Латынина Юлия Леонидовна. Вейская империя (Том 1-5)

   Нан и старый судья совершили перед любимцем государя восьмичленный поклон. Нарай посмотрел на чиновников и спросил:
   - Вам известно, зачем я вас позвал, господин Нан?
   - Отчет, который я составил, был полон ошибок.
   - Каких? - спросил Нарай.
   - Я не вижу в нем ошибок. Если бы я их видел, я бы их не сделал.
   Приближенные всплеснули рукавами от такой наглости. Нарай пристально смотрел на молодого чиновника, почтительно склонившегося в поклоне.
   - С некоторых пор, - сказал Нарай, - судья десятого округа стал предлагать мне отчеты, отличающиеся глубиной мысли и верностью суждений, и упорно выдавал их за свои, хотя я его два раза поймал на том, что он даже не помнит примеров мудрости, упомянутых в отчетах. Тогда я перестал хвалить отчеты, и жестоко разругал последний за допущенные ошибки, - он отперся от авторства и назвал ваше имя.
   Нарай поднялся из-за стола. Чиновники и секретари замерли.
   - Вы не сделали никаких ошибок, господин Нан.
   Любимец государя внезапно повернулся и, взвизгнув, ткнул в судью пальцем:
   - А вы? Могу ли я поверить, что судья, который присваивает себе отчеты подчиненных, удержится от того, чтобы не присвоить добро подсудимых?
   Судья повалился в ноги сановнику. Свита Нарая одобрительно кивала головами.
   Старик оборотился к статуе Бужвы, высоко поднял руки и воскликнул:
   - О Бужва! Кому справедливей быть судьей десятого округа, - тому, кто распоряжается делами на словах или тому, кто распоряжается на деле?
   Свита стала кивать в том смысле, что тому, кто на деле, конечно, справедливей.
   Господин Нарай приказал принести черепаховый реестр, вычеркнул имя господина Радани из листа назначений начальников столицы и вписал туда имя господина Нана, и ударил в медную тарелочку.
   - Следующий!
   За дверьми кабинета для меньших аудиенций, белыми с зеленым дверьми, изукрашенными вставшими на хвосты змеями, господин Радани сел кочаном на мраморный пол и принялся плакать.
   Господин Нан отошел к балюстраде и стал, не отрываясь, смотреть на маленький сад под ногами, где в розовом озерце плавало коротконогое заходящее солнце. Он прижался щекой к колонне и почувствовал, что, весь с головы до ног, в липком и холодном поту. Вокруг него уже теснились с поздравлениями. "Великий Вей, - думал Нан, что же теперь?..." Он никогда бы не решился явиться утром к Андарзу, если бы вечером ему не предстоял разнос у Нарая. А теперь что? Если теперь унести ноги от Андарза, мечтатель и поэт оскорбится до невозможности, и, разумеется, выпросит у императора голову Нана или хоть клок волос с головы, - большого указа ему уже не выпросить, а такую мелочь как раз уважат, в виде утешения... Если отвернуться от Нарая, тот не простит, что человек, которого он из таракана сделал судьей, от него отвернулся. Отпасть от обоих нельзя, состоять в партии обоих, - это даже не сидеть на двух стульях, это висеть на двух крюках...
   Но все-таки Нан был польщен, безмерно польщен: мыслимо ли это прочесть доклад и назначить человека на должность на основании, так сказать, "черных строк и белой бумаги", без просьбы семьи, без компрометирующей бумаги в сейфе? Только господин Нарай из нынешних чиновников ойкумены способен на это.
   И тут что-то кольнуло Нана: он подумал, что Андарз никогда не станет читать отчет, и чем усердней будет отчет, тем больше Андарз будет над отчетом смеяться..." А Радани-то, Радани, - вдруг промелькнуло в мозгу, неудобно, вон как рыдает... Хоть бы кто подушку подложил."
   И, верно, не одному Нану пришла в голову эта мысль: кто-то уже спешил из верхних покоев с подушечкой, вышитой мелкими гусями, кто-то уже приподнимал бывшего судью.
   Когда, спустя несколько дней, старого судью арестовали, все сошлись на том, что господин Нан повел себя необыкновенно благородно: предоставил жене судьи казенный дом при управе, сам ютился в скромном жилище, а впоследствии отыскал для несчастной семьи беленый домик на окраине.
   В тот самый час, когда справедливый чиновник Нарай разоблачил бесчестного судью, присваивавшего отчеты подчиненного, и когда бесчестный судья плакал на атласной подушечке, Шаваш явился в харчевню "Красная тыква", упомянутой косматым красильщиком как место его невстречи с покойным. "Красная тыква" называлась так потому, что весь потолок в харчевне был застлан красным шелком, на котором имелась красивая надпись: "красное небо счастья". С потолка свисали цветочные шары. Из дверей, раздвинутых в сад, доносился запах цветов и журчанье фонтана. "Красная тыква" была заведением не из самых почетных, а так: для средних чиновников и для людей, подозреваемых в богатстве. Бывали там и знатные воры, и главари шаек, но не для кутежей, а для переговоров. В заведении было много денег и мало драк.
   Из-за раннего еще часа харчевня была пуста. Хозяин сидел за столиком в углу и играл с приказчиком в резаный квадрат. Шаваш подошел к хозяину и сказал:
   - Мой господин сегодня не сможет отужинать у вас. Он, однако, просил снарядить со мной корзинку - все, как позавчера.
   И Шаваш раскрыл потную лапку с денежкой.
   Хозяин взял денежку и снарядил корзинку. Он положил в корзинку холодную маринованную утку, отборных фруктов и зелени, костистую рыбу пузанку, сверкнувшую на солнце алмазным срезом и наструганную завитками баранину, положил рыбу-тетушку и белобрысого осетра, и маринованную медузу, и множество всяких закусок в коробочках. А сверху всего этого он утвердил короб со сластями, кувшин пальмового вина и кувшин того вина, которое делают из ананасов на юге: ананасы варят и процеживают, а потом добавляют немного мяты и мед, и сосновую смолу, и держат все это в бочке, пока вино не станет цвета темного янтаря.
   - А что, - сказал Шаваш, - случилось после того, как мой господин ушел отсюда позавчера?
   Хозяин, закусив губу, взглянул на мальчишку. Мальчишка был, конечно, "мизинчик" из шайки: воображает, что каждый знает его господина! Однако и спрашивать неудобно: он скажет главному вору, а тот обидится.
   - А когда он ушел, - спросил хозяин, - до драки или после?
   - В самом начале, - сказал Шаваш.
   - Ну, - сказал хозяин, - ведь сначала все было довольно мирно. Красильщик подсел к нему и стал есть из второго прибора. Ахсай-то вел себя рассудительно, а красильщик полез ему в рожу и стал кричать о разводе. Чиновник все хотел от него отвязаться, но потом, когда красильщик бросил в него кувшин, схватился за лавку: тут мы их, конечно, разняли, и чиновник убежал. Так что напрасно ваш господин боится из-за этого приходить: ничего такого не было.
   - Да, - сказал Шаваш, - но чиновника-то ночью убили.
   Хозяин хлопнул себя по шее от ужаса.
   Шаваш взял корзинку и пошел через сад к выходу. У черного столика стоял человек в зеленой косынке привратника, по виду варвар с юга, и подстригал куст.
   - Это здесь они дрались? - спросил Шаваш.
   - Ага, - сказал привратник. - Вот, куст помяли. Что за времена! Сначала красильщик обедает с чиновником, а потом на него и лезет!
   - А с чего это вы взяли, что он обедал с чиновником?
   - Ну как же. Чиновник заказал два прибора: сказал, что ждет друга. Потом пришел этот красильщик и сел за стол.
   - Да, - сказал Шаваш, - одно огорчение. Кто, спрашивается, войдет в заведение, где начинается беда?
   - Твоя правда, - сказал привратник. - Вот, - прошло полчаса после драки, приходит старый клиент. Из такого, скажу тебе, дома...
   Привратник развел руками.
   - Огляделся, повертел носом, узнал про драку, - и сгинул. Ну ему-то что, а? Человек большого места... Я даже и хозяину не сказал, чтобы не прибил с досады.
   Шаваш сообразил, что была ночь, и что кроме привратника, никто клиента не видел.
   - А какого он места? - полюбопытствовал Шаваш.
   - А тебе-то что? - насторожился привратник.
   Шаваш вынул из кармана бронзовую монетку и показал привратнику. Привратник сунул монетку за щеку и сказал:
   - А ну катись отсюда, полицейская сводня!
   В проеме двери появился хозяин и подозрительно посмотрел на оборвыша: он не любил, когда слуги якшаются с людьми из шайки.
   - Ах ты дурак, - тихо сказал Шаваш. - Видать, этот ваш клиент приходил сегодня, и побольше моего заплатил, чтобы вы не упоминали его имени, а?
   Через минуту Шаваш был за воротами, на неширокой улице, заросшей увядшими сорняками. Стало быть, косматый красильщик, Дануш Моховик, врал. Он нашел Ахсая и учинил скандал. Из-за скандала Ахсай ушел, не дождавшись того человека, для которого и был заказан второй прибор. А через два часа Ахсай был убит. И лазоревое письмо, что бы это такое ни было, осталось у того человека, которого Ахсай не дождался.
   Шаваш не прошел и двух шагов, как вдруг отскочил назад, за ребро стены, и озадаченно вгляделся в пробежавшую мимо него женскую фигурку. Женщина была одета в малиновую с оборками, юбку, и поверх головы имела прозрачный с кистями плащ. Эти плащи были в прошлом году великой роскошью, все дамы их носили. В этом году советник Нарай, порицая роскошь и понимая, что запретами с ней не совладать, постановил, что прозрачные плащи обязаны носить все девицы для катанья верхом. После этого приличные девушки перестали носить прозрачные с кистями плащи, и стал носить пуховые платки, расшитые павлинами.
   Женщина пересекла улицу и исчезла в калитке трехэтажного дома, с закрытой деревянной галереей поверх стены, стоявшего почти напротив "Красной Тыквы". Перед домом стояла цеховая эмблема: бутылочная тыква была высушена и рассечена пополам, и верхний конец тыквы, напоминавший известное снаряжение мужчины, был воткнут в нижний конец тыквы, напоминавшей известную дырку у женщины.
   Шаваш подумал и постучался в дом с веселой тыквой.
   - Я с корзинкой к госпоже, - сказал мальчишка отворившей ему старухе, сунул ей под глаза корзинку и нахально скользнул по лестнице наверх, туда, где щелкнула затворяющаяся дверь.
   Шаваш пихнулся в дверь и вошел. Девица, снимавшая плащ, обернулась и недовольно оскалилась, узнав мальчишку. Шаваш убедился, что не ошибся: это была та самая девица, которая ходила с Андарзом в грот.
   - Тебе чего надо, - сказала Ная.
   Шаваш переступил с ножки на ножку, не в силах сдержать смущения, а потом вынул из рукава шесть серебряных журавлей и протянул их девице:
   - Вот... я... отдать... это мне господин Андарз тогда дал, в гроте....
   Девица потупилась и робко спросила:
   - А я тут при чем?
   Мальчонка совсем застеснялся:
   - Ну, - сказал он, - я подумал: если чиновник уединился в собственном гроте с девицею, и у него при себе деньги: то зачем же он взял их в грот, как не затем, чтобы отдать девице? И как только я это подумал, мне показалось, что я эти деньги украл.
   Девица недоверчиво взяла деньги и сказала:
   - Спасибо.
   Через полчаса девица совсем развеселилась. Они вместе с Шавашем съели маринованную утку, и баранину, наструганную тонкими завитками, и белобокого пузанка, и сладости, похищающие ум и развлекающие душу, и девица одна выхлестала полкувшина пальмового вина. Девица ерошила мальчишке волосы и подкладывала ему в рот кусочки. Шаваш стеснялся и трепетал.
   - Осмелюсь спросить, - осведомился Шаваш, - как же господин Андарз отличил вас? Неужели он сам, как говорится, посещает общинные луга?
   - Нет, - сказала Ная, - это получилось через его секретаря Иммани. Видишь ли, я родом из Иниссы, и у нас в городе такой обычай: когда приезжает важное лицо, цензор или инспектор, красивейшие из казенных девушек встречают его обнаженными у ворот города, представляют разные сценки и состязаются в красоте. Девицы прямо-таки дерутся за право участия в этих сценах, потому что потом им цена вдвое дороже, а наилучшей инспектор присуждает венок и две сотни монет. И вот я получила этот венок и сидела с инспектором Иммани на пиру, и я так ему понравилась после этого пира, что он велел мне ехать в столицу.
   - Если ты ему так понравилась, - спросил Шаваш, - почему он послал тебя в столицу, а не взял с собой?
   - У него, - сказала девица, - было неспокойное поручение. Он ехал из столицы в Верхнюю Аракку и вез брату господина Андарза деньги для варварского войска. Он боялся, что по пути его ограбят.
   - И что же? Ограбили?
   - Представь себе! - сказала девица, - по пути туда все сошло спокойно, а на обратной дороге его ограбили! И не где нибудь, а под самой столицей, в Козьем Лесу!
   Вздохнула и добавила:
   - Лучше бы его ограбили на пути туда.
   - Почему? - удивился Шаваш.
   - Видишь ли, варварское войско получило деньги и тут же взбунтовалось. А если бы его ограбили на пути туда, варвары бы продолжали ждать причитающейся им платы и хранили бы верность империи.
   Тут девица выпила еще вина, и глазки ее совсем разлетелись в разные стороны. Шаваш спросил:
   - Осмелюсь полюбопытствовать: сам ли Иммани показал вас своему господину?
   - Нет, - сказала девица, - это его товарищи: все они частенько проводят здесь время, а иногда - и в харчевне напротив.
   - Неужели все слуги господина Андарза, - удивился Шаваш, - настолько богаты, чтобы посещать подобное заведение?
   Ибо заведение, как Шаваш мог заметить, было из числа самых дорогостоящих.
   - Нет, - сказала девица, - но человек пять. Оба секретаря, потом эконом Дия, еще Ласида, которого вот уже месяц нет в столице, да и сын господина Андарза, даром что юноша, трижды бывал здесь.
   Шаваш вздохнул, поднял на девицу влажные глаза и пролепетал:
   - А что за человек - секретарь Иммани? - Похож он на Теннака или нет?
   - Нет, - сказала девица, - они совсем разные люди. Иммани - тот тебя зарежет из-за гроша. А Теннак - нет, этот тебя за грош не зарежет, а зарежет только за золотой.
   Спохватилась и поглядела на Шаваша:
   - А ты зачем спрашиваешь?
   - Помилуйте, сказал Шаваш, - ведь от этих людей теперь зависит мое "я" - вот и спрашиваю.
   - А, - сказала девица, - Теннак смешной человек. Варвар. Держит в сундуке наследственную секиру и рубит ей кур.
   - А зачем? - спросил Шаваш.
   - А зачем рубят кур? - изумилась девица. - Чтобы делать золото. Он завел себе целую мастерскую, а потом Иммани донес на него, и выяснилось, что на всю эту алхимию Теннак потратил больше десяти тысяч, которые украл у хозяина. Андарз приказал ему выбросить все эти горшки.
   - И что ж? Выбросил?
   - Выбросил, и три дня плакал. А теперь он нашел в Белой Слободе какого-то чародея, и ходит к нему.
   Девица вдруг сняла с себя сережку.
   - Видишь, сережка? Этот чародей сделал ему серебро, а Теннак подарил кусочек мне.
   "Гм, - подумал Шаваш, - если Теннак умеет делать серебро и золото, вряд ли он станет красть у Андарза шестьсот тысяч". А девица между тем продолжала:
   - Эти опыты пока очень дорогие. Теннак мне однажды пожаловался, что покамест это серебро обошлось ему пятеро больше против рыночной цены.
   По возвращении в управу Нан получил бумагу из канцелярии Нарая: господин Нарай посылал его инспектором в Аракку и просил явиться в свой кабинет завтра утром, в шестом часу утра.
   После этого господин Нан отправился в архив, где его уже дожидались заказанные им сведения о сыне Андарза, Астаке, и троих его секретарях.
   Астаку было шестнадцать лет, и о нем Нан нашел только то, что тот учился в лицее Белого Бужвы, но был исключен за то, что поймал и распял кошку. Кошка принадлежала учителю математики: Астак не согласился с ним во взглядах. Разумеется, сына императорского наставника никто бы не исключил за такие пустяки, но Андарз сам ужасно рассердился и настоял, чтобы все было по закону. Андарз сказал, что тот, кто повздорил с человеком, должен распять человека, а не его кошку.
   Теннак был варваром и в списках уроженцев ойкумены не значился.
   Отыскав в списках имя эконома Дии, Нан, спустя несколько страниц, с изумлением убедился, что список подложный.
   Зато дело секретаря Иммани насчитывало десять страниц.
   Секретарь Иммани трудился в верхнем Чахаре. Он подружился с некоторыми людьми, подозреваемыми в богатстве, и они устроились так: Иммани требовал с горожан налоги раньше срока, и те, чтобы уплатить налоги, продавали имущество за полцены. А друзья Иммани покупали имущество за полцены и платили ему десять процентов с каждой покупки. Также господин Иммани завел себе два размера для корзин: один, побольше, для измерения налога, собираемого с населения, а другой, поменьше, для измерения налога, отправляемого в столицу. Разницу между двумя корзинами Иммани продавал через осуйских купцов.
   Во время голода, присваивая казенное зерно, ссужал его крестьянам под десятикратные проценты; пользуясь наличием в своем районе какой-то безвредной секты, выдумал бунт и умиротворил район до полного запустения; выстроив на морском берегу виллу с башней, зажигал в башне ложный маяк и грабил разбившиеся корабли, а капитанов их ссылал в каменоломни за управление казенным кораблем в пьяном виде; и он попался на том, что ради любовницы проел имущество отлучившегося друга, а потом оклеветал его. Изо всего этого даже не очень прозорливый человек мог заключить, что Иммани был дрянь, каких мало, и совесть у него была меньше мышиного хвостика. Нан подумал, что на месте Андарза он не стал бы держать при себе такого человека. Безопаснее было бы поступить с ним так, как сын Андарза поступил с кошкой своего наставника.
   Да, что касается матери Астака, - Андарз утопил женщину шесть лет назад, застав на ней какого-то свечного чиновника. Чиновнику же лично отрезал его кукурузину, отчего тот через неделю помер.
   Вечером Шаваш, словно лисенок, скользнул в ворота усадьбы господина Андарза. Он хотел пробраться в людскую, но на садовой дорожке, рядом с беседкой, похожей на розовый бутон, его застукал секретарь Иммани.
   - Негодяй! - сказал секретарь, взяв Шаваша за ухо. - Ты куда сбежал?
   Шаваш пискнул.
   Занавесь беседки раздвинулась, из нее показалась голова эконома Дии.
   - Это что там такое, - раздался из глубины беседки голос императорского наставника.
   - Да ничего. Это два раба дерутся, - громко ответил эконом.
   Секретарь страшно побелел и выпустил ухо Шаваша. Вдруг он сжал виски руками и бросился вниз, по садовой дорожке.
   Эконом, прикрывая окошко, сказал:
   - Нельзя держать рабов просто для роскоши! Надобно извлекать из них выгоду. А то вот, этот мальчишка: кто может поручиться, что он сегодня не воровал на рынке?
   Шаваш дождался, пока эконом вышел из беседки, и нахально скользнул внутрь.
   Императорский наставник оторвался от бумаг.
   - Ах ты дрянь, - сказал Андарз, - ты куда сбежал от господина Иммани? Тот совсем заблудился, вымок в канаве!
   - Я никуда не сбежал, - сказал Шаваш, - я остался.
   - Пожалуй, - проговорил Андарз, - я все-таки пошлю тебя в мастерскую. Как можно: сбежать от чиновника, посланного утешить убитую горем вдову!
   - Не очень-то она убита горем, - возразил Шаваш.
   Андарз только молча всплеснул рукавами от такой наглости.
   - У господина Ахсая, - сказал Шаваш, - была лавка в столице, в Осуе и в Аракке. Он боялся завести себе приказчика, из скупости и из опасения, что тот донесет на него властям. Поэтому он купил себе трех жен, по одной в каждую лавку. Ведь жена не имеет права давать показаний против мужа. Сначала все шло хорошо, но потом жена из столицы спуталась с красильщиком по имени Дануш, а по прозвищу Моховик. Она влюбилась в него и стала требовать развода, а Ахсай не давал ей развода, потому что она вела все дела в его отсутствие и слишком много знала. Позавчера Дануш Моховик услышал, что Ахсай вернулся и ночует в веселом месте. Он пошел в это веселое место поговорить с Ахсаем. Сказал: "Если он не даст тебе развода, я его убью". Но сегодня, когда они ругались с женщиной, он сказал, что не видел Ахсая.
   Андарз посмотрел на мальчика внимательно и удивленно. Про лавку в столице и лавку в Осуе он, конечно, знал, а вот семейные дела покойника были для него новостью.
   - Как называется веселое место?
   - Не упоминали, господин.
   - О чем они говорили еще?
   - Дануш Моховик требовал, чтобы женщина переехала к нему, а та возражала, что если это сделать, то она потеряет обещанный вами домик и много денег, а до вас дойдет слух, что дело нечисто.
   - А как ты это выяснил, - спросил Андарз.
   Шаваш вынул из-за пазухи крупное яблоко.
   - У безутешной вдовы в саду, - сказал Шаваш, - растут дивные яблоки. Я подумал: "Все равно, когда она уедет, эти яблоки оборвут всякие негодяи. Справедливей, чтобы они достались мне, нежели чтобы послужили пищей кому-нибудь другому." Вот я полез в сад и все слышал.
   - Гм, - сказал Андарз, - и если бы тебя поймали, то оказалось бы, что ты полез за яблоками.
   Шаваш стал на колени и поцеловал мягкие сапожки хозяина.
   - Я бы, - сказал Шаваш, мечтательно поднимая голову, - еще раз сбегал бы туда за яблоками.
   Андарз взял из рук Шаваша яблоко, очистил ножичком кожуру, надкусил. Потом выудил из кармана золотой и вложил его в ручонку Шаваша.
   - Хорошее яблоко, - сказал императорский наставник. - И за каждое яблоко, которое ты мне принесешь, ты получишь по золотому. Но если ты спрячешь от меня хоть одно яблоко...
   Когда Нан вернулся в управу у Белых Ворот, был уже вечер. На его столе лежали список заведений, посещавшихся покойным Ахсаем и такой же список, касавшийся секретаря Иммани, и копия отчета об ограблении господина Иммани в Козьем лесу. Пять названий в списке были общими.
   Господин Нан изучил отчет, пожал плечами, и отправился в дом к господину Андарзу. Господин Андарз принял его в своем садовом кабинете. Стены кабинета, из розового дерева, были украшены золотой резьбой. На стенах висело несколько рисунков с подписью императора. Рамки их были обиты мехом горностая. Из окна кабинета до самой земли свисала веревка для жалоб: государь Иршахчан распорядился, дабы в управах и усадьбах висели такие веревки, привязанные к колокольчикам, и чтобы за них мог дернуть любой человек. Чтобы веревка не мешала Андарзу сочинять стихи, он обрезал колокольчик и поставил его на стол, а веревку приторочил к оконной решетке.
   Господин Андарз сухо поздравил Нана с утренним происшествием. Будучи человеком деликатным, он не стал напоминать чиновнику о имеющихся у него бумагах касательно налогов с храма Исии-ратуфы, каковые бумаги совершенно бы уничтожили Нана в глазах Нарая, но ему было вдвойне приятно, что он имеет эти бумаги.
   Вместо этого господин Андарз прочитал Нану свое стихотворение и со злорадством заметил, как чиновник беспокойно заворочался в кресле. Еще пять лет назад господин Андарз выделил экзаменационное стихотворение Нана, как самую блестящую имитацию хорошего стихотворения при самом полном отсутствии чувства стиха.
   - Господин Андарз, - сказал Нан, - я по-прежнему убежден, что письмо находится у кого-то из близких вам людей, и что этот человек не осмелится передать его Нараю, опасаясь погибнуть вместе с вами. Найти этого человека можно двумя способами. Можно выяснить, в какой из харчевен и с кем собирался встретиться убитый, потому что, как я уже сказал, большая часть сделок такого рода совершается в безопасных от убийства местах. Можно также попытаться выяснить, кто ограбил три месяца назад секретаря Иммани, если его кто-нибудь ограбил вообще. Признаться, то, что я слышал о господине Иммани, не внушает мне радости: верности в этом человеке не больше, чем воды в треснутом кувшине, и нет такой вещи, которой он не способен совершить. Правда ли, что во время осады Иммы он, будучи интендантом, конфисковал всех лошадей для армии, а потом сдавал их за пятикратные деньги беженцам под перевозку имущества, так что ваше собственное войско осталось без провианта и только ваш военный талант чудом предотвратил поражение?
   Андарз с грустью подумал, что штуки, которые вытворяла мелочь вроде Иммани, были просто пустяками по сравнению со штуками, которые вытворяла с войском государыня.
   - Я люблю совершать чудеса, - улыбнулся Андарз, - и Иммани мне сильно помог.
   Нан закусил губу. По кампаниям Андарза вообще было заметно, что тот в войне, как в стихах, более всего ценит парадоксы.
   - Подъезжая к столице, - терпеливо сказал Нан, - господин Иммани отпустил вперед охрану и поехал один. Это в высшей степени подозрительно. В копии отчета о разбойном акте, направленном в столицу, Иммани утверждает, что на него напал десяток разбойников, а чиновник, выехавший на место происшествия, пишет, что, судя по следам, разбойник был один. Зачем Иммани поехал один, как не затем, чтоб инсценировать это нападение? Как вы можете доверять негодяю?
   - Мало ли кто мог ограбить Иммани, - возмутился Андарз, - что вы так прицепились к этому человеку?
   - Я просмотрел в Небесной Книги документы, касающиеся ваших близких, и нашел документы только об Иммани, - пояснил Нан. - Я не знаю ничего ни об экономе Дие, ни о другом секретаре, Теннаке, кроме того, что он варвар и что тринадцать лет назад он зарезал вашего брата. Если бы я знал больше о Дие и Теннаке, возможно, я бы подозревал их, а не Иммани.