Страница:
«Теперь, я доскачу и до второго столба» — решил Урос.
Но внезапно перед ним появился огромный колосс: «Зловещий Максуд», великан из Мазари Шарифа. Еще до того, как Джехол успел сделать хотя бы одно движение, Максуд, чей конь загородил дорогу, быстро ударил своим огромным кулаком Уроса по шее. Потом схватил его и легко сбросил с седла, словно тот был деревянной марионеткой. Другой рукой Максуд сгреб козлиную тушу и презрительно выкрикнул:
— Ну надо же! Я смотрю, ты наконец-то решил играть так, как все?! Ха, чертов ты карлик!
Затем великан оттолкнул Уроса ногой, пришпорил коня и умчался прочь. Совершенно ошеломленный, потерявший способность соображать, смотрел Урос вслед удаляющемуся Максуду. Грива Джехола коснулась его щеки. И нетерпение, что горело в глазах коня, привело его в чувство.
Уроса затрясло. Как позорно его сбросили с такой лошади!
Одним прыжком он вновь очутился в седле и пришпорил Джехола. Не за тушей козла охотился он теперь, а за Максудом.
Великан не успел ускакать далеко. По пути ему пришлось отхлестать плеткой трех всадников из Катагана и это стоило нескольких драгоценных минут. Но сейчас он скакал прямо ко второму столбу. Урос знал, что сможет легко его догнать. Джехол был несравнимо быстрее, да и Урос весил в половину меньше, чем Максуд.
Очень скоро он обогнал всех. Никто не должен встать между ним и Максудом, никто не должен успокоить его жажду мести, что бушевала в нем сейчас.
Лишь одной ногой в стремени, прижавшись к левому боку коня и приблизив губы к его ушам, Урос начал безостановочно, дико кричать.
Максуд услышал этот крик. Он повернул голову и лицо «Зловещего» перекосилось от страха. Джехол, словно зверь, хрипя от ярости и сверкая глазами, несся прямо на него — и чтобы смягчить удар, Максуд автоматически выбросил впереди себя руку, сжимавшую тушу козла. И была его рука была так тяжела и мощна, что вынудила Джехола уклонился от столкновения, но в тот же момент Урос вскочил в седло, со всей силы ударил по руке Максуда тяжелым каблуком своего сапога, и сломал ему запястье.
Туша выскользнула из обессиленных пальцев. Урос подхватил ее у самой земли и помчался вперед, в то время как Максуд продолжал таращиться на свою, так странно повисшую, руку.
И у второго столба Урос так же высоко поднял свой трофей.
Но впереди его уже ждали вставшие стеной всадники-чавандозы. Это был последний этап. Борьба за победу. Чужие руки вырвали у него козлиную тушу, и вновь началась такая же игра, как и в исходной точке. Вновь она переходила из одних рук в другие, теряясь в неистовой толпе коней и всадников. Один из чавандозов из Майманы почти схватил ее, но всадник из Катагана тут же вырвал у него шкуру и помчался с нею прочь.
Только несколько скачков отделяли его от круга справедливости, но какая-то лошадь, потерявшая всадника, понеслась ему навстречу, и ему пришлось чуть свернуть с дороги.
И тут же дюжина наездников перегородила ему путь к цели, а позади он слышал крики других, которые старались его окружить. Но так близко от круга он не мог позволить кому-либо отобрать свой трофей! Он помчался к трибунам, развернулся возле них, и поскакал до конца рядов, между машинами и грузовиками к узкому проходу, что вел к дороге на Кабул.
Не было для него другого пути и возможности, чтобы ускользнуть из рук его врагов.
И всадник помчался к холму с другой стороны дороги. Там мирно сидели зрители, стояли огромные самовары походных чайхан, лавочки и палатки.
Чавандоз раздумывал недолго. Он взмахнул плеткой, пришпорил коня и ринулся в эту толпу. Его преследователи прорвались туда же, отбрасывая в сторону горы фруктов, самовары, скамейки, тюрбаны, сандалии и людей. Крик на холме поднялся такой, словно началось светопреставление.
Уроса не было там. Вернулось ли к нему его обычное хладнокровие из-за взглядов шаха или он успокоился от чего-то иного? Он не последовал за остальными чавандозами, а остался стоять внизу, у того узкого выхода с дороги. Там, на холме, ни у кого из них не было ни малейшей надежды отнять у всадника из Катагана его трофей.
Но здесь, где он должен был выскочить снова, как раз недалеко от белого круга, тут можно легко отнять его. Еще один чавандоз находился неподалеку, нервно дергая лошадь то туда, то сюда и держа руку на красной от крови перевязи, — Максуд.
«Сегодня он больше не опасен» — отвернулся от него Урос.
И все произошло именно так, как он и предвидел. Не успел всадник из Катагана вынырнуть на дорогу и помчаться к цели, понимая, что будет, если остальные его догонят, как Джехол бросился сбоку на его коня, и от удара всадник слетел с седла на землю. Урос вырвал шкуру у него из рук и один поскакал к цели. Перед белым кругом он на мгновение остановился, высоко поднял свой трофей и размахнулся, приготовившись бросить его в цель. Победный крик уже рвался из него, но тут большая ладонь схватилась за шкуру.
Левой, неповрежденной, рукой Максуд потянулся к ней, у него не хватало сил, чтобы вырвать ее у Уроса совершенно, но вышло так, что в эту секунду, его рука сопровождала руку Уроса, бросающего шкуру в круг.
Над равниной Баграми на мгновение воцарилась мертвая тишина. Люди оторопели.
Но вот команды чавандозов из Майманы и Мазари Шарифа разом бросились к трибуне, на которой сидел шах. Перекрикивая друг друга, каждая из команд присуждала победу себе.
— Победили мы! — кричали шаху чавандозы из Майманы, — Максуд даже не коснулся шкуры, а если даже и так, то произошло это в самую последнюю секунду! Он вор!
— Какая бесстыдная, наглая ложь! — возмущались всадники из Мазари Шарифа, — Зловещий выхватил шкуру, как полагается, и именно его рука бросила ее в круг!
Сверху вниз шах некоторое время смотрел на искаженные от напряжения, перепачканные пылью и кровью лица, но, наконец, поднял руку, призывая всех к молчанию:
— Мы постановили, что эта победа присуждается и Маймане, и Мазари Шарифу поровну. Игра же начинается с начала.
Чавандозы ждали. Нового козла необходимо было заколоть и обезглавить.
Всадники отдыхали в это время: те, кто был побогаче — сменили коней, другие утоляли жажду чаем, кто-то курил, а главы команд чавандозов наставляли игроков, чтобы теперь они играли не столько за себя, сколько за свою родную провинцию.
Урос и Джехол стояли в стороне от всех. В то время как Мокки обтирал бока коня, взгляд Уроса бесцельно блуждал по белоснежным пикам окружающих Баграми гор.
Разве же решение шаха было справедливым? Ладно. Плевать. «Все равно никто, кроме меня, не поставит штандарт победителя перед Турсеном.»
Шкура миновала уже второй столб. И снова, совсем близко от белого круга, она начала кочевать из рук в руки в толпе кричащих игроков, поднимающих тучи пыли.
Урос наблюдал за их борьбой издалека. Вновь проснувшееся хладнокровие удержало его от вмешательства. Но вот, какой-то чавандоз вынырнул из толпы. Без разбора раздавал он удары плеткой налево и направо, его лошадь кусалась и брыкалась, прокладывая ему путь.
И прорвавшись, он поскакал прямо к цели. Еще немного и он мог издать свой победный крик.
Но тогда Урос взмахнул плеткой и Джехол помчался, как стрела. Зря всадник из Мазари Шарифа пытался, как можно быстрей достичь халлала. Джехол уже догнал его.
И тогда Урос решил выполнить, самый красивый и самый сложный из приемов бузкаши.
В середине скачки он словно упал в пустоту, и удерживаясь лишь одной ногой в стремени — выбросил руки вперед. Он прицелился верно. Его ладони захватили тушу козла, он дернул ее на себя, и она оказалась у него в руках.
Теперь ему нужно было вернуться в седло и доскакать до победы. Для такого всадника как он, это было проще простого.
Но внезапно Урос почувствовал, что нога не хочет подчиняться ему. С неописуемым изумлением он понял, что конь тащит его по земле, словно мешок, в то время как его ступня все еще остается в стремени.
Ему нужно было лишь ухватиться за гриву Джехола и забраться в седло, но он не сумел сделать и это, словно между ступней и коленом не было вообще никакого соединения. Значит, это было что-то похуже простого растяжения, оно не помешало бы Уросу забраться в седло.
Джехол остановился, нога Уроса выскользнула из стремени и в тот же момент на него налетела вся толпа дико кричащих игроков. Команды всех трех провинций объединились в борьбе за эту злополучную, козлиную тушу, которую он все еще сжимал в своих руках.
Им не удавалось подобраться к нему близко. Джехол встал над лежащим на земле Уросом и принялся кусать и лягать каждого, кто хотел приблизиться к нему. И Урос изо всех сил прижал к себе свой трофей.
Но это не могло продолжаться долго. Свистящие удары плеток разодрали ему пальцы в кровь, чьи-то руки с силой дернули его за волосы, схватили за пояс и, подняв вверх, одному из игроков удалось вырвать у него тушу, и он тут же умчался вперед, преследуемый другими.
Почти возле него, рядом с белым кругом, раздался чей-то восторженный, опьяненный победой крик: «Халлал! Халлал!»
Только тогда Урос понял, что проиграл. Послышался вой сирены. Люди бежали к нему, чтобы отвезти в больницу. И он со всей злостью и силой ударил себя по сломанной ноге, чтобы боль, хоть на несколько мгновений, заглушила все его мысли.
Клиника находилась на краю города, в широком парке, полном цветочных клумб.
В операционном зале, ассистент хирурга, молодой афганец, учащийся в Кабуле, объяснял всаднику-чавандозу, что он соединил его сломанные кости, а потом наложил на ногу гипс. «Очень скоро все с вашей ногой будет в порядке» — сказал он успокаивающе.
Урос ничего не ответил. Он ничего не желал знать. Он не мог больше терпеть этого невероятного унижения.
Эти врачи, эти охранники клиники — никто и никогда не смел обращаться с ним в долине так, как они. Там, его товарищи помогли бы ему дойти до коня, посадили бы в седло, и он вернулся бы домой верхом, как положено мужчине. Пришел бы лекарь с травами и настойками, и все проходило бы в тишине и благопристойности.
А здесь? Он лежал на кровати из железа, мальчишка в смешной белой курточке решал, что он будет с ним делать дальше, как будто сам Урос был грудным безмозглым младенцем, и, — вершина позора! — какая-то европейская женщина сняла с него одежду и сбрила волосы с его сломанной ноги.
Потом его провезли через белый и огромный, странный зал, полный больных людей, которые таращились на него в это время, и положили на кровать стоявшую возле окна.
Через открытую раму веяло свежим воздухом из парка.
Чавандозу дали лучшую кровать, и лучшее место, потому что он был гостем самого шаха.
И вновь Урос начал размышлять о своей неудаче. Ни разу не пришла ему в голову мысль, что возможно, он виноват в ней сам. Чавандоз такого уровня как он? Невозможно! Случайность? Случайностей Урос не признавал вообще. Все то, вокруг чего крутились его мысли, были: проделки злых духов, месть демонов и круговорот таинственных сил.
Как мог он сегодня стать доступным для их злобы? Возможно, он умылся утром левой рукой? Забыл потрясти старый кожаный мешочек с приносящими удачу растениями, который висел на шее Джехола? Он вспоминал и вспоминал до изнеможения, но ничего из подобного не приходило ему на ум.
«Значит, без сомнения, мне помешала злая воля какого-то колдуна, — но какой тайный враг натравил его на меня?»
Резко повернувшись, Урос вспомнил о своей ноге. Она почему-то стала тяжелее, чем обычно. Он откинул простыни, увидел гипс и содрогнулся. Его ногу замуровали в маленький гроб, уму не постижимо! Какой устрашающий знак! С тоской подумал он о чудесных снадобьях из трав, кобыльего молока, кожи змей, зубов волка и жал скорпионов, которые перемалывают в тонкий порошок рогом старого быка. Каждое, из этих волшебных средств, приготовляется лекарем медленно, с молитвами и заговорами.
А это? Что это такое? Видно они хотят его смерти, эти доктора из Кабула? Лоб Уроса стал горячим, а волосы намокли от пота.
Он быстро накрылся простыней вновь. Ну вот, опять она идет сюда, эта европейская женщина! Она была еще молода, и ее черты выражали спокойный, приветливый характер. На ломаном афганском, — который перевел ему сосед по палате, — она объяснила, что к чавандозу пришли, и хотя уже поздно для посещений, но для него сделали исключение.
Мокки прошел через зал, опустив голову, смущенный таким количеством взглядов. Но как только он подошел к Уросу, то, как обычно, широко заулыбался.
— Я слышал, что Пророк хранил тебя и ты скоро поправишься, — сказал он и тут же добавил, — Джехол стоит в конюшне, накормленный, напоенный. Хорошая солома, хороший овес. Почти как у нас.
— Кто возвестил халлал? — спросил Урос резко, — Мазари или Катаган?
Мокки засмеялся.
— Да замолчи ты, болван, — дернулся Урос, — Кто?
— А ты не догадываешься? — спросил Мокки счастливо улыбаясь, — Один из наших выиграл бузкаши. Ну, теперь ты доволен?
Урос стиснул зубы. Произошло самое плохое. Маймана победила. Победила без него!
— Кто?
— Солех. — ответил Мокки
— Как, Солех? Его лошадь была в самом конце!
Мокки взмахнул своей широкой ладонью и воскликнул:
— Ему помог Аллах. Джехол же оказался без седока. И он взял Джехола!
От неожиданности Урос вздрогнул. Значит, даже его собственный конь покрыл его позором, и он ничего не может сказать. Во всех командных состязаниях, это было обычным делом, когда всадник берет себе чужую лошадь, если на ней больше нет седока.
— Тебе повезло вдвойне, — продолжал Мокки, — Маймана выиграла, и, с сегодняшнего дня, Джехол твой.
Урос посмотрел на него, не понимая, и саис повторил опять:
— Конечно! Ведь Дьявольский жеребец победил. Теперь он принадлежит тебе!
А Урос внезапно вспомнил ту торжественную речь Турсена на базаре Даулад Абаза.
Как он сказал? «Если в Кабуле, мой Джехол победит в Шахском бузкаши…» А так же он вспомнил ту благодарность и нежность, которую испытал к отцу впервые в жизни и его сердце наполнилось ядовитой горечью. Самый прекрасный конь долин теперь принадлежал ему, но благодарить за это он должен другого всадника.
Вернулась медсестра и принесла маленькую, блестевшую металлом, трубку. Сосед Уроса сказал, что это градусник и объяснил, как им надо пользоваться.
— Это невозможно! Никто в мире не заставит меня сделать такое! — Урос побелел от гнева, а от стыда все остальные слова застряли у него в горле.
— Хорошо, я скажу, чтобы потом за градусником прислали афганца, — примирительно ответила медсестра.
Мокки покачал своей большой круглой головой. Какое возмутительное обращение!
— Солех и остальные из Майманы, просят их извинить. Они не смогли прийти к тебе сегодня вечером. Шах, в своем дворце, устроил в их честь праздник. Они придут тебя проведать завтра.
— Нет! — выпалил Урос. — Нет! Никогда!
И хотя они говорили между собой на одном из узбекских диалектов, который в Кабуле никто не понимал, Урос добавил шепотом:
— Этой ночью ты, вместе с моей одеждой и Джехолом, придешь под эти окна.
— Но вход в больницу охраняют солдаты. — возразил Мокки.
— В карманах у меня достаточно денег, — сказал Урос, — Подкупи их! А если они не будут брать деньги, ты перепрыгнешь через стену и поможешь мне перелезть. Ты достаточно высокий и сильный для этого.
— Что ж, могу тебя понять, — ответил Мокки, — Правда, могу понять…
В полночь Урос встал, проковылял до окна, отрыл его и, проклиная гипс, взобрался на подоконник. Мокки помог ему сесть в седло. Ворота в парк были открыты, а охрана скрылась в помещении для караула.
Когда они очутились снаружи и долгие стены остались позади, Мокки спросил:
— Ты думаешь, нас будут искать?
— Конечно, — ответил Урос, — Но найти нас они не сумеют.
Он остановил коня.
— Сначала, мы должны изгнать злых духов. Принеси какой-нибудь камень.
Мокки подобрал большой камень с краю дороги. Урос выставил свою ногу и приказал:
— Разбей этот проклятый гроб!
Мокки ударил со всей силы. Боль оказалась такой неожиданно сильной, что Урос натянул уздечку, и Джехол встал на дыбы. Но гипс распался на тысячу кусков.
— В моей сумке есть лист бумаги, на которой что-то написано. Это слова Пророка. Один мулла из Даулад Абаза выписал мне их из своего Корана. Приложи этот лист к ране на моей ноге и плотно прибинтуй поясом.
И Мокки все сделал так, как он ему приказал.
Часть Вторая:Искушение
Чайхана
Но внезапно перед ним появился огромный колосс: «Зловещий Максуд», великан из Мазари Шарифа. Еще до того, как Джехол успел сделать хотя бы одно движение, Максуд, чей конь загородил дорогу, быстро ударил своим огромным кулаком Уроса по шее. Потом схватил его и легко сбросил с седла, словно тот был деревянной марионеткой. Другой рукой Максуд сгреб козлиную тушу и презрительно выкрикнул:
— Ну надо же! Я смотрю, ты наконец-то решил играть так, как все?! Ха, чертов ты карлик!
Затем великан оттолкнул Уроса ногой, пришпорил коня и умчался прочь. Совершенно ошеломленный, потерявший способность соображать, смотрел Урос вслед удаляющемуся Максуду. Грива Джехола коснулась его щеки. И нетерпение, что горело в глазах коня, привело его в чувство.
Уроса затрясло. Как позорно его сбросили с такой лошади!
Одним прыжком он вновь очутился в седле и пришпорил Джехола. Не за тушей козла охотился он теперь, а за Максудом.
Великан не успел ускакать далеко. По пути ему пришлось отхлестать плеткой трех всадников из Катагана и это стоило нескольких драгоценных минут. Но сейчас он скакал прямо ко второму столбу. Урос знал, что сможет легко его догнать. Джехол был несравнимо быстрее, да и Урос весил в половину меньше, чем Максуд.
Очень скоро он обогнал всех. Никто не должен встать между ним и Максудом, никто не должен успокоить его жажду мести, что бушевала в нем сейчас.
Лишь одной ногой в стремени, прижавшись к левому боку коня и приблизив губы к его ушам, Урос начал безостановочно, дико кричать.
Максуд услышал этот крик. Он повернул голову и лицо «Зловещего» перекосилось от страха. Джехол, словно зверь, хрипя от ярости и сверкая глазами, несся прямо на него — и чтобы смягчить удар, Максуд автоматически выбросил впереди себя руку, сжимавшую тушу козла. И была его рука была так тяжела и мощна, что вынудила Джехола уклонился от столкновения, но в тот же момент Урос вскочил в седло, со всей силы ударил по руке Максуда тяжелым каблуком своего сапога, и сломал ему запястье.
Туша выскользнула из обессиленных пальцев. Урос подхватил ее у самой земли и помчался вперед, в то время как Максуд продолжал таращиться на свою, так странно повисшую, руку.
И у второго столба Урос так же высоко поднял свой трофей.
Но впереди его уже ждали вставшие стеной всадники-чавандозы. Это был последний этап. Борьба за победу. Чужие руки вырвали у него козлиную тушу, и вновь началась такая же игра, как и в исходной точке. Вновь она переходила из одних рук в другие, теряясь в неистовой толпе коней и всадников. Один из чавандозов из Майманы почти схватил ее, но всадник из Катагана тут же вырвал у него шкуру и помчался с нею прочь.
Только несколько скачков отделяли его от круга справедливости, но какая-то лошадь, потерявшая всадника, понеслась ему навстречу, и ему пришлось чуть свернуть с дороги.
И тут же дюжина наездников перегородила ему путь к цели, а позади он слышал крики других, которые старались его окружить. Но так близко от круга он не мог позволить кому-либо отобрать свой трофей! Он помчался к трибунам, развернулся возле них, и поскакал до конца рядов, между машинами и грузовиками к узкому проходу, что вел к дороге на Кабул.
Не было для него другого пути и возможности, чтобы ускользнуть из рук его врагов.
И всадник помчался к холму с другой стороны дороги. Там мирно сидели зрители, стояли огромные самовары походных чайхан, лавочки и палатки.
Чавандоз раздумывал недолго. Он взмахнул плеткой, пришпорил коня и ринулся в эту толпу. Его преследователи прорвались туда же, отбрасывая в сторону горы фруктов, самовары, скамейки, тюрбаны, сандалии и людей. Крик на холме поднялся такой, словно началось светопреставление.
Уроса не было там. Вернулось ли к нему его обычное хладнокровие из-за взглядов шаха или он успокоился от чего-то иного? Он не последовал за остальными чавандозами, а остался стоять внизу, у того узкого выхода с дороги. Там, на холме, ни у кого из них не было ни малейшей надежды отнять у всадника из Катагана его трофей.
Но здесь, где он должен был выскочить снова, как раз недалеко от белого круга, тут можно легко отнять его. Еще один чавандоз находился неподалеку, нервно дергая лошадь то туда, то сюда и держа руку на красной от крови перевязи, — Максуд.
«Сегодня он больше не опасен» — отвернулся от него Урос.
И все произошло именно так, как он и предвидел. Не успел всадник из Катагана вынырнуть на дорогу и помчаться к цели, понимая, что будет, если остальные его догонят, как Джехол бросился сбоку на его коня, и от удара всадник слетел с седла на землю. Урос вырвал шкуру у него из рук и один поскакал к цели. Перед белым кругом он на мгновение остановился, высоко поднял свой трофей и размахнулся, приготовившись бросить его в цель. Победный крик уже рвался из него, но тут большая ладонь схватилась за шкуру.
Левой, неповрежденной, рукой Максуд потянулся к ней, у него не хватало сил, чтобы вырвать ее у Уроса совершенно, но вышло так, что в эту секунду, его рука сопровождала руку Уроса, бросающего шкуру в круг.
Над равниной Баграми на мгновение воцарилась мертвая тишина. Люди оторопели.
Но вот команды чавандозов из Майманы и Мазари Шарифа разом бросились к трибуне, на которой сидел шах. Перекрикивая друг друга, каждая из команд присуждала победу себе.
— Победили мы! — кричали шаху чавандозы из Майманы, — Максуд даже не коснулся шкуры, а если даже и так, то произошло это в самую последнюю секунду! Он вор!
— Какая бесстыдная, наглая ложь! — возмущались всадники из Мазари Шарифа, — Зловещий выхватил шкуру, как полагается, и именно его рука бросила ее в круг!
Сверху вниз шах некоторое время смотрел на искаженные от напряжения, перепачканные пылью и кровью лица, но, наконец, поднял руку, призывая всех к молчанию:
— Мы постановили, что эта победа присуждается и Маймане, и Мазари Шарифу поровну. Игра же начинается с начала.
Чавандозы ждали. Нового козла необходимо было заколоть и обезглавить.
Всадники отдыхали в это время: те, кто был побогаче — сменили коней, другие утоляли жажду чаем, кто-то курил, а главы команд чавандозов наставляли игроков, чтобы теперь они играли не столько за себя, сколько за свою родную провинцию.
Урос и Джехол стояли в стороне от всех. В то время как Мокки обтирал бока коня, взгляд Уроса бесцельно блуждал по белоснежным пикам окружающих Баграми гор.
Разве же решение шаха было справедливым? Ладно. Плевать. «Все равно никто, кроме меня, не поставит штандарт победителя перед Турсеном.»
Шкура миновала уже второй столб. И снова, совсем близко от белого круга, она начала кочевать из рук в руки в толпе кричащих игроков, поднимающих тучи пыли.
Урос наблюдал за их борьбой издалека. Вновь проснувшееся хладнокровие удержало его от вмешательства. Но вот, какой-то чавандоз вынырнул из толпы. Без разбора раздавал он удары плеткой налево и направо, его лошадь кусалась и брыкалась, прокладывая ему путь.
И прорвавшись, он поскакал прямо к цели. Еще немного и он мог издать свой победный крик.
Но тогда Урос взмахнул плеткой и Джехол помчался, как стрела. Зря всадник из Мазари Шарифа пытался, как можно быстрей достичь халлала. Джехол уже догнал его.
И тогда Урос решил выполнить, самый красивый и самый сложный из приемов бузкаши.
В середине скачки он словно упал в пустоту, и удерживаясь лишь одной ногой в стремени — выбросил руки вперед. Он прицелился верно. Его ладони захватили тушу козла, он дернул ее на себя, и она оказалась у него в руках.
Теперь ему нужно было вернуться в седло и доскакать до победы. Для такого всадника как он, это было проще простого.
Но внезапно Урос почувствовал, что нога не хочет подчиняться ему. С неописуемым изумлением он понял, что конь тащит его по земле, словно мешок, в то время как его ступня все еще остается в стремени.
Ему нужно было лишь ухватиться за гриву Джехола и забраться в седло, но он не сумел сделать и это, словно между ступней и коленом не было вообще никакого соединения. Значит, это было что-то похуже простого растяжения, оно не помешало бы Уросу забраться в седло.
Джехол остановился, нога Уроса выскользнула из стремени и в тот же момент на него налетела вся толпа дико кричащих игроков. Команды всех трех провинций объединились в борьбе за эту злополучную, козлиную тушу, которую он все еще сжимал в своих руках.
Им не удавалось подобраться к нему близко. Джехол встал над лежащим на земле Уросом и принялся кусать и лягать каждого, кто хотел приблизиться к нему. И Урос изо всех сил прижал к себе свой трофей.
Но это не могло продолжаться долго. Свистящие удары плеток разодрали ему пальцы в кровь, чьи-то руки с силой дернули его за волосы, схватили за пояс и, подняв вверх, одному из игроков удалось вырвать у него тушу, и он тут же умчался вперед, преследуемый другими.
Почти возле него, рядом с белым кругом, раздался чей-то восторженный, опьяненный победой крик: «Халлал! Халлал!»
Только тогда Урос понял, что проиграл. Послышался вой сирены. Люди бежали к нему, чтобы отвезти в больницу. И он со всей злостью и силой ударил себя по сломанной ноге, чтобы боль, хоть на несколько мгновений, заглушила все его мысли.
Клиника находилась на краю города, в широком парке, полном цветочных клумб.
В операционном зале, ассистент хирурга, молодой афганец, учащийся в Кабуле, объяснял всаднику-чавандозу, что он соединил его сломанные кости, а потом наложил на ногу гипс. «Очень скоро все с вашей ногой будет в порядке» — сказал он успокаивающе.
Урос ничего не ответил. Он ничего не желал знать. Он не мог больше терпеть этого невероятного унижения.
Эти врачи, эти охранники клиники — никто и никогда не смел обращаться с ним в долине так, как они. Там, его товарищи помогли бы ему дойти до коня, посадили бы в седло, и он вернулся бы домой верхом, как положено мужчине. Пришел бы лекарь с травами и настойками, и все проходило бы в тишине и благопристойности.
А здесь? Он лежал на кровати из железа, мальчишка в смешной белой курточке решал, что он будет с ним делать дальше, как будто сам Урос был грудным безмозглым младенцем, и, — вершина позора! — какая-то европейская женщина сняла с него одежду и сбрила волосы с его сломанной ноги.
Потом его провезли через белый и огромный, странный зал, полный больных людей, которые таращились на него в это время, и положили на кровать стоявшую возле окна.
Через открытую раму веяло свежим воздухом из парка.
Чавандозу дали лучшую кровать, и лучшее место, потому что он был гостем самого шаха.
И вновь Урос начал размышлять о своей неудаче. Ни разу не пришла ему в голову мысль, что возможно, он виноват в ней сам. Чавандоз такого уровня как он? Невозможно! Случайность? Случайностей Урос не признавал вообще. Все то, вокруг чего крутились его мысли, были: проделки злых духов, месть демонов и круговорот таинственных сил.
Как мог он сегодня стать доступным для их злобы? Возможно, он умылся утром левой рукой? Забыл потрясти старый кожаный мешочек с приносящими удачу растениями, который висел на шее Джехола? Он вспоминал и вспоминал до изнеможения, но ничего из подобного не приходило ему на ум.
«Значит, без сомнения, мне помешала злая воля какого-то колдуна, — но какой тайный враг натравил его на меня?»
Резко повернувшись, Урос вспомнил о своей ноге. Она почему-то стала тяжелее, чем обычно. Он откинул простыни, увидел гипс и содрогнулся. Его ногу замуровали в маленький гроб, уму не постижимо! Какой устрашающий знак! С тоской подумал он о чудесных снадобьях из трав, кобыльего молока, кожи змей, зубов волка и жал скорпионов, которые перемалывают в тонкий порошок рогом старого быка. Каждое, из этих волшебных средств, приготовляется лекарем медленно, с молитвами и заговорами.
А это? Что это такое? Видно они хотят его смерти, эти доктора из Кабула? Лоб Уроса стал горячим, а волосы намокли от пота.
Он быстро накрылся простыней вновь. Ну вот, опять она идет сюда, эта европейская женщина! Она была еще молода, и ее черты выражали спокойный, приветливый характер. На ломаном афганском, — который перевел ему сосед по палате, — она объяснила, что к чавандозу пришли, и хотя уже поздно для посещений, но для него сделали исключение.
Мокки прошел через зал, опустив голову, смущенный таким количеством взглядов. Но как только он подошел к Уросу, то, как обычно, широко заулыбался.
— Я слышал, что Пророк хранил тебя и ты скоро поправишься, — сказал он и тут же добавил, — Джехол стоит в конюшне, накормленный, напоенный. Хорошая солома, хороший овес. Почти как у нас.
— Кто возвестил халлал? — спросил Урос резко, — Мазари или Катаган?
Мокки засмеялся.
— Да замолчи ты, болван, — дернулся Урос, — Кто?
— А ты не догадываешься? — спросил Мокки счастливо улыбаясь, — Один из наших выиграл бузкаши. Ну, теперь ты доволен?
Урос стиснул зубы. Произошло самое плохое. Маймана победила. Победила без него!
— Кто?
— Солех. — ответил Мокки
— Как, Солех? Его лошадь была в самом конце!
Мокки взмахнул своей широкой ладонью и воскликнул:
— Ему помог Аллах. Джехол же оказался без седока. И он взял Джехола!
От неожиданности Урос вздрогнул. Значит, даже его собственный конь покрыл его позором, и он ничего не может сказать. Во всех командных состязаниях, это было обычным делом, когда всадник берет себе чужую лошадь, если на ней больше нет седока.
— Тебе повезло вдвойне, — продолжал Мокки, — Маймана выиграла, и, с сегодняшнего дня, Джехол твой.
Урос посмотрел на него, не понимая, и саис повторил опять:
— Конечно! Ведь Дьявольский жеребец победил. Теперь он принадлежит тебе!
А Урос внезапно вспомнил ту торжественную речь Турсена на базаре Даулад Абаза.
Как он сказал? «Если в Кабуле, мой Джехол победит в Шахском бузкаши…» А так же он вспомнил ту благодарность и нежность, которую испытал к отцу впервые в жизни и его сердце наполнилось ядовитой горечью. Самый прекрасный конь долин теперь принадлежал ему, но благодарить за это он должен другого всадника.
Вернулась медсестра и принесла маленькую, блестевшую металлом, трубку. Сосед Уроса сказал, что это градусник и объяснил, как им надо пользоваться.
— Это невозможно! Никто в мире не заставит меня сделать такое! — Урос побелел от гнева, а от стыда все остальные слова застряли у него в горле.
— Хорошо, я скажу, чтобы потом за градусником прислали афганца, — примирительно ответила медсестра.
Мокки покачал своей большой круглой головой. Какое возмутительное обращение!
— Солех и остальные из Майманы, просят их извинить. Они не смогли прийти к тебе сегодня вечером. Шах, в своем дворце, устроил в их честь праздник. Они придут тебя проведать завтра.
— Нет! — выпалил Урос. — Нет! Никогда!
И хотя они говорили между собой на одном из узбекских диалектов, который в Кабуле никто не понимал, Урос добавил шепотом:
— Этой ночью ты, вместе с моей одеждой и Джехолом, придешь под эти окна.
— Но вход в больницу охраняют солдаты. — возразил Мокки.
— В карманах у меня достаточно денег, — сказал Урос, — Подкупи их! А если они не будут брать деньги, ты перепрыгнешь через стену и поможешь мне перелезть. Ты достаточно высокий и сильный для этого.
— Что ж, могу тебя понять, — ответил Мокки, — Правда, могу понять…
В полночь Урос встал, проковылял до окна, отрыл его и, проклиная гипс, взобрался на подоконник. Мокки помог ему сесть в седло. Ворота в парк были открыты, а охрана скрылась в помещении для караула.
Когда они очутились снаружи и долгие стены остались позади, Мокки спросил:
— Ты думаешь, нас будут искать?
— Конечно, — ответил Урос, — Но найти нас они не сумеют.
Он остановил коня.
— Сначала, мы должны изгнать злых духов. Принеси какой-нибудь камень.
Мокки подобрал большой камень с краю дороги. Урос выставил свою ногу и приказал:
— Разбей этот проклятый гроб!
Мокки ударил со всей силы. Боль оказалась такой неожиданно сильной, что Урос натянул уздечку, и Джехол встал на дыбы. Но гипс распался на тысячу кусков.
— В моей сумке есть лист бумаги, на которой что-то написано. Это слова Пророка. Один мулла из Даулад Абаза выписал мне их из своего Корана. Приложи этот лист к ране на моей ноге и плотно прибинтуй поясом.
И Мокки все сделал так, как он ему приказал.
Часть Вторая:Искушение
Чайхана
Дорога, ведущая вокруг Кабула, была запутанной и опасной, в особенности для того, кто был нездешним. Но хотя Урос желал уехать отсюда как можно скорее, он не поехал напрямик через город, а выбрал этот путь. За эти несколько дней он видел столько полицейских патрулей и солдатских бараков, столько офицеров и чиновников, что весь город казался ему одной огромной ловушкой. Он был уверен, что все эти люди и многие другие, скоро получат приказ, — а возможно, уже получили, — схватить его и силой вернуть в клинику, на ту железную постель, чтобы он и дальше терпел издевательства бесстыдных иностранцев. Мокки тоже был в этом уверен.
Мужчины из степей не могли себе представить, что для сильных мира сего судьба какого-то всадника, — пусть даже знаменитого чавандоза, — была не важнее пыли, клубящейся на дорогах Кабула.
Они определяли дорогу по остаткам длинной, глиняной стены, когда-то защищавшей город от врагов. Она вела их то вверх по холму, то вниз, и в тенях, что отбрасывали ее старые сторожевые башни, Урос чувствовал себя безопаснее, укрытым от всей этой неприятной, шумной, суетливой толпы, в которой он не мог найти ни одного знакомого лица.
Почти непроходимая тропа, что вела беглецов наверх крутого холма, — была вся в ямах.
Но луна светила достаточно ярко и Джехол шел уверенным шагом. Когда снежные вершины Гиндукуша окрасились в розовый цвет, они вышли за внешнюю границу старых стен.
— Кабул остался позади, — с облегчением сказал Мокки.
— Да, мы быстро выбрались оттуда, — согласился Урос.
— Какой все-таки это прекрасный конь! — воскликнул саис.
Его большая, шершавая ладонь ласково погладила коня. Джехол довольно заржал и лицо Мокки просияло от радости. Урос и сам почувствовал себя уверенней. Розовый свет утра, что поднимался к пикам все выше и выше, был для него знаком: он одержал победу над своей неудачей, позором, клиникой и ночью. Теперь он сам себе хозяин, на своей собственной лошади. В горах проснулись орлы, и один из них пролетел над его головой довольно низко. Тоже хороший знак, который предвещает ему счастье.
— Я хочу спуститься, — сказал он Мокки, — Для молитвы. Солнце уже поднялось.
— Разве тебе не станет хуже, если ты встанешь на колени?
— Ничего не случиться. — ответил Урос.
— Аллах снисходителен к больным и слабым, — напомнил ему Мокки, — Великий Турсен знает это хорошо. Даже он сам, богобоязненный, молится стоя. Нет, правда, ты можешь спокойно оставаться в седле.
Но даже в болезни Урос не хотел походить на своего отца.
Повиснув здоровой ногой в стремени, он перекинул сломанную ногу через круп лошади. Спустившись, он слегка согнул колено, оперся обеими руками о землю, а затем согнул и больную ногу. Касаясь лбом земли, он молился со всей своей набожностью, в которой смешались вера и суеверие. Саис, стоящий рядом с ним на коленях, вполголоса повторял священные слова с серьезностью маленького ребенка.
Урос поднялся первым, но слишком резко. Его больная нога коснулась земли и весь вес его тела пришелся на нее. В костях что-то хрустнуло, и пришла такая боль, что Урос подумал: «Я не вынесу. Упаду». Но вместо того, чтобы позвать на помощь Мокки, он схватился за гриву коня и подтянулся так высоко, что сумел попасть в стремя здоровой ногой, а потом перекинул сломанную ногу на другую сторону коня.
— Затяни повязку потуже, Мокки, — процедил он сквозь плотно сжатые зубы.
Прежде чем завязать ткань, конюх внимательно осмотрел его рану.
— Я чувствую тут маленький кусочек кости, которая проткнула кожу.
— То, что случилось после молитвы, не может повредить. — возразил Урос.
Его губы сложились в столь характерную для него, жесткую улыбку. Теперь ему опять нужно было что-то преодолевать: боль. До этого он чувствовал ее довольно неясно и глухо. Сейчас же она жгла каждый его нерв. Она стала его новым врагом, которого ему нужно было победить. И он крикнул Мокки:
— В седло!
Джехол с готовностью тронулся дальше.
«Он скакал на бузкаши лучше, чем все остальные лошади, — думал Урос, — А теперь он, начиная с полуночи, несет на себе двух мужчин, да еще на такой дороге и все равно не показывает ни усталости, ни недовольства».
Он нежно погладил шею коня. Тот вздрогнул и поскакал быстрее. Неожиданно он поднял голову, дернул ушами и заржал. Пот начал покрывать его бока, а шаг стал осторожным и неуверенным.
— Тут где-то дикий зверь. Наверное, совсем близко. — предположил Мокки.
Урос направил Джехола на узкую тропу, что проходила между двух остроконечных скал, на которых не росло ни травинки. Через секунду оба седока услышали равномерный гул: прямо перед ними, хотя все еще скрытая холмом, лежала «Большая дорога севера» — единственная, что вела с середины, с юга и восточного Афганистана, с Кабула и Пешавара, с Гардеза, Газни и Кандагара к долинам и степям по другую сторону Гиндукуша.
Осень вступала в свои права. Но хотя шесть месяцев суши уже подходили к концу и было еще раннее утро, — над дорогой стояло облако пыли, вздымаемое бесчисленными копытами, колесами и ногами, и в этом белесом облаке преломлялись солнечные лучи.
Здесь не было разметки, и никто не соблюдал правила движения, которое, правда, ничто не регулировало. Все предоставлялось на волю случая, желания людей, отчаянности или наглости водителей, беспечности и самой судьбе. Шум соответствовал хаосу. Ржание, блеяние, мычание животных смешивались с криками пешеходов и всадников, ударами кнута погонщиков и гудками автомобилей. Вот так, все вместе, тянулись они по этой дороге: таджики и пуштуны, хазары, узбеки и нуристанцы. И дорога вмещала их всех, как когда-то вмещала передовые отряды Александра и первых проповедников учения Будды.
Все шли рядом: торговцы и погонщики скота, люди ищущие работу и те, кто возвращались домой, а также просто искатели приключений.
Со склона холма, находившегося прямо над дорогой, Мокки и Урос молча смотрели на их суету.
— По этой дороге мы сюда приехали, — наконец произнес Мокки и тяжело вздохнул.
Урос ничего не ответил.
— Только ты в машине Осман бея, а я в грузовике, — дополнил Мокки и похлопал по спине коня, — и Джехол тоже.
Урос смотрел на безжизненную землю с другой стороны дороги, которая горела сейчас под светом солнца, окрашенная в яркие цвета желтой охры и коричневой глины.
Там, далеко, у самого горизонта, над застывшими волнами гор простиралось синее, ясное небо. Мокки заметил, как напряглись плечи Уроса и руки, сжимающие поводья коня.
Джехол начал медленно и осторожно спускаться по склону вниз. Когда они очутились у подножия, Урос громко крикнул и направил коня прямо в середину этой тесной, беспорядочной, двигающейся в одну сторону, толпы.
В первую секунду оба наездника думали только об одном: как бы их не переехали.
Но очень быстро они успокоились. Пыль здесь была не гуще, чем пыль их родной провинции, а наседающая толпа не опасней команды всадников в бузкаши. Большой саис засмеялся и сказал:
— Знаешь, вот на лошади мне здесь нравиться больше. Не то, что в этой коробке с колесами, на которой мы приехали в Кабул. В ней же ничего не видишь, а еще она дергается и подскакивает так сильно, что я боялся, как бы Джехол не сломал себе ноги.
Урос промолчал. Он спрашивал себя, как далеко им отсюда до Майманы, и размышлял о солдатах и полицейских, которые, без сомнения, уже преследуют его. Только из гордости он ни разу не обернулся назад, чтобы убедиться, так ли это.
— Джехолу тоже нравится путешествовать без грузовика, — улыбнулся Мокки.
Конь пытался проложить себе дорогу сквозь толпу. Он то быстро скакал вперед, то объезжал, то уклонялся от кого-то. Для него это была еще одна новая игра, в которую играют на большой афганской дороге.
Взгляду же восхищенного конюха, открывались все новые картины и новые удивительные вещи.
— Смотри, смотри! — радостно восклицал он — Козы из самых высокогорных долин Нуристана, какие они черные и выглядят, словно зазнайки! А у их погонщика голубые глаза!
А этот худой старик в обносках, слепой и бледный, которого чуть не сшиб Джехол, — куда идет он посередине дороги, вытянув перед собой руку и повернув голову в сторону солнца, которое его белые, слепые глаза — уже не могли видеть?
А вот телега с большими деревянными колесами, ее тянут вперед два быка, и в ней сидят женщины закрытые плотной чадрой, и с головы до пят облаченные в широкие одежды.
А вон там, идет бродячий музыкант и несет на спине какой-то большой и тяжелый струнный инструмент, совсем не похожий на легкую дамбуру, к чьим звукам Мокки привык с детства. Вот рядом со своими мулами идут пешком два торговца индуса. Их мулы по обе стороны нагружены ящиками, которые до отказа набиты хлопковыми и шелковыми тканями, керамикой и металлическими ножами. Там — странствующие фокусники. А за ними — паломники, дервиши и богатые беи, которые едут на охоту, и на руках у них сидят соколы, орлы и ястребы…
Мужчины из степей не могли себе представить, что для сильных мира сего судьба какого-то всадника, — пусть даже знаменитого чавандоза, — была не важнее пыли, клубящейся на дорогах Кабула.
Они определяли дорогу по остаткам длинной, глиняной стены, когда-то защищавшей город от врагов. Она вела их то вверх по холму, то вниз, и в тенях, что отбрасывали ее старые сторожевые башни, Урос чувствовал себя безопаснее, укрытым от всей этой неприятной, шумной, суетливой толпы, в которой он не мог найти ни одного знакомого лица.
Почти непроходимая тропа, что вела беглецов наверх крутого холма, — была вся в ямах.
Но луна светила достаточно ярко и Джехол шел уверенным шагом. Когда снежные вершины Гиндукуша окрасились в розовый цвет, они вышли за внешнюю границу старых стен.
— Кабул остался позади, — с облегчением сказал Мокки.
— Да, мы быстро выбрались оттуда, — согласился Урос.
— Какой все-таки это прекрасный конь! — воскликнул саис.
Его большая, шершавая ладонь ласково погладила коня. Джехол довольно заржал и лицо Мокки просияло от радости. Урос и сам почувствовал себя уверенней. Розовый свет утра, что поднимался к пикам все выше и выше, был для него знаком: он одержал победу над своей неудачей, позором, клиникой и ночью. Теперь он сам себе хозяин, на своей собственной лошади. В горах проснулись орлы, и один из них пролетел над его головой довольно низко. Тоже хороший знак, который предвещает ему счастье.
— Я хочу спуститься, — сказал он Мокки, — Для молитвы. Солнце уже поднялось.
— Разве тебе не станет хуже, если ты встанешь на колени?
— Ничего не случиться. — ответил Урос.
— Аллах снисходителен к больным и слабым, — напомнил ему Мокки, — Великий Турсен знает это хорошо. Даже он сам, богобоязненный, молится стоя. Нет, правда, ты можешь спокойно оставаться в седле.
Но даже в болезни Урос не хотел походить на своего отца.
Повиснув здоровой ногой в стремени, он перекинул сломанную ногу через круп лошади. Спустившись, он слегка согнул колено, оперся обеими руками о землю, а затем согнул и больную ногу. Касаясь лбом земли, он молился со всей своей набожностью, в которой смешались вера и суеверие. Саис, стоящий рядом с ним на коленях, вполголоса повторял священные слова с серьезностью маленького ребенка.
Урос поднялся первым, но слишком резко. Его больная нога коснулась земли и весь вес его тела пришелся на нее. В костях что-то хрустнуло, и пришла такая боль, что Урос подумал: «Я не вынесу. Упаду». Но вместо того, чтобы позвать на помощь Мокки, он схватился за гриву коня и подтянулся так высоко, что сумел попасть в стремя здоровой ногой, а потом перекинул сломанную ногу на другую сторону коня.
— Затяни повязку потуже, Мокки, — процедил он сквозь плотно сжатые зубы.
Прежде чем завязать ткань, конюх внимательно осмотрел его рану.
— Я чувствую тут маленький кусочек кости, которая проткнула кожу.
— То, что случилось после молитвы, не может повредить. — возразил Урос.
Его губы сложились в столь характерную для него, жесткую улыбку. Теперь ему опять нужно было что-то преодолевать: боль. До этого он чувствовал ее довольно неясно и глухо. Сейчас же она жгла каждый его нерв. Она стала его новым врагом, которого ему нужно было победить. И он крикнул Мокки:
— В седло!
Джехол с готовностью тронулся дальше.
«Он скакал на бузкаши лучше, чем все остальные лошади, — думал Урос, — А теперь он, начиная с полуночи, несет на себе двух мужчин, да еще на такой дороге и все равно не показывает ни усталости, ни недовольства».
Он нежно погладил шею коня. Тот вздрогнул и поскакал быстрее. Неожиданно он поднял голову, дернул ушами и заржал. Пот начал покрывать его бока, а шаг стал осторожным и неуверенным.
— Тут где-то дикий зверь. Наверное, совсем близко. — предположил Мокки.
Урос направил Джехола на узкую тропу, что проходила между двух остроконечных скал, на которых не росло ни травинки. Через секунду оба седока услышали равномерный гул: прямо перед ними, хотя все еще скрытая холмом, лежала «Большая дорога севера» — единственная, что вела с середины, с юга и восточного Афганистана, с Кабула и Пешавара, с Гардеза, Газни и Кандагара к долинам и степям по другую сторону Гиндукуша.
Осень вступала в свои права. Но хотя шесть месяцев суши уже подходили к концу и было еще раннее утро, — над дорогой стояло облако пыли, вздымаемое бесчисленными копытами, колесами и ногами, и в этом белесом облаке преломлялись солнечные лучи.
Здесь не было разметки, и никто не соблюдал правила движения, которое, правда, ничто не регулировало. Все предоставлялось на волю случая, желания людей, отчаянности или наглости водителей, беспечности и самой судьбе. Шум соответствовал хаосу. Ржание, блеяние, мычание животных смешивались с криками пешеходов и всадников, ударами кнута погонщиков и гудками автомобилей. Вот так, все вместе, тянулись они по этой дороге: таджики и пуштуны, хазары, узбеки и нуристанцы. И дорога вмещала их всех, как когда-то вмещала передовые отряды Александра и первых проповедников учения Будды.
Все шли рядом: торговцы и погонщики скота, люди ищущие работу и те, кто возвращались домой, а также просто искатели приключений.
Со склона холма, находившегося прямо над дорогой, Мокки и Урос молча смотрели на их суету.
— По этой дороге мы сюда приехали, — наконец произнес Мокки и тяжело вздохнул.
Урос ничего не ответил.
— Только ты в машине Осман бея, а я в грузовике, — дополнил Мокки и похлопал по спине коня, — и Джехол тоже.
Урос смотрел на безжизненную землю с другой стороны дороги, которая горела сейчас под светом солнца, окрашенная в яркие цвета желтой охры и коричневой глины.
Там, далеко, у самого горизонта, над застывшими волнами гор простиралось синее, ясное небо. Мокки заметил, как напряглись плечи Уроса и руки, сжимающие поводья коня.
Джехол начал медленно и осторожно спускаться по склону вниз. Когда они очутились у подножия, Урос громко крикнул и направил коня прямо в середину этой тесной, беспорядочной, двигающейся в одну сторону, толпы.
В первую секунду оба наездника думали только об одном: как бы их не переехали.
Но очень быстро они успокоились. Пыль здесь была не гуще, чем пыль их родной провинции, а наседающая толпа не опасней команды всадников в бузкаши. Большой саис засмеялся и сказал:
— Знаешь, вот на лошади мне здесь нравиться больше. Не то, что в этой коробке с колесами, на которой мы приехали в Кабул. В ней же ничего не видишь, а еще она дергается и подскакивает так сильно, что я боялся, как бы Джехол не сломал себе ноги.
Урос промолчал. Он спрашивал себя, как далеко им отсюда до Майманы, и размышлял о солдатах и полицейских, которые, без сомнения, уже преследуют его. Только из гордости он ни разу не обернулся назад, чтобы убедиться, так ли это.
— Джехолу тоже нравится путешествовать без грузовика, — улыбнулся Мокки.
Конь пытался проложить себе дорогу сквозь толпу. Он то быстро скакал вперед, то объезжал, то уклонялся от кого-то. Для него это была еще одна новая игра, в которую играют на большой афганской дороге.
Взгляду же восхищенного конюха, открывались все новые картины и новые удивительные вещи.
— Смотри, смотри! — радостно восклицал он — Козы из самых высокогорных долин Нуристана, какие они черные и выглядят, словно зазнайки! А у их погонщика голубые глаза!
А этот худой старик в обносках, слепой и бледный, которого чуть не сшиб Джехол, — куда идет он посередине дороги, вытянув перед собой руку и повернув голову в сторону солнца, которое его белые, слепые глаза — уже не могли видеть?
А вот телега с большими деревянными колесами, ее тянут вперед два быка, и в ней сидят женщины закрытые плотной чадрой, и с головы до пят облаченные в широкие одежды.
А вон там, идет бродячий музыкант и несет на спине какой-то большой и тяжелый струнный инструмент, совсем не похожий на легкую дамбуру, к чьим звукам Мокки привык с детства. Вот рядом со своими мулами идут пешком два торговца индуса. Их мулы по обе стороны нагружены ящиками, которые до отказа набиты хлопковыми и шелковыми тканями, керамикой и металлическими ножами. Там — странствующие фокусники. А за ними — паломники, дервиши и богатые беи, которые едут на охоту, и на руках у них сидят соколы, орлы и ястребы…