Лещенко Владимир. Идущие сквозь миры

   «Процентов тридцать от силы, что все кончится хорошо», — подумал я, с трудом проталкивая воздух в грудь.
   Вновь невесомость… опять тяжесть… снова потеря веса, сопровождающаяся тошнотой. Толчки — сработали аварийные пороховые двигатели. «Нет, не тридцать — двадцать…»
   Вот кабина покачнулась — выстрелили в обе стороны крылья.
   Плавное скольжение вниз.
   И вот на блистер-экране в разрыве облаков показалась земля: скалистый берег, окаймленный белой полосой прибоя. Море с высоты выглядело необыкновенно синим, как жидкий сапфир. Невысокие горы покрывали темно-зеленые леса.
   Потом экраны погасли, залившись ровным белым сиянием — видимо, сдохла последняя телекамера.
   Нас то вдавливало в кресло, то накатывалась отвратительная тошнота подступающей невесомости, когда тело, казалась, превращалось в воздушный шарик. Потом за нашей спиной зашипели аварийные ракетные толкачи, а затем мы ощутили рывок — раскрылся парашют. Некоторое время мы падали, раскачиваясь, и вот наконец сильный удар. Нас проволокло еще несколько секунд, так что мы едва не повылетали из кресел, и вдруг все разом кончилось.
   Кабина приземлилась.
   Свет погас, затем вспыхнул вновь. Несколько аварийных ламп тускло засияли на стенах.
   Я выбрался из кресла и тут же оказался на четвереньках — окружающее размазалось перед глазами, светильники расплылись мутными пятнами. Перегрузка и полет из стратосферы не прошли даром. Минут пять, охая и бормоча сквозь зубы проклятия, мы приходили в себя.
   — И что нам теперь делать? — буркнул Орминис, после того как несколько минут мы тщетно пытались открыть дверь в тамбур.
   — Эй, ребята, вы не с того конца начали, — позвала из кабины Мидара.
   Она, все еще пошатываясь, указывала на пульт, где мигала сиреневым светом клавиша.
   Дмитрий, на секунду замешкавшись, надавил клавишу, и над нашими головами зажужжали электромоторы.
   С некоторым недоумением — что за каприз конструкторов? — мы взирали на то, как на потолке медленно распахнулся треугольный люк.
   — Ну что, полезли? — залихватски рявкнул Ингольф, подпрыгивая. И через мгновение, взвыв, брякнулся вниз, растянувшись на покосившемся полу.
   С искаженным лицом он бешено тряс краснеющей рукой.
   Мы все как-то забыли, что при проходе через атмосферу внешняя оболочка кабины нагрелась до невозможности. Впрочем, мы это почувствовали — в кабине была изрядная жара, и только пережитое перенапряжение помешало нам обратить на это внимание.
   Где-то еще с полчаса мы ждали, пока броня остынет.
   Затем по очереди, встав на плечи Ингольфу, выбрались на еще потрескивающую спину нашего воздушного корабля и спрыгнули на землю. Последним выбрался скандинав, подтянувшись на одной руке — другая была перевязана дорогой косынкой нашего капитана.
   Вокруг нас был зеленый густой лес, над которым возвышались скалистые стены невысоких гор. От моря мы были довольно далеко.
   Позади нас тянулась полоса в полсотни метров из поваленных и подрезанных деревьев, ветер трепал разорванный парашют.
   Осмотревшись еще раз, Мидара вдруг рухнула на траву, блаженно раскинув руки.
   В следующие несколько секунд мы последовали ее примеру.
   Наверное, мысли у нас были примерно одинаковые.
   Все кончено, все позади… Мы живы и здоровы, не разбились, не сгорели в огне взбесившегося реактора, не попали в плен… Теперь все будет нормально…
   Так прошло где-то с полчаса, а потом Мидара как ни в чем не бывало встала и отряхнулась.
   — Василий, дай сюда свою сумку, — распорядилась она.
   Несколько оторопело я протянул ей увесистый кофр. Присев, она принялась непринужденно рыться в моих вещах.
   — Так-так-так, — насмешливо произнесла она, вытащив на свет божий книги и коробочку с диском. — И как это понимать?
   — А что такого… — начал было я.
   — Я, между прочим, могла бы разжиться чертежами лучеметов. Но ведь мне это в голову почему-то не пришло? Так я же жестокая дикарка, а ты вроде — как это у вас говорят — гуманист…
   В ее словах не было ни тени издевки — говорила она негромко и вполне серьезно. Я стоял перед ней, не зная, куда деваться от смущения еще и потому, что ей каким-то образом стали известны мои тайные мысли насчет некоторых особенностей ее поведения.
   Сложив изъятое аккуратной кучкой, она отступила шагов на пять, расстегивая кобуру.
   Дважды блеснул упомянутый ею только что лучемет, и на лужайке заплясал маленький костерок.
 
   А Мидара уже перешла ко второй части.
   Вплотную подойдя к Файтах, она некоторое время молча с неласковой улыбкой смотрела ей в глаза.
   — Должно быть, девонька, тебе очень везет. Дважды, самое меньшее, ты заслужила смерть, а все еще жива… — голосом, который заставил бы задуматься любую самую прожженную личность, наконец начала Мидара. — Жива и даже здорова. — При последних словах пальцы ее правой руки, сложившиеся вместе, остановились в паре дециметров от подвздошья девушки. Ударом сомкнутых пальцев она на моих глазах пробивала нетолстую доску. — Для начала предупреждаю: третьего случая точно не будет, даже если все мои друзья будут просить за тебя, стоя на коленях. Уж извини, я тоже жить хочу. Теперь второе. Тебя нужно было бросить на Таххаре, но раз не получилось…
   Недовольный взгляд в сторону Ингольфа.
   — Стало быть, сделаем так: первый подходящий мир — твой. Если там случайно не окажется канализации и автомобилей, тебе придется это как-то пережить. И напоследок еще: запомни, если забыла. Этот кристалл, — она слегка коснулась цепочки, — подчиняется только мне одной и украденный бесполезен. Но если я только замечу… — Ее рука вдруг обхватила тонкую шею Файтах и сдавила горло так, что лицо девушки вмиг посинело. — Ты слышишь, если я хоть один раз только замечу, что ты к нему подбираешься, или даже заподозрю… то больше не стану ничего говорить, а сразу же убью тебя. И не просто убью, — многозначительно закончила она. — А теперь, — она демонстративно повернулась задом к собеседнице и лицом к нам, — всем отдыхать. А о том, что мы будем теперь делать и как выбираться из этой дыры, завтра подумаем.

Часть шестая
КОНЕЦ И НАЧАЛО

Василий

   Сейчас мы сидим тут, одиннадцать человек — все вместе. Наша команда, которая совершила, быть может, самое длинное путешествие через бесконечные миры в истории таких путешествий. Сегодня, сейчас мы собрались в последний раз. Так решили судьба и мы сами. Наш корабль почти готов к отплытию, но на палубу поднимутся далеко не все. Для кого-то эта промежуточная остановка в пути станет его завершением.
   Четыре месяца назад бренные останки таххарского глайдера, ставшего на краткое время нашей собственностью, финишировали на берегу одного из тихоокеанских островов в безлюдном мире. Мире, оказавшимся, как выяснилось потом, ближайшим соседом того, где мы находимся сейчас. И который совсем скоро покинем — как уже говорилось, не все.
 
   Получив команду «всем отдыхать», мы забрались обратно в кабину и, оставив Рихарда на дежурстве, дружно заснули. Дольше всех проспала Мидара — почти сутки.
   А потом мы принялись думать, как нам отсюда выбраться.
   Несколько дней ушло на то, чтобы разобраться в механизмах кабины. Потом мы сумели поднять ее на аварийные гусеничные шасси, вручную подкачивая гидравлику. Затем каким-то образом ухитрились подсоединить к шасси электромотор, которым открывалась грузовая аппарель яхты.
   И вот на этом импровизированном электроходе мы поползли к морю, находившемуся в восьми километрах. Ползли с черепашьей, без преувеличения, скоростью, расчищая дорогу при помощи самодельной пилы, сооруженной из нагревательного элемента отопления кабины и пережигавшей стволы деревьев. На это ушло ровно шестнадцать дней, и в конце все без исключения сожалели, что не бросили чертову кабину и не попытались, как предлагал Ингольф, налегке отправиться к берегу и построить какое-нибудь суденышко.
   В день, когда мы выкатили наш дом на колесах на берег, сгорел распределительный электроузел, и наши надежды на имевшийся маленький водометный движитель пошли прахом.
   Какие именно слова тогда услышало небо этого мира, привести тут не рискну.
 
   Месяц ушел у нас на строительство плота, в центр которого была помещена все та же кабина, и на заготовку продовольствия — в основном сушеной рыбы. На мачты мы натянули паруса, сшитые проводами из ободранной обивки салона и кресел.
   И вот наконец настал день, когда мы смогли отплыть от этих берегов.
   Атомная батарея, обеспечивающая автономное питание кабины, давала достаточно энергии для освещения, тепла и работы самодельной опреснительной установки.
   Но, увы, ни одна из пяти навигационных систем, как выяснилось, завязанных на спутники и радиомаяки Таххара, не работала.
   Больше полутора месяцев мы добирались до ближайшего портала и еще несколько дней кружили в районе его — у нас не получалось попасть в фокус.
   Наконец нам это удалось.
   И вот, стоило нам выйти из межпространства вновь в материальный мир, как мы увидели прямо по курсу на фоне ночного неба гористый берег, над которым сияло многоцветное зарево празднично освещенного города…
   Мир, куда мы попали на этот раз, во всех отношениях был скорее исключением, нежели правилом.
   Соотношение воды и суши, а также очертания последней отличались от общеизвестных куда больше, нежели в любом другом из известных нам миров.
   Тут имелась даже вторая луна. Выглядела она в ясные ночи как неровный сероватый и тусклый диск, примерно раза в полтора больший, чем привычная нам Луна, хотя куда менее яркий.
   Если судить по древнейшим летописям, в которых сохранились обрывки легенд, уходящих в незапамятные времена, люди попали в этот мир откуда-то извне, причем сопровождалось это некоей потрясающей воображение катастрофой, возможно даже техногенного свойства.
   Впрочем, это была уж очень древняя история.
   Ныне же это был мир высокоразвитый, единый, благоустроенный и — в отличие от Таххара — благополучный.
   Таким он был уже очень давно. Даже вспыхивавшие в далеком прошлом войны в основном ограничивались сражениями между флотами.
   Уже давно пережили здешние обитатели и период экологической напряженности, связанный с перенаселением, и сопутствующую ему военную напряженность, когда кое-кому начало казаться, что лучший способ решить свои проблемы — это захватить землю более слабого соседа.
   Недостаток земли был преодолен. Частью контролем за рождаемостью, частью — развитием науки.
   Они строили целые плавучие острова, на которых разводили моллюсков. Научились разводить в океане съедобные водоросли, превращая сотни тысяч квадратных километров в подобие Саргассова моря моей Земли. Каждый клочок суши в этом мире был буквально на вес золота, поэтому города состояли из гигантских небоскребов, уступами поднимающихся к небу на сотни этажей. Каждый этаж крепился подпорками к крутому горному склону, так что все сооружение было довольно легким и строительство его не отнимало слишком много сил и средств. Признаться, здешние города были самыми удивительными, какие мне пришлось когда-нибудь видеть.
   При этом на довольно густонаселенных архипелагах находилось место и для девственных лесов, и для тихих уединенных пляжей. Меня поразило, с какой любовью население относилось к своим маленьким островам, как тщательно ухаживали за ними и трудолюбиво украшали каждый клочок земли.
   Были тут и плавучие города, формой напоминавшие гигантскую чечевицу или пирамиду. Были тут и кино и телевидение, хотя основанное на совершенно других принципах, нежели уже известное нам. Изображение записывалось хитроумным голографическим способом на искусственно выращенный кристалл, причем каждый из них мог вместить несколько сотен тысяч слоев картинок.
   Было много всяких других полезных изобретений, но они нас не особо интересовали. Куда больше нас занимала здешняя политика — ведь именно от нее зависела наша судьба здесь.
   Ничего похожего на единоличных правителей, обычных для всех известных миров, у них не было, а всеми делами заправляли коллегии, числом не меньше пяти и не больше пятнадцати человек.
   Имелся также общепланетный орган — Совет всех островов, куда входило по одному представителю от каждого из сообществ.
   Но одновременно имел место еще один орган власти, которому я, как ни старался, не мог подобрать аналогий. Название его звучало как «Совет Мудрецов», и в него никто и никого не выбирал, а формировался он словно сам собой.
   Кроме всего прочего, в его задачу входило руководить проверкой кандидатов на должности и исключение недостойных.
   И, благодаря местным либеральным порядкам, никто особого внимания не обратил на небольшую группу людей, пусть и странных, представлявшихся уроженцами некоего отдаленного островка одного из бесчисленных архипелагов приполярного океана.
   И вот, живя тут, я все чаще задумывался: а не взялись ли мы за непосильное дело?
   По мере того как я размышлял, наша затея все сильнее начинала походить на попытку компании полуслепых людей, выросших вдали от моря, пересечь океан на утлом суденышке.
   Быть может, нам суждено всю жизнь провести в странствиях. Может, мы вообще это затеяли зря? Может, блеск талисмана Древнейших просто ослепил всех нас и попытка достичь своих миров изначально обречена?
   При переходе так легко было совершить ошибку, пусть ничтожную, но способную отбросить нас очень далеко от цели. У эораттанцев был опыт, измеряемый невесть сколькими веками и наверняка оплаченный сотнями и тысячами погибших, а главное — их видение, позволяющее безошибочно находить путь в любом сплетении внепространственных дорог. У нас были только Застывшее Пламя и интуиция Мидары.
   Едва ли не хуже всего было то, что из-за нашей ангронской эпопеи мы оказались вдалеке от рассчитанных маршрутов, не имея возможности быстро вернуться на них.
   По прикидкам, нам предстоял долгий, очень долгий, кружной путь сквозь множество континуумов, который, вполне вероятно, продлится не один год.
   Приходило на ум и другое. Мы уже не раз избегали большой беды лишь чудом, причем с каждым разом неприятности становились все серьезнее и серьезнее.
   Вначале бандиты, потом тюрьма, куда попали наш капитан и ее подруга (и виселица, от которой мы их спасли в последний момент). И наконец, авария реактора на таххарской машине: случай, между прочим, редчайший — техника у них была хоть и не самая совершенная, но довольно надежная.
   Может статься, что упоминавшаяся в легендах торговцев способность изделий Древнейших каким-то образом притягивать зло к их обладателям в чем-то соответствует истине?
   Что еще нас ждет впереди, если это хотя бы отчасти правда?
   Итак, мы отдыхали, отъедались и предавались не очень веселым размышлениям.
   А потом случилось то, чего никто не ожидал, — Мидара влюбилась. И чувства ее зажгла не какая-нибудь темнокожая красотка с янтарными глазами, как можно было ожидать, а представитель противоположного пола.
   Познакомившись с ним на одном из местных праздников, куда забрела случайно, она уже через десять дней переселилась в его дом, а еще через неделю сообщила нам, что остается здесь.
   Мы сидели на лавочке перед бамбуковым бунгало, ставшим нашим временным приютом, беседовали о том о сем, и вдруг я услышал от нее слова о том, что она выходит замуж и намерена прожить свою жизнь именно здесь.
   Известие это было настолько неожиданным, что я просто не знал, как мне на эту новость реагировать. Минуты две я просто молча сидел и смотрел куда-то мимо нее, не зная, что сказать.
   Мидара истолковала мое молчание как осуждающее, а может, просто захотела объясниться — в конце концов, мы с ней были не совсем уж чужими людьми.
   Она говорила много и долго. Говорила, что ей смертельно надоело идти через миры, что она сыта по горло драками и тюрьмами, что ей скоро тридцать лет и она забыла, что такое нормальная жизнь, что нашла наконец любовь и не может от нее отказаться…
   А потом вновь замолчала и спустя время заговорила уже совсем другим тоном — доверительным и мягким:
   — Ты знаешь, у меня такое чувство… ну, что я вернулась домой, откуда ушла в детстве… Знаешь, Василий, — задумчиво продолжила она, — мне от тебя что-то скрывать смысла нет. Мужчины никогда не занимали в моей жизни много места, но я считала, что неплохо разбираюсь в искусстве любви между разными полами. Но только теперь я поняла, что значит быть женщиной. — Она с нежностью улыбнулась, прикрыв глаза. — И мне очень хочется родить ему детей. Чем больше, тем лучше. — Она опять улыбнулась, легко и радостно.
   Я не видел ее такой никогда. Видел веселой, видел злой, видел печальной, знал ее сухой и целеустремленной и даже содрогающейся в пароксизме страсти. Но теперь…
   Это уже не была прежняя Мидара Акар. Не та женщина, что на моих глазах хладнокровно оскопила пленного бандита, не та, что была готова прикончить Файтах за сказанное не к месту слово.
   Просто… обычная женщина, которой еще не исполнилось тридцати, в меру симпатичная и с хорошей фигурой. Из нее ушло то, что было неотъемлемой чертой «нашей» Мидары. Или… именно такова была наш капитан на самом деле, в глубине своей души?
   Я вдруг понял, в чем дело.
   Мидара впервые выглядела счастливым человеком. Да, как странно…
   И уже не первый раз меня посетило сомнение. Не стремлюсь ли я к изначально недостижимому?
   Пусть я даже вернусь домой — а там, может быть, уже все по-другому.
   А кроме того, измениться мог не только мой мир. Изменился я сам. Смогу ли я жить как раньше, я — повидавший и перенесший столько? Будет ли там, в моем относительно благополучном мирке, место мне нынешнему? Смогу ли я пусть и не стать таким, каким был до… но хотя бы жить прежней жизнью? Может быть, мне тоже надо подумать — пусть только подумать для начала — о поиске мира, что сможет быть мне домом?

Мидара

   Насколько я поняла, от меня никто не ожидал такого.
   Да и я сама не ожидала от себя этого.
   Я оставила свою мечту. Не предала — оставила. Сделала то, что не сделала ради Тцара и его богатств и всего, что мог дать мне его мир.
   Почему? Великая Луна и все боги!! Разве могут сказать люди, почему душа их велит делать так, а не иначе?
   Мир, который я видела в священном сне, не совсем тот, который я вижу вокруг.
   Хотя и очень похож. Но даже если бы он не был похож ни капли, меня бы это не остановило.
   Просто… Просто меня еще никто не любил, как полюбили сейчас.
   Я встретила его случайно, на одном из местных праздников в честь какого-то священного цветка.
   Суть этого праздника я не очень понимала, но он был очень важен для жителей острова, где мы остановились и где нас тепло и приветливо приняли и приютили, не требуя, кстати, платы ни за еду, ни за кров. И оставаться в стороне от общего торжества было бы в этой ситуации просто свинством.
   Вокруг горели огни — костры и факелы, — в ночи слышались звуки флейты и гитары, веселые песни, славящие жизнь, любовь и море.
   Вдруг кто-то осторожно тронул меня за руку.
   Позади меня стоял высокий молодой островитянин. Одет он был, как обычно ходили тут все, — короткие штаны, сандалии, прикрывающая плечи накидка.
   На груди висела серая жемчужина на виссоновом шнуре, а темные волосы украшала гирлянда из цветов.
   — Простите, мне показалось, вам одиноко, а в такой день большой грех оставить кого-то грустить в одиночестве и не поделиться радостью, — робко произнес он.
   Я почувствовала себя неожиданно растроганной.
   — Я недавно на вашем острове и прошу прощения за свое невежество, — как можно мягче сообщила я. — Что это за праздник?
   Он, как мне показалось, обрадовавшись такой возможности, принялся рассказывать мне легенду, с которой был связан этот праздник.
   Некогда этот остров и весь архипелаг, как гласило местное предание, был пуст и безлюден, ибо лежал вдали от морских путей и населенных земель.
   Случайно большим ураганом сюда издалека была занесена рыбачья лодка, в которой оказались четверо побратимов, связанных клятвой о дружбе.
   Их лодку разбило о скалы, и они, еле живые, спаслись чудом. В тоске бродили они по берегам благодатного острова, думая, что обречены остаться тут навсегда, состариться и умереть в одиночестве.
   Но случилось чудо: однажды утром они увидели, как волны и ветер пригнали к берегу гигантское дерево, на котором были большие нераспустившиеся цветы. И вдруг один из бутонов — самый большой — вдруг раскрылся, и оттуда вышла прекрасная девушка, посланная им духами жизни и любви. И ныне потомки тех четверых и девушки населяют эту землю.
   — А сегодня этот праздник отмечается в две тысячи сто двадцать пятый раз, — сообщил он мне под конец.
   И почему-то его рассказ заставил меня почти поверить в эту бесхитростную, но по-своему красивую и поэтичную легенду.
   Потом мы оказались среди радостно гомонящей толпы, и зазвучала быстрая радостная музыка.
   Он пригласил меня на танец. Я хотела было отказать, но вдруг почувствовала нечто такое, что подтолкнуло меня сказать «да».
   Потом мы станцевали еще раз, и еще… Били барабаны, пели струны, звенели бронзовые пластины цимбал, слышался стонущий голос местного электронного инструмента. И, чувствуя его руки на моей талии, я ощутила, что в эти минуты меняется моя судьба…
   Потом мы бродили до утра по берегу, делились впечатлениями о прошедшем празднике, купались в ночном море, вспыхивающем мириадами огоньков.
   Миала — наша старая знакомая Луна — стояла высоко в зените, проливая серебро на морскую гладь. Плана — ее младшая сестра — темно-багряным шариком висела над вершинами гор.
   Мне было очень легко — так легко не было уже очень давно.
   И было утро… Я словно только сейчас увидела, как оно может быть прекрасно!
   Сине-зеленые прозрачные волны, ровно катившиеся к далекому горизонту, разлет перистых розовых облаков в светлеющем небе, радуги, стоявшие над скалами, о которые разбивался неумолчный прибой…
   На следующую нашу встречу он принес мне платье из переливающегося шелка жемчужного оттенка, сшитое, по его словам, специально для меня одним из его родственников. Смущаясь, он сказал, что оно очень мне пойдет и что моя одежда слишком скромная для такой красивой женщины. И я, которая прежде терпеть не могла платьев, с благодарностью взяла его и на следующее свидание уже пришла в нем.
   Он не расспрашивал меня о том, кто и откуда я и что делала раньше. Для него было просто достаточно, что я есть.
   Меня по-настоящему полюбили — первый раз в жизни…
   Тцар… Нет, то было совсем другое. Он, наверное, тоже любил меня. Не знаю. То ли он хотел заиметь наследника, думая с моей помощью, что называется, улучшить породу, то ли видел во мне диковинку из другого мира, то ли просто женщину, к которой загорелся нестерпимым вожделением. Может, и любил. Как вещь, как красивую игрушку.
   Люби он меня по-настоящему — он бы не поступил со мной так, не затеял бы этот подленький шантаж. Тогда… тогда, может быть, и я поступила бы иначе…
   А этот молодой парень, моложе меня лет на шесть, а по жизни так вообще как бы не вдвое, просто любил меня. И этого оказалось достаточно.
 
   Наутро, когда он еще спал, я встала и поднялась на утес, находившийся неподалеку от нашего лесного домика. Стоя лицом к восходящему солнцу, я молча прощалась с Йоораной, с Храмом Матери, с Каурийским морем и Герайским хребтом, которых я больше никогда не увижу. Было грустно и светло. Да, пусть это действительно похоже на смерть, как говорили наши поэты. Но мне ведь не привыкать: я умирала душой и телом не один раз. И… кроме того… Зерно, брошенное в землю, не оживет, если сначала не умрет.
   И когда я объявляла своим товарищам, что остаюсь тут, не чувствовала ничего, кроме вдруг свалившейся с души тяжести. Я больше не отвечала за них, я была свободна. И принадлежала отныне только себе. И ему. Наверное, именно для этого человека предназначала меня судьба.
   Оставалось последнее — найти того, кто возьмет у меня Застывшее Пламя.

Василий

   — Вот что, — сообщила мне Мидара, явившись однажды утром. — Раз я остаюсь тут, Застывшее Пламя должен будешь забрать ты. На, возьми, — и вот уже в мою руку легла знакомая стальная цепочка со сгустком искристого медового пламени.
   — Но я… э-э… — начал было я, огорошенный новостью.
   — Не сомневайся, именно ты. Я как-никак хозяйка талисмана и кое-что понимаю в этом. Кроме тебя, способности есть еще у Инго и Ильдико. Но у тебя они самые лучшие… Должно пройти дней пять, — продолжила она как ни в чем не бывало, — прежде чем Ключ привыкнет к новому хозяину. Когда это случится, я тебя еще немного потренирую. Ладно, сейчас я отправляюсь к нашим — объясню им ситуацию…
   Она решила все, сразу и навсегда — как она это умела.
   Талисман Древнейших «привыкал» ко мне не пять, а целых восемь дней.
   И на девятый день началась обещанная тренировка.

Василий (продолжение)

   — Просто закрой глаза и представь себе это… Представь, что камень должен тебе ответить.
   Я внимательно вслушивался в слова Мидары, словно стараясь отпечатать их в памяти намертво.
   — Понял?
   Я кивнул.
   Несколько раз сжал и разжал кисть, встряхнул ею — так, случалось, делала она перед переходом, — сжал в ладони камень, закрыл глаза. И… никакого ответа.