Латынина Юлия Леонидовна. Вейская империя (Том 1-5)

   Господин Бахадн, секретарь убитого городского судьи, состоял в партии наместника Вашхога.
   Он рассказывал о том, что творилось в провинции и чувствовал себя дураком, умалчивая о вещах, которые инспектор не изложит в докладе на высочайшее имя только, если тоже примет сторону наместника... И даже тогда потребует за молчание столько золота, сколько Бахадн не получит за всю свою жизнь... Недаром говорят: "Каждый хвост на шапке чиновника - лишний знак в величине взятки".
   О да, несколько месяцев назад на провинцию напали горцы. Но господин наместник одержал блестящую победу над частью варваров, а другую часть принудил к союзу. И сейчас мирной князь Маанари стоит лагерем под Харайном, - дожидается, пока из столицы придет подтверждение союзу.
   - Да, у меня есть полномочия на переговоры с горцами, - кивнул господин Нан.
   Но приходилось говорить и о растущем поголовье нищих, и о пустых деревнях, и об уважении народа к расплодившимся дурачкам, и о молнии, ударившей в храм бога Линна, и о двухголовом жеребенке, родившемся в деревне Иттинь, и о многом другом, что свидетельствовало о неблагополучии в провинции. Бахадн говорил красноречиво, благо был отчасти писателем. Он тщательно следил, чтобы ни одна жалоба на современное падение нравов не осталась без говорящей о том же старинной цитаты, - лучший способ подтвердить и образованность и лояльность.
   Жаловался Бахадн и на засилье богачей, но умеренно, ибо господин Айцар, дядя наместника, был самым богатым человеком провинции. Собственно, не Айцар был дядей наместника, а наместник был племянником Айцара.
   Потом г-н Бахадн заговорил о слухах, расползавшихся по городу по мере приближения Ирова дня, и о пророчествах на плохой серой бумаге, в стиле столь же безвкусном, что и подделка под Иршахчанов камень в саду.
   Столичный инспектор слушал, нахмурившись. Слова судейского секретаря были затасканы от долгого употребления, и это счастливое обстоятельство мешало провинциальному чиновнику замечать их истинность. Он изъяснялся исключительно в нелюбви к беспорядкам, а выходило, будто возмущений и убийств в Харайне ждали. Ждали и ничего не предпринимали, пока не стало поздно.
   Сама история бунта в изложении секретаря Бахадна сводилась к следующему: накануне Ирова дня, вернувшись из похода на варваров и узнав о волнениях в городе, наместник отдал судье приказ об аресте всех смутьянов. Большинство было арестовано, некоторые бежали. Кто их предупредил неизвестно, но за два часа до начала арестов к Кархтару приходил человек из управы аравана Нарая.
   В Иров день с самого утра в городе было неспокойно: не беспокойство праздника, а беспокойство бунта, если в Иров день отличишь одно от другого. У монастыря Ира, куда, по обычаю, пожаловали верховные чиновники провинции, собралась недовольная толпа. Недовольная, потому что бесплатное монастырское угощение вышло скудней, чем в прошлые годы, а почему оно вышло скудней? Желтые монахи себе, что ли, лишнего взяли? Сама же городская чернь и сожрала - с каждым годом в Харайне все больше охотников на дармовщину. Где-то к часу Козы в толпе появился Кархтар и с ним еще несколько лесных молодцов. Стража не осмеливалась приблизиться к ним. Кархтар влез на бочку и стал говорить, что людям недодали угощения, что в провинции творятся несправедливости, а власти арестовывают святых людей. В конце концов толпа загорелась и закричала, что пойдет в монастырь и там потребует у начальства свободы для святых людей и еды для себя.
   Толпа явилась в монастырь и начала шуметь.
   Первым на балкон вышел господин Айцар и чуть было не угомонил народ, обещав накормить всех в своем доме в Нижнем Городе. Люди утихомирились но только не те, для кого нехватка еды была лишь предлогом. Тех вовсе даже и не устраивал накормленный народ, потому что накормленный народ бунтует плохо и редко. Кархтара подняли на руки, и он стал говорить, что народ недоволен не тем, что ему не дают хлеба, а тем, что ему не дают справедливости. Еды в монастыре не хватает, потому что ее раздавали весь год нищим, но куда чиновники подевали запасы правды? Почему ее не давали нищим?
   - Никто не может насытить едой тех, кого обнесли справедливостью, сказал Кархтар, и хотя толпе была нужна именно еда, она как-то согласилась с Кархтаром, увлеченная его голосом.
   Все стали кричать на судью Шевашена, чтобы тот отпустил арестованных вчера сектантов, а покойник был и с подчиненными весьма спесив... Гаркнул народу гадость, - в чиновников посыпался тухлый овощ, а кто-то выстрелил в судью из самострела. Тут толпа оцепенела от ужаса и стала разбегаться, а охранники, напротив, принялись ловить смутьянов.
   - А что, господин Айцар так и сказал, что накормит всех в своем доме? - полюбопытствовал Нан.
   - Господин Айцар человек редкой добродетели! - заявил местный секретарь, - всем известно, что он кормит народ три дня из семи, да и этот раз ему только из-за спесивости прочих чиновников не удалось утихомирить чернь!
   - А какую должность занимает господин Айцар? - с чуть заметной усмешкой полюбопытствовал инспектор.
   - Гм... Кажется, сырной надзиратель в этой деревне... Дахтун... нет. Алахтун!
   Лицо столичного инспектора оставалось вполне бесстрастным. Сырной инспектор. Чиновник низшего ранга с жалованьем в три шурра риса в год. Неплохо живет господин сырной надзиратель, если может три дня из семи кормить, как говорят, по шесть тысяч бездельников, а на праздники - и того больше.
   - Все это был хорошо поставленный спектакль, - продолжал господин Бахадн, - всю охрану стянули к монастырю, беречь начальство, а в судебной управе остался десяток стражников. В Иров день ворота в Верхнем Городе открыты настежь, перепись входящих не ведут.
   Перед часом Липы близ управы остановилась балаганная повозка, и на ней обсыпанные хари стали представлять "Драму о козлоножке". Набилась публика, охранники, забыв о долге, тоже пришли посмотреть лицедеев. Вдруг с повозки засвистали, актеры поспрыгивали с ходуль, зрители схватились за спрятанные ножи и кинулись на охранников. В ту же минуту несколько лодок причалило у канала с задней стороны управы. Разбойники прикончили зазевавшуюся стражу, похватали ключи, сбили замки, выпустили из камер всех, кто мог ходить, погрузили тех, кто сам уже идти не мог, на свою повозку и смылись из города.
   - Обратите внимание, господин инспектор, - проговорил Бахадн, - что сигнал к похищению арестованных был дан ровно в час Липы, каковой называется в священных книгах мятежников часом Конца и служит у них лучшим временем для совершения храбрых дел.
   Инспектор кивнул, и, помолчав, спросил:
   - Странно, не правда ли, если главной целью Кархтара было освободить арестованных товарищей, то зачем убивать вашего начальника, господина Шевашена.
   - Ах, сударь, - возразил судебный чиновник, - неужели люди в толпе спрашивают "зачем" и "почему"?
   - Но ведь судью убили не камнем, а заранее припасенным самострелом, возразил Нан, - вот из этого-то и следует, что убийство было намеренным. Ведь никто не будет таскать самострел просто так, рискуя за это на два года отправиться в исправительные деревни!
   И, помолчав, добавил:
   - Двадцать человек стояли на балконе, - неужели никто не заметил нацеленного оружия?
   - Разбойники очень ловки в обращении с утварью для убийства.
   - Но не настолько же, чтобы на глазах у всех стрелять незамеченными? А не могли они выстрелить из рукавного самострела?
   Господин Бахадн покачал головой.
   - Это, конечно, объяснило бы, отчего никто не видел стрелявшего. Но даже лучший рукавный самострел бьет не больше, чем на десять шагов, а народ стоял шагах в сорока, и внизу.
   - Стало быть, - подытожил инспектор, - если судью убили все-таки из рукавного самострела, то это сделал не народ, а кто-нибудь из стоявших рядом чиновников?
   Бахадну даже икнулось.
   - А о чем говорили между собой гости, перед тем, как выйти к народу? - спросил инспектор.
   Бахадн робко удивился: какое отношение разговор чиновников может иметь к народному бунту?
   - Так о чем говорили гости? - повторил столичный инспектор.
   Бахадн вздохнул. То-то и оно, о чем говорили!
   Иров день - проклятый день, и Иров монастырь - проклятое место. Конечно, как зерно не хранится в государственных амбарах без отдушин, так народ не соблюсти без карнавальных дней. Но то, что в мирные годы отдушина для воздуха, в скверные - лаз для грабителя.
   И в этом году то всеобщее беспокойство, которое охватило провинцию к Ирову дню, не сводилось без остатка к гнусным серым листкам...
   Все большие боги Веи изготовлены руками людей и утверждены государством - один Ир, как говорят, нерукотворен. Все праздники регулярны - один Ир появляется, когда вздумает. Это, если подумать, ужас что бы было с миром, если бы Солнце вздумало вертеться вокруг мира по собственному желанию, или если бы цветы распускались не тогда, когда император отдает указ о начале весны, а то зимой, то осенью, то когда им вздумается!
   Все это, впрочем, придирки. Если есть боги с тысячью рук и ног почему бы не быть одному безглазому и безрукому. Если есть две луны на небе, то почему бы не появляться одной время от времени на земле? Ира так еще и называют - Лунный Брат. Говорят, он и в самом деле растет не как, скажем, тыква, которая увеличивается в объеме, а как луна, которая объемом высветляется. Сначала в главной целле желтого монастыря зависает золотая корочка, а потом начинает крепнуть, словно озаряется высшим небесным светом, и через месяц становится круглым белесым шаром величиной с персик.
   А иные рассказывают и вовсе неведомщину с подливой: что, мол, одному Ир представляется кувшином с молоком - если ты охотник до молока, а другому в тот же самый момент черепахой или ящерицей, и что если бы кошка, глядящая на Ира, могла говорить, она бы сказала, что Ир - это мышь. Впрочем, в этакие истории про Ира Бахадн не верил. Наверняка это монахи обманывали народ глупыми фокусами.
   Плохо другое - Луны, как известно, омрачают человеческий разум, и во время полнолуний некоторые люди, особенно из числа варваров и дальних народов, дуреют или превращаются в волков. А свидание с Иром может свести с ума и нормального человека. Поэтому желтым монахам предписано не иметь вожделенья и алчности; поэтому год от года пустеют желтые монастыри.
   Все в Иров день наизнанку и наоборот: низы мешаются с верхами, и толстопузый горшечник, улыбаясь и поскребывая въевшуюся в пальцы глину, рассуждает: "Так было в золотом веке, когда чиновников не было вообще, и люди сами собой соблюдали законы". А его сосед, ткач с ногами, кривыми от вечного сидения за станком, соглашается: "Так было в золотом веке, когда чиновником был каждый, а не только начальник цеха".
   Верхи мешаются с низами, а в монастыре за трапезой встречаются два главы провинции: араван и наместник, которым в обычные дни видеться между собой запрещено, для предотвращения сговора. Их свиты сидят вместе и глядят врозь.
   Ну а скажите, если двое человек ненавидят друг друга от волос до ногтей, - мудрено ли им вцепиться друг другу в горло! И бывает так, что проклятый Лунный Брат заставляет говорить за столом то, о чем полагается писать лишь в доносах. Бог знает что ударяет человеку в печень и в сердце!
   И наместнику и аравану еще хорошо, - все знают, что они ненавидят друг друга. А как быть тем чиновникам, которые в обычное время ходят и к аравану, и к наместнику, "играют в сто полей на двух сторонах?" Ой как несладко приходится таким чиновникам...
   За это-то, а не за безобидный карнавал, Иров день не любят местные власти и высоко чтит столица.
   - Так о чем же говорили в монастыре? - голос инспектора приобрел неприятную твердость.
   Господин Бахадн понурился. Все равно инспектора ждала в управе целая куча доносов, каждый из них по отдельности был враньем, но все в целом... Вот и выбирай - все рассказывать - подвести наместника, врать - себя же обозначить лгуном.
   А разговоры были как разговоры, разве что господин Арвадар ни с того ни с сего сказал, что Ичаново место стоило Ичану восемь тысяч, хотя всем было известно, что Ичан заплатил не больше трех, - пока не пришли слухи о бунте. Тут-то наместник воскликнул, что проклятая чернь требует того же, что араван Нарай и что, мол, это его рук дело. "Рыба, - сказал, - гниет с головы, а провинция бунтует с начальства".
   Араван Нарай возмутился и ответил, что причина бунта не в неподкупности Нарая, а в преступлениях самого наместника. Что же до смутьянов, то вчера городской судья по его личному приказу арестовал всех заговорщиков, и завтра народ успокоится.
   - Не врите! - закричал пьяный наместник, - когда я две недели назад отправился в поход на ветхов, в городе было спокойно, а мои агенты знали имена всех смутьянов! Вы вовсе не стремились к восстановлению спокойствия! Одной рукой вы отдали приказ об арестах, а другой предупредили Кархтара! И сделано это было затем, чтобы спровоцировать народ на бунт! Между прочим, городской судья подтвердит, что на допросах бунтовщики цитировали строки из ваших сочинений!
   - Народ не настолько испорчен, - возразил, улыбаясь, араван Нарай, чтобы бунтовать из-за ареста десятка негодяев. Народ возмущен другим тем, что напавшие на наши деревни горцы стоят, как друзья наместника, в половине дневного перехода от города, а в столицу вместо их голов для отчета о победе отправлены головы вейских крестьян. Это те деревни, которые подавали на вас жалобы, Вашхог! И я могу это доказать!
   Обвинения аравана были ужасны, свита оцепенела. Наместник было побледнел, но вдруг засмеялся и махнул рукой.
   Иров день! Такими словами обмениваются не с собеседниками, а с соучастниками, но Ир делает людей - хуже пьяных. Притом начальство менее сдержанно, чем простолюдины, - сидит всю жизнь в управе и слушает "да-да" и "лечу исполнить". И вдруг перед тобой главный враг твоей жизни!
   - А почему, - спросил инспектор, - араван и наместник остались в монастыре ночевать?
   - Ах, господин инспектор, - ехать до монастыря три часа, дорога идет в камышах и болотах, место пустынное, уже ночь. Свита господина наместника забоялась бунтовщиков и отказалась возвращаться ночью в город. Араван спросил, уж не боится ли он народа, а наместник ответил, что бунтовщиков он не боится, а боится, что его по дороге убьют люди аравана, да и свалят все на бунтовщиков. Вот и остались ночевать...
   Паланкин меж тем прибыл к каменному трехэтажному зданию городской судебной управы.
   - Разбойники Харайна, однако, смелы, - заметил Нан, покидая паланкин, - сколько их?
   - Все отчеты представляются в столицу. Испорченность нынешних нравов...
   Нан грубо оборвал судейского секретаря.
   - Мне не обязательно отправляться в Харайн, чтобы прочесть посланные в столицу отчеты или услышать про испорченность нравов. Сколько по всей провинции крупных разбойничьих шаек?
   Бахадн потупился. Количество разбойников в докладах занижалось по той же причине, по которой не трогали бродячих проповедников. Трудно изловить каждого, кто ругает чиновников, но легко устроить разнос ретивому служаке, искореняющему неопасную крамолу с опасным усердием.
   - Не менее полутора тысяч человек, - наконец сказал Бахадн. - Около города Харайна - почти никого, ближе к западным предгорьям - десяток крупных шаек. На горе Лазоревой есть стан Ханалая - не менее тысячи человек. Правительственные войска ничего не могут с ним сделать. Ханалай побеждает даже горцев. Сам Ханалай - клейменый убийца, величает себя защитником справедливости...
   - А как вы считаете, почему так много разбойников? - перебил инспектор. - Про испорченность нравов можно опустить.
   - Араван Нарай - скверный правитель.
   - Вот как, - поднял брови Нан, - а в столице ходят легенды о неподкупности Нарая...
   - Из неподкупности каши не сваришь и людей не накормишь, - с неожиданной горечью сказал Бахадн. - Араван три года назад чуть столицу не разорил своей неподкупностью, а Харайн ему на один укус...
   Паланкин наконец остановился перед судебной управой. Двойная крыша трехэтажной управы сверкала на солнце, с карнизов свешивался каменный виноград, и наверху широкой лестницы четырехростый мраморный Иршахчан раздирал пасть трехрогому змею Уннушику. Сорванные одежды государя струились по ветру, обнаженные плечи застыли в чудовищном напряжении. Пятьсот лет назад грубый реалист Иннин ваял небесного государя с кулачного бойца: и лишь голова мангусты на плечах бога напоминала своими застывшими и безмятежными чертами о реализме истинном.
   Голову, впрочем, ваял не Иннин. Воскресший государь Аттах (их тогда сразу несколько воскресло, и они еще долго выясняли друг с другом, кто воистину воскрес, а кто нет) - имел обыкновение сносить головы статуям и устанавливать свои. Также и некоторые его преемники. В конце концов основатель нынешней династии, варвар, завоеватель, во избежание соблазна постановил: приделать статуям звериные головы.
   В божьей тени копошились люди, бросали в жертвенный огонь копии жалоб, чтобы вручить их сразу двум адресатам: небесному государю и его посланнику, столичному инспектору. Впрочем, в огонь частенько бросали чистые листы: Иршахчану и так все ведомо, зачем лишний раз тратиться на переписчика?
   Бахадн нахмурился: людей было слишком много.
   Инспектор медленно поднимался по стертым ступеням, окруженный просителями. Жалобщики пронзительно голосили; доносчики подходили скромно и с достоинством. Инспектор улыбался тем и другим, а наверху каменный бог с лицом мангусты улыбался ежедневной пьесе, разыгрываемой в его честь.
   Бахадн и сам писывал такие пьески и знал, как должно строиться повествование. Бесчинства притеснителя; страдания невинных; приезд столичного чиновника; подкупленные свидетели, запутанные улики и ошибочные догадки; потом сон, в котором второй получатель жалобы, государь Иршахчан, является к инспектору, превращает улики в символы и рационально перетолковывает запутанную злоумышленниками явь. И непременный счастливый конец: шеи корыстолюбцев схвачены веревкой, и порок карают мечом и доской на глазах ликующего народа.
   Народ любит такие истории, боги любят такие истории, и столица их тоже любит. "Народ должен участвовать в управлении государством", вспомнил Бахадн слова из трактата Веспшанки. "Он может участвовать в управлении либо посредством выборов, либо посредством доносов. Первый путь ведет к беспорядкам, второй - к торжеству справедливости".
   Столичный инспектор, наконец, собрал семена истины для полей правосудия, все, до единого зернышка.
   Чиновники неторопливо прошли по коридорам в кабинет покойного судьи. Из-за широкого судейского стола навстречу им поднялся, придерживая рукой подхваченные сквозняком бумаги, молодой человек лет двадцати трех: Шаваш, секретарь господина Нана. Столичные чиновники всегда привозили с собой кучу людей и потому от местного начальства были совершенно независимы, а зависели только от своих покровителей из центра.
   Провинциальный чиновник с обидой уставился на завитые локоны юноши, ламасские кружева воротника и широкие, не по закону широкие рукава затканного золотом кафтана. Великий Вей, если в столице молодые чиновники завивают волосы, - мудрено ли, что воры сожрали чужую маринованную утку?
   Господин Нан поклонился небесному судье Бужве, чей идол стоял в левом углу, и безмятежно выпустил из рук охапку жалоб. Белые бумажные треугольники посыпались на пол, как стая перелетных цапель - на ровную гладь воды. "Слава Бужве, - подумал Бахадн, - он не охотник читать жалобы".
   - Принесли? - спросил инспектор своего секретаря.
   Тот кивнул головой и потянулся к дверце секретного шкафа. Дверцу охранял от посторонних глаз стоногий паук Миик, и дополнительно, ввиду нынешней испорченности, - хитроумный, хотя и менее божественный механизм. Шаваш достал из сейфа что-то завернутое в тряпочку, и развернул тряпочку на столе. В ней оказалась короткая, в пол-локтя трубка, покрытая щербленой слоновой костью. Бахадн ахнул. Это был рукавный самострел - неудобное, но коварное оружие. Спрятав заправленную стальным шариком трубку в широком рукаве, можно было выстрелить совершенно бесшумно и незаметно, правда, не более одного раза. Дальность и сила выстрела зависела от качества стальной пружинки и диаметра шарика. Из хорошего самострела можно было убить человека на расстоянии до десяти шагов.
   Закон запрещал иметь оружие всем жителям ойкумены, не считая тех, кто призван закон охранять. Закон соблюдался спустя рукава, но все-таки достаточно, чтобы сделать рукавные самострелы дорогой и редкой игрушкой: браконьеры ходили с мечом и стрелами, лесной грабитель - с мечом, а городской вор предпочитал нож за быстроту и надежность.
   - Что такое? Узнали самострел, господин Бахадн? - быстро спросил инспектор Нан.
   - Н...нет, то есть совершенно нет.
   - Его бросили в Змеиный колодец в желтом монастыре, - сладким голосом произнес молодой секретарь. Говорят, что колодец не имеет дна. Видимо, преступник этому поверил. Уж не знаю, имеет ли он дно или нет, а только настоятелю во сне явился дух оскверненного колодца, приказал вычерпать воду и найти безобразие.
   "Ох, - скверный дух, - подумал Бахадн, - что за хамство лазить в чужие сны! Ну какая ему печаль от несправедливости к человеку? Правильно, правильно говорят, что в желтом монастыре не все чисто!"
   - Но разве это что-то меняет? - вежливо спросил Бахадн, - какая разница, чем пользовались бунтовщики, - рукавным самострелом или обычным?
   - Увы! - сказал инспектор, - я и сам так думал, но вы раскрыли мне глаза. Ведь рукавный самострел бьет на десять шагов, а толпа стояла в сорока. Кроме того...
   Инспектор неторопливо положил рядом с самострелом отнятый утром у разбойника клевец, и Бахадн мгновенно понял, в чем дело. Они разительно отличались между собой, - грубое оружие сектанта с деревянной рукояткой, и отделанный резной с позолотой костью самострел, обличавший в своем владельце по меньшей мере высокопоставленного чиновника. Но, боги, сколько нынче оружия в Харайне! Правильно, правильно сказал государь Веспшанка: когда в частных руках слишком много оружия, оружие начинает драться само!
   - Кроме того, бунтовщики никак не могли бросить самострел в Змеиный Колодец, который находится за внутренней стеной монастыря. Это мог сделать лишь один из гостей в ночь после убийства. И, представьте себе, монахи заметили кое-кого из гостей, кому вздумалось побродить...
   - Кого же? - Бахадн от волнения привстал на цыпочки.
   Господин Нан развел руками.
   - Зачем так рано говорить об этих вещах? Я могу попасть в неловкое положение, бросив тень на всеми уважаемого человека, и хотел бы сначала изучить все обстоятельства дела.
   Господин Бахадн стал откланиваться, и столичный чиновник его не задерживал. Когда Бахадн ушел, Нан вопросительно взглянул на своего секретаря.
   - За ним последят. Мне показалось, он вспомнил, у кого из высших чиновников был такой самострел.
   - Он побежал справиться о том, что ему надлежит вспомнить, у наместника Вашхога, - усмехнулся Нан.
   - Вряд ли, - отозвался секретарь, - это ему удастся, потому что наместник либо еще не проснулся, либо уже напился.
   Нан тем временем собрал с пола брошенные им жалобы и стал их внимательно изучать. Взяв пятую или шестую жалобу, инспектор присвистнул.
   - Так я и знал, - уж больно пустые у него были глаза, - прошипел инспектор.
   Шаваш неслышно подошел и склонился над плечом начальника. Жалоба была написана испорченным почерком человека, много пишущего, но отвыкшего от уставной каллиграфии официальных документов.
   "Господин инспектор!
   Слава о ваших способностях и справедливости дошла и до наших дальних мест, а потому сообщаем следующее:
   Наместник Харайна и дядя его, господин Айцар, грабят народ. Нынче в Харайне чиновник живет взяткой, богач - барышом; власти едят чужое, носят краденое, и как ног у змеи, нету у них правды; грош дают государству, а пятак тянут себе, и в Харайне кто богаче, тот и правее.
   Император не знает об этих бесчинствах, иначе бы положил им конец.
   Наместник Вашхог разорил храмовые убежища в деревнях Западного Края, чтобы его дяде было кого нанять в рудники. В рудниках господина Айцара с людей спускают семь кож, во владениях наместника с крестьян сдирают семь шкур. Городской судья получил об этом жалобы, и, вместо того, чтобы дать им ход, потребовал с обвиняемого два миллиона - вот за эти-то два миллиона его и убили.
   Провокатор наместника из наших рядов стрелял в судью Шевашена, - мы сами с ним разберемся и сами наведем справедливость.
   Есть за наместником и другие преступления, но о них мы скажем только тогда, когда вы арестуете наместника и объявите прощение Кархтару. Если вы так бескорыстны, как о вас говорят наши сплетники и ваши шпионы, то вы это непременно сделаете.
   Если же вы не восстановите справедливости, народ восстановит ее сам.
   Помните - плевать вниз легко, но падать - еще легче"
   - Великий Вей, - сказал Шаваш, - арестуйте наместника провинции Харайн, и мы объясним вам, в чем он виноват! Я думал, что такие идиоты встречаются только среди наследственных казначеев!