Лифанов Сергей. Приют изгоев

   Чудеса продолжались. В Империи сверхпрочный морской шелк ценился куда больше обыкновенного и стоил намного дороже золота.
   — Подвинься-ка, Волантис, — раздалось оттуда, и в пещеру вошел второй мужик, почти точная копия первого.
   Все трое уставились на сидящего голым задом на и вправду повлажневшей под ним траве Батен. «Слава Небесам, хоть не обгадился», — мелькнуло в голове, и Батен, неловко поднявшись, шагнул в сторону, на сухое.,
   Все молчали. Батену было неприятно стоять голым перед тремя хоть и странно, но все же одетыми мужчинами, и не зная, что предпринять, он неуверенно улыбнулся и произнес:
   — Добрый день.
   Тот кого назвали Мергусом, снова мрачно усмехнулся, Волантис засмеялся и поправил: «Тогда уж вечер», а безымянный его напарник — или кем он там был — сказал:
   — Для тебя, парень, день и вправду выдался добрый. Если бы мы как раз не собрались поменять мешки, захлебнулся бы ты в солдатском дерьме. Как это тебя угораздило в очко провалиться? Это ж хорошо постараться надо! И вроде и не пьян ты. Никак помог кто?
   — Помог, — ответил Батен, помрачнев.
   — Ну что ты к нему пристал, Грус, — вступился Волантис. — Вот и чай уже закипает, разливай давай. А ты, парень, не стой голышом, тут не баня. Простынешь еще, — обратился он к Батену. — Твое уж, поди, просохло. Сейчас принесу. А ты поостерегись пока что выходить, с непривычки еверзнешься еще. Тогда зачем тебя было из мешка вылавливать и говно из тебя выкачивать?
   — А и так незачем было, — пробурчал словно бы про себя Мергус.
   Но Батен услышал.
   Одежда оказалась чуть сыроватой, но Батен все равно по чувствовал себя в ней более спокойно. За чаем, как назвали то странное пойло, состоящее из незнакомых Батену трав, которым его напоили спасители, они рассказали ему, как все произошло.
   Оказалось, что Волантис и Грус были не кем иным, как простыми золотарями, собирающими вываливающееся из солдатского клозета дерьмо для удобрения им находящегося несколькими сотнями ярдов ниже поселка поморников — или таласар, как они сами себя называли. «Хоть какая-то от вас польза, кроме вреда», — беззлобно прокомментировал Волантис. Так вот, только они прибыли сегодня, чтобы поменять полный мешок дерьма на новый, как прямо на их глазах вместо очередной порции ожидаемого по желобу скатился живой человек. Что он именно живой, а не покойник, как порой бывало уже, они поняли по тому, как скользивший по дерьмяному желобу махал руками, тщетно пытаясь хоть за что-то уцепиться, и по произносимым им словам; ничего подобного Батен не мог припомнить. Когда неожиданный подарок сверху скрылся в горловине мешка, среди золотарей возникла короткая дискуссия: спасать сверзнувшегося сверху производителя удобрений — живой все-таки (пока) человек — или пусть будет, как будет: дерьмо к дерьму. В результате возобладала первая точка зрения, и уже переставшего барахтаться Батена выволокли из накопителя, провели с ним все причитающиеся процедуры, а когда он более или менее задышал, оттащили сюда, в служащую для отдыха и еды пещерку, предварительно, само собой, раздев и отмыв в небольшом проточном прудике неподалеку, чтобы не портить аппетит себе и Мергусу, который тоже остановился здесь на ночлег.
   Выслушав эту не очень приятную для себя историю, которую, перебивая и дополняя друг дружку живописными подробностями, рассказали его спасители золотари, Батен смущенно их поблагодарил.
   — Да не за что, — повел здоровенными плечами Грус и честно признался: — Вон Волантиса благодари. Я-то ведь против был, чтобы тебя вытаскивать. Ну, не то чтобы против, но… — Он махнул рукой и замолчал, а Волантис произнес усмешливо:
   — Не обращай на него внимания, парень. Видел бы ты, как он тебя откачивал, когда из тебя дерьмо фонтаном било. А вообще-то, — перевел он тему, — за что тебя свои-то так?
   Батен молча пожал плечами. Как им объяснишь, за что? Конечно, люди они в общем-то добрые, раз не оставили его тонуть в дерьме, но вряд ли смогут понять, почему краевики невзлюбили его. «Бла-ародный», — вспомнилось ему.
   — Да какие они мне свои, — проговорил он с неожиданной горечью, глядя на мерцающий огонь лампы-жаровни.
   — Вот как? — произнес Волантис. — То-то я и смотрю, на краевика ты не очень-то похож. Они все волосатые, что та росомаха, а ты вон только-только бороденкой обрастаешь, хоть и на молоденького никак не тянешь.
   Батен невольно провел рукой по действительно едва начавшей оформляться бородке и припомнил виденных им краевиков-разъезжих: огромная меховая шапка, бородища по самые глаза и меховая же бурка на плечах. Поистине росомахи.
   — Да от него за версту дворянином тащит, — подал голос молчавший все это время Мергус. — Я это сразу понял, когда он еще говном пах.
   — Угадали, — невесело улыбнулся Батен. Этот мрачный, затянутый в кожу странный человек — мужиком у Батена его назвать язык не повернулся бы, — не обращающий, казалось, ни на кого внимания, притягивал внимание Батена с того момента, как только появился. Слушая рассказ золотарей, потягивая непривычный чай, Батен все время косился на него, а тот возился со своими тюками, что-то в них перебирал, перекладывал, словно готовился в дальний путь. Так оно, наверное, и было. Но вот, однако, все-то он подмечал и прислушивался ко всему. — Меня зовут Батен Кайтос из Шеата, и я дворянин до девятого колена.
   — Вот те раз! — всплеснул руками Волантис. — Ты смотри, Грус, кого нам из дерьма удалось выловить! Аж ведь до девятого колена!
   — А как же это ты тогда там оказался? — с интересом спросил Грус, показывая пальцем в потолок. — Ты же из солдатского нужника к нам вывалился. Да и одет ты как простой солдат.
   — Если не хуже того, — вновь вставил слово Мергус. Видно, и ему при всем напускном безразличии хотелось бы узнать, откуда берутся выпадающие из солдатских нужников дворяне.
   — Я его чистил, — просто ответил Батен.
   Он привычно ожидал насмешек или чего-то похожего, но их не последовало, и Батен спокойно рассказал свою историю. Ни к кому конкретно он не обращался, просто смотрел на ровно горящее пламя под жаровней и говорил. А его слушали; краем глаза Батен даже уловил, что Мергус где-то в середине его рассказа тоже прервал — а может, просто закончил — свои сборы и присоединился к золотарям.
   Батен привык подшучивать над своим «глубинным дворянством до девятого колена» вообще и над своим «родовым гнездом», Шеатом, в частности. Да, когда-то — если верить семейным легендам — род Кайтосов восходил едва ли не к самим истокам Третьей Империи. Первый Кайтос был простым солдатом в армии самого легендарного Железного Маршала Тотса, будущего родоначальника династии Джанахов, и был удостоен дворянства и удела за особые заслуги. Тут легенды варьировались в довольно широком диапазоне, но судя по тому, что дворянство было мелкопоместным и даже без титула, то либо заслуги сии были не так чтоб велики, либо милость государя не щедра. Он и основал род небогатых, но гордых дворян-воинов Кайтосов из Шеата, участвовавших во всех без исключения кампаниях своего соверена и его наследников1 не столько по долгу вассала, сколько по зову сердца.
   Может быть, так оно и было когда-то, но в иные времена. Нынче же от былого мало что осталось.
   Прибыли с Шеата только и было, что громкое дворянское имя — все же остальное Кайтосам уже давно приходилось добывать службой Императорам, и зов сердца не имел к тому никакого отношения. Иногда Шеат начинал приносить доход: подновлялся дом — замком его можно было считать только номинально — и оживлялась усадьба. Но длилось это обычно недолго. Потому что подрастало очередное поколение Кайтосов — и мальчиков надо было снаряжать и отправлять в юнкерское училище, а девочки становились невестами — и им требовалось достойное приданое…
   Батен хорошо помнил отчаяние, которое охватило его, когда он, старший в семье, стал перед необходимостью собирать приданое для двух своих сестер и одновременно ломать голову над тем, где достать денег на необходимое улану снаряжение. Кое-какое оружие у него было — дедовское еще да отцовское; были шелковые легинсы и рубаха — да использовать их можно было разве что в качестве нижнего белья. А вот денег на достойное верхнее платье и мундир у него не было, и на хорошего коня не было; даже на сапоги — и то не набиралось. Не говоря про приданое. Тогда он, поступясь гордостью и принципами, написал слезные письма всем более или менее состоятельным родственникам, разорил Шеат вчистую, продав весь скот и оставшийся десяток стволов корабельного леса, заложил парадную саблю прадеда, разделил вырученные деньги пополам и устроил сестрам свадьбы не хуже, чем у людей. А потом оседлал старую кобылу и поехал по родичам просить в долг. Немного дал двоюродный дядька, немного пришлось взять у ростовщика; долго и стыдно торговался за каждый грош с портным, сапожником и барышником — но в полку он выглядел вполне пристойно, хотя и без щегольства.
   Весь первый год службы он все больше и больше увязал в долгах, перезанимая у одних, чтобы расплатиться с другими. Но тут, на счастье, во время первого же своего похода на мятежный, как всегда, Север он взял в плен самого князя Галови. Случай, шальная удача — но наградных денег хватило, чтобы сраву рассчитаться с половиной всех долгов; со второй половиной он рассчитывался еще четыре года. Потом понемногу привел в порядок Шеат, и только тогда решился жениться.
   О женитьбе он подумывал и до этого: выгодная женитьба могла поправить многие, если не все, его дела. Но богатые невесты — для богатых женихов, а он таковым не был. Жениться ради денег, как нередко поступали иные счастливчики, Батен не желал. Мешало то ли непонятное ему самому чувство какой-то брезгливости, то ли действительно врожденное благородство. Да и с Альри-шей он был тогда уже знаком больше года. Она была ему ровней, небогата, но хороша собой. Батен честно любил ее, видел, что она отвечает ему взаимностью, и едва дела пришли в относительное равновесие — сделал предложение, которое было благосклонно принято.
   Кто знает, может быть, в конце концов и удалось бы как-то наладить жизнь и хоть немного разбогатеть — все к тому и шло: в полку Батен был на хорошем счету, долги были уплачены, и Шеат начал приносить нормальную прибыль… Но тут на его пути встал этот блестящий фанфарон, местный сердцеед и хлыщ алебардист, которому взбрело в голову прилюдно, прямо на городском балу, нацепить Альрише — против ее воли! на глазах у мужа! — на ручку ту несчастную золотую браслетку. Что оставалось делать Батену? Случись это не так публично, он попытался бы отстоять свою честь при посредничестве командира полка, укрыл бы Альришу на время подальше от глаз, у каких-нибудь родственников, алебардиста пристыдили бы на суде офицерской чести, он принес бы извинения — и все кончилось бы мировой, а потом позабылось, как забываются сотни и сотни подобных недоразумений. Но… Но оскорбление было нанесено в присутствии доброй сотни человек, демонстративно, и Батен был просто вынужден тут же, на балу, столь же публично вызвать наглеца и потребовать сатисфакции. Поступок Батена сам по себе уже шел против всех писаных уставов и законов. По неписаным же все бы как-то утряслось, будь нахал-алебардист по крайней мере таким же, как Батен, поручиком — однако он был подполковником, к тому же подполковником алебардистов — личной гвардии Императора, что формально еще более усугубляло вину Батена. Вдобавок ко всему этот хлыщ происходил из более знатной и влиятельной семьи — иначе как бы он стал подполковником, будучи на два года моложе Батена? — и семья приняла все меры, чтобы дерзкий поручик, посмевший задеть их отпрыска, получил полной мерой, то есть не просто был разжалован в солдаты и исключен из полка, но и сослан как можно дальше.
   Так Батен и оказался на Краю Земли.
   А теперь — и за Краем.
   Пока Батен рассказывал, золотари и Мергус потихонечку приготовили на импровизированном столе вокруг лампы что-то вроде ужина: несколько больших лепешек, по одной на каждого, включая Батена, в которые что-то было завернуто, и куски чего-то похожего на мясо, обвалянное в сухарях.
   — Да, парень, — задумчиво произнес Грус. — Несладко тебе пришлось. Из офицеров — да сразу чистить нужники. Прямо скажем — не повезло.
   — Это как сказать, — поднял палец Волантис. — Пришлых, да к тому же из бывшего начальства, никто, не любит. И нигде. Кто же упустит возможность всласть поизмываться над бывшим дворянином, хотя бы и лично ему ничего не сделавшим. Я бы, к примеру, не удержался, — признался он с подкупающей откровенностью. — Кое-кого и убить бы мог.
   — А его считай что и убили, — заметил Грус меланхолично, жуя лепешку. — Да ты ешь, ешь, парень, — обратился он к пригорюнившемуся от невеселых мыслей и воспоминаний Батену.
   Тот рассеянно кивнул и взял протянутую ему лепешку. Есть хотелось до коликов в желудке. Он откусил от края и почувствовал острый, ни с чем не сравнимый вкус, который испытывал всего два-три раза за всю свою жизнь. От неожиданности он чуть не поперхнулся. Не веря ощущениям, он поднял к глазам лепешку. Из надкуса, жирно поблескивая в колеблющемся свете лампы, выглядывали гроздья черных, чуть мутноватых жемчужин.
   — Это… это что — рыбьи яйца? — только и смог выдавить из себя пораженный Батен.
   На несколько мгновений в пещере воцарилась просто-таки гробовая тишина, нарушаемая лишь шелестением ветерка снаружи. А затем ее взорвал шквал дружного, ничем не сдерживаемого хохота трех здоровых мужских глоток.
   Это был даже не хохот — нечто большее. Здоровенный Волантис, согнувшись в три погибели, уткнулся лицом в собственные колени и колотил себя ручищами по бритому черепу; из-под его тела доносились ни с чем не сравнимые периодически повторяющиеся взрыкивания — так, наверное, мог икать медведь. У Груса изо рта при первом приступе смеха вылетел изрядный кусок непрожеванной лепешки и, пролетев несколько ярдов, плюхнулся перед сидевшим в своем углу страшным Тхором; сам же Грус мелко содрогался всем телом и ржал так, что под невысокими сводами пещерки родилось неожиданное эхо и испуганно заметалось под тесными сводами. Мергус смеялся от всей души, запрокинув голову и прикрыв лицо растопыренной пятерней; его торчащий вверх кадык непрестанно судорожно двигался. Смеялся даже все это время не подававший признаков жизни из-под своего кожистого шалашика Тхор; он, видимо, дремал там, укрывшись крыльями, и потревоженный незнакомыми звуками спросонья растопырился, готовясь к отражению неведомой опасности, но не обнаружив таковой, присоединился к общему веселью, негромко и низко поухивая и не забывая при этом подгребать к себе извергнутый Грусом кусок лепешки.
   Батен смотрел на них и ничего не понимал. Неужели его простой вопрос вызвал эту вакханалию веселья? Ну да, конечно, для них рыбьи яйца не могли быть таким уж деликатесом — это естественно: они ведь поморники, и рыба во всех проявлениях для них была пищей обыкновенной. Тогда как в Империи она стоила приличные деньги и позволить себе те же рыбьи яйца мог далеко не каждый и далеко не каждый день. Что же тут смешного, если он был удивлен, обнаружив столь редкий деликатес в будничном ужине простых золотарей? Не заржал же он, увидав золотарей в шелках! Хотя смех вышел бы горьким: у вас золотари в шелках, а у меня рваные поддевки от деда…
   — Ну ты и насмешил, парень, — отсмеявшись, сквозь не унимающуюся медвежью икоту, проговорил наконец Волантис. — Рыбьи, понимаешь, яйца. Сколько лет живу и на взморье сколько был, а рыб с яйцами ни разу не видывал.
   — Это они так икру называют, — весело пояснил Грус. — Я от торгашей слышал. Вроде как рыбы яйца откладывают, на манер птиц или там драконов. — И он опять засмеялся, на сей раз просто, без эха.
   — А между прочим, они не так уж и не правы, — серьезно сказал Мергус. — Яйцами, если уж на то пошло, икра, по сути, и является. Все то же самое: оболочка, зародыш, питательная среда. Любой зародыш — яйцо. Даже говорят так: «аб ово» — «из яйца», значит.
   — Это по-каковски? — полюбопытствовал Грус.
   — А кто его знает, — пожал плечами Мергус. — Это я от Аркнастра слышал.
   — А-а-а, — протянул Грус и замолчал.
   — Эй, кто там помянул Аркнастра к ночи? — прикрикнул на них Волантис. — Посмеялись, и будя. Спать уж пора, а мы еще не поужинали.
   Доужинывали в молчании. Батен старался есть скромно. Хотя лепешку с деликатесной «икрой» он умял с огромным аппетитом, но от добавки, предложенной Грусом, все же отказался. Зато с удовольствием съел несколько кусков похожей на мясо пропеченной в овощах рыбы. Вкус ее был необычен, но прян и вызывал желание есть еще и еще.
   Сразу после ужина, остатки которого употребил Тхор, Мергус стал укладываться спать, а золотари вышли подышать свежим воздухом. Батен вышел следом за ними.
   За порогом пещерки оказалась узкая, не шире полуярда площадка-карниз, незаметно переходящая в наклонную тропинку. Вверх и вниз вдоль карниза стены в камень были вбиты металлические колышки с кольцами, сквозь которые была протянута тонкая бечевка. Концы ее уходили в обе стороны и исчезали в сгустившемся полумраке. Батен решил, что это страховочный леер, служивший, чтобы проходящие по тропе не свалились в пропасть, которая на его счастье лишь угадывалась внизу, но видна не была. Батена так и тянуло заглянуть туда, за край площадки, но он не рискнул. Зато оба золотаря преспокойно уселись на край, свесив ноги во тьму, и покуривали, ведя неспешный разговор о своем. Батен почти не прислушивался к нему. Несмотря на свежий ветерок и то, что он таки просто насмерть вцепился в скользкие перильца-леера, его едва не подташнивало и покачивало, словно на лодке.
   — Что, страшновато с непривычки? — обернувшись к нему, сказал Грус.
   — Да нет, ничего, — выдавил из себя Батен.
   — Ты, парень, не стесняйся, держись покрепче за землю, — ободрил его Грус.
   А Волантис прибавил:
   — Не бери с нас пример. Нам можно, а тебе еще нельзя.
   — Вы думаете, что я должен начинать привыкать? — спросил Батен, уловив интонацию золотаря.
   — А ты как полагаешь? — вопросом на вопрос ответил тот. — Не собираешься же ты возвращаться наверх? Нет, милый, ничего не выйдет. Туда, — он потыкал трубкой тьму у себя над головой, — тебе больше пути нет. Ты, парень, теперь такой же рыбоед, как и мы. Так что, хочешь — не хочешь, а привыкать придется.
   «А в самом деле, что мне там, наверху? — подумал Батен с горечью. — Что связывает меня с Империей?»
   Дом? Так он туда никогда не попадет из своей ссылки; есть, конечно, надежда, но слишком слабая, что будет когда-нибудь амнистия или его помилуют за какие-нибудь заслуги. Но скорее всего прибыть в родной Шеат ему предстоит лет эдак через тридцать в деревянном мундире без знаков различия; если просто не закопают где-нибудь тут же. Жены у него тоже, можно сказать, нет — или скоро не будет. Детей, слава Небесам, тоже… А все остальные прочие — родня, сослуживцы, знакомцы — просто не в счет… Так что? Долг и долги? Но с долгами он рассчитался, а свой главный долг исполнял честно и достойно, так что тут ему стыдиться было нечего.
   Вот и получается, что куда ни кинь — ничего его с прежней жизнью не связывает.
   Значит, надо начинать новую. Но как?
   — Наверное, вы правы, — произнес наконец Батен. — Но как мне это сделать?
   — Вот это, парень, другой разговор, — одобрительно сказал Волантис. Он ловко поднялся на ноги, хрустко потянулся могучим телом и, выбив трубку о вбитый в стену колышек, сунул ее и кисет куда-то под свою белую рубаху. — Это-то мы завтра с утречка и обсудим. А сейчас — спать, всем спать!
 
   Утром Батен обнаружил, что они остались в пещере одни. Мергус исчез ночью вместе со своим крылатым спутником, Тхором, и одним из тюков. Грус сонно объяснил, что разведчик затемно снялся с места и ушел на Стену по своим, никому не ведомым делам. Кромники, объяснил он, никому особенно не объясняют, где они пропадают. Просто собираются и уходят неведомо куда, а потом появляются — и делают заявки: там-то и там-то найден, скажем, уголь, или рудная жила, или еще что. И если Гильдия, которой это касается, заинтересуется, то кромник продает карты района или ведет туда экспедицию гильдеров. За соответствующую, само собой, оплату. И вообще, люди они странные, но интересные.
   Умылись в том самом озерце, где вчера золотари отмывали бесчувственного Батена и стирали его одежду. Располагалось оно выше по тропе, и Батен шел к нему, держась за леер и глядя только в стену; возвращался — таким же образом, и только в пещере почувствовал себя спокойно.
   За завтраком разговор пошел о дальнейшей судьбе Батена. Мужики-золотари оказались людьми душевными. Батен даже не ожидал такого участия от людей низкого положения. Особенно после вчерашнего нелестного замечания Волантиса.
   Впрочем, если вдуматься, Батен сейчас по своему положению был гораздо ниже своих спасителей: без роду, без звания, один в незнакомой, чужой стране, ни обычаев, ни законов которой он не знает; без покровителей, без денег и какой-либо возможности их заработать… Кому здесь нужен был бывший уланский поручик, никогда и ничему, кроме военного дела, не обучавшийся? Может, здесь нужны хотя бы солдаты-наемники?
   Волантис на его вопрос неопределенно хмыкнул, а Грус покачал головой:
   — Войск у нас нет. По договору с вами нам запрещено иметь армию. Полиция есть — на всякий случай, но тебе туда не попасть.
   — Что да, то точно, — подтвердил Волантис. — К тому же уланы нам совсем уж ни к чему — коней у нас и вовсе нет.
   — Куда же мне идти? — спросил Батен. — На что жить?
   — Да, даром кормить тебя никто не будет, — кивнул Волан-тис. — Делать ты ни черта не умеешь. Так что одна тебе дорога, парень — ушки идти теребить.
   — А что, — оживился Грус. — Я, помню, пацаном когда еще был, штаны прожег. Так папаня меня тогда приставу сдал, а тот — на ушки. Суров был старик, сейчас уже не тот. — Он вздохнул, но тут же снова оживился: — Так вот, я там на целый год и пропал. А зачем? С ушной печатью на Отмелях до следующих ушек в любой корчме бесплатно накормят, напоят и спать уложат. Вот я и кормился без папашиного пригляда — гуляй не хочу! Пристав, правда, в школу заставлял ходить, спасибо ему… Хорошее было время! Я уж на второй сезон было намылился, да папаня меня нашел, выловил и к делу пристроил.
   — Дерьмо собирать? — не удержавшись, усмехнулся Батен. Он тут же пожалел о сказанном, но Грус совсем не собирался обижаться.
   — Папаня мой, к слову сказать, первый огородник на весь Талас тогда был. А удобрения всякому огороду нужны. Воняет — это верно. Зато на Стену с Отмелей таскать ничего не надо и птичьи базары разорять — само сверху падает. Куда дешевле…
   — Так слушай, что я говорю, — перебил напарника по дерьму Волантис. — Потеребишь ушки — до следующей страды, считай, сносная кормежка и ночлег тебе обеспечены. А за это время оглядишься, освоишься, найдешь дело по себе, ремеслу какому-нибудь обучишься. А нет — еще на один сезон останешься. На Таласе от голода еще никто не помирал. Голова-руки есть — выживешь.
   Выбора особого у Батена не было, приходилось верить золотарям на слово.
   На том и порешили.
   Грус и Волантис, правда, не спешили сбыть Батена с рук, и ему пришлось весь этот и половину следующего дня помогать, как мог, золотарям: таскал тяжеленные кожаные мешки-бурдюки с удобрением, подогревал на лампе-жаровне немудреную еду, в общем, старался быть хоть чем-то полезным. И терпеливо ждал, когда у них найдется время заняться его судьбой.
   Время настало к обеду следующего дня. Они с Грусом, перенеся к транспортному желобу очередной бурдюк дерьма, только вернулись в пещерку, когда появился отлучавшийся куда-то Волантис и сразу подошел к Батену и спросил:
   — Наверх что-нибудь передать хочешь? Есть возможность.
   — Наверх? — удивился Батен.
   — Да, — кивнул Волантис. — Есть там один парень. Он скоро с Края уезжает, может твою весточку кому скажешь передать. Так будешь писать?
   Батен было обрадовался, но, подумав, решил, что не стоит. Умер так умер. И нечего тревожить ненужных воспоминаний. Он покачал головой:
   — Нет. Что с Края упало, то пропало.
   — Как знаешь, — не стал настаивать золотарь.
   За обедом Батен стал обдумывать этот случай. Значит, золотари — по крайней мере один из них — не так просто золотари, раз у них имеется связь с верхом. Впрочем, об этом можно было бы и догадаться: мелкая контрабанда, взаимовыгодный обмен и прочие невинные проделки — без этого не обходится ни одна пограничная область Империи. Такова жизнь. Но то, что у Волантиса имеется связь с глубинными районами, настораживало. «И что это за парень такой, на днях уезжающий с Края? — подумал Батен. — Уж не тот ли, что подходил к нему накануне его попадания в очко. Как бишь его звали… Меркан?.. Мерман?.. Аламак — это точно». Батен даже собрался было спросить у Волантиса. Но по здравом размышлении решил не делать этого и вообще держать с золотарями ухо востро. Так, на всякий случай. Слишком уж интересной могла оказаться тогда цепочка совпадений, приведших его к этой пещерке. Одно не понятно было Ба-тену: на что мог кому-то понадобиться простой уланский поручик, чтобы городить из-за него такой огород? Поэтому Батен попросту выбросил эту мысль из головы. Тем более, что обстоятельства тому благоприятствовали.