Лещенко Владимир. Идущие сквозь миры

   С одной стороны замок выходил на обширную ровную лужайку, а с другой — прятался в буйной поросли парковых деревьев.
   Сверху он напоминал звезду с тремя лучами разной длины, отходившими от древней каменной башни из неровно отесанных глыб темного гранита — самой древней.
   Три тонких, несимметрично расположенных башни разной высоты, выраставшие из восьмиугольных куполов, соединялись друг с другом ажурными галереями, сияющими зеркальным стеклом.
   Внутри родовой замок Яригго вполне мог сойти за какой-нибудь музей средней руки.
   Древние гобелены и ковры, пестрые вышивки украшали обшитые мореным дубом стены. Низенькие и широкие диваны, застеленные пятнистыми покрывалами, низкие табуретки и скамейки, такие же невысокие столы. Полы из лакированного дерева.
   Окна, узкие и высокие, от пола до потолка, иногда забранные цветными витражами или тонкой фигурной решеткой.
   Стены и пол были украшены искусными, хотя и потускневшими от времени мозаиками. Изображали они сцены сражений, приемы во дворцах каких-то древних владык, празднества в честь непонятных богов.
   Один зал был выделен под охотничьи трофеи. Стены украшали головы бизонов — судя по размерам, при жизни быки были размером с небольшого слона, — огромных кабанов с клыками чуть ли не в полметра, гризли и ягуаров.
   Недурная коллекция, особенно если учесть, что по здешнему свято соблюдаемому обычаю дичь следует добывать исключительно холодным оружием — рогатинами и пиками.
   Они, кстати, висели тут же, своими солидными размерами также вызывая уважение. Впрочем, охотничьи ружья тут все-таки были, пусть и в небольшом числе, — поставленные у самой дальней стены в резной пирамиде. Последний раз из них, судя по всему, стреляли во времена молодости хозяина.
   В оружейном зале имелась обширная коллекция всякого рода смертоносных предметов, верой и правдой служивших чреде его прежних владельцев. Обоюдоострые боевые косы на окованных темной бронзой древках железного дерева, трезубцы, напоминающие длинные рыбачьи остроги, многохвостые боевые цепы-кистени, извилистые змеевидные кинжалы (становилось не по себе при мысли о том, как такой вот втыкается в твое тело).
   Массивные неподъемные мушкеты с неуклюжими кремневыми замками и пистолеты, какие не всякий человек удержит в руке.
   В центре зала на постаменте была водружена почерневшая от времени дубовая баллиста.
   Замок перестраивался и достраивался не один раз. Самым старым помещениям замка было уже шестьсот лет с гаком. Его построил первый из герцогов. А до этого тут стояла деревянная крепость. В молодости Яригго провел в своих владениях раскопки, и откопанные им экспонаты были выставлены в одной из библиотек. Описание этих раскопок стало его первой научной работой, как он не забыл подчеркнуть. В замысловатых лабиринтах внутренних покоев замка разобраться было не просто даже квалифицированному следопыту.
   Кольцевые и зигзагообразные коридоры, замысловатые перекрещивающиеся переходы, наклонные тоннели-пандусы в стенах двухметровой толщины, ведущие с этажа на этаж. В его галереях, залах и переходах можно было запросто заблудиться, в подземельях можно было спрятать целый полк, а лестницы и межэтажные пандусы возникали в самых, казалось, неподходящих местах. А существовала еще система потайных ходов, предназначавшихся для прислуги — челяди, по местным порядкам, не полагалось особо мозолить глаза господам.
   Всего в замке было больше трех сотен комнат, не считая подсобных помещений. Среди них были три библиотеки, общее число книг в которых, как с несколько наивной, но неподдельной гордостью сообщил мне хозяин, составляло почти сорок тысяч томов, включая папирусы двухтысячелетней давности.
   Помещения для прислуги — ее в замке было немало: кроме обычного штата тут обреталось множество народу, начиная от кузнеца и трех автомехаников и заканчивая лифтером, обслуживающим подъемные машины (по одной в каждой башне). А еще два краснодеревщика, каменщики, мастер по соусам и кондитер. Имелось даже несколько егерей — что вначале удивило меня, поскольку хозяин был полностью равнодушен к охоте.
   Было тут что-то вроде конторы, в которой за длинными столами в прежние времена сидели сотрудники, ведущие коммерческие дела дома Яригго (сейчас эта деятельность переместилась в городской офис).
   Фехтовальный зал, где на стенах до сих пор висели покрытые пятнами ржавчины тренировочные сабли и где теперь был тир (тоже не использовавшийся по назначению).
   Когда-то тут был даже собственный зверинец, но еще при отце нынешнего хозяина его сочли уж совсем из ряда вон выходящим излишеством, и теперь от него остались только каменные фундаменты клеток и вольеров.
   Раньше в подземелье была тюрьма для провинившихся подданных герцога и загоны для рабов, ныне эти помещения были заняты ледником для хранения провизии — здешний мажордом был консервативен и не доверял новомодным электрическим холодильникам.
   Было даже что-то вроде мини-госпиталя со всем необходимым оборудованием, при котором состояли два седобородых лекаря, по возрасту не уступавших хозяину.
   Безусловно, род Яригго был сказочно богат, раз он мог позволить себе такой дом.
   При замке, кроме всего прочего люда, постоянно отирались десять-пятнадцать военных моряков. Иногда они помогали по хозяйству, но чаще бездельничали, увиваясь за женской прислугой.
   Я так и не понял — то ли так полагалось хозяину (кроме звания академика, носившего еще маловразумительный титул «государственного старейшины») по штату, то ли это его родственник-адмирал просто пользовался своим служебным положением.
   Замок снабжался водой из подземных артезианских ключей, в подвале располагалась котельная.
   Бань тут было четыре, и каждая, судя по размеру, предназначалась для одновременной помывки целого табуна дворян. Потолки метра четыре высотой, мрамор полов и изразцовые стены.
   Ванны можно было назвать стоячими: это были просто овальные ямы в полу, глубиной по грудь человеку, выложенные изнутри обожженной, глазированной глиной. Душ заменяла длинная труба, выглядывавшая из потолка и заканчивавшаяся головой химеры, широко раззявившей пасть.
   Температуру ее регулировал один вентиль. Вращая его в одну сторону, можно было получить более горячую, в другую — более холодную воду.
   Непривычно, конечно, но что поделаешь.
 
   На третий день нашего пребывания я заметил в парке небольшое летное поле с оранжевым выцветшим вымпелом указателя ветра на флагштоке и ангаром из рифленого железа, выкрашенного зеленым. Эта находка вызвала у меня минутную мысль — при случае покинуть поместье по воздуху, но я тут же отбросил ее, тем более что ангар, как мне сказали, давно пуст, и вообще самолеты садились тут не чаще чем пару раз в год.
   Однако о возможности побега отсюда я продолжал размышлять.
   Об этом, как и о многом другом, мне настоятельно хотелось переговорить с Мидарой, но все никак не представлялось случая. Встретиться без свидетелей никак не удавалось, а я был вынужден думать еще и о сохранении тайны.
   Да и виделись мы не каждый день. Наш режим дня был ненавязчиво организован так, что больше чем вдвоем-втроем мы собирались очень редко, и всегда — под ненавязчивым присмотром хозяина или кого-то из обслуги.
   К тому же наши женщины находились на женской половине, а на женскую половину дома мужчинам ходу вообще не было. Даже жена с мужем встречались только в общих гостиных и спальнях.
   Причем правило это касалось всех домов — даже самых бедных, даже жилищ местных продажных девиц. Из-за этого пришлось издавна вводить в состав стражи и полиции женщин. Случись нам тут обосноваться, то уж Мидара без работы не осталась бы.
   Эту непременную условность здешней жизни, с ее замысловатыми и непреложными правилами, был вынужден соблюдать даже такой закоренелый скептик и вольнодумец, каким, насколько я понял, был Яригго.
   И дверь, разделявшая две половины замка, была, что называется, всем дверям дверь.
   Старинная, двустворчатая, шириной достаточной, чтобы в нее прошел маленький автомобиль, собранная из досок мореного дуба, скрепленная бронзовыми оковками и могучим замком.
   Отворить ее можно было — и то не без труда — только потому, что внутри стен были искусно скрыты соединенные с петлями противовесы. Без них это удалось бы разве что Ингольфу.
   И надо сказать, наличие столь мощной преграды было вызвано не блажью строителя и не тем, что ее навешивали, действительно имея в виду возможность штурма. Просто такая уж традиция.
   Что поделать, такова была эта цивилизация. С незыблемыми традициями, с культом семьи и предков, приверженностью кровному родству и кодексами поведения для всех без исключения сословий — от высшей знати до простых крестьян, по своей строгости подобных самурайскому «Бусидо».
   Такие цивилизации попадались нам. Древние, разумно устроенные, зачастую весьма высокоразвитые — и вместе с тем застывшие в раз и навсегда отлитых, устоявшихся формах. Правда, именно поэтому они обычно не поднимались в технике выше водяных мельниц и арбалетов, но есть же исключения из правил…
 
   Шок первых дней прошел, и мы вполне тут освоились. Какое-то время я беспокоился за новичка, но, как оказалось, напрасно.
   За короткое время знакомства с нами Тронк вполне освоился с мыслью о перемещении между мирами и об их бесконечном множестве. Так же, в общем, понял, что виденные им летающие устройства, огромные корабли и бегающие без коней повозки — дело рук человеческих и к нечисти отношения не имеют.
   Впрочем, прежняя жизнь развила в нем великолепную приспособляемость.
   По своему прежнему опыту я догадывался, что на самом деле, конечно, в глубине души он считает все это какой-то уж совсем непонятной и неведомой ранее, а потому особенно опасной разновидностью магии.
   Не так уж трудно было если и не объяснить людям принцип работы двигателя внутреннего сгорания или радара, то по крайней мере научить ими пользоваться. Тем более что к нам на базу часто попадали моряки — народ хоть неотесанный, но толковый. Но вот как быть с подсознанием, с въевшимися с молоком матери привычками, с мировоззрением, все непонятное относящим к потусторонним силам? Тот же Ингольф великолепно научился стрелять и в меткости мог поспорить с иным снайпером. Но до сих пор он относится к своему оружию как к какому-нибудь чародейскому предмету, вроде колдовского посоха, мечущего молнии. Не говоря уже о том, что в бою предпочитал секиру.
   Тронк был нашим вторым, не считая шхуны, приобретением на пройденном пути. Нельзя сказать, что слишком уж приятным и полезным.
   Дело было так.
   В одном из миров Мидара распорядилась пополнить запасы.
   Пожалуй, особой необходимости в этом не было — провизии и всего прочего у нас было достаточно. Но, с другой стороны, нам предстояли два, если не больше, перехода по малому кольцу, так что случай мог представиться еще нескоро.
   Сверившись с планшеткой, мы пристали к берегу в вольном городе, жители которого промышляли торговлей и рыболовством.
   За вход в порт с нас даже не взяли пошлины.
   Местным жителям мы представились мелкими купцами с одного из островов, во множестве лежавших в морях, омывавших континент.
   Город платил дань какому-то королю, столица которого находилась в нескольких десятках дней пути от городка. Дальше на юг и на север лежали другие города — побольше, ближайший — километрах в пятидесяти.
   Мы рассчитывали пробыть тут от силы несколько дней, но задержались почти на три недели.
   Это был первый город, где мы оказались не по воле хозяев и не по необходимости. Первый город, куда мы приплыли просто так.
   Изобилие превосходных фруктов и овощей, вкуснейшее мясо домашних косуль, замечательно приготовленная рыба, мягкий климат и блаженное безделье взяли нас в плен.
   Опасаться нам было нечего — к торговцам тут относились с уважением, а на пиратов мы были не похожи. От внимания же береговой стражи — впрочем, немногочисленной и сонной — было давнее, испытанное и замечательное средство — взятка.
   Правда, вначале я опасался, что кто-нибудь может положить глаз на наших спутниц, но довольно быстро успокоился: тут ценили женщин в теле, с пышными формами. Так что Мидара и Таисия если и обращали на себя взгляды, так только откровенно сочувственные.
   Зато мужская половина нашей команды вызывала у местных полногрудых красоток, все одеяние которых, случалось, составляли короткие юбки из яркой пестрой ткани, недвусмысленный интерес.
   Отчасти мы задержались еще и поэтому.
   На двадцать второй день мы не без сожаления отплыли от гостеприимного берега.
   А часа четыре спустя, уже на подходе к порталу, когда берег исчез за горизонтом, в мою каютку ворвался Секер Анк и потащил, ни слова не говоря, на бак, где уже собрались все наши.
   То, что они рассматривали, было действительно, мягко говоря, странным.
   В крошечном закутке рядом с камбузом, скорчившись, лежал нагой человек.
   На его спине, по обе стороны хребта, жутко краснели живым мясом две широкие полосы срезанной кожи.
   Мы уже знали, что так здесь казнили разбойников и отцеубийц. И тех, кто грабил храмы. И рабов, поднявших руку на жестокого хозяина. И тех, кто вступался за жен и дочерей, когда их уводили за долги в рабство, тоже казнили именно так.
   Осторожно подняв его, мы водрузили слабо дернувшееся тело на импровизированные носилки из куска парусины и вынесли на палубу.
   При свете дня мы разглядели, что он был еще молод, лет тридцать или около того, темноволосый, сухой и жилистый, со следами шрамов на груди и боках. Было очевидно, что он уже не первый час был без сознания, только дыхание, с хрипом вылетавшее из воспаленного рта, и подергивающиеся веки свидетельствовали, что он еще жив.
   Было совершенно непонятно, если только ему кто-то не помог, как он после подобной пытки ухитрился сбежать, да еще каким-то образом незаметно проникнуть на наш корабль.
   Мы стояли и не знали, что делать, когда вдруг Таисия сбежала вниз и появилась через пару минут, протягивая Дмитрию знакомую тупоносую ампулу.
   Думаю, в наших головах промелькнула одна и та же мысль: быть может, именно этой ампулы и не хватит в самый критический момент.
   Но никто не высказался вслух. Мидара коротко кивнула, и Дмитрий надавил на ободок лезвием ножа. Крышечка с тихим треском отделилась от ампулы. Осторожно он опрокинул кроваво блеснувший в закатных лучах цилиндрик, и на его ладонь выкатился серовато-зеленый шарик содержимого. Вот еще интересно: пока средство было внутри ампулы, оно вело себя как обычная жидкость, но, покинув ее, собиралось в шарик, подобный ртути.
   Шарик скатился в приоткрытый рот умирающего. Он всосется в слизистую за пятнадцать минут. Тоже странно — ведь коллоид почти не растворяется в воде и не впитывается в кожу.
   Шли минуты. Мы внимательно смотрели на лежащего перед нами человека.
   Если лекарство подействует не так, как надо, удар кинжала в сердце будет наиболее милосердным поступком. Я подумал еще, что никогда не видел, как эликсир действует. Вообще это средство старались как можно реже применять.
   Прошло менее получаса, и в состоянии спасенного начались заметные перемены.
   Он весь густо покраснел как рак, потом побледнел до синевы — и так еще несколько раз, по телу одна за другой побежали мелкие судорожные волны, пульс на шее бешено забился…
   А потом раны начала заливать какая-то густая клейкая белая жидкость, при этом над ними как будто заструилась синеватая дымка. Нам почему-то захотелось отвернуться.
   Еще через час он уже ровно дышал, погруженный в глубокое забытье, и было заметно, что он похудел.
   Вся спина покрылась твердой розовой коркой.
   Тем временем на горизонте появились двигающиеся в нашу сторону паруса двух судов. Вряд ли они гнались за нами, но испытывать судьбу у нас не было никакого желания. Мы быстро запустили двигатель и двинулись курсом на портал. Через час мы уже пересекли границу между мирами.
   А сутки спустя спасенный нами открыл обведенные черными кругами глаза, осторожно приподнялся, с недоумением оглядываясь (при этом короста рассыпалась в пыль, явив нашим взорам сизо-красную здоровую кожу), и уставился на нас с выражением откровенного страха на заросшей физиономии…
   Наша находка нас заметно разочаровала. Как выяснилось, он не был ни рабом, взбунтовавшимся против жестокого господина, ни защитником чести сестры или невесты. Слава всем богам, не был он и головорезом и не проливал родную кровь. Был он обычным вором (честным вором, как он особо подчеркнул), никого не убивал, и по закону полагалось бы ему самое большее — кнут и галеры. Но вот случилось ему по ошибке похитить золото, принадлежавшее храму Хозяина Пустыни, кстати, не имея даже представления, кому принадлежит украденное добро.
   И вот его схватили, подвергли пыткам и должны были утопить в море.
   Как он убежал и каким образом незаметно попал к нам на корабль, Тронк совершенно не помнил. Я был склонен в этом усомниться, как, впрочем, и во всем остальном, но не допрашивать же его с пристрастием?
   Посовещавшись, абсолютным большинством голосов — семь за, одна Таисия воздержалась — мы решили не брать его с собой, а высадить в ближайшем более-менее пригодном для нормальной жизни мире. И вот на тебе…
 
   Впрочем, продолжу рассказ о месте, где мы оказались.
   Хозяин наш, как уже говорилось, принадлежал к многочисленному, древнему, богатому и знатному роду, более того, как старший среди его мужчин, являлся его единоличным главой, обладая заметной властью в семейных делах. Своего рода современный патриарх.
   При этом свою власть главы семьи он осуществлял, как я понял по нескольким мимолетным эпизодам, твердо и неукоснительно. (Это заставляло меня по-тихому сочувствовать местным жителям — если уж наш хозяин таков, то каково тем, кто живет под властью каких-нибудь замшелых ретроградов?) Особенно если учесть, что от власти главы семьи тут не освобождало ничего: ни совершеннолетие, ни почтенный возраст, ни высокая должность и звание, ни даже титул — и пожалованный во дворянство продолжал подчиняться своему отцу или деду — простолюдину. Кстати, отчасти еще и поэтому мы оказались в доме академика, дяди адмирала, а не угодили в какую-нибудь секретную военную тюрьму для особо подозрительных личностей.
   Ведь именно к этому роду принадлежал командир эскадры, на пути которой в недобрый час оказался наш корабль. Кроме него в составе рода числились еще один адмирал, пара министров и еще многие чиновники и офицеры рангом пониже. Впрочем, хватало также обычных торговцев, были даже мелкие хуторяне. Хозяин наш, как и некоторые его младшие родственники, носил титул герцога. Кстати, о титулах и не только о них.
   Иногда лингвестр, не мудрствуя лукаво, переводил титулы дословно, исправно выдавая царей, королей, графов, маркизов и разных прочих князей.
   Случались, правда, и накладки, и тогда появлялись всякие бояре, самураи, барласы, а то и — «лютые звери», «непреклонные мечи» и «бестрепетно-плюющие-в-лицо-трусливой-смерти-бегущей-от-их-взгляда».
   Хуже, когда степени и ранги шли вообще без перевода, и тогда было крайне трудно понять, кто перед тобой, как к нему относиться, чего ожидать и кому в случае чего жаловаться.
   Другой отрицательной особенностью общения с помощью лингвестра было то, что в разных языках слова имеют самую разную длину.
   Довольно странное чувство, когда собеседник выговаривает одно короткое слово, и в то время, когда рот его уже закрыт, лингвестр разворачивает произнесенное во что-нибудь вроде «отродья свиньи и лисицы» или даже «жалкого выкидыша женщины, живущей тем, что продает грязным развратникам цвет своей красоты» (опять же не всегда понятно — то ли изрекший имел в виду тебя и надо ему заехать в рыло, то ли это такой способ выразить отношение к миру).
   Именно поэтому у всех хэоликийских торговцев довольно быстро вырабатывается привычка говорить не разжимая зубов и почти не шевеля губами, что очень часто производит впечатление высокомерия к собеседнику.
   Впрочем, я отвлекся. Как бы то ни было, хозяин наш своего происхождения не подчеркивал и, видимо, был готов забыть о нем, если, конечно, о нем не забывали другие.
   О нашем будущем ни хозяин, ни вообще никто речи не заводил. Впрочем, Яригго больше всего был занят тем, как получше подать нас научной общественности.
   День за днем он набрасывал и обсуждал с нами сценарий нашего выступления в Академии, прикидывал, какие вопросы нам могут задать, чтобы быть во всеоружии, продумывал, в каком порядке выставить на обозрение предметы, которые мы принесли с собой… Он сиял, предвкушая, как станет автором великого открытия, коему суждено будет обессмертить его имя, как описания нашей истории с его комментариями займут достойное место в библиотеках Исэйи. Кроме того, мэтр Яригго всеми силами старался хотя бы до некоторой степени привести в систему те обрывки знаний, что мы ему сообщили, и частенько обращался ко мне с просьбой уточнить какой-нибудь вопрос. При этом всякий раз он весьма оживлялся. Временами почтенный старец напоминал мне ребенка, получившего в руки необыкновенно занятную игрушку.
   Например, сегодня, с самого утра, он все носился с идеей пригласить на конференцию полсотни выходцев из разных стран, чтобы наглядным образом продемонстрировать нашу способность понимать чужие языки и свободно говорить на них.
   Воспользовавшись случаем, я деликатно упомянул, как бы между прочим, что следовало бы продемонстрировать и наш корабль.
   — Да, да, конечно, когда вернется мой племянник, я немедленно переговорю с ним, — тут же заявил Яригго и вновь принялся расспрашивать меня о социальном устройстве Хэолики.
   Вслед за хозяином я вошел в гостиную, где уже сидели Мидара и Таисия.
   Обе наших женщины были облачены в принятые тут одеяния. Короткое мешковатое платье выше колен, со шнуровкой на высоком глухом вороте, под которое, как тут обычно полагалось, надевалась еще не одна рубаха, верхняя из которых была длиннее его на ладонь, и узкие шаровары с кожаными сандалиями на босу ногу. Платье нашего капитана было темно-красным с золотом, Таисия была в васильковоголубом с зеленым.
   Сам я был одет тоже весьма пестро. Рубаха ярко-апельсинового цвета, длиннополая жилетка почти до колен — в лиловую и зеленую клетку, малиновые штаны и короткие сапоги из тонкой, крашенной в черное парусины. Именно в такую униформу обрядили мужчин нашей экспедиции, в то время как женщинам позволили большее разнообразие.
   Ангронская мода (впрочем, в остальном мире она мало чем отличалась от здешней) заслуживает того, чтобы сказать о ней. Знать и те, кто причислял себя к ней, щеголяла в самых вычурных и замысловатых фасонах; не удивился бы, увидев на ком-нибудь штаны с павлиньими перьями пониже спины. Служилый люд носил мундиры десятков видов и подвидов. Различались они не только по званиям, родам войск и должностям. Значение имело место службы, ее срок, старшинство и тому подобное. Можно сказать, что каждый военный носил на себе своего рода послужной список. По одежде женщины можно было без труда прочесть — какого она сословья и рода, замужем ли и сколько у нее детей. Женщины, да и некоторые мужчины носили вплетенные в волосы драгоценные камни. Ну а простые люди в меру сил старались подражать высшему слою.
   На шее Мидары висела знакомая пустая оправа, в которую прежде был вставлен талисман Древнейших. Эта сделанная из оружейной стали вещица имела небольшой секрет. Чтобы открыть ее, требовалось нажать острием иглы на несколько точек, спрятанных среди замысловатого орнамента. До той поры казалось, что изделие монолитно и вытащить камень можно, только распилив его или отломив держащие камень ножки. Это, кстати, лишний раз убеждало наших хозяев, что Застывшее Пламя действительно исчезло бесследно. Кроме того, небольшая бляшечка точно с таким же механизмом внутри соединяла цепь над ключицей, не позволяя снять украшение и не давая ему потеряться.
   Вместе с нашими спутницами в комнате сидела молодая особа — племянница одновременно и Яригго, и нашего знакомого адмирала, по имени Файтах, и ее компаньонка, видимо, дальняя родственница хозяина, — невыразительная тощая девица лет шестнадцати.
   Разрез подола желтого платья Файтах доходил до пояса и даже в куда менее пуританских мирах был бы сочтен нескромным, если бы под платьем не было зеленых бархатных шаровар. На ногах были разноцветные туфли — правая серебристая, левая темно-пурпурная: последний писк местной моды.
   Волосы ее были затянуты в шелковую сетку, с которой свисали тонкие косицы, сплетенные из золотых нитей.
   На запястьях — толстые браслеты, выточенные из больших кусков медово-прозрачного янтаря. Бриллиантовое колье, отделанное крупными бусинами такого же янтаря, обвивало ее изящную шейку.
   Ей было лет восемнадцать или около того: возраст по местным меркам уже почтенный. В Ангроне обычно принято выдавать девушку замуж, как только, по мнению врачей, она сможет нормально рожать, — лет в пятнадцать-шестнадцать. Однако если речь идет о представительнице рода знатного и богатого, то родня частенько предпочитает придержать товар, выбирая партию подостойней и повыгоднее для интересов семьи.