Латынина Юлия Леонидовна. Вейская империя (Том 1-5)

   Я изумился до чрезвычайности:
   - Шавия, вы же сами торговец! Как можно жить и считать себя вором?
   - Что ж! Хорек живет и кур ворует. Однако, если он забудет при этом, что он вор, будьте уверены - подлинные хозяева ему напомнят.
   - В одной нашей поэме, - сказал я, - тоже написано:
   Война, торговля и пиратство,
   Три вида сущности одной.
   Шавия необычайно оживился.
   - Верно! - воскликнул он. - И кто же это сказал?
   - Представьте себе, - ответил я, облизнувшись, - это сказал черт."
   На следующий день Бредшо подъехал к Шавии. Тот ехал в одиночестве, на сером муле с серебряной попоной. Зеленый шелковый паллий свисал мешком до земли, на руках, несмотря на теплый день, у него были заячьи рукавички, вывороченные мехом наружу. Глаза у эконома были опухшие, зеленые и отчаянные. Бредшо стал расспрашивать его о Даттаме.
   Шавия чуть оживился.
   - Вы каким языком лучше владеете? Как вам рассказывать - по-вейски или по-аломски?
   - Как вам удобнее, - ответил Бредшо.
   Шавия оглядел заморского торговца. На Бредшо был парчовый кафтан с плетеной тесьмой, стянутый серебряным шнуром, красные штаны и поверх кафтана - легкая кольчуга, подарок Даттама. За спиной, - меч с серебряной перекладиной, сафьяновые сапожки. Конь под Бредшо был серый, с белой полосой по хребту, и заморский торговец уже выучился ловко на нем ездить. "Впрочем, какой торговец, - подумал эконом Шавия, - это если нельзя торговец, а если можно - разбойник. У простых народов эти две вещи неотличимы, это только в королевстве вроде здешнего рыцарям запрещено торговать, а позволено лишь грабить".
   - Когда-нибудь, - усмехнулся Шавия, - я вам расскажу по-вейски, а сейчас лучше расскажу так, как в замках рассказывают. - Итак, - сказал Шавия, - двенадцать лет тому назад король держал Весенний Совет, и рыцари со всего королевства съехались для охоты, игры и пиров.
   Однажды король пировал под дубом и вдруг спросил:
   - Что это - словно лепестки вишни усеяли небо? Что это - словно белый туман окутал землю?
   Старая женщина ему ответила:
   - Это не лепестки вишни, это - белое шитье на белом плаще всадника. Это не белый туман: это пар от ноздрей серебряного иноходца.
   И все увидели, что к королю по полю едет юноша, трижды семи лет, с золотыми глазами и белыми волосами.
   А старая женщина погадала и продолжала:
   - Этого юношу зовут Даттам Золотоглазый, и он из рода Золотого Государя и из страны Великого Света. Прием "дракон взлетает в небо", прием "лев кидается на зайца", прием "рысь поднимает хвост", прием "лосось совершает прыжок" и многие другие приемы с мечом и копьем ему известны, и еще он столь же искусен в колдовстве. А когда он дерется, один глаз вкатывается вглубь, а другой наливается вишневым цветом, и собаки на рукоятке его меча поднимают победный лай. Сын мой! Вели ему уехать, ибо мало хорошего приходит из страны Великого Света!
   Даттам поднес королю удивительные подарки. Самым лучшим из них была серебряная ветка с тремя золотыми гранатами. Гранаты были сплетены из тончайшей золотой сетки, и в сетке сидели рубиновые зерна. Тот, кто имел эту ветку, не чувствовал ни холода, ни жажды, а в темноте она освещала путь ярче морского апельсина.
   Старая женщина сказала:
   - Сын мой! Не принимай этих даров, потому что люди из страны Великого Света хитры, и как бы этот юноша не попросил такого ответного дара, которого у тебя нет.
   Но королю очень понравилась ветка, и он ответил:
   - Мало ли у меня земель и воинов? Нет такой просьбы, которую я бы не выполнил.
   На следующий день на пиру король спросил:
   - Даттам! Проси о чем хочешь: земли, или рабов, или золота.
   Даттам встал, поклонился и сказал:
   - Я не осмеливаюсь ничего просить у тебя, король. Однако, если тебе угодно, продай мне зерна. Мое войско в стране Великого Света испытывает голод, и мне надо его накормить.
   На щеках короля выступили два пятна синих, и сверху - два пятна красных, и он сказал:
   - Недобрый колдун подучил тебя просить невозможного. Разве я барсук, который копит запасы?
   Тогда юноша улыбнулся и спросил:
   - А что же ты делаешь, если в стране голод?
   - Я иду войной на соседей, - ответил король. - Но недостоин тот королевского звания, кто предпочитает быть мошной, а не королем.
   - Хорошо, - сказал Даттам. - Тогда дай мне полномочия королевского инспектора, чтобы я мог объехать здешние земли и купить зерно у того, у кого оно есть.
   Король рассмеялся, справился по старым записям и пожаловал ему плащ и яшмовую печать.
   Через три месяца юноша вернулся к королю, и все поразились его хитрости. Конечно, ни в одном замке он не купил зерна, потому что никто тогда не считал подобающим добывать трудом то, что можно добыть мечом. Однако, под этим предлогом он был принят в каждом замке и свел дружбу с теми, кто враждовал друг с другом.
   Прошло два года - юноша вернулся в королевство. Глаза его погасли, как треснувшая яшма. На нем было зеленое платье монаха, он ходил, прихрамывая, и был как человек, у которого сломался меч и раскололось копье. И у него больше не было войска, которое надо кормить, потому что оно потерпело поражение.
   Король позвал его сказал:
   - Даттам! Проси у меня, чего хочешь!
   Даттам усмехнулся и сказал:
   - Чего мне просить, монаху и побежденному? Зачем мне золото, если у меня нет дружины, которой я мог бы его раздать? Зачем земли, если я не могу построить на них замка, из которого я мог бы грабить прохожих? И я дал зарок: не носить никогда белого цвета моих войск, не есть мяса барсука и не класть руку на рукоять меча.
   - А зарок здешний, это знаете, что такое? - прибавил Шавия. - Это похоже на личный талисман. Один знатный человек сам, допустим, отыщет личного бога, а другой положит себе запрет, какой взбредет в голову: не носить, скажем, меча за спиной, а только у пояса, или не угонять скота в первый день первой луны.
   И Шавия устроился поудобней на своей попоне: он невольно оживился, глаза его заблестели: видно было, что он любит и умеет рассказывать - хотя бы по-аломски.
   "- Чего же ты хочешь? - спросил король.
   Даттам вздохнул.
   - Мне теперь надлежит думать не о себе, а об интересах бога. Я дал обет: построить в Варнарайне храм Шакуника, и украсить его мехами. Я снарядил за мехами лодки в Шебем, но цехи запрещают морякам наниматься на эти лодки.
   Тогда король собрал старейшин цехов и сказал им:
   - Я узнал, что люди из северных ущелий весной нападут на нас. Я не выпущу в море ни одной лодки до тех пор, пока не получу с каждой такой оброк, какой сочту нужным. Что же до лодки Даттама - пусть плывет по обету.
   После этого все стали сдавать Даттаму деньги, чтобы он закупил на них меха, и половину денег Даттам брал себе за услугу. И говорили, что в этот год на деньгах других людей Даттам нажил себе триста тысяч ишевиков.
   Когда лодки возвратились, старшина морского цеха встретил Даттама с настоятелем храма, плюнул в них и сказал:
   - Боги наказывают за корысть. Нет такой удачи, за которой не следовало бы несчастье, и еще не было такого, чтоб те, кто чрезмерно разбогатеет, не были б повешены за измену королю, а их имущество не отобрано в казну.
   Настоятель храма понял, что тот прав, и стал упрекать Даттама в чрезмерной страсти к наживе. А тот сорвал свою зеленую ряску, бросил посреди улицы и сказал:
   - Разрешите меня от зарока носить эту бесову рясу, и я знаю, как помочь несчастью.
   Настоятель разгневался и сказал:
   - Если ты нарушишь зарок, тебя велено было повесить, как повесили Бажара. Однако вижу я, что мышь всегда найдет, где прогрызть половицу.
   На следующий год король собрался в поход на Лахор.
   А надобно вам сказать, - вдруг насмешливо прибавил Шавия, - что король-отец, в отличие от нынешнего, воевал всегда справедливо. А в здешних местах справедливой зовется такая война, при которой побежденный или наследник его остается при своих владениях, только из господина становится вассалом.
   Итак, король-отец собрался на справедливую войну и искал золото, чтобы раздать дружине. А со всех сторон негодовали на алчность храма. Король позвал Даттама и попросил у него ссуду в золоте.
   Когда Даттам входил к королю, в дверях стоял старшина цеха. Он сказал:
   - Нелегко тебе придется, Даттам. Ведь если ты дашь золота - король его не вернет. А не дашь - отнимут силой. Погляжу-ка я, как с тебя будут драть шкурку.
   - О король! - сказал Даттам. - Храм с радостью отдаст тебе все свои сокровища, ибо зачем существует на свете золото, как не для того, чтобы быть наградой воину. Но прошу тебя о милости: позволь мне быть в твоей дружине.
   Король обрадовался, что Даттам свободен от своего зарока не брать в руки меча, обнял его и одарил золотой пряжкой.
   Через месяц войска короля и князя Лахора сошлись у Лосиного Пригорка.
   Даттам закричал князю Лахора:
   - Негоже князьям прятаться за спинами своих воинов! Я, Даттам Золотоглазый, вызываю тебя на поединок, и у меня есть тридцать названых братьев для тридцати твоих дружинников. Пусть же тот, кто победит, и владеет землей!
   Князь Лахора хотел принять вызов. Советник его сказал ему:
   - Золотоглазый Даттам искусен в бою и колдовстве. Его кольчуга закалена в водах седьмого источника, меч его вскормлен облачным молоком. И собаки на его рукоятке поднимают шум и лай, когда предчувствуют поживу, и я сегодня слышал во сне этот лай.
   Князь Лахора рассмеялся и сказал:
   - Что с того? Моя секира сегодня пела низкую песню, такую, какую поют в боях, а не на пирах. Мое рогатое копье пронзает тело сразу в тысяче мест, и моя кольчуга висела три дня на золотом дереве в Дивной Стране, и с тех пор ей не страшен ни один удар.
   И наутро на равнине сошлись поиграть у черты трижды десять человек и еще столько же, а князь Лахора сошелся с Даттамом. Князь Лахора метнул свое рогатое копье с шелкового ремня, но оно отскочило от заколдованного панциря Даттама и ушло далеко в землю. Даттам наклонился, вытащил копье из земли, и пустил обратно: копье раздробило серебряное навершие щита, пробило налокотник и пронзило руку. Князь перевесился с седла и упал на землю, однако тут же вскочил и вырвал рогатое копье из руки, вместе с налипшим мясом.
   А Даттам тоже спрыгнул с седла и сказал:
   - Что ж - продолжим наш поединок пешими!
   - Изволь, - ответил князь. - Однако мне кажется нечестным, что ты будешь рубить обеими руками, а я - одной.
   Тогда Даттам подал знак, и ему заложили правую руку за пояс. Он швырнул свой черный плащ, расшитый серебряным инеем, на землю, и складки плаща окутали холмы и пригорки, и вытащил черный меч из черных ножен. Левый глаз Даттама вспыхнул, как солнце, и вкатился глубоко внутрь, а собаки на рукояти меча подняли лай, похожий на свист и хохот зимней бури.
   Оба взмахнули мечами: поднялся вихрь, заплясали деревья, и словно тысяча молний закружилась в воздухе: князь ударил, - но Даттам перехватил удар и рассек клинок князя под самой рукоятью. Обломанный конец вонзился князю в ногу. А Даттам опять поднял меч: князь заслонился щитом, но меч снес со щита навершие и две шишки из светлой бронзы, прошел от лопатки до позвоночника, князь упал и тут же умер.
   И тут тридцать названых братьев Даттама напали на дружинников князя, как ястреб нападает на цыпленка, и погнали их, как ветер гонит сухие листья, и сложили из них четыре кучи: одну из ног, другую из рук, третью из голов, а четвертую - из всего остального.
   - Клянусь божьим зобом, - вскричал король, - их оружие заколдовано!
   - Я не знаю, заколдовано оно или нет, - молвил его старший сын, однако, я вижу, что мечи людей из храма Шакуника длинней, а стальные кольчуги прочней наших кожаных лорик. Думаешь ли ты, о король, возвращать храму ссуду?
   Король возмутился и сказал:
   - С каких это пор короли возвращают то, что они попросили в долг? Или ты принимаешь меня за кожевника из цеха? Разве ты не знаешь, что короли рассчитываются с долгами, вешая заимодавцев за корысть?
   - Так-то оно так, - сказал старший сын, - и конфисковать имущество шакуников было бы легко и приятно, но вряд ли после этого мы сможем заполучить их мечи и кольчуги.
   Вечером пировали вместе с побежденными, а король был тих и задумчив. Его кравчий заметил это и спросил:
   - Хорошо ли, король, что оружие твоего дружинника превосходит твое? И разве не будет справедливо, если Даттам отдаст его тебе?
   Король ответил:
   - Это оружие из страны Великого Света, и на нем такой зарок, что в чужих руках оно теряет силу.
   - Неправда! - возразил его сын. - Просто людям из страны Великого Света запрещено дарить оружие в чужие руки, потому что они трусы и боятся, что их оружие повернут против них же, и их владыки казнят их за это. Вот и испытай Даттама, попросив у него оружие! Если он благородный рыцарь - он отдаст его, потому что благородный человек никогда не откажет в даре, хотя бы это значило для него смерть. Если же он низок душой - ему не место в твоей дружине.
   Тогда король оборотился к Даттаму и сказал:
   - Даттам! Я, пожалуй, верну ссуду храму, только чуть погодя, потому что, клянусь божьим зобом, я понятия не имею, откуда взять эти деньги. И проси у меня, чего хочешь, но подари мне Черный Иней, которым ты сегодня бился.
   Даттам поклонился, поцеловал черный меч, отдал его королю и сказал:
   - Король! Мы готовы отсрочить возврат ссуды на сколько хочешь, если ты взамен позволишь нам торговать без пошлин. Храм подарит каждому из твоих дружинников по мечу и кольчуге, и все земли отсюда и до Голубых Гор станут твоими. А взамен я прошу треть от каждой завоеванной земли.
   - Так, - сказал Шавия, - благодаря оружию Даттама, земли Верхнего Варнарайна перешли в руки короля, а золото и меха Варнарайна - в руки Даттама.
   Тут Шавия замолчал.
   Бредшо невольно встряхнулся, так что звякнули друг о друга кольца панциря, подаренного Даттамом. На панцире было клеймо государственных мастерских и номер казенной описи, вещь естественная, коль скоро производство оружия было монополией государства. И хотя Бредшо знал, что в Варнарайне такое клеймо считается за заклятие, - все же ему казалось, что оружие и в самом деле было из государственных мастерских, и торговля им, конечно, была самой омерзительной формой распродажи государства.
   Бредшо и Шавия ехали бок о бок, пока не доехали до рыжей скалы с молельным камнем и кизиловым кустом. Куст был весь завязан ленточками, а камень полит маслом. На скале вверху была надпись с посвящением "государю и деревне". Было написано, что местные виноградники побило градом величиной с куриное яйцо. Чиновников, виновных в небрежении церемониями, сняли, а относительно крестьян из Небесного Города распорядились: отменить в этот год налоги и прислать сто тысяч новых саженцев винограда.
   Внизу, на полях, винограда, однако, не было. Не было и ячменя: ходил мальчик с дудочкой и тремя волкодавами и гонял лам с шерстью, свисавшей до земли. Одет он был по-местному: серая рубаха с капюшоном, прорези вместо рукавов, и промеж ног застежка. Бредшо поглядел на куст и вдруг заметил, что шерстяных ленточек на нем нет - только конопляные.
   - Пятнадцать лет назад, - сказал Шавия, - я был зерновым инспектором в Иниссе. Мороз поел поля, государь прислал ссуду, ссуду растащили, я подал про это доклад. Шавия помолчал и продолжил: - Я же и попал в исправительные поселения. - Шавия засучил руку выше локтя и показал старое, съеденное клеймо. - Многие, однако, заступились, вытащили меня из каменоломен, постригли в монахи, послали сюда. Даттам, - продолжал Шавия, - дал королю оружие, а король дал Даттаму крестьян. Как я уже сказал, справедливая война, - это когда бывший властитель признает себя вассалом, а землю и добро сохраняет. Про крестьян в правилах справедливой войны ничего не сказано. Потому что своим крестьянам сеньор еще иногда обещает "не уводить быков от начала сева и до конца сбора урожая, и не захватывать для себя общественных выгонов, и не посягать на имущество сверх причитающегося". Но чужим крестьянам он, конечно, не обещает ничего... Я, - сказал Шавия, - сделал очень мало. Я не мог оросить полей, и даже саженцев из столицы не мог послать. Я только перестал вытаптывать поля и угонять скот. Через шесть лет у каждого в сенях стояла бочка с бузой. Утки в каждом дворе, свиньи на общественных выгонах, и корова не в горнице, а в хлеву. Это, знаете, приятно, когда за вас молятся. Через шесть лет является Даттам и спрашивает: "А какая храму выгода от этой коровы?" Я в ответ: "Зачем говорить о выгоде, давайте говорить о справедливости! Крестьянин, говорю, счастливее вас. Он не настолько безумен, чтоб работать больше необходимого, и умножать свои заботы и чужую зависть". Даттам, однако, велел храму раздать эти земли в лен, а ленникам посоветовал: сгонять крестьян с полей, поля превращать в пастбища, а шерсть продавать храму. Странная, однако, выгода, - засмеялся Шавия.
   Бредшо подумал, что у Шавии, как у всякого хорошего рассказчика, повесть умнее повествователя, и сказал:
   - Выгода, по-моему, в том, что теперь земля приносит не просо для крестьян, а деньги для храма.
   - Дело не в деньгах, - сказал Шавия. - Раньше любой здешний сеньор жил своим зерном и пил свою бузу. Хотел - был вассалом Меша, хотел - стал вассалом короля Алома. Это называется - личная преданность. Теперь сеньор отдает Даттаму шерсть, получает от Даттама деньги и на эти деньги покупает ковры и шелка, и драгоценную утварь. Раньше сеньору от крестьянина ничего не было нужно, кроме снеди для пиров, и никто, в конце концов, не мог ухитриться отобрать у бедняка больше, чем тот вырастил. А теперь требуют не еды, а денег. И чтобы отдать деньги, которые он не выпашет плугом, крестьянин продает плуг, и корову, и своего ребенка. Теперь сеньору неприлично жить без денег. Он не может без Даттама, как пьяница без бузы. Это вам уже не личная преданность. Это - хозяйственная зависимость.
   - Но ведь прибыль-то от шерсти он все равно имеет?
   Шавия удивился.
   - Какая, однако, прибыль? Это называется - продать масло, купить сыворотку. Вы ведь из-за моря не шерсть и не просо везли, а золото. Так же и в трактате Веспшанки сказано: "Из страны в страну возят драгоценные камни и меха, золото и другие редкости. Обиходные же вещи возить смысла нет, ибо прибыль от этого получить невозможно". Я ему говорю: "Если продавать сукно в Варнарайне, то и лам там надо стричь". А Даттам: "В империи, - говорит, - земли не хватает, а народ приучен любить справедливость. Пастбищам нужно много места. Я сгоню общинников с земли, а они пойдут писать доносы или прокламации". "А здесь?" - спрашиваю. "А здесь пусть идут, куда хотят. Это ихнее дело, а не храмовое. А земля храмовая, а не ихняя. Не могут купить землю - пусть жрут солому". Вот и рудники, - прибавил Шавия. - Спешит из-за этого же...
   Сзади послышался стук копыт. Племянник наместника, господин Даттам, кутаясь в черную, золотой гладью вышитую ферязь, подъехал к беседующим.
   - А, господин Шавия, - сказал он. - Жалуетесь, что здешним оборванцам некуда доносы писать? Ничего, вы за них стараетесь. Поздравляю, кстати, какой слог, какой полет воображения!
   Через два дня ночевали в растрепанной деревушке. Даттам, против обыкновения, не кривился при виде гнилых соломенных крыш. Это уже было не варварское запустение, а шерстяное производство. Племянник наместника хозяйским шагом заходил в дома, пропахшие кошенилью и крушинной корой. Грубые холсты белились на траве, как дорожки для встречи небесного начальства. В домах молились очагам, и рядом с каждым очагом стояла рама для сукна.
   Посередине деревни был большой дом. Там раньше днем женщины собирались на супрядки, а вечером к ним приходили парни, все заголялись и веселились.
   Когда Даттам и Бредшо заходили в избу вслед за улыбающимся приказчиком, Бредшо спросил:
   - А за что сослали эконома Шавию?
   Даттам усмехнулся:
   - В Иниссе одна травка хорошо растет. Раньше жрецы эту травку ели и предсказания делали, а в наш век, как сетуют со всех сторон, все священное идет на потеху толпе. Завелись люди, растили эту травку и сбывали. Сулили Шавии отступное, а он их гонял и гонял. Наконец понял, что огня соломой не потушить, и заключил соглашение, что половина сбора с травки поступает через него в пользу бедных. И когда пришла пора откупаться от столичных инспекторов, Шавии лично откупиться было нечем.
   Внутри избы пахло потом и паленой щепой. Прядильщицы сидели, задрав серые рубахи, и пускали веретена от бедра к колену и обратно. А парней было мало. Они глядели на расписные доски и задранные рубахи и пускали слюни.
   Даттам выбрал себе двух девиц и велел им идти с ним, а Бредшо замешкался.
   Когда он вышел из избы с девицей, было уже темно: по небу бежали рваные, мелкие облака, и на полях в вечереющем воздухе крутились маленькие вихри, - говорили, что в каждом вихре крутятся души погибших или замученных, и что если бросить в середину вихря нож, то раздастся крик, а нож окрасится красным. В последние годы все больше вихрей носилось по этим местам.
   Парни стояли у избы притихшие и злые, глядя исподлобья на господ, и хуже всех глядел на Бредшо высокий парень в синей рубахе: видимо, жених девушки.
   На пороге избы Бредшо встретился Шавия:
   - Это правда, что Даттам возьмет с вас 50% за провоз золота в империю?
   Как уже было сказано, между Ванвейленом и Даттамом был намечен поручительский договор, согласно которому один купец доверял другому купцу везти его имущество, а прибыль делили пополам. Таким образом юридически золото в империю ввозил Даттам.
   - Трудно сказать, - признался Бредшо. - Я еще не подписал договора, а других способов нет.
   - Отчего же нет? - возразил Шавия. - Даттам повезет в империю серебро из здешних копей. Предложите Даттаму следующее: вы продаете ему золото за серебро и одновременно заключаете контракт на последующую продажу серебра за золота, уже в империи. Для Даттама эта сделка все равно выгодна из-за комиссионных, а монополии на ввоз серебра в империю у храма нет.
   Помолчал и добавил:
   - Только не говорите Даттаму, что это мое предложение.
   На следующее утро Даттам и Бредшо завтракали в избе, и Даттам выговорил Бредшо, что тот дал девице целых два ишевика. Бредшо отвечал, что это потому, что она оказалась девушкой.
   - А-а, ну это другое дело, - протянул Даттам и закричал хозяйке, чтобы та закрыла вьюшку.
   - А вы, господин Даттам, вы еще не раздумали брать нас с собой в империю?
   - Не раздумал, - сказал Даттам, - но все упирается в ваше, Сайлас, упрямство. Вы не хотите подписывать доверительный договор, а я не могу пустить в империю другое золото, кроме как принадлежащее храму.
   - Очень хорошо, - сказал Бредшо. - Я хочу сделать так: мы подпишем договор, что я продаю вам золото взамен серебра из здешних копей, а потом мы подпишем форвардную сделку на продажу вами золота за серебро, уже на территории империи.
   Глаза Даттама бешено блеснули, и он треснул рукой по столу, отчего стол крякнул и присел.
   - Так! - сказал Даттам, - это кого же я должен благодарить за совет? Никак этого выродка Шавию?
   - Шавия тут не при чем, - взъярился Бредшо, - стыдитесь, Даттам! Хоть один раз заработайте деньги честно!
   - Мне не нужно честно, мне нужно много, - ответил Даттам.
   На следующий день договор был подписан.
   Два дня не случалось ничего, о чем стоит рассказывать. На пятнадцатый день путешествия въехали в графские земли. Бредшо сказали, что земля и все, что на земле отсюда до границ, принадлежит Оско Стрепету. Никто, однако, не подумал ему объяснить: все, что на земле, - это одно, - все, что под землей - совсем другое. А все, что под землей, по-прежнему принадлежало богу Варайорту, шельмецу и обманщику.
   Граф был, по общему мнению, человек алчный, жадный до денег и трусливый, потому что ему было нелегко убить человека. Крестьян своих он согнал с полей, обнес поля изгородями, а шерсть продавал храму. Кроме того, торговал с храмом серебром и железом. Даттам послал эконома Шавию вперед с известием, что к вечеру караван будет в замке, с Шавией поехали двое бывших дружинников Марбода: Торхерг Бычья Кость и его брат.
   А Даттам и Бредшо ехали рядом, впереди каравана.
   На Бредшо был парчовый кафтан с плетеной тесьмой, стянутый серебряным шнуром, красные штаны и поверх кафтана - легкая кольчуга, подарок Даттама. За спиной, - меч с серебряной перекладиной, сафьяновые сапожки. Конь под Бредшо был серый, с белой полосой по хребту, и заморский торговец уже выучился ловко на нем ездить. "Впрочем, какой торговец, - подумал Даттам, оглядывая спутника, - это если нельзя - торговец, а если можно разбойник. У простых народов эти две вещи неотличимы, это только в королевстве вроде здешнего рыцарям запрещено торговать, а позволено лишь грабить".
   - Расскажите мне о вашей империи, - попросил Бредшо, - сколько лет ее порядкам?
   Даттам наклонился, потрепал по холме коня.
   - Законы империи, господин Бредшо, вечны и неизменны, как она сама. Две тысячи лет назад император Иршахчан отменил в стране "твое" и "мое", и с тех пор из нее исчезли зависть, злоба, корысть, и прочая и прочая, глаза Даттама сузились. - Две тысячи лет назад! Запомните! И не путайте, пожалуйста, его с сыном основателя нынешней династии, тоже принявшим тронное имя Иршахчана и также отменившим "твое" и "мое".