Страница:
Я лежал в своем кресле и знал, что все мои парни сейчас просматривают копии и думают, думают, думают… Я надеялся, что такими вот коллективными усилиями мы решим эту странную, эту из ряда вон выходящую задачу.
…После полуночи поступило два сигнала, от Валдиса и Фарида. И Валдис, и Фарид высказали в общем-то толковые, но все же до конца не обоснованные предположения. Валентин разбил их в пух и прах, потому что ничего принципиально нового они не несли — все это уже учли при финиш-анализе специалисты управления полиции Феникса.
Тем не менее, мы самым подробнейшим образом воссоздали ситуации на биокомпе, обкатали их по всем параметрам — и убедились в том, что эти дорожки ведут в тупик и ходить по ним бесполезно.
Потом на связь вышел Драган. Было уже начало второго, Валентин продолжал рыскать по инфопакетам с пластами, разбираясь с деталями, анализируя и сопоставляя, а я перебрался за стол и пытался что-то там такое сделать при помощи усложненной транс-обработки. Ничего не проступало, но я не сдавался, последовательно анализируя узлы структур.
— Лео, — сказал Драган с экрана визио. — Тебе не кажется, что кто-то испытывает новые системы?
— Почему именно в доме Ноома? — сразу же задал я встречный вопрос.
— Место выбрано совершенно произвольно. Надо же их где-то и на ком-то испытывать?
Я немного помолчал, обдумывая слова Драгана. Потом сказал:
— В общем-то, такая мысль у меня была. Значит, некто или некая группа, забравшись подальше от глаз людских, сконструировала новое оружие. Так?
— А почему бы и нет? Самородков у нас хватает. Вспомни, один только Радж Комета чего стоил…
Да, с самородками у нас в Ассоциации был порядок. Способными из складного ножа, подержанного стандартного очистителя и парочки несовмещенных миксов соорудить широкополосный бомбард-бумеранг с весьма солидной убойной силой. Или даже пенетраторную установку для ведения боевых действий в горной местности… К тому же, самородки наши отнюдь не были самоучками — в состав групп входили очень толковые и грамотные специалисты; примеров хватало. Действительно, взять того же Раджа Комету…
— Цель? — спросил я.
Драган усмехнулся:
— Сам знаешь, Лео. Имя свое прославить в мирах и веках. Стать властелином. Истребить недостойный род людской, живущий не так, как надо. И прочее.
Конечно же, я все это знал. Испытание нового оружия… А зачем изобретать новое, когда и то, что уже имеется, вполне годится для превращения всех обитаемых миров в миры необитаемые? Впрочем, это я, Лео Грег, так считаю. Те, кто, возможно, устроил «испытание» на Фениксе, могли думать иначе. Что ж, придется заняться еще и анализом трудоустройства специалистов на Фениксе. Скажем, за последние двадцать-тридцать лет по локальному времени.
И все-таки… Человек — весьма хрупкое существо, его можно уничтожить буквально пальцем. Указательным. Простым тычком — если знать, куда и как ткнуть. Зачем же превращать его в бесформенные лохмотья? Проявление садизма? Но лица с латентными отклонениями выявляются обычно еще в перинатальный период и за ними ведется наблюдение. Правда, здесь стопроцентной уверенности все же нет.
— Подготовь вводную по трудоустройству специалистов на Фениксе, сказал я Драгану. — Проанализируем. Только все это неубедительно, Драган. Нет уверенности. Заметь, при финиш-анализе подобная версия даже не рассматривалась. Они-то обстановку у себя знают лучше нас.
— Понимаю. — Драган вздохнул. — За неимением лучшего… Я подключался к нашим — у них пока не очень. Вообще, ребята на Фениксе постарались по-моему, они перебрали все варианты, нам тут просто уже делать нечего…
— И?.. — Я внимательно взглянул в его черные глаза под раскидистыми топорщащимися черными бровями.
— И получается такая штука: либо это вообще выходит за пределы наших понятий, либо кто-то действует по неизвестной нам схеме… а нам пока высветился только один ее элемент.
— Пока… — задумчиво повторил я. — А по одному элементу составить представление о схеме невозможно. Значит, ты считаешь…
— Мы должны, мы вынуждены ждать, пока высветится второй, — закончил Драган.
Ничего не сделав по одному происшествию (происшествию!..), ждать, когда случится второе, чтобы уловить хотя бы наметки системы. Хуже придумать нельзя. Ждать, когда появятся новые жертвы…
— Ладно, Драган, еще не утро. — Я потер виски. — Может быть, придумаем что-нибудь повеселее. Валентин, сообщи всем, что работать на местах по усмотрению. Можно и дома. Сбор завтра… — я посмотрел на часы: половина второго, — то есть уже сегодня, в семь. Побеседуем.
— Принято, — отозвался Валентин, продолжавший разжевывать свои инфопласты. Нагрузка у него была приличной, если учесть, что одновременно он решал и сотню задач других наших подразделений.
— Если будут зацепки, сообщай немедленно. Это относится ко всем. — Я взглянул на Драгана. Он молча кивнул. — Я домой. До встречи.
— До встречи, Лео. — Драган уголками губ обозначил слабое подобие улыбки. — Утро вечера мудренее.
Экран визио затянулся дымкой. Я поднялся из-за стола, подошел к пульсирующему в замедленном танце на месте биокомпу и похлопал его по теплому упругому «плечу».
— Сообщай немедленно, Валентин. И закончи мою транс-обработку. Приятных сновидений.
Последняя моя фраза не была шуткой. Из слов биокомпа я знал, что какой-то незагруженной частью своего существа (вещества? устройства?) он действительно видит совершенно непонятные мне (а порой и ему самому) сны, несущие информацию, которая не поступила извне, но и не содержалась ранее в биокомпе — это уже тысячи раз проверялось специалистами всех рангов…
— Принято, — повторил Валентин и его «плечо» внезапно стало податливым, так что моя рука опустилась в подергивающуюся ложбину на теле биокомпа. Это было как бы нашим рукопожатием.
Еще раз взглянув в окно, я вышел из кабинета. СОКОЛИНАЯ. СЛАВИЯ
Спустившись на лифте в наши обширные подземные владения — там были гараж, склады, ремонтные мастерские и прочее, — я выбрал первое попавшееся авто (невзрачный пегий «валет» с помятым крылом) и выехал под ночное небо, поросшее одуванчиками звезд. Слева, над крышами, серебрилось одинокое шарообразное скопление — где-то там, в его глубине, затерялась пылинка Феникса, бесконечно далекая по обычным меркам и близкая наша обитаемая соседка, если устремиться к ней по нуль-трассе, дарованной человечеству с помощью великого Колдуна.
Улицы были тихими, лишь иногда встречались неспешные авто, и только на мосту через Дунай было более оживленно. Там, как всегда, бродили, целовались на скамейках и стояли у перил парочки; группки молодежи сидели прямо на бордюре тротуаров, потягивая прохладительное и обсуждая какие-то свои проблемы. Все было, как обычно. Цепочки огней на мосту раздваивались, отражаясь в темной речной воде. Мой «валет» проворно сбежал по покатой спине моста и свернул на набережную. Тут я прибавил скорость, миновал вереницу зданий, пересек окруженную пышными каштанами пустынную площадь и углубился в свой уютный квартал.
Когда я прибыл на Соколиную, мне предложили небольшой дом в предместье, но я выбрал обычную трехкомнатную квартиру — кабинет, спальня, гостиная — в обычном городском трехэтажнике. Во-первых, дом требовал бы хоть какого-то ухода, садовых хлопот и прочего, а я не чувствовал себя готовым к подобным занятиям; во-вторых, я знал, что не так уж и часто буду находиться в своем жилище и вообще на Соколиной — меня ждала разъездная работа; в-третьих, я не собирался на веки вечные оставаться здесь, в официальном центре Ассоциации, — все-таки я был и всегда буду альбатросцем, а не соколянином; ну, и, в-четвертых, мне было приятно, сидя у поливизора в гостиной или работая на тренажерах в своем спортзале-бассейне, осознавать, что вокруг тоже живут люди, а над моим потолком, на крыше, в нашем саду, обитают удивительно красивые местные птицы — певучие длиннохвостые дирлилинки… В общем, вовсе не надо было мне ничего другого. Да и работа в пяти минутах езды.
Оставив авто на подземной стоянке, я прошагал через наш заросший зеленью двор и взглянул на свои окна. В одном из них, угловом — окне гостиной, — горел приглушенный свет. Это было единственное освещенное окно во всем доме. И это значило, что Славия опять заснула в кресле у поливизора, не дождавшись меня.
Так и оказалось. Разувшись в прихожей, я заглянул в гостиную — Славия спала, с ногами забравшись в кресло и опустив голову на широкий мягкий валик-подлокотник. Длинные светлые волосы свесились ей на лицо и чуть заметно колыхались в такт ее дыханию. Ладони она спрятала между сжатых бедер, словно замерзла, и от ее небольшой изящной фигурки, как всегда, слабо веяло грустью. Так веет грустью от последнего осеннего цветка на вечерней холодной заре, после которой трава покрывается инеем. Славия всегда, сколько я знал ее, была тихой и чуть-чуть грустной.
Но не в моих объятиях. Осенний цветок вдруг расцветал всей своей удивительной, полыхающей, обжигающей красотой, и каждое прикосновение к его нежнейшим лепесткам было — как удивление, как открытие, как озарение, как пение дирлилинок по утрам…
Я осторожно прошел в гостиную и выключил поливизор, оборвав какое-то разноцветное, но безобъемное и очень тихое шоу — объем Славия убрала, а громкость оставила минимальную, так что шоу просто шептало, не тревожа ее сон. Постоял немного, глядя на нее, хрупкую, тихую — и отправился принимать ванну.
Я встретил Славию в начале этого лета, когда вместе с Дино вернулся на Соколиную после успешной операции на Чайке. Кондор дал нам три дня на отдых (а потрудились мы изрядно, да к тому же еще и застряли в знаменитых свистящих песках Чайки), и я слетал на море, в пляжные края, где было красиво, безмятежно и немноголюдно. Но хватило меня только на два дня такого безделья; любой отдых, длящийся более суток, начинает меня утомлять — это я заметил за собой уже давно. Тогда я вернулся в Кремс и весь вечер провел в казино, потихоньку проигрывая остаток премии за операцию на Чайке. Я не азартный игрок, никогда не «завожусь» и всегда знаю, когда нужно встать и уйти. И могу это сделать без колебаний. К полуночи мне повезло — я взял сразу все квадраты на зеркальном заходе в «пятицветной дунайке» (а такое случается в казино не каждый день) и тем самым возместил расходы по вояжу на морское побережье. После этого я остался еще на три партии, милостиво позволив себя обыграть, дабы мои соперники не очень расстраивались, а потом заказал себе партнершу и отправился в интим-павильон; на какие-то прочные связи не было времени, да и желания тоже не было — помнилась мне моя несложившаяся семейная жизнь, и до сих пор что-то словно покалывало в душе, когда я вспоминал Бригитту…
На третий день, отоспавшись и чувствуя себя слишком уж хорошо отдохнувшим за этот краткосрочный, но вполне достаточный для меня отпуск, я загнал себя в спортзал-бассейн и вволю порезвился на тренажерах и наплавался, словно проделывал все это впервые. А ближе к вечеру, умиротворенный и расслабленный, вылез из дому, чтобы просто посидеть на скамейке у Дуная, среди людей.
И вот тут я и увидел Славию. Я бездумно смотрел на искрящуюся от солнца воду, по набережной прогуливались горожане, но эта девушка была как бы отстранена от всех. Она медленно шла сама по себе, словно окутанная невидимым силовым полем, отталкивающим все окружающее, смотрела в никуда, и я сразу уловил исходящую от нее легкую грусть, подобную слабому горьковатому аромату неведомого цветка. Я даже не помню, как она была одета, — я просто почувствовал этот слабый грустный аромат, и мне захотелось развеять его. Она села на другом краю скамейки, не замечая меня (я был уверен в этом), не замечая никого и ничего вокруг, потому что она была обращена в себя, в свою грусть.
Не знаю, как и чем мне все-таки удалось привлечь ее внимание. Может быть, она просто увидела в моих попытках к общению возможность хоть на некоторое время ускользнуть от своей грусти? Не знаю. Вот уже кончается лето, первое лето нашего знакомства, а она все так же чуточку грустна, и теперь я начинаю думать, что грустит она не о чем-то и не о ком-то — просто суждено ей быть именно такой. Есть же на свете весельчаки, которые ну просто-таки брызжут энергией и задором, просто лучатся жизнерадостностью, невольно заставляя веселиться окружающих, — так почему бы не быть и противоположному типу людей? Эманация грусти, не связанная с каким-то конкретным объектом или событием, — вот что такое, по-моему, происходило со Славией.
Конечно, я мог бы осторожными расспросами попытаться что-нибудь выведать у нее (как-никак профессионал!), но я не считал себя вправе заниматься подобными вещами. Я не был с ней следователем, а она подозреваемой, и в конце-то концов, у каждого есть право носить в себе некую тайну. Много всякой всячины постигли мы об окружающем мире, а вот можем ли, умеем ли порой разобраться в самих себе? И вполне возможно, Славия сама не знает причину своей грусти… или и нет все-таки никакой причины, а есть устойчивое, постоянное состояние души…
Я никуда не отпустил ее в тот вечер, и мы бродили по набережной, и я разливался длиннохвостой дирлилинкой, а потом мы пили чай у меня в гостиной и долго, долго, долго сидели на балконе под звездным небом, и я рассказывал ей о тех разноцветных мирах с птичьими именами, что летят сквозь пустоту там, в далеком далеке, и где я уже успел побывать. Она тихо слушала, очень внимательно слушала меня, и я радовался, что прорвался сквозь силовое поле… Потом я уложил ее спать в своей спальне, а сам отправился ночевать в кабинет, и долго не мог заснуть.
Утром она ушла, но мы договорились о новой встрече, и эта встреча состоялась. Было много встреч, и теперь она просто приходила ко мне, как к себе домой, в любое время, и ждала меня, и нам было очень хорошо вдвоем… И уходила — чтобы вновь вернуться.
Мы были вместе уже почти целое лето, а я знал о ней только одно: ее имя. Славия. И больше ничего. Уверен, при моих возможностях я способен был в течение часа с помощью Валентина узнать о ней все, включая всю ее родословную вплоть до предков-землян. Но вот только зачем? Меня устраивало существующее положение дел. Более того, именно существующее положение дел меня и устраивало.
Славия… Женщина-тайна. У каждого ли есть такая женщина-тайна?..
Славия…
И, между прочим, я ловил себя на том, что это на меня непохоже. Иметь, что называется, в руках тайну, и не пытаться разгадать ее? Но мне действительно не хотелось разгадывать ее.
Я окончательно размяк в теплой воде, а ведь времени на сон оставалось совсем немного. Мысли о Славии растворились, их вытеснили другие, совершенно другие мысли. Нетерпеливо потоптавшись под сильной воздушной струей и так до конца и не обсохнув, я натянул шорты, бросил одежду в утилизатор и, причесываясь, вернулся в гостиную.
Славия продолжала спать в той же позе, далекая от моих забот; я, разумеется, никогда и не посвящал ее в свои заботы и дела. Погасив свет, я склонился над ней, бережно поднял, как ребенка, и понес в спальню, ощущая сквозь тонкую ткань ее накидки теплое нежное тело.
— Лео… — Она обняла меня за шею, и легкое дыхание коснулось моей щеки. — Куда мы? Почему темно?
— Спи, спи, — сказал я шепотом, входя в спальню. — Ляг на бочок, сомкни ресницы — и дивный сон тебе приснится…
— Дивный… — покорно прошептала она в ответ и едва слышно вздохнула. — Ох, Лео… Лео… — Она снова вздохнула. Неужели что-то мучило ее? Что?..
— Ничего не бойся, ляг — и успокойся, — продолжал импровизировать я (или эти слова в детстве говорила мне мама?)
Я опустил ее на постель и услышал, как с тихим шелестом упала на пол накидка. Сбросил шорты и лег рядом. Она прижалась ко мне, и, конечно же, мне сразу захотелось ее… но тогда мы не уснули бы до рассвета.
— Спи, Славочка. — Я поцеловал ее в податливые губы. — Мне вот-вот вставать и бежать.
Она молча погладила меня по плечу и замерла, затихла, словно превратилась в статую. Я лег на спину, закинул руки за голову и закрыл глаза. Я был готов спать глубоко и долго, а утром, проснувшись, возместить то, в чем сейчас отказал Славии… Но такое желание существовало в совершенно ином, абсолютно пока ненужном слое сознания. Потому что больше всего мне хотелось прямо сейчас почувствовать укол браслета и сообщение Валентина или любого из моих парней. И немедленно действовать, действовать…
4
…После полуночи поступило два сигнала, от Валдиса и Фарида. И Валдис, и Фарид высказали в общем-то толковые, но все же до конца не обоснованные предположения. Валентин разбил их в пух и прах, потому что ничего принципиально нового они не несли — все это уже учли при финиш-анализе специалисты управления полиции Феникса.
Тем не менее, мы самым подробнейшим образом воссоздали ситуации на биокомпе, обкатали их по всем параметрам — и убедились в том, что эти дорожки ведут в тупик и ходить по ним бесполезно.
Потом на связь вышел Драган. Было уже начало второго, Валентин продолжал рыскать по инфопакетам с пластами, разбираясь с деталями, анализируя и сопоставляя, а я перебрался за стол и пытался что-то там такое сделать при помощи усложненной транс-обработки. Ничего не проступало, но я не сдавался, последовательно анализируя узлы структур.
— Лео, — сказал Драган с экрана визио. — Тебе не кажется, что кто-то испытывает новые системы?
— Почему именно в доме Ноома? — сразу же задал я встречный вопрос.
— Место выбрано совершенно произвольно. Надо же их где-то и на ком-то испытывать?
Я немного помолчал, обдумывая слова Драгана. Потом сказал:
— В общем-то, такая мысль у меня была. Значит, некто или некая группа, забравшись подальше от глаз людских, сконструировала новое оружие. Так?
— А почему бы и нет? Самородков у нас хватает. Вспомни, один только Радж Комета чего стоил…
Да, с самородками у нас в Ассоциации был порядок. Способными из складного ножа, подержанного стандартного очистителя и парочки несовмещенных миксов соорудить широкополосный бомбард-бумеранг с весьма солидной убойной силой. Или даже пенетраторную установку для ведения боевых действий в горной местности… К тому же, самородки наши отнюдь не были самоучками — в состав групп входили очень толковые и грамотные специалисты; примеров хватало. Действительно, взять того же Раджа Комету…
— Цель? — спросил я.
Драган усмехнулся:
— Сам знаешь, Лео. Имя свое прославить в мирах и веках. Стать властелином. Истребить недостойный род людской, живущий не так, как надо. И прочее.
Конечно же, я все это знал. Испытание нового оружия… А зачем изобретать новое, когда и то, что уже имеется, вполне годится для превращения всех обитаемых миров в миры необитаемые? Впрочем, это я, Лео Грег, так считаю. Те, кто, возможно, устроил «испытание» на Фениксе, могли думать иначе. Что ж, придется заняться еще и анализом трудоустройства специалистов на Фениксе. Скажем, за последние двадцать-тридцать лет по локальному времени.
И все-таки… Человек — весьма хрупкое существо, его можно уничтожить буквально пальцем. Указательным. Простым тычком — если знать, куда и как ткнуть. Зачем же превращать его в бесформенные лохмотья? Проявление садизма? Но лица с латентными отклонениями выявляются обычно еще в перинатальный период и за ними ведется наблюдение. Правда, здесь стопроцентной уверенности все же нет.
— Подготовь вводную по трудоустройству специалистов на Фениксе, сказал я Драгану. — Проанализируем. Только все это неубедительно, Драган. Нет уверенности. Заметь, при финиш-анализе подобная версия даже не рассматривалась. Они-то обстановку у себя знают лучше нас.
— Понимаю. — Драган вздохнул. — За неимением лучшего… Я подключался к нашим — у них пока не очень. Вообще, ребята на Фениксе постарались по-моему, они перебрали все варианты, нам тут просто уже делать нечего…
— И?.. — Я внимательно взглянул в его черные глаза под раскидистыми топорщащимися черными бровями.
— И получается такая штука: либо это вообще выходит за пределы наших понятий, либо кто-то действует по неизвестной нам схеме… а нам пока высветился только один ее элемент.
— Пока… — задумчиво повторил я. — А по одному элементу составить представление о схеме невозможно. Значит, ты считаешь…
— Мы должны, мы вынуждены ждать, пока высветится второй, — закончил Драган.
Ничего не сделав по одному происшествию (происшествию!..), ждать, когда случится второе, чтобы уловить хотя бы наметки системы. Хуже придумать нельзя. Ждать, когда появятся новые жертвы…
— Ладно, Драган, еще не утро. — Я потер виски. — Может быть, придумаем что-нибудь повеселее. Валентин, сообщи всем, что работать на местах по усмотрению. Можно и дома. Сбор завтра… — я посмотрел на часы: половина второго, — то есть уже сегодня, в семь. Побеседуем.
— Принято, — отозвался Валентин, продолжавший разжевывать свои инфопласты. Нагрузка у него была приличной, если учесть, что одновременно он решал и сотню задач других наших подразделений.
— Если будут зацепки, сообщай немедленно. Это относится ко всем. — Я взглянул на Драгана. Он молча кивнул. — Я домой. До встречи.
— До встречи, Лео. — Драган уголками губ обозначил слабое подобие улыбки. — Утро вечера мудренее.
Экран визио затянулся дымкой. Я поднялся из-за стола, подошел к пульсирующему в замедленном танце на месте биокомпу и похлопал его по теплому упругому «плечу».
— Сообщай немедленно, Валентин. И закончи мою транс-обработку. Приятных сновидений.
Последняя моя фраза не была шуткой. Из слов биокомпа я знал, что какой-то незагруженной частью своего существа (вещества? устройства?) он действительно видит совершенно непонятные мне (а порой и ему самому) сны, несущие информацию, которая не поступила извне, но и не содержалась ранее в биокомпе — это уже тысячи раз проверялось специалистами всех рангов…
— Принято, — повторил Валентин и его «плечо» внезапно стало податливым, так что моя рука опустилась в подергивающуюся ложбину на теле биокомпа. Это было как бы нашим рукопожатием.
Еще раз взглянув в окно, я вышел из кабинета. СОКОЛИНАЯ. СЛАВИЯ
Спустившись на лифте в наши обширные подземные владения — там были гараж, склады, ремонтные мастерские и прочее, — я выбрал первое попавшееся авто (невзрачный пегий «валет» с помятым крылом) и выехал под ночное небо, поросшее одуванчиками звезд. Слева, над крышами, серебрилось одинокое шарообразное скопление — где-то там, в его глубине, затерялась пылинка Феникса, бесконечно далекая по обычным меркам и близкая наша обитаемая соседка, если устремиться к ней по нуль-трассе, дарованной человечеству с помощью великого Колдуна.
Улицы были тихими, лишь иногда встречались неспешные авто, и только на мосту через Дунай было более оживленно. Там, как всегда, бродили, целовались на скамейках и стояли у перил парочки; группки молодежи сидели прямо на бордюре тротуаров, потягивая прохладительное и обсуждая какие-то свои проблемы. Все было, как обычно. Цепочки огней на мосту раздваивались, отражаясь в темной речной воде. Мой «валет» проворно сбежал по покатой спине моста и свернул на набережную. Тут я прибавил скорость, миновал вереницу зданий, пересек окруженную пышными каштанами пустынную площадь и углубился в свой уютный квартал.
Когда я прибыл на Соколиную, мне предложили небольшой дом в предместье, но я выбрал обычную трехкомнатную квартиру — кабинет, спальня, гостиная — в обычном городском трехэтажнике. Во-первых, дом требовал бы хоть какого-то ухода, садовых хлопот и прочего, а я не чувствовал себя готовым к подобным занятиям; во-вторых, я знал, что не так уж и часто буду находиться в своем жилище и вообще на Соколиной — меня ждала разъездная работа; в-третьих, я не собирался на веки вечные оставаться здесь, в официальном центре Ассоциации, — все-таки я был и всегда буду альбатросцем, а не соколянином; ну, и, в-четвертых, мне было приятно, сидя у поливизора в гостиной или работая на тренажерах в своем спортзале-бассейне, осознавать, что вокруг тоже живут люди, а над моим потолком, на крыше, в нашем саду, обитают удивительно красивые местные птицы — певучие длиннохвостые дирлилинки… В общем, вовсе не надо было мне ничего другого. Да и работа в пяти минутах езды.
Оставив авто на подземной стоянке, я прошагал через наш заросший зеленью двор и взглянул на свои окна. В одном из них, угловом — окне гостиной, — горел приглушенный свет. Это было единственное освещенное окно во всем доме. И это значило, что Славия опять заснула в кресле у поливизора, не дождавшись меня.
Так и оказалось. Разувшись в прихожей, я заглянул в гостиную — Славия спала, с ногами забравшись в кресло и опустив голову на широкий мягкий валик-подлокотник. Длинные светлые волосы свесились ей на лицо и чуть заметно колыхались в такт ее дыханию. Ладони она спрятала между сжатых бедер, словно замерзла, и от ее небольшой изящной фигурки, как всегда, слабо веяло грустью. Так веет грустью от последнего осеннего цветка на вечерней холодной заре, после которой трава покрывается инеем. Славия всегда, сколько я знал ее, была тихой и чуть-чуть грустной.
Но не в моих объятиях. Осенний цветок вдруг расцветал всей своей удивительной, полыхающей, обжигающей красотой, и каждое прикосновение к его нежнейшим лепесткам было — как удивление, как открытие, как озарение, как пение дирлилинок по утрам…
Я осторожно прошел в гостиную и выключил поливизор, оборвав какое-то разноцветное, но безобъемное и очень тихое шоу — объем Славия убрала, а громкость оставила минимальную, так что шоу просто шептало, не тревожа ее сон. Постоял немного, глядя на нее, хрупкую, тихую — и отправился принимать ванну.
Я встретил Славию в начале этого лета, когда вместе с Дино вернулся на Соколиную после успешной операции на Чайке. Кондор дал нам три дня на отдых (а потрудились мы изрядно, да к тому же еще и застряли в знаменитых свистящих песках Чайки), и я слетал на море, в пляжные края, где было красиво, безмятежно и немноголюдно. Но хватило меня только на два дня такого безделья; любой отдых, длящийся более суток, начинает меня утомлять — это я заметил за собой уже давно. Тогда я вернулся в Кремс и весь вечер провел в казино, потихоньку проигрывая остаток премии за операцию на Чайке. Я не азартный игрок, никогда не «завожусь» и всегда знаю, когда нужно встать и уйти. И могу это сделать без колебаний. К полуночи мне повезло — я взял сразу все квадраты на зеркальном заходе в «пятицветной дунайке» (а такое случается в казино не каждый день) и тем самым возместил расходы по вояжу на морское побережье. После этого я остался еще на три партии, милостиво позволив себя обыграть, дабы мои соперники не очень расстраивались, а потом заказал себе партнершу и отправился в интим-павильон; на какие-то прочные связи не было времени, да и желания тоже не было — помнилась мне моя несложившаяся семейная жизнь, и до сих пор что-то словно покалывало в душе, когда я вспоминал Бригитту…
На третий день, отоспавшись и чувствуя себя слишком уж хорошо отдохнувшим за этот краткосрочный, но вполне достаточный для меня отпуск, я загнал себя в спортзал-бассейн и вволю порезвился на тренажерах и наплавался, словно проделывал все это впервые. А ближе к вечеру, умиротворенный и расслабленный, вылез из дому, чтобы просто посидеть на скамейке у Дуная, среди людей.
И вот тут я и увидел Славию. Я бездумно смотрел на искрящуюся от солнца воду, по набережной прогуливались горожане, но эта девушка была как бы отстранена от всех. Она медленно шла сама по себе, словно окутанная невидимым силовым полем, отталкивающим все окружающее, смотрела в никуда, и я сразу уловил исходящую от нее легкую грусть, подобную слабому горьковатому аромату неведомого цветка. Я даже не помню, как она была одета, — я просто почувствовал этот слабый грустный аромат, и мне захотелось развеять его. Она села на другом краю скамейки, не замечая меня (я был уверен в этом), не замечая никого и ничего вокруг, потому что она была обращена в себя, в свою грусть.
Не знаю, как и чем мне все-таки удалось привлечь ее внимание. Может быть, она просто увидела в моих попытках к общению возможность хоть на некоторое время ускользнуть от своей грусти? Не знаю. Вот уже кончается лето, первое лето нашего знакомства, а она все так же чуточку грустна, и теперь я начинаю думать, что грустит она не о чем-то и не о ком-то — просто суждено ей быть именно такой. Есть же на свете весельчаки, которые ну просто-таки брызжут энергией и задором, просто лучатся жизнерадостностью, невольно заставляя веселиться окружающих, — так почему бы не быть и противоположному типу людей? Эманация грусти, не связанная с каким-то конкретным объектом или событием, — вот что такое, по-моему, происходило со Славией.
Конечно, я мог бы осторожными расспросами попытаться что-нибудь выведать у нее (как-никак профессионал!), но я не считал себя вправе заниматься подобными вещами. Я не был с ней следователем, а она подозреваемой, и в конце-то концов, у каждого есть право носить в себе некую тайну. Много всякой всячины постигли мы об окружающем мире, а вот можем ли, умеем ли порой разобраться в самих себе? И вполне возможно, Славия сама не знает причину своей грусти… или и нет все-таки никакой причины, а есть устойчивое, постоянное состояние души…
Я никуда не отпустил ее в тот вечер, и мы бродили по набережной, и я разливался длиннохвостой дирлилинкой, а потом мы пили чай у меня в гостиной и долго, долго, долго сидели на балконе под звездным небом, и я рассказывал ей о тех разноцветных мирах с птичьими именами, что летят сквозь пустоту там, в далеком далеке, и где я уже успел побывать. Она тихо слушала, очень внимательно слушала меня, и я радовался, что прорвался сквозь силовое поле… Потом я уложил ее спать в своей спальне, а сам отправился ночевать в кабинет, и долго не мог заснуть.
Утром она ушла, но мы договорились о новой встрече, и эта встреча состоялась. Было много встреч, и теперь она просто приходила ко мне, как к себе домой, в любое время, и ждала меня, и нам было очень хорошо вдвоем… И уходила — чтобы вновь вернуться.
Мы были вместе уже почти целое лето, а я знал о ней только одно: ее имя. Славия. И больше ничего. Уверен, при моих возможностях я способен был в течение часа с помощью Валентина узнать о ней все, включая всю ее родословную вплоть до предков-землян. Но вот только зачем? Меня устраивало существующее положение дел. Более того, именно существующее положение дел меня и устраивало.
Славия… Женщина-тайна. У каждого ли есть такая женщина-тайна?..
Славия…
И, между прочим, я ловил себя на том, что это на меня непохоже. Иметь, что называется, в руках тайну, и не пытаться разгадать ее? Но мне действительно не хотелось разгадывать ее.
Я окончательно размяк в теплой воде, а ведь времени на сон оставалось совсем немного. Мысли о Славии растворились, их вытеснили другие, совершенно другие мысли. Нетерпеливо потоптавшись под сильной воздушной струей и так до конца и не обсохнув, я натянул шорты, бросил одежду в утилизатор и, причесываясь, вернулся в гостиную.
Славия продолжала спать в той же позе, далекая от моих забот; я, разумеется, никогда и не посвящал ее в свои заботы и дела. Погасив свет, я склонился над ней, бережно поднял, как ребенка, и понес в спальню, ощущая сквозь тонкую ткань ее накидки теплое нежное тело.
— Лео… — Она обняла меня за шею, и легкое дыхание коснулось моей щеки. — Куда мы? Почему темно?
— Спи, спи, — сказал я шепотом, входя в спальню. — Ляг на бочок, сомкни ресницы — и дивный сон тебе приснится…
— Дивный… — покорно прошептала она в ответ и едва слышно вздохнула. — Ох, Лео… Лео… — Она снова вздохнула. Неужели что-то мучило ее? Что?..
— Ничего не бойся, ляг — и успокойся, — продолжал импровизировать я (или эти слова в детстве говорила мне мама?)
Я опустил ее на постель и услышал, как с тихим шелестом упала на пол накидка. Сбросил шорты и лег рядом. Она прижалась ко мне, и, конечно же, мне сразу захотелось ее… но тогда мы не уснули бы до рассвета.
— Спи, Славочка. — Я поцеловал ее в податливые губы. — Мне вот-вот вставать и бежать.
Она молча погладила меня по плечу и замерла, затихла, словно превратилась в статую. Я лег на спину, закинул руки за голову и закрыл глаза. Я был готов спать глубоко и долго, а утром, проснувшись, возместить то, в чем сейчас отказал Славии… Но такое желание существовало в совершенно ином, абсолютно пока ненужном слое сознания. Потому что больше всего мне хотелось прямо сейчас почувствовать укол браслета и сообщение Валентина или любого из моих парней. И немедленно действовать, действовать…
4
СОКОЛИНАЯ. СВОДКА
В темноте медленно приближались багровые огни, и темнота тоже становилась багровой, и в ней проступали какие-то смутные контуры, какие-то колышущиеся изломанные линии… Они передвигались, менялись местами, возносились и опускались, растворяясь в багровой мгле… Жаром наливалась багровая мгла, странным леденящим жаром, и вновь появились линии, теперь уже не искривленные, не изломанные, а прямые… Линии медленно скользили друг за другом, сближаясь, сближаясь… соединяясь в два треугольника, два черных треугольника на фоне багрового леденящего жара… Треугольники наплывали, почти соприкасаясь углами, наползали один на другой… Пульсировала, в каком-то мрачном ритме раскачивалась багровая нездешняя мгла… Острый конец треугольника коснулся моего запястья…
Я, задыхаясь, открыл глаза, вытер о подушку потный лоб. Оказывается, я весь был мокрым от пота.
— Закончил обработку, готов передать информацию, — сообщил биокомп.
— Сейчас, Валентин.
Я сел и осмотрелся, еще не до конца избавившись от остатков какого-то бредового сна. Голова была тяжелой. Небо за окном слегка посерело, но рассвет еще блуждал где-то за лесами, у далеких озер. Я посмотрел на браслет и убедился, что поспать мне удалось не более часа. Оглянулся Славия спала, свернувшись клубком, и едва слышно постанывала во сне. Я погладил ее по голове и она затихла. Не тратя времени на одевание, я голышом поспешил в кабинет. Сел в приятно холодящее кожу кресло с высокой спинкой, нашарил в ящике стола упаковку биостимулятора.
— Давай, Валентин!
Внутренне я весь уже дрожал от напряжения. Я верил, я очень хотел верить, что биокомп раскопал что-то важное.
— Здесь только сведения, зарегистрированные управлениями полиции, предупредил биокомп.
Это было ясно и глупому ножкоглазу — откуда бы Валентину иметь другие? Он прошелся по всем архивам информации, но ведь регистрировались-то не все происшествия. Кое-кому не очень нравилось, что Унипол при необходимости может иметь сведения обо всем, подотчетном полицейской сфере суверенных планет-государств. Именно поэтому мы и держали агентов на местах. Агенты занимались аналитической работой, их ежемесячные отчеты концентрировались у Кондора и, видимо, ничего необычного в них пока не было, иначе Кондор давно бы поднял тревогу. В общем-то лично я особой пользы от их деятельности не видел — на каждой планете хватало своих вполне квалифицированных аналитиков, но решение о создании агентурной сети принимал не я.
— Не тяни, Валентин! — взмолился я.
— Я просто предупредил, что информация может быть неполной. Даю сокращенный монтаж сводки. Двадцать девять сообщений. Приложения зафиксированы.
— Давай, дорогой, давай!
Экран на моем столе засветился, на его голубоватом фоне проступили белые строчки сообщений в изложении Валентина, составившего некий экстракт многочисленных документов, которые содержались в накопителях. Одновременно биокомп начал аудиотрансляцию.
— Черный Дрозд, тридцать пятое сентября по местному времени, одиннадцатое марта по Кремс-шкале, семнадцатый округ. Потерпевший Василис Митропулос. Обратился в участковое управление полиции с заявлением о том, что на него совершено нападение двумя вылетевшими из реки рогатыми четырехили шестикрылыми существами с длинной черной шерстью и одним светящимся зеленым глазом посредине лба. Нанеся потерпевшему несколько ударов по голове, нападавшие скрылись в неизвестном направлении (растворились в воздухе — по определению самого Митропулоса), завладев личным имуществом потерпевшего. Принятыми мерами розыска личное имущество потерпевшего Митропулоса не обнаружено. Характеристика проведенных мероприятий прилагается. Из эпикриза: четвертая степень опьянения, редуцированное постнаркотическое состояние. Ушибы затылочной части головы.
— Бывает, — мрачно сказал я. — Если падать навзничь на прибрежные камни.
— Голубиная, — продолжал биокомп. — Седьмое декабря по местному времени, шестнадцатое марта по Кремс-шкале, двенадцатый округ. Потерпевший Ван Мин. Заявление в управление полиции сектора по поводу неоднократного появления в квартире полупрозрачных обнаженных человекоподобных существ женского пола — по определению заявителя. Отличительная черта существ: наличие дополнительных половых органов на месте рта и анального отверстия. Причина заявления: похищение данными существами личных вещей владельца квартиры. Перечень прилагается. Основание для обращения в управление полиции сектора: отказ участкового управления рассматривать заявление потерпевшего. Принятыми мерами розыска имущество Ван Мина не обнаружено. Результат скрытого наблюдения за квартирой отрицательный.
— Эротомания, — еще мрачнее пробормотал я. — Везде-то ему женские половые органы мерещатся.
— Характеристика проведенных мероприятий прилагается. Патологические отклонения, — с нажимом произнес Валентин последние два слова, практически отсутствуют. Индекс Домлера в пределах нормы. Парящий Орел, второе марта по местному времени, двадцать девятое марта по Кремс-шкале, семьдесят третий округ. Потерпевший Хорен Алачьян. Заявление в участковое управление полиции по поводу…
— Стоп, Валентин. — Я отлепил спину от обивки кресла. Биостимулятор делал свое дело — голова становилась свежей и ясной, тело превращалось в прозрачный крепкий кристалл. — Отключи аудио, теперь я сам.
— Принято.
Валентин замолчал. Я задал медленный режим и начал внимательно просматривать строки сообщений, которые текли по экрану, перемещаясь снизу вверх. Это были, конечно, неординарные сообщения, или, скажем, не совсем ординарные сообщения, но нечто во мне, некий анализатор, то, что принято называть интуицией, пока не давал о себе знать. Да, в разных уголках Ассоциации изредка происходили весьма странные события (если, конечно, верить показаниям заявителей), но не было в них трагизма и необъяснимости происшествия на Фениксе. Странность? Да. Загадочность? Да. Но где гарантия, что показания потерпевших основаны именно на реальных фактах, а не на причудливых построениях, сконструированных их собственным внутренним миром? Да, имели, так сказать, место ушибы, переломы конечностей, сотрясение мозга, пропажи брюк, кредиток и фамильных перстней, но ни разу нигде не находилось непосредственных свидетелей тех происшествий, что были зарегистрированы полицейскими управлениями разных миров. Вся информация о происшедшем исходила только от самих потерпевших.
Конечно, круг странных случаев не ограничивался этими двадцатью девятью сообщениями; не во всех полицейских управлениях они регистрировались, отметаемые как галлюцинации и алкогольный или наркотический бред, да и каждый ли пойдет в полицию сообщать о том, что явился к нему ночью двугорбый синий слон с печальными глазами и уволок последние домашние тапочки?
К Валентину у меня, естественно, претензий не было и быть не могло; Валентин старательно отобрал все те происшествия, что некоторым образом вылезали за рамки и оставались необъясненными. Пока необъясненными. Но все это, чувствовал я, было не то, все это никак не лепилось в один ряд с трагедией на Фениксе.
Вот, пожалуйста, очередной пункт сводки. Пункт седьмой. Альбатрос (Альбатрос!), двадцатое Кремс-апреля, восемнадцатый округ. (Знаем, знаем, у самого детство прошло в соседнем округе — Альпы, снега, горные лыжи, масса уютных отелей в окружении альбасосен, прозрачно-звенящий воздух, пахучий глинтвейн у камина, свеча у постели, поцелуи и страстные объятия, метель за окном и снежные ванны поутру…) Некто Петер Маджинский. Провалился в расселину, застрял головой вниз, сломал при этом руку, вывихнул ступню, и никак не мог расстегнуть комбинезон и вытащить из-за пазухи транс, чтобы вызвать спасателей. Его просто заклинило между скал. Числился выехавшим из отеля, поэтому никто его не хватился, а передвижные средства оперативного наблюдения его не фиксировали из-за аномального экранирования в том квадрате.
Я, задыхаясь, открыл глаза, вытер о подушку потный лоб. Оказывается, я весь был мокрым от пота.
— Закончил обработку, готов передать информацию, — сообщил биокомп.
— Сейчас, Валентин.
Я сел и осмотрелся, еще не до конца избавившись от остатков какого-то бредового сна. Голова была тяжелой. Небо за окном слегка посерело, но рассвет еще блуждал где-то за лесами, у далеких озер. Я посмотрел на браслет и убедился, что поспать мне удалось не более часа. Оглянулся Славия спала, свернувшись клубком, и едва слышно постанывала во сне. Я погладил ее по голове и она затихла. Не тратя времени на одевание, я голышом поспешил в кабинет. Сел в приятно холодящее кожу кресло с высокой спинкой, нашарил в ящике стола упаковку биостимулятора.
— Давай, Валентин!
Внутренне я весь уже дрожал от напряжения. Я верил, я очень хотел верить, что биокомп раскопал что-то важное.
— Здесь только сведения, зарегистрированные управлениями полиции, предупредил биокомп.
Это было ясно и глупому ножкоглазу — откуда бы Валентину иметь другие? Он прошелся по всем архивам информации, но ведь регистрировались-то не все происшествия. Кое-кому не очень нравилось, что Унипол при необходимости может иметь сведения обо всем, подотчетном полицейской сфере суверенных планет-государств. Именно поэтому мы и держали агентов на местах. Агенты занимались аналитической работой, их ежемесячные отчеты концентрировались у Кондора и, видимо, ничего необычного в них пока не было, иначе Кондор давно бы поднял тревогу. В общем-то лично я особой пользы от их деятельности не видел — на каждой планете хватало своих вполне квалифицированных аналитиков, но решение о создании агентурной сети принимал не я.
— Не тяни, Валентин! — взмолился я.
— Я просто предупредил, что информация может быть неполной. Даю сокращенный монтаж сводки. Двадцать девять сообщений. Приложения зафиксированы.
— Давай, дорогой, давай!
Экран на моем столе засветился, на его голубоватом фоне проступили белые строчки сообщений в изложении Валентина, составившего некий экстракт многочисленных документов, которые содержались в накопителях. Одновременно биокомп начал аудиотрансляцию.
— Черный Дрозд, тридцать пятое сентября по местному времени, одиннадцатое марта по Кремс-шкале, семнадцатый округ. Потерпевший Василис Митропулос. Обратился в участковое управление полиции с заявлением о том, что на него совершено нападение двумя вылетевшими из реки рогатыми четырехили шестикрылыми существами с длинной черной шерстью и одним светящимся зеленым глазом посредине лба. Нанеся потерпевшему несколько ударов по голове, нападавшие скрылись в неизвестном направлении (растворились в воздухе — по определению самого Митропулоса), завладев личным имуществом потерпевшего. Принятыми мерами розыска личное имущество потерпевшего Митропулоса не обнаружено. Характеристика проведенных мероприятий прилагается. Из эпикриза: четвертая степень опьянения, редуцированное постнаркотическое состояние. Ушибы затылочной части головы.
— Бывает, — мрачно сказал я. — Если падать навзничь на прибрежные камни.
— Голубиная, — продолжал биокомп. — Седьмое декабря по местному времени, шестнадцатое марта по Кремс-шкале, двенадцатый округ. Потерпевший Ван Мин. Заявление в управление полиции сектора по поводу неоднократного появления в квартире полупрозрачных обнаженных человекоподобных существ женского пола — по определению заявителя. Отличительная черта существ: наличие дополнительных половых органов на месте рта и анального отверстия. Причина заявления: похищение данными существами личных вещей владельца квартиры. Перечень прилагается. Основание для обращения в управление полиции сектора: отказ участкового управления рассматривать заявление потерпевшего. Принятыми мерами розыска имущество Ван Мина не обнаружено. Результат скрытого наблюдения за квартирой отрицательный.
— Эротомания, — еще мрачнее пробормотал я. — Везде-то ему женские половые органы мерещатся.
— Характеристика проведенных мероприятий прилагается. Патологические отклонения, — с нажимом произнес Валентин последние два слова, практически отсутствуют. Индекс Домлера в пределах нормы. Парящий Орел, второе марта по местному времени, двадцать девятое марта по Кремс-шкале, семьдесят третий округ. Потерпевший Хорен Алачьян. Заявление в участковое управление полиции по поводу…
— Стоп, Валентин. — Я отлепил спину от обивки кресла. Биостимулятор делал свое дело — голова становилась свежей и ясной, тело превращалось в прозрачный крепкий кристалл. — Отключи аудио, теперь я сам.
— Принято.
Валентин замолчал. Я задал медленный режим и начал внимательно просматривать строки сообщений, которые текли по экрану, перемещаясь снизу вверх. Это были, конечно, неординарные сообщения, или, скажем, не совсем ординарные сообщения, но нечто во мне, некий анализатор, то, что принято называть интуицией, пока не давал о себе знать. Да, в разных уголках Ассоциации изредка происходили весьма странные события (если, конечно, верить показаниям заявителей), но не было в них трагизма и необъяснимости происшествия на Фениксе. Странность? Да. Загадочность? Да. Но где гарантия, что показания потерпевших основаны именно на реальных фактах, а не на причудливых построениях, сконструированных их собственным внутренним миром? Да, имели, так сказать, место ушибы, переломы конечностей, сотрясение мозга, пропажи брюк, кредиток и фамильных перстней, но ни разу нигде не находилось непосредственных свидетелей тех происшествий, что были зарегистрированы полицейскими управлениями разных миров. Вся информация о происшедшем исходила только от самих потерпевших.
Конечно, круг странных случаев не ограничивался этими двадцатью девятью сообщениями; не во всех полицейских управлениях они регистрировались, отметаемые как галлюцинации и алкогольный или наркотический бред, да и каждый ли пойдет в полицию сообщать о том, что явился к нему ночью двугорбый синий слон с печальными глазами и уволок последние домашние тапочки?
К Валентину у меня, естественно, претензий не было и быть не могло; Валентин старательно отобрал все те происшествия, что некоторым образом вылезали за рамки и оставались необъясненными. Пока необъясненными. Но все это, чувствовал я, было не то, все это никак не лепилось в один ряд с трагедией на Фениксе.
Вот, пожалуйста, очередной пункт сводки. Пункт седьмой. Альбатрос (Альбатрос!), двадцатое Кремс-апреля, восемнадцатый округ. (Знаем, знаем, у самого детство прошло в соседнем округе — Альпы, снега, горные лыжи, масса уютных отелей в окружении альбасосен, прозрачно-звенящий воздух, пахучий глинтвейн у камина, свеча у постели, поцелуи и страстные объятия, метель за окном и снежные ванны поутру…) Некто Петер Маджинский. Провалился в расселину, застрял головой вниз, сломал при этом руку, вывихнул ступню, и никак не мог расстегнуть комбинезон и вытащить из-за пазухи транс, чтобы вызвать спасателей. Его просто заклинило между скал. Числился выехавшим из отеля, поэтому никто его не хватился, а передвижные средства оперативного наблюдения его не фиксировали из-за аномального экранирования в том квадрате.