Куин Джулия. Романтическая история мистера Бриджертона

   Она осталась перед ним в своих прозрачных и легких чулочках. Он приостановился, и улыбнулся, невозможно было быть мужчиной и не наслаждаться открывшимся видом. Затем он легко стянул чулочки с ее ног, позволяя им упасть на пол, после того, как он стянул их с ее пальчиков ног.
   Она задрожала в ночном воздухе, так что он лег на нее, укрывая ее своим телом, вливая в нее свое тепло, и медленно смакуя пальцами шелковистость ее кожи.
   Он нуждался в ней. Было так уничижительно, чувствовать насколько она нужна ему. Он был напряжен, охвачен жаром, и с трудом сдерживал свое желание. И даже притом, что его тело кричало и требовало разрядки, его охватило странное спокойствие, неожиданное чувство полного контроля над своим телом. Где-то по пути, он прекратил заботиться лишь о своем наслаждении. Он стал все делать лишь для нее — нет, это было для них обоих, для этого невиданного прежде единения и удивительной любви, которую лишь теперь он смог оценить.
   Он хотел ее — Боже, как он хотел ее — он хотел, чтобы она извивалась под ним, крича от страсти, бессознательно мотала головой из стороны в сторону, в то время как он дразнил ее своим ласками.
   Он хотел, чтобы она любила это, любила его, чтобы она знала, что когда они лежат в таких объятиях, покрытые потом и истощенные, она принадлежит лишь ему одному.
   Потому что он уже понял, что он целиком и полностью принадлежит только ей.
   — Скажи мне, если я сделаю что-то, что тебе не понравится, — проговорил он, удивленный тем, как дрожит его голос, произнося эти слова.
   — Ты не можешь сделать то, что мне не понравиться, — прошептала она, ласково прикасаясь пальцами к его щеке.
   Она не понимала. Это почти заставило его улыбнуться, скорее всего, он бы точно улыбнулся, если бы не был так сильно заинтересован в том, чтобы ее первый опыт, был хороший. Но она прошептала слова — ты не можешь — что могло означать лишь одну вещь — что она понятия не имеет, что, значит, заниматься любовью с мужчиной.
   — Пенелопа, — мягко проговорил он, накрывая ее руку своей, — Мне нужно кое-что объяснить тебе. Я могу причинить тебе боль. Я никогда не хотел бы причинить тебе боль, но я могу сделать это, и —
   Она покачала головой.
   — Нет, ты не можешь, — прошептала она снова, — Я знаю тебя. Иногда даже я думала, что знаю тебя лучше, чем саму себя. И ты никогда не сделаешь ничего, что могло бы причинить мне боль.
   Он стиснул зубы, стараясь не застонать.
   — Не нарочно, — произнес он, в его голосе послышалось легкое раздражение. — Но, я могу, и —
   — Позволь мне самой вынести приговор, — проговорила она, беря его руку и поднося ее к своему рту, чтобы сделать быстрый искренний поцелуй. — Что же касается остального…
   — Остального?
   Она улыбнулась, и Колин почувствовал странное ощущение, он готов был поклясться, что она выглядит так, словно удивлена его нерешительностью.
   — Ты сказал мне, что я должна тебе сказать, как только мне это не понравится, — сказала она.
   Она наблюдал за ней, внезапно, будучи словно загипнотизированным видом ее губ, загипнотизированным тем, как она произносит слова.
   — Я обещаю тебе, — поклялась она, — Мне понравится все.
   Странное чувство радости и счастья возникло внутри него. Он не знал, какой великодушный святой даровал ее ему, но подумал, что ему следует отнестись внимательнее к подношениям, когда он в следующий раз отправится в церковь.
   — Мне все понравится, — повторила она, — Потому что ты со мной.
   Он взял ее лицо в свои руки, глядя на нее так, словно она была самым невиданным и чудесным созданием, которое когда-либо появлялось на Земле.
   — Я люблю тебя, — прошептала она, — Я любила тебя все эти годы.
   — Я знаю, — сказал он, сам же удивленный произнесенными им словами.
   Он знал, он предполагал, но он выталкивал это из своего сознания, потому что из-за ее любви он испытывал неловкость. Трудно чувствовать, что тебя любит человек, добрый и хороший, а ты не можешь ответить на ее любовь.
   Он не мог так просто отмахнуться от нее, потому что она нравилась ему, и он бы никогда себе не простил, если бы растоптал ее чувства. И он не мог флиртовать с ней, по тем же самым причинам.
   Таким образом, он просто говорил себе, то, что она чувствует не может быть настоящей любовью. Было гораздо легче постараться убедить себя в том, что она просто не знает, что такое настоящая любовь (как будто он знал!), и что однажды она найдет себе кого-нибудь, она будет удовлетворена и счастлива с ним.
   Но сейчас, даже мысль об этом — что она могла выйти замуж за кого-то другого — почти парализовала его от страха.
   Они были вместе, и она смотрела на него, ее сердце отражалось у нее в глазах, все ее лицо светилось счастьем и удовлетворением, словно она, наконец, почувствовала себя свободной, сказав эти важные слова. Внезапно он осознал, что в ее выражение нет ни малейшего намека на ожидание. Она не сказала ему, что любит его просто для того, чтобы услышать его ответ. Она даже не ждала от него ответа.
   Она сказала ему, что любит его, просто потому, что хотела это сделать. Потому что это было то, что она чувствовала.
   — Я тоже люблю тебя, — прошептал он, прижимаясь к ее губам в интенсивном поцелуе, затем отодвинулся, чтобы увидеть ее реакцию.
   Пенелопа очень пристально смотрела на него в течение долгого времени. Наконец, конвульсивно сглотнув, она пробормотала:
   — Ты не должен этого говорить, просто потому, что я это сделала.
   — Я знаю, — ответил он, улыбаясь.
   Она лишь смотрела на него широко-открытыми глазами, которые единственные двигались на ее неподвижном лице.
   — И ты это тоже знаешь, — сказал он мягко. — Ты сказала, что знаешь меня лучше, чем саму себя. И ты знаешь, что я никогда бы не сказал этих слов, если бы не верил в них.
   Лежа обнаженной в его кровати, успокоенная в его объятиях, Пенелопа осознала, что она, действительно, знает это. Колин никогда не лгал, он никогда не мог солгать насчет чего-то важного, а она не знала, что может быть важнее этого момента, который они разделили вместе.
   Он любит ее. Этого она совсем не ожидала, она даже не позволяла себе надеяться на это, и все же это было подобно яркому и светлому чуду в ее жизни.
   — Ты уверен? — прошептала она.
   Он кивнул, его руки прижали ее к его телу еще сильнее.
   — Я понял это лишь сегодня. Когда попросил тебя остаться.
   — Как …
   Но она не стала заканчивать свой вопрос. Потому что, не была даже уверена в том, что же хотела она узнать. Как он узнал, что любит ее? Как это случилось? Как он почувствовал это?
   Но, так или иначе, он понял что она хочет, но не может спросить, поскольку ответил:
   — Я не знаю. Я не знаю когда. Я не знаю как, и откровенно говоря, меня это совершенно не волнует. Но я знаю, что это правда. Я люблю тебя, и ненавижу себя за того, что не мог увидеть настоящую тебя, и понять это долгие годы.
   — Колин, не надо, — попросила она, — Никаких взаимных обвинений. Никаких сожалений. Не сейчас
   Но он лишь улыбнулся, прикладывая палец к ее губам, и призывая ее к тишине.
   — Я не думаю, что ты изменилась, — проговорил он, — По крайней мере, не сильно. Но однажды, когда я смотрел на тебя, я понял, что ты другая, — он пожал плечами. — Может быть, я изменился. Может быть, я просто повзрослел.
   Она приложила свой пальчик к его губам, призывая его к молчанию, тем же самым способом, как совсем недавно он.
   — Может быть, я тоже повзрослела.
   — Я люблю тебя, — проговорил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.
   И на сей раз, она не смогла ответить, потому что его рот прикоснулся к ее губам жадно, требовательно, и очень, очень чарующе.
   Он казалось, совершенно точно знал, что делает. Каждое прикосновение его языка, каждое его покусывание ее кожи посылали дрожь к центру ее существа, она лишь чувствовала чистую искреннюю радость момента, и раскаленное пламя ее желания. Его руки были везде, она чувствовала его везде, его пальцы были на ее коже, его нога находилась между ее ног.
   Он притянул ее к себе, прижимая сильнее, она оказалась лежащей на нем, так как он перекатился на спину. Его руки были на ее ягодицах, он буквально вжимал ее в себя, доказательство его желания обжигало ее кожу.
   Пенелопа задыхалось от поразительной интимности всего этого, он ловил ее дыхание, целуя яростно и в то же самое время нежно. Затем она снова оказалась лежащей на спине, он закрывал ее как одеяло, его вес вжимал ее в матрац, выдавливая воздух из ее легких. Его рот двигался по ее уху, затем прикоснулся к шее, Пенелопа почувствовала, что она выгибается под ним, словно стараясь прижаться к его телу еще сильнее.
   Она не знала, что она делает, и почему она это делает, но так или иначе, она просто должна была двигаться. Ее мать уже провела с ней “небольшой разговор”, как она сама выразилась, она сказала Пенелопе, что она должна лежать неподвижно под мужем, и позволять ему получать свое удовольствие.
   Но не было никакой возможности остаться неподвижной, никакого способа остановить ни движение ее бедер навстречу ему, ни ее ног, которые буквально обвились вокруг его тела.
   Она не желала просто позволять ему получать удовольствие — она желала поощрять его, разделить это удовольствие вместе с ним.
   И она желала получить это удовольствие сама. Независимо оттого, что это было за чувство, растущее внутри нее — напряжение, желание, удовольствие — оно нуждалось в освобождении, и Пенелопа не могла представить, что когда-либо испытывала такое сильное и острое желание ее Я.
   — Скажи, что мне я должна делать, — прошептала она, крайняя необходимость делала ее голос хриплым и чувственным.
   Колин потихоньку широко раздвинул ее ноги, и стал ласкающе скользить по ним руками, пока его руки не достигли ее бедер и не остановились там.
   — Позволь мне сделать все самому, — проговорил он, тяжело дыша.
   Она схватила его за ягодицы и попыталась притянуть ближе.
   — Нет, — настаивала она, — Скажи мне.
   Он остановился на короткое мгновение, и с удивлением посмотрел на нее.
   — Прикоснись ко мне, — сказал он.
   — Где?
   — Где угодно.
   Ее руки на его ягодицах расслабились, и она улыбнулась. — Я уже прикасаюсь к тебе.
   — Проведи, — простонал он, — Проведи руками.
   Она позволила своим пальцам пробежаться по коже его бедер, еле заметно прикасаясь, поскольку так она чувствовала мягкую упругость его волос.
   — Так?
   Он судорожно кивнул.
   Ее руки двинулись вперед, остановившись в опасной близости от его напряженного естества.
   — Так?
   Он резко накрыл одну из ее рук своей рукой.
   — Не сейчас, — хрипло пробормотал он.
   Она смущенно посмотрела на него.
   — Ты поймешь позже, — заверил он, еще шире раздвигая ее ноги, затем провел рукой по ее ноге, и напоследок коснулся ее самого интимного места.
   — Колин! — задохнулась она.
   Он дьявольски улыбнулся.
   — Ты думала, я тебя там не буду трогать?
   Словно для того, что наглядно пояснить его точку зрения, один из его пальцев начал танцевать на ее самом чувствительном месте, заставляя ее изгибаться, буквально извиваться на его кровати, ее бедра приподнимали их обоих, и затем, ослабев, снова опускали вниз, в то время как она сама дрожала от страсти и желания.
   Его губы нашли ее ушко.
   — Все еще впереди, дальше будет гораздо лучше, — прошептал он.
   Пенелопа не посмела спрашивать что. Уже то, что случилось было просто ужасно, по мнению ее матери.
   Внезапно его палец вошел внутрь нее, заставляя ее задохнуться снова (что заставило его рассмеяться от восхищения), затем начал медленно двигаться и поглаживать в ее самом интимном месте.
   — О, Боже, — простонала Пенелопа.
   — Ты почти готова принять меня, — прошептал он, его дыхание, стало частое и хриплое. — Ты такая влажная, но все еще напряжена —
   — Колин, что —
   Он снова начал двигать пальцем внутри нее, отчего у нее сразу пропали все способности к членораздельной речи.
   Она чувствовала себя странно растянутой, и ей нравилось это ощущение. Она должно быть очень порочная и распутная женщина глубоко внутри, потому что она хотела еще шире и шире раздвинуть ноги, чтобы стать полностью открытой для него. Она была обеспокоена тем, чтобы еще больше открыться для него, чтобы он мог прикоснуться к ней, сделать с ней все, что ему хотелось бы.
   Так долго, пока он сам не остановится.
   — Я не могу больше ждать, — задыхаясь, прошептал он.
   — Не жди.
   — Ты мне нужна.
   Она приподнялась и обхватила руками его лицо, вынуждая его посмотреть прямо ей в глаза.
   — Ты мне тоже нужен.
   А затем его пальцы ушли. Пенелопа почувствовала себя странно пустой и незаполненной, но лишь на секунду, потому что в следующую, она почувствовала, как что-то медленно входит в нее, что-то напряженное и горячее, и очень, очень требовательное.
   — Это может причинить тебе боль, — пробормотал Колин, скрипя зубами, словно он уже почувствовал эту боль сам.
   — Я не волнуюсь.
   Он должен сделать так, чтобы ей было хорошо. Он должен.
   — Я буду нежным, — прошептал он, хотя его желание, было такое яростное и страстное, что он понятия не имел, как он сдержит свое обещание.
   — Я хочу тебя, — прошептала она, — Я хочу тебя, и нуждаюсь в чем-то, я не знаю в чем.
   Он двинулся вперед, лишь на дюйм или около того, но было такое ощущение, словно она обхватила его со всех сторон.
   Она была странно тиха и неподвижна под ним, единственным звуком было неровное дыхание, срывающиеся с ее губ.
   Еще дюйм, и словно на дюйм стал ближе к небесам.
   — О, Пенелопа, — простонал он, руками удерживая себя на весу над ней, чтобы ей не было тяжело.
   — Пожалуйста, скажи, что тебе хорошо. Пожалуйста.
   Потому что, если бы она сказала что-нибудь другое, его просто убьет сама мысль о том, что ему придется выйти из нее.
   Она кивнула, и пробормотала.
   — Мне нужно немного привыкнуть.
   Он сглотнул, его дыхание вырывалось через его нос, в коротких взрывах. Это был единственный способ, которым он мог сосредоточиться и сдерживать себя. Ей необходимо было успокоиться, лежа под ним, позволить ее мускулам расслабиться. Но она никогда прежде не принимала мужчину в себя, и поэтому она была так сильно напряжена.
   В то же самое время, он с трудом мог ждать до тех пор, пока у них будет шанс сделать это таким образом, что ему не придется сдерживать себя.
   Когда он почувствовал, что она немного расслабилась под ним, он протолкнулся дальше, до тех пор, пока не уперся в бесспорное доказательство ее невинности.
   — О, Боже, — простонал он. — Сейчас будет немного больно. Я не могу тебе ничем помочь, но обещаю, что будет лишь в этот первый раз, и больше не повторится никогда.
   — Откуда ты знаешь? — спросила она его.
   Он в муках прикрыл глаза. Нужно заставить Пенелопу довериться ему.
   — Доверься мне, — сказал он, уклоняясь от вопроса.
   А затем он сделал резкий толчок вперед, почувствовав себя саблей, которая входит в свои ножны, он почти сразу полностью погрузился в ее теплую глубину.
   — Ох! — простонала она, ее лицо показывало сильное потрясение.
   — С тобой все в порядке?
   Она кивнула.
   — Я думаю, да.
   Он чуть-чуть двинулся. — Так хорошо?
   Она снова кивнула, на ее лице было написано удивление, даже можно сказать ошеломление.
   Бедра Колина начали двигаться помимо его собственной воли, неспособные оставаться неподвижными, когда он так близок к кульминации.
   Она была совершенством, и когда он понял, что ее стон показывал ее желание, а вовсе не боль, он позволил себе нормально двигаться и отдаться на волю подавляющего желания, которое бурлило в его крови.
   Она страстно извивалась под ним, и он молился, чтобы он смог протянуть до ее кульминации. Ее дыхание было частое и горячее, ее пальцы неустанно нажимали на его плечи, ее бедра извивались под ним, доводя его до безумия.
   А затем это случилось. Звук сорвался с ее губ, самых сладких и вкусных, чем когда бы то ни было, и коснулся его ушей. Она выкрикивала его имя, в то время как ее тело выгибалось и извивалось, получая удовольствие.
   Он подумал — когда-нибудь, я буду наблюдать за ее лицом. Я увижу ее лицо в момент, когда она достигла пика наслаждения.
   Но не сегодня. Он почти достиг пика, его глаза были закрыты в предчувствии экстаза. Ее имя сорвалось с его губ, он дернулся в последний раз, излился в нее, а затем резко упал на нее сверху, полностью лишившись сил.
   В течение минуты в полной тишине было слышно, как вздымаются и опускаются их груди, их неровное и прерывистое дыхание. Они с трудом дышали, ожидая, когда же, наконец, их тела успокоятся, чувствуя, как звенящее счастье охватывает их от нахождения в объятиях любимого человека.
   Или, по крайней мере, думал Колин, это именно так и должно быть. Он спал до этого с женщинами, но только сейчас он понял, что он никогда еще прежде не занимался любовью, пока не положил Пенелопу на свою постель, и не начал их интимный танец с единственного поцелуя.
   Это было непохоже ни на что, что он чувствовал до этого.
   Это была любовь.
   И он собирался ухватиться за нее обеими руками.

Глава 19

   Было не так трудно, заставить матерей немного передвинуть дату свадьбы.
   Это пришло в голову Колину, когда он возвращался в свой дом в Блюмсбари (после того, как крайне взъерошенная и растрепанная Пенелопа, крадучись пробралась в свой дом в Мэйфер), тем более появилась такая серьезная причина, почему он должен жениться, как можно скорее.
   Конечно, было маловероятно то, что она могла сразу забеременеть, после одного единственного раза. И он должен признаться, что даже если она все-таки забеременела, и ребенок бы родился через восемь месяцев после свадьбы, это будет не так ужасно подозрительно в мире, полном младенцев, рожденных и через шесть месяцев или около того после свадьбы.
   Не следует упоминать и то, что первые дети появлялись обычно не полностью доношенными (Колин был дядей достаточному количеству племянниц и племянников, чтобы знать это), что делало восьми-с-половиной месячного ребенка полностью обычным и нормальным.
   Поэтому в действительности, не было никакой необходимости спешить с женитьбой.
   За исключением того, что он сам хотел этого.
   Так что, он провел “небольшой разговор” с обеими матерями, в котором он им много поведал, хотя на самом деле ничего толком он не сказал, и они довольно быстро согласились на его план поспешить с женитьбой.
   Особенно когда он, возможно, случайно ввел их в заблуждение, и они поверили в то, что интимная жизнь его и Пенелопа началась на несколько недель раньше.
   Ну, в общем, эта безобидная ложь, в действительности, не была таким уж большим прегрешением, тем более что она послужила хорошей цели.
   А поспешная свадьба, думал каждую ночь Колин, лежа в своей постели, возрождая в памяти те мгновения, которые он провел с Пенелопой, и пылко желая, чтобы она сейчас лежала рядом с ним, действительно служила довольно хорошей цели.
   Их матери, ставшие в последние дни неразлучными, планируя свадьбу, сначала возражали против этой поспешности, беспокоясь о сомнительного рода сплетнях (которые в этом случае были полностью оправданы), но вторжение леди Уислдаун на обручальный бал, немного косвенно спасало от сплетен.
   Сплетни, окружающие леди Уислдаун и Крессиду Туомбли, относительно того, были ли эти две дамы, физически один и тем же человеком, бушевали в Лондоне так сильно, как до этого не было ничего подобного.
   Причем разговор об этих дамах был настолько вездесущий и непрерывный, что не было никакой возможности обсудить изменение даты свадьбы Бриджертона с Физеренгтон.
   Что очень устраивало как семью Бриджертон, так и семью Физеренгтон.
   Кроме возможно, Пенелопы и Колина, которым было очень неудобно, когда разговор заходил о леди Уислдаун. Конечно, Пенелопа должна была давно привыкнуть, тем более, не то, что месяц, все последние десять лет в ее присутствие делались предположения о личности леди Уислдаун. Но Колин все еще расстраивался и сердился по поводу ее тайной жизни так, что она тоже стала чувствовать себя неловко и неудобно. Она несколько раз пыталась поднять этот вопрос при разговоре с ним, но он становился молчаливым, сердито сжимал губы, и говорил ей (очень непохожим на Колина тоном), что он не хочет говорить об этом.
   Она могла лишь догадываться, что он стыдиться ее. Или, точнее не ее, но ее жизнь в качестве леди Уислдаун. Ей было очень больно от этого, поскольку каждая ее колонка была маленьким кусочком ее жизни, на который она могла смотреть с большим чувством гордости и удовлетворения.
   Она хоть что-то сделала. Она имела, пусть она и не могла указать свое настоящее имя на своей работе, дикий успех. Кто из ее современников, мужчин или женщин, могли похвастаться тем же?
   Она была готова оставить жизнь леди Уислдаун, и жить своей новой жизнью, как миссис Колин Бриджертон, любящая жена и мать, но это никоим образом не подразумевало, что она стыдится того, что сделала.
   Если бы только Колин мог так же гордиться ее успехами, как она.
   О, да, она верила всеми фибрами своей души, что он любит ее. Колин никогда бы не смог солгать насчет этого. Он мог бы использовать свои остроумные реплики и дразнящие улыбки, чтобы заставить женщину почувствовать себя счастливой, при этом, фактически, не произнося слов любви, которую он не чувствовал.
   Но возможно, это было действительно возможно — после наблюдения за поведением Колина, она была уверена в том, что такое возможно — любить другого человека, все еще чувствуя стыд и неудовольствие по отношению к нему.
   Пенелопа никогда не думала, что это может быть, так больно.
   Однажды днем, они прогуливались по Мэйфер, остались лишь несколько дней до свадьбы, когда она снова попыталась поднять этот вопрос на обсуждение. Почему, она не знала, поскольку сама не верила, что за столь короткое время может чудесно измениться его отношение к леди Уислдаун, начиная с прошлого раза, когда она упомянула об этом, но она, казалось, просто не могла остановить себя.
   К тому же, она надеялась, что их нахождение на виду у всех, вынудит Колина нацепить улыбку и выслушать то, что она должна была ему сказать.
   Она прикинула расстояние до дома Номер Пять, где их ожидали на чай.
   — Я думаю, — проговорила она, ожидая, что у нее есть всего лишь около пяти минут на беседу, прежде чем он сможет завести ее внутрь дома и сменить тему разговора. — У на есть одно незаконченное дело, которое нам следует обсудить.
   Он приподнял бровь и посмотрел на нее с любопытством, и все еще игривой улыбкой.
   Она совершенно точно знала, что он сейчас пытается сделать — использует свое очарование и остроумие, чтобы изменить направление беседы так, как ему хотелось.
   Через минуту его улыбка станет порочной, и он скажет что-нибудь предназначенное для того, чтобы сменить тему разговора так, что она даже не заметить, что-нибудь похожее на —
   — Довольно серьезно для такого солнечного дня.
   Она сжала губы. Это, конечно, не было именно то, что она ожидала, но он словно откликнулся на ее мысли.
   — Колин, — сказала она, стараясь быть терпеливой. — Я хочу, чтобы ты не пытался сменить тему нашего разговора каждый раз, стоит мне начать говорить о леди Уислдаун.
   Его голос стал громче, но он все еще сдерживался.
   — Я что-то не припоминаю, чтобы ты упомянула ее имя, или я полагаю, я должен был сказать, твое имя. И, кроме того, все что я сделал, это просто похвалил хорошую погоду.
   Пенелопе захотелось сделать что-нибудь больше, чем просто резко остановиться, и дернуть его за руку, вынуждая его тоже остановиться. Но они были на виду у многих людей (что было ее собственной ошибкой в выборе места для разговора), так что она продолжила движение, ее походка спокойной и степенной, даже притом, что ее пальцы сжались в кулаки.
   — Тем вечером, когда была издана моя последняя колонка, ты был просто в ярости, и сильно злился на меня — продолжала она
   Он пожал плечами.
   — Это прошло.
   — Я так не думаю.
   Он повернулся к ней со снисходительным выражением лица.
   — Ты сейчас говоришь мне, что я чувствую?
   На такой противный удар, она не могла не ответить.
   — А разве это не то, что предполагается, должна делать жена?
   — Ты все-таки еще не жена.
   Пенелопа решила посчитать до трех — нет, лучше до десяти — перед тем, как ответить.
   — Я сожалею, что расстроила тебя, но у меня, действительно, не было другого выбора.
   — Ты могла выбирать из огромного числа вариантов, но я не собираюсь спорить и обсуждать это на Брутон-стрит.
   Они были на Брутон-стрит. Вот, блин, Пенелопа полностью недооценила с какой скоростью они шли. У нее осталось лишь минута или около того, перед тем, как они поднимутся по ступенькам крыльца дома Номер Пять.
   — Я уверяю тебя, — сказала она, — Что ты-знаешь-кто никогда не вернется снова.
   — Я даже не могу выразить мое облегчение.
   — Я хотела бы, чтобы ты не был таким саркастичным.
   Он резко повернулся к ней со вспыхнувшими злостью глазами. Его выражение лица так резко отличалось от того маски ленивой скуки, которая была минутой ранее на его лице, что от неожиданности Пенелопа почти остановилась.