Левашов Виктор. Их было семеро

И он пошел вдоль вагона, останавливаясь, чтобы дать газету и получить
деньги. Он был в простеньком спортивном костюме, на голове -- синяя
кепка-бейсболка с сеткой на затылке, с длинным козырьком и надписью
"Калифорния". Газеты он держал на сгибе левой руки, так официанты держат
салфетки, а через плечо, как у автобусного кондуктора, висела небольшая
сумка, куда он складывал деньги. Маленький, щуплый. Муха и Муха. Совсем
пацан.
Когда он поравнялся со скамейкой, на которой я сидел, я хотел было
окликнуть его, но решил, что в людном вагоне это неудобно -- сразу начнут на
нас пялиться. Поэтому вышел в заднюю дверь, на ближайшей остановке пробежал
два вагона по ходу поезда и заскочил в тамбур, рассчитывая перехватить Муху
здесь.
И как-то обстановка в этом тамбуре мне сразу очень не понравилась. Я
даже не понял чем, но здесь была какая-то опасность. И исходила она от двух
качков, которые стояли, привалившись к стенке, прихлебывали пиво из банок и
время от времени поглядывали в окошко в дверях, разделяющих вагоны. Будто
кого-то ждали. В это же окошко поглядывал и я, высматривая Муху. Минуты
через три один из парней, повыше, сказал мне:
-- Поди-ка, мужик, в вагон, не маячь тут.
-- А в чем дело? -- спросил я.
-- Во козел! -- лениво проговорил второй, плотный такой коротышка. --
Сказано тебе, вали отсюда! Не понял? Нет? Объяснить?
Я мог бы, конечно, послушать их объяснения и сам им кое-что объяснить,
но не хотелось портить себе настроение. И к тому же мне любопытно было, кого
это они здесь поджидают. И зачем.
-- Все понял, -- заверил я их и вошел в вагон. Но одной из створок
дверей не дал полностью закрыться, придержал ногой, чтобы не только видеть,
но и слышать, что будет происходить в тамбуре.
Некоторое время там ничего не происходило. Качки беспрепятственно
пропустили двух торговцев каким-то расхожим товаром, двух пассажиров,
переходящих поближе к голове состава, но когда в оконце мелькнула синяя
кепка с надписью "Калифорния", побросали банки и преградили Мухе дорогу.
Его, выходит, ждали? Странно, что им могло от него понадобиться?
-- Попался, падла? -- обратился к нему высокий. -- Опять будешь дуру
гнать, что бабки принесешь завтра?
-- Обязательно, ребята! -- заверил их Муха. -- Прямо завтра с утра! Вы
где будете? На обычном месте, у расписания?
-- Гада! -- взревел коротышка. -- Ты сколько раз нам это уже говорил?
Четыре?
-- Пять, -- признался Муха. -- Но завтра, ребята, железно! Прямо с
утра!
-- Да он изгиляется над нами, сучонок!
-- Боже сохрани! -- запротестовал Муха. -- Я -- над вами? Да вы что?!
-- Больше не будет, -- проговорил высокий. Своими клешнями он разлепил
створки входных дверей и встал в проеме, спиной отжимая одну створку, а
ногой придерживая вторую. Кивнул коротышке: -- Делай!
Тот отшагнул к противоположной двери и пригнулся, изготовясь к броску.
Я придвинулся поближе к тамбуру.
-- Не суйся туда! -- предупредил меня какой-то мужик, стоявший рядом.
-- Даже не собираюсь, -- сказал я.
И я действительно не собирался. Что мне там было делать? Мне просто
любопытно было, как все это будет происходить.
Но ничего особенного не произошло.
Коротышка спиной оттолкнулся от двери и бычком ринулся на Муху с
очевидным намерением вышибить его из электрички, которая как раз летела по
какому-то мосту или виадуку. Не выпуская из руки газет, а другой придерживая
сумку с деньгами, Муха увернулся, в нырке упал на спину и словно бы
выстрелил обеими ногами в задницу коротышке, придав ему такое ускорение, что
тот сначала выбил, как кеглю, из дверного проема высокого, а следом вылетел
сам.
Двери закрылись. В электричках они, как известно, закрываются
автоматически.

Да, эти двое, похоже, уже никому ничего никогда не смогут объяснить.

Муха отряхнулся и вошел в вагон.
-- "Мир новостей"! -- объявил он. -- Самая полная и объективная
информация обо всех важнейших событиях за неделю!..
-- Дай-ка мне, парень, твою газету, -- прервал его мужик, который
остерег меня соваться в тамбур. -- Сдается мне, это правильная газета.
-- Но самой важной информации в ней нет, -- заметил я.
-- Какой? -- не оглядываясь, спросил Муха. -- он отсчитывал мужику
сдачу.
-- О том, что лейтенант Варпаховский жив.
Он повернулся. И газеты, и сдача вывалились у него из рук.
-- Нет, -- сказал он. -- Нет.
-- Да, -- сказал я. -- Да!..

VI

Оставался Трубач. Когда все собрались и мы отъехали от Казанского
вокзала, шел уже восьмой час вечера. Улицы были забиты машинами, тротуары
кишели людьми. Мы немного поспорили, куда ехать сначала -- на Старый Арбат
или на Пушкинскую площадь. Но рассудили, что Трубач сейчас, скорее всего, на
Арбате -- еще довольно светло, день хороший, на Арбате наверняка толпы
гуляющих.
Так и было. По обеим сторонам Старого Арбата теснились столики с
тысячами деревянных матрешек, художники прохаживались возле своих картин,
развешанных по заборам и просто разложенных на земле. Стояли парни с
гитарами, а то и маленькие оркестры, у Вахтанговского театра какая-то
девушка играла на скрипке. Народ слушал, глазел, освежался пивом и чем
покрепче.
Я бы тоже с удовольствием послушал и поглазел, но времени не было. Мы
прошли Старый Арбат из конца в конец, однако Трубача не обнаружили. Пришлось
ехать на Пушку. Валера приткнул "патрол" у "Макдональдса", мы спустились в
переход под Тверской. Здесь Трубача тоже не было. Не было и в вестибюле
метро. И только на повороте второго подземного перехода услышали саксофон --
его ни с каким другим инструментом не спутаешь. А потом увидели и самого
Трубача.
Он стоял у стены между двумя длинными столами-прилавками, на одном из
которых были книги, а на другом разные "Пентхаусы" и "Плейбои": громоздкий,
как шкаф, с крупной, рано начавшей лысеть головой, согнувшись над серебряным
саксофоном, -- будто свечечку защищал своим телом от ветра. Прикрыв глаза и
отбивая такт ногой в кроссовке сорок шестого размера, он играл попурри из
старых джазовых мелодий, уходя в импровизации, а затем возвращаясь к
основной теме. У ног его лежал раскрытый футляр от инструмента, куда
слушатели бросали свои "штуки" и пятисотки.
Слушателей было немного, человек пять-шесть, одни уходили, их место
занимали другие. Иногда кто-нибудь просил сыграть на заказ, он играл, а
потом вновь заводил свое. Ему было словно бы все равно, есть слушатели или
нет, платят они или не платят, он даже не видел их. Он играл для себя.
Я остановился у стола с "Плейбоями", разглядывая роскошные формы
изображенных на обложках див, но больше прислушиваясь к сакс-баритону
Трубача. Заметив это, не слишком молоденькая продавщица, кутавшая плечи в
ветровку из-за знобкой сырости, стоявшей в переходе, поинтересовалась:
-- Нравится?
-- Ничего, -- ответил я и подумал, что соло на автомате Калашникова у
него все-таки получается намного лучше.
-- Он сегодня не в ударе, -- объяснила она. -- А когда в настроении --
такая толпа собирается, проход закрывают. Но что-то последнее время нечасто
такое бывает.
Наметанным своим взглядом она поняла, что я не из тех, кто покупает ее
товар, и ей просто хотелось поговорить.
-- За место, наверное, приходится отстегивать? -- спросил я,
демонстрируя тонкое знание современной московской жизни.
Она пожала плечами:
-- А что делать?
-- А на него наезжали? -- кивнул я на Трубача.
-- Конечно, наезжали. На всех наезжают.
-- И что?
Она как-то странно усмехнулась и ответила:
-- Больше не наезжают.
Мы обступили Трубача, вдвое увеличив аудиторию его слушателей.
Воспользовавшись паузой, Док бросил в футляр пятитысячную бумажку и
попросил:
-- Маэстро, "Голубой блюз", если можно.
Трубач сначала рассеянно кивнул, потом быстро поднял голову и сразу нас
всех узнал. И тут же как будто забыл о нас. Отбил кроссовкой такта четыре и
неожиданно мощно, чисто, свободно вывел первую фразу.
Ну, примерно так, как мы палили бы в небо из своих "калашей" в
последний день чеченской войны, салютуя своей победе. Если бы этот день
наступил, если бы возможна была победа и если бы мы до нее дожили.
И пошел! И пошел! Словно бы подменили его инструмент. Или его самого.
Спешившие по переходу люди с размаху втыкались в толпу, сразу образовавшуюся
вокруг Трубача, а те, кто успел проскочить вперед, останавливались и
возвращались обратно. Купюры полетели в футляр, как хлопья апрельского
снега. Не прекращая игры, Трубач ногой закрыл крышку футляра, но деньги
продолжали сыпаться и скоро самого футляра под ними не стало видно.
Минуты через две я сказал себе: нет, с этой серебристой загогулиной он
управляется не хуже, пожалуй, чем с "калашом". А еще через минуту
поправился: лучше. Хотя, казалось бы, лучше просто не может быть. Может,
оказывается. И намного.
Продавщица "Плейбоев" протиснулась сквозь толпу и сказала мне, сияя
глазами:
-- А что я вам говорила?
На последних тактах Трубач поднялся на такую высоту, что казалось: не
хватит ему ни дыхания, на самого сердца. Но серебряный звук его саксофона
уходил все выше и выше, как сверхзвуковой истребитель с вертикальным взлетом
вонзается в чистое небо, оставляя за собой белый инверсионный след. И где-то
там, в стратосфере, во владениях уже не человека, а самого Бога, этот след
истончился и исчез.

Все.

Трубач положил саксофон на хлопья денег, перешагнул через него и обнял
нас. Всех пятерых сразу. А заодно -- случайно, наверное, -- и продавщицу
"Плейбоев". Только у него могло так получиться.
Вот теперь мы были все вместе.

Я попросил Валеру связаться с полковником Голубковым и сказать, что мы
готовы встретиться с ним через час. Ехать в Гольяново было минут тридцать
пять -- сорок, но я взял небольшую фору, чтобы до встречи с Голубковым
успеть поговорить с ребятами. Но уже у подъезда притормозил. Вдруг дошло:
эта конспиративная квартира вполне могла прослушиваться. Черт. Как я раньше
об этом не подумал!
Я постарался вспомнить, не сказал ли чего лишнего. Но, кроме фразы "Ни
одному его слову не верю!", ничего не вспомнил. Точно, прослушивалась. И
Голубков это знал, поэтому так неопределенно реагировал на мои слова.
Значит, Волков в курсе, что я о нем думаю. Да и черт с ним. Но о чем я буду
говорить с ребятами -- об этом ему знать было необязательно. Поэтому я
сказал Валере, что мы перекурим на свежем воздухе. Он кивнул и отогнал
машину в сторонку, чтобы не светиться перед подъездом, а мы расположились в
глубине двора вокруг стола, на котором местные пенсионеры забивали "козла".
Мой рассказ выслушали не перебивая. Когда я закончил, Боцман спросил:
-- Кто такой Назаров?
Я объяснил.
Артист:
-- Что с ним сделают?
Я повторил то, что сказал мне Волков.
Муха:
-- Ты в это веришь?
-- Нет. В досье есть копии материалов уголовного дела, его завела
Генеральная прокуратура. Приписки в объемах работ, расхищение
стройматериалов. Ущерб -- около шести тысяч рублей. Квалифицировано: в особо
крупных размерах. При миллионных оборотах -- в ценах тех лет -- вряд ли
размеры эти такие уж крупные. После взрыва яхты дело закрыли -- в связи со
смертью обвиняемого.
Трубач:
-- Думаешь, теперь откроют?
-- Не исключено
-- И посадят?
-- Постараются.
Док:
-- У него будут хорошие адвокаты.
-- А у них -- хорошие прокуроры.
-- Грязное дело, -- сказал Муха.
Я кивнул:
-- Да. Но они выкупили Тимоху.
-- Выходит, у нас нет выбора? -- спросил Артист.
-- Почему? Выбор всегда есть. Сам знаешь: быть иль не быть.
-- Значит, закрыли тему, -- заключил Док.
Мне было интересно, как они отреагируют на сообщение о пятидесяти
тысячах баксов, которые я выжал из Волкова за эту работу. Вяловато
отреагировали. Лишь Трубач с усмешкой сказал:
-- С этого надо было начинать!
-- Эти бабки можно заработать более простым способом, -- заметил
Боцман.
-- Каким? -- заинтересовался Муха.
-- Банк ограбить.
-- Это, конечно, намного проще, -- согласился Муха.
Вот так они и отреагировали. И я понимал почему. Эти пятьдесят тысяч
были как орден, который любят обещать генералы, ставя трудную боевую задачу.
А какой нормальный солдат думает об ордене перед боем? Между каждым из нас и
этими деньгами стояло дело, поэтому они и ощущались как некая эфемерность.
Они словно бы еще не существовали.
Подошел Валера, напомнил:
-- Время.
Мы поднялись на восьмой этаж. Валера впустил нас в квартиру, сам
остался на лестничной клетке и запер за нами дверь. Я успел предупредить
ребят о прослушке, поэтому осматривались они молча.
В комнатах никого не было, а на кухне, как и накануне, сидел тот же
молодой парень в штатском с тем же кейсом, прикованным к руке, и читал те же
"Известия". Он никак не прореагировал на наше появление, даже мельком не
глянул, и у меня создалось впечатление, что он -- часть стандартного
кухонного набора. Как газовая плита. Или как холодильник.
Минуты через три стукнула тяжелая входная дверь, и в спальне, где мы
расположились, потому что в других комнатах для шестерых было тесно,
появился полковник Голубков, а с ним -- какой-то штатский, лет пятидесяти,
довольно высокий, в хорошо сидящем на нем темном костюме, с уверенным лицом.
Он был явно той же породы, что и Волков, разве что калибром помельче.
-- Александр Николаевич, -- представил его Голубков. -- Он руководит
операцией.
"Нифонтов, -- вспомнил я. -- Генерал-майор".
Он быстрым внимательным взглядом оглядел нас. Показал на часы на моей
руке:
-- "Командирские". Сменить.
Боцману -- на его спецназовские ботинки:
-- Сменить.
Мухе -- под курткой у него была офицерская рубашка "хаки":
-- Сменить.
Еще раз окинул нас общим оценивающим взглядом и недовольно покачал
головой.
-- Туристы, значит...
-- По легенде -- да, -- подтвердил Голубков. -- Кто откуда: из Калуги,
из Москвы, из Подольска. Случайно оказались в одной группе.
-- Туристы -- допустим. А насчет случайно... Нет. Они же -- как
горошины из одного стручка. Взвод. Посмотрите внимательно.
-- Вы правы. Команда, -- согласился Голубков. -- Может, пусть так и
будет -- команда? Спортсмены, допустим. Вторая сборная Московской области.
Легкая атлетика. Или биатлон.
-- Стрельба, -- поправил Нифонтов. -- Это им ближе. Как они оказались
на Кипре?
-- В порядке поощрения. Награждены бесплатными путевками за третье
место на первенство области.
-- А почему не за первое? -- спросил я.
-- Проверяется, -- объяснил Голубков.
-- Кто дал путевки? -- уточнил Нифонтов.
-- Национальный фонд спорта. Это в их компетенции.
-- Согласен. Позаботьтесь, чтобы в фонде были их данные.
-- Будет сделано.
-- Здравствуйте, товарищи спортсмены! -- обратился к нам Нифонтов.
-- Здорово, тренер, -- ответил за всех Трубач.
Нифонтов усмехнулся и кивнул:
-- Давайте работать.

Голубков принес из кухни планшет, извлек из него три крупномасштабные
карты и десятка полтора цветных снимков и разложил их на кроватях. На
снимках был курортный городок или поселок, чем-то напоминающий Ялту, снятый
в нескольких ракурсах белый двухэтажный дом, полускрытый высокой каменной
оградой и ветвями каких-то деревьев, и два человека -- за столиком уличного
кафе, на набережной, возле ворот дома. Один -- высокий, плотный, немного
болезненного вида, с редкими русыми волосами. Другой -- на голову ниже,
круглый, с лысиной, с сигарой во рту. Оба в летних костюмах, в рубашках с
короткими рукавами. Низенький -- в шортах, из которых довольно нелепо
торчали загорелые кривоватые ноги.
-- Высокий -- это Назаров, -- объяснил Голубков. -- Тот, что с лысиной,
-- Борис Розовский, его компаньон и друг... Это -- вилла, Розовский
арендовал ее на чужое имя. Сигнализация, видеокамеры, шесть человек
вооруженной охраны -- местные секьюрити, турки.
На плане Ларнаки он показал квадратик виллы и почти рядом -- пансионат
"Три оливы". Там нам предстояло жить.
На второй карте был остров Кипр, на третьей -- выкопировка
топографического плана участка польско-белорусской границы в стороне от
трассы Белосток -- Гродно. Название поселка или городка Нови Двор было
обведено красным фломастером.
-- От Нови Двора до границы -- пять километров, -- продолжал объяснения
Голубков. -- Дорога местная, пограничного пункта нет. В двух километрах
южнее -- сосновый бор с густым подлеском, подходит прямо к границе. За
контрольно-следовой полосой -- тоже лес. Граница охраняется из рук вон
плохо. Из Нови Двора позвоните по этому телефону... -- Он написал номер,
показал всем. -- Запомнили? -- Тут же сжег бумажку в пепельнице. -- Ответит
диспетчер. Скажете только одну фразу: "Посылка готова, встречайте ночью". И
назовете точное время. Этой же ночью перейдете границу. На нашей стороне вас
встретит майор Васильев. Ровно в двух километрах к югу от дороги, не
перепутайте. Пароль и отзыв вам тоже скажет диспетчер.
Я с сомнением всмотрелся в точку этого Нови Двора.
-- Почему выбрано это место? Там же наверняка каждый новый человек на
виду.
-- Наоборот, -- возразил Голубков. -- Там сейчас огромная автомобильная
барахолка. На территории бывшего военного городка. Со всей Европы старую
рухлядь свозят. Проходной двор. Туда полк веди -- никто внимания не обратит.
-- Как мы доберемся до Нови Двора? -- спросил Док, когда полковник
закончил объяснения.
-- Ваши проблемы. С Кипра -- паром, теплоход, самолет. Можете -- через
Турцию. Или через Грецию, Болгарию и Румынию. Транзитные визы у вас будут. С
транспортом -- тоже на месте определитесь. Купите подержанный микроавтобус.
Или две легковые машины. На заключительном этапе без своего транспорта вам
не обойтись. Деньги на это предусмотрены. Машины бросите у границы.
-- Возможны и другие варианты пересечения границы, -- заметил я. --
Через Брест, Чоп. Или морем до Одессы или Новороссийска. Вполне легальные.
Особенно если нам удастся убедить Назарова добровольно уехать с нами.
-- Абсолютно исключено, -- вмешался Нифонтов. -- Могут быть попытки
перехватить объект. Оперативное наблюдение ведут наши коллеги из смежных,
так скажем, организаций. Нет гарантий, что эта информация не поступает и к
другим заинтересованным лицам. Ваша задача: доставить объект на белорусскую
сторону границы. Живым. После этого ваш контракт будет считаться полностью
выполненным.
Еще минут двадцать уточняли детали. Но в общем все было ясно. Ясно, что
ничего не ясно. Но я не стал делиться с нашими работодателями своими
соображениями.
То ли Нифонтов что-то почувствовал, то ли спросил просто так, на всякий
случай:
-- У вас есть сомнения? В частностях или в сути?
-- В частностях -- ничего, кроме сомнений. Насчет сути... -- Я пожал
плечами. -- Вы -- заказчик. А мы -- ну, как портной. Хотите двубортный
костюм -- сошьем двубортный. Однобортный -- будет однобортный. Я только одно
могу уточнить: кепочку с пуговкой?
-- Значит, вопросов нет, -- заключил Нифонтов.
Голубков уложил карты и снимки в планшет, собрал у нас паспорта и
прошел на кухню. Вернувшись, раздал увесистые пакеты в плотной оберточной
бумаге.
-- Ваш гонорар. Можете не пересчитывать -- банковская упаковка.
Мы и не стали пересчитывать. Только Боцман разорвал на одной из пачек
бандероль и начал изучать стодолларовую купюру: смотрел на свет, щупал,
разглядывал под разными углами крупный портрет Бенджамина Франклина.
-- Боишься, что фальшивка? -- удивился Голубков.
-- Знали бы вы, сколько сейчас фальшивых баксов ходит! -- ответил
Боцман. -- У моей кассирши однажды детектор забарахлил, так за один день
налетела на две сотни!.. Похоже, настоящие, -- закончив осмотр, сказал он.
-- Я передам нашим специалистам, что вы одобрили их работу, -- пообещал
Нифонтов.
-- Самолет завтра в восемнадцать тридцать, -- напомнил Голубков. --
Сбор в шестнадцать ноль-ноль в Шереметьеве-два. Получите документы, билеты,
деньги на расходы. Летите по путевкам турагентства "Эр-вояж", в Никосии вас
встретит симпатичная девушка -- их гид. Никаких записных книжек, писем,
телефонов, только паспорта и водительские удостоверения. Никаких
самостоятельных передвижений по Москве, машины для вас будут завтра в девять
утра. Место сбора водители знают. Сегодня переночуете здесь.
-- В режиме гауптвахты? -- спросил я.
-- Это просто мера предосторожности. Мы хотим быть уверенными, что
кого-нибудь из вас не потянет искать приключений. Их у вас и без того будет
достаточно.

Нифонтов и Голубков ушли. Я выглянул на кухню -- малого с кейсом тоже
уже не было. Когда я вернулся в спальню, ребята сидели на кроватях и тупо
молчали. Поговорить было о чем, но говорить было нельзя.
-- Я чувствую себя проституткой, -- заметил Муха. Повертел в руках
пакет с баксами и добавил: -- Валютной.
-- Прогресс, -- успокоил его Трубач. -- Раньше ты был просто шлюхой,
которую имели практически за бесплатно.
-- Мы теперь, выходит, наемники, -- подытожил Артист.
А Док поправил:
-- Солдаты удачи...

На следующий день в восемнадцать тридцать мы вылетели на Кипр чартерным
рейсом Москва -- Афины -- Никосия. Но до этого Боцман успел смотаться в
Калугу на выделенной для него "Волге", а я с Валерой на его "патроле" -- в
Затопино. Я понимал, что, если отдам Ольге баксы, она с ума от беспокойства
сойдет. Поэтому спрятал деньги в чулане и показал Тимохе место. Объяснил:
-- Здесь сорок пять штук моих и тридцать тысяч зеленых твоих. Не спорь,
так решили. Считай, что это твои комиссионные за наш контракт. И если что...
Понял?
-- Никаких "если что", -- ответил он. -- Понял?..
И когда джип перевалил через кювет, отделявший деревенский проулок от
грунтовки, я почему-то велел Валере свернуть к Спас-Заулку и через четверть
часа стоял один в полутемном храме.

"Это я, это я, Господи!
Имя мое -- Сергей Пастухов.
Дело мое -- воин.
Твой ли я воин, Господи? Или царя Тьмы?..

Глава четвертая
ОБЪЕКТ ВНИМАНИЯ

I

С наступлением темноты на южное побережье Кипра обрушивался звон цикад.
Из многочисленных уличных кафе и баров на набережной доносились звуки
музыки, к полуночи они слабели, а позже исчезали вовсе. Оставались лишь
цикады, редкие гудки буксиров на рейде Ларнаки и мерный шум волн, лениво
накатывавших на пустые пляжи с выпирающими из песка ноздреватыми каменными
глыбами.
В легких струях ночного бриза с жестяным шелестом терлись друг о друга
листья дубов, покачивались вершины кипарисов и ветви алеппских сосен, в
купах которых белели обнесенные террасами виллы, делающие курортные
предместья похожими на гавань, где у причалов теснятся дорогие яхты и
многопалубные пассажирские теплоходы.
А потом все поглощала ночь -- мертвая, прекрасная, страшная.

Аркадий Назаров, человек, обозначенный в оперативной разработке
Управления по планированию специальных мероприятий как объект внимания,
полулежал в белом кожаном шезлонге во дворе одной из вилл в фешенебельном
пригороде Ларнаки. Двор был надежно укрыт от внешнего мира высоким каменным
забором и плотным строем кипарисов, по всему периметру ограды постоянно
дежурила охрана -- молодые смуглые турки, специально выписанные из Анкары.
Они не говорили по-гречески и чувствовали себя в этой части острова,
населенного греко-киприотами, как во вражеском окружении.
Рядом с шезлонгом Назарова стоял низкий белый стол с квадратной
бутылкой виски "Уайтхолл" и серебряным ведерком со льдом, в метре от стола и
шезлонга за невысоким мраморным бортиком чернела вода в овальном бассейне, в
ней отражались круглые садовые фонари.

Проклятая бессонница!
Проклятая ночь!

А ведь ночь когда-то была его временем. Ночью отпускало нервное
напряжение дня, снисходило глубокое успокоение.
Привычку к ночному образу жизни Назаров приобрел еще в юности, во время
учебы на экономическом факультете МГУ. С матерью и младшей сестрой он жил в
двенадцатиметровой комнате в огромной коммунальной квартире на Тишинке, и в
сутках было всего несколько часов, когда он мог спокойно, без помех,
заниматься на общей кухне: с часу ночи, когда в квартире засыпали, и до
начала шестого утра, когда принималась греметь чайником и кастрюлями
соседка, работавшая на швейной фабрике в первую смену.
Позже, после университета и двух лет бессмысленного нищенского
прозябания в плановом отделе Минцветмета, он попал на Колыму, в
старательскую артель, мывшую золото на отработанных приисках. Летний сезон
был короткий, работали по двенадцать часов в сутки без выходных, и молодой,
крепко сбитый, высокий и сильный Аркадий Назаров уставал не от тяжелого
промывочного лотка, не от перелопачивания отвалов, а оттого, что некуда было
укрыться от беспощадного солнца долгого полярного дня. Даже в балок, где
старатели спали, сменяя друг друга на деревянных топчанах, сквозь тряпье на
оконцах проникали солнечные лучи, не давая забыть про море света и режущее
глаза сверкание наледей на обступивших прииск гольцах. И когда после первого
сезона он вернулся в Москву и вышел из самолета на ночной внуковский
аэродром, словно бы тяжелый рюкзак спал с его плеч. Груз, привычный, как
горб, о котором он даже не подозревал.
И тогда он понял, чего хочет: быть свободным, диктовать времени свой
счет. И чтобы всегда в его полном владении была ночь. Царица ночь.

А это означало: быть богатым.

Свои первые деньги Аркадий Назаров заработал на Колыме.
После трех сезонов на сберкнижке у него было около двадцати тысяч
рублей. По тем временам, когда двести рублей в месяц считались очень
приличной зарплатой, двадцать тысяч -- это было немало, с ними можно было
начать присматриваться к какому-нибудь делу. Но тут жена, отношения с