Лифанов Сергей. Приют изгоев

   Линкиса кто-то дернул за ниточки, и он пожал костлявыми плечами.
   — Ну, прежде всего граф от имени Князя-Сенешаля выразил удовлетворение нашей победой над колдуном из Ар-и-Дифа. Правда, он пребывал в убеждении, что колдуном является князь Абраксас Ахеа. Я как мог разубедил его в этом.
   — Он был удивлен? — предположила княгиня.
   — До некоторой степени. Затем, почти без перехода, граф начал говорить о том, что новое оружие, продемонстрированное в деле столь блестящим образом, неплохо бы распространить по всей Империи, дабы внешние враги… Ну и так далее. Как честные вассалы Имперской короны, мы должны поделиться с сюзереном чертежами наших ракетных установок.
   — Вот как, — проговорила княгиня, будто отмечая в уме галочкой очередной пункт в давно составленном расписании.
   — Я ему напомнил известные слова, сказанные Джанахом Третьим в ответ на вопрос князя Серпента, чем же таласарам защищать себя, если им отказывают в праве покупать металлы, — проговорил Линкис: — «Империю не интересует, какое оружие будут делать себе рыбоеды!»
   — Теперь заинтересовало, — с мрачным удовлетворением сказала княгиня.
   — Графа так интересовали эти чертежи, что он начал выкручиваться: нельзя, мол, подходить к сегодняшнему дню с мерками древних времен.
   — Можно подумать, что за прошедшее с тех пор время их отношение к Таласу изменилось.
   — Было приятно посмотреть, как он унижается, — заметил Линкис. — Признаюсь, давно я не испытывал такого удовольствия.
   — Но как же все-таки насчет чертежей?
   — Да зачем им эти чертежи? — беспечно повел рукой с бокалом Линкис. — Да и металл они нам по-прежнему не собираются продавать. И что чертежи? Имперцы все равно не сумеют ими воспользоваться. У нас все рассчитано на наши материалы, а им для того, чтобы научиться делать приличную слоенку, лет пятьдесят потребуется.
   — На слоенке свет клином не сошелся, — промолвила княгиня. Линкис махнул рукой.
   — Да передал бы я им эти чертежи, — сказал он легко. — В самом-то деле они не представляют такой важности, как имперцы об этом думают. Но должен же я показать, что наши ракеты — это не просто нашпигованные взрывчаткой трубки из слоенки. Они там слишком увлечены магией. — Линкис усмехнулся. — Вечно им мерещится всякая чертовщина в самых простых вещах.
   — В чем-то они правы, — проговорила княгиня. — Наши друзья-островитяне наводили ракеты именно с помощью магии.
   — Эти гордецы наверху и это за магию не считают, — отмахнулся Линкис. — Если это настоящая магия, то должен быть рецепт, записанный потаенным шрифтом на старинном пергаменте. И, по их мнению, этот рецепт должен быть приложен к чертежам.
   — Ну, значит, они не получат чертежи, — с философским спокойствием сказала княгиня.
   — В конце концов мне удалось втолковать это графу, — заявил Линкис. — Правда, мне пришлось использовать несколько иные аргументы. Забавно, однако он не очень настаивал: кажется, и в самом деле полагал, что наши ракеты не будут работать без таинственных магических манускриптов.
   — И что же граф?
   — Он сказал, что в таком случае видит единственный способ сохранить безопасность столицы и Князя-Сенешаля: требовать у нас заложников.
   Княгиня пожала плечами.
   — Этого следовало ожидать, — сказала она. — Кого же они собираются требовать в качестве заложников? Кого-то из нобилей? Линкис сделал паузу, наливая себе вина.
   — Они требуют, чтобы мы снова прислали в Империю княжну Сухейль.
   Княгиня не удивилась, однако помолчала, прежде чем спросить:
   — Надеюсь, вы сказали графу, что мы не имеем представления, где находится княжна.
   — Я даже поклялся в этом пред лицом графа. Граф, однако, предъявил мне некоторые бумаги. — Он потянулся к папке, которую принес с собой, и ловко извлек из нее несколько страниц, исписанных четким писарским почерком. — Это протокол допроса подпоручика Энзиса.
   Княгиня приподняла брови, не вполне понимая.
   — Тайна, известная троим, уже не тайна, — пояснил Линкис. — Княжне помогали спуститься в Талас двое краевиков. Одним из них и был подпоручик Энзис.
   — И он проговорился, — со злобной усмешкой, похожей на гримасу отвращения, сказала княгиня.
   — Судя по датам на документах, эти сведения дошли до им-перцев только в последние месяцы.
   — Но почему именно Сухейль?
   Княгиня, в сущности, не задавала вопроса, но Линкис тем не менее ответил:
   — Они желают получить от нее сведения о Наследнике. Без ее показаний о его смерти Князь-Сенешаль не имеет права провозгласить себя Императором.
   — Ну что ж, придется разыскать Эйли, — сказала со вздохом княгиня. — Было еще что-то важное? Может быть, что-то о князе Сабике?
   Линкис покачал головой:
   — Князь Сабик Империю пока не интересует.
   — Интересно, почему?
   На сей раз Линкис на риторический вопрос княгини отвечать не стал.
   Княгиня взяла со стола протокол допроса, перелистала, бегло просматривая. Думала она, однако, совсем о другом.
   — Когда состоится заседание Малого Кабинета? — спросила она.
   — Через восемь дней, — подсказал Линкис. Княгиня встала, подошла к бюро, открыла один из ящиков, с минуту перебирала какие-то письма, потом сказала:
   — Я думаю пригласить на заседание господина Ахеа.
   — Не стоит, — покачал головой Линкис. — То есть, не на это заседание. Собственно, это ваше дело, но о таких решениях Малый Кабинет следует предупреждать заранее.
   Княгиня какое-то время смотрела на Линкиса.
   — Хорошо, — сказала она наконец. — С Ахеа мы поговорим в другом месте.
 
   Аламак Менкар листал местную газету, особенно тщательно он просматривал объявления о найме работников. Старик Офиухос недавно объявил, что болен и на два месяца отправляется на лечение в Соляные Пещеры, а посему его команда может считать себя в отпуске или поискать временную работу. Менкар пока размышлял, не обернуться ли ему в Столицу и обратно с каким-нибудь товаром, или же поболтаться по Отмелям — в Таласе ему нравилось.
   — Какие-нибудь новости? — спросил князь Сабик, останавливаясь около него.
   — Пожалуй, ничего, ваше высочество, — ответил Менкар. — Правда, я пока читаю местные объявления.
   Он перевернул страницу, начал читать частные объявления, переданные гелиографом, и вдруг встрепенулся.
   — Что-то случилось? — спросил его князь.
   — Что? Нет, ничего. — Менкар оставил газету в кресле и быстро скрылся у себя в комнате.
   Князь подобрал газету, просмотрел и пожал плечами. Ничего особенного. Потом он вернулся к началу полосы и еще раз внимательно прочитал объявление, помещенное в самом верху: «Эйли, срочно свяжись со мной. Мама».
   Менкар вернулся на террасу с кошельком в руке, на ходу он пересчитывал деньги.
   — Вы куда? — окликнул его князь.
   — На гелиограф, надо послать депешу, — на несколько секунд остановился Менкар.
   — Припишите, пожалуй, от меня, поручик, что я тоже хотел бы поговорить с княжной Сухейль, — сказал князь. Менкар ничуть не смутился, встряхнул кошельком:
   — Не уверен, что у меня хватит денег. — Он смотрел князю прямо в глаза. — Я позавчера малость потратился, а в банк заехать было недосуг.
   Князь усмехнулся и без лишних слов бросил ему свой кошель с мелочью. Менкар ловко подхватил его на лету и, даже не поблагодарив, побежал прямиком к каналу, где отчаянно замахал руками, привлекая внимание проплывающего мимо катамарана.
   Он просидел около конторы гелиографа примерно часа два, но ответа из Эквулей так и не дождался. Потом гелиографист вышел на крыльцо, поманил его и вручил бланк — его же послание, поверх которого была наклеена бумажка, где типографским способом значилось: «Адресат выбыл».
   — Ага, — слегка оглушенно пробормотал Менкар. — Выбыл, значит…
   — Выбыл, — подтвердил гелиографист с веселым сожалением. — Ты не унывай, приятель. Может, твоя девушка сорвалась с места, чтобы прилететь к тебе на крыльях любви.
   — Ага, как же. Жди… — Менкар сунул свою бумажку в карман куртки и уже без прежней энергии побрел искать попутную лодку.
   Однако он расстраивался зря.
   Два дня спустя князь Сабик вышел утром на террасу и обнаружил Эйли, сидящую возле стола в одном из плетеных кресел. Она зябко куталась в пеструю накидку из тапана и вяло ковыряла ложкой в тарелке с кашей. Сабик сначала не поверил своим глазам, но потом подошел, сел за стол напротив девушки и сказал, улыбнувшись:
   — Здравствуй, сестренка.
   Но улыбка быстро сошла с его лица, потому что была, кажется, совсем не к месту.
   Эйли качнула головой и что-то прошелестела в ответ; встречаться с Сабиком взглядом она избегала.
   В дверях кухни появилась служанка и, увидев Сабика, тут же исчезла, чтобы вскоре вынести поднос с завтраком для князя.
   — Ты давно здесь? — спросил Сабик.
   — Около часа, — тихо ответила Эйли и поправила сползшую с плеча накидку.
   — Случилось что-нибудь?
   — Меня требуют в Столицу. — Эйли наконец подняла глаза, и у Сабика сжалось сердце. — Это из-за того взрыва в Ар-и-Дифе. Им нужен заложник.
   Они помолчали. Потом Сабик медленно покачал головой.
   — Я думаю, не только поэтому. Ты, кроме всего прочего, еще и единственный человек, который знает, что случилось с Наследником.
   — Он погиб, — глухо сказала Эйли и, быстро глянув в глаза князю, тут же опустила голову. — Я не уследила. Он погиб, — повторила она.
   Князь долго молчал, уставясь в свою тарелку. Значит, Наследник погиб. Значит, трон свободен для Садалмеликов. И все усилия, которые прилагал все это время он, его сторонники в Империи и здесь, могут пойти прахом, потому что Князь-Сенешаль теперь вовсе не обязан блюсти трон для Наследника, а имеет полное право занять его сам. Слишком велик соблазн…
   — Что ж, — сказал он наконец. — Ты сообщишь об этом Князю-Сенешалю?
   Эйли повела плечом — то ли неопределенно пожала плечами, то ли просто поправила плед.
   — Тогда у меня к тебе будет небольшая просьба, — сказал Сабик. — Когда увидишь Князя-Сенешаля, передай, пожалуйста, ему, что я хотел бы с ним встретиться, разумеется, если он сможет гарантировать мою безопасность, и найди способ сообщить как-нибудь о его согласии.
   Эйли подняла на него полные боли глаза.
   — Зачем? — с тоской в голосе спросила она. — Это унизительно…
   — Менкар… — начал Сабик. — Ты ведь хорошо знаешь Аламака Менкара, верно?.. — Эйли кивнула. — Он регулярно поднимается на Плато, занимается мелкой контрабандой и заодно приносит оттуда новости. — Эйли снова кивнула. — Так вот, до нас дошли достоверные слухи, что Князь-Сенешаль не очень-то доволен тем, что творят за его спиной и его именем его родичи в Империи.
   — Что с того? — возразила Эйли. — Тем не менее он преспокойно пользуется результатами.
   Сабик не стал возражать. Для девочки это было слишком сложно понять.
   — Менкар сейчас здесь? — спросила Эйли. — Или как обычно мотается на своем вонючем плоту?
   — Здесь, — ответил Сабик. Неожиданно для себя он вдруг добавил: — Ты приехала сюда, чтобы повидаться с ним? Эйли посмотрела на него и улыбнулась:
   — Почему ты спросил?
   Сабик неопределенно пожал плечами.
   — Нет, — покачала она головой. — Я ведь должна была… сообщить тебе о Наследнике.
   — Спасибо, — вздохнул Сабик. Лучше было бы, если б она сообщила ему об этом сразу. Или хотя бы немного пораньше. Но вслух об этом говорить он не стал. — Тогда до свидания. — Он встал. — Надеюсь, что все у тебя сложится хорошо. Я сейчас его позову…
   Эйли покрепче закуталась в накидку и стала ждать. Она толком не знала, что хочет сказать Менкару. Только попрощаться? Попросить навещать ее в Столице? Или… Нет, положительно зря она тут появилась. Но после разговора с матерью и известия, что ее требуют в Столицу, ей просто необходимо было повидать кого-то из друзей. Просто повидать. Просто ли?..
   — Вы позволите, милая девушка? — услышала она вдруг и вздрогнула.
   Напротив нее на том стуле, где только что сидел Сабик, восседал незнакомый странный старик. Задумавшись, Эйли не заметила, как он здесь оказался, словно просто возник прямо на плетеном стуле — большой, грузный, с чуть одутловатым лицом и щеточкой непривычно коротких усов над полными губами. Он смотрел прямо на Эйли казавшимися маленькими за стеклами —толстых очков в странной оправе глазками. Да и все остальное в нем было странным. Он был непривычно и слишком тепло, даже для зимы, одет в темную мягкую куртку с блестящей металлической оторочкой по карманам и спереди. Воротник куртки был зябко поднят и из-под него выглядывали его чуть оттопыренные большие уши и очень коротко, не по-таласарски, стриженные волосы с обильной сединой. Большие костистые ладони его зябко потирали одна другую. На Эйли он смотрел тоже как-то странно: добро, слегка иронично и в то же время испытующе.
   — Простите старика, — продолжал он, чуть-чуть шепелявя. — Сам не знаю каким ветром меня сюда занесло в этот ранний час. Только смотрю, сидит милая девушка и почти плачет. Вот и подумал: может, ей одиноко и плохо, так дай отвлеку ее от грустных мыслей. — Он посмотрел на Эйли, словно ожидая, что она подтвердит его слова, и она подтвердила легким кивком. Это ободрило старика. — Вот и славно, вот и славно, — проговорил он. — Вы не беспокойтесь, я ненадолго. Пока ваш кавалер собирается, меня уже тут и не будет. Вот только… — Его ладони перестали зябко двигаться, разомкнулись и, что-то сделав со своей металлической оторочкой, отчего мягкая куртка разомкнулась сверху, он достал из-под нее странную посудину, похожую на медицинскую склянку, но гораздо больших размеров, со странной цветной бело-желтой наклейкой, и стал откручивать металлическую пробку. Тут же невесть откуда взялась служанка, которая с каким-то благоговейным лсл испугом поставила на стол перед стариком тарелочку с намазанным икрой куском "хлеба — видимо, старика тут уже знали и знали его привычки. И старик кивнул ей и улыбнулся. Из-под куртки же он достал стакан с гранеными стенками и наполнил его из посудины прозрачной жидкостью на треть. До Эйли донесся резкий спиртовой запах. Она с удивлением посмотрела на старика. — Простите, что шокирую вас, — сказал он как-то даже стеснительно. — Промозгло уж больно, согреюсь. — И опрокинул содержимое стакана в рот. Потом зажевал челюстями и продолжил говорить: — Простите еще раз. Но это единственное мое лекарство от одиноче-, ства. Настоящего одиночества, а не того, о котором думаете сейчас вы. Знаете, — говорил он, — я ведь прекрасно понимаю ваше состояние. И, поверьте мне, вы зря так уж сильно его переживаете. Ваше одиночество мнимое, временное. Как и все здесь. Поверьте. Это от молодости и того, что вам так много пришлось пережить не по вашей, к слову, вине… А уж тем более не стоят все эти мятежи, бунты, Наследники… — Эйли вздрогнула и напряглась. — …и одной вашей слезинки. Все это шелуха, наносное, и — он сделал чуть заметную паузу, — все пройдет… А вы — молодая девушка, вам просто невозможно быть одинокой, вам это просто не грозит. По определению. Да и не можете вы пока знать, что это такое, настоящее одиночество. — Он замолчал, задумался.
   Эйли пораженно глядела на старика, ожидая продолжения. Она уже догадалась, кто это, но не могла поверить.
   Старик, казалось, ушел глубоко в себя, и она решилась спросить:
   — Откуда вы все знаете?
   Старик услышал.
   — Что?.. Что все? Что ваш кавалер сейчас, простите милостиво, натягивает подштанники? Что все у вас будет хорошо? Что все вообще будет хорошо?.. — Он улыбнулся. — А кто вам сказал, что я это знаю? Здесь у вас про меня всякие, глупости говорят: волшебник, мол, колдун… Впрочем, может, и так? Может, чему-то я тут уже и научился? Невольно. Только сейчас это ни при чем… Просто поживите с мое и научитесь и предсказывать, и предугадывать. Опыт. Опыт и анализ. Чего тут не знать-то? Сюжет-то стандартный, ситуации отработаны сотни и сотни раз. Все известно заранее. Шестьдесят три стандартных положения, считая вариации. Разве это много? А это, — он повел рукой, — даже не вариация. Стандарт. Все давно описано, и даже не в Книге Судеб, а в тысячах просто книг — хороших и не очень, интересных и скучных. Разных. И в чем-то одинаковых. — Он замолчал. — Впрочем, вам это, наверное, не интересно. — Эйли хотела было возразить — ей было страшно интересно, хотя, честно признаться, она мало что понимала из сказанного (а может, именно поэтому!); но старик вдруг поднялся — он оказался неожиданно высокого роста — и, завернув крышку на своей странной посудине, спрятал ее и стакан под куртку. — Простите, милая девушка, но мне пора. Точнее — это вам пора, а я просто пойду. Курить уж больно хочется, а вам этого лучше не видеть. А то бог весть что можете обо мне подумать. Прощайте, — сказал он. — И помните — все пройдет. Все! — Он поднял вверх палец, потом опустил и, вздохнув, добавил: — И это, впрочем, тоже пройдет. — И, не оборачиваясь, пошел прочь — чуть ссутулившийся, одинокий, уставший.
   Эйли, все еще пораженная, смотрела ему вслед, растворяясь в утреннем тумане, как что-то разыскивал по карманам своей странной куртки. Нашел, остановился; вспыхнул огонек возле его лица — и пошел дальше.
   Вскоре его силуэт почти слился с туманом, и только там, где он должен был идти, мелькал слабый огонек, словно какой-то светлячок кружил вокруг лица мудреца…
   Менкар, которого Сабик еле-еле добудился, узнав, что его ждет Эйли, чуть не вылетел к ней в одних кальсонах. Чтобы удержать его от порыва, Сабику буквально пришлось схватить его за шкирку — и то Менкар чуть не вырвался — встряхнуть и прикрикнуть: «Поручик! Немедленно приведите себя в надлежащий вид! Вас ждет дама!», чем привел Менкара в более нормальное состояние. Тот кивнул и стал быстро натягивать штаны.
   — Откуда она появилась, ее же уже не было в Эвкулеях? «Адресат выбыл»… Где ремень-то, — бормотал он. — Откуда она взялась?
   — Она приехала попрощаться с вами, — ответил князь.
   — Попрощаться… — продолжал бормотать Менкар, — надо же… Она уезжает? В Империю?
   Сабик кивнул и, выходя, бросил:
   — Умойтесь хотя бы. Она подождет…
   Когда через пять минут Менкар выбежал на террасу, Эйли сидела за столиком и глядела куда-то в сторону берега.
   — Эйли! — воскликнул он. Но девушка словно его не слышала. — Эйли? — повторил он, подходя ближе и заглядывая ей в лицо.
   Эйли оторвала задумчивый взгляд от чего-то вдали и посмотрела на него. Она улыбнулась, и если бы здесь был князь Сабик, он бы очень удивился ее улыбке — легкой, даже веселой.
   — Менкар, — сказала она. — Знаешь, я только что говорила с самим Арканастром. Как ты думаешь, это хороший знак?
   — С Арканастром? — повторил Менкар, невольно глядя туда, куда смотрела Эйли. Но в зимнем тумане ничего не было видать. — Не знаю.
   Эйли дремала целыми днями, и все дни для нее слились в Один; болезнь вымотала все силы и внушила полнейшее безразличие ко всему окружающему. Приходил важный лекарь, считал пульс и прослушивал через серебряную трубочку грудь, предписывал горькие микстуры. Тенью за занавеси к постели проскальзывала Гомейза — повзрослевшая, пополневшая, — украдкой, чтобы не видели дворцовые, совала в рот Эйли заплесневелые хлебные корочки с ложкой меда — лечила по-своему, как принято у краевиков; увидели бы'такое лечение дворцовые — засмеяли бы или, хуже, обвинили бы в попытке отравления знатной дамы.
   Ночами Гомейза сидела у постели в большом мягком кресле, вязала бесконечные чулки и напевала или же рассказывала что-нибудь тихим голосом, если замечала, что Эйли лежит с открытыми глазами. Эйли слушала, понимала разве что десятую часть и совершенно не удивлялась тому, что, оказывается, Гомейза стала солидной дамой: вышла замуж за майора-фельегеря — вдовца с двумя дочерьми, которые были чуть ли не ровесницами мачехе. А коли так случилось, то и надо вести себя соответственно, надо голову ломать, как выводить их в свет да где подходящих женихов подыскивать. «Они славные девочки, —говорила Гомейза. — Но, знаете ли, ваше высочество, у меня ведь сынок есть — такой прелестный малыш, ему два годика…» И Гомейза с восторгом юной матери принималась описывать, что за сокровище ее мальчик, какой он шустрый да забавный… Только Эйли утомительно было слушать ее излияния, и она засыпала, убаюканная негромким говорком.
   …А все этот расфуфыренный хлыщ, граф Расальгети. Прямо из себя вышел, когда увидел, что Эйли собирается путешествовать в Столицу в простом шерстяном платье и толстых чулках; заставил переодеться в шелка и муслин, а раз княжне холодно — пусть изволит закутаться в бесчисленные пуховые шали. И в таком вот парадном виде Эйли пришлось ехать по диким нагорьям, где и смотреть-то некому ни на золоченую карету графа, ни на разряженную Дочь Императора в ней. Да и дороги были такие, что по ним в пору не в золоченом дормезе ехать, а на фуре с трехярдовыми колесами или верхами. Но граф чтил протокол, и поскольку ему, как послу, и Эйли, как Дочери Императора, надлежало окружать себя должным почетом, ей приходилось подчиняться всем этим нелепейшим условностям.
   Вообще-то дормез графа был весьма удобен, хотя и громоздок. Здесь можно было спать в мягкой постели, обедать прямо на ходу за раздвижным столиком; даже уединиться при необходи-%юсти было возможно. Плохо только, что-однажды, на размытой дождями дороге, этот дормез накренился, завалился набок, потом резко опрокинулся и заскользил вниз по глинистому склону, зачерпывая в окно с разбитым стеклом пласт влажной красноватой жижи.
   Граф, полулежа на стенке, ставшей вдруг полом, и цепляясь за какую-то лямку, достоинства, однако, не терял, хотя и выглядел встревоженным. Эйли толчок сбросил сначала на пол, потом на хлипкую дверцу, и ее муслиновые юбки тут же пропитались глиной и холодной жижей. Потом карета еще раз дрогнула, дернулась и снова перевернулась, и Эйли вывалилась из дормеза вместе с оторвавшейся наконец дверцей, а карета проехала еще несколько ярдов, скользя на крыше, и остановилась, поскрипывая и вращая колесами.
   Эйли встала на ноги промокшая до нитки и грязная с головы до ног. Муслин облепил ее тело. Под пронизывающим ветром было довольно студено, но холода она пока еще не чувствовала. После перенесенной встряски хотелось во весь голос высказать свои чувства, и она даже произнесла несколько фраз в исконно таласской манере, но в это время из дормеза выбрался граф, совершенно сухой и лишь с несколькими пятнышками глины на камзоле, и Эйли поняла, что если она произнесет хотя бы еще одно слово, граф впадет в шок и станет не в силах справляться с ситуацией. Хуже всего было то, что в данный момент они с графом были совершенно одни, если не считать форейтора, который, когда карета начала скользить, увлекая за собой лошадей, не успел соскочить с коня и теперь, раненный, лежал, истекая кровью, в полусотне ярдов выше по склону, да где-то в недрах дормеза истошно вскрикивала, находясь, очевидно, в полнейшей истерике, почтенная женщина, вдова офицера-краевика, которую граф приставил к Эйли в качестве не то компаньонки, не то прислуги. Конвой из двух десятков гвардейцев и челяди остался вверху, и пока они смогут спуститься, можно было окоченеть окончательно.
   Эйли бессильно оглянулась. Возбуждение понемногу спадало, а промокшее платье совершенно не держало тепла. Следовало заботиться о себе самой.
   — Достаньте мне из кареты плед или одеяло, — крикнула она графу.
   Тот не понял, и пришлось повторить.
   Сверху осторожно, однако всем видом выказывая спешку, спускался кучер, успевший спрыгнуть с козел, едва карета накренилась. Другие из сопровождающих были еще выше.
   Граф вынес из кареты плед и с каким-то недоумением вручил его Эйли. Она ушла на полета ярдов вверх по ручью, развесила плед на ветках краснотала, за этим прикрытием стащила с себя грязное платье и опустилась в ледяную воду, торопливо смывая с себя рыжую глину. Потом сунула ноги в раскисшие туфли из тоненькой замши, обернулась в плед и побрела обратно к карете, надеясь, что ей наконец помогут согреться. Надежды были тщетны. Люди бестолково собрались вокруг кареты, и всей их сообразительности хватило лишь на то, чтобы перерезать глотки лошадям, которые поломали себе ноги во время этого спуска. Почтенная вдова все еще пребывала в невменяемом состоянии, хотя явно отделалась одним испугом, и Эйли, проскользнув в перевернутую карету, с трудом разыскала ночную сорочку и пеньюар, а. также сухие чулки и туфли — вся остальная одежда была в сундуках, разбросанных по склону. Затем она снова завернулась в плед и выбралась наружу.
   Граф все еще находился в каком-то ступоре, а люди бестолково суетились…
   Вся эта история не прошла для Эйли даром. Через день она начала кашлять, а позже болезнь усугубилась, но граф не позволил остановиться где-нибудь, а упрямо тащил ее в Столицу, самым буквальным образом выполняя данные ему инструкции.
   По прибытии, однако, вместо ожидаемой благодарности граф получил настоящую взбучку. Князь-Сенешаль в самых резких выражениях и не скрывая раздражения, высказал ему, что если, не приведи Небеса, с княжной Сухейль что-то произойдет в связи с запущенной по его вине болезнью, граф не то чтобы никогда более не увидит двора, но и ноги его не будет в Столице. «Вам не следовало относиться к ее высочеству как к военнопленной, — резко выговаривал Князь-Сенешаль, не стесняясь присутствия посторонних. — Если в данных обстоятельствах княжна Сухейль умрет, в ее смерти обвинят нас! И только Небо знает, каковы могут быть последствия для Империи. Вам мало недавней войны?»