Страница:
— Возьми меня с собой. — Он прикоснулся к ее плечу. — Возьми меня туда, куда ты улетаешь каждое утро.
Она с ласковой улыбкой посмотрела на него, потерлась прохладной щекой о его руку.
— Но ты же не умеешь летать, милый Леонардо.
— Возьми меня с собой, — повторил он.
Она долго молчала, задумчиво поглаживая выпуклую поверхность неведомого ему музыкального инструмента. Потом сказала:
— Хорошо. Я возьму тебя с собой. Ты сможешь летать, сегодня ночью я позабочусь об этом.
— Я умею летать, — сказал он, — только еще никогда не летал. Я умею летать.
Она улыбнулась:
— Хорошо, Леонардо. Утром мы полетим вместе. Утром я приду к тебе и мы полетим. — Она встала, удивительная, прекрасная, подобная ангелу. — Я прощаюсь с тобой до утра.
— Почему ты всегда уходишь? — тихо спросил он, касаясь ее нежной руки.
Она пристально посмотрела на него и ответила:
— Так нужно, Леонардо. Пока так нужно.
Он, внутренне возликовав, отметил зто «пока» и произнес, улыбнувшись:
— Мне все чаще приходит в голову мысль, что по ночам ты превращаешься в кого-то другого. Сбрасываешь крылья и… — Он осекся под ее взглядом.
— Пока так нужно, Леонардо, — повторила она. — Я прощаюсь с тобой до утра. Утром мы полетим вместе.
И вновь, как и каждый вечер, тихо закрылись за ней высокие, белые с золотом двери.
Ему не хотелось спать, ему никогда не хотелось спать. По ночам он любовался голубой звездой, слушал тишину, бродил по дому. Ему было очень хорошо и он совершенно ничего не помнил о своем прошлом. Да и было ли у него прошлое? Все свое существование — и прежнее, и теперешнее — он связывал только с этим домом, только с ней, изумительной Никой, златовласой крылатой женщиной, сравниться с которой не мог никто, никогда и нигде, ни в каких мирах любых Вселенных…
Он вернулся к своему окну, удобно устроился в мягких объятиях кресла и, не думая ни о чем, начал всматриваться в звездное небо. Он не знал, откуда взялись эти небесные огни, почему они именно такие и каково вообще их предназначение. Они были красивы, а ведь красота вполне достаточное основание для того, чтобы бытие вещей проявилось. Голубая звезда сияла в вышине как символ покоя и вечности. Глядя на нее, он погружался в привычное сладостное оцепенение, переставал чувствовать собственное тело и медленно растворялся в лучистой бесконечности. Бесконечность совсем не страшила, бесконечность была уютной, как кресло, она манила, она убаюкивала, она впускала в себя и заключала в себе, даруя отрешенность и покой.
Голубые лучи сверкающим дождем пролились на землю, на равнину, поросшую цветами. Цветы превратились из золотых в голубые, и в голубом сиянии, расплескавшемся в ночи, вознеслись над ними три черные колонны, три высокие колонны, стоящие рядом на черном постаменте. Колонны тянулись к голубой звезде, и вершины их терялись в небесах. У средней колонны застыла женщина в темной одежде.
Хотя все вокруг было хорошо видно в голубом свете, льюцемся с неба, он не мог разглядеть лица женщины. Какое-то воспоминание шевельнулось в его душе, шевельнулось — и тут же исчезло. Голубой сверкающий дождь иссяк, колонны слились с ночной темнотой, и женщина в темной олежде исчезла в ночи. В окружении звездных россыпей сияла в небесах удивительная голубая звезда.
У него почему-то на мгновение сжалось сердце. Он встал, высунулся в окно и вдохнул неподвижный ночной воздух, в котором чувствовался едва уловимый вкус моря. Прислушался к себе и, не обнаружив ничего тревожного, необычного, направился бродить по безлюдным комнатам в тайной надежде отыскать наконец заветную дверь к Нике.
Но, как и раньше, он не нашел эту дверь. Ему показалось, что музыка сегодня звучит немного не так, как раньше — не то чтобы хуже, но как-то по-другому. Ему показалось, что разные безделушки на столах, полках и за прозрачными дверцами шкафов тоже выглядят как-то не так. Ему показалось, что чуть-чуть иными стали картины на стенах, что появились в них неуловимые изъяны, хотя какие это изъяны и есть ли они на самом деле, он все-таки определить не мог. В свете люстр он рассматривал свое отражение в многочисленных настенных зеркалах. Он подходил вплотную к зеркалам, впиваясь глазами в глаза отражения, и медленно пятился, пристально наблюдая за зеркалом. Везде, во всех зеркалах, было одно и то же: какие бы движения он не совершал, его отражение оставалось неподвижным, словно было вовсе не отражением…
И все-таки даже странные несоответствия этой ночи не могли нарушить его душевный покой. Ему было хорошо, он продолжал блаженствовать. Он предвкушал утренний упоительный полет вместе с ангелоподобной Никой.
Растянувшись на мягком ковре в одной из комнат, почти утонув в нем, он впал в привычное состояние полнейшей раскрепощенности, позволив своему духу витать сразу во всех мирах.
«Блаженство… блаженство… блаженство…» — звучало, пело, растекалось в упоительной беспредельности.
Его дух мгновенно вернулся из зазвездных сфер, когда в комнате раздался негромкий голос крылатой богини:
— Пора лететь, Леонардо.
— Я готов! — сразу же откликнулся он и вскочил с роскошного ковра.
Она стояла перед ним, свежая, прекрасная, белая с золотом. От нее веяло слабым ароматом утренних росистых цветов. Он смотрел на нее, и у него сладко кружилась голова.
— Идем, Леонардо.
Он пошел следом за ней через анфиладу комнат, любуясь ее фигурой, лаская взглядом белые крылья. Она поднялась по винтовой лестнице и потянула за прикрепленное к двери золотое кольцо. Дверь открылась и он увидел, что за дверью — пустота. Далеко внизу под прозрачным утренним небом лежала долина, подернутая дымкой тумана.
— Летим, — сказала она. — Не беспокойся, я позаботилась о том, чтобы ты смог летать. У меня все получилось.
— Я умею летать, — вновь, как и прошлым вечером, ответил он. — Рядом с тобой я научился летать.
— Летим, Леонардо.
Она шагнула в открытую дверь и расправила крылья. Сделала круг в воздухе и призывно махнула ему рукой. И он, не задумываясь, оттолкнулся от порога и тоже погрузился в пустоту, и почувствовал, как его поддерживают и несут вперед невидимые сильные крылья.
— Я умею летать! — с восторгом крикнул он, устремляясь вдогонку за Никой. — Я же говорил, что умею летать!
Проносилась внизу просыпающаяся равнина, били в лицо прохладные воздушные струи. Он оглянулся и увидел встающее розовое солнце, увидел дом; дом серым прямоугольником впечатался в небо, дом возвышался над долиной и не отбрасывал тени. «Как хорошо, что я вернусь туда, — радостно подумал он. — Как хорошо, что я всегда буду возвращаться туда!»
Запах моря усилился, и вот оно уже разлеглось впереди, раскинулось до самого горизонта, спокойное, сонное, отрешенное, добродушное — исполинское существо, не ведающее забот и тревог. Уплыл назад песчаный берег — вперевалку бродили у воды пестрые птицы, роясь клювами в грудах коричневых водорослей — и Ника полетела еще быстрее, грациозно взмахивая своими неописуемыми крыльями. Он, стараясь не отставать, помчался за ней.
Полет над морем продолжался уже довольно долго, но он совершенно не чувствовал усталости. Невидимые мощные крылья трудились на славу, уверенно неся вперед его тело, и он подумал, что давно бы уже мог летать — ведь это, оказывается, так просто! Все от рождения имеют крылья — но вот только далеко не все знают об этом, и не каждый решается хоть раз в жизни попробовать взлететь… А надо, надо взлетать!
Солнце поднялось уже высоко над горизонтом, когда вдали показалась темная полоска суши. Это был остров, идеально круглый сверху остров, покрытый зеленой травой. Сбоку он представлялся полусферой, вершину которой венчало высокое белое каменное сооружение, подобное пьедесталу. Ника, раскинув неподвижный крылья, спланировала вниз. Он последовал ее примеру, но не рассчитал и, промахнувшись мимо пьедестала, приземлился на склоне, проехавшись животом по траве. Встав на ноги, он обнаружил, что Ника спиной к нему неподвижно возвышается на пьедестале. Он обогнул пьедестал и взглянул ей в лицо — лицо было застывшим, мраморным. Он мог поклясться, что Ника превратилась в статую, вознесшуюся над лениво шевелящимся морем.
— Ника, можно к тебе? — не очень уверенно спросил он, зачарованно глядя на неподвижную женскую фигуру.
Статуя медленно наклонила голову.
Осмотрев гладкий белый бок пьедестала, он понял, что не сможет забраться наверх — уцепиться было просто не за что. Он обошел вокруг пьедестала — везде было то же самое. И допрыгнуть до верхнего края он не мог даже при самом жгучем желании.
— Крылья, — низким голосом сказала статуя Ники.
«Быстро же ты забыл о крыльях!» — упрекнул он себя, сосредоточился, и, сделав два взмаха, очутился на пьедестале.
Что-то мешало ему приблизиться к Нике, встать рядом с ней. Он понимал, что этот пьедестал — не для него. Он сел сбоку, на самом краю, и спросил:
— И ты вот так и стоишь здесь целыми днями?
Статуя вновь медленно кивнула.
— А зачем?
— Я встречаю всех приходящих. — Низкий голос Ники звучал торжественно.
— Откуда?
— Все ушедшие приходят сюда. Я встречаю их здесь. Другие встречают в других местах.
— Они приходят из моря?
— Да, Леонардо, они приходят из моря.
Он, кажется, понял.
— Так значит, ты — одна из встречающих?
— Да. Я встречаю и направляю в дальнейший путь.
— А можешь ли ты возвратить ушедших?
— Да, — сказала статуя Ники. — Иногда я преграждаю путь и возвращаю ушедших, чей истинный срок еще не пришел.
— Откуда тебе известны эти сроки?
— Я знаю эти сроки, Леонардо. А теперь замолчи — уже появляются ушедшие.
Он перевел взгляд на море. Небольшие волны равнодушно лизали уходящий под воду зеленый склон, а неподалеку от берега поднимались из воды головы… шеи… плечи… Те, кто были недавно людьми, медленно приближались к острову, и сухими были их волосы, и вода не прикасалась к их обнаженным телам. Они шли цепочкой, один за другим, выходили на поросший травой склон, подступали к пьедесталу и окружали его — виток за витком, виток за витком… Их глаза были открыты, и взоры всех были устремлены на неподвижную Нику.
Она медленно вытянула руки перед собой и повернула ладонями вверх.
— Вы в начале пути. — Ее звучный голос раскатился над островом. — Вы в самом начале пути. Слушайте, ушедшие…
Он внезапно потерял равновесие и упал с пьедестала под ноги стоящим в первом ряду. Мгновенно стало темно, и в темноте засияла голубая звезда за окном…
11
Она с ласковой улыбкой посмотрела на него, потерлась прохладной щекой о его руку.
— Но ты же не умеешь летать, милый Леонардо.
— Возьми меня с собой, — повторил он.
Она долго молчала, задумчиво поглаживая выпуклую поверхность неведомого ему музыкального инструмента. Потом сказала:
— Хорошо. Я возьму тебя с собой. Ты сможешь летать, сегодня ночью я позабочусь об этом.
— Я умею летать, — сказал он, — только еще никогда не летал. Я умею летать.
Она улыбнулась:
— Хорошо, Леонардо. Утром мы полетим вместе. Утром я приду к тебе и мы полетим. — Она встала, удивительная, прекрасная, подобная ангелу. — Я прощаюсь с тобой до утра.
— Почему ты всегда уходишь? — тихо спросил он, касаясь ее нежной руки.
Она пристально посмотрела на него и ответила:
— Так нужно, Леонардо. Пока так нужно.
Он, внутренне возликовав, отметил зто «пока» и произнес, улыбнувшись:
— Мне все чаще приходит в голову мысль, что по ночам ты превращаешься в кого-то другого. Сбрасываешь крылья и… — Он осекся под ее взглядом.
— Пока так нужно, Леонардо, — повторила она. — Я прощаюсь с тобой до утра. Утром мы полетим вместе.
И вновь, как и каждый вечер, тихо закрылись за ней высокие, белые с золотом двери.
Ему не хотелось спать, ему никогда не хотелось спать. По ночам он любовался голубой звездой, слушал тишину, бродил по дому. Ему было очень хорошо и он совершенно ничего не помнил о своем прошлом. Да и было ли у него прошлое? Все свое существование — и прежнее, и теперешнее — он связывал только с этим домом, только с ней, изумительной Никой, златовласой крылатой женщиной, сравниться с которой не мог никто, никогда и нигде, ни в каких мирах любых Вселенных…
Он вернулся к своему окну, удобно устроился в мягких объятиях кресла и, не думая ни о чем, начал всматриваться в звездное небо. Он не знал, откуда взялись эти небесные огни, почему они именно такие и каково вообще их предназначение. Они были красивы, а ведь красота вполне достаточное основание для того, чтобы бытие вещей проявилось. Голубая звезда сияла в вышине как символ покоя и вечности. Глядя на нее, он погружался в привычное сладостное оцепенение, переставал чувствовать собственное тело и медленно растворялся в лучистой бесконечности. Бесконечность совсем не страшила, бесконечность была уютной, как кресло, она манила, она убаюкивала, она впускала в себя и заключала в себе, даруя отрешенность и покой.
Голубые лучи сверкающим дождем пролились на землю, на равнину, поросшую цветами. Цветы превратились из золотых в голубые, и в голубом сиянии, расплескавшемся в ночи, вознеслись над ними три черные колонны, три высокие колонны, стоящие рядом на черном постаменте. Колонны тянулись к голубой звезде, и вершины их терялись в небесах. У средней колонны застыла женщина в темной одежде.
Хотя все вокруг было хорошо видно в голубом свете, льюцемся с неба, он не мог разглядеть лица женщины. Какое-то воспоминание шевельнулось в его душе, шевельнулось — и тут же исчезло. Голубой сверкающий дождь иссяк, колонны слились с ночной темнотой, и женщина в темной олежде исчезла в ночи. В окружении звездных россыпей сияла в небесах удивительная голубая звезда.
У него почему-то на мгновение сжалось сердце. Он встал, высунулся в окно и вдохнул неподвижный ночной воздух, в котором чувствовался едва уловимый вкус моря. Прислушался к себе и, не обнаружив ничего тревожного, необычного, направился бродить по безлюдным комнатам в тайной надежде отыскать наконец заветную дверь к Нике.
Но, как и раньше, он не нашел эту дверь. Ему показалось, что музыка сегодня звучит немного не так, как раньше — не то чтобы хуже, но как-то по-другому. Ему показалось, что разные безделушки на столах, полках и за прозрачными дверцами шкафов тоже выглядят как-то не так. Ему показалось, что чуть-чуть иными стали картины на стенах, что появились в них неуловимые изъяны, хотя какие это изъяны и есть ли они на самом деле, он все-таки определить не мог. В свете люстр он рассматривал свое отражение в многочисленных настенных зеркалах. Он подходил вплотную к зеркалам, впиваясь глазами в глаза отражения, и медленно пятился, пристально наблюдая за зеркалом. Везде, во всех зеркалах, было одно и то же: какие бы движения он не совершал, его отражение оставалось неподвижным, словно было вовсе не отражением…
И все-таки даже странные несоответствия этой ночи не могли нарушить его душевный покой. Ему было хорошо, он продолжал блаженствовать. Он предвкушал утренний упоительный полет вместе с ангелоподобной Никой.
Растянувшись на мягком ковре в одной из комнат, почти утонув в нем, он впал в привычное состояние полнейшей раскрепощенности, позволив своему духу витать сразу во всех мирах.
«Блаженство… блаженство… блаженство…» — звучало, пело, растекалось в упоительной беспредельности.
Его дух мгновенно вернулся из зазвездных сфер, когда в комнате раздался негромкий голос крылатой богини:
— Пора лететь, Леонардо.
— Я готов! — сразу же откликнулся он и вскочил с роскошного ковра.
Она стояла перед ним, свежая, прекрасная, белая с золотом. От нее веяло слабым ароматом утренних росистых цветов. Он смотрел на нее, и у него сладко кружилась голова.
— Идем, Леонардо.
Он пошел следом за ней через анфиладу комнат, любуясь ее фигурой, лаская взглядом белые крылья. Она поднялась по винтовой лестнице и потянула за прикрепленное к двери золотое кольцо. Дверь открылась и он увидел, что за дверью — пустота. Далеко внизу под прозрачным утренним небом лежала долина, подернутая дымкой тумана.
— Летим, — сказала она. — Не беспокойся, я позаботилась о том, чтобы ты смог летать. У меня все получилось.
— Я умею летать, — вновь, как и прошлым вечером, ответил он. — Рядом с тобой я научился летать.
— Летим, Леонардо.
Она шагнула в открытую дверь и расправила крылья. Сделала круг в воздухе и призывно махнула ему рукой. И он, не задумываясь, оттолкнулся от порога и тоже погрузился в пустоту, и почувствовал, как его поддерживают и несут вперед невидимые сильные крылья.
— Я умею летать! — с восторгом крикнул он, устремляясь вдогонку за Никой. — Я же говорил, что умею летать!
Проносилась внизу просыпающаяся равнина, били в лицо прохладные воздушные струи. Он оглянулся и увидел встающее розовое солнце, увидел дом; дом серым прямоугольником впечатался в небо, дом возвышался над долиной и не отбрасывал тени. «Как хорошо, что я вернусь туда, — радостно подумал он. — Как хорошо, что я всегда буду возвращаться туда!»
Запах моря усилился, и вот оно уже разлеглось впереди, раскинулось до самого горизонта, спокойное, сонное, отрешенное, добродушное — исполинское существо, не ведающее забот и тревог. Уплыл назад песчаный берег — вперевалку бродили у воды пестрые птицы, роясь клювами в грудах коричневых водорослей — и Ника полетела еще быстрее, грациозно взмахивая своими неописуемыми крыльями. Он, стараясь не отставать, помчался за ней.
Полет над морем продолжался уже довольно долго, но он совершенно не чувствовал усталости. Невидимые мощные крылья трудились на славу, уверенно неся вперед его тело, и он подумал, что давно бы уже мог летать — ведь это, оказывается, так просто! Все от рождения имеют крылья — но вот только далеко не все знают об этом, и не каждый решается хоть раз в жизни попробовать взлететь… А надо, надо взлетать!
Солнце поднялось уже высоко над горизонтом, когда вдали показалась темная полоска суши. Это был остров, идеально круглый сверху остров, покрытый зеленой травой. Сбоку он представлялся полусферой, вершину которой венчало высокое белое каменное сооружение, подобное пьедесталу. Ника, раскинув неподвижный крылья, спланировала вниз. Он последовал ее примеру, но не рассчитал и, промахнувшись мимо пьедестала, приземлился на склоне, проехавшись животом по траве. Встав на ноги, он обнаружил, что Ника спиной к нему неподвижно возвышается на пьедестале. Он обогнул пьедестал и взглянул ей в лицо — лицо было застывшим, мраморным. Он мог поклясться, что Ника превратилась в статую, вознесшуюся над лениво шевелящимся морем.
— Ника, можно к тебе? — не очень уверенно спросил он, зачарованно глядя на неподвижную женскую фигуру.
Статуя медленно наклонила голову.
Осмотрев гладкий белый бок пьедестала, он понял, что не сможет забраться наверх — уцепиться было просто не за что. Он обошел вокруг пьедестала — везде было то же самое. И допрыгнуть до верхнего края он не мог даже при самом жгучем желании.
— Крылья, — низким голосом сказала статуя Ники.
«Быстро же ты забыл о крыльях!» — упрекнул он себя, сосредоточился, и, сделав два взмаха, очутился на пьедестале.
Что-то мешало ему приблизиться к Нике, встать рядом с ней. Он понимал, что этот пьедестал — не для него. Он сел сбоку, на самом краю, и спросил:
— И ты вот так и стоишь здесь целыми днями?
Статуя вновь медленно кивнула.
— А зачем?
— Я встречаю всех приходящих. — Низкий голос Ники звучал торжественно.
— Откуда?
— Все ушедшие приходят сюда. Я встречаю их здесь. Другие встречают в других местах.
— Они приходят из моря?
— Да, Леонардо, они приходят из моря.
Он, кажется, понял.
— Так значит, ты — одна из встречающих?
— Да. Я встречаю и направляю в дальнейший путь.
— А можешь ли ты возвратить ушедших?
— Да, — сказала статуя Ники. — Иногда я преграждаю путь и возвращаю ушедших, чей истинный срок еще не пришел.
— Откуда тебе известны эти сроки?
— Я знаю эти сроки, Леонардо. А теперь замолчи — уже появляются ушедшие.
Он перевел взгляд на море. Небольшие волны равнодушно лизали уходящий под воду зеленый склон, а неподалеку от берега поднимались из воды головы… шеи… плечи… Те, кто были недавно людьми, медленно приближались к острову, и сухими были их волосы, и вода не прикасалась к их обнаженным телам. Они шли цепочкой, один за другим, выходили на поросший травой склон, подступали к пьедесталу и окружали его — виток за витком, виток за витком… Их глаза были открыты, и взоры всех были устремлены на неподвижную Нику.
Она медленно вытянула руки перед собой и повернула ладонями вверх.
— Вы в начале пути. — Ее звучный голос раскатился над островом. — Вы в самом начале пути. Слушайте, ушедшие…
Он внезапно потерял равновесие и упал с пьедестала под ноги стоящим в первом ряду. Мгновенно стало темно, и в темноте засияла голубая звезда за окном…
11
«ВОТ ГОРОД ДИТ…»
Им действительно удалось дойти до селения без каких-либо приключений. Пробираясь вместе с Вергилием сквозь лес, Лешко вооружился новой палкой взамен утерянной и теперь, сжимая ее в одной руке, другой рукой отвел в сторону ветки и принялся внимательно изучать обстановку. Впереди расстилалась пустошь, усеянная черными обгорелыми пнями. Из серой потрескавшейся земли то тут, то там пробивались серые сухие стебли. Деревянные строения, расположенные в разных местах пустоши без всякой системы, были похожи друг на друга и не могли порадовать глаз какими-либо архитектурными достоинствами. Дощатые стены, неровные, квадраты окон, затянутых какой-то мутноватой пленкой; распахнутые настежь перекошенные двери; плоские крыши из толстых веток с сохранившейся кое-где засохшей листвой. Постройки казались заброшенными, в полумраке за дверными проемами не замечалось никакого движения.
— Говоришь, город Дит? — Лешко посмотрел на Вергилия. — А где же твои тоскующие люди?
— Безрадостные люди, — поправил Вергилий.
— По-моему, тут никаких нет, ни тоскующих, ни безрадостных. А кто же покажет дорогу в Биерру?
— Сейчас посмотрим, — сказал Вергилий. — Сдается мне, здесь все-таки хоть кто-то должен быть.
— Ну-ну, — скептически усмехнулся Лешко. — Если тебе так сдается — надо посмотреть.
Держа палку наперевес, он выбрался из-за деревьев и осторожно, посматривая по сторонам, направился к ближайшему строению. Вергилий, косясь на обугленные пни, шел рядом.
Подойдя к распахнутой двери, Лешко остановился и негромко позвал, вглядываясь в полумрак:
— Эй, есть здесь кто-нибудь?
Из полумрака никто не отозвался. Оттуда тянуло чем-то кисловатым и затхлым.
— Эй, отзовитесь! — уже в полный голос сказал Лешко.
И вновь не получил никакого ответа.
Подождав, когда глаза привыкнут к темноте, Лешко, выставив перед собой палку, ступил на порог. Окно почти не пропускало света, но все же ему удалось разглядеть, что находится внутри. На дощатом полу валялось какое-то тряпье. Под окном, вдоль стены, тянулась длинная деревянная лавка. Напротив, у другой стены, располагалась такая же, только сломанная посредине; похоже, что она не выдержала веса лежащей рядом черной каменной глыбы с зернистыми светлыми вкраплениями на боках. На дальней от Лешко торцевой стене, щелястой и заляпанной какими-то светлыми пятнами, висел, непонятно на чем держась, некий металлический предмет, похожий на молоток. На других стенах ничего не висело. Прогнувшиеся доски потолка были готовы, как показалось Лешко, в любой момент треснуть под тяжестью того, что лежало на них сверху. Лохмотья ткани, лавки, «молоток» и каменная глыба — ничего другого внутри не обнаружилось.
— Мерзость запустения, — пробормотал Вергилий, заглядывая в дверь из-под руки Лешко. — Мерзость запустения, реченная чрез пророка Даниила.
— Именно так, — согласился Лешко и, опустив палку, вошел внутрь, еще раз осматривая все вокруг. — Подвело тебя твое чутье.
— Никогда не следует спешить с выводами, — назидательно изрек Вергилий. — Мы еще не имеем полной картины. И потом, есть одно хорошее высказывание: «Мир, что станется с ним, когда ты уйдешь? Во всяком случае, ничего похожего на теперешний вид». Это Артюр Рембо. А если по-иному? Если ты не уходишь, а, напротив, только что пришел. И в этом случае, по-моему, мир должен принять другой вид. Мы пришли — и все изменилось. До нашего прихода все здесь было по-другому.
— Так можно объяснить все, что угодно, — ответил Лешко, рассматривая висящий на стене предмет. — И оправдать любое свое не подтвердившееся предположение. Только вот никакой пользы для нас данное объяснение в данный момент не несет, вот в чем беда.
Он пощелкал по «молотку» ногтем, подергал его за ручку и с усилием отделил от стены. Под «молотком» оказалось белое пятно, одно из многих, украшающих серые пыльные доски. Повертев его в руках и постучав себя по ладони, Лешко прилепил инструмент обратно и повернулся к Вергилию, который о чем-то думал, переводя взгляд с «молотка» на каменную глыбу.
— Ладно, пошли смотреть дальше. Чтобы иметь, как ты говоришь, полную картину.
Сопровождаемый приумолкшим Вергилием, Лешко обследовал еще восемь или девять строений. И везде его глазам являлась примерно одна и та же обстановка. С небольшими вариациями. Кое-где на полу вместо тряпья лежали высохшие стебли каких-то растений. Кое-где белых пятен на стенах было больше, кое-где меньше, а в одном из строений их не было совсем. Сломанными оказались еще три лавки. Каменные глыбы обнаружились во всех строениях, так же, как и похожие на молоток предметы на стенах. И повсюду — где больше, где меньше — попахивало кислятиной и затхлостью. Если в этом селении и обитал «печальный сонм», то он, вероятно, спрятался в лесу, почуяв приближение чужаков.
Когда осмотр последнего, приткнувшегося к деревьям на краю пустоши, строения дал все те же результаты, Лешко поставил палку в угол, сел на лавку под окном, вытянул ноги и хмуро сказал:
— Есть еще такое выражение: «Если кажется — креститься надо». Тебе сразу надо было перекреститься и пошли бы мы дальше, не теряя времени. Нет здесь никого, и давненько уже не было. Так что впредь крестись, когда у тебя снова появится какое-нибудь предчувствие.
Вергилий присел на краешек лавки напротив и провел ладонью по своей отполированной макушке.
— Странно, — сказал он. — Вообще-то мне не свойственно ошибаться.
— К сожалению, ошибаться свойственно всем. — Лешко вздохнул. — Если бы я не ошибся, то не был бы здесь. Я бы с него глаз не спускал! — Он стукнул кулаком по лавке. — Я бы по пятам за ним ходил…
— Все, что случается, должно было случиться, — заметил Вергилий.
— А что не случается, то и не должно было случиться, — добавил Лешко. — Очень глубокая мысль. Будем считать, что никаких встреч с безрадостными жителями и не намечалось, и пойдем дальше.
— Мне не свойственно ошибаться, — повторил Вергилий. — По-моему, это селение все-таки более обитаемо, чем кажется.
Лешко фыркнул:
— Более обитаемо! Хорошо сказано.
— Что мы видим вокруг? — продолжал Вергилий, не обращая внимания на иронию. — Какие предметы мы видим вокруг?
— Лавки мм видим вокруг, — буркнул Лешко. — Камни мы видим вокруг. Молотки. Если постучать молотком по лавке — будет один звук. А если по камню — совершенно другой. А если по собственной голове — третий.
— Вот именно, — сказал Вергилий. — Вполне уместно наличие в помещениях всего, на чем сидят: стульев, кресел, лавок, диванов и так далее. А вот уместно ли наличие в помещениях камней и молотков?
Лешко некоторое время с сомнением смотрел на своего сопровождающего и наконец спросил:
— Ты так считаешь?
— Я так считаю.
— Хорошо. Еще раз проверим твое предчувствие и отправимся дальше.
Он поднялся, подошел к стене и отлепил от нее молоток. Внимательно осмотрел его, подбросил на ладони и постучал по лавке. Обернулся к Вергилию.
— Значит, тут один звук, говоришь?
— Угу, — кивнул Вергилий.
Лешко направился к лежащей в углу каменной глыбе. Показал на нее пальцем и вновь повернулся к Вергилию.
— А тут будет другой, говоришь?
— Другой, — подтвердил Вергилий. — И мне кажется, именно тот, который нам нужен.
Лешко поморщился:
— Опять «кажется»? Перекрестись!
— Не умею. — Вергилий развел руками.
Лешко, пропустив ответ мимо ушей, вновь осмотрел молоток, перевел взгляд на каменную глыбу и сказал:
— Что ж, ударим по иллюзиям. Чтобы случилось то, что должно случиться. То есть, чтобы ничего не случилось.
Вергилий промолчал. Лешко нагнулся и не очень сильно ударил по неровной поверхности камня. Отвел руку в сторону, посмотрел на глыбу, посмотрел на подавшегося вперед Вергилия и нанес еще один удар.
— Так, — сказал он. — Что и следовало ожидать…
И в этот момент черная поверхность камня осветилась изнутри и в глубине возникло какое-то нечеткое изображение.
— Еще! — воскликнул Вергилий, соскакивая с лавки. — Давай еще!
Изумленный Лешко ударил еще несколько раз, и молоток, выскользнув из его руки, стремительно понесся к стене и с грохотом врезался в светлое пятно, оставшееся на том месте, где он был прикреплен. И, вспыхнув, исчез.
— Та-ак, — протянул Лешко.
Изображение приблизилось к поверхности камня, стало отчетливым и объемным. Это была человеческая голова, голова старца с длинными белыми волосами, белой бородой и морщинистой желтоватой кожей. У старца были густые черные брови, резко контрастирующие с господствующим белым цветом; из-под бровей, как из кустов, печально смотрели блекло-серые запавшие глаза.
— Зачем вы позвали меня? — спросила голова. Голос звучал глухо, пробиваясь сквозь камень.
Лешко переглянулся с Вергилием — у того был торжествующий вид — и сказал:
— Нам хотелось бы узнать, как найти Биерру.
— Биерру… — Старец тяжело вздохнул. — Я бывал когда-то в Биерре. Биерра… Одно из немногих мест, где можно хоть что-то уловить. Во всяком случае, так было. Говорят, теперь Биерра изменилась. Это правда? — Он вопросительно посмотрел на Лешко.
— Я не был в Биерре, — сказал Лешко. — Я туда иду. Но не знаю дороги.
Старец опять вздохнул и глаза его погрустнели еще больше.
— Нет ничего проще. Самый короткий путь — идти прямо на закат, до холмов. За холмами — Биерра. Но короткий путь не всегда наилучший. Многие стремятся ходить короткими путями и так и не добираются до цели; вспомним хотя бы Ингра Воителя или грозного Эррания Неуязвимого. К чему их привели короткие пути? А сколько других, теперь уже забытых? — По морщинистой щеке старца стекла слеза и он замолчал.
— А как насчет другого пути? — осторожно спросил Лешко, когда молчание начало затягиваться. — Нас устроит и более длинный путь.
— Главное, чтобы вы устроили его, — раздалось в ответ из-под поверхности камня. — Тут поблизости есть овраг, а в овраге ручей. Идите по течению, а потом вниз по реке. Увидите те же холмы. За ними — Биерра. — Глаза старца вновь наполнились слезами. — Я ответил на ваш вопрос. Я должен угаснуть.
— Почему? — вырвалось у Лешко.
— Не понимаю, — сказал старец.
— Почему вы должны угаснуть? Почему вы в камне?
— Не понимаю, — повторил старец. — Я в камне. Я должен угаснуть.
— Это что, такая форма небытия… то есть смерти? — Лешко все еще на что-то надеялся. Он очень желал услышать хоть один вразумительный ответ.
— Я должен угаснуть. Я в камне… Все мы в камне…
Изображение потускнело, переместилось в глубину, исчезло — и перед Лешко вновь оказался черный бок камня.
— Одна из форм смерти, — задумчиво сказал он. — Неужели все вокруг — это формы смерти?
Он чуть не вздрогнул, услышав голос Вергилия. Он забыл о Вергилии.
— Кто скажет нам, не смерть ли жизнь земная, — негромко процитировал Вергилий, — и смерти час — не жизни ли начало? Все относительно.
Лешко повернулся к своему зеленоглазому сопровождающему.
— Послушай, Вергилий, кто вы все такие? Почему вы здесь? Почему не уходите дальше или не возвращаетесь? Насколько я понимаю, здесь можно находиться только временно, не так ли?
— И так, и не так, — уклончиво ответил Вергилий. — Я уже говорил: возможно, здесь ничего нет. И никого нет. Возможно, есть. Как проверить? Никак нельзя проверить. Но преобразиться ты можешь отнюдь не иллюзорно, уж поверь на слово. Понимаешь, Станислав Лешко, тут ни к чему нельзя подходить со своими представлениями, тут все по-другому. Принимай все как данность и не ломай себе голову. Ты пытаешься получить объяснение того, что нельзя объяснить, потому что…
Его прервал громкий стук захлопнувшейся двери. Лешко схватил палку, подскочил к окну, но ничего не увидел сквозь мутную пленку, пропускающую только рассеянный свет. Тогда он крадущимися быстрыми шагами приблизился к двери.
— Осторожно, — предупредил Вергилий. — По-моему, это не ветер.
— По-моему, тоже, — сказал Лешко и ткнул в дверь концом палки. Дверь не поддалась.
— Нас заперли. — В голосе Вергилия прозвучали тревожные нотки. — Как бы не навсегда…
— Это мы еще посмотрим!
Лешко отступил от двери, поднял ногу и нанес резкий удар. Раздался короткий чмокающий звук — и его буквально отшвырнуло к стене. Ему стало ясно, что дверь перестала быть пустяковой, сбитой из досок непрочной конструкцией: такая конструкция от его удара мгновенно слетела бы с петель. Дверь стала иной, дверь превратилась в надежную преграду. А тонкие, светящиеся щелями стены? А потолок? Вдруг и они вот-вот превратятся в непреодолимое препятствие?… Окно!
— Вергилий, за мной! — скомандовал Лешко, бросаясь к окну с палкой в руке.
К счастью, мутная пленка не приобрела еще прочности металла. Она с сухим треском разорвалась от удара палкой, и Лешко, вскочив на лавку и сильно оттолкнувшись обеими ногами, вывалился в окно, мысленно радуясь, что оно оказалось достаточно широким. Он упал на ладони и колени и не успел еще подняться с четверенек, как сверху ему на спину рухнул Вергилий.
— А зачем тебе крылья, приятель? — недовольно сказал Лешко, стряхнул с себя пыхтящего Вергилия и вскочил на ноги, стараясь как можно быстрее оценить обстановку.
Двери всех строений были теперь закрыты, а сами строения скособочились и медленно оседали, расползаясь, теряя очертания, как сугробы под жарким солнцем. Черные же пни, наоборот, тянулись из земли все выше и выше, превращаясь в столбы, охваченные слабым мерцающим сиреневым ореолом. Земля под подошвами слегка подрагивала и это совершенно не понравилось Лешко: видимо, назревали какие-то новые перемены и лучше уж быть подальше от этих перемен…
— Смотри! — воскликнул за его спиной Вергилий.
Лешко повернул голову.
— Не туда, правее!
Земля у края пустоши пошла волнами, и в этих волнах пропали две совершенно уже бесформенные постройки. Черные столбы, изогнувшись, соединились вершинами, образовав подобие коридора, охваченного сиреневым сиянием; коридор, все более удлиняясь, потянулся через пустошь. Качались и перекатывались в нем земляные волны, на глазах превращаясь в сиреневые валы, и, проследив направление движения этих вызывающих опасение валов, Лешко понял, что они устремляются прямиком на него.
— Беги! — крикнул Вергилий, дергая его за руку. — Беги, а я полечу! Мне тебя далеко не унести…
Лешко не стал возражать. Валы катились все быстрее, не оставляя времени на раздумья. Он сомневался, что сможет остановить их с помощью квантера. Отбросив палку, он повернулся к ним спиной и устремился к лесу.
— Беги за мной! — кричал взлетевший Вергилий. — Я попробую разыскать овраг!
Лешко петлял между деревьев и все больше злился на себя и окружающее. Он злился на себя потому, что ему, профессионалу, приходилось спасаться бегством, а не вступать в схватку. Схватка — это было ему по душе! А вот в бегстве всегда есть что-то унизительное. Он привык рассчитывать на собственные ловкость и силу, и никогда раньше эти качества его не подводили. А тут он вынужден был удирать, улепетывать со всех ног, как напроказивший мальчишка.
— Говоришь, город Дит? — Лешко посмотрел на Вергилия. — А где же твои тоскующие люди?
— Безрадостные люди, — поправил Вергилий.
— По-моему, тут никаких нет, ни тоскующих, ни безрадостных. А кто же покажет дорогу в Биерру?
— Сейчас посмотрим, — сказал Вергилий. — Сдается мне, здесь все-таки хоть кто-то должен быть.
— Ну-ну, — скептически усмехнулся Лешко. — Если тебе так сдается — надо посмотреть.
Держа палку наперевес, он выбрался из-за деревьев и осторожно, посматривая по сторонам, направился к ближайшему строению. Вергилий, косясь на обугленные пни, шел рядом.
Подойдя к распахнутой двери, Лешко остановился и негромко позвал, вглядываясь в полумрак:
— Эй, есть здесь кто-нибудь?
Из полумрака никто не отозвался. Оттуда тянуло чем-то кисловатым и затхлым.
— Эй, отзовитесь! — уже в полный голос сказал Лешко.
И вновь не получил никакого ответа.
Подождав, когда глаза привыкнут к темноте, Лешко, выставив перед собой палку, ступил на порог. Окно почти не пропускало света, но все же ему удалось разглядеть, что находится внутри. На дощатом полу валялось какое-то тряпье. Под окном, вдоль стены, тянулась длинная деревянная лавка. Напротив, у другой стены, располагалась такая же, только сломанная посредине; похоже, что она не выдержала веса лежащей рядом черной каменной глыбы с зернистыми светлыми вкраплениями на боках. На дальней от Лешко торцевой стене, щелястой и заляпанной какими-то светлыми пятнами, висел, непонятно на чем держась, некий металлический предмет, похожий на молоток. На других стенах ничего не висело. Прогнувшиеся доски потолка были готовы, как показалось Лешко, в любой момент треснуть под тяжестью того, что лежало на них сверху. Лохмотья ткани, лавки, «молоток» и каменная глыба — ничего другого внутри не обнаружилось.
— Мерзость запустения, — пробормотал Вергилий, заглядывая в дверь из-под руки Лешко. — Мерзость запустения, реченная чрез пророка Даниила.
— Именно так, — согласился Лешко и, опустив палку, вошел внутрь, еще раз осматривая все вокруг. — Подвело тебя твое чутье.
— Никогда не следует спешить с выводами, — назидательно изрек Вергилий. — Мы еще не имеем полной картины. И потом, есть одно хорошее высказывание: «Мир, что станется с ним, когда ты уйдешь? Во всяком случае, ничего похожего на теперешний вид». Это Артюр Рембо. А если по-иному? Если ты не уходишь, а, напротив, только что пришел. И в этом случае, по-моему, мир должен принять другой вид. Мы пришли — и все изменилось. До нашего прихода все здесь было по-другому.
— Так можно объяснить все, что угодно, — ответил Лешко, рассматривая висящий на стене предмет. — И оправдать любое свое не подтвердившееся предположение. Только вот никакой пользы для нас данное объяснение в данный момент не несет, вот в чем беда.
Он пощелкал по «молотку» ногтем, подергал его за ручку и с усилием отделил от стены. Под «молотком» оказалось белое пятно, одно из многих, украшающих серые пыльные доски. Повертев его в руках и постучав себя по ладони, Лешко прилепил инструмент обратно и повернулся к Вергилию, который о чем-то думал, переводя взгляд с «молотка» на каменную глыбу.
— Ладно, пошли смотреть дальше. Чтобы иметь, как ты говоришь, полную картину.
Сопровождаемый приумолкшим Вергилием, Лешко обследовал еще восемь или девять строений. И везде его глазам являлась примерно одна и та же обстановка. С небольшими вариациями. Кое-где на полу вместо тряпья лежали высохшие стебли каких-то растений. Кое-где белых пятен на стенах было больше, кое-где меньше, а в одном из строений их не было совсем. Сломанными оказались еще три лавки. Каменные глыбы обнаружились во всех строениях, так же, как и похожие на молоток предметы на стенах. И повсюду — где больше, где меньше — попахивало кислятиной и затхлостью. Если в этом селении и обитал «печальный сонм», то он, вероятно, спрятался в лесу, почуяв приближение чужаков.
Когда осмотр последнего, приткнувшегося к деревьям на краю пустоши, строения дал все те же результаты, Лешко поставил палку в угол, сел на лавку под окном, вытянул ноги и хмуро сказал:
— Есть еще такое выражение: «Если кажется — креститься надо». Тебе сразу надо было перекреститься и пошли бы мы дальше, не теряя времени. Нет здесь никого, и давненько уже не было. Так что впредь крестись, когда у тебя снова появится какое-нибудь предчувствие.
Вергилий присел на краешек лавки напротив и провел ладонью по своей отполированной макушке.
— Странно, — сказал он. — Вообще-то мне не свойственно ошибаться.
— К сожалению, ошибаться свойственно всем. — Лешко вздохнул. — Если бы я не ошибся, то не был бы здесь. Я бы с него глаз не спускал! — Он стукнул кулаком по лавке. — Я бы по пятам за ним ходил…
— Все, что случается, должно было случиться, — заметил Вергилий.
— А что не случается, то и не должно было случиться, — добавил Лешко. — Очень глубокая мысль. Будем считать, что никаких встреч с безрадостными жителями и не намечалось, и пойдем дальше.
— Мне не свойственно ошибаться, — повторил Вергилий. — По-моему, это селение все-таки более обитаемо, чем кажется.
Лешко фыркнул:
— Более обитаемо! Хорошо сказано.
— Что мы видим вокруг? — продолжал Вергилий, не обращая внимания на иронию. — Какие предметы мы видим вокруг?
— Лавки мм видим вокруг, — буркнул Лешко. — Камни мы видим вокруг. Молотки. Если постучать молотком по лавке — будет один звук. А если по камню — совершенно другой. А если по собственной голове — третий.
— Вот именно, — сказал Вергилий. — Вполне уместно наличие в помещениях всего, на чем сидят: стульев, кресел, лавок, диванов и так далее. А вот уместно ли наличие в помещениях камней и молотков?
Лешко некоторое время с сомнением смотрел на своего сопровождающего и наконец спросил:
— Ты так считаешь?
— Я так считаю.
— Хорошо. Еще раз проверим твое предчувствие и отправимся дальше.
Он поднялся, подошел к стене и отлепил от нее молоток. Внимательно осмотрел его, подбросил на ладони и постучал по лавке. Обернулся к Вергилию.
— Значит, тут один звук, говоришь?
— Угу, — кивнул Вергилий.
Лешко направился к лежащей в углу каменной глыбе. Показал на нее пальцем и вновь повернулся к Вергилию.
— А тут будет другой, говоришь?
— Другой, — подтвердил Вергилий. — И мне кажется, именно тот, который нам нужен.
Лешко поморщился:
— Опять «кажется»? Перекрестись!
— Не умею. — Вергилий развел руками.
Лешко, пропустив ответ мимо ушей, вновь осмотрел молоток, перевел взгляд на каменную глыбу и сказал:
— Что ж, ударим по иллюзиям. Чтобы случилось то, что должно случиться. То есть, чтобы ничего не случилось.
Вергилий промолчал. Лешко нагнулся и не очень сильно ударил по неровной поверхности камня. Отвел руку в сторону, посмотрел на глыбу, посмотрел на подавшегося вперед Вергилия и нанес еще один удар.
— Так, — сказал он. — Что и следовало ожидать…
И в этот момент черная поверхность камня осветилась изнутри и в глубине возникло какое-то нечеткое изображение.
— Еще! — воскликнул Вергилий, соскакивая с лавки. — Давай еще!
Изумленный Лешко ударил еще несколько раз, и молоток, выскользнув из его руки, стремительно понесся к стене и с грохотом врезался в светлое пятно, оставшееся на том месте, где он был прикреплен. И, вспыхнув, исчез.
— Та-ак, — протянул Лешко.
Изображение приблизилось к поверхности камня, стало отчетливым и объемным. Это была человеческая голова, голова старца с длинными белыми волосами, белой бородой и морщинистой желтоватой кожей. У старца были густые черные брови, резко контрастирующие с господствующим белым цветом; из-под бровей, как из кустов, печально смотрели блекло-серые запавшие глаза.
— Зачем вы позвали меня? — спросила голова. Голос звучал глухо, пробиваясь сквозь камень.
Лешко переглянулся с Вергилием — у того был торжествующий вид — и сказал:
— Нам хотелось бы узнать, как найти Биерру.
— Биерру… — Старец тяжело вздохнул. — Я бывал когда-то в Биерре. Биерра… Одно из немногих мест, где можно хоть что-то уловить. Во всяком случае, так было. Говорят, теперь Биерра изменилась. Это правда? — Он вопросительно посмотрел на Лешко.
— Я не был в Биерре, — сказал Лешко. — Я туда иду. Но не знаю дороги.
Старец опять вздохнул и глаза его погрустнели еще больше.
— Нет ничего проще. Самый короткий путь — идти прямо на закат, до холмов. За холмами — Биерра. Но короткий путь не всегда наилучший. Многие стремятся ходить короткими путями и так и не добираются до цели; вспомним хотя бы Ингра Воителя или грозного Эррания Неуязвимого. К чему их привели короткие пути? А сколько других, теперь уже забытых? — По морщинистой щеке старца стекла слеза и он замолчал.
— А как насчет другого пути? — осторожно спросил Лешко, когда молчание начало затягиваться. — Нас устроит и более длинный путь.
— Главное, чтобы вы устроили его, — раздалось в ответ из-под поверхности камня. — Тут поблизости есть овраг, а в овраге ручей. Идите по течению, а потом вниз по реке. Увидите те же холмы. За ними — Биерра. — Глаза старца вновь наполнились слезами. — Я ответил на ваш вопрос. Я должен угаснуть.
— Почему? — вырвалось у Лешко.
— Не понимаю, — сказал старец.
— Почему вы должны угаснуть? Почему вы в камне?
— Не понимаю, — повторил старец. — Я в камне. Я должен угаснуть.
— Это что, такая форма небытия… то есть смерти? — Лешко все еще на что-то надеялся. Он очень желал услышать хоть один вразумительный ответ.
— Я должен угаснуть. Я в камне… Все мы в камне…
Изображение потускнело, переместилось в глубину, исчезло — и перед Лешко вновь оказался черный бок камня.
— Одна из форм смерти, — задумчиво сказал он. — Неужели все вокруг — это формы смерти?
Он чуть не вздрогнул, услышав голос Вергилия. Он забыл о Вергилии.
— Кто скажет нам, не смерть ли жизнь земная, — негромко процитировал Вергилий, — и смерти час — не жизни ли начало? Все относительно.
Лешко повернулся к своему зеленоглазому сопровождающему.
— Послушай, Вергилий, кто вы все такие? Почему вы здесь? Почему не уходите дальше или не возвращаетесь? Насколько я понимаю, здесь можно находиться только временно, не так ли?
— И так, и не так, — уклончиво ответил Вергилий. — Я уже говорил: возможно, здесь ничего нет. И никого нет. Возможно, есть. Как проверить? Никак нельзя проверить. Но преобразиться ты можешь отнюдь не иллюзорно, уж поверь на слово. Понимаешь, Станислав Лешко, тут ни к чему нельзя подходить со своими представлениями, тут все по-другому. Принимай все как данность и не ломай себе голову. Ты пытаешься получить объяснение того, что нельзя объяснить, потому что…
Его прервал громкий стук захлопнувшейся двери. Лешко схватил палку, подскочил к окну, но ничего не увидел сквозь мутную пленку, пропускающую только рассеянный свет. Тогда он крадущимися быстрыми шагами приблизился к двери.
— Осторожно, — предупредил Вергилий. — По-моему, это не ветер.
— По-моему, тоже, — сказал Лешко и ткнул в дверь концом палки. Дверь не поддалась.
— Нас заперли. — В голосе Вергилия прозвучали тревожные нотки. — Как бы не навсегда…
— Это мы еще посмотрим!
Лешко отступил от двери, поднял ногу и нанес резкий удар. Раздался короткий чмокающий звук — и его буквально отшвырнуло к стене. Ему стало ясно, что дверь перестала быть пустяковой, сбитой из досок непрочной конструкцией: такая конструкция от его удара мгновенно слетела бы с петель. Дверь стала иной, дверь превратилась в надежную преграду. А тонкие, светящиеся щелями стены? А потолок? Вдруг и они вот-вот превратятся в непреодолимое препятствие?… Окно!
— Вергилий, за мной! — скомандовал Лешко, бросаясь к окну с палкой в руке.
К счастью, мутная пленка не приобрела еще прочности металла. Она с сухим треском разорвалась от удара палкой, и Лешко, вскочив на лавку и сильно оттолкнувшись обеими ногами, вывалился в окно, мысленно радуясь, что оно оказалось достаточно широким. Он упал на ладони и колени и не успел еще подняться с четверенек, как сверху ему на спину рухнул Вергилий.
— А зачем тебе крылья, приятель? — недовольно сказал Лешко, стряхнул с себя пыхтящего Вергилия и вскочил на ноги, стараясь как можно быстрее оценить обстановку.
Двери всех строений были теперь закрыты, а сами строения скособочились и медленно оседали, расползаясь, теряя очертания, как сугробы под жарким солнцем. Черные же пни, наоборот, тянулись из земли все выше и выше, превращаясь в столбы, охваченные слабым мерцающим сиреневым ореолом. Земля под подошвами слегка подрагивала и это совершенно не понравилось Лешко: видимо, назревали какие-то новые перемены и лучше уж быть подальше от этих перемен…
— Смотри! — воскликнул за его спиной Вергилий.
Лешко повернул голову.
— Не туда, правее!
Земля у края пустоши пошла волнами, и в этих волнах пропали две совершенно уже бесформенные постройки. Черные столбы, изогнувшись, соединились вершинами, образовав подобие коридора, охваченного сиреневым сиянием; коридор, все более удлиняясь, потянулся через пустошь. Качались и перекатывались в нем земляные волны, на глазах превращаясь в сиреневые валы, и, проследив направление движения этих вызывающих опасение валов, Лешко понял, что они устремляются прямиком на него.
— Беги! — крикнул Вергилий, дергая его за руку. — Беги, а я полечу! Мне тебя далеко не унести…
Лешко не стал возражать. Валы катились все быстрее, не оставляя времени на раздумья. Он сомневался, что сможет остановить их с помощью квантера. Отбросив палку, он повернулся к ним спиной и устремился к лесу.
— Беги за мной! — кричал взлетевший Вергилий. — Я попробую разыскать овраг!
Лешко петлял между деревьев и все больше злился на себя и окружающее. Он злился на себя потому, что ему, профессионалу, приходилось спасаться бегством, а не вступать в схватку. Схватка — это было ему по душе! А вот в бегстве всегда есть что-то унизительное. Он привык рассчитывать на собственные ловкость и силу, и никогда раньше эти качества его не подводили. А тут он вынужден был удирать, улепетывать со всех ног, как напроказивший мальчишка.