Латынина Юлия Леонидовна. Вейская империя (Том 1-5)

   Совсем другими глазами смотрел на экран с полу вор, Лия Тысяча Крючков. Серебристая цацка, выкопанная им в ящике, была младшей сестренкой той штуки, из которой стрелял человек на экране... Ах, какие деньги дадут за такую цацку банды в горах... Правда, могут и убить, но если скажешь, что знаешь место, где таких цацек как шерсти у бобра...
   Тем временем ремесленник Хандуш облюбовал лупоглазый ящик на разноцветной гибкой пуповине, завертел его и так и этак. Потом вполголоса спросил о чем-то стражника. Лия навострил уши. Стражник послушно кивнул и размахнулся мечом. Косой удар разрубил пуповину надвое, как соломенное чучело. Корабль заорал низким голосом. Из разрубленной жилы полыхнуло зеленым пламенем. Охранник вскрикнул, роняя меч. Желтый неживой свет поблек и расцветился тусклыми красными вспышками. В лицо ударила невыносимая вонь. По экранам пошла растерянная рябь.
   Корабельное гузно расскочилось, из него вылетела длинная стальная штанга и стала поливать зеленое пламя пеной.
   В этот момент и вернулся в зал араван Баршарг.
   Араван Баршарг увидел в дальнем красном всполохе, как Лия Тысяча Крючков мягко, по-кошачьи, подхватывает упавший меч. Араван подскочил к Лие, мрачно осклабясь, вытянул вора по руке усатой плеткой и той же плеткой сбил его с ног. Тот, падая, с готовностью выпустил меч, и в ту же секунду в руке его что-то блеснуло. Баршарг инстинктивно нырнул вниз, и это спасло ему жизнь. От сильного хлопка в руках Лии расселся грузный экран в центре зала, во внутренностях корабля заорало еще отчаянней. Баршарг покатился с вором по полу, задыхаясь в омерзительной желтой пене, сгреб за волосы Лию и ударил наотмашь по кадыку. Тот пискнул и затих. Баршарг для верности приложил его макушкой о стальной пол и вскочил на ноги. Вой умолк. Неживой свет поморгал и зажегся снова. Охранники, топоча, вваливались в зал через стальные лепестки у входа. Баршарг, отплевываясь от горькой пены, счищал с мокрого платья длинные пузыристые хлопья. Весь переполох не занял и минуты. Ремесленник Хандуш лежал ничком, зажав руками уши. Харсома по-прежнему сидел в белом кресле и с бесстрастным выражением лица разглядывая в экране прямо над своей головой аккуратную круглую дырку. Потом он неторопливо встал и, наклонившись, поднял с полу ребристую штуку, из которой стрелял Лия.
   Баршарг, ругаясь сквозь зубы, с удовольствием бил плеткой вора-искусника. Тот обвис в руках стражников, норовя повалиться в ноги:
   - Господин экзарх, пощадите! - завопил он. - Его хоть пощадите, продолжал Лия, мотнув головой на оторопевшего ремесленника. - Я - вор, а он-то и сверчка не трогал. Я ведь вас узнал, я ведь понял: нас обоих убьют, чтоб не болтали.
   Экзарх раздраженно махнул рукой, и охранники поволокли Лию наружу. Вслед за ним погнали тычками ремесленника.
   Лупоглазые экраны снова успокоенно перемигивались. Экзарх поежился. Кто-то умный и неживой, кричащий от беспорядка и тушащий огонь, изучал его из глубин корабля. "Как варвары во дворце, - думал экзарх, - как варвары или повстанцы: нашкодили, утварь побили и еще какой-то желтой пеной все засрали. Воняет, как от шакуниковых снадобий..."
   Он повертел оружие в руках. Рукоятка неожиданно подалась, на колени посыпались маленькие стальные коконы. Экзарх пристроил их обратно и пересчитал. Двадцать штук. Экзарх с хрустом всадил рукоятку на место и нервно, истерически засмеялся. День назад он владел единственным войском в империи, войском, достойным этого названия. Остальное было: военные поселения, охранные поселения, дворцовая охрана да стражи порядка. Выучка воинов была безукоризненна. В надлежащей мере они боялись командира, - в надлежащей мере боготворили его. За стенами храмов Шакуника хранились гремучие зелья. А что хранится за стенами этого корабля? Скоро в народе перестанут толковать о колдунах, которые вырезают солдат из рисовой бумаги и уничтожают противника, махнув вышитым шарфом. Скоро станут толковать о колдунах, которые уничтожают противника, нажав на кнопку.
   - Что там, - сказал экзарх, кивнув в сторону длинного, оплетенного мускулами труб коридора, уводящего в грузовые отсеки.
   - Оружие. Три контейнера с такими же штучками, из которой стрелял Лия, и еще парочка - с боеприпасами к ним. Еще три контейнера - вот с этим, - и Баршарг подал экзарху лениво блеснувший в аварийном свете ракетомет, похожий на огромную снулую белугу.
   - А остальное?
   Глаза Баршарга нехорошо сверкнули.
   - Мой военный опыт подсказывает мне, ваша светлость, что когда половину склада занимает оружие, другая половина редко занята мешками с мукой. Остальное - тоже оружие, просто непонятно, как оно действует.
   Экзарх молчал. По правде говоря, ему хотелось плакать, но он забыл, как это делают.
   - Следует ли, - спросил араван, - предоставить государю доклад о происшедшем?
   Харсома поглядел на него удивленно и сказал:
   - Государь нездоров, к чему тревожить его пустыми слухами? Отложим доклад до Государева Дня: я лично объясню отцу, как обстоят дела.
   Араван Баршарг усмехнулся. Что возьмешь с вейца... Да уж, после Государева Дня император будет здоров, только имя его будет не Неевик, а Харсома.
   "Великий Вей, - подумал экзарх, - неужели он не понимает, что может быть, все наши планы уже лишены смысла? И что мы похожи на преступника, который стремится выиграть в "сто полей", а над ним читают смертный приговор..."
   Стальные внутренние лепестки съехались за чиновником в потертом кафтане и рослым командиром-аломом. Ночной свежий воздух пахнул в лицо, на озерной ряби лежали, как два скрещенных меча, лунные дорожки от Галь и Ингаль.
   Экзарху было страшно: и доселе в историю вмешивались не вполне мертвые вещи: Города, Идолы, Дворцы, - но вот эта не вполне мертвая вещь как герой истории была особенно отвратительна.
   У костра варвары раскурочили большую банку из корабля, с какой-то сладостью с орехами, и съели.
   - Я же сказал, - ничего не трогать!
   Командир отряда потупился перед Баршаргом. По красивой картинке на банке люди признали в ней волшебный горшок: сколько ни съешь, все будет полон. А вот подвела картинка.
   Командир пнул банку со злостью и сказал:
   - Почему они едят такую радость, а мы - нет?
   Экзарх брезгливо усмехнулся.
   - Вы видите теперь, - с мрачным убеждением заговорил араван, глядя на гладкий, без рисунка, кокон. - Это злой бог создал мир. Они покорились злому богу, и он отдал им звезды.
   Экзарх кивнул. Араван был из тех, кто любит искать оправдания собственной жестокости в божьем промысле. Впрочем, люди всегда норовят различить в небе то же, что донимает их на земле.
   - Да, - сказал араван, - а что вор этот, который вопил, что его убьют?
   - Как что? - разозлился экзарх. - Сказано же в законах Иршахчана: "Простой человек всегда прав".
   Через неделю экзарх сидел за налоговыми документами, когда в роскошный его кабинет вошел секретарь Бариша. Секретарь вполголоса доложил, что учитель экзарха, господин Адарсар, посланный в Харайн с инспекцией, трагически погиб, попавшись в лапы разбойникам Прозрачного Леса. Эти гнусные люди прислали ему письмо от имени вдовы некоего угольщика, жаловавшейся на притеснения. Инспектор отправился тайком расследовать жалобу и попался в засаду.
   Экзарх дернул углом рта и спросил:
   - Надеюсь, он не долго страдал?
   Глаза Бариши, недолюбливавшего аравана Баршарга, прямо-таки распустились от радости.
   - Напротив, - сказал Бариша, - на теле почтенного ученого - следы жесточайших пыток. Разбойники, наверное, думали, что инспектор везет с собой много взяток и пытались узнать, где хранятся деньги.
   "Сволочь", - подумал экзарх о Баршарге, и ровным голосом сказал:
   - Смерть моего учителя не останется безнаказанной, и произошла она только оттого, что столица запрещает мне держать внутренние войска! Надо увеличить отряды по борьбе с разбойниками и истребить всю эту нечисть. Я хочу немедленно видеть аравана Баршарга.
   В тот же день случилась еще одна смерть, вызвавшая куда меньше пересудов: пятый секретарь архивной управы, которого Харсома месяца два назад взял от наместника за чрезвычайную осведомленность в делах сект и взяток, помер при обстоятельствах несколько скандальных: а именно, покончил с собой в публичном доме через пять минут после того, как босоногий мальчишка принес ему какую-то записку.
   А еще через пять минут в дом ворвались страшные "парчовые куртки", тайная стража, подведомственная аравану Баршаргу, и десятник парчовых курток долго бранился над покойником.
   Господин экзарх выразил свое соболезнование жене и пятерым законным сожительницам покойника, и по городу пополз слух, что секретарь отравился, испугавшись возмездия за хищения.
   Араван Баршарг явился в кабинет Харсомы лишь вечером.
   - Я вижу, вы не теряли времени зря, - сказал Харсома, - но я бы предпочел, чтобы этого негодяя секретаря взяли живым.
   - Я тоже, - сказал Баршарг, - я уверен, что за его спиной стоял сам наместник.
   Харсома нахмурился. Между наместником провинции, бывшим повстанцем, и ее араваном, лучше всех против повстанцев сражавшимся, царила весьма понятная неприязнь, которую Харсома всячески приветствовал. Чем больше вражды между чиновниками - тем осведомленней правитель. Но сегодня Харсома был недоволен.
   - Не говорите глупостей, Баршарг! Половина документов компрометирует наместника, а не вас! Государыня Касия просто хорошо заплатила секретарю!
   Поджал губы и спросил:
   - Что с кораблем?
   - Мы вынесли все контейнеры, - сказал Баршарг, - засыпали ход к кораблю и разбили чуть в стороне летний лагерь. Сами контейнеры я оформил как мешки с хлопком и шерстью, присланные из Иниссы в счет возврата провинциального долга, и разместил в Далахском складе.
   - Почему не в разных местах?
   - У меня есть много глупых чиновников и много чиновников, преданных мне. Но только смотритель Далаха глуп и предан одновременно.
   - Оно опасно?
   - Да. Двое моих инженеров взорвались, пытаясь разобраться в устройстве чужеземных мин. Если взорвется весь склад, грохот будет слышен даже на той стороне ойкумены.
   - Немедленно прекратите возиться с оружием, - сказал экзарх. - Если об этом пронюхают шакуники, или в столице...
   Баршарг промолчал. По правде говоря, на минах подорвались уже не двое, а трое инженеров. Сам же Баршарг уцелел чудом, - он вышел на минуту из лаборатории справить нужду, и взрывная волна швырнула его на землю с расстегнутой ширинкой.
   - Людей так и не отыскали? - спросил экзарх.
   Баршарг нахмурился. По правде говоря, он сразу подумал, что у приборов корабля они ничего не выпытают, а вот у команды... Вот уже неделю, с тех пор, как нашли страшную находку, парчовые куртки аравана Баршарга шарили по всей провинции. А теперь убийство Адарсара предоставило великолепный повод для сыскной операции. Задерживали всех: контрабандистов, воров, убийц, бродяг, неприкаянных варваров. Тюрьмы были переполнены заключенными, прихожие - доносчиками. Экипажу упавшего корабля было бы почти невозможно пробраться через этот бредень. Живой варвар - это вам не неприятности, это живые премиальные. Баршарг уже пришел к определенным выводам.
   - Я полагаю, - сказал араван, - что продолжать эти поиски - только чинить в государстве лишний переполох. Каждый чиновник норовит записать в контрабандисты всех, кто ни проходит мимо, чтобы содрать с этих людей взятку.
   - А люди со звезд?
   - Я убежден - их нет в ойкумене. Когда корабль падал, от него отделилась звезда поменьше. Она должна была упасть далеко-далеко, за страной аломов. На больших морских кораблях всегда есть шлюпки поменьше. Возможно, эти люди сели в шлюпку и попытались спастись.
   - Почему?
   - Они везли оружие, - сказал Баршарг, - и если с их кораблем случилась беда, они побоялись, что все взорвется, как взрывается порох для праздничных ракет, если подпустишь к нему огонь.
   - Что ты предлагаешь делать?
   - Проверять, для начала, всех тех, кто пересекает границу между страной аломов и Варнарайном.
   Экзарх помолчал.
   - Проверять - означает брать взятки. Ты думаешь, что предлагаешь? Это будет указ, равносильный запрету на внешнюю торговлю! Даттам первый закричит, что я хочу восстановить монополию государства!
   - Добейтесь такого указа от государя и выставьте его как происки государыни Касии, - пожал плечами Баршарг.
   Прошло три недели, и господин экзарх получил из столицы официальное приглашение участвовать вместе с государем и народом в летней прополке риса.
   За день до отъезда экзарха араван Баршарг явился во дворец с письмами от столичных шпионов. Господин экзарх вставал с рассветом, стало быть, дворец вставал до рассвета, а Баршарг и вовсе не спал всю ночь.
   - Никаких известий о людях со звезд? - спросил экзарх.
   - Никаких, - вздохнул Баршарг. - Я вчера получил письма из Верхнего Варнарайна. Господин Даттам хочет торговать с Западными Землями.
   - Западными Землями? Теми, что оставил Аттах? Но ведь там одни дикари...
   - По мнению Даттама, торговать с дикарями как раз выгодно: за один железный наконечник они дают десять жемчужин.
   Экзарх замолчал и глянул на стену. На стене висела карта мира, утреннее солнце прыгало в шелковых реках и долинах. Карта была шита, как положено, в ортографической проекции, центром проекции была столица империи. Искажения нарастали по мере приближения к окраинам, и Варнарайн выглядел вовсе не так, как в действительности. Картам полагалось кончаться границами ойкумены, но эта была вышита по личному распоряжению экзарха. За Варнарайном шла тонкая полоска сканого золота - горы, дальше - море, и за морем - Западные Земли, оставленные по распоряжению императора Аттаха еще полтысячелетия назад.
   Полоска сканого золота, отделявшая провинцию от моря, тоже была когда-то частью ойкумены, и даже сейчас официально именовалась Горным Варнарайном.
   Именно оттуда спустились триста лет назад в империю основатели нынешней династии и предки Иршахчана. Но аломская знать Горного Варнарайна не согласилась с великим исправлением государства, предпринятым Иршахчаном, и, что гораздо важнее, сумела с оружием в руках отстоять право на несогласие. Для этого, правда, пришлось превратить войну из способа самозащиты в способ существования.
   Империя давно оставила их в покое, но сеньоры аломов все истребляли друг друга, видя в войне единственную прибыль, дозволенную благородному, утратив культуру и государственность, города и ремесла.
   Баршаргу было известно, как экзарх бредил морем: не то что Горный Варнарайн, но и дикие западные земли мечтал он вышить на своем подоле...
   - Если Даттам просится за море, значит, Арфарра сдержал обещание, проговорил Баршарг, - значит, он заставит варваров присоединиться к империи.
   - А ты сомневался? - засмеялся экзарх.
   И вдруг взял Баршарга за подбородок.
   - Сомневался - или не хотел? Признайся, рыжий алом, тебе горько, что твои родичи признают над собой мою власть! И ты никогда не простишь Арфарру!
   После ухода Баршарга экзарх долго стоял у карты, горевшей на утреннем солнце. Все! Императрица Касия устала ждать, он тоже. Ему уже тридцать семь. Его главная жена умерла, не дождавшись трона. Его сыну уже семь лет - на год больше, чем сыну Касии.
   Империя - да возродится!
   Накануне отъезда экзарх неожиданно посетил желтый Иров монастырь: чиновники обычно избегали желтых монахов за бескорыстие и юродство. И точно: монахи взяли из подарков лишь то, что можно бесполезно скормить нищим. Экзарх попросил отслужить молебен за мертвецов прошлого и будущего.
   После молебна тощий молодой желтый монах справился о заветных помыслах наследника.
   - Процветание народа, спокойствие государства, - отвечал Харсома.
   Монах глядел на него огромными синими глазами, чуть склонив голову, как ребенок на диковинного паука. Харсома сощурился, неприятно улыбнувшись.
   - Власть, - сказал экзарх.
   Монах глядел все так же исподлобья.
   - Удивительно, - сказал он, - но я не вижу, какой из ответов - ложь.
   Через неделю после отъезда экзарха в город пришли письма из страны аломов. Храмовый торговец Даттам и бывший королевский советник Арфарра извещали о скором приезде в Варнарайн. Были письма и от варваров. Варвары называли Харсому своим королем и просили его защитить их от короля Алома.
   Расшифровывал письма молодой, преданный экзарху секретарь Бариша. Вместе с письмами пришел и трогательный подарок - длинный и легкий, как паутинка, шарф, вышитый в прилеп пряденым серебром. Шарф сплел маленький Неревен, послушник господина Арфарры, сплел так, как их плели тысячу лет в его родной деревне Песчаные Мхи. Песчаные шарфы ценились очень высоко, и не только из-за качества работы, - из-за тождественности узоров и древних оберегов. Когда пятьсот лет назад Аттах восстанавливал буквенное письмо и запрещал словесный рисунок, в деревне рассудили, что шитье буквами нарушит суть оберега, и продолжали вышивать словами-картинками: те утратили гражданский смысл, но не тайную силу.
   Бариша, тоже родом из Песчаных Мхов, подвесил шарф перед собой и стал пересчитывать паучки и отвивные петли. Бариша помнил наизусть все цифры в центральных годовых сводках, и взглянув на отчет, ловил, если надобно, чиновника на жульнической арифметике. Тройное тайнословие: шелковой сканью, новейшими шифрами и запретной грамотой - даже доставило ему удовольствие.
   Маленький послушник Неревен, скучая и кашляя в темных покоях королевского замка, подробно докладывал о поведении и окружении Арфарры.
   "Я не знаю, что он хочет, - писал Неревен, - потому что он сам этого не знает. Говорил вчера городской головке: "Запретим на Весеннем Совете всякую войну и сделаем государство всемогущим!" Его спросили: а что, мол, такое, всемогущее государство. Он и говорит: "В законах Иршахчана сказано, что во всемогущем государстве нет ни бедных, склонных к бунтам, ни богатых, склонных к независимости. А я говорю, что во всемогущем государстве бедняк не опасается за свою жизнь, богатый - за свое имущество".
   Но больше всего писал Неревен о семи купцах из Западной Земли, явившихся по весне в Ламассу. "Понятливы, но дики. Никаких ремесленных изделий с собой не привезли, только золото, камни и слоновую кость, и китовый ус, и меха. Камни обработаны не лучше, чем в империи пятьсот лет назад, у мехов выделка грубая, как аломская. О брошенных городах империи говорят, как о городах богов, хотят потому в ойкумену и даже амулеты носят такие, как пятьсот лет назад - в западных городах. Господин Даттам берет их с собой в ойкумену, хочет торговать с западом, Арфарра ему не препятствует и считает их лазутчиками".
   Секретарь Бариша ничего не знал об упавшем корабле. Он, однако, был поражен тем, сколько написал мальчик о чужеземцах: у мальчишки был вообще отменный нюх на истинное.
   Бариша обдумал сообщение послушника. Так вот отчего господин Даттам вздумал просить монополию на заморскую торговлю! Монополию экзарх уже предоставил: однако, услышав это сообщение, пожалуй, может и рассердиться...
   Бариша воспользовался тем, что настоятель храма Шакуника был в городе и поговорил с ним о торговцах. Настоятель храма очень ценил в Барише его преданность экзарху и его тонкий вкус. Никаких денег! Настоятель подарил Барише картину с клеймом гениального мастера прошлого столетия и старинную математическую рукопись седьмого века. Бариша согласился, что ничего плохого, конечно, не будет, если обождать с сообщением о чужеземцах до приезда Даттама: пусть хитрый торговец сам оправдывается перед экзархом.
   Вечером Бариша ужинал у наместника Рехетты в павильоне на берегу пруда, именовавшегося Малым Океаном. Великий Океан находился в государевом дворце в столице. Бариша пил одну чашку за другой и думал, что пятьсот лет назад племена по ту сторону земли меняли изумруды на дутое стекло, - а теперь вот шлифуют изумруды сами. Поклонялись людям из морских саней - а теперь вот приплыли на восток сами.
   "А ведь это - как знамение, - подумал Бариша. - Как говорит Арфарра: в истинном государстве вещи соответствуют именам: ойкумена - должно значить весь мир... Миру снова тесно в своих границах, как набухшему зерну. Было же пророчество о вестниках нового солнца, приходящих с запада. Не все же пророки, в конце концов, лжецы и провокаторы", - думал Бариша, и глядел на огромного, рыхлого наместника. Тот тихонько урчал, давил пухлыми пальцами рябьи косточки и кидал их, по своему обыкновению, диковинным шестиглазым рыбам в Малом Океане - единственным живым существам, о которых бывший Небесный Кузнец, судя по донесениям, готов был заботиться день и ночь... "Как, однако, задержалось донесение, - думал секретарь, почему-то с тайной досадой, - давно пора и третьему быть..."
   2
   Прошло две недели: наступил первый день Шуюн. Два события произошло в этот день: экзарх Варнарайна, наследник престола, вступил в центр мира, в Небесный Город: бродили по улицам самодвижущиеся черепахи, спустились с неба боги, подобные мудрым словам указов.
   В этот же день караван храмового торговца Даттама пересек реку о четырех течениях, принес положенные жертвы и остановился у узлов и линий девятой заставы. И было это на самой границе ойкумены, где горы стоят на полпути к небу, где летом бывают метели и где даже время течет по-другому, и один день службы засчитывается за три.
   Люди из каравана и охрана заставы сварили в котле быка, накормили богов запахом, а мясо съели сами. Люди из каравана рассказали людям с заставы о том, что случилось на Весеннем Совете: и как король сначала объявил войну экзарху Харсоме, а через день признал себя его вассалом, и как заросла в храме трещина, прошедшая через сердце Золотого Государя, и как гнев Золотого Государя уничтожил город Ламассу, вознамерившийся противиться стране Великого Света, и как советник Арфарра и советник Клайд Ванвейлен убили Марбода Кукушонка, и многое другое, столь же поучительное.
   - Так что же? - сказал один из стражников. - Мы уже и не застава? Была гора на краю мира, стала Государева Гора в центре провинции?
   Господин Гайсин, начальник заставы, встретил караван в великом смущении.
   Три года назад господин Гайсин надзирал за гончарным производством. Как-то раз секретарь Бариша принес экзарху его отчет и расставил везде красные галочки.
   - Этот человек жаден и очень неумен, - сказал экзарх. Бариша возразил:
   - Все берут. Его накажешь - другие встревожатся.
   Экзарх сказал:
   - Это неважно, откуда человек берет деньги. Важно, что он с ними делает потом. Надо поставить Гайсина на место, где его пороки способствовали бы не только его личному обогащению, но и всеобщему благу.
   Но, конечно, Бариша был прав насчет того, что у экзарха не было привычки пугать людей, потому что чиновник с перепугу, что его когда хотят, тогда и посадят, начинает вытворять вовсе неизвестно что.
   И вот, спустя неделю после этого разговора, зашел господин Гайсин в сад при малой городской управе, и видит: к коньку малого храма привязана маслобойка, у маслобойки сидит молоденькая служанка и качает маслобойку, как колыбельку. Господин Гайсин понял, что дурочка только что из деревни, потому что кто же в таком месте сбивает масло? А вокруг, как положено, спеют персики и сливы, виноград уже наливается бирюзой и яшмой, нежный пруд с уточками и селезнями, мостики с бронзовыми перилами перекинуты подобно радуге. Вечереет, и дневная жара спала, и воздух напоен ночными ароматами.
   - Ах, - говорит Гайсин, - какой прекрасный сад! Хотел бы я быть белкой, чтобы порезвиться в его ветвях!
   А новая служанка ничего не говорит, только качает колыбельку.
   - Ах, - говорит господин Гайсин, - как прекрасно это озеро, поистине подобное небесному озеру! Хотел бы я быть удочкой, чтобы ловить рыбу в этом озере!
   А новая служанка ничего не говорит, только качает маслобойку и краснеет.
   - Ах, - говорит господин Гайсин, - как прозрачен этот ручеек! Я хотел бы быть мостиком, чтобы изогнуться над ним.
   Тут новая служанка, не переставая качать колыбельки, говорит:
   - Ах, сударь начальник, не подобает заниматься такими делами в таком месте.
   - Гм, - говорит господин Гайсин, - однако это ты права! - И даже поразился такой тонкости в суждениях.
   - У меня, - говорит девица, - есть домик в Нижнем Городе, а садик при нем - не мой. И если бы этот садик был мой, я охотно пустила бы вас им полюбоваться.
   В общем, уговорились они, что вечером господин Гайсин осмотрит садик в Нижнем Городе.
   Садик ему понравился, он в садике нагулялся вдоволь, и рыбы в озере наловил столько, что удочка его совсем устала, и повадился он в садик каждую ночь.
   И вот через месяц, на рассвете уже, слышит - в дверь стучат.
   - Беда, - шепчет женщина, - ведь это мой благоверный отыскал меня в городе.
   Оглянулась: в комнате ширма, циновки, два ларя: большой и маленький.
   - Лезь, - говорит - в большой ларь.
   Гайсин полез, ни жив, ни мертв, глядит в щелочку: вперся деревенский мужик, ноги как пень, нечесаный, с солеными пятнами на рубахе, глядит на стенку, а на стенке - зеркальце, подарок Гайсина.
   - Ах ты, - говорит, - сука, спуталась, в город утекла!
   Тут они стали ругаться страшно, вся улица сбежалась.
   - Ладно, - говорит эта деревенщина, - ты мне, порченая, не нужна пошли к судье на развод и добро делить.
   А какое добро? Чугун, да медная ложка, да два резных ларя. Мужик все это подцепил, на телегу - и в суд. Гайсин лежит в ларе ни жив, ни мертв, нагишом, и молится, чтобы ларь на людях не открывали. "Хорошо, - думает, у нас не варварские обычаи, не публичный суд".