Страница:
Мы с ним спустились на лифте в вестибюль, вышли на улицу, затянутую пеленой дождя, и чуть ли не бегом направились к гостинице. Серый вид Илиона оставлял неприятный осадок в душе. Хотя дело здесь, пожалуй, было вовсе не в Илионе; просто в воздухе словно бы чувствовалось медленное, но неуклонное приближение идущей с Западного континента смерти. Антижизни.
Мы расположились в соседних номерах и я попросил Стана минут через десять-пятнадцать зайти ко мне. Заказал обед на двоих и собрался под душ, но тут прозвучал сигнал вызова.
С экрана на меня смотрел Патрис Бохарт. Он выглядел разозленным и слегка растерянным.
— Плохая новость, господин Грег, — хмуро процедил он. — Ковач умер. Сейчас окончательно выясняют, но впечатление такое, что у него просто остановилось сердце. Ни с того, ни с сего. А наши проморгали. — Он скрипнул зубами. — Думали, он просто спит. А теперь уже бесполезно… Еще утром, пока мы лазили по острову.
«Все, — подумал я. — Устранен помощник, не обеспечивший выполнение задачи. Все. Цепочка оборвалась… Уже ненужная цепочка».
— Мне кажется, это было неизбежно, Патрис, — успокоил я дубль-офицера. — Не первый случай. Вряд ли стоит кого-то винить.
Я не знал, живы ли еще те семеро коммивояжеров, но был уверен, что если и живы, то ненадолго.
Бохарт упрямо наклонил голову, сдвинул брови:
— Сейчас возьмемся за анализ данных мониторинга — все равно не уйдут!
— Давайте, Патрис, действуйте. — Я надеялся, что выгляжу не совсем уж безразличным.
Бохарт угрюмо кивнул и исчез с экрана.
Кошки скреблись у меня на душе. Хотелось сказать ему: «Брось, Патрис, бесполезное и бессмысленное это занятие, пустая трата времени», — но разве он послушает меня?
Я вздохнул и поплелся под душ. Долго стоял под холодными жесткими струями, ожесточенно тер виски, словно стараясь избавиться от странных воспоминаний — о том, чего не было?.. — а когда, полуголый, вернулся в комнату, там уже сидел Стан. Стол был уставлен тарелками, над тарелками вился пар и вкусно пахло едой.
— Наконец-то, — сказал Стан, поднимаясь с дивана. — Я уже извелся наедине с этими яствами; принесли-то еще час назад!
— Ну-ну, не преувеличивай. — Я принялся одеваться. — Садись и приступай. Надеюсь, что-то и мне перепадет.
Стана не пришлось приглашать еще раз. Он мгновенно сел за стол, и когда я присоединился к нему, две тарелки уже были пусты.
— Как ты? — спросил он, принимаясь за третью, с огромным куском рыбы, приправленной зеленью. — Как самочувствие? Может быть, к врачу?
— Все нормально. Обойдусь без врача. — Я придвинул к себе тарелку с золотистым бульоном, хотя не ощущал особенного аппетита. Бульон цвета того сияния… — Только что Бохарт был на связи. Сообщил, что Ковач все-таки ускользнул.
Стан перестаю жевать и недоуменно спросил:
— Как это ускользнул? Сбежал?
Прихлебывая бульон, я пересказал ему информацию Бохарта.
— Ясно-о, — после раздумья протянул Стан, отодвинул свою тарелку и поставил локти на стол. — Концы обрываются. Как же это они прозевали? — Он рассеянно потянулся к бокалу с соком, но, так и не добравшись до него, опустил руку. — Что ж, остаются другие варианты, правильно? Это ведь еще не тупик.
— Да, это не тупик, Стан, — согласно кивнул я. — Это просто конец пути. Конечная остановка. Дальше дороги нет, потому что она там просто не нужна; там, за конечной остановкой, ничего нет. Абсолютно ничего.
Рука Стана, вновь потянувшаяся было к бокалу, замерла в воздухе. Он изумленно смотрел на меня, и в какой-то момент это изумление превратилось в то самое беспокойство, которое уже было не так давно в его взгляде. На острове Ковача. В авиакаре. Он думал, что я все-таки нездоров.
Я сунул бокал в его застывшую над столом руку и усмехнулся. Я знал, что усмешка у меня получилась грустной.
— Со мной все в порядке, Стан. Никакого недомогания, никаких синдромов и навязчивых идей. Помнишь наш разговор в тот вечер, когда мы поминали Славию?
Глаза его чуть расширились, он машинально сделал глоток и кивнул.
— Помнишь, я сказал, что исхожу из самого худшего предположения?
Он, помедлив, вновь кивнул, поставил бокал и уперся кулаками в подбородок.
— Ну и?.. — В его вопросе послышался мне легкий оттенок сочувствия.
— Так вот, мое предположение оказалось верным. К сожалению.
Стан, не отрываясь, смотрел на меня. Теперь его взгляд был непонятным.
— Прежде чем приписывать мне какой-нибудь паранойяльный синдром, — сказал я, — выслушай меня. А потом сделаешь выводы. Согласен?
— Давай, Лео, — бесстрастным голосом отозвался мой напарник. — Выкладывай.
И я начал выкладывать. С того самого момента, как в пещере на острове Ковача я непроизвольно сделал шаг к багровому и золотистому отблескам. Мое описание Преддверия, может быть, не отличалось особой отчетливостью, потому что, во-первых, многое я не мог вспомнить еще тогда, находясь в инореальности; во-вторых, как я обнаружил только сейчас, из памяти постепенно стирались и те детали, которые, казалось, я не забуду никогда. Отпечаток Преддверия в моем сознании медленно исчезал, как исчезает след на песке. Тем не менее, основное пока помнилось.
Чем дольше я рассказывал, тем более мрачным становился мой напарник. Он давно отставил в сторону недопитый бокал и с усилием тер щеки, глядя мимо меня. Я старался не обращать внимания на его хмурый вид и все говорил и говорил, навалившись грудью на стол с остатками так и недоеденного нами то ли завтрака, то ли обеда.
Рассказывал я долго, но наконец завершил свое повествование и замолчал. И выжидающе взглянул на Стана. Он долго и сосредоточенно смотрел куда-то мне за спину, потом положил руки на стол, сплетя пальцы, и медленно, с расстановкой, произнес:
— Ну и что ты сам думаешь по этому поводу?
— Это все было в действительности, Стан. В другой, не нашей действительности, но — было. Хотя о многом из того, что сообщил мне Голос, я и сам думал еще раньше.
— Вот именно! — Стан выбросил в мою сторону указательный палец. — Вот именно, Лео! Это ты сам с собой говорил, и все твои видения — продукт подсознания. Они отразили твои мысли, о которых, возможно, ты и сам не подозревал — а в подсознании-то все откладывается, все! Переутомление, нервный срыв, напряженное ожидание чего-то подобного — ты ведь поверил в это, Лео, давно поверил! — и в результате получился такой вот винегрет. Ничего более, Лео, нич-чего более! Тебе нужно просто отдохнуть.
— А мне-то казалось, ты тоже поверил, Стан…
— Во что, Лео, во что? Тут не вера главное, а факты.
— Хорошо. — Я тоже положил руки на стол, придавив одной ладонью другую. — Давай проанализируем. Конечно, это в самом деле могло выплеснуться подсознание. Я уже обдумывая такую версию. Но Голос цитировал мне Библию. Именно цитировал, а не пересказывал. Я не помню таких цитат!
— Ну-у! — протянул Стан. — Ты хоть раз-то Библию читал, надеюсь.
— Читал. Но давно.
— Вот и ответ. — Стан откинулся на спинку стула и удовлетворенно развел руками. — Для подсознания безразлично, как давно ты что-либо слышал, видел или читал. Ничего не пропадает. Мне ли об этом говорить, тебе ли слушать, Лео!
— Ладно. Пойдем дальше. Моя старшая дочь со сказками для Грустного Малыша, уехавшая в Штутгарт — где это, кстати? Какой-то мустангер Билл, Мария в платке до бровей. Нет у меня никакой дочери, ни старшей, ни младшей. Я вообще детей еще не нажил! Во всяком случае, ничего о них не знаю.
— Скрытое подсознательное желание. Штутгарт — это на Земле. Крупный город. Так что ты мог о нем когда-то слышать или встречать в сводках.
— А все остальное — тоже подсознание?
— Безусловно, — лаконично отозвался Стан.
— Даже бред мраморной головы?
— Даже бред. Это не ее бред, это твой бред.
— А то, что земляне отравили собственную биосферу и погибли сотни лет назад? — продолжал упорствовать я. — А то, что мы — персонажи какой-то книги, которую читает Некто, существующий, в отличие от нас, реально?
— А это у тебя самого из книг и фильмов. Плюс фантазия, воображение. Лео, неубедительно все это, неубедительно, понимаешь? Ты, конечно, извини, но тебе, наверное, нужно все-таки обратиться к врачу. Психика — вещь тонкая, а при наших-то нагрузках да еще твоей теперешней ситуации она вполне могла дать сбой. Не ты первый, Лео. Сам знаешь, это дело поправимое.
— Допустим, убедил. Тогда пойдем еще дальше. Голос говорил, что при выходе из Преддверия возможен сдвиг во времени. Так вот, я прекрасно помню, что шагнул к стене того тупика, находясь спиной к Бохарту — а выбрался из Преддверия лицом к нему. Лицом, Стан! Он ослепил меня своим фонарем.
— Тебе уже было плохо, Лео, и ты просто не помнишь, как повернулся, — вновь невозмутимо разбил мой довод Стан.
В общем-то, со всеми этими опровержениями было трудно не согласиться; ничего более-менее убедительного я пока ему не преподнес. Но я продолжал, потому что уж коль идти, так идти до конца. Вспомнилось вдруг, что кто-то где-то когда-то сказал: «Если ты стал на путь, а он ложный — стой на нем, и он будет для тебя истиной»… Попробуем. И я очень сомневался, что путь мой ложный.
Я сказал:
— Вот еще один аргумент в доказательство того, что я вернулся из Преддверия по нашему времени на мгновение раньше, чем вошел: когда я, скажем так, провалился, Бохарт крикнул: «Куда вы, господин…» — конца фразы я уже не услышал. А первое, что я услышал, вернувшись, были его слова: «…вы, господин Грег?» С вопросительной интонацией. Сопоставь и увидишь, что я действительно оказался чуть сдвинутым во времени в прошлое. Или ты скажешь, это какое-то особенное эхо в той пещере? Или отнесешь на счет того, что у меня возникли неполадки со слухом и вообще с головой?
Стан мельком взглянул на меня и опустил глаза:
— Не обижайся, Лео, но, вероятно, это действительно так. Я привык верить фактам, а фактов пока нет. Есть только твои, чисто субъективные ощущения. Мы ведь с тобой «полы», а не кто-нибудь.
— А помнишь, что сказал Бохарт на острове, когда вы меня вытащили из пещеры? Он сказал, что у него в пещере тоже был какой-то заскок. Еще добавил про ночки бессонные… Припомни-ка, пожалуйста, Стан.
Стан сдвинул брови, вспоминая, потом неуверенно произнес:
— Ну да, было, кажется, что-то такое… И что отсюда следует?
— А знаешь, что он сказал, когда я вернулся из Преддверия? — с нажимом продолжал я. — Он сказал, что пора выметаться с острова; мол, чепуха всякая мерещиться начинает. И я знаю, какая именно чепуха! Он на мгновение увидел меня одновременно и со спины, и с лица, с реверса и аверса, так сказать. То есть действительно увидел какую-то чепуху. Давай спросим у него, Стан!
Стан с сомнением пожал плечами. Задумчиво покусал губы.
— Это уже кое-что, — наконец сказал он. — Кое-что, но не более. Бохарту действительно могло на миг что-то там почудиться, в темноте. На долю секунды.
— Тогда все мы друг другу только чудимся! — Я в сердцах отшвырнул тарелку. — Ты чудишься мне, я — тебе! Весь мир нам только чудится, а мы чудимся тому, кто читает книгу о нас!
— Не кипятись, Лео. — Стан примирительно поднял руки. — Посуда-то здесь при чем? Я же сказал, это кое-что. Возможно, Бохарт действительно подтвердит. Но понимаешь, этого слишком мало. Слишком зыбкое доказательство. Поставь себя на мое место и честно признайся: а ты бы поверил? Возможно, это и факт, но факт, который может быть истолкован по-разному, неоднозначно. Померещиться-то может всякое. Куст среди ночи нетрудно принять за человека…
— Ну да, или за зверя, — пробормотал я. Пример был расхожий.
— Или за зверя, — согласился мой напарник. — Говорил ведь Рональд: фронтир влияет. Почему бы и нет? Что мы знаем о влиянии фронтира на Серебристом Лебеде на психику? Тем более, находились-то мы совсем рядом с ним. Поэтому тебе обязательно надо к врачу, Лео. Сам сказал, что думаешь о близкой смерти. Разве это нормально? Разве было у тебя раньше такое?
— Это не я говорю, это Голос мне предсказал, — мрачно заметил я.
— Твой внутренний голос, — уточнил Стан.
Я нагнулся и поднял тарелку с пола. Я уже остыл и признал его абсолютную правоту. В конце концов, мы с ним действительно были «полами», а не кем-нибудь другим, и самым важным в работе считали неоспоримые доказательства. Не один шаткий факт, который и вправду можно истолковать по-разному, а доказательства. И желательно — побольше. Поболь…
Я так резко вскочил, что чуть не перевернул стол. Стан тоже поднялся с явным намерением схватить меня и обезвредить. Наверное, он подумал, что я начинаю впадать в буйство.
— Спокойно, Стан, я не собираюсь крушить мебель, — сказал я, направляясь к своей брошенной на кресло куртке. — Я просто хочу представить тебе еще одно доказательство. На этот раз вполне вещественное.
Стан, замерев, следил, как я вынимаю из внутреннего кармана куртки эманатор. Вид у него был хищный; ни дать ни взять зверь, почуявший добычу. Увидев в моих руках оружие, он подобрался, приготовившись или отпрыгнуть в сторону, или броситься на меня.
— Спокойно, — повторил я. — Я вполне вменяем. Эта боевая штуковина — мое доказательство.
Он немного расслабился, но продолжал настороженно следить за мной. Я медленно, не делая резких движений, держа эманатор дулом к себе, подошел к столу и положил оружие прямо на посуду.
— Вот, посмотри на индикатор.
Стан мгновенно схватил эманатор и отошел от стола.
— Ну? — Он все еще не понимал.
— Взгляни на индикатор расхода зарядов. Все мы получили полностью заряженное оружие, так? Никто из нас не сделал на острове ни одного выстрела. А вот я стрелял. Там, в Преддверии. В того бешеного левиафана. Где я еще мог стрелять и какие еще тебе нужны доказательства?
Стан медленно опустился в кресло и уставился на эманатор, словно видел подобное оружие впервые в жизни.
— Ты, конечно, можешь сказать, что у меня был неполный заряд, — продолжал я, наблюдая за ним. — Нo это нетрудно выяснить в управлении. Ты можешь сказать, что, когда мы прочесывали остров, на меня накатило и я открыл пальбу в ближайшей расселине. Но это, при желании, тоже можно проверить. Поискать на острове следы моей пальбы. И такая проверка представит все в истинном свете. И ты признаешь тогда мою правоту. Наконец, ты можешь прямо сейчас сказать мне: «Лео, ты прав».
Он долго-долго молчал и все крутил в руках эманатор. Потом поднял на меня глаза и тихо, почти с испугом, сказал:
— Это весомый аргумент, Лео. Это очень весомый аргумент… Я, конечно, проверю… но боюсь, что ты действительно прав… И что же нам теперь делать дальше?
Я внезапно ощутил страшную усталость. Не физическую, нет. Устала моя душа. Слишком сильные удары довелось ей испытать. Откровение о том, с каким врагом мы столкнулись. Откровение о том, кто такая Славия. Ее гибель… Откровение о том, что Леонардо-Валентину Грегу вскоре суждено покинуть этот мир.
— Не знаю, что нам делать дальше, — сказал я притихшему Стану. — Цепочка оборвалась навсегда, я в этом убежден, я даже не предполагаю, а просто знаю. Теперь нужно ожидать чего-то другого. Думаю, в первую очередь необходимо взяться за фронтир. Навалиться объединенными силами, это проблема не только Серебристого Лебедя. Завтра мертвая зона может появиться в любом другом мире. Идущая в наступление антижизнь… Кстати, название Диллин — тоже из книг или фильмов?
Стан пожал плечами:
— Теперь уже не знаю, что и сказать, Лео.
— Убедить мы, конечно, никого не сможем, — продолжал я. — Если даже ты с трудом поверил мне, то кто поверит нам? Сочтут ненормальными. Один эманатор — аргумент для тебя, ведь мы были вместе. Но не для других. Найдут десяток объяснений. Поэтому оставайся здесь, при Бохарте — пусть анализирует данные мониторинга, пусть добивается разрешения на прочесывание всего Лебедя. Присутствуй. А я возвращаюсь в Кремс. Возьму отпуск. Я действительно устал… и не могу заниматься бесполезным делом.
— Отдохни — и возьмемся за фронтир, — сказал Стан.
— Тут не только нам надо взяться. Тут нужны самые лучшие специалисты самых разных отраслей. Думаю, что эта сущность… Голос… все-таки сможет помочь. И не только он, должны быть и другие. Я чувствую… Возьмись, Стан, ну а я… — Я нашел в себе силы усмехнуться. — Видно будет. Он же предупредил, что у меня мало шансов…
— Мало — еще не значит, что их нет совсем, — тихо сказал Стан.
Тяжелой и усталой была моя душа. Я вдруг понял, что надеялся, втайне надеялся на то, что Стан в пух и прах разобьет мои доводы, и посещение Преддверия все-таки окажется не более чем причудливым созданием моей собственной психики. Нет, на деле вышло совсем не так.
И все же…
— Не хочу быть марионеткой, Стан! Не хочу быть персонажем книги. И умирать тоже не собираюсь. Но в Преддверии хотелось бы вновь побывать… Живым, а не мертвым… Встретить Славию… Постараться вытащить ее оттуда, упросить Голос, пусть поможет… Понимаешь?
Стан молчал.
— Ладно, — сказал я, — пойду-ка принесу чего-нибудь покрепче. Выпьем за мой отпуск. А к Бохарту сегодня можешь не ходить, они там и без тебя управятся. Согласен с таким деловым предложением?
Стан неуверенно кивнул.
ИЗ КНИГИ
Мы расположились в соседних номерах и я попросил Стана минут через десять-пятнадцать зайти ко мне. Заказал обед на двоих и собрался под душ, но тут прозвучал сигнал вызова.
С экрана на меня смотрел Патрис Бохарт. Он выглядел разозленным и слегка растерянным.
— Плохая новость, господин Грег, — хмуро процедил он. — Ковач умер. Сейчас окончательно выясняют, но впечатление такое, что у него просто остановилось сердце. Ни с того, ни с сего. А наши проморгали. — Он скрипнул зубами. — Думали, он просто спит. А теперь уже бесполезно… Еще утром, пока мы лазили по острову.
«Все, — подумал я. — Устранен помощник, не обеспечивший выполнение задачи. Все. Цепочка оборвалась… Уже ненужная цепочка».
— Мне кажется, это было неизбежно, Патрис, — успокоил я дубль-офицера. — Не первый случай. Вряд ли стоит кого-то винить.
Я не знал, живы ли еще те семеро коммивояжеров, но был уверен, что если и живы, то ненадолго.
Бохарт упрямо наклонил голову, сдвинул брови:
— Сейчас возьмемся за анализ данных мониторинга — все равно не уйдут!
— Давайте, Патрис, действуйте. — Я надеялся, что выгляжу не совсем уж безразличным.
Бохарт угрюмо кивнул и исчез с экрана.
Кошки скреблись у меня на душе. Хотелось сказать ему: «Брось, Патрис, бесполезное и бессмысленное это занятие, пустая трата времени», — но разве он послушает меня?
Я вздохнул и поплелся под душ. Долго стоял под холодными жесткими струями, ожесточенно тер виски, словно стараясь избавиться от странных воспоминаний — о том, чего не было?.. — а когда, полуголый, вернулся в комнату, там уже сидел Стан. Стол был уставлен тарелками, над тарелками вился пар и вкусно пахло едой.
— Наконец-то, — сказал Стан, поднимаясь с дивана. — Я уже извелся наедине с этими яствами; принесли-то еще час назад!
— Ну-ну, не преувеличивай. — Я принялся одеваться. — Садись и приступай. Надеюсь, что-то и мне перепадет.
Стана не пришлось приглашать еще раз. Он мгновенно сел за стол, и когда я присоединился к нему, две тарелки уже были пусты.
— Как ты? — спросил он, принимаясь за третью, с огромным куском рыбы, приправленной зеленью. — Как самочувствие? Может быть, к врачу?
— Все нормально. Обойдусь без врача. — Я придвинул к себе тарелку с золотистым бульоном, хотя не ощущал особенного аппетита. Бульон цвета того сияния… — Только что Бохарт был на связи. Сообщил, что Ковач все-таки ускользнул.
Стан перестаю жевать и недоуменно спросил:
— Как это ускользнул? Сбежал?
Прихлебывая бульон, я пересказал ему информацию Бохарта.
— Ясно-о, — после раздумья протянул Стан, отодвинул свою тарелку и поставил локти на стол. — Концы обрываются. Как же это они прозевали? — Он рассеянно потянулся к бокалу с соком, но, так и не добравшись до него, опустил руку. — Что ж, остаются другие варианты, правильно? Это ведь еще не тупик.
— Да, это не тупик, Стан, — согласно кивнул я. — Это просто конец пути. Конечная остановка. Дальше дороги нет, потому что она там просто не нужна; там, за конечной остановкой, ничего нет. Абсолютно ничего.
Рука Стана, вновь потянувшаяся было к бокалу, замерла в воздухе. Он изумленно смотрел на меня, и в какой-то момент это изумление превратилось в то самое беспокойство, которое уже было не так давно в его взгляде. На острове Ковача. В авиакаре. Он думал, что я все-таки нездоров.
Я сунул бокал в его застывшую над столом руку и усмехнулся. Я знал, что усмешка у меня получилась грустной.
— Со мной все в порядке, Стан. Никакого недомогания, никаких синдромов и навязчивых идей. Помнишь наш разговор в тот вечер, когда мы поминали Славию?
Глаза его чуть расширились, он машинально сделал глоток и кивнул.
— Помнишь, я сказал, что исхожу из самого худшего предположения?
Он, помедлив, вновь кивнул, поставил бокал и уперся кулаками в подбородок.
— Ну и?.. — В его вопросе послышался мне легкий оттенок сочувствия.
— Так вот, мое предположение оказалось верным. К сожалению.
Стан, не отрываясь, смотрел на меня. Теперь его взгляд был непонятным.
— Прежде чем приписывать мне какой-нибудь паранойяльный синдром, — сказал я, — выслушай меня. А потом сделаешь выводы. Согласен?
— Давай, Лео, — бесстрастным голосом отозвался мой напарник. — Выкладывай.
И я начал выкладывать. С того самого момента, как в пещере на острове Ковача я непроизвольно сделал шаг к багровому и золотистому отблескам. Мое описание Преддверия, может быть, не отличалось особой отчетливостью, потому что, во-первых, многое я не мог вспомнить еще тогда, находясь в инореальности; во-вторых, как я обнаружил только сейчас, из памяти постепенно стирались и те детали, которые, казалось, я не забуду никогда. Отпечаток Преддверия в моем сознании медленно исчезал, как исчезает след на песке. Тем не менее, основное пока помнилось.
Чем дольше я рассказывал, тем более мрачным становился мой напарник. Он давно отставил в сторону недопитый бокал и с усилием тер щеки, глядя мимо меня. Я старался не обращать внимания на его хмурый вид и все говорил и говорил, навалившись грудью на стол с остатками так и недоеденного нами то ли завтрака, то ли обеда.
Рассказывал я долго, но наконец завершил свое повествование и замолчал. И выжидающе взглянул на Стана. Он долго и сосредоточенно смотрел куда-то мне за спину, потом положил руки на стол, сплетя пальцы, и медленно, с расстановкой, произнес:
— Ну и что ты сам думаешь по этому поводу?
— Это все было в действительности, Стан. В другой, не нашей действительности, но — было. Хотя о многом из того, что сообщил мне Голос, я и сам думал еще раньше.
— Вот именно! — Стан выбросил в мою сторону указательный палец. — Вот именно, Лео! Это ты сам с собой говорил, и все твои видения — продукт подсознания. Они отразили твои мысли, о которых, возможно, ты и сам не подозревал — а в подсознании-то все откладывается, все! Переутомление, нервный срыв, напряженное ожидание чего-то подобного — ты ведь поверил в это, Лео, давно поверил! — и в результате получился такой вот винегрет. Ничего более, Лео, нич-чего более! Тебе нужно просто отдохнуть.
— А мне-то казалось, ты тоже поверил, Стан…
— Во что, Лео, во что? Тут не вера главное, а факты.
— Хорошо. — Я тоже положил руки на стол, придавив одной ладонью другую. — Давай проанализируем. Конечно, это в самом деле могло выплеснуться подсознание. Я уже обдумывая такую версию. Но Голос цитировал мне Библию. Именно цитировал, а не пересказывал. Я не помню таких цитат!
— Ну-у! — протянул Стан. — Ты хоть раз-то Библию читал, надеюсь.
— Читал. Но давно.
— Вот и ответ. — Стан откинулся на спинку стула и удовлетворенно развел руками. — Для подсознания безразлично, как давно ты что-либо слышал, видел или читал. Ничего не пропадает. Мне ли об этом говорить, тебе ли слушать, Лео!
— Ладно. Пойдем дальше. Моя старшая дочь со сказками для Грустного Малыша, уехавшая в Штутгарт — где это, кстати? Какой-то мустангер Билл, Мария в платке до бровей. Нет у меня никакой дочери, ни старшей, ни младшей. Я вообще детей еще не нажил! Во всяком случае, ничего о них не знаю.
— Скрытое подсознательное желание. Штутгарт — это на Земле. Крупный город. Так что ты мог о нем когда-то слышать или встречать в сводках.
— А все остальное — тоже подсознание?
— Безусловно, — лаконично отозвался Стан.
— Даже бред мраморной головы?
— Даже бред. Это не ее бред, это твой бред.
— А то, что земляне отравили собственную биосферу и погибли сотни лет назад? — продолжал упорствовать я. — А то, что мы — персонажи какой-то книги, которую читает Некто, существующий, в отличие от нас, реально?
— А это у тебя самого из книг и фильмов. Плюс фантазия, воображение. Лео, неубедительно все это, неубедительно, понимаешь? Ты, конечно, извини, но тебе, наверное, нужно все-таки обратиться к врачу. Психика — вещь тонкая, а при наших-то нагрузках да еще твоей теперешней ситуации она вполне могла дать сбой. Не ты первый, Лео. Сам знаешь, это дело поправимое.
— Допустим, убедил. Тогда пойдем еще дальше. Голос говорил, что при выходе из Преддверия возможен сдвиг во времени. Так вот, я прекрасно помню, что шагнул к стене того тупика, находясь спиной к Бохарту — а выбрался из Преддверия лицом к нему. Лицом, Стан! Он ослепил меня своим фонарем.
— Тебе уже было плохо, Лео, и ты просто не помнишь, как повернулся, — вновь невозмутимо разбил мой довод Стан.
В общем-то, со всеми этими опровержениями было трудно не согласиться; ничего более-менее убедительного я пока ему не преподнес. Но я продолжал, потому что уж коль идти, так идти до конца. Вспомнилось вдруг, что кто-то где-то когда-то сказал: «Если ты стал на путь, а он ложный — стой на нем, и он будет для тебя истиной»… Попробуем. И я очень сомневался, что путь мой ложный.
Я сказал:
— Вот еще один аргумент в доказательство того, что я вернулся из Преддверия по нашему времени на мгновение раньше, чем вошел: когда я, скажем так, провалился, Бохарт крикнул: «Куда вы, господин…» — конца фразы я уже не услышал. А первое, что я услышал, вернувшись, были его слова: «…вы, господин Грег?» С вопросительной интонацией. Сопоставь и увидишь, что я действительно оказался чуть сдвинутым во времени в прошлое. Или ты скажешь, это какое-то особенное эхо в той пещере? Или отнесешь на счет того, что у меня возникли неполадки со слухом и вообще с головой?
Стан мельком взглянул на меня и опустил глаза:
— Не обижайся, Лео, но, вероятно, это действительно так. Я привык верить фактам, а фактов пока нет. Есть только твои, чисто субъективные ощущения. Мы ведь с тобой «полы», а не кто-нибудь.
— А помнишь, что сказал Бохарт на острове, когда вы меня вытащили из пещеры? Он сказал, что у него в пещере тоже был какой-то заскок. Еще добавил про ночки бессонные… Припомни-ка, пожалуйста, Стан.
Стан сдвинул брови, вспоминая, потом неуверенно произнес:
— Ну да, было, кажется, что-то такое… И что отсюда следует?
— А знаешь, что он сказал, когда я вернулся из Преддверия? — с нажимом продолжал я. — Он сказал, что пора выметаться с острова; мол, чепуха всякая мерещиться начинает. И я знаю, какая именно чепуха! Он на мгновение увидел меня одновременно и со спины, и с лица, с реверса и аверса, так сказать. То есть действительно увидел какую-то чепуху. Давай спросим у него, Стан!
Стан с сомнением пожал плечами. Задумчиво покусал губы.
— Это уже кое-что, — наконец сказал он. — Кое-что, но не более. Бохарту действительно могло на миг что-то там почудиться, в темноте. На долю секунды.
— Тогда все мы друг другу только чудимся! — Я в сердцах отшвырнул тарелку. — Ты чудишься мне, я — тебе! Весь мир нам только чудится, а мы чудимся тому, кто читает книгу о нас!
— Не кипятись, Лео. — Стан примирительно поднял руки. — Посуда-то здесь при чем? Я же сказал, это кое-что. Возможно, Бохарт действительно подтвердит. Но понимаешь, этого слишком мало. Слишком зыбкое доказательство. Поставь себя на мое место и честно признайся: а ты бы поверил? Возможно, это и факт, но факт, который может быть истолкован по-разному, неоднозначно. Померещиться-то может всякое. Куст среди ночи нетрудно принять за человека…
— Ну да, или за зверя, — пробормотал я. Пример был расхожий.
— Или за зверя, — согласился мой напарник. — Говорил ведь Рональд: фронтир влияет. Почему бы и нет? Что мы знаем о влиянии фронтира на Серебристом Лебеде на психику? Тем более, находились-то мы совсем рядом с ним. Поэтому тебе обязательно надо к врачу, Лео. Сам сказал, что думаешь о близкой смерти. Разве это нормально? Разве было у тебя раньше такое?
— Это не я говорю, это Голос мне предсказал, — мрачно заметил я.
— Твой внутренний голос, — уточнил Стан.
Я нагнулся и поднял тарелку с пола. Я уже остыл и признал его абсолютную правоту. В конце концов, мы с ним действительно были «полами», а не кем-нибудь другим, и самым важным в работе считали неоспоримые доказательства. Не один шаткий факт, который и вправду можно истолковать по-разному, а доказательства. И желательно — побольше. Поболь…
Я так резко вскочил, что чуть не перевернул стол. Стан тоже поднялся с явным намерением схватить меня и обезвредить. Наверное, он подумал, что я начинаю впадать в буйство.
— Спокойно, Стан, я не собираюсь крушить мебель, — сказал я, направляясь к своей брошенной на кресло куртке. — Я просто хочу представить тебе еще одно доказательство. На этот раз вполне вещественное.
Стан, замерев, следил, как я вынимаю из внутреннего кармана куртки эманатор. Вид у него был хищный; ни дать ни взять зверь, почуявший добычу. Увидев в моих руках оружие, он подобрался, приготовившись или отпрыгнуть в сторону, или броситься на меня.
— Спокойно, — повторил я. — Я вполне вменяем. Эта боевая штуковина — мое доказательство.
Он немного расслабился, но продолжал настороженно следить за мной. Я медленно, не делая резких движений, держа эманатор дулом к себе, подошел к столу и положил оружие прямо на посуду.
— Вот, посмотри на индикатор.
Стан мгновенно схватил эманатор и отошел от стола.
— Ну? — Он все еще не понимал.
— Взгляни на индикатор расхода зарядов. Все мы получили полностью заряженное оружие, так? Никто из нас не сделал на острове ни одного выстрела. А вот я стрелял. Там, в Преддверии. В того бешеного левиафана. Где я еще мог стрелять и какие еще тебе нужны доказательства?
Стан медленно опустился в кресло и уставился на эманатор, словно видел подобное оружие впервые в жизни.
— Ты, конечно, можешь сказать, что у меня был неполный заряд, — продолжал я, наблюдая за ним. — Нo это нетрудно выяснить в управлении. Ты можешь сказать, что, когда мы прочесывали остров, на меня накатило и я открыл пальбу в ближайшей расселине. Но это, при желании, тоже можно проверить. Поискать на острове следы моей пальбы. И такая проверка представит все в истинном свете. И ты признаешь тогда мою правоту. Наконец, ты можешь прямо сейчас сказать мне: «Лео, ты прав».
Он долго-долго молчал и все крутил в руках эманатор. Потом поднял на меня глаза и тихо, почти с испугом, сказал:
— Это весомый аргумент, Лео. Это очень весомый аргумент… Я, конечно, проверю… но боюсь, что ты действительно прав… И что же нам теперь делать дальше?
Я внезапно ощутил страшную усталость. Не физическую, нет. Устала моя душа. Слишком сильные удары довелось ей испытать. Откровение о том, с каким врагом мы столкнулись. Откровение о том, кто такая Славия. Ее гибель… Откровение о том, что Леонардо-Валентину Грегу вскоре суждено покинуть этот мир.
— Не знаю, что нам делать дальше, — сказал я притихшему Стану. — Цепочка оборвалась навсегда, я в этом убежден, я даже не предполагаю, а просто знаю. Теперь нужно ожидать чего-то другого. Думаю, в первую очередь необходимо взяться за фронтир. Навалиться объединенными силами, это проблема не только Серебристого Лебедя. Завтра мертвая зона может появиться в любом другом мире. Идущая в наступление антижизнь… Кстати, название Диллин — тоже из книг или фильмов?
Стан пожал плечами:
— Теперь уже не знаю, что и сказать, Лео.
— Убедить мы, конечно, никого не сможем, — продолжал я. — Если даже ты с трудом поверил мне, то кто поверит нам? Сочтут ненормальными. Один эманатор — аргумент для тебя, ведь мы были вместе. Но не для других. Найдут десяток объяснений. Поэтому оставайся здесь, при Бохарте — пусть анализирует данные мониторинга, пусть добивается разрешения на прочесывание всего Лебедя. Присутствуй. А я возвращаюсь в Кремс. Возьму отпуск. Я действительно устал… и не могу заниматься бесполезным делом.
— Отдохни — и возьмемся за фронтир, — сказал Стан.
— Тут не только нам надо взяться. Тут нужны самые лучшие специалисты самых разных отраслей. Думаю, что эта сущность… Голос… все-таки сможет помочь. И не только он, должны быть и другие. Я чувствую… Возьмись, Стан, ну а я… — Я нашел в себе силы усмехнуться. — Видно будет. Он же предупредил, что у меня мало шансов…
— Мало — еще не значит, что их нет совсем, — тихо сказал Стан.
Тяжелой и усталой была моя душа. Я вдруг понял, что надеялся, втайне надеялся на то, что Стан в пух и прах разобьет мои доводы, и посещение Преддверия все-таки окажется не более чем причудливым созданием моей собственной психики. Нет, на деле вышло совсем не так.
И все же…
— Не хочу быть марионеткой, Стан! Не хочу быть персонажем книги. И умирать тоже не собираюсь. Но в Преддверии хотелось бы вновь побывать… Живым, а не мертвым… Встретить Славию… Постараться вытащить ее оттуда, упросить Голос, пусть поможет… Понимаешь?
Стан молчал.
— Ладно, — сказал я, — пойду-ка принесу чего-нибудь покрепче. Выпьем за мой отпуск. А к Бохарту сегодня можешь не ходить, они там и без тебя управятся. Согласен с таким деловым предложением?
Стан неуверенно кивнул.
ИЗ КНИГИ
«Он стоял на краю обрыва и задумчиво смотрел вниз, на россыпь больших плоских камней, покрытых фиолетовыми пятнами лишайника. Над обрывом нависали разлапистые ветви альбасосен; их длинные зеленые иглы плотно прилегали одна к другой, словно были старательно причесаны каким-нибудь заботливым духом этих мест. Сосны дружным широким потоком стекали к обрыву с длинного пологого склона. За склоном, вдалеке, закрывая прозрачное небо, застыли горы. Зеленый пояс сосен обрывался на полпути к вершинам, и выше господствовала серость лишенных растительности скал. Длинные снежные языки нарушали своей белизной серое однообразие, а в вышине, на вершинах, царил сплошной белый цвет — цвет льда и снега, цвет чистоты и незапятнанных надежд, добрых замыслов и благородных побуждений.
По другую сторону обрыва, за россыпью камней, сосны постепенно редели, разбегались по склону, плавно ускользающему вдаль, в тихую сонную долину, где уютно устроился городок с ровными неширокими улицами и аккуратными домами в окружении садов.
Спокойное солнце сияло в прозрачной голубизне — яркий цветок на небесных полях. Пропахший хвоей воздух был неподвижен, но сосны еле слышно шуршали, словно вели бесконечный разговор.
«Почему меня так тянет сюда, к этому обрыву? — думал он, не в силах отвести взгляда от лежащих внизу камней. — Почему постоянно хочется, раскинув руки, упасть в пустоту, рассечь телом прозрачный воздух, но не взмыть, не воспарить к далекому небу, а рухнуть на камни и остаться там навсегда, в безлюдье и безмолвии?..»
Он знал, что тяга эта не случайна, он знал, что подчиняется пророчеству неведомого Голоса и рано или поздно сделает шаг в пустоту. Как Славия…
И в который раз он пересилил себя и отшатнулся от края обрыва. Поднялся вверх по склону, ступая по мягкому покрову сухих сосновых иголок — их бурый ковер был с детства знаком ему, — сел у шершавого ствола и обхватил руками поднятые колени.
Над горами и долиной распахнула необъятные крылья тишина, и в тишине перешептывались, перешептывались, перешептывались альпийские сосны Альбатроса.
Он был на Альбатросе восьмые сутки. Жил в родительском доме, в той самой комнате, которая когда-то была его комнатой, и где до сих пор сохранились его детские игрушки. Он вставал по утрам и уходил в горы или бродил по долине, или просто сидел у окна или на веранде, глядя на снежные вершины далеких Альп. Делать ничего не хотелось, и думать тоже. Вообще ничего не хотелось. Даже навестить двух своих чудесных дедов — Леонардо и Валентина. Постоянно тянуло к обрыву, словно там, на покрытых лишайником камнях, ожидало его какое-то чудесное преображение.
Родители, чувствуя его состояние, не докучали расспросами; им было достаточно того, что их сын наконец-то вернулся. Надолго ли? Они не решались спрашивать, а он ничего не говорил, потому что и сам не знал.
Возможно, теперь это зависело и не от него…
Оставив Станислава Лешко на Серебристом Лебеде, он вернулся на Соколиную и, не заезжая домой, направился в Унипол, к Кондору. И с ходу, без всяких объяснений, попросился в отпуск. Вероятно, вид у него был такой, что Кондор не стал ни о чем расспрашивать, только уточнил: «Надолго, Лео?» Он в ответ пожал плечами. «Где тебя искать в случае чего?» — «На Альбатросе, у родителей», — ответил он. Его действительно тянуло домой. Как перед смертью — повидаться в последний раз…
Он даже не встретился со своими парнями, не похлопал по плечу Валентина. Заехал домой, побродил по тихой квартире, собрал вещи, положил в карман аудиту Славии. Потом на прощание посидел в кафе «Якорь на дне», послушал «Альбатроса» в исполнении Джулио Понти. Бесцельно поездил по улицам Кремса и направился в нуль-порт.
И вот — Альбатрос, тихий городок в предгорьях Альп, родной дом, отец и мама… Поросший соснами склон… Обрыв… Пустота… Камни внизу…
Неужели сбудется пророчество?
Он резко встал с подстилки из сосновых игл и размашисто зашагал по склону вдоль обрыва к тропинке, ведущей вниз. Тропинка вливалась в дорогу, а дорога шла в городок, старая дорога, по которой давно почти никто не ездил; новая зона туризма находилась далеко в стороне.
«Не выйдет! — думал он, яростно расталкивая ветви сосен. — Ничего у вас не выйдет! Не дождетесь моей смерти! — Он и сам не знал, кого имеет в виду. — Да, те, на Лебеде, оказались слабаками, подчинились неведомой силе и сами оборвали свою жизнь. Но со мной такое не пройдет… Я Леонардо-Валентин Грег, слышите, вы? Я сильный, я не поддамся! Отдышусь немного — и за работу. Ничего у вас не получится, как ни старайтесь!..»
Он почти бежал, заставляя себя не глядеть в сторону обрыва. Выбрался на тропинку, смахнул с брюк сухую хвою и, успокаиваясь и замедляя шаги, пошел к городку.
На чистых улицах было тихо и безлюдно. Почти все жители городка каждое утро уезжали в расположенный неподалеку большой город Вифлеем и возвращались только к вечеру. Городок превратился в место проживания и отдыха, хотя раньше здесь все было по-другому; Грег помнил это — ведь на улицах, по которым он шел сейчас, прошло его детство. А теперь даже школы не было в городке.
Пройдя по дорожке мимо ветвистых яблонь, он открыл дверь двухэтажного дома с верандой, протянувшейся через весь фасад на уровне второго этажа. Поднялся по лестнице в свою комнату, сел в кресло-качалку у окна, выходящего на горы, и закрыл глаза. Он вдыхал знакомые запахи детства, которые, оказывается, не выветрились за долгие годы, он вспоминал себя — и сердце его сжималось от какого-то горьковато-сладкого щемящего чувства, имя которому — память…
В этом чувстве можно было захлебнуться, утонуть, в это чувство можно было уйти без возврата, погрузиться в него, как в бездну… унестись за пределы действительности… раствориться в нем… Его нельзя было надолго впускать в сердце. Грег знал, чем грозит такое отрешение, поэтому, глубоко вздохнув, открыл глаза. Прямо перед ним было окно. Вдали виднелся поросший соснами склон, и проходила через склон скрытая деревьями роковая черта — край обрыва. Этот край, эта роковая черта даже отсюда тянула к себе, хотя обрыв нельзя было увидеть из комнаты окруженного садом дома, из комнаты, пропитанной запахами детства. Грег чувствовал ее, роковую черту, постоянно чувствовал ее…
Он опять вздохнул, встал и повернулся спиной к окну. И только сейчас заметил, что в углу экрана его старинного школьного компа мерцает зеленый огонек. Кто-то передал сообщение на этот комп, и теперь огонек упорно и неустанно мигал, стараясь привлечь внимание адресата.
Грег ласково похлопал старого забытого друга по гладкому боку, придвинул ногой стул и сел, и с неудовольствием подумал, что это, конечно же, добрались до него из Кремса. Ни у мамы, ни у отца не было повода беспокоить его — до их возвращения из Вифлеема оставалось не так уж много времени. Нет, это явно из Унипола, решил он. Хотя, может быть, сообщение адресовано родителям — просто параллельно перебросили и на этот комп…
Как оказалось, сообщение было направлено еще утром, когда он ходил к озеру; посидел на берегу, поплавал, пытался устроить подводную охоту без всяких технических средств — и поймал-таки двух медлительных рыбин с колючими плавниками, и отпустил их восвояси. Он читал ползущие по экрану строчки сообщения и чувствовал, как неприятный холодок пробирается по спине.
Сообщение было от Стана. Стан по-прежнему находился на Серебристом Лебеде в компании Патриса Бохарта и его парней, и не терял времени даром. Он расспросил Бохарта, что же тому все-таки привиделось в той пещере — и не получил никакого вразумительного ответа. Патрис Бохарт заявил (как сообщал Стан), что он сам не знает, что именно ему почудилось. И почудилось ли вообще.
Стан успел сделать и другое: он организовал еще одну вылазку на остров Ковача… и обнаружил там скалы, сплавившиеся под воздействием высоких температур… Произведя выстрелы из эманатора по соседним скалам, Стан констатировал идентичность повреждений. И конечно же, у него не оставалось сомнений, что при первом посещении острова на Грега таки накатило и он действительно, сам того не сознавая, открыл пальбу в одной из расселин своего сектора…
Анализ данных мониторинга, к сожалению, не дал никаких результатов, сообщал Станислав Лешко. Теперь дело за прочесыванием всего Серебристого Лебедя, и решение об этом будет вот-вот принято. Все семь коммивояжеров скоропостижно скончались, разделив судьбу Лайоша Ковача.
По другую сторону обрыва, за россыпью камней, сосны постепенно редели, разбегались по склону, плавно ускользающему вдаль, в тихую сонную долину, где уютно устроился городок с ровными неширокими улицами и аккуратными домами в окружении садов.
Спокойное солнце сияло в прозрачной голубизне — яркий цветок на небесных полях. Пропахший хвоей воздух был неподвижен, но сосны еле слышно шуршали, словно вели бесконечный разговор.
«Почему меня так тянет сюда, к этому обрыву? — думал он, не в силах отвести взгляда от лежащих внизу камней. — Почему постоянно хочется, раскинув руки, упасть в пустоту, рассечь телом прозрачный воздух, но не взмыть, не воспарить к далекому небу, а рухнуть на камни и остаться там навсегда, в безлюдье и безмолвии?..»
Он знал, что тяга эта не случайна, он знал, что подчиняется пророчеству неведомого Голоса и рано или поздно сделает шаг в пустоту. Как Славия…
И в который раз он пересилил себя и отшатнулся от края обрыва. Поднялся вверх по склону, ступая по мягкому покрову сухих сосновых иголок — их бурый ковер был с детства знаком ему, — сел у шершавого ствола и обхватил руками поднятые колени.
Над горами и долиной распахнула необъятные крылья тишина, и в тишине перешептывались, перешептывались, перешептывались альпийские сосны Альбатроса.
Он был на Альбатросе восьмые сутки. Жил в родительском доме, в той самой комнате, которая когда-то была его комнатой, и где до сих пор сохранились его детские игрушки. Он вставал по утрам и уходил в горы или бродил по долине, или просто сидел у окна или на веранде, глядя на снежные вершины далеких Альп. Делать ничего не хотелось, и думать тоже. Вообще ничего не хотелось. Даже навестить двух своих чудесных дедов — Леонардо и Валентина. Постоянно тянуло к обрыву, словно там, на покрытых лишайником камнях, ожидало его какое-то чудесное преображение.
Родители, чувствуя его состояние, не докучали расспросами; им было достаточно того, что их сын наконец-то вернулся. Надолго ли? Они не решались спрашивать, а он ничего не говорил, потому что и сам не знал.
Возможно, теперь это зависело и не от него…
Оставив Станислава Лешко на Серебристом Лебеде, он вернулся на Соколиную и, не заезжая домой, направился в Унипол, к Кондору. И с ходу, без всяких объяснений, попросился в отпуск. Вероятно, вид у него был такой, что Кондор не стал ни о чем расспрашивать, только уточнил: «Надолго, Лео?» Он в ответ пожал плечами. «Где тебя искать в случае чего?» — «На Альбатросе, у родителей», — ответил он. Его действительно тянуло домой. Как перед смертью — повидаться в последний раз…
Он даже не встретился со своими парнями, не похлопал по плечу Валентина. Заехал домой, побродил по тихой квартире, собрал вещи, положил в карман аудиту Славии. Потом на прощание посидел в кафе «Якорь на дне», послушал «Альбатроса» в исполнении Джулио Понти. Бесцельно поездил по улицам Кремса и направился в нуль-порт.
И вот — Альбатрос, тихий городок в предгорьях Альп, родной дом, отец и мама… Поросший соснами склон… Обрыв… Пустота… Камни внизу…
Неужели сбудется пророчество?
Он резко встал с подстилки из сосновых игл и размашисто зашагал по склону вдоль обрыва к тропинке, ведущей вниз. Тропинка вливалась в дорогу, а дорога шла в городок, старая дорога, по которой давно почти никто не ездил; новая зона туризма находилась далеко в стороне.
«Не выйдет! — думал он, яростно расталкивая ветви сосен. — Ничего у вас не выйдет! Не дождетесь моей смерти! — Он и сам не знал, кого имеет в виду. — Да, те, на Лебеде, оказались слабаками, подчинились неведомой силе и сами оборвали свою жизнь. Но со мной такое не пройдет… Я Леонардо-Валентин Грег, слышите, вы? Я сильный, я не поддамся! Отдышусь немного — и за работу. Ничего у вас не получится, как ни старайтесь!..»
Он почти бежал, заставляя себя не глядеть в сторону обрыва. Выбрался на тропинку, смахнул с брюк сухую хвою и, успокаиваясь и замедляя шаги, пошел к городку.
На чистых улицах было тихо и безлюдно. Почти все жители городка каждое утро уезжали в расположенный неподалеку большой город Вифлеем и возвращались только к вечеру. Городок превратился в место проживания и отдыха, хотя раньше здесь все было по-другому; Грег помнил это — ведь на улицах, по которым он шел сейчас, прошло его детство. А теперь даже школы не было в городке.
Пройдя по дорожке мимо ветвистых яблонь, он открыл дверь двухэтажного дома с верандой, протянувшейся через весь фасад на уровне второго этажа. Поднялся по лестнице в свою комнату, сел в кресло-качалку у окна, выходящего на горы, и закрыл глаза. Он вдыхал знакомые запахи детства, которые, оказывается, не выветрились за долгие годы, он вспоминал себя — и сердце его сжималось от какого-то горьковато-сладкого щемящего чувства, имя которому — память…
В этом чувстве можно было захлебнуться, утонуть, в это чувство можно было уйти без возврата, погрузиться в него, как в бездну… унестись за пределы действительности… раствориться в нем… Его нельзя было надолго впускать в сердце. Грег знал, чем грозит такое отрешение, поэтому, глубоко вздохнув, открыл глаза. Прямо перед ним было окно. Вдали виднелся поросший соснами склон, и проходила через склон скрытая деревьями роковая черта — край обрыва. Этот край, эта роковая черта даже отсюда тянула к себе, хотя обрыв нельзя было увидеть из комнаты окруженного садом дома, из комнаты, пропитанной запахами детства. Грег чувствовал ее, роковую черту, постоянно чувствовал ее…
Он опять вздохнул, встал и повернулся спиной к окну. И только сейчас заметил, что в углу экрана его старинного школьного компа мерцает зеленый огонек. Кто-то передал сообщение на этот комп, и теперь огонек упорно и неустанно мигал, стараясь привлечь внимание адресата.
Грег ласково похлопал старого забытого друга по гладкому боку, придвинул ногой стул и сел, и с неудовольствием подумал, что это, конечно же, добрались до него из Кремса. Ни у мамы, ни у отца не было повода беспокоить его — до их возвращения из Вифлеема оставалось не так уж много времени. Нет, это явно из Унипола, решил он. Хотя, может быть, сообщение адресовано родителям — просто параллельно перебросили и на этот комп…
Как оказалось, сообщение было направлено еще утром, когда он ходил к озеру; посидел на берегу, поплавал, пытался устроить подводную охоту без всяких технических средств — и поймал-таки двух медлительных рыбин с колючими плавниками, и отпустил их восвояси. Он читал ползущие по экрану строчки сообщения и чувствовал, как неприятный холодок пробирается по спине.
Сообщение было от Стана. Стан по-прежнему находился на Серебристом Лебеде в компании Патриса Бохарта и его парней, и не терял времени даром. Он расспросил Бохарта, что же тому все-таки привиделось в той пещере — и не получил никакого вразумительного ответа. Патрис Бохарт заявил (как сообщал Стан), что он сам не знает, что именно ему почудилось. И почудилось ли вообще.
Стан успел сделать и другое: он организовал еще одну вылазку на остров Ковача… и обнаружил там скалы, сплавившиеся под воздействием высоких температур… Произведя выстрелы из эманатора по соседним скалам, Стан констатировал идентичность повреждений. И конечно же, у него не оставалось сомнений, что при первом посещении острова на Грега таки накатило и он действительно, сам того не сознавая, открыл пальбу в одной из расселин своего сектора…
Анализ данных мониторинга, к сожалению, не дал никаких результатов, сообщал Станислав Лешко. Теперь дело за прочесыванием всего Серебристого Лебедя, и решение об этом будет вот-вот принято. Все семь коммивояжеров скоропостижно скончались, разделив судьбу Лайоша Ковача.