Страница:
Лицо Славии я так и не увидел.
Я брел по дорожке мимо деревьев и искал хоть какой-нибудь повод, чтобы отвлечься, не позволить себе провалиться в пустоту, воцарившуюся в душе.
— Вы опять собираетесь устраивать допрос, господин полицейский?
Я поднял голову. В трех шагах от меня стоял на тропинке господин Луис Карреро, держа под руку госпожу Эвридику Карреро.
— Учтите, Дика не будет отвечать на ваши вопросы. Довольно! — Бородка капитан-директора лидер-секции «Карреро А» воинственно вздернулась. В темных красивых глазах госпожи Эвридики я заметил легкий испуг.
— Доброе утро, — сказал я. — Вероятно, именно это вы имели в виду, господин Карреро?
— Доброе утро, — недовольно ответил он. Госпожа Эвридика кивнула и попыталась улыбнуться мне. — Я имел в виду именно то, что сказал. Дике нельзя волноваться. По-моему, все, что она могла сообщить полиции, она уже сообщила. А вы опять! Так она никогда не выйдет из больницы!
Я неожиданно легко подавил в себе раздражение, хотя дружеских чувств этот высокомерный господин у меня не вызывал. Муж беспокоился о жене, муж заботился о жене, оберегал ее покой… Ему было о ком заботиться… У него была жена, перенесшая потрясение жена, у него был близкий человек, и он заботился о близком человеке…
— Меня привели сюда другие дела, — сказал я. — К сожалению.
Господин Карреро расслабился, перестал изображать песчаного колючника в боевой позе и, кажется, немного смутился.
— Новые пострадавшие? — осторожно спросил он, бросив взгляд на жену, продолжавшую с испугом смотреть на меня.
— Вам больше ничего не угрожает, госпожа Карреро, — обратился я к ней, не ответив на вопрос ее супруга. — Мы выяснили причину.
— Кто? — вскричал Луис Карреро, оставив жену и чуть ли не прыжком оказавшись рядом со мной. — Назовите имя!
— Расследование еще не закончено, господин Карреро, — охладил я его пыл, — поэтому не могу сказать ничего определенного. Единственное, в чем могу вас заверить: в случившемся нет злого умысла.
— Как? — пораженный капитан-директор отступил на шаг. — Но зачем все это было устроено? Это что — всего лишь чья-то невинная шуточка?
— Вы попали под дождь и промокли — не станете же вы обвинять дождь в злонамеренности?
— Так у вас есть основания считать, что Дика стала жертвой природного явления? — еще больше опешил господин Карреро.
— Да, — твердо ответил я. — В некотором роде. И не сегодня-завтра мы выявим создателей этих природных явлений.
— Но вы же противоречите сами себе! Какие создатели могут быть у явлений природы? Господь Бог? Или дьявол?
— Звучит противоречиво, — согласился я, почему-то ощутив озноб от последних слов господина Карреро. — Ничего не могу вам пока объяснить, но повторяю: злого умысла нет, это установлено совершенно определенно.
— Замеча-ательно, — с иронией протянул Луис Карреро. — И преступления нет, и виновных нет. И вообще к многомудрому полицейскому ведомству данный случай не имеет никакого отношения. — Он повернулся к жене. — Ты просто попала под дождик, Дика, под славный ласковый дождик.
— Извините, — сказал я, — мне нужно идти. Думаю, в ближайшее время вы получите более полную информацию.
Я слегка поклонился и, обойдя стоящего на тропинке, расставив ноги, господина Карреро, свернул к кустам, за которыми, как я помнил, должен был находиться пруд.
— Слава Богу, — тихо сказала мне вслед Эвридика Карреро. — Значит, никто не собирался меня убивать…
Я повернулся к ней, еще раз посмотрел в ее удивительные глаза и с чистой совестью произнес:
— Клянусь вам, госпожа Карреро, что это именно так.
— Вот таким образом и работает наша доблестная полиция, — сказал мне вслед господин Карреро, но на этот раз я не стал оборачиваться.
Пробравшись по узкой тропинке сквозь полосу кустарника, я вышел к небольшому пруду с серой водой, бесстрастно отражавшей такое же серое небо. Но это был не тот пруд, у которого я сидел совсем недавно… и так давно… Здесь у самого берега стояла чуть покосившаяся деревянная беседка остроконечная крыша на рассохшихся, покрытых трещинами резных столбах, широкая скамейка, идущая полукругом, с высокой, тоже резной, спинкой, деревянный стол; со столбов свисали желтоватые усы каких-то вьющихся растений. Кусты и деревья, окружавшие пруд, ограничивали поле зрения, и можно было без труда представить, что ты находишься в лесной глухомани, вдали от нуль-портов, городов и людей. Я вошел в беседку, сел на жесткую скамью, вынул из кармана аудиту и попытался включить ее. Эта несложная операция не сразу мне удалась, потому что у меня дрожали руки.
Некоторое время из аудиты не доносилось ни звука, словно она была пустой, а потом я услышал голос Славии. Она говорила прерывисто, с трудом, как будто ей не хватало воздуха, как будто она обращалась ко мне с самой высокой вершины Северных гор, протыкающей облака. Я и сам чувствовал себя, как на вершине, где нечем дышать. Сердце болезненно сжималось, пруд казался слепым глазом злого великана, а небо, чуть ли не притискиваясь к земле, проливало невидимый серый дождь обреченности…
«Лео, мой милый Лео, мой любимый Лео, — тихо звучал трепещущий голос Славии, готовый прерваться в любое мгновение, — я не знаю, что творится со мной… Я не знаю, почему я такая, чем заслужила такое существование, в чем виновата… Я почти не помню прошлое, только какие-то отдельные картины… и даже не уверена, относятся ли они ко мне или же я вспоминаю чьи-то чужие жизни… Я слишком долго и часто думала об этом, и теперь совсем запуталась… Лео, любимый, ты не можешь представить, как мне бывает страшно… Какие-то окровавленные лица — откуда они, из чьих они снов?.. И почему при этом всегда присутствую я? Ведь я не могла быть там, в тех местах, в тех временах! Я не могла жить сотни лет назад — так откуда же все это, чьи грехи обрушились на меня? Но я действительно не меняюсь, Лео! Я плохо помню себя, но все-таки помню… Я всегда помню себя такой же, как теперь… Я не меняюсь, Лео, я словно выброшена из времени! Чьи-то грехи на мне — грехи моих предыдущих воплощений?.. Сначала я часто думала об этом, а потом стала бояться думать… потому что, кажется, догадываюсь, в чем причина… Я боялась думать, и только сейчас… Это неотвратимо, Лео, я не в силах сопротивляться… Только один раз мне удалось поступить наперекор… сегодня… Это все, что я смогла…»
Голос Славии умолк. Я чувствовал, что окоченел и не могу пошевелиться. Невидимые льды со всех сторон наползали на меня. Серая вода в пруду превратилась в лед, и пруд был не прудом, а ледяным озером Коцит, девятым кругом Ада, и я осужден был всю оставшуюся вечность провести в окоченении на его берегу…
«Я знаю, Лео, почему люди оказались разбросанными по другим мирам. Теперь она говорила быстрее, словно кто-то подгонял ее… или она сама подгоняла себя, чтобы успеть сказать мне о многом. — Так было задумано, Лео. Рассеять по далеким пространствам и ждать… Ждать, когда возьмет верх темная сторона сущности человеческой…»
И вновь — бесконечно долгое молчание. И вновь — невесомый, уходящий безвозвратно голос:
«Боюсь снов, Лео, боюсь снов! Во сне я не принадлежу самой себе, не могу сопротивляться… Во сне кто-то указывает мне, что я должна делать… и я догадываюсь, кто это… Я пробовала не подчиняться, Лео, я пробовала! Но наутро превращалась в кусок железа, который притягивается магнитом. Кусок железа может мыслить, может сопротивляться, но не в состоянии разорвать связь между собой и магнитом — как человек не может не дышать… И я покорно пускалась в путь по мирам, я находила тех, кого мне нужно было найти, я что-то передавала им или они что-то передавали мне… Это забывается, быстро забывается, остаются какие-то обрывки… Я знаю: те, с кем мне велено было встретиться, такие же, как я, Лео! Такие же покорные куски железа… И сейчас меня тянет, Лео… Я знаю куда…»
Она заговорила еще более торопливо, повысив голос и обрывая фразы чуть ли не на полуслове. Я слушал ее, укрывшись в недосягаемой глубине собственного огромного, совершенно окоченевшего тела.
«Наша встреча была не случайной, Лео… Все тот же магнит… Мне велено было отыскать тебя в Кремсе… Должна была изучить тебя… Твои привычки… Где ты бываешь… И ждать удобного момента… А я все тянула и тянула… Я полюбила тебя, Лео… Люблю тебя!.. Как много крови в прошлые времена! Зато — остаюсь всегда такой же… В обмен на роль куска железа, безотказной исполнительницы… Сон, указание… Журавлиная Стая, Мерида-Гвадиана… Я никогда не знала, что есть такой город Мерида-Гвадиана! Возьмешь оружие у человека… там, в Мериде… Он тоже кусок железа… Во сне увидела лес, дорогу… Там должна была… Знала, что это ты… Должна была убить тебя! Ты опасен для него, Лео… Ты можешь сорвать его планы… Он хочет уничтожить тебя… Сам он не может… Он слабее, чем был когда-то… Ему нужны помощники… Но у меня получилось… Получилось! Смогла — наперекор… Но сил больше нет… Знаю, что предстоит мне сделать… Сопротивляться не могу…Один… один раз смогла. Ты… Люблю тебя… Сумела… один-единственный раз… Лео…»
Молчание. Застывшая россыпь бесконечных секунд.
«Догадываюсь, Лео… И я, и те люди… Неспроста… Грех моих предыдущих воплощений или мой собственный?.. Не знаю, Лео… Люблю, люблю тебя… Все-таки смогла… И пусть сейчас последует расплата — смогла…»
И — внезапный полукрик-полустон:
«Лео! Помогите им!.. Не дайте им умереть! Лео, любимый… Попробуйте справиться с ним, он сейчас слабее, чем когда-то… Слышишь? Слабее! Я знаю, он не может сам, без помощников. Лео… Прощай, Лео… Больше не могу… Иду… Прощай…»
Голос Славии отлетел. И тут же почувствовал я — не предположил, не догадался, а именно почувствовал, ощутил, — что в этот миг в больничном корпусе отлетела и душа ее…
26
Я брел по дорожке мимо деревьев и искал хоть какой-нибудь повод, чтобы отвлечься, не позволить себе провалиться в пустоту, воцарившуюся в душе.
— Вы опять собираетесь устраивать допрос, господин полицейский?
Я поднял голову. В трех шагах от меня стоял на тропинке господин Луис Карреро, держа под руку госпожу Эвридику Карреро.
— Учтите, Дика не будет отвечать на ваши вопросы. Довольно! — Бородка капитан-директора лидер-секции «Карреро А» воинственно вздернулась. В темных красивых глазах госпожи Эвридики я заметил легкий испуг.
— Доброе утро, — сказал я. — Вероятно, именно это вы имели в виду, господин Карреро?
— Доброе утро, — недовольно ответил он. Госпожа Эвридика кивнула и попыталась улыбнуться мне. — Я имел в виду именно то, что сказал. Дике нельзя волноваться. По-моему, все, что она могла сообщить полиции, она уже сообщила. А вы опять! Так она никогда не выйдет из больницы!
Я неожиданно легко подавил в себе раздражение, хотя дружеских чувств этот высокомерный господин у меня не вызывал. Муж беспокоился о жене, муж заботился о жене, оберегал ее покой… Ему было о ком заботиться… У него была жена, перенесшая потрясение жена, у него был близкий человек, и он заботился о близком человеке…
— Меня привели сюда другие дела, — сказал я. — К сожалению.
Господин Карреро расслабился, перестал изображать песчаного колючника в боевой позе и, кажется, немного смутился.
— Новые пострадавшие? — осторожно спросил он, бросив взгляд на жену, продолжавшую с испугом смотреть на меня.
— Вам больше ничего не угрожает, госпожа Карреро, — обратился я к ней, не ответив на вопрос ее супруга. — Мы выяснили причину.
— Кто? — вскричал Луис Карреро, оставив жену и чуть ли не прыжком оказавшись рядом со мной. — Назовите имя!
— Расследование еще не закончено, господин Карреро, — охладил я его пыл, — поэтому не могу сказать ничего определенного. Единственное, в чем могу вас заверить: в случившемся нет злого умысла.
— Как? — пораженный капитан-директор отступил на шаг. — Но зачем все это было устроено? Это что — всего лишь чья-то невинная шуточка?
— Вы попали под дождь и промокли — не станете же вы обвинять дождь в злонамеренности?
— Так у вас есть основания считать, что Дика стала жертвой природного явления? — еще больше опешил господин Карреро.
— Да, — твердо ответил я. — В некотором роде. И не сегодня-завтра мы выявим создателей этих природных явлений.
— Но вы же противоречите сами себе! Какие создатели могут быть у явлений природы? Господь Бог? Или дьявол?
— Звучит противоречиво, — согласился я, почему-то ощутив озноб от последних слов господина Карреро. — Ничего не могу вам пока объяснить, но повторяю: злого умысла нет, это установлено совершенно определенно.
— Замеча-ательно, — с иронией протянул Луис Карреро. — И преступления нет, и виновных нет. И вообще к многомудрому полицейскому ведомству данный случай не имеет никакого отношения. — Он повернулся к жене. — Ты просто попала под дождик, Дика, под славный ласковый дождик.
— Извините, — сказал я, — мне нужно идти. Думаю, в ближайшее время вы получите более полную информацию.
Я слегка поклонился и, обойдя стоящего на тропинке, расставив ноги, господина Карреро, свернул к кустам, за которыми, как я помнил, должен был находиться пруд.
— Слава Богу, — тихо сказала мне вслед Эвридика Карреро. — Значит, никто не собирался меня убивать…
Я повернулся к ней, еще раз посмотрел в ее удивительные глаза и с чистой совестью произнес:
— Клянусь вам, госпожа Карреро, что это именно так.
— Вот таким образом и работает наша доблестная полиция, — сказал мне вслед господин Карреро, но на этот раз я не стал оборачиваться.
Пробравшись по узкой тропинке сквозь полосу кустарника, я вышел к небольшому пруду с серой водой, бесстрастно отражавшей такое же серое небо. Но это был не тот пруд, у которого я сидел совсем недавно… и так давно… Здесь у самого берега стояла чуть покосившаяся деревянная беседка остроконечная крыша на рассохшихся, покрытых трещинами резных столбах, широкая скамейка, идущая полукругом, с высокой, тоже резной, спинкой, деревянный стол; со столбов свисали желтоватые усы каких-то вьющихся растений. Кусты и деревья, окружавшие пруд, ограничивали поле зрения, и можно было без труда представить, что ты находишься в лесной глухомани, вдали от нуль-портов, городов и людей. Я вошел в беседку, сел на жесткую скамью, вынул из кармана аудиту и попытался включить ее. Эта несложная операция не сразу мне удалась, потому что у меня дрожали руки.
Некоторое время из аудиты не доносилось ни звука, словно она была пустой, а потом я услышал голос Славии. Она говорила прерывисто, с трудом, как будто ей не хватало воздуха, как будто она обращалась ко мне с самой высокой вершины Северных гор, протыкающей облака. Я и сам чувствовал себя, как на вершине, где нечем дышать. Сердце болезненно сжималось, пруд казался слепым глазом злого великана, а небо, чуть ли не притискиваясь к земле, проливало невидимый серый дождь обреченности…
«Лео, мой милый Лео, мой любимый Лео, — тихо звучал трепещущий голос Славии, готовый прерваться в любое мгновение, — я не знаю, что творится со мной… Я не знаю, почему я такая, чем заслужила такое существование, в чем виновата… Я почти не помню прошлое, только какие-то отдельные картины… и даже не уверена, относятся ли они ко мне или же я вспоминаю чьи-то чужие жизни… Я слишком долго и часто думала об этом, и теперь совсем запуталась… Лео, любимый, ты не можешь представить, как мне бывает страшно… Какие-то окровавленные лица — откуда они, из чьих они снов?.. И почему при этом всегда присутствую я? Ведь я не могла быть там, в тех местах, в тех временах! Я не могла жить сотни лет назад — так откуда же все это, чьи грехи обрушились на меня? Но я действительно не меняюсь, Лео! Я плохо помню себя, но все-таки помню… Я всегда помню себя такой же, как теперь… Я не меняюсь, Лео, я словно выброшена из времени! Чьи-то грехи на мне — грехи моих предыдущих воплощений?.. Сначала я часто думала об этом, а потом стала бояться думать… потому что, кажется, догадываюсь, в чем причина… Я боялась думать, и только сейчас… Это неотвратимо, Лео, я не в силах сопротивляться… Только один раз мне удалось поступить наперекор… сегодня… Это все, что я смогла…»
Голос Славии умолк. Я чувствовал, что окоченел и не могу пошевелиться. Невидимые льды со всех сторон наползали на меня. Серая вода в пруду превратилась в лед, и пруд был не прудом, а ледяным озером Коцит, девятым кругом Ада, и я осужден был всю оставшуюся вечность провести в окоченении на его берегу…
«Я знаю, Лео, почему люди оказались разбросанными по другим мирам. Теперь она говорила быстрее, словно кто-то подгонял ее… или она сама подгоняла себя, чтобы успеть сказать мне о многом. — Так было задумано, Лео. Рассеять по далеким пространствам и ждать… Ждать, когда возьмет верх темная сторона сущности человеческой…»
И вновь — бесконечно долгое молчание. И вновь — невесомый, уходящий безвозвратно голос:
«Боюсь снов, Лео, боюсь снов! Во сне я не принадлежу самой себе, не могу сопротивляться… Во сне кто-то указывает мне, что я должна делать… и я догадываюсь, кто это… Я пробовала не подчиняться, Лео, я пробовала! Но наутро превращалась в кусок железа, который притягивается магнитом. Кусок железа может мыслить, может сопротивляться, но не в состоянии разорвать связь между собой и магнитом — как человек не может не дышать… И я покорно пускалась в путь по мирам, я находила тех, кого мне нужно было найти, я что-то передавала им или они что-то передавали мне… Это забывается, быстро забывается, остаются какие-то обрывки… Я знаю: те, с кем мне велено было встретиться, такие же, как я, Лео! Такие же покорные куски железа… И сейчас меня тянет, Лео… Я знаю куда…»
Она заговорила еще более торопливо, повысив голос и обрывая фразы чуть ли не на полуслове. Я слушал ее, укрывшись в недосягаемой глубине собственного огромного, совершенно окоченевшего тела.
«Наша встреча была не случайной, Лео… Все тот же магнит… Мне велено было отыскать тебя в Кремсе… Должна была изучить тебя… Твои привычки… Где ты бываешь… И ждать удобного момента… А я все тянула и тянула… Я полюбила тебя, Лео… Люблю тебя!.. Как много крови в прошлые времена! Зато — остаюсь всегда такой же… В обмен на роль куска железа, безотказной исполнительницы… Сон, указание… Журавлиная Стая, Мерида-Гвадиана… Я никогда не знала, что есть такой город Мерида-Гвадиана! Возьмешь оружие у человека… там, в Мериде… Он тоже кусок железа… Во сне увидела лес, дорогу… Там должна была… Знала, что это ты… Должна была убить тебя! Ты опасен для него, Лео… Ты можешь сорвать его планы… Он хочет уничтожить тебя… Сам он не может… Он слабее, чем был когда-то… Ему нужны помощники… Но у меня получилось… Получилось! Смогла — наперекор… Но сил больше нет… Знаю, что предстоит мне сделать… Сопротивляться не могу…Один… один раз смогла. Ты… Люблю тебя… Сумела… один-единственный раз… Лео…»
Молчание. Застывшая россыпь бесконечных секунд.
«Догадываюсь, Лео… И я, и те люди… Неспроста… Грех моих предыдущих воплощений или мой собственный?.. Не знаю, Лео… Люблю, люблю тебя… Все-таки смогла… И пусть сейчас последует расплата — смогла…»
И — внезапный полукрик-полустон:
«Лео! Помогите им!.. Не дайте им умереть! Лео, любимый… Попробуйте справиться с ним, он сейчас слабее, чем когда-то… Слышишь? Слабее! Я знаю, он не может сам, без помощников. Лео… Прощай, Лео… Больше не могу… Иду… Прощай…»
Голос Славии отлетел. И тут же почувствовал я — не предположил, не догадался, а именно почувствовал, ощутил, — что в этот миг в больничном корпусе отлетела и душа ее…
26
СОКОЛИНАЯ. ВРАГ РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО
Небо над моим балконом было усеяно звездами. Где-то там, в черных безбрежных далях, в бездонных провалах пустоты затерялась планета с красивым названием Журавлиная Стая… Планета, с которой я вернулся двое суток назад.
Я вернулся в свое жилище, в свое опустевшее жилище, и гулко звучали в нем мои одинокие шаги, и вещи забились по углам, и сиротливо стояло кресло напротив поливизора… ее кресло… и в спальне витал едва уловимый знакомый запах, от которого перехватывало горло и щипало глаза…
Я похоронил Славию в глубине обширной горной страны, простирающейся к северу от Мериды-Гвадианы, в печальной долине, где покоились те, чьи души в назначенный час воспарили за грань бытия. Ее могила стала одной из многих, многих, многих — и ничего нельзя было с этим поделать, с этим нужно было смириться, принять это как непреложный закон, как самое строгое и никогда и ни для кого не нарушаемое правило игры под названием «жизнь». Безнадежное это занятие — пытаться обмануть смерть, потому что ее нельзя обмануть; смерть — атрибут жизни, и жизнь невозможна без смерти, как невозможна правая сторона без левой, верх без низа, свет без тени…
Я знал, что смерть поразила только тело Славии, но не душу, потому что душа не может умереть… но от этого мне было ненамного легче — ведь я терял ее на всю отмеренную мне жизнь…
Она ушла, так и оставшись для меня женщиной-тайной, о которой я не знал ничего, кроме имени. Да и было ли оно ее настоящим именем? Биокомп Валентин передал во все миры Ассоциации изображение Славии, но пока приходили только отрицательные ответы, и я был уверен, что положительного ответа не будет.
И осталась аудита с голосом Славии, с ее обращенным ко мне монологом… Аудита, о которой мне просто страшно было думать… Вот уже двое суток кряду я находился на Соколиной, но никому еще не сказал о ней. Не решался сказать.
Да, прошло два дня с тех пор, как я бросил горсть земли на гроб Славии. Я продолжал заниматься делами, что-то обсуждал со Станом, но чувствовал себя каким-то отстраненным, словно все окружающее находилось за толстым стеклом… таким же стеклом, сквозь которое я в последний раз видел живую Славию… Согласен, смерть неотвратима и неизбежна — но можно отсрочить ее приход. Можно… А Славия не смогла отсрочить ее приход. Я боялся думать об этом.
Сквозь отчаяние, тоску, страх и отчужденность прорывалась в мое сознание действительность, необратимо струящаяся от прошлого к будущему, ни на мгновение не задерживаясь на призрачном гребне настоящего. Эти двое суток вместили в себя довольно много событий. Наконец вернулся с Коршуна Валдис, разыскавший бывшую жену мореплавателя Святослава Евсеева. Госпожа Евсеева тоже пользовалась транквилизатором «Льды Коцита». Как и сын погибшего в земном городке Кунгуре господина Селихова. Теперь о случайных совпадениях не могло быть и речи.
Поступили и новые сведения об ужасных смертях на Жаворонке, Земле и Беркуте. Местная полиция, поставленная нами в известность о зловещей связи, уже сама, без нас, приступила к выявлению людей, которые были знакомы с погибшими и пользовались транквилизатором «Льды Коцита».
Совет Ассоциации, изучив наше обоснование, принял решение об изъятии транквилизатора из продажи.
Шеф готовился доказывать в Совете Ассоциации необходимость присутствия агентуры Унипола во всех обитаемых мирах.
И самое главное: на Полете Цапли, Земле, Павлиньем Хвосте, Тихой Ласточке и Гаруде были задержаны коммивояжеры аутмаркета «Коцит», предлагавшие аптекам все тот же товар.
Все семеро (трое на Земле и по одному на каждой из других планет) отказались давать показания. Ко всем семерым с санкции комиссий по соблюдению прав человека были применены чрезвычайные меры — принудительный зондаж. В результате зондажа выяснилось, что все они поручили партии транквилизатора от одного и того же человека, называвшего себя Лайошем Ковачем. Передача товара происходила в одном и том же месте — в административном центре девятого округа планеты Серебристый Лебедь, портовом городе Илионе. Полицейскому департаменту Серебристого Лебедя было направлено изображение Лайоша Ковача, полученное в ходе зондирования, и «полы» уже приступили к розыску.
Все семеро коммивояжеров пытались покончить с собой и теперь находились под постоянным наблюдением в изолированных камерах. «Не дайте им умереть», — об этом просила Славия…
Я вздохнул, в последний раз взглянул на звездное небо и вернулся в комнату. Тихо было в моем жилище, тихо — и одиноко. Хотя сейчас я был в нем не один — Стан сидел на диване и смотрел поливизор, не включая объем и звук; там кто-то в кого-то стрелял, мелькали куртки «полов», полыхало какое-то здание и на полном ходу уносилось от него помятое авто, из которого тоже стреляли — очередной боевик… Стан посмотрел на меня, но ничего не сказал. Второй вечер он приходил ко мне — и я был благодарен ему за это.
Войдя в кабинет, я плотно прикрыл за собой дверь и опустился в кресло у стола.
Меня всегда окружали реальные вещи. Я жил в реальном мире, среди вполне реальных вещей. Теперь же я вынужден был учитывать то, что лежит вне пределов нашей реальности, но способно влиять на нее. Странно это было, странно и нелепо, и я все-таки надеялся, что наш дальнейший поиск приведет к выявлению вполне нормальных, если можно так выразиться, причин происходящего. Потому что никакому Униполу не по силам бороться с потусторонним злом…
Я очень рассчитывал на реалистическое объяснение событий… но память цепко хранила прощальное обращение Славии… И те приснившиеся мне черные треугольники… Нет, не корону изображали они, соединившись, войдя друг в друга. Не корону — черные рога… Все существо мое противилось уходу от обыденного, такого привычного мира, я не переставал верить, что все объяснится и мы раскроем злоумышленников, существ из плоти и крови, людей… но внутренне готовился к худшему.
Я связался с Валентином и принялся читать сообщение, которое он подготовил для меня. Похоронив Славию и вернувшись в Кремс, я дал ему задание подобрать кое-какую информацию. И вот теперь я читал сообщение биокомпа — и прочный и надежный реальный мир, подчиняющийся незыблемым законам природы, мир, в котором множество явлений уже получило исчерпывающее объяснение, начинал расплываться, растворяться в серой дымке потустороннего, иррационального, начинал словно бы выворачиваться наизнанку, приоткрывая свою оборотную сторону, подобную чьему-то тяжелому сну…
Я просил Валентина не углубляться в дебри, а набросать самую общую картину. Кое-что из сведений Валентина было мне известно и раньше, но о многом я ничего не знал. В тишине кабинета читал я о том, кого с незапамятных времен называли злейшим врагом рода человеческого.
Слово «сатана», сообщал Валентин, обозначало у древних иудеев библейских времен противника, неприятеля; такое слово зафиксировано в первых книгах Ветхого завета. В более поздних книгах сатана — это ангел, один из приближенных к Господу; он выполняет обязанности обвинителя людей перед Всевышним. И выполнял он эти обязанности с таким злобным рвением, так яро стремился выявить человеческие пороки и грехи, так ненавидел людское племя, что в конце концов стал столь же отвратителен Господу, как был отвратителен людям.
Этого неумолимого ангела, этого злобного обвинителя землян, карающего грешников, и стали впоследствии называть Дьяволом. При переводе Ветхого завета на греческий язык слово «сатана» превратилось в слово «дьявол», то есть «обвинитель» и даже, скорее, «клеветник». В сообщении Валентина приводились слова Евангелия от Иоанна о Дьяволе: «Он был человекоубийца изначала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он ложь и отец лжи…»
Биокомп сообщал и историю о происхождении зла на Земле. Эта история связана с ангелами из племени Сторожей. Ее полная версия содержится в Первой книге Еноха. «И когда дети человеческие размножились, появились в те дни меж них красивые и приятные на вид дочери. И ангелы, дети небес, увидели их и воспылали к ним страстью, и начали говорить друг другу: идемте, выберем себе жен из дочерей человеческих, чтобы родили нам детей». Двести ангелов из племени Сторожей, возглавляемые Азазелом, спустились на Землю, выбрали себе жен и «начали входить к ним и развращать их». Сам Азазел научил людей изготовлять боевое оружие, оружие для войны — мечи, ножи и щиты…
У жен Сторожей родились дети-исполины, пожирающие все без разбора. «А когда люди были уже неспособны прокормить их, — сообщает Енох, — исполины обратились против них самих и пожрали человечество. И они принялись грешить против птиц, зверей, рептилий и рыб, и пожирать друг друга и пить друг у друга кровь». Архангел Рафаил сошел на Землю по велению Господа и заточил Азазела в пустыню до дня Страшного Суда, после которого Азазел обречен на геенну огненную. Все исполины были убиты, а их отцы-ангелы в наказание остались в земной юдоли, потеряв для себя небеса… Однако зло так и поселилось на Земле, оно не исчезло; из тел убитых исполинов возникли демоны, и населили планету, и ввергли мир людей в бездну порока, разрушения и насилия…
Валентин приводил и другую версию происхождения зла на Земле. Некоторые отцы церкви называли источником зла бунт, который поднял великий архангел Люцифер, из гордыни восставший против Господа. Люцифер поплатился за эту попытку уподобиться Всевышнему — он был изгнан с небес и брошен в глубины преисподней…
И была еще легенда о прекрасной утренней звезде, которая блуждала в Эдемском саду, сияя бриллиантами и светом, и пыталась в своей безумной гордыне сравниться с Господом…
Некий святой Кирилл, архиепископ Иерусалимский, заявлял: «Первый виновник греха и родоначальник зол есть диавол. Не я говорю это, но Господь сказал: «Сначала диавол согрешил». Дальше шла выдержка из Книги пророка Иезекииля, который говорил о сатане: «Ты печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты. Ты находился в Эдеме, в саду Божием. Ты совершен был в путях твоих со дня сотворения твоего, доколе не нашлось в тебе беззакония. От красоты твоей возгордилось сердце твое, от тщеславия твоего ты погубил мудрость твою…»
Да, выходило так, что зло появилось в мире в результате падения с неба божественных существ, согрешивших из похоти или гордыни и обреченных за это на наказание в Аду. Дьявол согрешил из гордыни своей…
Несколько раз перечитал я слова Григория Богослова: «Диавол отовсюду пытает, высматривает, где низложить, где уязвить и найти, что незащищено и открыто для удара…»
Сообщал Валентин и о том, где пребывает Дьявол. Глава падших ангелов находится в Аду, или бездне, тартаре, преисподней. Предвозвестил это жилище падшему духу пророк Исайя: «Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней». Как сказано в Апокалипсисе, Дьявол был скован на тысячу лет, брошен в бездну и заключен там. Перед вторым пришествием Господа, повествует тот же Иоанн в своем Откровении, «сатана будет освобожден из темницы своей, и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли». В Библии ничего не говорилось о ледяном озере Коцит, но именно там видел Люцифера великий Данте, вернее, высвободившаяся на время из оков тела нетленная сущность Данте, обозревшая все круги Ада…
На протяжении многих веков считалось, что Ад находится под поверхностью Земли, в глубинах населенной людьми планеты. Однако с течением времени это утверждение стало подвергаться сомнению. Валентин приводил цитату какого-то иеромонаха Роуза, жившего, как я понял, несколько столетий назад. По мнению землянина, как Рай, так и Ад «находятся вне координат нашей пространственно-временной системы; авиалайнер не пролетает «невидимо» через Рай, а спутник Земли через третье небо, и с помощью бурения нельзя добраться до душ, ожидающих в Аду Страшного Суда. Они не там, — утверждал иеромонах, — но в пространстве другого рода, начинающемся непосредственно здесь, но простирающемся как бы в другом направлении». За много веков до Роуза то же самое о размещении Ада говорил Иоанн Златоуст: «По моему мнению, он где-то вне этого мира».
Вне этого мира… Дьявол находился за пределами нашего мира, но, тем не менее, мог воздействовать на него. Предлагая свои услуги людям, Дьявол требовал в качестве вознаграждения души человеческие; желающие пользоваться при жизни услугами Дьявола уступали ему свою душу. Валентин приводил примеры таких договоров с Дьяволом. Текст одного из них, заключенного священником Урбаном Грандье и написанного кровью, гласил: «Мой господин и повелитель Люцифер, я признаю тебя своим богом и князем и обещаю служить и повиноваться доколе живу. И я отрекаюсь от другого бога Иисуса Христа, от святых, Римской перкви и всех ее таинств и всех молитв, обращаемых ко мне правоверными; и обещаю делать зла сколько смогу и склонять других ко злу; и я отрекаюсь от причастия, крещения и всех достоинств Иисуса Христа и его святых; а если я буду плохо служить и поклоняться тебе, трижды в день свидетельствуя тебе о своей верности, то отдам тебе свою жизнь». В обмен Грандье обещались все мирские почести, богатства и удовольствия, включая «любовь девственниц». Такая счастливая жизнь гарантировалась ему в течение двадцати лет, а затем… Затем — преисподняя, где Грандье будет проклинать Бога.
В другом договоре, заключенном патером Лоисом Гофриди, было написано: «Я, патер Лоис, отрекаюсь от всех и каждого духовных и телесных благ, какие мне могли бы быть даны и ниспосланы от Бога, от Девы и от всех святых, а в особенности от моего покровителя Иоанна Крестителя, и от святых апостолов Петра и Павла, и от святого Франциска. Тебе же, Люцифер, которого я вижу и лицезрею перед собой, я отдаю себя со всеми добрыми делами, которые я буду творить, за исключением благодати Святых Тайн, из сострадания к тем, кому я буду их преподавать, и ради этого я все это подписываю и свидетельствую». Дьявол, со своей стороны, тоже подписал обязательство перед патером Лоисом: «Я, Люцифер, обещаю под моей подписью тебе, господину патеру Лоису Гофриди, дать силу и могущество околдовывать дуновением уст всех женщин и девиц, каких ты пожелаешь, в чем и подписываюсь. Люцифер».
Патера тянуло к женщинам. Славия когда-то пожелала оставаться молодой — пять, восемь или десять сотен лет, до окончания срока действия договора. Взамен она обязалась быть послушным орудием врага рода человеческого… И сколько еще их было таких, продавших душу Дьяволу?..
Я продолжал смотреть на экран, но уже не видел его. Я вниз головой летел в черную бездну, я барахтался в бескрайней трясине, я был распластан посреди угрюмой пустыни, и прямо на меня валилась сорвавшаяся с небес Луна…
«Не паникуй, Лео, — сказал я себе и, сконцентрировав всю свою волю, остановил падающую Луну. — Разве это единственный вариант? Разве невозможны другие толкования, без привлечения потусторонних сил? Хорошенько подумай, Лео».
Я вернулся в свое жилище, в свое опустевшее жилище, и гулко звучали в нем мои одинокие шаги, и вещи забились по углам, и сиротливо стояло кресло напротив поливизора… ее кресло… и в спальне витал едва уловимый знакомый запах, от которого перехватывало горло и щипало глаза…
Я похоронил Славию в глубине обширной горной страны, простирающейся к северу от Мериды-Гвадианы, в печальной долине, где покоились те, чьи души в назначенный час воспарили за грань бытия. Ее могила стала одной из многих, многих, многих — и ничего нельзя было с этим поделать, с этим нужно было смириться, принять это как непреложный закон, как самое строгое и никогда и ни для кого не нарушаемое правило игры под названием «жизнь». Безнадежное это занятие — пытаться обмануть смерть, потому что ее нельзя обмануть; смерть — атрибут жизни, и жизнь невозможна без смерти, как невозможна правая сторона без левой, верх без низа, свет без тени…
Я знал, что смерть поразила только тело Славии, но не душу, потому что душа не может умереть… но от этого мне было ненамного легче — ведь я терял ее на всю отмеренную мне жизнь…
Она ушла, так и оставшись для меня женщиной-тайной, о которой я не знал ничего, кроме имени. Да и было ли оно ее настоящим именем? Биокомп Валентин передал во все миры Ассоциации изображение Славии, но пока приходили только отрицательные ответы, и я был уверен, что положительного ответа не будет.
И осталась аудита с голосом Славии, с ее обращенным ко мне монологом… Аудита, о которой мне просто страшно было думать… Вот уже двое суток кряду я находился на Соколиной, но никому еще не сказал о ней. Не решался сказать.
Да, прошло два дня с тех пор, как я бросил горсть земли на гроб Славии. Я продолжал заниматься делами, что-то обсуждал со Станом, но чувствовал себя каким-то отстраненным, словно все окружающее находилось за толстым стеклом… таким же стеклом, сквозь которое я в последний раз видел живую Славию… Согласен, смерть неотвратима и неизбежна — но можно отсрочить ее приход. Можно… А Славия не смогла отсрочить ее приход. Я боялся думать об этом.
Сквозь отчаяние, тоску, страх и отчужденность прорывалась в мое сознание действительность, необратимо струящаяся от прошлого к будущему, ни на мгновение не задерживаясь на призрачном гребне настоящего. Эти двое суток вместили в себя довольно много событий. Наконец вернулся с Коршуна Валдис, разыскавший бывшую жену мореплавателя Святослава Евсеева. Госпожа Евсеева тоже пользовалась транквилизатором «Льды Коцита». Как и сын погибшего в земном городке Кунгуре господина Селихова. Теперь о случайных совпадениях не могло быть и речи.
Поступили и новые сведения об ужасных смертях на Жаворонке, Земле и Беркуте. Местная полиция, поставленная нами в известность о зловещей связи, уже сама, без нас, приступила к выявлению людей, которые были знакомы с погибшими и пользовались транквилизатором «Льды Коцита».
Совет Ассоциации, изучив наше обоснование, принял решение об изъятии транквилизатора из продажи.
Шеф готовился доказывать в Совете Ассоциации необходимость присутствия агентуры Унипола во всех обитаемых мирах.
И самое главное: на Полете Цапли, Земле, Павлиньем Хвосте, Тихой Ласточке и Гаруде были задержаны коммивояжеры аутмаркета «Коцит», предлагавшие аптекам все тот же товар.
Все семеро (трое на Земле и по одному на каждой из других планет) отказались давать показания. Ко всем семерым с санкции комиссий по соблюдению прав человека были применены чрезвычайные меры — принудительный зондаж. В результате зондажа выяснилось, что все они поручили партии транквилизатора от одного и того же человека, называвшего себя Лайошем Ковачем. Передача товара происходила в одном и том же месте — в административном центре девятого округа планеты Серебристый Лебедь, портовом городе Илионе. Полицейскому департаменту Серебристого Лебедя было направлено изображение Лайоша Ковача, полученное в ходе зондирования, и «полы» уже приступили к розыску.
Все семеро коммивояжеров пытались покончить с собой и теперь находились под постоянным наблюдением в изолированных камерах. «Не дайте им умереть», — об этом просила Славия…
Я вздохнул, в последний раз взглянул на звездное небо и вернулся в комнату. Тихо было в моем жилище, тихо — и одиноко. Хотя сейчас я был в нем не один — Стан сидел на диване и смотрел поливизор, не включая объем и звук; там кто-то в кого-то стрелял, мелькали куртки «полов», полыхало какое-то здание и на полном ходу уносилось от него помятое авто, из которого тоже стреляли — очередной боевик… Стан посмотрел на меня, но ничего не сказал. Второй вечер он приходил ко мне — и я был благодарен ему за это.
Войдя в кабинет, я плотно прикрыл за собой дверь и опустился в кресло у стола.
Меня всегда окружали реальные вещи. Я жил в реальном мире, среди вполне реальных вещей. Теперь же я вынужден был учитывать то, что лежит вне пределов нашей реальности, но способно влиять на нее. Странно это было, странно и нелепо, и я все-таки надеялся, что наш дальнейший поиск приведет к выявлению вполне нормальных, если можно так выразиться, причин происходящего. Потому что никакому Униполу не по силам бороться с потусторонним злом…
Я очень рассчитывал на реалистическое объяснение событий… но память цепко хранила прощальное обращение Славии… И те приснившиеся мне черные треугольники… Нет, не корону изображали они, соединившись, войдя друг в друга. Не корону — черные рога… Все существо мое противилось уходу от обыденного, такого привычного мира, я не переставал верить, что все объяснится и мы раскроем злоумышленников, существ из плоти и крови, людей… но внутренне готовился к худшему.
Я связался с Валентином и принялся читать сообщение, которое он подготовил для меня. Похоронив Славию и вернувшись в Кремс, я дал ему задание подобрать кое-какую информацию. И вот теперь я читал сообщение биокомпа — и прочный и надежный реальный мир, подчиняющийся незыблемым законам природы, мир, в котором множество явлений уже получило исчерпывающее объяснение, начинал расплываться, растворяться в серой дымке потустороннего, иррационального, начинал словно бы выворачиваться наизнанку, приоткрывая свою оборотную сторону, подобную чьему-то тяжелому сну…
Я просил Валентина не углубляться в дебри, а набросать самую общую картину. Кое-что из сведений Валентина было мне известно и раньше, но о многом я ничего не знал. В тишине кабинета читал я о том, кого с незапамятных времен называли злейшим врагом рода человеческого.
Слово «сатана», сообщал Валентин, обозначало у древних иудеев библейских времен противника, неприятеля; такое слово зафиксировано в первых книгах Ветхого завета. В более поздних книгах сатана — это ангел, один из приближенных к Господу; он выполняет обязанности обвинителя людей перед Всевышним. И выполнял он эти обязанности с таким злобным рвением, так яро стремился выявить человеческие пороки и грехи, так ненавидел людское племя, что в конце концов стал столь же отвратителен Господу, как был отвратителен людям.
Этого неумолимого ангела, этого злобного обвинителя землян, карающего грешников, и стали впоследствии называть Дьяволом. При переводе Ветхого завета на греческий язык слово «сатана» превратилось в слово «дьявол», то есть «обвинитель» и даже, скорее, «клеветник». В сообщении Валентина приводились слова Евангелия от Иоанна о Дьяволе: «Он был человекоубийца изначала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он ложь и отец лжи…»
Биокомп сообщал и историю о происхождении зла на Земле. Эта история связана с ангелами из племени Сторожей. Ее полная версия содержится в Первой книге Еноха. «И когда дети человеческие размножились, появились в те дни меж них красивые и приятные на вид дочери. И ангелы, дети небес, увидели их и воспылали к ним страстью, и начали говорить друг другу: идемте, выберем себе жен из дочерей человеческих, чтобы родили нам детей». Двести ангелов из племени Сторожей, возглавляемые Азазелом, спустились на Землю, выбрали себе жен и «начали входить к ним и развращать их». Сам Азазел научил людей изготовлять боевое оружие, оружие для войны — мечи, ножи и щиты…
У жен Сторожей родились дети-исполины, пожирающие все без разбора. «А когда люди были уже неспособны прокормить их, — сообщает Енох, — исполины обратились против них самих и пожрали человечество. И они принялись грешить против птиц, зверей, рептилий и рыб, и пожирать друг друга и пить друг у друга кровь». Архангел Рафаил сошел на Землю по велению Господа и заточил Азазела в пустыню до дня Страшного Суда, после которого Азазел обречен на геенну огненную. Все исполины были убиты, а их отцы-ангелы в наказание остались в земной юдоли, потеряв для себя небеса… Однако зло так и поселилось на Земле, оно не исчезло; из тел убитых исполинов возникли демоны, и населили планету, и ввергли мир людей в бездну порока, разрушения и насилия…
Валентин приводил и другую версию происхождения зла на Земле. Некоторые отцы церкви называли источником зла бунт, который поднял великий архангел Люцифер, из гордыни восставший против Господа. Люцифер поплатился за эту попытку уподобиться Всевышнему — он был изгнан с небес и брошен в глубины преисподней…
И была еще легенда о прекрасной утренней звезде, которая блуждала в Эдемском саду, сияя бриллиантами и светом, и пыталась в своей безумной гордыне сравниться с Господом…
Некий святой Кирилл, архиепископ Иерусалимский, заявлял: «Первый виновник греха и родоначальник зол есть диавол. Не я говорю это, но Господь сказал: «Сначала диавол согрешил». Дальше шла выдержка из Книги пророка Иезекииля, который говорил о сатане: «Ты печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты. Ты находился в Эдеме, в саду Божием. Ты совершен был в путях твоих со дня сотворения твоего, доколе не нашлось в тебе беззакония. От красоты твоей возгордилось сердце твое, от тщеславия твоего ты погубил мудрость твою…»
Да, выходило так, что зло появилось в мире в результате падения с неба божественных существ, согрешивших из похоти или гордыни и обреченных за это на наказание в Аду. Дьявол согрешил из гордыни своей…
Несколько раз перечитал я слова Григория Богослова: «Диавол отовсюду пытает, высматривает, где низложить, где уязвить и найти, что незащищено и открыто для удара…»
Сообщал Валентин и о том, где пребывает Дьявол. Глава падших ангелов находится в Аду, или бездне, тартаре, преисподней. Предвозвестил это жилище падшему духу пророк Исайя: «Но ты низвержен в ад, в глубины преисподней». Как сказано в Апокалипсисе, Дьявол был скован на тысячу лет, брошен в бездну и заключен там. Перед вторым пришествием Господа, повествует тот же Иоанн в своем Откровении, «сатана будет освобожден из темницы своей, и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли». В Библии ничего не говорилось о ледяном озере Коцит, но именно там видел Люцифера великий Данте, вернее, высвободившаяся на время из оков тела нетленная сущность Данте, обозревшая все круги Ада…
На протяжении многих веков считалось, что Ад находится под поверхностью Земли, в глубинах населенной людьми планеты. Однако с течением времени это утверждение стало подвергаться сомнению. Валентин приводил цитату какого-то иеромонаха Роуза, жившего, как я понял, несколько столетий назад. По мнению землянина, как Рай, так и Ад «находятся вне координат нашей пространственно-временной системы; авиалайнер не пролетает «невидимо» через Рай, а спутник Земли через третье небо, и с помощью бурения нельзя добраться до душ, ожидающих в Аду Страшного Суда. Они не там, — утверждал иеромонах, — но в пространстве другого рода, начинающемся непосредственно здесь, но простирающемся как бы в другом направлении». За много веков до Роуза то же самое о размещении Ада говорил Иоанн Златоуст: «По моему мнению, он где-то вне этого мира».
Вне этого мира… Дьявол находился за пределами нашего мира, но, тем не менее, мог воздействовать на него. Предлагая свои услуги людям, Дьявол требовал в качестве вознаграждения души человеческие; желающие пользоваться при жизни услугами Дьявола уступали ему свою душу. Валентин приводил примеры таких договоров с Дьяволом. Текст одного из них, заключенного священником Урбаном Грандье и написанного кровью, гласил: «Мой господин и повелитель Люцифер, я признаю тебя своим богом и князем и обещаю служить и повиноваться доколе живу. И я отрекаюсь от другого бога Иисуса Христа, от святых, Римской перкви и всех ее таинств и всех молитв, обращаемых ко мне правоверными; и обещаю делать зла сколько смогу и склонять других ко злу; и я отрекаюсь от причастия, крещения и всех достоинств Иисуса Христа и его святых; а если я буду плохо служить и поклоняться тебе, трижды в день свидетельствуя тебе о своей верности, то отдам тебе свою жизнь». В обмен Грандье обещались все мирские почести, богатства и удовольствия, включая «любовь девственниц». Такая счастливая жизнь гарантировалась ему в течение двадцати лет, а затем… Затем — преисподняя, где Грандье будет проклинать Бога.
В другом договоре, заключенном патером Лоисом Гофриди, было написано: «Я, патер Лоис, отрекаюсь от всех и каждого духовных и телесных благ, какие мне могли бы быть даны и ниспосланы от Бога, от Девы и от всех святых, а в особенности от моего покровителя Иоанна Крестителя, и от святых апостолов Петра и Павла, и от святого Франциска. Тебе же, Люцифер, которого я вижу и лицезрею перед собой, я отдаю себя со всеми добрыми делами, которые я буду творить, за исключением благодати Святых Тайн, из сострадания к тем, кому я буду их преподавать, и ради этого я все это подписываю и свидетельствую». Дьявол, со своей стороны, тоже подписал обязательство перед патером Лоисом: «Я, Люцифер, обещаю под моей подписью тебе, господину патеру Лоису Гофриди, дать силу и могущество околдовывать дуновением уст всех женщин и девиц, каких ты пожелаешь, в чем и подписываюсь. Люцифер».
Патера тянуло к женщинам. Славия когда-то пожелала оставаться молодой — пять, восемь или десять сотен лет, до окончания срока действия договора. Взамен она обязалась быть послушным орудием врага рода человеческого… И сколько еще их было таких, продавших душу Дьяволу?..
Я продолжал смотреть на экран, но уже не видел его. Я вниз головой летел в черную бездну, я барахтался в бескрайней трясине, я был распластан посреди угрюмой пустыни, и прямо на меня валилась сорвавшаяся с небес Луна…
«Не паникуй, Лео, — сказал я себе и, сконцентрировав всю свою волю, остановил падающую Луну. — Разве это единственный вариант? Разве невозможны другие толкования, без привлечения потусторонних сил? Хорошенько подумай, Лео».