Корепанов Алексей Яковлевич. Зверь из бездны

   Кто-то продолжал водить нас за нос, но этому вскоре должен был прийти конец. Да, учредители фармакогруппы «Альберт» слыхом не слыхивали о препарате с названием «Льды Коцита» и предприятие никогда не производило такой препарат; это было подтверждено в ходе скрупулезной экспертизы специалистов. Да, ни в Четвертом Риме, ни в других населенных пунктах планеты Серебристый Лебедь не было обнаружено никаких следов коммерческой организации «Коцит». Мы пока не знали, кто производит и сбывает этот препарат. Но существовали коммивояжеры, предлагающие препарат аптекам, и нужно было срочно выявить хотя бы одного из них. Соответствующая информация, еще до нашего возвращения с Серебристого Лебедя, ушла в адрес Унипола, и я был уверен, что Кондор уже продублировал ее для всех обитаемых миров. Неизвестные пока производители и поставщики транквилизатора были у нас на крючке и выявление их оставалось только делом времени.
   Совершенно неясным было другое: каким образом этим неведомым пока производителям и поставщикам удалось обойти контроль, каким образом удалось подделать документы? Речь ведь не шла об изготовлении фальшивых бумаг. Речь шла о вводе ложных данных в компьютерную сеть, что было просто невозможно при существующей системе проверки и защиты; во всяком случае, никому еще не удавалось проделать такое. Впрочем, последние события заставило меня пересмотреть свои представления о возможном и, казалось бы, невозможном…
   — Как, домой заскочим? — спросил Стан, полулежащий на соседнем сиденье.
   — Нет, давай сначала поговорим с Кондором и соберемся всем составом, — ответил я. — Пообрубаем все версии и сдадим в архив. На «Коците» останусь только я и еще кто-нибудь один для поддержки, не больше. Добьем и устроим маленький праздник. Кого оставим? — Я покосился на Стана.
   — Ты командующий, тебе и решать, — с деланным равнодушием пожал плечами Стан. — Не могу же я набиваться…
   — А хотелось бы?
   — Если уж влез, надо идти до конца. Это ведь как с женщиной: пока не придешь к финишу — не удовлетворишься.
   — Значит, к финишу пойдем вместе, — подытожил я.
   Дело шло к финишу…
   Погрузившись в свои мысли, я едва не проскочил поворот к зданию Унипола, и если бы не удивленный возглас Стана, мы могли бы заехать Бог весть куда. Оставив авто в гараже, мы поднялись на свой этаж и направились прямо к Кондору.
   Шеф работал с диктофоном и, не прерывая своего занятия, жестом предложил нам занять те самые глубокие кресла неподалеку от его стола, которые мы называли «гнездами Кондора».
   — …исходя из этих соображений, — говорил Кондор, — считаю целесообразным произвести данные структурные изменения с предоставлением закрепленным за каждой планетой сотрудникам управления указанных полномочий.
   Стан, подняв брови, посмотрел на меня. Я легонько пожал плечами. Шеф либо наговаривал предстоящую в Совете речь, либо оставлял завещание.
   Выключив диктофон, Кондор встал и, выйдя из-за своего обширного стола, подошел ко мне. Я тоже встал, и шеф пожал мне руку. Потом приблизился к торопливо вскочившему Стану и повторил церемонию. Все это было проделано молча, и я подумал, что он просто устал говорить; вероятно, в то время, как я и Стан трудились на Иволге и Серебристом, ему пришлось потратить уйму времени на то, чтобы аргументировать и убеждать…
   Шеф вернулся к столу и наконец сказал:
   — Спасибо, парни. Ваше обоснование уже в Совете. Будет рассматриваться завтра. Во всяком случае меня в этом заверили. Знаю, что приглашают множество ученых голов. — Он немного помолчал. — Я не стал дожидаться, пока они там соберутся и будут думать и дал распоряжение о запрете во все департаменты — под мою ответственность.
   Он опять помолчал, медленно сел за стол, отодвинул диктофон и обратился ко мне:
   — Давай, Лео, выкладывай.
   Я коротко обрисовал ситуацию и наши дальнейшие действия по выявлению поставщиков транквилизатора «Льды Коцита».
   — Найдя коммивояжеров, найдем поставщиков, а через них выйдем на производителей, — в заключение сказал я.
   Шеф вновь поднялся, с отсутствующим видом прошелся от стола к двери и обратно. Вид у него был неважный; даже не усталый, а какой-то обреченный.
   — Действуйте. Проблем тут как будто бы возникнуть не должно. — Он остановился и поглядел на нас. — Вы представляете, что потом за буря поднимется? Зачем все эти контрольные палаты, если их можно обвести вокруг пальца?
   — Палата здесь ни при чем, — заметил я. — Они просто каким-то образом запустили фальшивую информацию…
   — Действительно, очень просто! — с иронией воскликнул шеф. — Ты никогда не пробовал это проделать, Лео? Или, может быть, такое уже попадалось в нашей практике?
   Я промолчал. Нет, такого еще не попадалось…
   — Да тут не по одному, а по десятку наших нужно в каждый сектор каждой планеты, — с горечью сказал Кондор, обращаясь явно не к нам со Станом. — По десятку, а то и по два. — Он опять прошелся от стола к двери и обратно. — Все, не буду вас задерживать. Действуй дальше, Лео. Молодец, доказал…
   — По-моему, с шефом что-то не в порядке, — сказал Стан, когда мы вышли в коридор. — Грызет его какая-то забота. Тебе так не показалось?
   Стан еще ничего не знал о шуме, поднятом правительством Аиста.
   — На Аисте раскрыли нашего агента, — коротко пояснил я.
   — О-о! — Стан озабоченно нахмурился. — Понятно. Незаконное вмешательство во внутренние дела. Это серьезно.
   — Пошли ко мне, — сказал я. — Будем собирать ребят.
   Валентин приветствовал нас таким словоизвержением, что я в очередной раз задал себе вопрос: вещество ли он или все-таки существо? Минут через двадцать в моем кабинете собрались все, кто был в это время на Соколиной и участвовал в расследовании, то есть Драган, Сергей, Дино и Фарид. Они уже ознакомились с моим обоснованием и знали, что все их труды, в общем-то, совершенно не пригодились. Валдис до сих пор находился на Коршуне и сейчас, вероятно, занимался поисками бывшей супруги господина Святослава Евсеева. А возможно, уже побеседовал с ней. Пока у нас не было подтверждения ни с Коршуна, ни со Звездного Какаду, ни с Земли, но в том, что подтверждения будут, я нисколько не сомневался.
   Труды парней не пригодились при этом расследовании, но это не значило, что парни работали вхолостую. Все собранные ими данные пойдут в архив и, возможно, когда-нибудь понадобятся; у нас такое бывало.
   — По транквилизатору буду работать я и господин Лешко, — сообщил я парням. — Остальным подчищать хвосты и вести обычную аналитику. Если понадобится — подключим. У кого есть вопросы?
   — Жаль, — вздохнул Сергей. — Мне кажется, я был в двух шагах от выявления внегалактиан. Фактор внегалактиан объяснил бы многие странные случаи.
   — Так лови и дальше, — великодушно разрешил я. — Кто тебе мешает? Поймаешь, приведешь — будем разбираться. Валентин, список пассажиров, побывавших на Салангане, передай в полицейский департамент Серебристого Лебедя. Первому заместителю. Новых случаев не было?
   — Нет, — отозвался биокомп. — Все спокойно. Только что принял сообщение со Звездного Какаду.
   — Читай! Без вводных, только основной текст.
   Затаив дыхание, я слушал голос Валентина.
   — Подтверждается, что в период ориентировочно с шестого по восемнадцатое сентября госпожа Бикулу Тирри Агостиньо Зампе употребляла нейролептик общий «Льды Коцита» производства фармакогруппы «Альберт», Серебристый Лебедь, Четвертый Рим.
   — Вот так, парни, — удовлетворенно сказал я, обводя взглядом свою группу. — Вот вам и все коварные внегалактиане, непредвиденные мутации, биосистемы из Шарлотсвилля, гравианомалии, трудоустройство специалистов и медицинские заключения. Обыкновеннейший безобидный транквилизатор. Всего лишь.
   — Но зачем его подсовывают всем подряд? — спросил Фарид. — Тут же все решает случай.
   — Да, кто-то прекрасно осведомлен о его необычных, мягко говоря, свойствах, — согласился я. — Кто-то развлекается, бросая рыбам в аквариуме отравленный корм. Кто-то развлекается в переполненном маршрутнике, разрезая ножом одежду пассажиров. Кто-то плюет с балкона на головы прохожих…
   — Возможно, дело тут не в простом развлечении, — заметил Дино. Какие-то иные причины…
   — Сообщение с Журавлиной Стаи, — сказал биокомп.
   — Что — убийство?! — Я приподнялся из-за стола, первым делом подумав о госпоже Эвридике Карреро.
   — Нет, пострадавшая жива. Доставлена в третью городскую больницу Мериды-Гвадианы. Личность не установлена.
   Третья городская больница… Да, там я уже бывал, навещал госпожу Карреро. Итак, очередная жертва чьей-то безумной забавы с транквилизатором «Льды Коцита»…
   И вдруг словно какая-то игла стремительно уколола меня в сердце — и тут же исчезла. Но боль осталась, боль не спешила уходить.
   — Читай основной блок, — сказал я биокомпу и не узнал своего голоса. Слова почему-то давались с трудом, все пространство кабинета превратилось в лед, и фигуры моих парней вмерзли в эту ледяную толщу, и я тоже вмерз в эту неподатливую безнадежную толщу, и бесполезны были бы попытки взломать лед, выбраться наружу и глотнуть воздуха. Я задыхался.
   — Тут указано: лично господину Грегу, — донесся до меня из леденящей беспредельности замороженный голос биокомпа. — Даю на экран.
   Я не дышал и не шевелился, я превратился в айсберг, но зрение не потерял. Я долго, бесконечно долго читал застывшие, тоже замороженные, строки, а потом так же бесконечно долго пытался осмыслить прочитанное.
   Пострадавшая доставлена из зоны отдыха в Северных горах в окрестностях Мериды-Гвадианы… Состояние крайне тяжелое, в сознание не приходит… Находится в реанимационном комплексе… Женщина двадцати двух-двадцати трех биологических лет… Причина многочисленных телесных повреждений — падение с большой высоты… При ней не обнаружено ничего, кроме аудиты… Аудита закодирована, адресат — Леонардо-Валентин Грег, Соколиная, Кремс, Унипол…
   Я окончательно потерял всякое представление о том, на каком свете нахожусь, когда на экране появилось изображение — черно-синее от кровоподтеков лицо, спутанные светлые волосы… Изуродованное, исковерканное, искалеченное лицо… И все-таки я сразу узнал Славию.
   Доносились до меня чьи-то голоса, двигались какие-то тени. Но все это происходило вне пределов моего мира, охваченного болью и отчаянием.
   Потом это прошло. Айсберг растаял, выпустив из плена мое окоченевшее «я». Окружающее стало четким, болезненно четким.
   — Ребята, — сказал я уже вполне нормальным, по-моему, голосом, — я на Журавлиную Стаю. Замещать меня будет Драган… господин Пестич. — Я оглядел их встревоженные лица. — Не знаю, в чем там дело, но у… пострадавшей есть личное послание ко мне. И я… знаю пострадавшую.
   Они молчали. Понимающе молчали. В полной тишине я встал из-за стола и направился к двери. Наткнулся на взгляд Стана и сказал:
   — Понятия не имею, зачем она туда… и вообще…
   Мне вдруг показалось, что я как будто бы оправдываюсь. И я знал, почему мне так показалось. Знал, но не хотел, не мог признаться себе в этом.
   …По дороге к нуль-порту я старался не думать о Славии, старался ни о чем не думать, но в голову лезли какие-то странные мысли. Никогда не доводилось мне размышлять о подобных вещах, но, видно, таилось что-то во мне, лежало до поры в одной из пещер подсознания — и вот теперь пробудилось, вылезло из пещеры, из темноты, поднялось из глубин, обрело форму и стало отчетливым.
   Я любил свою работу, она была для меня интересной, но вот что думалось мне сейчас, в авто, мчащемся к нуль-порту: наверное, в жизни каждого человека бывает такая граница, за которой наступает состояние какой-то полуобреченности и приходит понимание, что лучшего уже не будет, что ты просто продолжаешь кружить по спирали, монотонно и, в общем-то, бессмысленно, а витки спирали все сужаются и сужаются, и все ближе финальная точка этого монотонного безнадежного вращения. Безнадежная монотонность… Монотонная безнадежность… И при всей этой монотонности вращение все-таки неудержимо, хотя и плавно, ускоряется к концу спирали. Все быстрее проходят годы-витки, все ближе финал. И вот тут-то, перейдя незримую границу, поневоле начинаешь думать, что за этой жизнью должно быть, непременно должно быть что-то еще; иначе тот, кто придумал наше бытие, либо глуп, либо жесток. Но разве может Он быть глупым или жестоким?..
   Значит — все впереди? Спираль, сузившись до размеров точки, вывернется наизнанку и начнет расширяться, и бытие твое вновь заскользит по виткам все выше и медленнее — до противоположного ее конца и нового выворота… Или же вообще не будет никогда предела все расширяющимся и расширяющимся виткам?..
   Это были не мои мысли. То, что представилось мне в спешащем авто, никак не могло быть моими мыслями. Я еще не дошел до своей границы и не думал еще ни о чем таком… Это было знание, долетевшее из будущего… или оставшееся от прошлого…
   Что-то не в порядке было у меня с головой, но все-таки основа прослеживалась без труда: не о монотонности жизни на самом деле думал я; на самом деле я думал именно о безнадежности и финальной точке, и думал я об этом, потому что знал: Славия обречена. Славия умрет. Вот главное, а все остальное — туман, скрывающий направление удара.
   Вот! Я выпустил на волю самую главную мысль, я позволил оформиться самой главной и единственной мысли, позволил ей вырваться из хаоса других, маскирующих мыслей — и, стиснув зубы, остановил авто и уронил голову на щиток управления, застонав от боли. Не физической, а той, другой, которая гораздо страшней…
   Я не предполагал — я знал; я вновь, как это случалось уже не раз, воспринимал сигналы из будущего… Я знал: Славия умрет.
   Проносились мимо авто, голубело небо, в траве лежали первые желтые листья. За десятками горизонтов готовилась к вторжению зима.
   И еще я знал другое, и готов был завыть от отчаяния. Я знал, почему Славия оказалась в зоне отдыха в Северных горах, у перевала, неподалеку от долины Кордильера. Я знал, почему она вслед за мной оказалась на Журавлиной Стае.
   Я все-таки завыл, молча, еще сильнее стиснув зубы, и выл долго, долго, долго…

25
ЖУРАВЛИНАЯ СТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ ПОСЛАНИЕ

   Не в силах моих было провести несколько часов в ожидании нуль-переброски на Журавлиную Стаю, поэтому я поступил по-другому. Изучив схему-расписание всех перебросок в Ассоциации, я выбрал рейс на Черный Дрозд, а оттуда, не выходя из тамошнего нуль-порта, переместился на Фламинго. И уже с Фламинго, прыгая, как космический кенгуру, от звезды к звезде, добрался до Журавлиной Стаи. Такой вариант был, в общем-то, не самым удачным, потому что мое прибытие пришлось на глубокую ночь — но я просто не мог бездействовать.
   Вместо флаерокиба я решил воспользоваться прокатным авто. Авто — это часов шесть езды до Мериды-Гвадианы, и значит, я приеду утром и не надо будет среди ночи поднимать с постели Флориана Дюранти или Данни Барка. А в больницу ночью меня все равно никто не пустил бы…
   С авто все решилось без проблем и вскоре я, оставив позади нуль-порт с разноцветными огнями магазинчиков и кафе, углубился в темноту — одинокий человек, ведущий авто по прямому шоссе под беззвездным, забывшимся в тяжелом сне небом. Передав управление автеру, я скорчился на сиденье, стараясь хотя бы задремать. Наверное, это мне в конце концов удалось, потому что, открыв глаза, я обнаружил, что мрак слегка поредел, не в силах больше удерживать натиск рассвета.
   Придорожные деревья, полосы кустарника; иногда, в отдалении, какие-то одинокие огоньки; плавный спуск в низину — плавный подъем… Выскочило откуда-то встречное авто, пронеслось мимо — и в окне его я успел заметить Славию, целую и невредимую Славию, живую и здоровую Славию, задумчивую, как всегда… Она тоже заметила меня — и улыбнулась, и улыбка ее вышла печальной…
   «Подожди!» — попытался крикнуть я — и очнулся от собственного стона. Серый безрадостный рассвет занимался над Журавлиной Стаей.
   Некоторое время я пытался понять, что же такое необычное было в привидевшемся мне облике Славии — и наконец понял: ее одежда. Не брюки были на ней, и не юбка, а пышное длинное платье с кружевами, великолепное платье цвета рубина, похожее на одеяние королев и принцесс из детских книг.
   Безликое серое утро уже окончательно выдавило за горизонт остатки унылой ночи, когда я въехал в Мериду-Гвадиану. Сверяясь с маршруткой, я довольно быстро добрался до городского управления полиции, возле которого застыли в ожидании десятка два авто. Тревожно сжималось сердце, все вокруг было серым и тоскливым…
   Прим-ажан Флориан Дюранти словно ждал меня, стоя у окна в своем аккуратном кабинете, где каждая вещь имела собственное и единственно допустимое место. Рыжеволосая секунд-ажан Жанна Липсон, «Жанна секунд-ажанна», сидела в кресле у столика и пила кофе. Увидев меня, она поднялась, провела ладонями по бедрам, оправляя юбку, и во взгляде ее мне почудилось осуждение.
   — Здравствуйте, — сказал я, остановившись у двери.
   Флориан Дюранти повернулся от окна. Секунд-ажан Липсон молча кивнула. Вид у нее был недружелюбный. Ей-Богу, по-моему, она была уверена, что я во время первого посещения Журавлиной Стаи успел разбить сердце несчастной журавлинианки и та попыталась покончить с собой, бросившись в пропасть, когда я, отбывая назад, на Соколиную, не оставил ей никакой надежды на лучезарное будущее. «И вы, Грег, не лучше многих», — вот что говорил взгляд госпожи Липсон. Если только я не придавал ему то значение, которого не было и в помине.
   — Здравствуйте, господин Грег. — Флориан Дюранти подошел ко мне и мы пожали друг другу руки. — Я чувствовал, что вы вот-вот должны приехать. Мы получили распоряжение господина Суассара об этом нейролептике, без комментариев, но выводы сделать не так уж трудно. Тем более после предупреждения относительно господина Минотти. Хотя, честно говоря, просто в голове не укладывается… Неужели такое возможно?
   — Всему тому, что происходит в нашей реальности, совершенно безразлично, как мы к этому относимся и знаем ли мы о том, что происходит, — машинально ответил я, думая о другом.
   — И вам тоже безразлично, как другие относятся к вашим поступкам, господин Грег? — с вызовом спросила секунд-ажан Липсон.
   — Нет, не безразлично, — ответил я, выдерживая ее пронзительный взгляд. — Но я стараюсь не совершать неблаговидных поступков и, по-моему, мне это удается, госпожа секунд-ажан. Мне не в чем упрекнуть себя. Эта женщина… ее зовут Славией… мы жили… мы живем вместе. У нас все хорошо, понимаете? У нас все очень хорошо… В первый раз собираясь сюда, к вам, по поводу госпожи Карреро, я оставил ей записку. Написал, что буду здесь, на Журавлиной Стае, и скоро вернусь. Вот и все… Почему она тоже оказалась здесь — не знаю. Просто не знаю, госпожа Липсон.
   Ее взгляд немного смягчился.
   — Вот, это вам. — Флориан Дюранти протянул мне полупрозрачный сегмент аудиты.
   Чувствуя, как подступает к горлу едкий горячий комок, я взял послание Славии, в котором, возможно, находились ответы на многие вопросы. Но читать не стал. Мне нужно было увидеть ее. Успеть увидеть ее.
   — Как… это случилось? — с усилием спросил я.
   Прим-ажан начал рассказывать — мы так и остались стоять у двери, а госпожа Липсон — у столика с недопитым кофе, — и мне все представлялась та черно-синяя от кровоподтеков маска, то сотни раз исцелованное мной лицо, которое возникло на моем экране, ужасное в своей неподвижности и обреченности.
   Несчастье случилось в тот день, когда я был на Журавлиной Стае. Спустя час с небольшим после нашей погони за неизвестным, стрелявшим в сосновом лесу по моему авто. В результате опроса людей, видевших Славию в зоне отдыха у перевала, полиции удалось установить, что она зашла в один из ресторанчиков и купила аудиту — весьма распространенный носитель для всяких не очень срочных сообщений. Потом она поднялась по тропе на небольшое плато, где среди зарослей было несколько лужаек, и, вероятно, там наговорила свое послание. Поднявшись еще выше в горы, она прошла по довольно узкому карнизу над ущельем, выходящим в долину. Что случилось там, на карнизе? Кто-то столкнул ее вниз? Она оступилась? Или…
   По дну ущелья бежал ручей, берега его были усеяны мелкими камнями, сквозь которые пробивалась трава — это место прим-ажан Дюранти показал мне на экране. Боковая грань скалы почти отвесно уходила вниз, к ручью, и там, в монолите, находилась обширная и глубокая то ли естественная, то ли искусственная ниша, которую нельзя было увидеть сверху. С карниза ущелье казалось безлюдным; на самом же деле в этой нише, которую тоже показал мне Флориан Дюранти, размещался уютный ресторанчик на открытом воздухе десяток столиков, четыре десятка кресел-качалок, шум горного ручья, уединение, прекрасная кухня, щекочущее нервы ощущение легкой тревоги от осознания того, что ты сидишь под скалой, которая может внезапно осесть и раздавить тебя вместе с твоим бокалом.
   Славия упала прямо рядом со столиками. В это время в ресторанчике находились, кроме, хозяина, четверо посетителей — две молодые пары, вместе потягивающие вино. Хозяин моментально связался с пунктом скорой помощи, расположенным в зоне отдыха, и медицинский флаерокиб примчался на место происшествия буквально через две минуты. Уже на его борту разбившуюся Славию подключили к системе реанимации и доставили в реанимационный комплекс третьей городской больницы Мериды-Гвадианы — самого близкого к зоне отдыха лечебного учреждения. Пройди Славия по карнизу на три десятка шагов дальше, за поворот, — и ее, наверняка, обнаружили бы не так скоро. Вернее, ее тело…
   Молниеносность действий предотвратила ее гибель. Она продолжала жить. Пока…
   Я не стал прослушивать аудиту. Попросив Флориана Дюранти предупредить персонал реанимационного комплекса о моем визите, я собрался покинуть кабинет прим-ажана. Он с сочувствием смотрел на меня. Таким же был и взгляд госпожи Липсон.
   — Господин Грег, вы не уточняли, почему препарат называется «Льды Коцита»? — внезапно спросил Флориан Дюранти, когда я уже открыл дверь, собираясь выйти.
   — Наверное, название местности, — обернувшись, ответил я, не в силах оторваться от своих тяжелых мыслей. — Или имя владельца аутмаркета. Пока не выяснял. У вас что-то есть, Флориан?
   — Да, я навел справки. Это из Данте.
   — Из Данте? «Божественная комедия»?
   — Да, господин Грег.
   Имя великого поэта Земли было мне известно со школьных лет, но его поэму я никогда не читал. Знал только, что она считалась в свое время настоящим откровением, наиболее полной и красочной картиной потустороннего существования. Не раз высказывалось мнение, что великий землянин создал поэму отнюдь не силой воображения, а описал мир, который в действительности когда-то посетила его душа. Мир, существующий в иной реальности, но существующий…
   — Не читал, — честно признался я. — Но о кругах Ада знаю.
   — Я тоже не читал, — сказал Флориан Дюранти. — Помню только одно высказывание по этому поводу, не знаю чье: «Слава Данте пребудет вечно, ибо его не читают». В самую точку.
   — Так что такое «Льды Коцита»? Что-то связанное с Адом?
   — Коцит — это его девятый круг, — пояснил прим-ажан. — Ледяное озеро на дне воронки Ада. В центре Коцита стоит вмерзший в лед враг Господа нашего.
   — Значит, кто-то все же читает Данте, — сказал я. И вспомнил, что агент Свен Блутсберг в тот вечер в отеле «Сияющий» тоже говорил о названии транквилизатора. «Название хоть куда», — что-то в этом роде.
   Я вышел из здания полицейского управления, сел в авто и поехал в третью городскую больницу. Сказать, что на сердце у меня лежали тяжелые камни — значит, не сказать ничего. Не камни там лежали, а что-то такое… не знаю… Не знаю…
   Слова, сказанные напоследок прим-ажаном Дюранти почему-то произвели на меня гнетущее впечатление. Возможно, из-за моего совершенно угнетенного и подавленного состояния. Я вел авто словно во сне, лавируя между тенями, в которые превратилась реальность, и ощущая себя вброшенным в те самые Дантовы круги Ада, где страдают грешные души человеческие. Забавное название выбрали для аутмаркета его создатели, и препарат назвали тоже весьма забавно… Ледяное озеро Коцит на дне инферно… И возвышается над ледяной гладью тот, кто хотел престол свой поставить выше звезд Божиих, тот, кто возгордился, возжелал стать подобным Всевышнему, взойдя на высоты облачные, — и из друга превратился во врага…
   Боже, как тягостно было на душе!..
   Я пребывал в состоянии какого-то внутреннего окаменения и воспринимал действительность как затянувшийся сон, когда хочешь проснуться, вынырнуть из темных глубин к воздуху и свету — и не можешь это сделать. Ограда, почти полностью скрытая разросшимися ползучими цветами… Помещение привратников… Песчаные дорожки… Деревья и пруды… Знакомый серый еж, вновь убежавший от меня (или и не было никакого ежа?..) Длинный белый двухэтажный корпус в окружении сосен, шишки на влажной земле…
   Меня кто-то встретил, меня куда-то повели… И вот, за толстым стеклом, — странное механическое существо, конгломерат каких-то аппаратов, между которыми едва просматривается обнаженное тело, распростершееся на чем-то белом… Тело залито прозрачным раствором, тело совершенно неподвижно, и не видно лица — лицо скрыто под конусообразным белым колпаком, едва заметно подрагивающим… в такт биению сердца?.. в такт дыханию?.. То, что я вижу, вдавившись лбом в холодное стекло, никак не ассоциируется у меня со Славией, с той Славией, которую я знал, с той Славией, чье тело ласкали мои руки… То, что лежит за стеклом, не может быть моей Славией… Не может… Я все сильней вдавливаюсь в стекло и вдруг с пронзительной до боли отчетливостью осознаю, что там, под грудой аппаратов, лежит именно Славия… Я поворачиваюсь к кому-то в белом, с ярко-красным изображением змеи на груди, я молча смотрю на него — и тот, в белом, опускает глаза и говорит что-то о надежде и вере… Он говорит, что надо надеяться и верить, что нужно жить с надеждой и верой, а я мысленно добавляю, что нужно жить еще и с любовью — третьей сестрой этих двух, надо жить с любовью… Жить… Надо жить…