Страница:
Его удача в тот день подвела его, и когда он достиг пересечения Оксфорд-стрит и Регент-стрит, первые капли дождя начали танцевать перед его лицом. К тому времени, когда он свернул с Ганновер-стрит на Сайнт-джордж-стрит, дождь уже усердно поливал землю. А так как он был довольно близко к Брутон-стрит, было бы смешно окликать наемный экипаж, и проделывать на нем оставшуюся часть пути.
Таким образом, он продолжил идти пешком.
Через минуту или около того, его раздражение, хотя дождь все продолжал лить, постепенно исчезло. Дождь был теплый, ему не было холодно, а большие мокрые капли дождя, попадающие на него, он воспринимал почти, как покаяние.
И он подумал, что, возможно, это именно то, что он заслужил.
Дверь дома матери, открылась прежде, чем он ступил на последнюю ступеньку крыльца; Викхэм должно быть ждал его.
— Могу я предложить полотенце? — словно нараспев, проговорил дворецкий, протягивая ему большую белую ткань.
Колин взял его, удивляясь, как Викхэм мог догадаться приготовить полотенце для него. Он не мог знать, что Колин будет достаточно глупым, чтобы пойти пешком в дождь.
Не в первый раз, голову Колина посетила мысль, что дворецкие, должно быть, обладают какими-то необычными мистическими силами. Возможно, это было требование к их работе.
Колин с помощью полотенца вытер волосы, чувствую некоторую боязнь по отношению к Викхэму, который, несомненно, обладал этими силами и ожидал появление Колина еще за полчаса, до того, как тот пришел в дом.
— Где, мама? — спросил Колин.
Губы Викхэма сжались, и он многозначительно посмотрел вниз на ноги Колина, возле которых появились небольшие лужицы.
— Она в кабинете, — ответил он, — Но, сейчас, она разговаривает с вашей сестрой.
— С которой? — спросил Колин, сияя солнечной улыбкой, пытаясь досадить Викхэму, который, несомненно, пытался досадить ему, не упоминая имя его сестры.
Как можно просто сказать “ваша сестра” кому-то из Бриджертонов, и ожидать, что он поймет о ком идет речь.
— С Франческой.
— Ах, да. Она скоро снова возвращается в Шотландию, не так ли?
— Завтра.
Колин вернул полотенце обратно Викхэму, который взял его с таким видом, словно полотенце было мерзким насекомым.
— Я тогда не буду ее беспокоить. Просто дай ей знать, что я здесь, когда она закончит с Франческой.
Викхэм кивнул.
— Вы не хотели бы сменить одежду, мистер Бриджертон? Я думаю, у нас остались некоторые предметы одежды вашего брата Грегори, лежащие в его комнате.
Колин улыбнулся. Грегори заканчивал последний триместр в Кембридже. Он был на одиннадцать лет моложе Колина, и было довольно трудно думать в то, что они действительно, могли бы поменяться одеждой. Но пора признать тот факт, что его маленький брат вырос.
— Отличная идея, — произнес Колин.
Он взглянул на свой промокший рукав пальто.
— Я оставлю его здесь, чтобы его почистили, и потом заберу его.
Викхэм кивнул, затем проговорил:
— Как пожелаете, — и исчез в неизвестном направлении.
Колин шел по коридору, когда услышал звук открываемой двери. Повернувшись, он увидел, что это была Элоиза.
Ее он совсем не хотел сейчас видеть. Она тут же напомнила ему во всех подробностях его визит к Пенелопе.
Их беседу. Их поцелуй. Особенно поцелуй.
И что еще хуже, он снова ощутил чувство вины.
— Колин, — сказала она, — Не понимаю, почему это ты пошел пешком.
Он пожал плечами.
— Мне нравится дождь.
Она серьезно изучала его, даже склонила голову набок, как она делала всегда, когда решала какую-то головоломку.
— У тебя сегодня довольно странное настроение.
— Я весь мокрый, Элоиза.
— Не надо на меня огрызаться, — фыркнула она, — Я не заставляла тебя идти пешком под дождем через весь город.
— Дождя не было, когда я выходил из дома, — вынужден был признаться он.
Было такое ощущение, что он вернулся в восьмилетний возраст.
— Я уверена, что небо было серое, — проговорила она.
Ясно, в ней тоже много чего осталось от восьмилетнего ребенка.
— Может, мы продолжим это обсуждение после того, как я переоденусь и высохну? — спросил он нетерпеливым голосом.
— Конечно, — ответила она, странно смотря на него, — Я подожду тебя прямо здесь.
У Колина заняло немало времени переодеться в одежду Грегори. И наибольшие трудности возникли с шейным платком, все же он был уже в годах. Затем, уверившись, что Элоиза уже скрипит зубами от нетерпения, вышел из комнаты.
— Я слышала, ты сегодня навещал Пенелопа, — тут же сказала она, без всякой преамбулы.
Это была совсем неуместная тема для разговора.
— Где это ты такое слышала? — осторожно спросил он.
Он знал, что его сестра и Пенелопа, очень близкие подруги, но не верил, что Пенелопа могла ей рассказать о его визите к ней.
— Фелиция рассказала Гиацинте.
— А Гиацинта рассказала тебе.
— Конечно.
— Кто-то, — проговорил Колин, — способствует распространению сплетен в нашем городе.
— Я с трудом верю, что это может вылиться в сплетню, — сказала Элоиза, — Если, конечно, ты не заинтересовался Пенелопой.
Если бы она говорила о какой-нибудь другой женщине, Колин ожидал бы, что она глянет на него искоса, прикидываясь скромной, и как бы говоря: Не так ли?
Но это была всего лишь Пенелопа, и даже Элоиза, будучи ее лучшей подругой и самым лучшим защитником, не могла представить себе, чтобы человек с репутацией и популярностью Колина заинтересовался бы женщиной с репутацией и популярностью (точнее ее отсутствием) Пенелопы.
Настроение Колина перешло из плохого в отвратительное.
— Так или иначе, — продолжала Элоиза, — полностью не замечая грозы, которая назревала в ее обычно веселом и общительном брате. — Фелиция рассказала Гиацинте, что Бриарли сказал ей, будто ты посещал Пенелопу сегодня днем. Мне стало интересно, с чего бы это?
— Это не твое дело, — произнес Колин, надеясь, что она оставит его в покое, но не веря в это.
Он сделал шаг по направлению к лестнице, тем не менее, надеясь на чудо.
— Это насчет моего день рождения, да? — предположила Элоиза, бросившись к нему, и загородив проход, так неожиданно, что один из его ботинков врезался в ее комнатную туфлю.
Он вздрогнула, но он ей даже не посочувствовал.
— Нет, это не насчет твоего дня рождения, — резко ответил он, — Твой день рождения будет лишь —
Он остановился. Проклятие!
— через неделю, — пробормотал он.
Она хитро улыбнулась. Затем, как если бы ее ум осознал нечто такое, чего не может быть, она приоткрыла рот в удивлении.
— Так, — продолжала она, вставая так, чтобы лучше загородить ему проход, — Если ты ходил туда не из-за моего предстоящего дня рождения — то нет ничего, что могло бы объяснить мне — Почему ты навещал Пенелопу?
— В этом мире не осталось ничего личного?
— Только, не в нашей семье.
Колин решил, что в данный момент, для него лучше всего принять свой обычный вид веселого человека, даже если он не чувствовал ничего весело. Поэтому он улыбнулся своей самой беспечной улыбкой, немного наклонил голову набок и спросил:
— Мне кажется, я слышу мамин голос, зовущий меня.
— Ничего такого я не слышала, — весело сказал Элоиза, — Что с тобой? Ты выглядишь очень странно.
— Я прекрасно себя чувствую.
— Я так не думаю. Ты выглядишь так, словно только что был у зубного врача.
Он пробормотал: — Как же приятно получать комплименты от своей семьи.
— Если ты не можешь довериться своей семье, — выстрелила она в него залпом, — То кому ты вообще можешь доверять?
Он облокотился на стену и скрестил руки:
— Я предпочитаю лесть честности.
— Нет, ты так не делаешь.
Господи, ему захотелось просто отшлепать ее. Он не делал этого с тех пор, ему было двенадцать. Его за это потом отхлестали ремнем. Это был единственный раз, когда отец поднял на него руку
— Чего я хочу, — сказал он, выгнув дугою бровь, — Так это немедленного прекращения этого разговора.
— Чего ты хочешь, — уколола его Элоиза, — Так это, чтобы я прекратила допытываться у тебя, почему ты ходил к Пенелопе Физеренгтон, но мы оба прекрасно знаем, что этого не произойдет.
И тогда он понял. Знание пришло изнутри, и проникло в его разум: его сестра — леди Уислдаун. Все кусочки сошлись. Не было никого более упрямого и настырного, кто мог бы — и желал бы — тратить все свое время, чтобы добраться до сути каждой последней сплетни и инсинуации.
Когда Элоиза хотела чего-нибудь, она не останавливалась до тех пор, пока, наконец, не заполучала то, что хотела. Это не относилось к деньгам и материальным ценностям. Для нее это было знание.
Ей нравилось все узнавать. Она колола, колола и колола до тех пор, пока ты сам ей не расскажешь все то, что ей захотелось узнать. Было чудом, что никто до сих пор, не понял кто она такая.
И словно из неоткуда, он проговорил:
— Мне нужно поговорить с тобой.
Он схватил ее за руку, и буквально втащил за собой в ближайшую комнату, которая, как это ни странно, оказалась ее собственной.
— Колин! — завопила она, безуспешно пытаясь вырвать руку из его хватки. — Что ты делаешь?!
Он закрыл дверь, повернулся к ней и воинственно скрестил руки, выражение его лица стало угрожающим.
— Колин? — голос ее прозвучал немного испугано.
— Я знаю, кем ты была до сих пор.
— Кем я была —
И затем, черт бы ее побрал, она начала смеяться.
— Элоиза! — прогрохотал он, — Я с тобой разговариваю!
— Ясно, — с трудом сумела она ответить.
Он с трудом сдерживался, сердито уставившись на нее.
Она хохотала. В конце концов, она проговорила:
— Что ты —
Но как только она посмотрела на него, даже притом, что она пыталась сдержаться, она снова расхохоталась.
Если бы она недавно, что-нибудь выпила, без тени юмора, подумал Колин, это давно бы вылилось у нее через нос.
— Что, черт подери, твориться с тобой?! — рявкнул он.
Это привлекло ее внимание. Он не знал, то ли это из-за тона его голоса, то ли из-за того, что он выругался, но она моментально успокоилась.
— На мой взгляд, — спокойно сказала она, — Ты слишком серьезен.
— По-твоему, я выгляжу так, словно рассказываю шутку?
— Нет, — ответила Элоиза, — Хотя ты сделал это в самом начале. Я сожалею, Колин, но тебе совсем не походит негодовать и вопить. Ты выглядел в точности, как Энтони.
— Ты —
— Фактически, — сказала она, несколько неосторожно, — Ты был похож на самого себе, пытающегося имитировать Энтони.
Он собирался удушить ее. Прямо здесь, в ее комнате в доме матери, он собрался совершить убийство собственной сестры.
— Колин? — нерешительно спросила она его, словно только сейчас заметила, что он перешел из состояния злости в состояние полной ярости.
— Садись, — он дернул головой в сторону стула. — Сейчас же.
— С тобой все в порядке?
— СЯДЬ! — заорал он.
И она села. С большой готовностью.
— Я не могу вспомнить, когда последнее время ты повышал голос, — прошептала она.
— Я не могу вспомнить, когда я последнее время имел вескую причину для этого.
— Что случилось?
Он решил, что стоит ей прямо сказать все.
— Колин?
— Я знаю, что ты леди Уислдаун.
— Чтооооооо?
— Нет смысла пытаться отрицать это. Я видел —
Элоиза подпрыгнула на ноги.
— За исключением того, что это абсолютная неправда!
Внезапно, он больше не чувствовал себя злым. Вместо этого, он почувствовал очень уставшим.
— Элоиза, я видел доказательство.
— Какое доказательство? — ее голос звучал недоверчиво. — Как может быть доказательство того, что неправда.
Он схватил ее за руку.
— Посмотри на свои пальцы.
Она посмотрела на свои руки. — А что с ними не так?
— Они заляпаны чернилами.
Ее рот широко открылся.
— И, из-за этого, ты пришел к выводу, что я леди Уислдаун?
— Почему тогда они такие?
— Ты никогда не пользовался гусиным пером?
— Элоиза … — в его голосе прозвучало предупреждение.
— Я не обязана говорить тебе, почему у меня пальцы в чернилах.
Он повторил ее имя еще раз.
— Я не обязана — запротестовала она, — Я не — ох, ну ладно, прекрасно, — она мятежно скрестила руки. — Я пишу письма.
Он посмотрел на нее с крайним недоверием.
— Я пишу письма! — протестовала она, — Каждый день. Иногда два раза в день, когда Франческа уезжает из Лондона. Я надежный корреспондент. Ты должен знать. Я даже писала письма с твоим именем на конверте, хотя, сомневаюсь, что они все до тебя дошли.
— Письма? — спросил он, его голос звучал недоверчиво и … высмеивал ее.
— Ради Бога, Элоиза, — произнес он, — Ты действительно думаешь, что я поверю? Кому, черт подери, ты пишешь так много писем?
Элоиза покраснела. По-настоящему, довольно сильно, покраснела.
— Это не твое дело.
Он был бы заинтриговался ее реакцией, если бы не был настолько уверен, что это она скрывается под личиной леди Уислдаун.
— Элоиза, — резко сказал он, — Кто поверит тебе, скажи ты ему, что ты пишешь письма каждый день? Я, конечно, не верю.
Она впилась в него взглядом. Ее темно-серые глаза вспыхнули от ярости.
— Меня не волнует, что ты думаешь, — сказала она очень низким голосом, — Нет, это неправда. Я просто в бешенстве оттого, что ты не можешь поверить мне.
— Ты не даешь мне возможности поверить тебе, — устало сказал он.
Она встала, подошла к нему, и ткнула его пальцем в грудь. Сильно.
— Ты мой брат, — буквально выплюнула она, — Ты должен верить мне без сомнений. Любить меня безоговорочно. Вот что, значит, быть одной семьей.
— Элоиза, — произнес он, ее имя прозвучало, как вздох.
— Не пытайся теперь оправдываться!
— Я не пытаюсь.
— Это еще хуже! — она подошла к двери, — Ты должен на коленях просить у меня прощение.
Он не думал, что сможет улыбнуться, но так или иначе, улыбка появилась на его лице.
— Сейчас, это точно не подходит к моему характеру, тебе так не кажется?
Она открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь, но звук который раздался, точно был не словом из английского языка. У нее получилось, что-то вроде: — Оо-оо-ох! — с очень сердитыми интонациями в голосе, затем она выбежала из комнаты, громко хлопнув за собой дверью.
Колин сел, ссутулившись, на стул, задаваясь вопросом, осознавала ли она, что оставляет его в своей собственной спальне.
Это ирония, размышлял он, была, возможно, единственным светлым моментом за весь скверный день.
Глава 10
Таким образом, он продолжил идти пешком.
Через минуту или около того, его раздражение, хотя дождь все продолжал лить, постепенно исчезло. Дождь был теплый, ему не было холодно, а большие мокрые капли дождя, попадающие на него, он воспринимал почти, как покаяние.
И он подумал, что, возможно, это именно то, что он заслужил.
Дверь дома матери, открылась прежде, чем он ступил на последнюю ступеньку крыльца; Викхэм должно быть ждал его.
— Могу я предложить полотенце? — словно нараспев, проговорил дворецкий, протягивая ему большую белую ткань.
Колин взял его, удивляясь, как Викхэм мог догадаться приготовить полотенце для него. Он не мог знать, что Колин будет достаточно глупым, чтобы пойти пешком в дождь.
Не в первый раз, голову Колина посетила мысль, что дворецкие, должно быть, обладают какими-то необычными мистическими силами. Возможно, это было требование к их работе.
Колин с помощью полотенца вытер волосы, чувствую некоторую боязнь по отношению к Викхэму, который, несомненно, обладал этими силами и ожидал появление Колина еще за полчаса, до того, как тот пришел в дом.
— Где, мама? — спросил Колин.
Губы Викхэма сжались, и он многозначительно посмотрел вниз на ноги Колина, возле которых появились небольшие лужицы.
— Она в кабинете, — ответил он, — Но, сейчас, она разговаривает с вашей сестрой.
— С которой? — спросил Колин, сияя солнечной улыбкой, пытаясь досадить Викхэму, который, несомненно, пытался досадить ему, не упоминая имя его сестры.
Как можно просто сказать “ваша сестра” кому-то из Бриджертонов, и ожидать, что он поймет о ком идет речь.
— С Франческой.
— Ах, да. Она скоро снова возвращается в Шотландию, не так ли?
— Завтра.
Колин вернул полотенце обратно Викхэму, который взял его с таким видом, словно полотенце было мерзким насекомым.
— Я тогда не буду ее беспокоить. Просто дай ей знать, что я здесь, когда она закончит с Франческой.
Викхэм кивнул.
— Вы не хотели бы сменить одежду, мистер Бриджертон? Я думаю, у нас остались некоторые предметы одежды вашего брата Грегори, лежащие в его комнате.
Колин улыбнулся. Грегори заканчивал последний триместр в Кембридже. Он был на одиннадцать лет моложе Колина, и было довольно трудно думать в то, что они действительно, могли бы поменяться одеждой. Но пора признать тот факт, что его маленький брат вырос.
— Отличная идея, — произнес Колин.
Он взглянул на свой промокший рукав пальто.
— Я оставлю его здесь, чтобы его почистили, и потом заберу его.
Викхэм кивнул, затем проговорил:
— Как пожелаете, — и исчез в неизвестном направлении.
Колин шел по коридору, когда услышал звук открываемой двери. Повернувшись, он увидел, что это была Элоиза.
Ее он совсем не хотел сейчас видеть. Она тут же напомнила ему во всех подробностях его визит к Пенелопе.
Их беседу. Их поцелуй. Особенно поцелуй.
И что еще хуже, он снова ощутил чувство вины.
— Колин, — сказала она, — Не понимаю, почему это ты пошел пешком.
Он пожал плечами.
— Мне нравится дождь.
Она серьезно изучала его, даже склонила голову набок, как она делала всегда, когда решала какую-то головоломку.
— У тебя сегодня довольно странное настроение.
— Я весь мокрый, Элоиза.
— Не надо на меня огрызаться, — фыркнула она, — Я не заставляла тебя идти пешком под дождем через весь город.
— Дождя не было, когда я выходил из дома, — вынужден был признаться он.
Было такое ощущение, что он вернулся в восьмилетний возраст.
— Я уверена, что небо было серое, — проговорила она.
Ясно, в ней тоже много чего осталось от восьмилетнего ребенка.
— Может, мы продолжим это обсуждение после того, как я переоденусь и высохну? — спросил он нетерпеливым голосом.
— Конечно, — ответила она, странно смотря на него, — Я подожду тебя прямо здесь.
У Колина заняло немало времени переодеться в одежду Грегори. И наибольшие трудности возникли с шейным платком, все же он был уже в годах. Затем, уверившись, что Элоиза уже скрипит зубами от нетерпения, вышел из комнаты.
— Я слышала, ты сегодня навещал Пенелопа, — тут же сказала она, без всякой преамбулы.
Это была совсем неуместная тема для разговора.
— Где это ты такое слышала? — осторожно спросил он.
Он знал, что его сестра и Пенелопа, очень близкие подруги, но не верил, что Пенелопа могла ей рассказать о его визите к ней.
— Фелиция рассказала Гиацинте.
— А Гиацинта рассказала тебе.
— Конечно.
— Кто-то, — проговорил Колин, — способствует распространению сплетен в нашем городе.
— Я с трудом верю, что это может вылиться в сплетню, — сказала Элоиза, — Если, конечно, ты не заинтересовался Пенелопой.
Если бы она говорила о какой-нибудь другой женщине, Колин ожидал бы, что она глянет на него искоса, прикидываясь скромной, и как бы говоря: Не так ли?
Но это была всего лишь Пенелопа, и даже Элоиза, будучи ее лучшей подругой и самым лучшим защитником, не могла представить себе, чтобы человек с репутацией и популярностью Колина заинтересовался бы женщиной с репутацией и популярностью (точнее ее отсутствием) Пенелопы.
Настроение Колина перешло из плохого в отвратительное.
— Так или иначе, — продолжала Элоиза, — полностью не замечая грозы, которая назревала в ее обычно веселом и общительном брате. — Фелиция рассказала Гиацинте, что Бриарли сказал ей, будто ты посещал Пенелопу сегодня днем. Мне стало интересно, с чего бы это?
— Это не твое дело, — произнес Колин, надеясь, что она оставит его в покое, но не веря в это.
Он сделал шаг по направлению к лестнице, тем не менее, надеясь на чудо.
— Это насчет моего день рождения, да? — предположила Элоиза, бросившись к нему, и загородив проход, так неожиданно, что один из его ботинков врезался в ее комнатную туфлю.
Он вздрогнула, но он ей даже не посочувствовал.
— Нет, это не насчет твоего дня рождения, — резко ответил он, — Твой день рождения будет лишь —
Он остановился. Проклятие!
— через неделю, — пробормотал он.
Она хитро улыбнулась. Затем, как если бы ее ум осознал нечто такое, чего не может быть, она приоткрыла рот в удивлении.
— Так, — продолжала она, вставая так, чтобы лучше загородить ему проход, — Если ты ходил туда не из-за моего предстоящего дня рождения — то нет ничего, что могло бы объяснить мне — Почему ты навещал Пенелопу?
— В этом мире не осталось ничего личного?
— Только, не в нашей семье.
Колин решил, что в данный момент, для него лучше всего принять свой обычный вид веселого человека, даже если он не чувствовал ничего весело. Поэтому он улыбнулся своей самой беспечной улыбкой, немного наклонил голову набок и спросил:
— Мне кажется, я слышу мамин голос, зовущий меня.
— Ничего такого я не слышала, — весело сказал Элоиза, — Что с тобой? Ты выглядишь очень странно.
— Я прекрасно себя чувствую.
— Я так не думаю. Ты выглядишь так, словно только что был у зубного врача.
Он пробормотал: — Как же приятно получать комплименты от своей семьи.
— Если ты не можешь довериться своей семье, — выстрелила она в него залпом, — То кому ты вообще можешь доверять?
Он облокотился на стену и скрестил руки:
— Я предпочитаю лесть честности.
— Нет, ты так не делаешь.
Господи, ему захотелось просто отшлепать ее. Он не делал этого с тех пор, ему было двенадцать. Его за это потом отхлестали ремнем. Это был единственный раз, когда отец поднял на него руку
— Чего я хочу, — сказал он, выгнув дугою бровь, — Так это немедленного прекращения этого разговора.
— Чего ты хочешь, — уколола его Элоиза, — Так это, чтобы я прекратила допытываться у тебя, почему ты ходил к Пенелопе Физеренгтон, но мы оба прекрасно знаем, что этого не произойдет.
И тогда он понял. Знание пришло изнутри, и проникло в его разум: его сестра — леди Уислдаун. Все кусочки сошлись. Не было никого более упрямого и настырного, кто мог бы — и желал бы — тратить все свое время, чтобы добраться до сути каждой последней сплетни и инсинуации.
Когда Элоиза хотела чего-нибудь, она не останавливалась до тех пор, пока, наконец, не заполучала то, что хотела. Это не относилось к деньгам и материальным ценностям. Для нее это было знание.
Ей нравилось все узнавать. Она колола, колола и колола до тех пор, пока ты сам ей не расскажешь все то, что ей захотелось узнать. Было чудом, что никто до сих пор, не понял кто она такая.
И словно из неоткуда, он проговорил:
— Мне нужно поговорить с тобой.
Он схватил ее за руку, и буквально втащил за собой в ближайшую комнату, которая, как это ни странно, оказалась ее собственной.
— Колин! — завопила она, безуспешно пытаясь вырвать руку из его хватки. — Что ты делаешь?!
Он закрыл дверь, повернулся к ней и воинственно скрестил руки, выражение его лица стало угрожающим.
— Колин? — голос ее прозвучал немного испугано.
— Я знаю, кем ты была до сих пор.
— Кем я была —
И затем, черт бы ее побрал, она начала смеяться.
— Элоиза! — прогрохотал он, — Я с тобой разговариваю!
— Ясно, — с трудом сумела она ответить.
Он с трудом сдерживался, сердито уставившись на нее.
Она хохотала. В конце концов, она проговорила:
— Что ты —
Но как только она посмотрела на него, даже притом, что она пыталась сдержаться, она снова расхохоталась.
Если бы она недавно, что-нибудь выпила, без тени юмора, подумал Колин, это давно бы вылилось у нее через нос.
— Что, черт подери, твориться с тобой?! — рявкнул он.
Это привлекло ее внимание. Он не знал, то ли это из-за тона его голоса, то ли из-за того, что он выругался, но она моментально успокоилась.
— На мой взгляд, — спокойно сказала она, — Ты слишком серьезен.
— По-твоему, я выгляжу так, словно рассказываю шутку?
— Нет, — ответила Элоиза, — Хотя ты сделал это в самом начале. Я сожалею, Колин, но тебе совсем не походит негодовать и вопить. Ты выглядел в точности, как Энтони.
— Ты —
— Фактически, — сказала она, несколько неосторожно, — Ты был похож на самого себе, пытающегося имитировать Энтони.
Он собирался удушить ее. Прямо здесь, в ее комнате в доме матери, он собрался совершить убийство собственной сестры.
— Колин? — нерешительно спросила она его, словно только сейчас заметила, что он перешел из состояния злости в состояние полной ярости.
— Садись, — он дернул головой в сторону стула. — Сейчас же.
— С тобой все в порядке?
— СЯДЬ! — заорал он.
И она села. С большой готовностью.
— Я не могу вспомнить, когда последнее время ты повышал голос, — прошептала она.
— Я не могу вспомнить, когда я последнее время имел вескую причину для этого.
— Что случилось?
Он решил, что стоит ей прямо сказать все.
— Колин?
— Я знаю, что ты леди Уислдаун.
— Чтооооооо?
— Нет смысла пытаться отрицать это. Я видел —
Элоиза подпрыгнула на ноги.
— За исключением того, что это абсолютная неправда!
Внезапно, он больше не чувствовал себя злым. Вместо этого, он почувствовал очень уставшим.
— Элоиза, я видел доказательство.
— Какое доказательство? — ее голос звучал недоверчиво. — Как может быть доказательство того, что неправда.
Он схватил ее за руку.
— Посмотри на свои пальцы.
Она посмотрела на свои руки. — А что с ними не так?
— Они заляпаны чернилами.
Ее рот широко открылся.
— И, из-за этого, ты пришел к выводу, что я леди Уислдаун?
— Почему тогда они такие?
— Ты никогда не пользовался гусиным пером?
— Элоиза … — в его голосе прозвучало предупреждение.
— Я не обязана говорить тебе, почему у меня пальцы в чернилах.
Он повторил ее имя еще раз.
— Я не обязана — запротестовала она, — Я не — ох, ну ладно, прекрасно, — она мятежно скрестила руки. — Я пишу письма.
Он посмотрел на нее с крайним недоверием.
— Я пишу письма! — протестовала она, — Каждый день. Иногда два раза в день, когда Франческа уезжает из Лондона. Я надежный корреспондент. Ты должен знать. Я даже писала письма с твоим именем на конверте, хотя, сомневаюсь, что они все до тебя дошли.
— Письма? — спросил он, его голос звучал недоверчиво и … высмеивал ее.
— Ради Бога, Элоиза, — произнес он, — Ты действительно думаешь, что я поверю? Кому, черт подери, ты пишешь так много писем?
Элоиза покраснела. По-настоящему, довольно сильно, покраснела.
— Это не твое дело.
Он был бы заинтриговался ее реакцией, если бы не был настолько уверен, что это она скрывается под личиной леди Уислдаун.
— Элоиза, — резко сказал он, — Кто поверит тебе, скажи ты ему, что ты пишешь письма каждый день? Я, конечно, не верю.
Она впилась в него взглядом. Ее темно-серые глаза вспыхнули от ярости.
— Меня не волнует, что ты думаешь, — сказала она очень низким голосом, — Нет, это неправда. Я просто в бешенстве оттого, что ты не можешь поверить мне.
— Ты не даешь мне возможности поверить тебе, — устало сказал он.
Она встала, подошла к нему, и ткнула его пальцем в грудь. Сильно.
— Ты мой брат, — буквально выплюнула она, — Ты должен верить мне без сомнений. Любить меня безоговорочно. Вот что, значит, быть одной семьей.
— Элоиза, — произнес он, ее имя прозвучало, как вздох.
— Не пытайся теперь оправдываться!
— Я не пытаюсь.
— Это еще хуже! — она подошла к двери, — Ты должен на коленях просить у меня прощение.
Он не думал, что сможет улыбнуться, но так или иначе, улыбка появилась на его лице.
— Сейчас, это точно не подходит к моему характеру, тебе так не кажется?
Она открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь, но звук который раздался, точно был не словом из английского языка. У нее получилось, что-то вроде: — Оо-оо-ох! — с очень сердитыми интонациями в голосе, затем она выбежала из комнаты, громко хлопнув за собой дверью.
Колин сел, ссутулившись, на стул, задаваясь вопросом, осознавала ли она, что оставляет его в своей собственной спальне.
Это ирония, размышлял он, была, возможно, единственным светлым моментом за весь скверный день.
Глава 10
Дорогой читатель —
С поразительно сентиментальным сердцем, пишу я эти строки. После одиннадцати лет ведения хроники событий и жизни высшего общества, Ваш автор откладывает свое перо в сторону.
Хотя, конечно, заявление леди Данбери явилось катализатором этого ухода, но, по правде сказать, вина не может быть возложена на плечи этой графини. Колонка становилась все более и более утомительной и скучной в последнее время, занимало меньше времени, чтобы написать, и возможно стала менее интересно для чтения. Ваш автор нуждается в замене. Понять это не так трудно. Одиннадцать лет — очень долгий срок.
И, фактически, недавнее возобновление интереса к личности Вашего автора, стало довольно тревожным фактом. Друзья идут против друзей, братья против сестер в бессмысленных попытках открыть эту почти неразрешимую тайну. Кроме того, это выслеживание становится все более опасным для общества. На прошлой неделе леди Блеквуд подвернула лодыжку, на этой неделе повреждения достались Гиацинте Бриджертон, которая немного поранилась на субботнем приеме у лорда и леди Ривердейл (не ускользнул от внимания Вашего автора тот факт, что лорд Ривердейл — племянник леди Данбери). Мисс Гиацинта должно быть кого-то подозревала из присутствующих, потому что она поранилась из-за падения в библиотеку, когда дверь резко открылась, а она в тот момент стояла, прижавшись ухом к двери.
Подслушивание под дверьми, упорное преследование мальчиков-разносчиков — и это лишь те пикантные кусочки, которые достигли ушей Вашего автора. До чего может дойти Лондонское общество? Ваш автор уверяет вас, дорогой читатель, что она никогда не подслушивала под дверью в течение одиннадцати лет своей карьеры. Все сплетни в этой колонке доставались честно, без всяких хитростей и других уловок, кроме острых глаз и ушей.
Я говорю: “Аревуар, Лондон!” Для меня было удовольствием служить тебе.
Светская хроника Леди Уислдаун, 19 апреля 1824
Что было неудивительно, весь разговор на балу у Максфилдов шел о леди Уислдаун.
— Леди Уислдаун ушла!
— Ты можешь в это поверить?
— Что я буду читать за завтраком?
— Как я узнаю, что произошло, если пропущу вечеринку?
— Мы теперь, никогда не узнаем, кто она!
— Леди Уислдаун ушла!
Одна женщина упала в обморок, чуть не головой ударившись об стол, резко и довольно непристойно осела на пол. По-видимому, она не читала утреннего выпуска леди Уислдаун, и таким образом, услышала новости впервые здесь на балу у Максфилдов. Ее быстро привели в чувство с помощью нюхательной соли, но затем она довольно быстро снова упала в обморок.
— Она мошенница, — пробормотала Гиацинта Бриджертон Фелиции Физеренгтон, они обе стояли в небольшой группе с вдовствующей леди Бриджертон и Пенелопой Физеренгтон. Пенелопа официально числилась дуэньей Фелиции, благодаря решению матери остаться дома из-за боли в желудке.
— Первый обморок был настоящим, — объяснила Гиацинта, — Любой скажет, что она довольно неуклюже упала. Но этот…, — она щелкнула пальцами в сторону леди на полу с отвращением, — Никто не падает обморок, словно балерина в балете. Даже та самая балерина.
Пенелопа, слышавшая всю беседу, так как Гиацинта находилась прямо слева от нее, спросила:
— Ты когда-нибудь падала в обморок? — продолжая смотреть на невезучую женщину, которая становилась все более активной с легким трепетанием ресниц, как только нюхательную соль снова поднесли к ее носу.
— Никогда! — ответила Гиацинта, без всякой гордости, — Обмороки существуют для мягкосердечных и для идиоток, — добавила она. — И если бы леди Уислдаун все еще писала, заметьте мои слова, она бы непременно написала то же самое в своей следующей колонке.
— Увы, больше некому будет замечать это, — ответила Фелиция с грустным вздохом.
Леди Бриджертон согласилась.
— Это просто конец эпохи, — сказала она, — Я чувствую себя, лишенной чего-то важного без нее.
— Ладно, такое ощущение, словно мы провели свыше восемнадцати часов без ее колонки, — Пенелопа почувствовала себя вынужденной указать на это, — Мы ведь получили ее колонку сегодня утром.
— Это вопрос принципа, — сказала леди Бриджертон с вздохом, — Если бы сегодня был обычный понедельник, я бы знала, что получу следующий отчет о нашем обществе в среду. Но сейчас…
Фелиция фактически засопела носом. — Сейчас, мы лишились этого.
Пенелопа повернулась к своей сестре, и посмотрела на нее с недоверием. — По-моему, ты слишком драматизируешь.
Напыщенное пожатие плеч Фелиции было достойно сцены: — Я? Я?
Гиацинта сочувствующе ее похлопала по плечу.
— Я не думаю так, Фелиция. Я чувствую то же самое, что и ты.
— Это всего лишь колонка сплетен, — сказала Пенелопа, оглядываясь вокруг себя, ища признаки здравомыслия в ее собеседницах.
Конечно, они должны понять, что мир не близок к завершению, из-за того леди Уислдаун решила закончить свою карьеру.
— Ты, конечно права, — сказала леди Бриджертон, выдвигая вперед подбородок, и немного поджимая губы, что, как предполагалось, должно придать лицу выражение практичности.
— Спасибо за то, что была голосом нашего рассудка в нашей небольшой компании.
Но затем, казалось, опровергая сама себя, она проговорила:
— Но должна признаться, я привыкла к ее присутствию поблизости. Кто бы она ни была.
Пенелопа решила, что вполне пришло время сменить тему:
— А где Элоиза?
— Боюсь, она заболела. Сильная головная боль, — ответила леди Бриджертон, немного нахмурившись, из-за чего ее лицо скривилось. — Она испытывает головные боли уже почти неделю. Я начинаю беспокоиться о ней.
Пенелопа бесцельно смотрела на подсвечник, висевший на стене, но ее внимание тут же привлекли слова леди Бриджертон.
— Я надеюсь, ничего серьезного?
— Ничего серьезного, — ответила Гиацинта, прежде чем ее мать успела открыть рот. — Элоиза никогда не болеет.
— Что заставляет меня волноваться еще сильнее, — вставила леди Бриджертон, — Элоиза уже давно нормально не питалась.
— Это неправда, — сказала Гиацинта. — Прямо сегодня днем, Викхэм заносил в ее комнату очень тяжелый поднос. Булочки и яйца, а также, думаю, я чувствовала аромат жареной курицы.
Она приподняла бровь, не обращаясь ни к кому конкретно. — А когда Элоиза выставила поднос в коридор, он уже был пустой.
Гиацинта Бриджертон, подумала Пенелопа, обладает удивительно острым зрением.
— Она просто в плохом настроении, — продолжала Гиацинта, — С тех пор, как она поссорилась с Колином.
— Она поссорилась с Колином? — переспросила Пенелопа, от ужасного предчувствия у нее скрутило живот. — Когда?
— Где-то на прошлой неделе, — ответила Гиацинта.
КОГДА? — захотелось закричать Пенелопе, но выглядело бы очень странно, если бы она начала выпытывать точный день. Была ли это пятница? Была ли их ссора именно в этот день?
Пенелопа всегда будет помнить, что ее первый и, скорее всего, единственный поцелуй произошел в пятницу.
Странно все это было. Она всегда хорошо помнила дни недели.
Она встретила Колина в понедельник.
Она поцеловалась ним в пятницу.
Двенадцать лет спустя.
Она вздохнула, это казалось чистой патетикой.
— Что-то не так, Пенелопа? — спросила ее леди Бриджертон.
Она посмотрела на мать Элоизы. Ее голубые глаза светились добротой, и были заполнены участием, и было что-то такое в том, как она склонила голову, глядя на Пенелопу, отчего той захотелось заплакать.
Она становиться чересчур эмоциональной в последние дни. Готова плакать просто из-за наклона чьей-то головы.
— Со мной все хорошо, — ответила она, надеясь, что ее улыбка никому не покажется странной. — Я просто волнуюсь за Элоизу.
Гиацинта фыркнула.
Пенелопа решила, что она должна как можно скорее бежать отсюда. Все эти Бриджертоны — хорошо, две из трех, по крайней мере — заставляли ее все время думать о Колине.
Что она и делала, ежеминутно, последние три дня. Но тогда, она была наедине с собой, и могла спокойно вздохнуть или застонать, или проворчать в адрес ее сердечной привязанности.
Но, сегодня, видна был очень счастливый день для нее, подумала Пенелопа, услышав голос леди Данбери, зовущий ее (Во что, только превратился ее мир, если она считала себя удачливой, когда ее звал к себе в уголок, самый едкий язык Лондона?).
Но леди Данбери обеспечивала ее отличным поводом, чтобы покинуть ее текущий квартет четырех леди, и, кроме того, она пришла к странному выводу, что ей, действительно, нравиться леди Данбери.
— Мисс Физеренгтон! Мисс Физеренгтон!
Фелиция тут же сделала шаг назад.
— Я думаю, она имеет в виду тебя, — быстро прошептала она.
— Ну, конечно, она зовет меня, — сказала Пенелопа с небольшим высокомерием. — Я считаю леди Данбери своей хорошей подругой.
Глаза Фелиции широко открылись от сильного изумления и небольшого испуга.
— Ты что?
— Мисс Физеренгтон, — произнесла леди Данбери, ударяя своей тростью на расстоянии около дюйма от ноги Пенелопы, как только подошла к ней.
— Не ты, — сказала она Фелиции, хотя, Фелиция всего лишь пыталась вежливо улыбаться, глядя на приближение графини.
— Ты, — проговорила она, обращаясь к Пенелопе.
— Э-э… Добрый вечер, леди Данбери, — сказала Пенелопа, думая, что это наиболее подходящие слова, учитывая обстоятельства.
— Я искала тебя весь вечер, — возвестила леди Данбери.
Пенелопа немного удивилась. — Вы искали меня?
— Да. Я хотела поговорить с тобой о последней колонке леди Уислдаун.
— Со мной?
— Да, да с тобой, — проворчала леди Данбери, — Я была бы просто счастлива поговорить с кем-нибудь еще, если бы ты смогла бы мне найти здесь человека, имеющего хотя бы половину мозгов.
Пенелопа подавила смешок, чуть было не вырвавшийся у нее, после реплики леди Данбери, и немного придвинулась к своим компаньонкам.
— Я уверена, что леди Бриджертон —
Леди Бриджертон неистово затрясла головой.
— Она слишком занята попытками заставить жениться или выйти замуж свое неимоверное количество отпрысков, — заявила леди Данбери, — Не думаю, что она сможет нормально поддерживать разговор.
Пенелопа бросила украдкой испуганный взгляд на леди Бриджертон, пытаясь определить, сильно ли она огорчена оскорблением — в конце концов, она пытается заставить вступить брак свое неимоверное количество отпрысков уже свыше десяти лет. Но леди Бриджертон, вовсе не выглядела расстроенной. Фактически, казалось, будто она тоже пытается заглушить смех.
С поразительно сентиментальным сердцем, пишу я эти строки. После одиннадцати лет ведения хроники событий и жизни высшего общества, Ваш автор откладывает свое перо в сторону.
Хотя, конечно, заявление леди Данбери явилось катализатором этого ухода, но, по правде сказать, вина не может быть возложена на плечи этой графини. Колонка становилась все более и более утомительной и скучной в последнее время, занимало меньше времени, чтобы написать, и возможно стала менее интересно для чтения. Ваш автор нуждается в замене. Понять это не так трудно. Одиннадцать лет — очень долгий срок.
И, фактически, недавнее возобновление интереса к личности Вашего автора, стало довольно тревожным фактом. Друзья идут против друзей, братья против сестер в бессмысленных попытках открыть эту почти неразрешимую тайну. Кроме того, это выслеживание становится все более опасным для общества. На прошлой неделе леди Блеквуд подвернула лодыжку, на этой неделе повреждения достались Гиацинте Бриджертон, которая немного поранилась на субботнем приеме у лорда и леди Ривердейл (не ускользнул от внимания Вашего автора тот факт, что лорд Ривердейл — племянник леди Данбери). Мисс Гиацинта должно быть кого-то подозревала из присутствующих, потому что она поранилась из-за падения в библиотеку, когда дверь резко открылась, а она в тот момент стояла, прижавшись ухом к двери.
Подслушивание под дверьми, упорное преследование мальчиков-разносчиков — и это лишь те пикантные кусочки, которые достигли ушей Вашего автора. До чего может дойти Лондонское общество? Ваш автор уверяет вас, дорогой читатель, что она никогда не подслушивала под дверью в течение одиннадцати лет своей карьеры. Все сплетни в этой колонке доставались честно, без всяких хитростей и других уловок, кроме острых глаз и ушей.
Я говорю: “Аревуар, Лондон!” Для меня было удовольствием служить тебе.
Светская хроника Леди Уислдаун, 19 апреля 1824
Что было неудивительно, весь разговор на балу у Максфилдов шел о леди Уислдаун.
— Леди Уислдаун ушла!
— Ты можешь в это поверить?
— Что я буду читать за завтраком?
— Как я узнаю, что произошло, если пропущу вечеринку?
— Мы теперь, никогда не узнаем, кто она!
— Леди Уислдаун ушла!
Одна женщина упала в обморок, чуть не головой ударившись об стол, резко и довольно непристойно осела на пол. По-видимому, она не читала утреннего выпуска леди Уислдаун, и таким образом, услышала новости впервые здесь на балу у Максфилдов. Ее быстро привели в чувство с помощью нюхательной соли, но затем она довольно быстро снова упала в обморок.
— Она мошенница, — пробормотала Гиацинта Бриджертон Фелиции Физеренгтон, они обе стояли в небольшой группе с вдовствующей леди Бриджертон и Пенелопой Физеренгтон. Пенелопа официально числилась дуэньей Фелиции, благодаря решению матери остаться дома из-за боли в желудке.
— Первый обморок был настоящим, — объяснила Гиацинта, — Любой скажет, что она довольно неуклюже упала. Но этот…, — она щелкнула пальцами в сторону леди на полу с отвращением, — Никто не падает обморок, словно балерина в балете. Даже та самая балерина.
Пенелопа, слышавшая всю беседу, так как Гиацинта находилась прямо слева от нее, спросила:
— Ты когда-нибудь падала в обморок? — продолжая смотреть на невезучую женщину, которая становилась все более активной с легким трепетанием ресниц, как только нюхательную соль снова поднесли к ее носу.
— Никогда! — ответила Гиацинта, без всякой гордости, — Обмороки существуют для мягкосердечных и для идиоток, — добавила она. — И если бы леди Уислдаун все еще писала, заметьте мои слова, она бы непременно написала то же самое в своей следующей колонке.
— Увы, больше некому будет замечать это, — ответила Фелиция с грустным вздохом.
Леди Бриджертон согласилась.
— Это просто конец эпохи, — сказала она, — Я чувствую себя, лишенной чего-то важного без нее.
— Ладно, такое ощущение, словно мы провели свыше восемнадцати часов без ее колонки, — Пенелопа почувствовала себя вынужденной указать на это, — Мы ведь получили ее колонку сегодня утром.
— Это вопрос принципа, — сказала леди Бриджертон с вздохом, — Если бы сегодня был обычный понедельник, я бы знала, что получу следующий отчет о нашем обществе в среду. Но сейчас…
Фелиция фактически засопела носом. — Сейчас, мы лишились этого.
Пенелопа повернулась к своей сестре, и посмотрела на нее с недоверием. — По-моему, ты слишком драматизируешь.
Напыщенное пожатие плеч Фелиции было достойно сцены: — Я? Я?
Гиацинта сочувствующе ее похлопала по плечу.
— Я не думаю так, Фелиция. Я чувствую то же самое, что и ты.
— Это всего лишь колонка сплетен, — сказала Пенелопа, оглядываясь вокруг себя, ища признаки здравомыслия в ее собеседницах.
Конечно, они должны понять, что мир не близок к завершению, из-за того леди Уислдаун решила закончить свою карьеру.
— Ты, конечно права, — сказала леди Бриджертон, выдвигая вперед подбородок, и немного поджимая губы, что, как предполагалось, должно придать лицу выражение практичности.
— Спасибо за то, что была голосом нашего рассудка в нашей небольшой компании.
Но затем, казалось, опровергая сама себя, она проговорила:
— Но должна признаться, я привыкла к ее присутствию поблизости. Кто бы она ни была.
Пенелопа решила, что вполне пришло время сменить тему:
— А где Элоиза?
— Боюсь, она заболела. Сильная головная боль, — ответила леди Бриджертон, немного нахмурившись, из-за чего ее лицо скривилось. — Она испытывает головные боли уже почти неделю. Я начинаю беспокоиться о ней.
Пенелопа бесцельно смотрела на подсвечник, висевший на стене, но ее внимание тут же привлекли слова леди Бриджертон.
— Я надеюсь, ничего серьезного?
— Ничего серьезного, — ответила Гиацинта, прежде чем ее мать успела открыть рот. — Элоиза никогда не болеет.
— Что заставляет меня волноваться еще сильнее, — вставила леди Бриджертон, — Элоиза уже давно нормально не питалась.
— Это неправда, — сказала Гиацинта. — Прямо сегодня днем, Викхэм заносил в ее комнату очень тяжелый поднос. Булочки и яйца, а также, думаю, я чувствовала аромат жареной курицы.
Она приподняла бровь, не обращаясь ни к кому конкретно. — А когда Элоиза выставила поднос в коридор, он уже был пустой.
Гиацинта Бриджертон, подумала Пенелопа, обладает удивительно острым зрением.
— Она просто в плохом настроении, — продолжала Гиацинта, — С тех пор, как она поссорилась с Колином.
— Она поссорилась с Колином? — переспросила Пенелопа, от ужасного предчувствия у нее скрутило живот. — Когда?
— Где-то на прошлой неделе, — ответила Гиацинта.
КОГДА? — захотелось закричать Пенелопе, но выглядело бы очень странно, если бы она начала выпытывать точный день. Была ли это пятница? Была ли их ссора именно в этот день?
Пенелопа всегда будет помнить, что ее первый и, скорее всего, единственный поцелуй произошел в пятницу.
Странно все это было. Она всегда хорошо помнила дни недели.
Она встретила Колина в понедельник.
Она поцеловалась ним в пятницу.
Двенадцать лет спустя.
Она вздохнула, это казалось чистой патетикой.
— Что-то не так, Пенелопа? — спросила ее леди Бриджертон.
Она посмотрела на мать Элоизы. Ее голубые глаза светились добротой, и были заполнены участием, и было что-то такое в том, как она склонила голову, глядя на Пенелопу, отчего той захотелось заплакать.
Она становиться чересчур эмоциональной в последние дни. Готова плакать просто из-за наклона чьей-то головы.
— Со мной все хорошо, — ответила она, надеясь, что ее улыбка никому не покажется странной. — Я просто волнуюсь за Элоизу.
Гиацинта фыркнула.
Пенелопа решила, что она должна как можно скорее бежать отсюда. Все эти Бриджертоны — хорошо, две из трех, по крайней мере — заставляли ее все время думать о Колине.
Что она и делала, ежеминутно, последние три дня. Но тогда, она была наедине с собой, и могла спокойно вздохнуть или застонать, или проворчать в адрес ее сердечной привязанности.
Но, сегодня, видна был очень счастливый день для нее, подумала Пенелопа, услышав голос леди Данбери, зовущий ее (Во что, только превратился ее мир, если она считала себя удачливой, когда ее звал к себе в уголок, самый едкий язык Лондона?).
Но леди Данбери обеспечивала ее отличным поводом, чтобы покинуть ее текущий квартет четырех леди, и, кроме того, она пришла к странному выводу, что ей, действительно, нравиться леди Данбери.
— Мисс Физеренгтон! Мисс Физеренгтон!
Фелиция тут же сделала шаг назад.
— Я думаю, она имеет в виду тебя, — быстро прошептала она.
— Ну, конечно, она зовет меня, — сказала Пенелопа с небольшим высокомерием. — Я считаю леди Данбери своей хорошей подругой.
Глаза Фелиции широко открылись от сильного изумления и небольшого испуга.
— Ты что?
— Мисс Физеренгтон, — произнесла леди Данбери, ударяя своей тростью на расстоянии около дюйма от ноги Пенелопы, как только подошла к ней.
— Не ты, — сказала она Фелиции, хотя, Фелиция всего лишь пыталась вежливо улыбаться, глядя на приближение графини.
— Ты, — проговорила она, обращаясь к Пенелопе.
— Э-э… Добрый вечер, леди Данбери, — сказала Пенелопа, думая, что это наиболее подходящие слова, учитывая обстоятельства.
— Я искала тебя весь вечер, — возвестила леди Данбери.
Пенелопа немного удивилась. — Вы искали меня?
— Да. Я хотела поговорить с тобой о последней колонке леди Уислдаун.
— Со мной?
— Да, да с тобой, — проворчала леди Данбери, — Я была бы просто счастлива поговорить с кем-нибудь еще, если бы ты смогла бы мне найти здесь человека, имеющего хотя бы половину мозгов.
Пенелопа подавила смешок, чуть было не вырвавшийся у нее, после реплики леди Данбери, и немного придвинулась к своим компаньонкам.
— Я уверена, что леди Бриджертон —
Леди Бриджертон неистово затрясла головой.
— Она слишком занята попытками заставить жениться или выйти замуж свое неимоверное количество отпрысков, — заявила леди Данбери, — Не думаю, что она сможет нормально поддерживать разговор.
Пенелопа бросила украдкой испуганный взгляд на леди Бриджертон, пытаясь определить, сильно ли она огорчена оскорблением — в конце концов, она пытается заставить вступить брак свое неимоверное количество отпрысков уже свыше десяти лет. Но леди Бриджертон, вовсе не выглядела расстроенной. Фактически, казалось, будто она тоже пытается заглушить смех.