Кессель Жозеф. Всадники

   — А если у коня скоро будет другой хозяин?! — воскликнула Серех, — Мы не можем медлить ни секунды. Надо бежать, как можно скорее! Поторопись!
   Ее голос и взгляд опьянили Мокки, и никаких мыслей у него больше не осталось… Он поставил ногу в стремя. Но тут Серех потянула его за чапан назад.
   — Поздно, — с горечью сказала она, — Ты раздумывал слишком долго.
   В их сторону шел вооруженный полицейский.
   Серех скрылась за тополями. И Мокки повел Джехола на арену.
 
   Восхищенный шепот шел от ряда к ряду… И когда глава округа обратился к зрителям с вопросом:
   — Теперь вы достаточно посмотрели на коня?
   Ответ был единогласным и единственным:
   — Это самый красивый из всех, что только видел человек!
   Потом он повернулся к Уросу:
   — Во сколько ты его оцениваешь, всадник?
   — Пусть его оценит благородный Амчад Хан, — ответил Урос, — Никто здесь, не превосходит его в понимании, мудрости и справедливости.
   Ни секунды не раздумывая, Амчад Хан сказал:
   — Такой конь бесценен. Но тот, кто купит его за сто тысяч афгани, будет рад удачной сделке, потому что это очень дешево.
   — Согласен, — сказал Урос.
   Сто тысяч… Невероятно! Разве такое, вообще, возможно? И человек в зеленом тюрбане с раздражением воскликнул:
   — Ах, если бы у меня была вся эта сумма! Этот помешанный из степи — настоящий подарок Аллаха!
   И он крикнул, перегнувшись через Уроса:
   — Ты тут единственный, Амчад Хан, кто может купить этого коня, и единственный, кто сможет с этого что-то выиграть. Но ты так же единственный, кто должен поручиться за все ставки, которые признает этот всадник.
   — Согласен, — сказал Амчад Хан.
   — Я признаю все ставки разом, — ответил Урос.
   Глава округа приказал писарю, который сопровождал его, записать все ставки и имена. Салман Хаджи быстро опустошил свой кошелек и торопливо закричал, самым первым:
   — Пятьдесят две тысячи триста афгани.
   Писарь заполнил графу и вопросительно посмотрел на Амчад Хана.
   — Запишешь на мое имя остаток, но после того, как все ставки будут сделаны.
   Никто не остался в стороне. Каждый был уверен в выигрыше. И каждый освобождал свой кошелек от денег, независимо от того, много их у него было или же очень мало.
   Даже глава округа и сам писарь.
   Амчад Хан взял в руки бумагу, взглянул на нее мельком и обратился к Уросу:
   — Сто тысяч афгани закрыто, всадник.
   — Благодарю тебя, — ответил Урос равнодушно.
   При чем тут была сумма! Сто тысяч, пятьсот тысяч или пять афгани — какая разница! Его ставка была неизмеримо большей, чем любая сумма: его возвращение в Майману, победа над Мокки, весь этот мир, он сам, его честь, и его душа — все. Один против всех. Даже если он проиграет, в действительности, он один был победителем!
   Хаджатал приблизился к Уросу, и его баран бежал за ним, словно собака:
   — Ты веришь в победу моего барана, всадник? — спросил он очень серьезно, — Или ты обладаешь невероятным мужеством, или же ты сумасшедший. Но как бы там ни было — я восхищаюсь тобой. И благодарю тебя.
   — Хорошо охраняйте жеребца! — отдал приказ глава округа, — До конца боя он принадлежит нам всем.
   Он подал знак и бой начался.
   Неспокойные от ожидания, нетерпеливо и яростно два барана побежали навстречу друг другу. Вот, сейчас… Но начало боя всех разочаровало.
   Маленький баран уклонился от столкновения, с такой молниеносной скоростью повернувшись в сторону, что Пятнистый шайтан, несмотря на свою осторожность, угодил в ловушку. Тут же он изменил свое направление. На этот раз он не позволил сыграть с ним ту же шутку… Но все же, когда оба лба наконец-то столкнулись, зрители не услышали ни единого звука. И баран Хаджатала был первым, который мгновенно, не покалеченный и быстроногий, — опять увернулся.
   Шепот пошел от ряда к ряду:
   — Он его опять обманул, этот чертенок!
   — Да… но как?
   — Пятнистый шайтан попал ему как раз с той стороны, где у него нет рога. А когда башка гладкая как яйцо, конечно рога соскальзывают!
   — Но сейчас, сейчас он ему покажет! Сейчас он раздробит как орех этого маленького гада!
   Пятнистый шайтан стал осторожнее и бдительней. Чтобы не оставить врагу возможности уклониться от столкновения он взял совсем короткий разбег — да для такого легкого противника он был и не нужен. «Давай же, нападай, на этот раз я покажу тебе!» — казалось, говорили его горящие яростью глаза.
   Но никакого нападения не последовало. За два шага до своего врага, маленький баран неожиданно остановился и начал, словно дурной щенок, приплясывать вокруг Пятнистого шайтана. Вправо, влево, вперед, назад. И каждый раз он с силой бил ему головой в бок. Конечно, он не мог ничем повредить такому сильному животному. Но Пятнистый шайтан стал коротко дышать, нервничать и почему-то забеспокоился.
   В душу толпы закралась неуверенность.
   — Этот маленький гад играет не по правилам!
   — Он просто выматывает его!
   — Какой же это бой?!
   — Прекратите немедленно!
   Так начали кричать люди.
   Тогда Хаджатал кивнул головой, показывая, что он все понял, и, приложив два пальца к губам, громко свистнул.
   Это случилось так быстро, так неожиданно, что сам Урос, сидящий в первом ряду, почти ничего не понял.
   На мгновение баран Хаджатала остановился и прекратил раздражать Пятнистого шайтана. Он взял разбег, и до того как его противник успел что-то сообразить и собраться силами, он уже оказался рядом с ним. Но вместо того, чтобы нанести ему удар в лоб, он подскочил сбоку и безрогой стороной своего лба, провел, — казалось, совсем мимолетно, — по шее своего врага. Толпа хотела было вновь возмущенно протестовать, то тут все умолкли пораженные.
   Бело-черная шерсть барана окрасилась в темно-красный цвет — кровь хлестала у него из шеи. Ничего не понимая, удивленно посмотрев на своего врага, Пятнистый шайтан упал на колени. И маленький баран опять подскочил к нему, и с молниеносной скоростью, точностью и силой, несколько раз ударил его лбом в одно и то же место — между глазами.
   Затем он отскочил назад и с холодным равнодушием досмотрел агонию и смерть своего противника.
   Первым опомнился от шока Аджуб:
   — Мошенничество! Это обман и коварство, другого просто быть не может!
   Он подбежал к барану, который как верная собака терся у ног своего хозяина, и провел рукой по его сломанному рогу. Когда он ее отдернул, на ладони оказался глубокий порез.
   — Это… Это что же такое?! — закричал Аджуб — Обломок его рога заточен! Заточен, как кинжал убийцы!
   — Что ты можешь на это ответить, Хаджатал? — спросил глава округа, как только вопли и рев в толпе чуть улеглись.
   Хаджатал, не торопясь, подошел к мертвому барану.
   — Нет, ответь лучше ты мне, Аджуб, владелец боевых баранов, — воскликнул он, — почему ты вместо того, чтобы плевать на мое животное, не осмотрел его рога перед боем? Ты не сделал этого, самодовольно посмеиваясь, а раз так, то не стоит тебе теперь вопить и размахивать руками, крича, что тебя обманули! Ведь никто тебя ни к чему не принуждал!
   Долгое молчание последовало за его словами. Злое, горькое, гневное молчание.
   Но в то же время, задумчивое. Каждый боролся сам с собой. Честность и алчность бились лбами, но честность победила на этот раз.
   И все воскликнули:
   — Ну, раз уж все мы внезапно ослепли, значит, на то была воля Аллаха!
   Только один Салман Хаджи не мог успокоиться от гнева и разочарования.
   — Почему ты меня не предостерег, чертов ты предсказатель? — кричал он, свирепо вращая глазами.
   Хассад отвечал на это бормотанием, мыслями витая в неизвестных сферах:
   — Ворон, что колдует… ворон, что колдует… — и ворон соглашался с ним печальным карканьем.
 
   — Победило бесстрашие, о степной всадник! — сказал Амчад Хан, — И поверь мне, я рад этому не меньше, чем ты сам.
   Он передал главе округа лист со ставками. Тот повернулся к Уросу и сказал:
   — В течение часа я лично передам тебе всю сумму, которую ты выиграл.
   — И еще от меня, — добавил Амчад Хан, — ты получишь тот остаток, которого не доставало до ста тысяч афгани.
   Урос не почувствовал никакой радости. Лишь безграничная усталость навалилась на него.
   — Мой конь… — тихо произнес он.
   Мокки подвел ему Джехола и помог сесть в седло.
   — Вот видишь… — сказал Урос саису.
   Мокки ничего не ответил. Лишь взглянул на Уроса безжалостно. Он не простил ему, он никогда ему не простит. Это оказалось единственным из того, чего Урос хотел достичь своей победой.
   Когда они въехали в кишлак, Мокки заметил Серех, которая шла почти рядом с ним, все еще в чадоре.
   — Ты помнишь, — зашептал её голос под сеткой, — что ты мне сказал, когда отвязывал коня?
   — Я помню, — ответил ей Мокки так же тихо.
   — Все помнишь?
   — Все.
   — Хорошо, тогда позволь теперь действовать мне, — ответила Серех и скрылась в толпе идущих домой женщин.

Часть Четвертая:Последняя карта

Отравленная вода

   На топчане, рядом с Уросом, аккуратными стопками лежали пачки денег.
   Сто тысяч афгани, которые принесли ему Амчад Хан и глава округа.
   Урос кликнул Мокки и бросив взгляд на купюры сказал:
   — Возьми сколько сможешь схватить рукой. Считать не надо. Иди на базар и купи все необходимое. Мы уезжаем.
   — Серех пойдет со мной, — ответил саис, — она лучше разбирается в таких вещах.
   Урос заметил, что Мокки по-прежнему угрюм, и держится скрытно и враждебно.
   Он с удовлетворением отметил, что тон его голоса больше не был неуверенным и лебезящим. Он хотел было обрадоваться этому, но не смог. Он слишком устал и ничего не хотел сейчас, — только покоя, крепкого сна, и одиночества. Мокки посмотрел на него и испугался. «Он совсем плох и без сомнения, умрет в ближайшие дни» — подумал он.
   Но его страх имел теперь совсем другие причины, чем раньше. Он не боялся, что Урос умрет, его пугала возможность, что он умрет своей смертью, без его помощи.
   Серех опять ушла на кухню и теперь задумчиво стояла в углу помещения.
   Услышав, что саис зовет ее, она не торопясь, подошла к нему, но головы не поднимала.
   — Мы идем на базар, — сказал ей Мокки, — Ты должна купить все, что нам нужно для дороги.
   — А платить чем?
   Мокки разжал кулак, в котором сжимал деньги. Серех на секунду застыла, словно не веря глазам, а потом торопливо зашептала:
   — Как много денег, о Аллах, как много денег! За всю свою жизнь я не видела столько! Даже все наше несчастное племя никогда не имело и половины… Пойдем же, пойдем скорее!
   Но когда они уже подходили к лавкам, она замедлила шаг и сказала саису:
   — Торговцы не должны понять, что мы торопимся. А то эти воры заломят цены втрое!
   Саис шел за ней, как послушный ребенок, полный умиления. Он увидел в ней новую, неизвестную ему женщину: как она рассудительна, как решительна! И какое у нее деловое чутье, как она разбирается в людях! Как хорошо она знает, как нужно обходиться с деньгами! Она точно знала, что именно им нужно купить и напрасно хитрые продавцы пытались привлечь ее внимание вышивками, тканями или украшениями. Она избежала всех ловушек. Когда речь заходила о цене, она была непреклонна. Прежде чем купить самую незначительную вещь, она обходила все магазинчики, лавки, сравнивала качество товара, отмечала его форму и цвет, заставляла показать ей все, что было и, решившись на покупку, торговалась с такой страстью и твердостью, что самые жадные торговцы, уступали ей в цене. Никто из них не прошел школу нищеты, которую прошла она, и не знали, как там ценится даже самая мелкая монета.
   Серех купила все, что им было нужно, чтобы спать и есть: палатку, теплую одежду, посуду, и многое другое.
   Когда они осмотрели все покупки, составившие не один мешок, Мокки воскликнул:
   — Как мы это понесем? Джехол не сможет идти, если нагрузить его всем этим!
   — Мы купим хорошего мула, — ответила Серех, и, вздохнув, добавила — Его я не могу купить сама, это должен сделать ты.
   Животными торговали на краю города, у дороги Большого Будды. Мокки похлопал по шеям, спинам и ногам мулов, посмотрел их зубы, копыта и заглянул в глаза. Наконец он решил взять одного большого, серого.
   — Мне нравится вот этот, дедушка, — сказал он продавцу, старому, хитрому хазару, который молча наблюдал за ним, — Он сильный, молодой. Действительно хороший мул. Сколько он стоит?
   Хазар назвал цену и Мокки заплатил не торгуясь. Затем он подвел животное к Серех и гладя гриву мула, сказал, гордый своей покупкой:
   — Видишь, я тоже не прогадал.
   — Ты позволил себя надуть, — ответила Серех, — ты заплатил за него слишком много.
   Мокки обиделся и впервые разозлился на маленькую кочевницу:
   — Ну и что? Уросу все равно, сколько денег мы потратим!
   Серех долго смотрела на него нахмурившись, а затем ответила:
   — Эти деньги принадлежат не Уросу, а нам… Все деньги.
   Мокки поразился.
   — Все деньги? Как? Сто тысяч афгани?
   — Да, все. — сказала Серех.
   — Но он же их выиграл! — воскликнул Мокки.
   — А ставка, на которую он играл? Ты уже все забыл?
   — Я помню, но…
   Серех перебила его:
   — Ты же хочешь, чтобы он умер, правда?
   — Да, я этого хочу, — ответил Мокки твердо.
   Серех пошла вперед. Она понизила голос, но ей не удалось скрыть то пламя, которое бушевало в ней, и Мокки испугал ее жесткий тон:
   — Ты хочешь, чтобы он умер, и я этого тоже хочу. Прекрасно. Можешь мне поверить, что он уже все равно что мертв. А раз так, то может быть ты мне ответишь, сколько денег нужно трупу?
   Саис не пытался ей возразить. Конечно, то, что она говорила — было разумным. И все же, он не был согласен с ней. Что-то подсказывало ему, что она не права. В ее словах был здравый смысл, но вот справедливости не было.
   То, что они убьют Уроса, да — это будет справедливо. Он предал степь, свою кровь и свой народ. То, что он заберет себе Джехола, тоже будет справедливо — Урос предал и Джехола. Но взять деньги, — нет!
   Взять их — извлечь выгоду от его предательства. Значит, стать его сообщником. За что же тогда они наказывают Уроса?
   Но Серех истолковала молчание Мокки, как согласие.
   — Посуди сам, — сказала она, — не взять деньги, было бы глупо.
   И Мокки охватил гнев. Как он мог объяснить Серех, все то, о чем он думал? Его взгляд упал на мешки и пакеты, перед которыми они стояли, и он спросил Серех укоризненно:
   — Разве этого богатства тебе недостаточно?
   — Богатства? — воскликнула та презрительно, — Да будет тебе известно, что у каждой семьи, кроме семей моего племени, есть все это и еще больше!
   Мокки внезапно понял, что теряет Серех. Ее лицо больше не было ему знакомо. Вызывающая самоуверенность и алчность преобразили его. Как смеет она, это женщина в рванье, которая еще вчера была довольна быть низшей из служанок, а теперь осмеливается, эти подарки судьбы, которые она должна считать драгоценностью, отбрасывать, презирать и быть недовольной? А каким властным, повелительным голосом она заговорила! Кто здесь решает, он или она? Мокки вцепился в гриву мула, чтобы не выдать своего гнева.
   — Ну конечно, тебе, наверняка, достаточно этого жалкого мула! — воскликнула Серех.
   Но саис перебил ее и заговорил, дрожа от возмущения:
   — Заткнись! Уйми свое проклятое высокомерие! Ты не смеешь ничего говорить! Вместо того, чтобы поблагодарить Аллаха за его доброту, ты втаптываешь его дары ногами в грязь! Ты жадная и вороватая, словно сорока. Только теперь я вижу, что ты порочна до самой глубины души!
   Серех бросилась к Мокки. Три шага отделяло их, но их хватило, чтобы она полностью преобразилась. И Серех, которая сейчас нерешительно взяла его за руку и смотрела на него нежно и умоляюще, была совсем другая Серех, а не та, к которой он только что чувствовал отвращение.
   — Саис, большой саис, — зашептала она, умоляя, — как ты во мне ошибаешься! Ведь я думаю только о тебе! Я просто не могу больше смотреть, в каких убогих обносках ты ходишь! Взгляни…!
   Она показала на его руку, на разорванный, изношенный, слишком короткий рукав его чапана. И внезапно Мокки стало невыносимо стыдно…
   — Разве это справедливо, — возбужденно продолжала Серех, — что за всю свою преданность, за всю работу ты получил в награду это убожество? Ведь именно ты заслуживаешь самый красивый чапан, ты — лучший из всадников! Как гордо вышагивал бы ты в роскошном тюрбане!
   Она взяла его руки в свои и притянула Мокки к себе. Ее глаза светились от счастья и гордости, словно она уже видела его в новой одежде.
   — И разве ты действительно хочешь, чтобы я вечно носила эти обноски и ходила босиком? Разве я недостаточно красива, чтобы, как и все, носить китайский шелк и индийский кашемир, серебреные и золотые цепочки с красивыми камушками, душиться жасминовыми и розовыми духами? Разве я недостойна ходить по коврам из Исфахана, и по узким самаркандским коврикам?
   — Аллах свидетель, никто не заслуживает этого больше, чем ты! — прошептал Мокки.
   — Я буду носить все это, только чтобы угодить тебе, большой саис, — мечтательно продолжала Серех, — А потом, у тебя самого будут саисы и бача, пастухи и погонщики верблюдов, прекрасные лошади, жирные стада и огромные верблюды из Бактрии… И у меня тоже будут, — только чтобы угодить тебе, большой саис, — служанки, прачки, ткачихи и вышивальщицы… Целое племя, большой саис, и ты будешь его господином! А потом мы поедем на летний праздник в Хазараджат, и ты будешь верхом на самом большом верблюде!
   — Нет, я поеду на Джехоле, — тут же возразил Мокки.
   — Хорошо, хорошо, — согласно закивала Серех, — тогда мы раскрасим его хной. Он будет очень красивым! И ты подаришь мне ружье… И я буду вести караван позади тебя…
   Серый мул фыркнул. Мокки погладил его, не глядя, — несчастный мул.
   Прикрыв глаза, Серех наблюдала за ним. Ее взгляд внезапно утратил всю мечтательность.
   — Саис, большой саис, — зашептала она так тихо, что Мокки пришлось наклониться к ней, чтобы разобрать слова, — я думала, что для всего этого, нам бы пригодились эти деньги. Но конечно, все решаешь только ты один…
   И тут мысли Мокки помчались одна за другой. Эти притягательные картины, угрызения совести, мечты, доводы Серех, — все перемешалось в его голове.
   Он увидел труп Уроса, с пачками денег пришнурованными к поясу. Забрать их? Позорное воровство… Оставить их ему? Зачем? Для кого? Оставить их ветру, снегу, воронам, червям? Или отдать их тому единственному, кто имел на них право, — Турсену, отцу убитого? Нанести такое оскорбление великому Турсену, своему господину? А тут эта маленькая кочевница у его ног, такая потерянная, беспомощная, нищая из нищих, которая с самого рождения не видела ничего, кроме потерь… И сейчас в его власти исполнить все ее мечты…
   Серех провела кончиком косы по руке саиса и прошептала:
   — Мы будем торговать только так, как будешь приказывать ты.
   Мокки облокотился на серого мула. У него заболела голова.
   — Хорошо, — наконец промолвил он глухо, — ты поведешь караван.
   Затем, не говоря ни слова, он навьючил покупки на животное. Серех стала напевать одну из песен кочевников.
   — Теперь ты счастлив, большой саис? — спросила она, наконец.
   — Да, — ответил Мокки.
   Он лгал. Он ненавидел себя за свое решение, хотя оно было вынужденным. Или нет? Сам ли он виноват в этом? Серех виновата? Он ничего больше не понимал.
 
   Бача, который разносил чай, заметил, что человек, ставший, из-за своего выигрыша, героем дня в Бамьяне, упал на курпачи и лежит не двигаясь, мертвенно-бледный. Перепугавшись, он бросился к нему, опустился на колени и приподняв голову больного, поднес пиалу к его губам.
   — Еще, — прошептал Урос, не открывая глаз, и протянул руку к чайнику.
   — Клянусь Пророком, — запричитал бача, — я сейчас же побегу и приведу сюда нашего лекаря, так быстро, как только смогу!
 
   Лекарь оказался полным человеком с дружелюбным ровным голосом. Уже на пороге он почувствовал запах гниения, который распространяла рана. Лекарь быстро взглянул на перебинтованную ногу и грязные бинты, а затем, повернувшись к бача, сказал:
   — Быстро, мой мальчик, принеси сюда горячей воды, несколько чистых полотенец, и крепкие, ровные палки.
   — Благодарю тебя, знающий человек, — прошептал пересохшими губами Урос, — Скажи, можешь ли ты помочь мне?
   — Я спрошу твою рану, — ответил тот, — и если она мне ответит, я все сделаю по ее совету.
   Он наклонил свою круглую голову, в вышитой золотом тюбетейке, над раной Уроса и долго ее осматривал:
   — Ах, сын мой, — воскликнул он наконец, — почему ты не обращался лучшим образом с такой верной и необходимой частью тела? Теперь ей нужен долгий покой и постоянная забота.
   — Это невозможно. Я должен сегодня же ехать дальше. — ответил на это Урос.
   Маленькие, умные глаза, внимательно посмотрели на него из-за толстых стекол очков.
   — Так, так… Похоже, ты играешь со своей ногой, словно речь идет о бое баранов! Но я тебя предупреждаю, здесь игра идет не на деньги!
   — Все равно ставки оправданны, — сказал Урос.
   — Хорошо, если так, — ответил толстяк лекарь.
   Он бросил несколько горстей сухих трав в кипяток, который ему принес бача, тщательно вымыл рану и обмотал ее полотенцем, на которое до этого, нанес какую-то мазь. Наконец он плотно привязал и палки. Руки у него были легкие и умелые.
   — Все. Теперь ты можешь быть спокоен до утра, сын мой. Но только если не сдвинуться палки. Ну, а потом… сказать по правде, я советую тебе приготовится к худшему.
   — Благодарю тебя, мудрый человек, — произнес Урос, — а особенно благодарю тебя за твою честность.
   Он кивнул в сторону лежащих на топчане денег и добавил:
   — Пожалуйста, возьми столько, сколько я тебе должен. Я никогда не смогу расплатиться с тобой за твою помощь.
   Лекарь взял из стопки одну единственную купюру и спросил:
   — Это гора денег здесь, это тоже игра на проверку человеческой прочности?
   — Можно сказать и так…
   Глаза из-под очков посмотрели на него очень внимательно.
   — Ты странный, чрезвычайно странный человек, — наконец вынес свой вердикт лекарь, — Редкий и очень опасный.
   Тихими шагами он вышел из комнаты.
 
   Когда Мокки вернулся с базара, Урос сидел прямо, прислонившись спиной к стене. Саис вопросительно уставился на пустое место у подушки.
   — Не беспокойся, деньги в сохранности, — сказал ему Урос.
   Он распахнул чапан: на его амулете висели два, крепко пришнурованных, небольших пакета.
   — Завещание и деньги.
   Он запахнул чапан, затянул пояс. В этот момент Мокки заметил на поясе кинжал.
   — А его я купил сам, — сказал Урос, словно умел читать мысли, — Но принес ли ты все, что нужно?
   — Все, — ответил Мокки.
   — Хорошо, тогда приведи Джехола сюда. Мы уезжаем.
 
   Дорога проходила у подножия скалы. Тысячи гротов, — когда-то в древности вытесанные буддистскими монахами, — казались ячейками одной, гигантской, пчелиной соты.
   Серех шла позади Джехола и серый мул брел рядом с ней. Опустив голову, задумчиво смотрела она себе под ноги. Три дня и три ночи еще есть у них, чтобы убить Уроса… Дольше в пути они не будут… Как же это должно произойти? И главное — когда?
   «Ни в первый день и не в последний, — размышляла она, — А то могут остаться недвусмысленные следы. Пятна на шее или удар ножом в спину, это слишком явно, а в этой долине и возле Майманы еще и слишком опасно. Внизу его знает каждый, а после боя баранов и здесь тоже. Значит не этой ночью и не последней, а завтра. Да, завтра. А что если представить все, как несчастный случай? В его состоянии это смотрелось бы естественно, и никто не посмел бы заподозрить его слуг. Кто в Бамьяне или Маймане сможет обвинить Мокки, преданного, честного слугу и попытаться оспорить завещание? Никто! Да… Три ночи и три дня… И нужно придумать, как?»
   Внезапно серый мул встал. Серех наткнулась на него и взглянула вперед.
   Джехол остановился тоже, заметив, как к ним приближается большое облако пыли.
   «Еще один караван пуштунов» — испуганно подумала она, и еще раз вспомнила о той встрече на высокогорной дороге.
   Тут раздались выстрелы. Люди и животные, которые шли вместе с ними в одну сторону, все в страхе бросились прочь, в кусты и поля.
   — Иди и посмотри что там, — приказал Урос Мокки.
   Мокки молча повиновался. Сгорбившись, побежал он вперед.
   Прогремел еще один ружейный залп. От волнения Серех не находила себе места. А если это ссора между двумя враждующими племенами? Война? И они убьют его… ранят?
   И только он будет в этом виноват, этот человек, гордо сидящий на лошади, на которую у него нет больше никакого права!
   Наконец она вздохнула с облегчением. Мокки выскочил из рыжего облака невредимым и закричал им:
   — Ничего страшного! Это свадьба… жених едет забирать невесту из чалеба, там внизу!
 
   Урос оглянулся на долину между дорогой и рекой. Далеко внизу стояло красивое здание… Его высокие, выбеленные стены с бессчетными башнями, возносились над крышами конюшен, хижин, и разных построек которые теснились поближе к господскому дому, и в которых жили слуги, садовники, крестьяне и ремесленники. Крепость, замок и жилой дом одновременно, он выглядел словно белый остров посреди моря зелени. Его прочные стены говорили о богатстве, гордости и порядке.
   — Вон они, вон они! — закричал Мокки.
   Под грохот барабанов из облака пыли появился праздничный кортеж. Один всадник ехал впереди него, и его конь ступал важным шагом. Около двадцати других верховых следовали за ним. Все молодые, крепкие мужчины. Их густые, черные волосы были так длинны, что спадали на плечи. Просторные туники, перехваченные на талии поясом и широкие штаны, затянутые шнурами у лодыжек, составляли их одежду. Высокий барабанщик шел позади. Заметно было, что он самый старший из всех. Без усилия управлялся он с огромным барабаном. Он подбрасывал его над головой, перекидывал через плечо, вертел, и умудрялся при этом танцевать, строго следуя за канвой ритма. И люди идущие за ним тоже танцевали, подпрыгивали и кружились под громкие удары барабана.