться.
Пробуждение Турсена
Об авторе романа
Турсен задумался. Разве недавно он сам не желал сыну такой жизни? Маленький дом, клочок земли, жена на кухне и полдюжины суматошных ребятишек? Нет, для Уроса счастье никогда не будет сочетаться с такими словами, как домашний очаг, покой, постоянство и защищенность. Демоны тщеславия будут вечно гнать его от места к месту, от одной рискованной авантюры к другой.
Турсен уронил голову на руки: «О, Аллах, сделай так, чтобы никто не стал меня сейчас спрашивать о нем!»
Казалось, что Аллах тут же услышал его глухую мольбу, и музыканты взяли в руки инструменты. Все замолчали и в наступившей тишине зазвучали переливы флейт, струны дамбуры и ритмичные удары барабанов. Осман бей пригласил известнейших музыкантов провинции, которые уже долгие годы играли свои мелодии на террасах чайхан, на многолюдных улочках базаров и на праздниках богатых людей. Их сопровождал старый пастух, чей голос был так же уверен и тверд, как и его память. Под звуки инструментов он начал петь: старинные баллады, истории и стихи о приключениях героев степей, путешественниках и всадниках.
В этот момент Турсен оторопел. Нет, ему должно быть, послышалось… имя Уроса прозвучало в этой песне. Урос обессмертил себя, вошел в баллады и легенды? Но вот снова… и еще раз… И он прислушался к тому, о чем поет старый пастух: о возвращении Уроса на родину, о его страшных приключениях и о его мудром решении.
Губернатор повернулся к Осман бею и зашептал ему на ухо:
— Эту песню люди распевают даже у нас в городе. Рассказывают просто какие-то фантастические вещи о нем…
— Аллах свидетель, все именно так и было. — ответил ему Осман бей.
И никто не удивился подобной балладе на этом празднике, более того, саисы и бача, чавандозы из Майманы и купцы из Даулад Абаза начали дружно подпевать в некоторых местах куплетов.
Турсен посмотрел на Солеха, который мрачно пялился перед собой всеми забытый и приниженный, и подумал: «О, Урос, почему тебя нет сейчас здесь? Ведь ты пропустил лучший день в своей жизни!»
За это время тень от деревьев достигла края бассейна. Осман бей встал, положил руку Солеху на плечо и направился к рядам ковров и подушек. Праздничный банкет начался.
Теперь, в середине таких важных персон, Солех наконец смог успокоиться и повеселел. Шахский штандарт лежал рядом с ним, на большой подушке из небесно-голубой парчи с золотистым кантом. Горделиво смотрел он вокруг себя. Именно ради него, победителя, героя Кабула, собрались здесь все самые уважаемые люди провинции.
Турсен же ничего не видел и не слышал. И когда бача стали подносить гостям воду для мытья рук, и один из них наклонил дорогой фарфоровый кувшин над руками Турсена, то в голове у него набатом звучала только одна фраза:
«Урос не пришел… Урос мертв…»
Другого объяснения быть не могло. Неужели он действительно верил, что человек, чье мужество стало уже легендарным, согласится провести остаток своей жизни как калека, сидя возле домашнего очага? Нет, только не Урос, не таков его сын. Он умчался в степь на своем любимом коне, чтобы найти там вечный покой. Как великие владыки прошлого, что уходили в могилу вместе со своими четвероногими спутниками, и чьи кости, вместе с костями их коней, распадаются в прах, под высокими курганами, поросшими зеленой травой.
Толпы слуг уже спешили к бассейну из кухни, что была устроена под отрытым небом. Выстроившись по обеим его сторонам, они ждали приказа Осман бея.
Огромные блюда и тарелки с желтым, зеленым, розовым и фиолетовым рисом были у них в руках. Пловы, приготовленные двадцатью разными способами, жаренные бараньи отбивные и мясные тефтели, куриное фрикасе, острые и кисло-сладкие соусы.
Не успел Осман бей согласно кивнуть прислуге, как Солех повернулся к Турсену и спросил:
— Неужели твой сын совсем плох, раз не смог даже прийти сюда, чтобы поприветствовать шахское знамя? А ведь люди сказали мне, что…
Он не сумел закончить предложение. В это мгновение раздался дикий, пронзительный крик, каким всадники степей подгоняют своих лошадей. Пораженные люди поднялись на своих местах. Из густой рощи деревьев на толпу людей, с безумной скоростью, неслась лошадь без седока.
— Джехол, — прошептал Турсен, и комок подкатил у него к горлу, — Урос пощадил его…
— Дьявольский жеребец! — закричали саисы и конюхи.
Не замедляя бега, Джехол скакал прямо к бассейну и первые ряды гостей — купцы из Даулад Абаза, — впали в панику и бросились со своих мест кто куда. Но три чавандоза уже бежали к Джехолу, готовые схватить его за поводья и остановить. Но когда они уже решились кинуться на коня, пронзительный крик раздался вновь, — Джехол стремительно развернулся и поскакал вдоль длинного борта бассейна дальше. За эту долю секунды люди, сидевшие вокруг, заметили, что под брюхом коня висит человек.
И по несравненной быстроте реакции и гибкости, его немедленно узнали все.
— Урос… — зашептали ряды Майманы, Катагана и Мазари Шарифа.
— Урос! — повторили другие гости.
«Урос! — впился руками в подушки Турсен, — Слава Аллаху, он жив!»
Вот, значит, почему каждое утро, мчался он на Джехоле в степь, чтобы доказать самому себе, что даже искалеченный — он все равно остается лучшим из чавандозов.
Турсен подумал о том, как невероятно сложно скакать на коне здесь, между рядами гостей, и показывать приемы наездников. Все рассчитал его сын, все предвидел, чтобы именно в этот момент появиться на празднике как призрак, как молния.
«Верно ли он поступил, распугав гостей и нарушив размеренное течение праздничного банкета? — волнуясь, спрашивал себя Турсен, видя как Урос мчится вдоль бассейна уже сидя в седле, — Этим он плюнул в лицо даже самому Осман бею, все обычаи и приличия он растоптал копытами своего коня…»
Он не хотел об этом думать, не хотел ничего больше знать. Урос жив и это самое главное.
Тут он вцепился в подушки снова и побледнел от ужаса. Урос, зажав плетку между зубами, ухватился за луку седла, вскочил на него одной ногой, поднялся и поскакал в такой позе дальше.
«Он сломает себе и другую ногу! — испугался Турсен, — Безумец!»
Но Урос уже снова прочно сидел в седле и, не замедляя темпа, скакал вдоль бассейна.
«О, Аллах, ведь он мог упасть уже с десяток раз!» — Турсен не отрывал от сына глаз.
Снова пронесся над рядами людей режущий уши крик… Урос бросил вперед свою шапку чавандоза, молниеносно нырнул из седла вниз, и опять оказался в нем, но уже с шапкой на голове.
Он продолжал свою скачку… Прижавшись к шее Джехола, пряча лицо в его длинной гриве, промчался он один раз вокруг бассейна… И еще один круг…
«Прекрати, — мысленно умолял его Турсен, — Хватит. Ты доказал здесь всем, что ты лучший, величайший чавандоз всех провинций. Но сейчас перестань, пока ты все не испортил…»
Урос поскакал третий круг.
Гости, что до этого момента стояли раскрыв рты, стали понемногу оттаивать и зашептались между собой. Осман бей склонился за спиной Солеха к Турсену и тихо спросил:
— Готовит ли твой сын еще какой-то сюрприз для нас всех?
И вместо того, чтобы ответить так, как он и хотел: «Думаю, что нет», Турсен с удивлением услышал свой уверенный голос:
— Разумеется. Главное только предстоит.
— И что же это может быть? — усмехнулся Солех, — Ты прекрасно знаешь, что он показал уже все, что только было возможно.
— Подожди и увидишь сам! — резко бросил ему Турсен, внимательно следя за сыном.
Чего он пытался достичь своим бешеным галопом? В толпе послышались первые недовольные крики. Некоторые из гостей стали вскрикивать от страха, потому что теперь Урос скакал все ближе и ближе к их рядам, так что его можно было достать рукой.
«Ну, конечно! Вот же старый дурак…» — наконец раскусил задумку сына Турсен.
Как сокол, как хищник, Урос кружил, подбираясь все ближе и ближе к своей добыче…
Осман бей снова повернулся к Турсену и сказал недовольно:
— Прикажи своему сыну, пусть перестанет! Так не годится! А если он…
Он хотел еще что-то добавить, но не успел. Громкие удары барабана прервали его мысль. Осман Бей нахмурился. Как музыканты посмели играть без его ведома? Но музыканты оказались ни при чем — стройный пуштун, сопровождающий вождя, чужак с ружьем за плечами, нагло отобрал у них барабан и, не обращая никакого внимания на их протесты, начал неистово бить в него. Под сумасшедший, незнакомый степям, ритм его ударов он внезапно залихватски запел, грубым, но сильным голосом:
Урос выпрямился в седле. По его напряженным чертам Турсен догадался, что настал решающий момент. Как прикованный, следил он за каждым ударом копыт Джехола о землю.
Хайя! Хай хайя!
А помнишь ли ты?
Хайя!
Однорогого барана?
Хайя!
А свадебный поезд?
Ты помнишь?
Помнишь?
Хайя! Хай хайя!
Вот, сейчас!
Урос помчался прямо к ним, и еще до того, как он успел что-то сделать, Турсен все понял. Самый опасный и сложный трюк в игре бузкаши. Всадник, в середине скачки, словно падает с седла в пустоту, и держась лишь одной ногой в стремени, хватает с земли шкуру козла.
Тело Уроса, как темная тень, мелькнула между ним и Солехом.
«На шахском бузкаши он сломал себе при этом ногу, а тогда их у него было две! — пронеслось в голове Турсена, — А сейчас, как он может! О Аллах, защити его, он повредился в уме!»
Это произошло в доли секунды. Он заметил руку Уроса на подушке из голубой парчи, почувствовал дыхание Джехола у себя на затылке, и вновь послышался дикий крик степных всадников, и удаляющийся топот коня.
Подушка рядом с Солехом была пуста. Урос скакал прочь от него, похищенный шахский штандарт он высоко поднял над своей головой.
Все онемели. Никто не двигался. Восхищенные, не верящие своим глазам, с удивлением и возмущением одновременно, смотрели люди вслед удаляющемуся всаднику. Куда хочет он убежать со знаменем шаха в руках? Где, в какой стороне степи, хочет он спрятать свой трофей? Солех все не мог взять себя в руки. Но Урос уже развернулся на другой стороне бассейна и поскакал обратно, и снова прямо на них.
— О, Аллах, что он еще задумал? — шептал Турсен.
Джехол набирал скорость. Его галоп стал просто бешеным. Быстрее! Еще быстрее! Вот он совсем рядом…
— В сторону, Великий Турсен! — закричал в эту секунду Урос, — Освободи для меня дорогу!
И не раздумывая, с молниеносной быстротой, удивительной для его возраста, Турсен бросился вправо и откатился на свободное место рядом с собой. И именно на его опустевшем месте Джехол поднялся на дыбы. Тряхнув штандартом, как копьем, Урос прицелился, знамя просвистело в воздухе… и задрожало, вертикально вонзившись в самый центр небесно-голубой подушки.
И тогда, впервые в жизни, Турсен совершенно потерял всякую власть над собой. Он вскочил и, потрясая руками, закричал так, как когда-то кричал в молодости:
— Халлал! — и его громовой голос накрыл толпу людей, — Халлал!
Чавандозы, саисы, маленькие бача и все гости тут же подхватили его крик. Толпа бушевала, ладони Хаджатала забили на барабане совершенно безумную дробь, вождь пуштунов сорвал с плеча карабин и салютовал всей обоймой в воздух.
Урос соскользнул на землю, мягко усадил Турсена на его место, а сам сел справа от него. Теперь праздник мог начинаться.
Пробуждение Турсена
Над степью уже занимался рассвет, когда Турсен открыл глаза. Снаружи глухо стукнула дверь, — Рахим принес воду из колодца неподалеку. И первая мысль, посетившая Турсена при пробуждении, была о том, что Уроса нет больше здесь. И в то время как он лежал на постели, как и каждое утро, застывший и недвижимый, не в силах освободиться от стальных оков судорог, парализующих все его тело, — весь вчерашний вечер прошел перед его мысленным взором. Все его надежды, страхи, ошибки и заблуждения.
Праздник заканчивался. Губернатор провинции сказал речь, а за ним и Осман бей. И распорядитель бузкаши провинции Маймана забрал знамя из рук чавандоза, победителя Шахского бузкаши. В течение года оно будет храниться у него, а затем снова вернется в Кабул.
Урос молчаливо сидел по правую руку Турсена, вперив взгляд в покачивающиеся верхушки тополей. Никто не обращал на него больше внимания.
Он был так погружен в свои мысли, что не заметил, как к нему подошел высокий человек, сопровождающий вождя племени пуштунов, тот самый, чьи руки выбивали из барабана неизвестные степям буйные ритмы. Турсен не доверял этому чужаку — никто не мог сказать, кто он такой. Казалось, что у него не было ни доходного дела, ни дома, ни высокого ранга. Путешествующий музыкант? Нет. За плечами у него оружие воина. Телохранитель? Не похоже. Для этого он был с вождем пуштунов на слишком короткой ноге. Может быть, он сам один из вождей? Вряд ли… Он был беззаботен, ничем не отягощен и горд той самой гордостью человека без крыши над головой и домашнего очага. Бродяга? Но с чего же он живет? Держался он совсем не так, как слуга. И как это возможно, что как только Урос заметил этого человека, то его холодное, отчужденное лицо тут же преобразила теплая, искренняя улыбка. Турсен хорошо помнил, что именно в этот момент нехорошее предчувствие сжало его сердце.
Чужак сел на ковер возле Уроса, а тот ударил его рукой по плечу и воскликнул:
— Какое совпадение, Хаджатал! Какой невероятный, счастливый случай!
А тот ответил:
— Разве я тебе не говорил, чавандоз, — там, где есть, что праздновать, ты всегда найдешь и меня!
Они говорили о каком-то бое баранов, однорогом животном и свадебном поезде, а затем Хаджатал наклонился к Уросу и зашептал ему что-то на ухо так тихо, что Турсен не смог ничего разобрать. Но как только он закончил, Уроса словно околдовали, его глаза заблестели и он воскликнул:
— Именем пророка, ты можешь рассчитывать на меня!
Хаджатал обежал вокруг бассейна, наклонился к вождю пуштунов и так же прошептал что-то на ухо и ему. После чего вождь встал и дружелюбно кивнул Уросу.
Турсен глубоко вздохнул… Да, он помнил каждую секунду, что последовала за этим…
— Когда все разойдутся, мы можем продолжить праздник под крышей моего дома, — сказал ему Осман бей.
Он поблагодарил его. Но Урос ничего не ответил на эти слова.
— Почему ты молчишь, Урос? — спросил его Турсен.
И тогда…
Неожиданно Турсен заледенел. Утро было серым и холодным…
Урос взглянул на него пронзительно и ответил:
— В это время меня уже тут не будет… Через пару минут я уезжаю с вождем пуштунов. Сезон бузкаши скоро начнется в трех провинциях, и я буду играть за него, за его княжескую плату. И конечно, за призы победителю в играх… У него раньше не было ни одного чавандоза… но он верит в меня, не смотря на мою ногу. С древних времен были знаменитые чавандозы, и ты Турсен — один из величайших. Но слышал ли ты когда-нибудь об одноногом победителе? Так вот, теперь такой будет. И именем пророка, в будущем году, я верхом на Джехоле унесу из Кабула шахский штандарт так же, как я унес его сегодня!
Урос замолчал, а Хаджатал положил руку ему на плечо и воскликнул:
— А в мертвый, жаркий сезон, когда лошади отдыхают от скачек, мы будем с тобой ходить от базара к базару, от чайханы к чайхане, от одного боя животных к другому, и от праздника к празднику!
Саис подвел к нему Джехола и, вместе с Хаджаталом и вождем пуштунов, Урос скрылся за стеной тополей…
Долго лежал Турсен, перебирая в памяти все эти картины, все думал он и вел сам с собой молчаливый спор.
«Почему ты так злишься на этого чужака? — спрашивал его тихий голос из глубины души, — Разве же ты думаешь, что для Уроса было лучше остаться здесь? Остаться, после всего, что произошло вчера после полудня? Конечно, это была его большая победа и достижение, но также и огромное оскорбление всем. Никогда бы хозяин поместья не простил его, а об остальных беях и ханах провинции даже говорить не приходится. Единственный из всех, вождь пуштунов поверил в него и дал ему драгоценный шанс…»
«Нет, даже не он, — неохотно соглашался Турсен, — а этот… чужак, которого я так ненавижу, этот бродяга-барабанщик. Хаджатал. Да, это он уговорил вождя взять Уроса к себе на службу».
Турсен вновь глубоко вздохнул.
«Ну, что же… Кто знает, — размышлял он дальше, — кто знает, может быть благодаря всему этому, люди столетиями позже все еще будут рассказывать друг другу легенды о знаменитом одноногом чавандозе-победителе? Кто знает…
А я? Что я нашел для моего сына? Пару костылей, да место в конюшне…
И в действительности, разве все не осталось для Уроса так, как и было всегда? Никогда ничего у него не было, ни дома он не желал, ни земли, не было даже собственного коня. Он играл в бузкаши за того бея, кто платил ему больше, а в мертвый сезон он ездил из провинции в провинцию и проигрывал все деньги на боях животных. Может быть, это всегда было его судьбой, и вчера он не сделал ничего другого, как пошел по той дороге, к которой всегда лежало его сердце?»
«И кто знает, — все думал и думал Турсен, — может быть, и с Мокки случилось то же самое? А я… я пойду на его свадьбу, потому что его невеста дочь моего главного саиса…
И на бузкаши, в которых будет играть Урос, я тоже пойду… И каждое утро я, как и прежде, буду обходить конюшни и загоны для лошадей, потому что это именно та жизнь для которой я был рожден.»
Солнце поднялось уже высоко, и его лучи нагрели глиняные стены дома.
Турсен попытался подняться, освободиться от петель и капканов обхвативших все его мышцы — бесполезно.
«Слишком много переживаний, слишком мало сна, обильная еда. Вот, теперь плачу за это…» — понял старик.
Ни один мускул не подчинялся ему… Он лежал на постели бессильный, неспособный пошевелить и пальцем.
«Старый пень…» — молчаливо вынес вердикт Турсен, ненавидя и презирая себя в эту минуту.
Из коридора доносилось журчание воды, которую Рахим переливал из ведра в кувшин.
— Бача, эй, бача! — поколебавшись, наконец, хрипло закричал Турсен.
И голос ребенка ответил ему испуганно и неуверенно:
— Ты, правда, хочешь, чтобы я вошел? Можно…?
— Ты что, не слышал? — недовольно пробурчал Турсен в ответ.
Очень, очень медленно дверь начала открываться и в узкую щелочку просунулось лицо Рахима. На его худом личике читалось благоговейное выражение, — какая честь, ему, простому слуге, позволено видеть великого Турсена при пробуждении. Как только старый чавандоз заметил его глаза, которые с детским, боязливым восхищением смотрели в его сторону, то его стыд за себя и злость мгновенно испарились.
— Подойди сюда, — тихо сказал он Рахиму.
Низко опустив голову, тот приблизился к постели.
— Прочь одеяла, — приказал Турсен, — А теперь, бача, растирай так сильно, как только можешь, мои колени, руки и плечи!
Рахим повиновался.
— А теперь, — сказал ему Турсен, — положи подушку мне под спину и попытайся меня поднять.
Изо всех сил бача начал тянуть его за руки и Турсен почувствовал, что стальные клещи на его шее и спине разжимаются мало-помалу. Он с облегчением вздохнул. Теперь он сидел на краю постели, свесив ноги на пол — это ему удалось. Но самое сложное лишь предстояло.
— Мою одежду! — приказал он, почти не разжимая губ.
Рахим принес штаны, висевшие на большом гвозде возле двери. Турсен молча позволил натянуть их на себя, что Рахим и сделал. А что еще оставалось старому Турсену? Затем чапан. В тот момент как Рахим запахнул его у старика на груди, Турсен исподтишка бросил взгляд на лицо мальчика и едва узнал его.
Рахим светился от гордости, благодарности и, казалось, был совершенно счастлив.
«Странно, теперь, когда он знает, как сильно я нуждаюсь в его помощи, он уважает меня еще больше…»
Умиротворение заполнило душу Турсена при этой мысли. Рядом с ним был человек, который заботился о нем так, что самому Турсену не приходилось стыдиться своих слабостей.
Как же именно сказал мудрейший из всех людей в тот последний вечер:
«Если человек не хочет задохнуться в своей собственной шкуре, то он должен чувствовать время от времени, что один человек нуждается в помощи и заботе другого.»
Теплые солнечные лучи проникли в комнату и упали Турсену на лицо. Тот моментально отвернулся.
«Как старая лошадь…» — усмехнулся он, но не почувствовал при этом ни боли, ни стыда.
Но когда мальчик принес белую материю, которая должна была стать тюрбаном, что-то в Турсене воспротивилось этим новым умиротворяющим чувствам, и он проворчал:
— Дай сюда!
Своими непослушными, больными пальцами, он начал обматывать широкую ткань вокруг головы, как делал это каждое утро. В тот момент, когда он, стиснув от боли зубы, аккуратно укладывал очередную складку своего высокого тюрбана, тихий голос Гуарди Гуеджи вновь произнес лишь для него одного:
«Состарься, как можно скорее, о Турсен… Состарься скорее…»
И Турсен так же тихо ответил ему: «О Предшественник мира, я стараюсь. Правда, стараюсь. Но, знаешь ли, Аллах свидетель, это оказывается очень тяжело и совсем не весело…»
Он опустил руки, словно они больше не подчинялись ему. Рахим хотел было ему помочь, но Турсен отрицательно покачал головой:
— То что начато, надо доводить до конца, — и дополнил спокойным, теплым тоном, — Наблюдай внимательно, как я это делаю, Рахим. Как знать, может быть, завтра это придется делать уже тебе…
И он поднял руки вновь, чтобы повязать тюрбан так, как положено. Покончив с этим, он взял в руки две палки лежавшие на топчане — один шаг… еще один…
— Одну минуту, господин! — воскликнул в этот момент Рахим, — Подожди, я сейчас!
Он бросился к топчану, где возле подушки осталась лежать плетка, схватил ее и, подбежав к Турсену, засунул ее рукоять за его широкий пояс.
— Надо же… Я совсем про нее забыл… — тихо произнес Турсен.
Он с удивлением посмотрел на лицо Рахима, на щеках которого были видны едва зарубцевавшиеся шрамы.
— Эти следы останутся у тебя до конца жизни, — тихо сказал он ему.
Рахим горделиво тряхнул головой и ответил:
— Благодарю за это Аллаха! Значит, когда я стану старым, таким же старым как Предшественник мира, то все будут видеть по этим шрамам, что я служил великому Турсену. И люди будут завидовать мне, моим детям и детям моих детей.
Турсен вышел из комнаты. Он поставил обе палки в угол, прислонился к стене и протянул руки для утреннего омовения. Холодная, чистая вода нравилась Турсену. Он снова твердо стоял на своих ногах.
«Одной палки мне хватит, как всегда!» — решил он.
Еще раз он одержал победу над своим возрастом и недугом. Когда он вышел из дома, то заметил, что солнце стоит над горизонтом выше, чем обычно.
«Я проспал время утренней молитвы», — понял Турсен. Но сейчас он был так счастлив, и так свободен, что не почувствовал ни малейшего раскаяния.
Да, жизнь все еще была прекрасна, благосклонна и хороша! Как долго еще она будет длиться? И Турсен опять вспомнил о Предшественнике мира. Нашел ли он свою родную долину? И обрел ли он там вечный покой, которого так желал?
Турсен рассмеялся. Кто знает час своей смерти? Высоко подняв голову, он зашагал дальше, к своим ежедневным делам, как делал это каждое утро. И он чувствовал, что Рахим, как всегда, провожает его восхищенным взглядом. Его — этого старика, которого он сегодня своими руками поднял, умыл и одел — этого несгибаемого, несравненного, непобедимого всадника: Великого Турсена.
1967 г.
Праздник заканчивался. Губернатор провинции сказал речь, а за ним и Осман бей. И распорядитель бузкаши провинции Маймана забрал знамя из рук чавандоза, победителя Шахского бузкаши. В течение года оно будет храниться у него, а затем снова вернется в Кабул.
Урос молчаливо сидел по правую руку Турсена, вперив взгляд в покачивающиеся верхушки тополей. Никто не обращал на него больше внимания.
Он был так погружен в свои мысли, что не заметил, как к нему подошел высокий человек, сопровождающий вождя племени пуштунов, тот самый, чьи руки выбивали из барабана неизвестные степям буйные ритмы. Турсен не доверял этому чужаку — никто не мог сказать, кто он такой. Казалось, что у него не было ни доходного дела, ни дома, ни высокого ранга. Путешествующий музыкант? Нет. За плечами у него оружие воина. Телохранитель? Не похоже. Для этого он был с вождем пуштунов на слишком короткой ноге. Может быть, он сам один из вождей? Вряд ли… Он был беззаботен, ничем не отягощен и горд той самой гордостью человека без крыши над головой и домашнего очага. Бродяга? Но с чего же он живет? Держался он совсем не так, как слуга. И как это возможно, что как только Урос заметил этого человека, то его холодное, отчужденное лицо тут же преобразила теплая, искренняя улыбка. Турсен хорошо помнил, что именно в этот момент нехорошее предчувствие сжало его сердце.
Чужак сел на ковер возле Уроса, а тот ударил его рукой по плечу и воскликнул:
— Какое совпадение, Хаджатал! Какой невероятный, счастливый случай!
А тот ответил:
— Разве я тебе не говорил, чавандоз, — там, где есть, что праздновать, ты всегда найдешь и меня!
Они говорили о каком-то бое баранов, однорогом животном и свадебном поезде, а затем Хаджатал наклонился к Уросу и зашептал ему что-то на ухо так тихо, что Турсен не смог ничего разобрать. Но как только он закончил, Уроса словно околдовали, его глаза заблестели и он воскликнул:
— Именем пророка, ты можешь рассчитывать на меня!
Хаджатал обежал вокруг бассейна, наклонился к вождю пуштунов и так же прошептал что-то на ухо и ему. После чего вождь встал и дружелюбно кивнул Уросу.
Турсен глубоко вздохнул… Да, он помнил каждую секунду, что последовала за этим…
— Когда все разойдутся, мы можем продолжить праздник под крышей моего дома, — сказал ему Осман бей.
Он поблагодарил его. Но Урос ничего не ответил на эти слова.
— Почему ты молчишь, Урос? — спросил его Турсен.
И тогда…
Неожиданно Турсен заледенел. Утро было серым и холодным…
Урос взглянул на него пронзительно и ответил:
— В это время меня уже тут не будет… Через пару минут я уезжаю с вождем пуштунов. Сезон бузкаши скоро начнется в трех провинциях, и я буду играть за него, за его княжескую плату. И конечно, за призы победителю в играх… У него раньше не было ни одного чавандоза… но он верит в меня, не смотря на мою ногу. С древних времен были знаменитые чавандозы, и ты Турсен — один из величайших. Но слышал ли ты когда-нибудь об одноногом победителе? Так вот, теперь такой будет. И именем пророка, в будущем году, я верхом на Джехоле унесу из Кабула шахский штандарт так же, как я унес его сегодня!
Урос замолчал, а Хаджатал положил руку ему на плечо и воскликнул:
— А в мертвый, жаркий сезон, когда лошади отдыхают от скачек, мы будем с тобой ходить от базара к базару, от чайханы к чайхане, от одного боя животных к другому, и от праздника к празднику!
Саис подвел к нему Джехола и, вместе с Хаджаталом и вождем пуштунов, Урос скрылся за стеной тополей…
Долго лежал Турсен, перебирая в памяти все эти картины, все думал он и вел сам с собой молчаливый спор.
«Почему ты так злишься на этого чужака? — спрашивал его тихий голос из глубины души, — Разве же ты думаешь, что для Уроса было лучше остаться здесь? Остаться, после всего, что произошло вчера после полудня? Конечно, это была его большая победа и достижение, но также и огромное оскорбление всем. Никогда бы хозяин поместья не простил его, а об остальных беях и ханах провинции даже говорить не приходится. Единственный из всех, вождь пуштунов поверил в него и дал ему драгоценный шанс…»
«Нет, даже не он, — неохотно соглашался Турсен, — а этот… чужак, которого я так ненавижу, этот бродяга-барабанщик. Хаджатал. Да, это он уговорил вождя взять Уроса к себе на службу».
Турсен вновь глубоко вздохнул.
«Ну, что же… Кто знает, — размышлял он дальше, — кто знает, может быть благодаря всему этому, люди столетиями позже все еще будут рассказывать друг другу легенды о знаменитом одноногом чавандозе-победителе? Кто знает…
А я? Что я нашел для моего сына? Пару костылей, да место в конюшне…
И в действительности, разве все не осталось для Уроса так, как и было всегда? Никогда ничего у него не было, ни дома он не желал, ни земли, не было даже собственного коня. Он играл в бузкаши за того бея, кто платил ему больше, а в мертвый сезон он ездил из провинции в провинцию и проигрывал все деньги на боях животных. Может быть, это всегда было его судьбой, и вчера он не сделал ничего другого, как пошел по той дороге, к которой всегда лежало его сердце?»
«И кто знает, — все думал и думал Турсен, — может быть, и с Мокки случилось то же самое? А я… я пойду на его свадьбу, потому что его невеста дочь моего главного саиса…
И на бузкаши, в которых будет играть Урос, я тоже пойду… И каждое утро я, как и прежде, буду обходить конюшни и загоны для лошадей, потому что это именно та жизнь для которой я был рожден.»
Солнце поднялось уже высоко, и его лучи нагрели глиняные стены дома.
Турсен попытался подняться, освободиться от петель и капканов обхвативших все его мышцы — бесполезно.
«Слишком много переживаний, слишком мало сна, обильная еда. Вот, теперь плачу за это…» — понял старик.
Ни один мускул не подчинялся ему… Он лежал на постели бессильный, неспособный пошевелить и пальцем.
«Старый пень…» — молчаливо вынес вердикт Турсен, ненавидя и презирая себя в эту минуту.
Из коридора доносилось журчание воды, которую Рахим переливал из ведра в кувшин.
— Бача, эй, бача! — поколебавшись, наконец, хрипло закричал Турсен.
И голос ребенка ответил ему испуганно и неуверенно:
— Ты, правда, хочешь, чтобы я вошел? Можно…?
— Ты что, не слышал? — недовольно пробурчал Турсен в ответ.
Очень, очень медленно дверь начала открываться и в узкую щелочку просунулось лицо Рахима. На его худом личике читалось благоговейное выражение, — какая честь, ему, простому слуге, позволено видеть великого Турсена при пробуждении. Как только старый чавандоз заметил его глаза, которые с детским, боязливым восхищением смотрели в его сторону, то его стыд за себя и злость мгновенно испарились.
— Подойди сюда, — тихо сказал он Рахиму.
Низко опустив голову, тот приблизился к постели.
— Прочь одеяла, — приказал Турсен, — А теперь, бача, растирай так сильно, как только можешь, мои колени, руки и плечи!
Рахим повиновался.
— А теперь, — сказал ему Турсен, — положи подушку мне под спину и попытайся меня поднять.
Изо всех сил бача начал тянуть его за руки и Турсен почувствовал, что стальные клещи на его шее и спине разжимаются мало-помалу. Он с облегчением вздохнул. Теперь он сидел на краю постели, свесив ноги на пол — это ему удалось. Но самое сложное лишь предстояло.
— Мою одежду! — приказал он, почти не разжимая губ.
Рахим принес штаны, висевшие на большом гвозде возле двери. Турсен молча позволил натянуть их на себя, что Рахим и сделал. А что еще оставалось старому Турсену? Затем чапан. В тот момент как Рахим запахнул его у старика на груди, Турсен исподтишка бросил взгляд на лицо мальчика и едва узнал его.
Рахим светился от гордости, благодарности и, казалось, был совершенно счастлив.
«Странно, теперь, когда он знает, как сильно я нуждаюсь в его помощи, он уважает меня еще больше…»
Умиротворение заполнило душу Турсена при этой мысли. Рядом с ним был человек, который заботился о нем так, что самому Турсену не приходилось стыдиться своих слабостей.
Как же именно сказал мудрейший из всех людей в тот последний вечер:
«Если человек не хочет задохнуться в своей собственной шкуре, то он должен чувствовать время от времени, что один человек нуждается в помощи и заботе другого.»
Теплые солнечные лучи проникли в комнату и упали Турсену на лицо. Тот моментально отвернулся.
«Как старая лошадь…» — усмехнулся он, но не почувствовал при этом ни боли, ни стыда.
Но когда мальчик принес белую материю, которая должна была стать тюрбаном, что-то в Турсене воспротивилось этим новым умиротворяющим чувствам, и он проворчал:
— Дай сюда!
Своими непослушными, больными пальцами, он начал обматывать широкую ткань вокруг головы, как делал это каждое утро. В тот момент, когда он, стиснув от боли зубы, аккуратно укладывал очередную складку своего высокого тюрбана, тихий голос Гуарди Гуеджи вновь произнес лишь для него одного:
«Состарься, как можно скорее, о Турсен… Состарься скорее…»
И Турсен так же тихо ответил ему: «О Предшественник мира, я стараюсь. Правда, стараюсь. Но, знаешь ли, Аллах свидетель, это оказывается очень тяжело и совсем не весело…»
Он опустил руки, словно они больше не подчинялись ему. Рахим хотел было ему помочь, но Турсен отрицательно покачал головой:
— То что начато, надо доводить до конца, — и дополнил спокойным, теплым тоном, — Наблюдай внимательно, как я это делаю, Рахим. Как знать, может быть, завтра это придется делать уже тебе…
И он поднял руки вновь, чтобы повязать тюрбан так, как положено. Покончив с этим, он взял в руки две палки лежавшие на топчане — один шаг… еще один…
— Одну минуту, господин! — воскликнул в этот момент Рахим, — Подожди, я сейчас!
Он бросился к топчану, где возле подушки осталась лежать плетка, схватил ее и, подбежав к Турсену, засунул ее рукоять за его широкий пояс.
— Надо же… Я совсем про нее забыл… — тихо произнес Турсен.
Он с удивлением посмотрел на лицо Рахима, на щеках которого были видны едва зарубцевавшиеся шрамы.
— Эти следы останутся у тебя до конца жизни, — тихо сказал он ему.
Рахим горделиво тряхнул головой и ответил:
— Благодарю за это Аллаха! Значит, когда я стану старым, таким же старым как Предшественник мира, то все будут видеть по этим шрамам, что я служил великому Турсену. И люди будут завидовать мне, моим детям и детям моих детей.
Турсен вышел из комнаты. Он поставил обе палки в угол, прислонился к стене и протянул руки для утреннего омовения. Холодная, чистая вода нравилась Турсену. Он снова твердо стоял на своих ногах.
«Одной палки мне хватит, как всегда!» — решил он.
Еще раз он одержал победу над своим возрастом и недугом. Когда он вышел из дома, то заметил, что солнце стоит над горизонтом выше, чем обычно.
«Я проспал время утренней молитвы», — понял Турсен. Но сейчас он был так счастлив, и так свободен, что не почувствовал ни малейшего раскаяния.
Да, жизнь все еще была прекрасна, благосклонна и хороша! Как долго еще она будет длиться? И Турсен опять вспомнил о Предшественнике мира. Нашел ли он свою родную долину? И обрел ли он там вечный покой, которого так желал?
Турсен рассмеялся. Кто знает час своей смерти? Высоко подняв голову, он зашагал дальше, к своим ежедневным делам, как делал это каждое утро. И он чувствовал, что Рахим, как всегда, провожает его восхищенным взглядом. Его — этого старика, которого он сегодня своими руками поднял, умыл и одел — этого несгибаемого, несравненного, непобедимого всадника: Великого Турсена.
1967 г.
Об авторе романа
Жозеф Кессель — выдающийся французский прозаик ХХ века (1898–1979), автор многих романов и повестей, кавалер Ордена Почетного Легиона, Участник Первой и Второй мировых войн. Командор Искусств и Литературы. Был избран в члены Французской Академии в 1962 году.
Oтец Кесселя родился и жил в России, в Оренбурге, там же до 10-ти лет рос и сам Жозеф, пока семья не переехала во Францию. В 1916 году он вступил в армию.
Жозеф Кессель был военным летчиком, но стал знаменитым как военный корреспондент в Первую мировую войну и писатель. Роман о пионерах авиации «Экипаж» принес ему мировую известность. За ним последовали «Лев», «Лиссабонские любовники», роман «Дневная красавица», и др.
Уже после войны, награжденный военным крестом и медалями за боевые заслуги, Кессель получил французское гражданство и вернулся в журналистику, работая для «Журналь де деба», «Фигаро», «Меркюр де Франс» и продолжая сочинять романы. К этому времени он уже дважды совершил кругосветное путешествие, но неукротимый характер постоянно толкал его на поиски новых приключений — он то погружался в жизнь берлинского дна, то исследовал Сахару, то летал на первых регулярных авиалиниях, и со всех стран, где он бывал — он привозил сюжеты для своих произведений.
Так, поездка в Афганистан в 1956 году, вдохновила его на роман «Всадники» (1967), признанный шедевром авантюрной литературы. Вместе с французским режиссером Пьером Шондорффером он прилетел в Афганистан для съемок фильма «La Passe du Diable» (Перевал дьявола). Фильм был задуман, как «документально-постановочный» рекламный проспект, для желающих посетить страну в те годы, которые были золотым веком, мирным временем Афганистана, редким затишьем в его бурной многовековой истории.
Сценарий написал Кессель: мальчик идет от Майманы до Кабула, чтобы посмотреть на бузкаши, в котором играет его брат. Во время съемок фильма и подготовки к ним, Кессель побывал во многих частях страны и даже кочевал вместе с джатами.
Вот как сам автор описывал свое прибытие в Афганистан в 1956 году:
«Прижавшись лбом к маленьким квадратным стеклам самолета, мы смотрели, как граница мира то поднимается, то опускается. Это был Афганистан наших грез. Закрытый, жестокий Афганистан, ощетинившийся неприступными горами и его племенами, рожденными только для свободы и войны».
Во время бузкаши в Кабуле, устроенном по поводу дня рождения Захир Шаха, и на котором присутствовал Кессель, один из игроков сломал себе ногу, был отправлен в лучшую больницу Кабула, но бежал из нее, не желая, чтобы его лечила женщина-врач из Европы. Этот случай совершенно захватил писателя. «Всадники» стали его последним крупным романом и, по мнению многих, — вершиной его творчества…
Между первым посещением Афганистана и выходом книги в свет — прошло более 10-ти лет, за это время Кессель написал несколько других романов, репортажей, выпустил книгу «Легенды Афганистана», но работу над «Всадниками» не прекращал никогда. Карта Афганистана и плетка всадника, висящие на стене его кабинета, — вдохновляли его. Урос и Турсен — молодость и старость, их противостояние, их вражда друг с другом, и их единение — оба этих персонажа был он сам. Роман был с восторгом встречен западным читателем, получил мировую известность, был экранизирован, и, самое необычное для книги, написанной иностранцем, — был признан в самом Афганистане, более того, стал культовым для афганской интеллигенции.
Как писал один из критиков:
«Этот поразительный роман, как комета, что появляется на литературном небосклоне не чаще, чем раз в десятилетие. Автору удалось перенести и, столь осязаемо и ярко, показать мир, который, кажется, расположен в другой вселенной, хотя и существует с нами на одной планете. Надменный Урос, не желающий смиряться со старостью Великий Турсен, загадочный Предшественник мира — эти герои будут жить в сердце читателя, и будоражить его воображение спустя многие годы после прочтения книги».
Кессель горячо любил Францию, но всегда помнил о своих российских корнях, хорошо говорил по-русски. Когда его принимали в когорту «бессмертных» академиков, он воскликнул: «Знайте, вы выбрали русского, да к тому же еще и еврея, чтобы прославить его на тысячу лет!».
Академик, журналист, путешественник, летчик, авантюрист, жизнелюб, гуманист Жозеф Кессель поистине заслужил эту славу.
Oтец Кесселя родился и жил в России, в Оренбурге, там же до 10-ти лет рос и сам Жозеф, пока семья не переехала во Францию. В 1916 году он вступил в армию.
Жозеф Кессель был военным летчиком, но стал знаменитым как военный корреспондент в Первую мировую войну и писатель. Роман о пионерах авиации «Экипаж» принес ему мировую известность. За ним последовали «Лев», «Лиссабонские любовники», роман «Дневная красавица», и др.
Уже после войны, награжденный военным крестом и медалями за боевые заслуги, Кессель получил французское гражданство и вернулся в журналистику, работая для «Журналь де деба», «Фигаро», «Меркюр де Франс» и продолжая сочинять романы. К этому времени он уже дважды совершил кругосветное путешествие, но неукротимый характер постоянно толкал его на поиски новых приключений — он то погружался в жизнь берлинского дна, то исследовал Сахару, то летал на первых регулярных авиалиниях, и со всех стран, где он бывал — он привозил сюжеты для своих произведений.
Так, поездка в Афганистан в 1956 году, вдохновила его на роман «Всадники» (1967), признанный шедевром авантюрной литературы. Вместе с французским режиссером Пьером Шондорффером он прилетел в Афганистан для съемок фильма «La Passe du Diable» (Перевал дьявола). Фильм был задуман, как «документально-постановочный» рекламный проспект, для желающих посетить страну в те годы, которые были золотым веком, мирным временем Афганистана, редким затишьем в его бурной многовековой истории.
Сценарий написал Кессель: мальчик идет от Майманы до Кабула, чтобы посмотреть на бузкаши, в котором играет его брат. Во время съемок фильма и подготовки к ним, Кессель побывал во многих частях страны и даже кочевал вместе с джатами.
Вот как сам автор описывал свое прибытие в Афганистан в 1956 году:
«Прижавшись лбом к маленьким квадратным стеклам самолета, мы смотрели, как граница мира то поднимается, то опускается. Это был Афганистан наших грез. Закрытый, жестокий Афганистан, ощетинившийся неприступными горами и его племенами, рожденными только для свободы и войны».
Во время бузкаши в Кабуле, устроенном по поводу дня рождения Захир Шаха, и на котором присутствовал Кессель, один из игроков сломал себе ногу, был отправлен в лучшую больницу Кабула, но бежал из нее, не желая, чтобы его лечила женщина-врач из Европы. Этот случай совершенно захватил писателя. «Всадники» стали его последним крупным романом и, по мнению многих, — вершиной его творчества…
Между первым посещением Афганистана и выходом книги в свет — прошло более 10-ти лет, за это время Кессель написал несколько других романов, репортажей, выпустил книгу «Легенды Афганистана», но работу над «Всадниками» не прекращал никогда. Карта Афганистана и плетка всадника, висящие на стене его кабинета, — вдохновляли его. Урос и Турсен — молодость и старость, их противостояние, их вражда друг с другом, и их единение — оба этих персонажа был он сам. Роман был с восторгом встречен западным читателем, получил мировую известность, был экранизирован, и, самое необычное для книги, написанной иностранцем, — был признан в самом Афганистане, более того, стал культовым для афганской интеллигенции.
Как писал один из критиков:
«Этот поразительный роман, как комета, что появляется на литературном небосклоне не чаще, чем раз в десятилетие. Автору удалось перенести и, столь осязаемо и ярко, показать мир, который, кажется, расположен в другой вселенной, хотя и существует с нами на одной планете. Надменный Урос, не желающий смиряться со старостью Великий Турсен, загадочный Предшественник мира — эти герои будут жить в сердце читателя, и будоражить его воображение спустя многие годы после прочтения книги».
Кессель горячо любил Францию, но всегда помнил о своих российских корнях, хорошо говорил по-русски. Когда его принимали в когорту «бессмертных» академиков, он воскликнул: «Знайте, вы выбрали русского, да к тому же еще и еврея, чтобы прославить его на тысячу лет!».
Академик, журналист, путешественник, летчик, авантюрист, жизнелюб, гуманист Жозеф Кессель поистине заслужил эту славу.