Страница:
Блейка и его телеоператора Гарри Гринблата. Но этим делам в обед сто лет.
Чеченам сейчас не до нас. Верхи победу празднуют и выторговывают из
обосранной России полтораста миллиардов долларов контрибуции, а низы
барышничают нашими пленными. Да и не через Управление они бы до нас
добирались. К Волкову у них свой счет. И надо думать, немалый.
Значит, цель -- Назаров. Цель, судя по всему, очень важная. В таких
случаях операция может дублироваться. Одно и то же задание поручается разным
группам. Друг о друге они не знают, их действия координируются со стороны.
Если вычеркнуть из схемы виллу "Креон", все логично. Вологдин действует по
своему плану, мы -- по своему. Исходная точка одна и та же -- сейф, из
которого были вынуты бабки для него и для нас. Конечная -- тоже: Нови Двор и
пятый километр на польско-белорусской границе. Сходится.
Но ведь "Креон" -- факт. Его не вычеркнешь. Могло это быть
самодеятельностью полковника Вологдина?
Вот сучара. Прямо как Ленин. Сам умер, но дело его живет.
Могло или не могло? По идее, нет. Сделать такое без приказа --
самоубийство. Даже если у него был какой-то свой интерес в этом деле и мы
могли ему помешать. Впрочем, это смотря какой интерес. А он мог быть очень
серьезным. Более чем серьезным. Розовский прекрасно понимает, что сейчас не
те времена, чтобы человек рвал себе пуп за одну зарплату и тем более шел бы
на смертельный риск. И он наверняка создал для Вологдина стимул с
достаточным количеством нулей. Поэтому Вологдин и сказал: "Потом будет
другая жизнь".
Что ж, это было объяснение. Но оно мне не нравилось. Оно было притянуто
за уши. Я знал ответ и подогнал под него решение. Как последний двоечник. А
я не имел права быть двоечником. Это могло слишком дорого обойтись. Не
только мне.
Я еще немного погонял в мозгах эту шайбу и понял: нет. Была деталь,
которая торпедировала все мои построения: эти двадцать штук, поступившие на
мое имя в "Парадиз-банк" только после того, как в Москве узнали, что
Вологдин -- труп. А до этого там были уверены, что трупами станем мы.
Значит, приказ Вологдин все-таки получил. И приказ совершенно
однозначный: свести нас на конус. Выгоды от этого для всей операции были
несоизмеримы с затратами и со сложностью организационной схемы. Значит: у
этого приказа была самоцель? Убрать нас. Именно нас. И тут я едва не
завопил, как Боцман: "Зачем?!"
Ладно, попробуем по методу Артиста. Застольный период. С Назаровым все
более-менее ясно. Покупка патента, отказ пойти на сделку с какими-то
могущественными "ими", а дальше сюжет покатился, как вагон с сортировочной
горки: вербовка Розовского, взрыв яхты, попытка Вологдина выйти на контакт с
Назаровым, Нови Двор, Москва. Частных вопросов было, конечно, выше крыши, но
основная линия просматривалась четко.
Теперь мы. С сюжетом Назарова мы пересеклись на вилле "Креон". Какое же
основное событие нашей пьесы? Без чего не было бы ни "Креона", ни Кипра, ни
Управления по планированию специальных мероприятий в нашей жизни?
Если бы в Затопине не появился полковник Голубков.
Он бы не появился, если бы ему не позвонил полковник Дьяков и не
попросил найти мой адрес и сообщить мне, что Тимоха жив.
С Тимохой не случилось бы ничего, если бы нам не пришлось прорываться
через мост над Ак-Су.
Нам не пришлось бы прорываться через мост, если бы этот сучий
Жеребцов...
Стоп. Не тот масштаб.
Голубков не появился бы в Затопине, если бы нас не вышибли из армии.
Да, это точней.
Нас не вышибли бы из армии, если бы армия не превратилась в помойку,
где...
Суки.
Спокойней.
Нас не вышибли бы из армии, если бы мы не повязали боевиков Исы
Мадуева, которые, в свою очередь, повязали этих долбаных медиков этого
долбаного капитана Труханова.
Джигиты Исы не стали бы валандаться с медиками Труханова, а просто
перестреляли бы их к чертовой матери, если бы не следили за ними восемь дней
и не вели скрытую фото- и видеосъемку.
А вели они эту съемку потому, что команда капитана Труханова была
задействована в реализации программы "Помоги другу".
Ух ты. Куда это меня занесло?
А ведь, похоже, туда.
Да, нас не вышибли бы из армии, если бы мы не принесли снимки и
видеозапись командарму, а он не сообщил бы об этом в Москву. Ему не о чем
было бы сообщать, если бы не существовало программы "Помоги другу".
Программы, разработанной Управлением по планированию специальных
мероприятий.
Все так. И что? Как это сопрягается с виллой "Креон"?
Связь была, я это нутром чувствовал. Какая?
Но больше ничего в голову не приходило. Шайба вышла из игры и укатилась
за ворота. Команды ушли на перерыв. Счет на табло был не в нашу пользу.
Еще минут пятнадцать я покатался с боку на бок по необъятной кровати,
пободал подушки и окончательно понял, что не засну. А раз так, нечего и
валяться. Тем более что до завтрака оставалось меньше часа.
Я послонялся по номеру и включил телевизор. По "НТВ плюс" шла программа
"С добрым утром, Россия", какой-то доморощенный Бой Джордж старательно пел о
том, как он ее не любит. Придурок какой-то. Если не любишь, на кой хрен
петь?
На других каналах была одна турецкая и две греческие программы. Я
потыкал кнопки на пульте и вернулся на "НТВ". И сразу попал на информацию, в
которую сначала не въехал, зато потом...
На кадрах каких-то дымящихся обломков диктор сообщил:
-- Мы получили дополнительные сведения о вчерашнем трагическом
происшествии с военно-транспортным вертолетом в Чечне. Как сообщили нашему
корреспонденту в Федеральной службе безопасности, вертолет был сбит в трех
километрах от Грозного радиоуправляемой ракетой класса "земля -- воздух".
Находившиеся на борту командующий армией генерал-лейтенант Гришин и три
члена экипажа погибли. Адъютант командующего, подполковник Лузгин,
доставленный в госпиталь имени Бурденко, скончался во время операции.
Чеченская сторона категорически отрицает свою причастность к этому
террористическому акту...
Вот тут меня и ожгло.
Генерал-лейтенант Гришин. Наш командарм.
Его адъютант, подполковник Лузгин, которому я под горячую руку пообещал
вышибить мозги.
И которому командарм с подачи Дока приказал выяснить, сколько
человеческих органов было получено в ходе реализации программы "Помоги
другу" и сколько использовано в наших госпиталях.
Я не очень-то верю во все эти НЛО, параллельные миры и прочую
хренобень, которой пудрят людям мозги несчетно расплодившиеся экстрасенсы.
Но в существование вокруг Земли некоего информационного поля, в котором есть
все ответы на все вопросы, -- в это, пожалуй, верю. Иначе ничем не
объяснить, почему, когда на полную мощность включаешь мозги в поисках ответа
на какой-нибудь вопрос -- обязательно его находишь. Чуть раньше или чуть
позже. И чаще всего -- совсем не там, где искал. И его величество Случай
здесь ни при чем. Если случайности повторяются, это уже не случайности, а
самая настоящая закономерность.
Даже если бы диктор программы "С добрым утром, Россия" больше ничего не
сказал, с меня и этого бы хватило. Но он продолжал:
-- В штабе армии нам сообщили, что генерал-лейтенант Гришин направлялся
в Ставрополь, где у него была назначена встреча с Генеральным прокурором
России. Пресс-секретарь генпрокурора высказал предположение, что командарм
Гришин намерен был передать в Генеральную прокуратуру какие-то документы,
важность которых и предопределила, вероятно, обращение Гришина к
Генеральному прокурору, а не в военную прокуратуру. Никаких документов на
месте катастрофы не обнаружено. Следствие продолжается...
Я выключил телевизор.
Сюжет стал очевиден, как трассирующая очередь в темноте. И он был не
такой, каким я его предположил. В нем не было места частностям, вроде нашего
прорыва через мост над Ак-Су. Он состоял из смертей.
Десять боевиков во главе с полевым командиром Исой Мадуевым.
Восемь медиков команды капитана Труханова.
Генерал Жеребцов.
Командарм Гришин и его адъютант подполковник Лузгин.
Общее в этих смертях было одно: все эти люди знали о программе "Помоги
другу".
Только нас не было в этом мартирологе. Наши имена должны были появиться
в нем на вилле "Креон".
С добрым утром, Россия!..
Тенькнул звонок внутреннего телефона. Я взял трубку. Звонила Анюта.
Этот кровосос Шнеерзон заставлял ее, когда не было работы с туристами,
выполнять обязанности ночного портье.
-- Доброе утро, Сережа, -- сказала она. -- Я вас не разбудила? К вам
гость. Говорит, что он тренер вашей команды. Вы примете его у себя? Или
спуститесь в холл?
-- Пусть поднимается, -- ответил я и положил трубку.
Минуты через три раздался стук в дверь.
-- Войдите, -- сказал я.
Дверь открылась.
На пороге стоял полковник Голубков.
IV
Факс из Цюриха Назаров получил на другой день после тяжелого ночного
разговора с Розовским. Это было заключение медицинского консилиума,
подписанное главным невропатологом центра Ниерманом и иерусалимским
профессором Ави-Шаулом. Оно занимало пять страниц убористого текста, было
снабжено данными компьютерной томографии, таблицами, характеризующими
динамику активности мозговых центров, кардиограммами, многочисленными
анализами. Но все выводы уместились в одной строчке: "Перспективы ремиссии
представляются маловероятными".
Это означало, что Анна умрет.
Ни один мускул не дрогнул на крупном бледном лице Назарова. Он это и
раньше знал. Еще три года назад, когда Анна слегла, он перечитал всю
литературу, которая имела хоть малейшее отношение к этой редкой,
стопроцентно неизлечимой болезни, вызывал на консультации виднейших
невропатологов, психиатров и нейрохирургов. И понял: это была не болезнь.
Это была судьба.
Но надежда все-таки не оставляла его. Он верил не в возможности
медицины, хотя его финансирование превратило клинику Ниермана в лучший в
мире центр по исследованию рассеянного склероза и других болезней, связанных
с поражением головного мозга. Он верил в другое: Анна будет жить, пока между
ними есть незримая душевная связь, пока он сможет подпитывать ее угасающие
силы энергией своего сердца, своей воли, своей неукротимой верой в
бессмертие жизни.
Но... не было Сашки. С его смертью прервалась связь с Анной.
Когда после взрыва яхты на пятый день он пришел в сознание и понял, что
Сашки нет, -- словно бы взорвалась еще одна бомба, еще одно черное солнце,
на этот раз в его голове. Его вновь швырнула в небытие чудовищная, темная,
страшная сила.
Жизнь потеряла смысл.
Он что-то делал, что-то говорил, куда-то шел, летел, плыл. Он понимал,
что голос в телефонной трубке -- это голос профессора Ниермана, что
профессор говорит о том, что известие о спасении господина Назарова окажет
самое благоприятное воздействие на Анну, но она не может лично поговорить с
ним, так как поражение распространилось на речевые центры.
Он понимал, что рафинадная глыба каррарского мрамора на нежно-зеленом
газоне кладбища Сен-Жермен-де-Пре -- это могила его сына, там, под этим
камнем, лежит он, туда сбежал он прямо из капитанской рубки яхты "Анна",
легко поднял из кресла свое молодое сильное тело и опустил его прямо тюда,
под этот мрамор.
Он понимал, что молодые люди с телекамерами, фотоаппаратами и
диктофонами и немолодые прокуренные дамы в мини-юбках, собравшиеся в
конференц-зале парижского отеля "Уолдорф-Астория", -- это журналисты, что
они ждут от него сенсационного заявления о том, кого он считает
организатором направленного против него террористического акта, и он
спокойно, даже с легкой иронией, сказал, что вынужден их разочаровать,
сенсации не будет, что у него есть свои предположения на этот счет, но
доказательств нет никаких, поэтому он воздержится от комментариев.
Он понимал, наконец, что выплывший из утреннего тумана остров с
высокими пальмами вдоль белой полоски пляжа и теснящимися в густой зелени
корпусами отелей и небольших вилл -- это Кипр, где ему придется жить тайно.
Но понимание это было каким-то механическим, неодушевленным. Он не жил.
Он существовал. Его организм на удивление быстро справился с последствиями
тяжелейшей контузии, зажили ушибы и переломы ребер. Душа, однако, оставалась
мертвой, окаменевшей от космического мороза, который обрушился на него
сквозь дыру, проделанную взрывом бомбы.
Она оттаивала медленно, с мучительной болью, как оттаивает отмороженная
рука, и боль эта становилась все сильнее и сильнее. И в какой-то момент,
когда она стала совсем невыносимой, раздирающей сердце и мозг раскаленными
добела стальными когтями, он вдруг понял: сейчас боль кончится, потому что
он умрет.
И она кончилась. Кровавый пот на лбу опахнуло бризом, прохладным и
нежным, как руки Анны. В уши ворвался оглушительный хор цикад.
Это означало: ему дарована жизнь.
И он проклял Его, даровавшего ему эту... нужную ему, как... такую...
какую... со всеми святителями... до двенадцатого колена... распро... и во
веки веков жизнь.
Если бы воинские звания присваивались по словарному запасу, он стал бы
Главным маршалом артиллерии.
И небо не обрушилось на него, не смыла в море вздыбившаяся волна, не
испепелила молния.
Он был обречен жить.
И уже знал для чего.
"Перспективы ремиссии представляются маловероятными".
"Растение... Я вам, блядям, покажу растение!.."
Назаров аккуратно подровнял листки факса и убрал их в ящик письменного
стола. Около часа изучал развернутую сводку по нефти, подготовленную по его
приказу Розовским. Потом откинулся на спинку офисного кресла и застыл в нем,
неподвижно глядя в высокое стрельчатое окно, за которым в свете закатного
солнца покачивались литые пики кипарисов.
Он думал.
Все просто, когда все знаешь. Но всего не дано знать никогда. Поэтому
экономика -- только наполовину наука. А на вторую половину -- искусство.
Понять -- чтобы предугадать. Предугадать -- чтобы опередить. А опередить,
стать первым -- это и значило победить.
По своей сути Назаров был "хаос-пилотом" -- менеджером, принимающим
решения, вытекающие не из точных расчетов, а подсказанные интуицией. Даже
самый гениальный шахматист, способный просчитывать ситуацию на десятки ходов
вперед, не может стать крупным предпринимателем или политиком. Он исходит из
неизменности значения ферзей и слонов. А в жизни переменчиво все. Не только
в будущем и настоящем, но даже и в прошлом.
Модель мироздания, существовавшая в сознании Назарова, базировалась на
информации, которой обладали очень немногие, помогала ему очень точно
предугадывать ход событий. Но лишь в короткий романтический период
новоявленной российской демократии он делал попытки поделиться своими
выводами с другими. К нему прислушивались. Гайдар, исполнявший обязанности
председателя правительства, -- дольше. Сам Ельцин -- гораздо меньше.
Первая размолвка между ними произошла еще накануне президентских
выборов 1991 года. Назаров был резко против того, чтобы Ельцин шел на выборы
в связке с кандидатом в вице-президенты Руцким. Вместо того чтобы заигрывать
с коммунистическим электоратом, не делавшим тогда никакой погоды, нужно было
устроить показательный процесс над КПСС по типу Нюрнбергского и навсегда
выбить почву из-под ног коммунистов. Ельцин не прислушался к мнению своих
приверженцев, среди которых был и Назаров, и поплатился за это событиями
октября 1993 года, когда пришлось подгонять к Белому дому танки и
выковыривать оттуда бравого генерала.
Вторая размолвка Назарова с Ельциным была и последней. Вместо того
чтобы оставить во главе правительства Гайдара и дать ему возможность
форсировать начатые реформы, Ельцин остановил свой выбор на Черномырдине,
обладавшем, как и все крупные руководители его генерации, умением ничего не
менять, создавая при этом иллюзию серьезной деятельности.
Из политика, вознесенного на вершину власти мощной демократической
волной, Ельцин превратился в политикана. И стал неинтересен Назарову.
Больше со своими советами он ни к кому не лез, да никто их у него и не
спрашивал. Назаров иногда лишь головой качал, поражаясь тому, как всего за
каких-то четыре года Ельцин умудрился так разбазарить свой огромный
политический капитал, что даже безродный, как дворняга, никому до этого не
известный демагог Зюганов стал для него серьезнейшим соперником.
Назаров перестал интересоваться большой политикой еще и потому, что
понял: Россия вступила в тот период своего развития, когда ею управляют не
президент, не правительство и тем более не Госдума. Все решения диктовались
не государственными деятелями, а глубинными процессами, происходившими в
экономике страны. А происходил там глобальный передел собственности. В
борьбу вступили акулы молодого российского бизнеса. И понятно, что
наибольшей остроты эта борьба достигла в отраслях, дающих быстрый
экономический эффект. Лес, цветные металлы, нефть.
Назаров занимался нефтью от случая к случаю, используя ее чаще всего
для расплаты по бартерным сделкам. На изобретение долго жившего в России
техасского инженера он наткнулся случайно и сразу понял, что обладание
патентом может принести немалую прибыль. Но особого значения этому делу он
поначалу не придал и патент приобретал так -- на всякий случай.
По-иному взглянуть на него Назарова заставили, как ни странно, его
конкуренты -- люди, стремившиеся взять под контроль нефтяную промышленность.
Они не афишировали себя. Некоторых из них Назаров знал, о других
догадывался. Они занимали незаметные, не на виду, должности руководителей
холдинговых компаний, вице-президентов или даже просто консультантов банков.
Но это была очень сильная группа. У них были свои люди в правительстве, в
президентском окружении, влиятельное лобби в Госдуме. Друг другу они были
готовы горло перегрызть, но вставали плечом к плечу, когда кто-то со стороны
делал попытку влезть в нефтяной бизнес.
У Назарова не было никакого желания вступать с ними в конфронтацию.
Средоточие его основных интересов находилось в области электронной
промышленности и в ВПК -- там, где были наработки высокой технологии и
требовалось лишь финансировать их завершение, сориентировать в координатах
мирового рынка и найти устойчивые рынки сбыта.
И если бы за патент ему предложили разумную цену, он, скорее всего,
согласился бы. Но объявленная цена была в десятки раз больше разумной. Это
мгновенно насторожило Назарова. Прощупывая контрагентов, он предложил им
создать на паях компанию для производства установок и дальнейшей разработки
Самотлора. Они отказались, даже не поинтересовавшись условиями сделки. Из
чего Назаров заключил, что патент конкурентам нужен не для того, чтобы его
использовать, а совсем наоборот -- чтобы его не использовать. И чтобы его не
мог использовать никто другой.
Это понимание дало ему даже беглое ознакомление с ситуацией на нефтяном
рынке. Передел там еще не был закончен. Более девяноста процентов акций
Тюменской нефтяной компании, которой принадлежал Самотлор, находилось в
руках государства. Все шло к тому, что эти акции рано или поздно поступят на
открытый рынок. И появление Назарова с патентом и планами намного увеличить
добычу нефти на изгаженном Самотлоре могло мгновенно поднять котировку акций
на сотни пунктов. А раз взлетят акции, значит, и цена контрольного пакета
увеличится не на один десяток миллионов долларов.
И Назаров отказался продать патент. Тогда они повысили цену. Он вновь
ответил отказом.
Большой бизнес -- занятие не для чистоплюев. Назарову не раз
приходилось с помощью своих экспертов отыскивать лазейки в дырявом
российском законодательстве, чтобы уйти от людоедских налогов, взятками
продавливать свои проекты сквозь чиновничьи препоны, с помощью связей и тех
же взяток выбивать льготы для своих предприятий. Все так делали. Но в этот
раз он твердо сказал: "нет". Свои деньги на патенте он и так заработает, а
помогать кому-то скупать за бесценок остатки национального богатства России
-- перебьетесь, господа.
Но он недооценил решимости своих контрагентов. Потому что не понял
масштабности их планов. Понял лишь теперь, когда изучил подробнейший
аналитический отчет о состоянии не только российского, но и всего мирового
рынка нефти.
Речь шла не только и даже не столько о Самотлоре. В руках государства
до сих пор оставались контрольные пакеты акций практически всех нефтяных
компаний. Вся Западная Сибирь. Ямал. "Коми-нефть". Вся Восточная Сибирь.
Приморье. Татарстан. Башкирия. Удмуртия. Оренбург. Поволжье. Краснодар.
Северный Кавказ. И не было в России ни одного месторождения, которое не
заводнили бы, не изуродовали, не изнасиловали безудержным браконьерством во
имя единственной цели -- дать круглую цифру, отчитаться, прищелкнуть
каблуками: "Задание партии и правительства выполнено и перевыполнено!" А для
тех, кому адресовались эти лакейские рапорты, это означало: приток
нефтедолларов обеспечен, можно еще некоторое время спокойно жрать, пить и
нашпиговывать танками и ракетами дружественные режимы.
Да и только ли в России так было? А в Азербайджане -- не так? В
Туркмении? В Казахстане? На Украине?
Здесь пахло не десятками и сотнями миллионов долларов -- миллиардами и
даже десятками миллиардов.
И ключ от этих миллиардов был в руках у Назарова. Этим ключом был
патент.
Слишком поздно он это понял. И заплатил за ошибку страшную цену.
У него уже не было ни малейших сомнений в том, кто направлял руку
убийц. Сами убийцы его не интересовали. Они были инструментом. И только. Он
был намерен предъявить счет не исполнителям, а организаторам. Не составляло
особого труда узнать их фамилии, адреса, получить полную информацию об их
привычках, распорядке дня, ежедневных маршрутах. Не составляло труда найти
исполнителей, на это был Губерман и его служба из бывших сотрудников
"Альфы".
Назаров брал в руки оружие только во время службы в армии да иногда на
охоте, которые приходилось устраивать, чтобы в располагающей к душевной
разнеженности обстановке установить контакт с нужными для дела людьми. Но
сейчас он представил, как злобно бьется в его руках "калашников", как пули
кроят жирные, изнеженные тела его врагов и размалывают их головы.
Это было сладкое, греющее сердце видение.
Но он отогнал его от себя. Он никогда не прибегал к таким методам
конкурентной борьбы. Он был человеком жестким, иногда беспощадным, но такие
методы были глубоко противны его натуре. Отнять у человека жизнь может
только Тот, кто ему эту жизнь дал. Назаров не хотел оставить сыну страну,
где конфликты между деловыми партнерами решаются пулей или ножом. И хотя от
него самого мало что зависело, он к этому руку не приложит.
Нет, счет его будет другим. Они лишили его жизнь смысла. Он лишит
смысла их жизнь: отнимет деньги и власть, которую деньги давали. А иного
смысла и не было в их злобной звериной жизни. Он превратит их в живые трупы.
Так он и сделает.
Назаров еще раз пробежал взглядом аналитическую сводку и вышел из
комнаты. Пока он шел по коридору и спускался по лестнице, молодые
турки-охранники, дежурившие во всех углах виллы, при его приближении
вытягивались в струнку. В руках у них были девятимиллиметровые английские
пистолеты-пулеметы "бушмен", из верхних карманов курток торчали антенны
переговорных устройств.
Дверь в компьютерную оказалась незапертой. За экраном монитора сидел
Розовский с неизменной погасшей сигарой во рту. Увидев в дверях Назарова, он
ткнул в какую-то кнопку, убирая с экрана картинку, и встал.
-- Ты хочешь поработать? Садись, я потом закончу, мне не к спеху.
-- А я думал, ты уже улетел, -- заметил Назаров.
-- Ты этого хочешь? -- спросил Розовский.
Назаров безразлично пожал плечами:
-- Мне казалось, этого хочешь ты.
-- Если не возражаешь, я повременю с отъездом.
-- Рассчитываешь, что я передумаю?
-- Да. Ты разумный человек и в конце концов поймешь...
-- И не рассчитывай на это. Я никогда не был разумным человеком в твоем
понимании. А сейчас тем более не собираюсь.
Розовский хотел что-то сказать, но лишь вяло махнул рукой и молча
вышел. Пришибленный он был какой-то. Назарову даже стало жалко его.
Мелькнула мысль: вернуть его, ободрить, рассказать о том, что он задумал, --
чтобы Борис зажегся, как это всегда бывало, азартно включился в обсуждение
всех деталей.
Но дверь за Розовским уже закрылась. Да и вряд ли зажег бы его план
Назарова. Наоборот: вверг бы в панический ужас. Трусом был его старый друг.
Назаров и раньше это знал. И не раз, случалось, раздраженно ему кричал:
"Если бы я прислушивался к твоим предостережениям, мы до сих пор бревна бы
на Енисее ловили!" Но сейчас это была не просто трусость, а прямо какая-то
патология.
Что с ним? Что его могло так сломать?
Не хотелось об этом думать. Какое-то равнодушие чувствовал Назаров к
Розовскому. Кончилась их тридцатилетняя дружба? Ну, кончилась -- значит,
кончилась. Все в его жизни кончилось. Осталось только одно дело.
Назаров сел в кресло и вернул на экран программу, с которой работал
Розовский. Одного взгляда на знакомые названия фондов, холдингов, ассоциаций
и банковских структур ему было достаточно, чтобы понять, чем занимался
Розовский: высчитывал, сколько его денег вложено в дело.
Это неприятно царапнуло. Спешит. Но, в конце концов, это его деньги.
Чеченам сейчас не до нас. Верхи победу празднуют и выторговывают из
обосранной России полтораста миллиардов долларов контрибуции, а низы
барышничают нашими пленными. Да и не через Управление они бы до нас
добирались. К Волкову у них свой счет. И надо думать, немалый.
Значит, цель -- Назаров. Цель, судя по всему, очень важная. В таких
случаях операция может дублироваться. Одно и то же задание поручается разным
группам. Друг о друге они не знают, их действия координируются со стороны.
Если вычеркнуть из схемы виллу "Креон", все логично. Вологдин действует по
своему плану, мы -- по своему. Исходная точка одна и та же -- сейф, из
которого были вынуты бабки для него и для нас. Конечная -- тоже: Нови Двор и
пятый километр на польско-белорусской границе. Сходится.
Но ведь "Креон" -- факт. Его не вычеркнешь. Могло это быть
самодеятельностью полковника Вологдина?
Вот сучара. Прямо как Ленин. Сам умер, но дело его живет.
Могло или не могло? По идее, нет. Сделать такое без приказа --
самоубийство. Даже если у него был какой-то свой интерес в этом деле и мы
могли ему помешать. Впрочем, это смотря какой интерес. А он мог быть очень
серьезным. Более чем серьезным. Розовский прекрасно понимает, что сейчас не
те времена, чтобы человек рвал себе пуп за одну зарплату и тем более шел бы
на смертельный риск. И он наверняка создал для Вологдина стимул с
достаточным количеством нулей. Поэтому Вологдин и сказал: "Потом будет
другая жизнь".
Что ж, это было объяснение. Но оно мне не нравилось. Оно было притянуто
за уши. Я знал ответ и подогнал под него решение. Как последний двоечник. А
я не имел права быть двоечником. Это могло слишком дорого обойтись. Не
только мне.
Я еще немного погонял в мозгах эту шайбу и понял: нет. Была деталь,
которая торпедировала все мои построения: эти двадцать штук, поступившие на
мое имя в "Парадиз-банк" только после того, как в Москве узнали, что
Вологдин -- труп. А до этого там были уверены, что трупами станем мы.
Значит, приказ Вологдин все-таки получил. И приказ совершенно
однозначный: свести нас на конус. Выгоды от этого для всей операции были
несоизмеримы с затратами и со сложностью организационной схемы. Значит: у
этого приказа была самоцель? Убрать нас. Именно нас. И тут я едва не
завопил, как Боцман: "Зачем?!"
Ладно, попробуем по методу Артиста. Застольный период. С Назаровым все
более-менее ясно. Покупка патента, отказ пойти на сделку с какими-то
могущественными "ими", а дальше сюжет покатился, как вагон с сортировочной
горки: вербовка Розовского, взрыв яхты, попытка Вологдина выйти на контакт с
Назаровым, Нови Двор, Москва. Частных вопросов было, конечно, выше крыши, но
основная линия просматривалась четко.
Теперь мы. С сюжетом Назарова мы пересеклись на вилле "Креон". Какое же
основное событие нашей пьесы? Без чего не было бы ни "Креона", ни Кипра, ни
Управления по планированию специальных мероприятий в нашей жизни?
Если бы в Затопине не появился полковник Голубков.
Он бы не появился, если бы ему не позвонил полковник Дьяков и не
попросил найти мой адрес и сообщить мне, что Тимоха жив.
С Тимохой не случилось бы ничего, если бы нам не пришлось прорываться
через мост над Ак-Су.
Нам не пришлось бы прорываться через мост, если бы этот сучий
Жеребцов...
Стоп. Не тот масштаб.
Голубков не появился бы в Затопине, если бы нас не вышибли из армии.
Да, это точней.
Нас не вышибли бы из армии, если бы армия не превратилась в помойку,
где...
Суки.
Спокойней.
Нас не вышибли бы из армии, если бы мы не повязали боевиков Исы
Мадуева, которые, в свою очередь, повязали этих долбаных медиков этого
долбаного капитана Труханова.
Джигиты Исы не стали бы валандаться с медиками Труханова, а просто
перестреляли бы их к чертовой матери, если бы не следили за ними восемь дней
и не вели скрытую фото- и видеосъемку.
А вели они эту съемку потому, что команда капитана Труханова была
задействована в реализации программы "Помоги другу".
Ух ты. Куда это меня занесло?
А ведь, похоже, туда.
Да, нас не вышибли бы из армии, если бы мы не принесли снимки и
видеозапись командарму, а он не сообщил бы об этом в Москву. Ему не о чем
было бы сообщать, если бы не существовало программы "Помоги другу".
Программы, разработанной Управлением по планированию специальных
мероприятий.
Все так. И что? Как это сопрягается с виллой "Креон"?
Связь была, я это нутром чувствовал. Какая?
Но больше ничего в голову не приходило. Шайба вышла из игры и укатилась
за ворота. Команды ушли на перерыв. Счет на табло был не в нашу пользу.
Еще минут пятнадцать я покатался с боку на бок по необъятной кровати,
пободал подушки и окончательно понял, что не засну. А раз так, нечего и
валяться. Тем более что до завтрака оставалось меньше часа.
Я послонялся по номеру и включил телевизор. По "НТВ плюс" шла программа
"С добрым утром, Россия", какой-то доморощенный Бой Джордж старательно пел о
том, как он ее не любит. Придурок какой-то. Если не любишь, на кой хрен
петь?
На других каналах была одна турецкая и две греческие программы. Я
потыкал кнопки на пульте и вернулся на "НТВ". И сразу попал на информацию, в
которую сначала не въехал, зато потом...
На кадрах каких-то дымящихся обломков диктор сообщил:
-- Мы получили дополнительные сведения о вчерашнем трагическом
происшествии с военно-транспортным вертолетом в Чечне. Как сообщили нашему
корреспонденту в Федеральной службе безопасности, вертолет был сбит в трех
километрах от Грозного радиоуправляемой ракетой класса "земля -- воздух".
Находившиеся на борту командующий армией генерал-лейтенант Гришин и три
члена экипажа погибли. Адъютант командующего, подполковник Лузгин,
доставленный в госпиталь имени Бурденко, скончался во время операции.
Чеченская сторона категорически отрицает свою причастность к этому
террористическому акту...
Вот тут меня и ожгло.
Генерал-лейтенант Гришин. Наш командарм.
Его адъютант, подполковник Лузгин, которому я под горячую руку пообещал
вышибить мозги.
И которому командарм с подачи Дока приказал выяснить, сколько
человеческих органов было получено в ходе реализации программы "Помоги
другу" и сколько использовано в наших госпиталях.
Я не очень-то верю во все эти НЛО, параллельные миры и прочую
хренобень, которой пудрят людям мозги несчетно расплодившиеся экстрасенсы.
Но в существование вокруг Земли некоего информационного поля, в котором есть
все ответы на все вопросы, -- в это, пожалуй, верю. Иначе ничем не
объяснить, почему, когда на полную мощность включаешь мозги в поисках ответа
на какой-нибудь вопрос -- обязательно его находишь. Чуть раньше или чуть
позже. И чаще всего -- совсем не там, где искал. И его величество Случай
здесь ни при чем. Если случайности повторяются, это уже не случайности, а
самая настоящая закономерность.
Даже если бы диктор программы "С добрым утром, Россия" больше ничего не
сказал, с меня и этого бы хватило. Но он продолжал:
-- В штабе армии нам сообщили, что генерал-лейтенант Гришин направлялся
в Ставрополь, где у него была назначена встреча с Генеральным прокурором
России. Пресс-секретарь генпрокурора высказал предположение, что командарм
Гришин намерен был передать в Генеральную прокуратуру какие-то документы,
важность которых и предопределила, вероятно, обращение Гришина к
Генеральному прокурору, а не в военную прокуратуру. Никаких документов на
месте катастрофы не обнаружено. Следствие продолжается...
Я выключил телевизор.
Сюжет стал очевиден, как трассирующая очередь в темноте. И он был не
такой, каким я его предположил. В нем не было места частностям, вроде нашего
прорыва через мост над Ак-Су. Он состоял из смертей.
Десять боевиков во главе с полевым командиром Исой Мадуевым.
Восемь медиков команды капитана Труханова.
Генерал Жеребцов.
Командарм Гришин и его адъютант подполковник Лузгин.
Общее в этих смертях было одно: все эти люди знали о программе "Помоги
другу".
Только нас не было в этом мартирологе. Наши имена должны были появиться
в нем на вилле "Креон".
С добрым утром, Россия!..
Тенькнул звонок внутреннего телефона. Я взял трубку. Звонила Анюта.
Этот кровосос Шнеерзон заставлял ее, когда не было работы с туристами,
выполнять обязанности ночного портье.
-- Доброе утро, Сережа, -- сказала она. -- Я вас не разбудила? К вам
гость. Говорит, что он тренер вашей команды. Вы примете его у себя? Или
спуститесь в холл?
-- Пусть поднимается, -- ответил я и положил трубку.
Минуты через три раздался стук в дверь.
-- Войдите, -- сказал я.
Дверь открылась.
На пороге стоял полковник Голубков.
IV
Факс из Цюриха Назаров получил на другой день после тяжелого ночного
разговора с Розовским. Это было заключение медицинского консилиума,
подписанное главным невропатологом центра Ниерманом и иерусалимским
профессором Ави-Шаулом. Оно занимало пять страниц убористого текста, было
снабжено данными компьютерной томографии, таблицами, характеризующими
динамику активности мозговых центров, кардиограммами, многочисленными
анализами. Но все выводы уместились в одной строчке: "Перспективы ремиссии
представляются маловероятными".
Это означало, что Анна умрет.
Ни один мускул не дрогнул на крупном бледном лице Назарова. Он это и
раньше знал. Еще три года назад, когда Анна слегла, он перечитал всю
литературу, которая имела хоть малейшее отношение к этой редкой,
стопроцентно неизлечимой болезни, вызывал на консультации виднейших
невропатологов, психиатров и нейрохирургов. И понял: это была не болезнь.
Это была судьба.
Но надежда все-таки не оставляла его. Он верил не в возможности
медицины, хотя его финансирование превратило клинику Ниермана в лучший в
мире центр по исследованию рассеянного склероза и других болезней, связанных
с поражением головного мозга. Он верил в другое: Анна будет жить, пока между
ними есть незримая душевная связь, пока он сможет подпитывать ее угасающие
силы энергией своего сердца, своей воли, своей неукротимой верой в
бессмертие жизни.
Но... не было Сашки. С его смертью прервалась связь с Анной.
Когда после взрыва яхты на пятый день он пришел в сознание и понял, что
Сашки нет, -- словно бы взорвалась еще одна бомба, еще одно черное солнце,
на этот раз в его голове. Его вновь швырнула в небытие чудовищная, темная,
страшная сила.
Жизнь потеряла смысл.
Он что-то делал, что-то говорил, куда-то шел, летел, плыл. Он понимал,
что голос в телефонной трубке -- это голос профессора Ниермана, что
профессор говорит о том, что известие о спасении господина Назарова окажет
самое благоприятное воздействие на Анну, но она не может лично поговорить с
ним, так как поражение распространилось на речевые центры.
Он понимал, что рафинадная глыба каррарского мрамора на нежно-зеленом
газоне кладбища Сен-Жермен-де-Пре -- это могила его сына, там, под этим
камнем, лежит он, туда сбежал он прямо из капитанской рубки яхты "Анна",
легко поднял из кресла свое молодое сильное тело и опустил его прямо тюда,
под этот мрамор.
Он понимал, что молодые люди с телекамерами, фотоаппаратами и
диктофонами и немолодые прокуренные дамы в мини-юбках, собравшиеся в
конференц-зале парижского отеля "Уолдорф-Астория", -- это журналисты, что
они ждут от него сенсационного заявления о том, кого он считает
организатором направленного против него террористического акта, и он
спокойно, даже с легкой иронией, сказал, что вынужден их разочаровать,
сенсации не будет, что у него есть свои предположения на этот счет, но
доказательств нет никаких, поэтому он воздержится от комментариев.
Он понимал, наконец, что выплывший из утреннего тумана остров с
высокими пальмами вдоль белой полоски пляжа и теснящимися в густой зелени
корпусами отелей и небольших вилл -- это Кипр, где ему придется жить тайно.
Но понимание это было каким-то механическим, неодушевленным. Он не жил.
Он существовал. Его организм на удивление быстро справился с последствиями
тяжелейшей контузии, зажили ушибы и переломы ребер. Душа, однако, оставалась
мертвой, окаменевшей от космического мороза, который обрушился на него
сквозь дыру, проделанную взрывом бомбы.
Она оттаивала медленно, с мучительной болью, как оттаивает отмороженная
рука, и боль эта становилась все сильнее и сильнее. И в какой-то момент,
когда она стала совсем невыносимой, раздирающей сердце и мозг раскаленными
добела стальными когтями, он вдруг понял: сейчас боль кончится, потому что
он умрет.
И она кончилась. Кровавый пот на лбу опахнуло бризом, прохладным и
нежным, как руки Анны. В уши ворвался оглушительный хор цикад.
Это означало: ему дарована жизнь.
И он проклял Его, даровавшего ему эту... нужную ему, как... такую...
какую... со всеми святителями... до двенадцатого колена... распро... и во
веки веков жизнь.
Если бы воинские звания присваивались по словарному запасу, он стал бы
Главным маршалом артиллерии.
И небо не обрушилось на него, не смыла в море вздыбившаяся волна, не
испепелила молния.
Он был обречен жить.
И уже знал для чего.
"Перспективы ремиссии представляются маловероятными".
"Растение... Я вам, блядям, покажу растение!.."
Назаров аккуратно подровнял листки факса и убрал их в ящик письменного
стола. Около часа изучал развернутую сводку по нефти, подготовленную по его
приказу Розовским. Потом откинулся на спинку офисного кресла и застыл в нем,
неподвижно глядя в высокое стрельчатое окно, за которым в свете закатного
солнца покачивались литые пики кипарисов.
Он думал.
Все просто, когда все знаешь. Но всего не дано знать никогда. Поэтому
экономика -- только наполовину наука. А на вторую половину -- искусство.
Понять -- чтобы предугадать. Предугадать -- чтобы опередить. А опередить,
стать первым -- это и значило победить.
По своей сути Назаров был "хаос-пилотом" -- менеджером, принимающим
решения, вытекающие не из точных расчетов, а подсказанные интуицией. Даже
самый гениальный шахматист, способный просчитывать ситуацию на десятки ходов
вперед, не может стать крупным предпринимателем или политиком. Он исходит из
неизменности значения ферзей и слонов. А в жизни переменчиво все. Не только
в будущем и настоящем, но даже и в прошлом.
Модель мироздания, существовавшая в сознании Назарова, базировалась на
информации, которой обладали очень немногие, помогала ему очень точно
предугадывать ход событий. Но лишь в короткий романтический период
новоявленной российской демократии он делал попытки поделиться своими
выводами с другими. К нему прислушивались. Гайдар, исполнявший обязанности
председателя правительства, -- дольше. Сам Ельцин -- гораздо меньше.
Первая размолвка между ними произошла еще накануне президентских
выборов 1991 года. Назаров был резко против того, чтобы Ельцин шел на выборы
в связке с кандидатом в вице-президенты Руцким. Вместо того чтобы заигрывать
с коммунистическим электоратом, не делавшим тогда никакой погоды, нужно было
устроить показательный процесс над КПСС по типу Нюрнбергского и навсегда
выбить почву из-под ног коммунистов. Ельцин не прислушался к мнению своих
приверженцев, среди которых был и Назаров, и поплатился за это событиями
октября 1993 года, когда пришлось подгонять к Белому дому танки и
выковыривать оттуда бравого генерала.
Вторая размолвка Назарова с Ельциным была и последней. Вместо того
чтобы оставить во главе правительства Гайдара и дать ему возможность
форсировать начатые реформы, Ельцин остановил свой выбор на Черномырдине,
обладавшем, как и все крупные руководители его генерации, умением ничего не
менять, создавая при этом иллюзию серьезной деятельности.
Из политика, вознесенного на вершину власти мощной демократической
волной, Ельцин превратился в политикана. И стал неинтересен Назарову.
Больше со своими советами он ни к кому не лез, да никто их у него и не
спрашивал. Назаров иногда лишь головой качал, поражаясь тому, как всего за
каких-то четыре года Ельцин умудрился так разбазарить свой огромный
политический капитал, что даже безродный, как дворняга, никому до этого не
известный демагог Зюганов стал для него серьезнейшим соперником.
Назаров перестал интересоваться большой политикой еще и потому, что
понял: Россия вступила в тот период своего развития, когда ею управляют не
президент, не правительство и тем более не Госдума. Все решения диктовались
не государственными деятелями, а глубинными процессами, происходившими в
экономике страны. А происходил там глобальный передел собственности. В
борьбу вступили акулы молодого российского бизнеса. И понятно, что
наибольшей остроты эта борьба достигла в отраслях, дающих быстрый
экономический эффект. Лес, цветные металлы, нефть.
Назаров занимался нефтью от случая к случаю, используя ее чаще всего
для расплаты по бартерным сделкам. На изобретение долго жившего в России
техасского инженера он наткнулся случайно и сразу понял, что обладание
патентом может принести немалую прибыль. Но особого значения этому делу он
поначалу не придал и патент приобретал так -- на всякий случай.
По-иному взглянуть на него Назарова заставили, как ни странно, его
конкуренты -- люди, стремившиеся взять под контроль нефтяную промышленность.
Они не афишировали себя. Некоторых из них Назаров знал, о других
догадывался. Они занимали незаметные, не на виду, должности руководителей
холдинговых компаний, вице-президентов или даже просто консультантов банков.
Но это была очень сильная группа. У них были свои люди в правительстве, в
президентском окружении, влиятельное лобби в Госдуме. Друг другу они были
готовы горло перегрызть, но вставали плечом к плечу, когда кто-то со стороны
делал попытку влезть в нефтяной бизнес.
У Назарова не было никакого желания вступать с ними в конфронтацию.
Средоточие его основных интересов находилось в области электронной
промышленности и в ВПК -- там, где были наработки высокой технологии и
требовалось лишь финансировать их завершение, сориентировать в координатах
мирового рынка и найти устойчивые рынки сбыта.
И если бы за патент ему предложили разумную цену, он, скорее всего,
согласился бы. Но объявленная цена была в десятки раз больше разумной. Это
мгновенно насторожило Назарова. Прощупывая контрагентов, он предложил им
создать на паях компанию для производства установок и дальнейшей разработки
Самотлора. Они отказались, даже не поинтересовавшись условиями сделки. Из
чего Назаров заключил, что патент конкурентам нужен не для того, чтобы его
использовать, а совсем наоборот -- чтобы его не использовать. И чтобы его не
мог использовать никто другой.
Это понимание дало ему даже беглое ознакомление с ситуацией на нефтяном
рынке. Передел там еще не был закончен. Более девяноста процентов акций
Тюменской нефтяной компании, которой принадлежал Самотлор, находилось в
руках государства. Все шло к тому, что эти акции рано или поздно поступят на
открытый рынок. И появление Назарова с патентом и планами намного увеличить
добычу нефти на изгаженном Самотлоре могло мгновенно поднять котировку акций
на сотни пунктов. А раз взлетят акции, значит, и цена контрольного пакета
увеличится не на один десяток миллионов долларов.
И Назаров отказался продать патент. Тогда они повысили цену. Он вновь
ответил отказом.
Большой бизнес -- занятие не для чистоплюев. Назарову не раз
приходилось с помощью своих экспертов отыскивать лазейки в дырявом
российском законодательстве, чтобы уйти от людоедских налогов, взятками
продавливать свои проекты сквозь чиновничьи препоны, с помощью связей и тех
же взяток выбивать льготы для своих предприятий. Все так делали. Но в этот
раз он твердо сказал: "нет". Свои деньги на патенте он и так заработает, а
помогать кому-то скупать за бесценок остатки национального богатства России
-- перебьетесь, господа.
Но он недооценил решимости своих контрагентов. Потому что не понял
масштабности их планов. Понял лишь теперь, когда изучил подробнейший
аналитический отчет о состоянии не только российского, но и всего мирового
рынка нефти.
Речь шла не только и даже не столько о Самотлоре. В руках государства
до сих пор оставались контрольные пакеты акций практически всех нефтяных
компаний. Вся Западная Сибирь. Ямал. "Коми-нефть". Вся Восточная Сибирь.
Приморье. Татарстан. Башкирия. Удмуртия. Оренбург. Поволжье. Краснодар.
Северный Кавказ. И не было в России ни одного месторождения, которое не
заводнили бы, не изуродовали, не изнасиловали безудержным браконьерством во
имя единственной цели -- дать круглую цифру, отчитаться, прищелкнуть
каблуками: "Задание партии и правительства выполнено и перевыполнено!" А для
тех, кому адресовались эти лакейские рапорты, это означало: приток
нефтедолларов обеспечен, можно еще некоторое время спокойно жрать, пить и
нашпиговывать танками и ракетами дружественные режимы.
Да и только ли в России так было? А в Азербайджане -- не так? В
Туркмении? В Казахстане? На Украине?
Здесь пахло не десятками и сотнями миллионов долларов -- миллиардами и
даже десятками миллиардов.
И ключ от этих миллиардов был в руках у Назарова. Этим ключом был
патент.
Слишком поздно он это понял. И заплатил за ошибку страшную цену.
У него уже не было ни малейших сомнений в том, кто направлял руку
убийц. Сами убийцы его не интересовали. Они были инструментом. И только. Он
был намерен предъявить счет не исполнителям, а организаторам. Не составляло
особого труда узнать их фамилии, адреса, получить полную информацию об их
привычках, распорядке дня, ежедневных маршрутах. Не составляло труда найти
исполнителей, на это был Губерман и его служба из бывших сотрудников
"Альфы".
Назаров брал в руки оружие только во время службы в армии да иногда на
охоте, которые приходилось устраивать, чтобы в располагающей к душевной
разнеженности обстановке установить контакт с нужными для дела людьми. Но
сейчас он представил, как злобно бьется в его руках "калашников", как пули
кроят жирные, изнеженные тела его врагов и размалывают их головы.
Это было сладкое, греющее сердце видение.
Но он отогнал его от себя. Он никогда не прибегал к таким методам
конкурентной борьбы. Он был человеком жестким, иногда беспощадным, но такие
методы были глубоко противны его натуре. Отнять у человека жизнь может
только Тот, кто ему эту жизнь дал. Назаров не хотел оставить сыну страну,
где конфликты между деловыми партнерами решаются пулей или ножом. И хотя от
него самого мало что зависело, он к этому руку не приложит.
Нет, счет его будет другим. Они лишили его жизнь смысла. Он лишит
смысла их жизнь: отнимет деньги и власть, которую деньги давали. А иного
смысла и не было в их злобной звериной жизни. Он превратит их в живые трупы.
Так он и сделает.
Назаров еще раз пробежал взглядом аналитическую сводку и вышел из
комнаты. Пока он шел по коридору и спускался по лестнице, молодые
турки-охранники, дежурившие во всех углах виллы, при его приближении
вытягивались в струнку. В руках у них были девятимиллиметровые английские
пистолеты-пулеметы "бушмен", из верхних карманов курток торчали антенны
переговорных устройств.
Дверь в компьютерную оказалась незапертой. За экраном монитора сидел
Розовский с неизменной погасшей сигарой во рту. Увидев в дверях Назарова, он
ткнул в какую-то кнопку, убирая с экрана картинку, и встал.
-- Ты хочешь поработать? Садись, я потом закончу, мне не к спеху.
-- А я думал, ты уже улетел, -- заметил Назаров.
-- Ты этого хочешь? -- спросил Розовский.
Назаров безразлично пожал плечами:
-- Мне казалось, этого хочешь ты.
-- Если не возражаешь, я повременю с отъездом.
-- Рассчитываешь, что я передумаю?
-- Да. Ты разумный человек и в конце концов поймешь...
-- И не рассчитывай на это. Я никогда не был разумным человеком в твоем
понимании. А сейчас тем более не собираюсь.
Розовский хотел что-то сказать, но лишь вяло махнул рукой и молча
вышел. Пришибленный он был какой-то. Назарову даже стало жалко его.
Мелькнула мысль: вернуть его, ободрить, рассказать о том, что он задумал, --
чтобы Борис зажегся, как это всегда бывало, азартно включился в обсуждение
всех деталей.
Но дверь за Розовским уже закрылась. Да и вряд ли зажег бы его план
Назарова. Наоборот: вверг бы в панический ужас. Трусом был его старый друг.
Назаров и раньше это знал. И не раз, случалось, раздраженно ему кричал:
"Если бы я прислушивался к твоим предостережениям, мы до сих пор бревна бы
на Енисее ловили!" Но сейчас это была не просто трусость, а прямо какая-то
патология.
Что с ним? Что его могло так сломать?
Не хотелось об этом думать. Какое-то равнодушие чувствовал Назаров к
Розовскому. Кончилась их тридцатилетняя дружба? Ну, кончилась -- значит,
кончилась. Все в его жизни кончилось. Осталось только одно дело.
Назаров сел в кресло и вернул на экран программу, с которой работал
Розовский. Одного взгляда на знакомые названия фондов, холдингов, ассоциаций
и банковских структур ему было достаточно, чтобы понять, чем занимался
Розовский: высчитывал, сколько его денег вложено в дело.
Это неприятно царапнуло. Спешит. Но, в конце концов, это его деньги.