Страница:
****
Финикийка меж них с недавнею раной Дидона
В роще блуждает большой; как только витязь Троянский
Стал перед ней и признал ее, омраченную тенью,
Так в новый месяц иной завидит иль полагает,
Что луну увидал, за дымкой встающую тучи.
Вергилий [Энеида, VI, 450].
"Воспойте, о барды, - сказал могучий Фингал, - хвалу несчастливой Мойне.* Призовите песнями дух ее к нам на холмы, да опочиет она с прекрасными девами Морвена, светилами дней минувших и утехой героев древности. Я видел стены Балклуты,** но они были разрушены, огонь прошел по чертогам и глас народа умолк. Прегражденная павшими стенами, изменила течение Клута. Чертополох одинокий раскачивал там головку, и мох насвистывал ветру. Лисица выглядывала из окон, буйные травы, покрывшие стены, колыхались вокруг ее головы. Опустело жилище Мойны, безмолвствует дом ее праотцев. Воспойте, барды, песню печали, оплачьте страну чужеземцев. Пали они раньше нас, но настанет и наш черед. Зачем ты возводишь чертог, сын быстролетних дней? Сегодня ты смотришь с башен своих, но минут немногие годы - и ворвется ветер пустыни; он завоет на опустелом дворе и засвищет вокруг полуистлевшего щита твоего. Так пусть же врывается ветер пустыни, мы славу стяжаем при жизни. След десницы моей запечатлеется в битве, имя мое - в песне бардов. Воспойте же песню, пустите чашу по кругу, и да звучит радость в чертоге моем. И когда придет твой конец, светило небесное, - если придет когда-нибудь твой конец, могучее солнце, если сиянье твое преходяще, подобно Фингалу, - то переживет наша слава лучи твои".
* В оригинале поэма называется Duan na nlaoi, т. е. _Песнь гимнов_, вероятно, по причине множества лирических отступлений от темы, подобных этой песне Фингала. Ирландские историки прославляли Фингала за мудрость установленных им законов, поэтический дар и умение предвидеть события. О'Флаэрти доходит до того, что утверждает, будто и в его времена законы Фингала продолжали действовать.
** Пусть читатель сравнит это место с тремя последними стихами XIII главы книги Исайи, где пророк предсказывает разрушение Вавилона.
Так пел Фингал в день своей радости. Тысяча бардов его сидели, склонившись, и внимали голосу короля. Тот голос подобен был звукам арфы, принесенным дыханьем весны. Дивны были мысли твои, о Фингал! Зачем не дана Оссиану сила твоей души? Но ты высишься среди всех один, отец мой, и кто может сравниться с владыкой Морвена?
Ночь прошла в песнях, и утро вернулось в радости. Показались седые головы гор, и улыбнулся лазурный лик океана. Белые волны сновались вкруг дальней скалы. Серый туман медленно поднимался над озером. В образе старца двигался он вдоль тихой равнины. Огромные члены не шевелились, ибо дух поддерживал его в воздухе. Достигнув чертога Сельмы, он пролился кровавым дождем.
Один лишь король созерцал это ужасное зрелище, предвещавшее гибель народа его. Молча вошел он в чертог и копье отцовское взял. Кольчуга звенела на его груди. Вкруг него собрались герои. Молча взирали они друг на друга, примечая взгляды Фингаловы. На лике его они видели знаменье битвы, на копье его - гибель дружин. Тысячу щитов они сразу прияли, они обнажили тысячу мечей. Засверкал чертог Сельмы, раздалось бряцанье оружия. Завыли серые псы на дворе. Немы уста могучих вождей. Все взирали на короля, копья свои приподняв.
"Сыны Морвена, - начал король, - не время теперь наполнять чаши. Близ нас сгущается битва, и смерть над страною нависла. Некий дух, друг Фингалов, остерегает нас от врага. С берегов мрачно-бурного моря? идут к нам сыны чужеземцев, ибо с водной пучины явился сей грозный знак опасности Морвену. Пусть каждый возьмет копье свое тяжкое, каждый отцовским мечом препояшется. Пусть темный шлем накроет голову каждому, и кольчуга сверкнет на каждой груди. Битва сбирается, словно буря, и вы скоро услышите рыкание смерти".*
*
Каждый потщися и дрот изострить свой, и щит уготовить...
Гомер [Илиада], II, 382.
Пусть каждый
Наденет адамантовый доспех,
Надвинет шлеи и крепко щит округлый
Перед собой сожмет иль над собой,
Затем что, мыслю я, не мелкий дождик,
Но град горящих стрел на нас падет.
Мильтон [Потерянный рай, VI, 541].
Герой устремился на брань перед войском своим, словно туча перед грядою воздушных огней, когда они разливаются по небу ночному и мореходы предвидят бурю. На вересковой вершине Коны стояли они. Белогрудые девы смотрели, как высились воины, подобные деревам, и, предвидя смерть своих юношей, в страхе озирались на море. Белые волны казались им парусами далекими, и слезы текли по их щекам.
Встало солнце над морем, и мы корабли вдалеке увидали. Они надвинулись, словно морской туман, и извергли на берег юных своих ратоборцев. Меж ними стоял их вождь, как олень среди стада. Щит его обит золотом, и величаво ступал властитель копий. Он двигался к Сельме, за ним - его тысячи.
"Поди с песнею мира, - молвил Фингал, - поди, Уллин, к королю мечей. Скажи ему, что могучи мы в битве и неисчислимы тени врагов наших. Но славны те, кто в чертогах моих пировал! Они показывают в дальних странах оружие моих праотцев,** сыны чужеземцев дивятся и благословляют друзей племени Морвена, ибо слава наших имен далеко простерлась и властители мира трепещут среди своего народа".
** У древних шотландцев был обычай меняться оружием со своими гостями, и это оружие долго сохранялось в разных семействах как памятник дружбы, существовавшей между их предками.
Уллин пошел с песнею. Фингал на копье оперся, он видел врага могучего в бранных доспехах и благословил чужеземца.
"Сколь величаво ты шествуешь, сын океана! - молвил король лесистого Морвена. - Меч на бедре твоем - луч могущества, копье твое - ель, что с бурями спорит. Изменчивый лик луны не шире щита твоего. Румяно лицо твое юное, вьются мягкие кудри. Но это дерево может пасть, и память о нем погибнет. Дочь далекой земли будет в тоске смотреть на зыбучее море; дети скажут: "Мы видим корабль, может быть, то король Балклуты". Слезы польются из глаз их матери. Думы ее будут о том, кто почиет в Морвене".
Так говорил король, а Уллин меж тем пришел к могучему Картону; юн опустил пред ним на землю копье и запел песнь мира.
"Явись на пиру Фингала, о Картон, пришелец с бурного моря, раздели пир короля или копье войны подними. Неисчислимы тени наших врагов, но прославлены друзья Морвена.
Взгляни на это поле, Картон, много на нем вздымается зеленых холмов с мшистыми камнями и шуршащей травой - это могилы врагов Фингаловых, сынов зыбучего моря".
"Говоришь ли ты слабому воину, бард лесистого Морвена? - Картон спросил. - Разве мое лицо бледнеет от страха, сын миротворных песен? Так зачем же ты мнишь помрачить мою душу былью о павших? Рука моя в битвах окрепла, слава моя далеко простерлась. Поди к слабосильным бойцам, их проси покориться Фингалу. Разве не видел я павшей Балклуты? Так стану ли я пировать с сыном Комхала, с сыном того, кто спалил чертог моего отца? Молод я был и не знал, почему юные девы рыдали. Дыма столпы, превыше стен поднимаясь, веселили мой взор. Часто я озирался, и мне весело было смотреть, как наши друзья по холмам убегали. Но когда пришли годы юности, я увидел мох на моих поверженных стенах; со вздохом встречал я утро и слезами ночь провожал. "Ужели я не сражусь с детьми моих супостатов?" - так говорил я себе. И я буду сражаться, о бард, я чувствую силу души своей".
Окружили героя его ратоборцы и вдруг обнажили блистающие мечи. Он стоял среди них, как столп огня, слезы застыли в его глазах, потому что он думал о павшей Балклуте, и воспрянула стесненная гордость его души. Искоса взглянул он на холм, где сверкали оружием наши герои; копье сотряслось в деснице его, и, вперед наклонясь, он, казалось, грозил королю.
"Пойду ли я сразиться с вождем? - молвил Фингал в душе своей. Остановлю ли его посредине пути, прежде чем слава его поднимется? Но будущий бард тогда, видя могилу Картона, скажет: "Окружали Фингала тысячи его ратников, когда пал благородный Картон". Нет, бард времен грядущих, не умалить тебе славы Фингаловой. Герои мои сразятся с юношей, а Фингал станет смотреть на битву. Если он победит, тогда устремлюсь я в силе своей, как ревущий поток Коны.
Кто из моих героев хочет встретить сына бурного моря? Много воинов его на бреге, и сильно копье его ясенное".
Катул * восстал в силе своей, сын могучего Лормара; за вождем следуют триста юношей - племя его родимых потоков.** Слаба десница его против Картона, - он пал, и герои его бежали.
* Cath-'huil - _око битвы_.
** Это место показывает, что кланы существовали еще во времена Фингала, хотя основа у них была иная, чей у современных кланов на севере Шотландии.
Коннал *** сызнова начал битву, но сломилось копье его тяжкое; связанный, лежал он на поле, а Картон гнал его рать.
*** Мудрость и доблесть этого Коннала прославлены в древней поэзии. На севере еще существует небольшое племя, утверждающее, что происходит от него.
"Клессамор, - спросил король Морвена,* - где копье силы твоей? Можешь ли ты взирать, как у потока Лоры связан Коннал, твой друг? Восстань в сиянии стали своей, о друг Комхала. Да познает Балклуты юноша силу племени Морвена".
* Фингал не ведал тогда, что Картон - сын Клессамора.
И восстал он в мощи стали своей, потрясая седыми кудрями. Вздел он щит и устремился вперед, исполненный доблестной гордости.
Картон, стоя на вересковой скале, увидал, что герой приближается. Было любо ему смотреть на грозную радость лица его, на силу, увенчанную седыми кудрями. "Подниму ли копье свое, - сказал он, - что поражает врага лишь единожды? Или словами мира я сохраню жизнь ратоборца? Величава поступь преклонных годов, любезен закат его жизни. Может быть, это возлюбленный Мойны, отец колеснице властного Картона. Часто слыхал я, что он обитает у потока звучного Лоры".
Так говорил он, когда подошел Клессамор и высоко поднял копье свое. Юноша принял удар щитом и промолвил слова мира. "Воин с седыми кудрями, разве юноши ваши не в силах поднять копье? Разве сына нет у тебя, чтобы щитом прикрыть отца и встретить десницу юного? Разве нет уже больше любезной твоей супруги иль над могилами сынов твоих плачет она? Не королевского ли ты рода? И будет ли слава мечу моему, если падешь ты под ним?"
"Велика она будет, сын гордыни, - сказал Клессамор бесстрашный. - Я прославился в битвах, но никогда не называл врагу имени своего.** Сдайся мне, сын волны, и ты узнаешь, что след моего меча остался на многих полях".
"Я никогда не сдавался, властитель копий, - отвечал с благородной гордостью Картон. - Я тоже сражался в битвах и предвижу грядущую славу свою. Не презирай меня, вождь мужей, сильны и рука моя и копье. Возвратись к друзьям своим, и пусть сразятся молодые герои".
** Назвать врагу свое имя значило в те воинственные времена уклониться от боя с ним, ибо, если открывалось, что между предками сражающихся существовала дружба, бой сразу прекращался и старинная, дружба предков возобновлялась. _Человек, который называет врагу свое имя_, было в старину позорным обозначением труса.
"Зачем ты язвишь мою душу? - отвечал Клессамор, роняя слезу. - Рука моя не дрожит от старости, я могу еще поднять меч. Мне ли бежать на глазах у Фингала, на глазах у того, кто мною любим? Нет, сын моря, никогда не бежал я: подними же скорей острие копья своего".
Они бились, подобные двум противным ветрам, спорящим за волну. Картон велел копью своему уклоняться, ибо все еще думал, что враг был супругом Мойны. Надвое он преломил блестящее копье Клессамора и схватил его сверкающий меч. Но когда Картон вязал вождя, тот извлек кинжал своих предков. Он увидел, что бок врага беззащитен и кинжалом его пронзил.
Фингал увидел, что пал Клессамор, и двинулся, гремя своей сталью. безмолвствуют пред ним его ратники, обращая взоры свои на героя. Он надвигался, как зловещие громы, предвестники бури; их заслышав в долине, охотник спешит к скалистой пещере.
Картон стоял неподвижно: кровь источала рана его. Он увидал, что подходит король, и надежда на славу воспрянула вновь.* Но были бледны его щеки, власы его распустились, шлем его сбился назад; силы покидали Картона, но душа оставалась твердой.
* Это выражение допускает два толкования: Картон может надеяться либо стяжать славу, сразив Фингала, либо стать знаменитым, пав от его руки. Последнее более вероятно, ибо Картон уже ранен.
Увидел Фингал, что герой окровавлен, и удержал копье занесенное. "Сдавайся, властитель мечей, - сказал сын Комхала, - я вижу, что ты окровавлен. Могуч ты был в битве, и слава твоя никогда не угаснет".
"Ты ли это, король достославный? - спросил колесницевластный Картон. Ты ли это, пламень смерти, страшащий властителей мира? Но нужно ли Картону спрашивать: ведь он подобен потоку пустыни своей, неодолим, как теченье реки, стремителен, словно небесный орел. О, если бы я с королем сразился, была б велика моя слава в песнях, и сказал бы охотник, увидя могилу мою: "Он бился с могучим Фингалом". Но Картон умрет безвестен: на слабых он расточил силу свою".
"Но ты не умрешь безвестен, - ответил король лесистого Морвена. - У меня много бардов, Картон! - их песни достигнут грядущих времен. Потомки будущих лет услышат о славе Картона, сидя вокруг горящего дуба ** и провожая ночь песнями старины. Охотник, отдыхая на вереске, заслышит ветра шумный порыв, поднимет глаза и увидит скалу, где пал Картон. Обратится тогда он к сыну и место укажет, где бился могучий. "Здесь сражался король Балклуты, силою равный тысяче рек"".
** В северной Шотландии до недавнего времени на празднествах сжигали большой дубовый ствол, который так и назывался _праздничный ствол_. Время настолько освятило этот обычай, что простолюдины почитали несоблюдение его своего рода святотатством.
Радостью Картона лик озарился, поднял он отягченные очи, отдал Фингалу свой меч, дабы хранился в чертоге его, и осталась в Морвене память о короле Балклуты. Прекратилась битва на поле, и бард затянул песню мира. Собрались вожди вокруг умиравшего Картона и, вздыхая, внимали его словам. Молча они опирались на копья, пока говорил герой Балклуты. Волосы его развевались по ветру, и тихи были слова его.
"Король Морвена, - молвил Картон, - я пал посреди своего поприща. Чужая могила приимет юношу, последнего из рода Рейтамира. Мрак обитает в Балклуте, и тени горести - в Кратмо. Но воздвигни мне память на брегах Лоры, где жили мои отцы. Быть может, Мойны супруг оплачет Картона, своего павшего сына".
В Клессаморово сердце проникли его слова; молча упал он на сына. Омраченное воинство встало вокруг, безгласно простерлась равнина Лоры. Ночь наступила, и месяц с востока взглянул на печальное поле. Но они стояли недвижно, как лес молчаливый, что вздымает главу свою на Гормале, когда улеглись шумливые ветры и темная осень сошла на равнину.
Три дня скорбели они о Картоне, на четвертый умер его отец. Они покоятся в узкой долине меж скал, и смутный призрак могилу их охраняет. Там нередко видят любезную Мойну, когда солнечный луч ударяет в скалу, а вокруг еще все темно. Там видят ее, Мальвина, но она не похожа на дочерей холма. Одеянье на ней чужеземное, и она всегда одинока.
Фингал оплакивал Картона; он пожелал, чтобы барды его отмечали сей день, когда возвращалась ненастная осень. И часто они отмечали сей день и пели хвалу герою. "Кто это мрачный грядет с океана ревущего, как темная туча осенняя? Смерть дрожит в его длани, очи его - огни пламенные. Кто грохочет вдоль темного вереска Лоры? Это Картон, властитель мечей. Падают воины! Смотрите, как он несется, подобный зловещему духу Морвена! Но здесь он лежит, дуб величавый, поверженный ветром внезапным. Когда ж ты восстанешь, радость Балклуты? Когда ж ты восстанешь, Картон? Кто это мрачный грядет с океана ревущего, как темная туча осенняя?"
Так пели барды в день печали своей. Соединял я с ними свой голос и помогал их пению. Душа моя скорбела о Картоне: он пал в дни своей доблести. А ты, Клессамор, где твоя обитель воздушная? Забыл ли юноша рану свою? И витает ли он в облаках вместе с тобой? Солнце пригрело меня, Мальвина, дай же мне отдохнуть. Может быть, они явятся мне в сновидении; мнится, я слышу их слабый голос. Луч небесный любит сиять на могиле Картона: я чувствую, он изливает тепло.
О ты, что катишься в вышине,* круглое, как щит моих праотцев! Откуда лучи твои, солнце, откуда твой вечный свет? Ты являешься в грозной своей красе, и даже звезды прячутся в небе; месяц, холодный и бледный, тонет в пучине запада. Но и ты одиноко шествуешь: кто может тебе сопутствовать? Падают горные дубы, даже горы с годами рушатся, океан убывает и прибывает, даже месяц теряется в небе; но ты пребываешь всегда неизменно, ликуя в блеске течения своего. Когда бури мир помрачают, когда громыхает гром и носится молния, ты проглядываешь в красе своей из-за туч и смеешься над бурей. Но тщетно глядишь ты на Оссиана: он не видит больше лучей твоих, не различает, с восточных ли облаков струятся их кудри златые или трепещешь ты у врат запада. Но, может быть, ты, как и я, преходяще и твоим годам положен предел. Ты будешь покоиться в облаках своих, не внемля голосу утра. Ликуй же, солнце, в силе своей юности! Старость мрачна и уныла, она подобна мерцанью луны, что проникает сквозь рваные тучи, когда туман одевает холмы; ** северный ветер свищет в полях, и странник на половине пути цепенеет.
* Это место имеет некоторое сходство с обращением Сатаны к солнцу в четвертой книге "Потерянного рая":
О ты, увенчанное высшей славой,
Одно в своих владениях, как бог,
Обозреваешь мир сей первозданный,
И звезды прячут лики пред тобой.
К тебе взываю, но не гласом друга
Зову тебя по имени, о солнце!
[Мильтон. Потерянный рай, IV, 32].
**
Так при неверной луне и под обманчивым светом
Путь бывает в лесах, коль тенью Зевес покрывает
Небо, и черная ночь у всего цвета отнимает.
Вергилий [Энеида, VI, 270].
Смерть Кухулина
&
ПОЭМА
СОДЕРЖАНИЕ
Предание проливает довольно яркий свет на историю Ирландии во время длительного царствования в Морвене Фингала, сына Комхала. После смерти Арто, сына Карбара и верховного правителя Ирландии, ему наследовал его несовершеннолетний сын Кормак. Правители уделов и вожди племен собрались в королевском дворце Теморе, чтобы избрать из своей среды опекуна юного короля. Это избрание вызвало горячие споры, и было решено покончить распри, вверив юного короля попечению Кухулина, сына Семо, который уже стяжал славу своими великими подвигами и жил в это время с Конналом, сыном Кайтбата, в Ольстере.
Кухулину было всего лишь двадцать три года, когда он принял на себя правление Ирландией, а вторжение Сварана произошло два года спустя. На двадцать седьмом году жизни Кухулина и на третьем году его правления Торлат, сын Кэнтелы, один из вождей поселенцев-белгов, которые владели южной частью Ирландии, обосновался в Коннахте и направился к Теморе, намереваясь свергнуть Кормака, который, если не считать Ферад-арто, следующего короля Ирландии, был единственным представителем шотландского королевского рода в этой стране. Кухулин выступил против Торлата, встретился с ним у озера Лего и наголову разбил его войско. Торлат пал в битве от руки Кухулина, но, когда этот последний слишком стремительно бросился вослед бегущему неприятелю, его смертельно поразила стрела, и через день он умер.
С Кухулином кончилось благоденствие Кормака, многие вожди вышли из его подчинения, анархия и смута воцарились в стране. В конце концов Кормак был свергнут, и Карбар, правитель Аты и один из претендентов на престол, разгромив всех своих соперников, стал единовластным монархом Ирландии.
Семейство Фингала, которое было на стороне семейства Кормака, решило свергнуть Карбара с незаконно захваченного им престола; особенно Оскар, сын Оссиана, был исполнен решимости отомстить за смерть своего друга Катола, вероломно убитого Карбаром. Его угрозы дошли до слуха Карбара, и тот пригласил Оскара на дружественное пиршество в королевском дворце Теморе, решив, что сможет там затеять ссору и найдет предлог убить гостя.
Ссора произошла; приверженцы обоих вождей сразились, а Карбар и Оскар пали от нанесенных друг другу ран. Тем временем из Шотландии прибыл Фингал с войском, разгромил сторонников Карбара и вернул династии Кормака королевскую власть.
Настоящая поэма посвящена смерти Кухулина. В оригинале она называется Duan loch Leigo, т. е. _Песнь озера Лего_, и представляет собою вставной эпизод из большой поэмы, прославляющей последний поход Фингала в Ирландию. Большая часть поэмы утрачена, сохранились лишь кое-какие отрывки, которые удержались в памяти нескольких стариков в северной Шотландии. Кухулин самый знаменитый герой ирландских сказаний и поэм; в них его всегда называют _грозный Кухулин_, и нет числа легендам о его силе и доблести. Оссиан считал, что его поход против фирболгов или британских белгов является достойным предметом для эпической поэмы; эта поэма, сохранявшаяся до недавнего времени, называлась Tora-na-tana, или _Спор о владениях_, поскольку война, составившая ее содержание, была начата британскими белгами, которые, поселясь в Ирландии, стремились расширить свои владения. Сохранившиеся отрывки этой поэмы одушевлены гением Оссиана настолько, что не может быть сомнений относительно его авторства.
То не ветер ли ударяет по щиту Фингалову? Иль это голос прошлых времен в моем чертоге? Пой же, пой, сладостный голос! ты так приятен и наполняешь радостью мою ночь. Пой же, Брагела, дочь колесницевластного Сорглана!
"Это белая волна у скалы, а не паруса Кухулина. Как часто обманывают меня туманы, и мнится мне, что я вижу корабль любезного, когда, вздымаясь вкруг смутного призрака, они стремят по ветру серые струи свои. Зачем ты медлишь прийти, сын великодушного Семо? Четыре раза уже возвращалась осень, несущая ветры, и возмущала море Тогормы,* а ты все пребываешь в грохоте битв, вдали от Брагелы. Холмы острова туманов, когда отзоветесь вы на лай его псов? Но вы омрачились тучами, и Брагела, скорбя, взывает напрасно. Клубясь, опускается ночь, скрывается лик океана. Тетерев прячет голову под крыло, лань засыпает рядом с оленем пустыни. Они воспрянут с утренним светом и будут пастись у потока мшистого. Но ко мне вместе с солнцем вернутся слезь вместе с ночью придут воздыханья. Когда ж ты вернешься в доспеха, мшистой Туры властитель?"
* Togorma, т. е. _остров синих волн_, один из Гебридских островов, находившийся под властью Коннала, сына Кайтбата и друга Кухулина. Коннала иного называют сыном Колгара по имени основателя рода. За несколько дней до тог как весть о бунте Торлата достигла Теморы, Коннал отплыл на свой родной остр Тогорму, где его задерживали противные ветры, пока шла война, в которой убит Кухулин.
Приятен твой голос ушам Оссиана, дочь колесницевластного Сорглана! Но удались в чертоги пиров к пыланью горящего дуба. Прислушайся к ропоту моря, что катит валы у стен Дунскеха; да снидет сов на твои голубые очи, и герой предстанет тебе в сновидении.
Кухулин сидит возле озера Лего у мрачно катящихся вод. Ночь окружает героя, и тысячи войска его рассеяны по вересковой равнине. Сотня дубов горит посреди, и широко стелется дым пиршества чаш. Под деревом Карил ударяет по струнам арфы, его седые власы блестят в сияньи огня; шелестя, прилетает ветер ночной и вздымает белые кудри. Он поет о синей Тогорме и о вожде ее, друге Кухулина.
"Зачем тебя нет, о Коннал, в сумрачный день непогоды? Юга вожди сошлись против колесницевластного Кормака. Удержаны ветром твои руса, и синие волны катятся вкруг тебя. Но Кормак не одинок: сын Семо сражается в битвах его. Сражается в его битвах сын Семо, гроза чужеземцев! Он, словно пар смертоносный, неспешно носимый удушливым ветром.** Солнце тогда багровеет, падают замертво люди".
**
Сколько черна и угрюма от облаков кажется мрачность,
Если неистово дышащий, знойный воздвигнется ветер.
Гомер, Илиада, V [864].
Так звучала песнь Карила, когда явился сын супостата. Наземь швырнул он тупое копье и передал слова Торлата, вождя героев с черных зыбей Лего, того, кто вел свои тысячи на брань с колесницевластным Кормаком. Кормаком, что был далеко в гулкозвучных чертогах Теморы: *** там он учился натягивать лук своих праотцев и вздымать копье Недолго вздымал ты копье, нежно-сияющий юности луч! Смерть стоит за тобой, еле зримая, как затененная часть луны за возрастающей светлой.
*** Дворец ирландских королей; некоторые барды называют его Teamhrath.
Кухулин встал перед бардом,* что пришел от великодушного Торлата. Он предложил ему чашу радости и принял с почестью сына песен. "Сладостный голос Лего, - сказал он, - о чем же слова Торлата? Идет ли он к нам на пир или на брань, сын Кантелы ** колесницевластный?"
* В древние времена барды были глашатаями, и поэтому их особа почиталась священной. В более позднее время они стали злоупотреблять своей привилегией, а поскольку они пользовались неприкосновенностью, то сочиняли столь вольные сатиры и пасквили на тех, кого не любили их покровители, что стали буквально общественным бедствием. Прикрываясь положением глашатая, они грубо оскорбляли противника, если он не принимал предложенных ими условий.
** Cean-teola' - _глава семейства_.
"Он идет на брань, - ответствовал бард, - на звонкую распрю копий. Едва лишь встанет серый рассвет над Лего, Торлат выйдет в поле сражаться. И дерзнешь ли ты встретить его в доспехах своих, король острова туманов? Ужасно копье Торлата! оно, как ночной метеор. Он поднимет его, и падают люди; смерть летит вослед молний его меча".
Финикийка меж них с недавнею раной Дидона
В роще блуждает большой; как только витязь Троянский
Стал перед ней и признал ее, омраченную тенью,
Так в новый месяц иной завидит иль полагает,
Что луну увидал, за дымкой встающую тучи.
Вергилий [Энеида, VI, 450].
"Воспойте, о барды, - сказал могучий Фингал, - хвалу несчастливой Мойне.* Призовите песнями дух ее к нам на холмы, да опочиет она с прекрасными девами Морвена, светилами дней минувших и утехой героев древности. Я видел стены Балклуты,** но они были разрушены, огонь прошел по чертогам и глас народа умолк. Прегражденная павшими стенами, изменила течение Клута. Чертополох одинокий раскачивал там головку, и мох насвистывал ветру. Лисица выглядывала из окон, буйные травы, покрывшие стены, колыхались вокруг ее головы. Опустело жилище Мойны, безмолвствует дом ее праотцев. Воспойте, барды, песню печали, оплачьте страну чужеземцев. Пали они раньше нас, но настанет и наш черед. Зачем ты возводишь чертог, сын быстролетних дней? Сегодня ты смотришь с башен своих, но минут немногие годы - и ворвется ветер пустыни; он завоет на опустелом дворе и засвищет вокруг полуистлевшего щита твоего. Так пусть же врывается ветер пустыни, мы славу стяжаем при жизни. След десницы моей запечатлеется в битве, имя мое - в песне бардов. Воспойте же песню, пустите чашу по кругу, и да звучит радость в чертоге моем. И когда придет твой конец, светило небесное, - если придет когда-нибудь твой конец, могучее солнце, если сиянье твое преходяще, подобно Фингалу, - то переживет наша слава лучи твои".
* В оригинале поэма называется Duan na nlaoi, т. е. _Песнь гимнов_, вероятно, по причине множества лирических отступлений от темы, подобных этой песне Фингала. Ирландские историки прославляли Фингала за мудрость установленных им законов, поэтический дар и умение предвидеть события. О'Флаэрти доходит до того, что утверждает, будто и в его времена законы Фингала продолжали действовать.
** Пусть читатель сравнит это место с тремя последними стихами XIII главы книги Исайи, где пророк предсказывает разрушение Вавилона.
Так пел Фингал в день своей радости. Тысяча бардов его сидели, склонившись, и внимали голосу короля. Тот голос подобен был звукам арфы, принесенным дыханьем весны. Дивны были мысли твои, о Фингал! Зачем не дана Оссиану сила твоей души? Но ты высишься среди всех один, отец мой, и кто может сравниться с владыкой Морвена?
Ночь прошла в песнях, и утро вернулось в радости. Показались седые головы гор, и улыбнулся лазурный лик океана. Белые волны сновались вкруг дальней скалы. Серый туман медленно поднимался над озером. В образе старца двигался он вдоль тихой равнины. Огромные члены не шевелились, ибо дух поддерживал его в воздухе. Достигнув чертога Сельмы, он пролился кровавым дождем.
Один лишь король созерцал это ужасное зрелище, предвещавшее гибель народа его. Молча вошел он в чертог и копье отцовское взял. Кольчуга звенела на его груди. Вкруг него собрались герои. Молча взирали они друг на друга, примечая взгляды Фингаловы. На лике его они видели знаменье битвы, на копье его - гибель дружин. Тысячу щитов они сразу прияли, они обнажили тысячу мечей. Засверкал чертог Сельмы, раздалось бряцанье оружия. Завыли серые псы на дворе. Немы уста могучих вождей. Все взирали на короля, копья свои приподняв.
"Сыны Морвена, - начал король, - не время теперь наполнять чаши. Близ нас сгущается битва, и смерть над страною нависла. Некий дух, друг Фингалов, остерегает нас от врага. С берегов мрачно-бурного моря? идут к нам сыны чужеземцев, ибо с водной пучины явился сей грозный знак опасности Морвену. Пусть каждый возьмет копье свое тяжкое, каждый отцовским мечом препояшется. Пусть темный шлем накроет голову каждому, и кольчуга сверкнет на каждой груди. Битва сбирается, словно буря, и вы скоро услышите рыкание смерти".*
*
Каждый потщися и дрот изострить свой, и щит уготовить...
Гомер [Илиада], II, 382.
Пусть каждый
Наденет адамантовый доспех,
Надвинет шлеи и крепко щит округлый
Перед собой сожмет иль над собой,
Затем что, мыслю я, не мелкий дождик,
Но град горящих стрел на нас падет.
Мильтон [Потерянный рай, VI, 541].
Герой устремился на брань перед войском своим, словно туча перед грядою воздушных огней, когда они разливаются по небу ночному и мореходы предвидят бурю. На вересковой вершине Коны стояли они. Белогрудые девы смотрели, как высились воины, подобные деревам, и, предвидя смерть своих юношей, в страхе озирались на море. Белые волны казались им парусами далекими, и слезы текли по их щекам.
Встало солнце над морем, и мы корабли вдалеке увидали. Они надвинулись, словно морской туман, и извергли на берег юных своих ратоборцев. Меж ними стоял их вождь, как олень среди стада. Щит его обит золотом, и величаво ступал властитель копий. Он двигался к Сельме, за ним - его тысячи.
"Поди с песнею мира, - молвил Фингал, - поди, Уллин, к королю мечей. Скажи ему, что могучи мы в битве и неисчислимы тени врагов наших. Но славны те, кто в чертогах моих пировал! Они показывают в дальних странах оружие моих праотцев,** сыны чужеземцев дивятся и благословляют друзей племени Морвена, ибо слава наших имен далеко простерлась и властители мира трепещут среди своего народа".
** У древних шотландцев был обычай меняться оружием со своими гостями, и это оружие долго сохранялось в разных семействах как памятник дружбы, существовавшей между их предками.
Уллин пошел с песнею. Фингал на копье оперся, он видел врага могучего в бранных доспехах и благословил чужеземца.
"Сколь величаво ты шествуешь, сын океана! - молвил король лесистого Морвена. - Меч на бедре твоем - луч могущества, копье твое - ель, что с бурями спорит. Изменчивый лик луны не шире щита твоего. Румяно лицо твое юное, вьются мягкие кудри. Но это дерево может пасть, и память о нем погибнет. Дочь далекой земли будет в тоске смотреть на зыбучее море; дети скажут: "Мы видим корабль, может быть, то король Балклуты". Слезы польются из глаз их матери. Думы ее будут о том, кто почиет в Морвене".
Так говорил король, а Уллин меж тем пришел к могучему Картону; юн опустил пред ним на землю копье и запел песнь мира.
"Явись на пиру Фингала, о Картон, пришелец с бурного моря, раздели пир короля или копье войны подними. Неисчислимы тени наших врагов, но прославлены друзья Морвена.
Взгляни на это поле, Картон, много на нем вздымается зеленых холмов с мшистыми камнями и шуршащей травой - это могилы врагов Фингаловых, сынов зыбучего моря".
"Говоришь ли ты слабому воину, бард лесистого Морвена? - Картон спросил. - Разве мое лицо бледнеет от страха, сын миротворных песен? Так зачем же ты мнишь помрачить мою душу былью о павших? Рука моя в битвах окрепла, слава моя далеко простерлась. Поди к слабосильным бойцам, их проси покориться Фингалу. Разве не видел я павшей Балклуты? Так стану ли я пировать с сыном Комхала, с сыном того, кто спалил чертог моего отца? Молод я был и не знал, почему юные девы рыдали. Дыма столпы, превыше стен поднимаясь, веселили мой взор. Часто я озирался, и мне весело было смотреть, как наши друзья по холмам убегали. Но когда пришли годы юности, я увидел мох на моих поверженных стенах; со вздохом встречал я утро и слезами ночь провожал. "Ужели я не сражусь с детьми моих супостатов?" - так говорил я себе. И я буду сражаться, о бард, я чувствую силу души своей".
Окружили героя его ратоборцы и вдруг обнажили блистающие мечи. Он стоял среди них, как столп огня, слезы застыли в его глазах, потому что он думал о павшей Балклуте, и воспрянула стесненная гордость его души. Искоса взглянул он на холм, где сверкали оружием наши герои; копье сотряслось в деснице его, и, вперед наклонясь, он, казалось, грозил королю.
"Пойду ли я сразиться с вождем? - молвил Фингал в душе своей. Остановлю ли его посредине пути, прежде чем слава его поднимется? Но будущий бард тогда, видя могилу Картона, скажет: "Окружали Фингала тысячи его ратников, когда пал благородный Картон". Нет, бард времен грядущих, не умалить тебе славы Фингаловой. Герои мои сразятся с юношей, а Фингал станет смотреть на битву. Если он победит, тогда устремлюсь я в силе своей, как ревущий поток Коны.
Кто из моих героев хочет встретить сына бурного моря? Много воинов его на бреге, и сильно копье его ясенное".
Катул * восстал в силе своей, сын могучего Лормара; за вождем следуют триста юношей - племя его родимых потоков.** Слаба десница его против Картона, - он пал, и герои его бежали.
* Cath-'huil - _око битвы_.
** Это место показывает, что кланы существовали еще во времена Фингала, хотя основа у них была иная, чей у современных кланов на севере Шотландии.
Коннал *** сызнова начал битву, но сломилось копье его тяжкое; связанный, лежал он на поле, а Картон гнал его рать.
*** Мудрость и доблесть этого Коннала прославлены в древней поэзии. На севере еще существует небольшое племя, утверждающее, что происходит от него.
"Клессамор, - спросил король Морвена,* - где копье силы твоей? Можешь ли ты взирать, как у потока Лоры связан Коннал, твой друг? Восстань в сиянии стали своей, о друг Комхала. Да познает Балклуты юноша силу племени Морвена".
* Фингал не ведал тогда, что Картон - сын Клессамора.
И восстал он в мощи стали своей, потрясая седыми кудрями. Вздел он щит и устремился вперед, исполненный доблестной гордости.
Картон, стоя на вересковой скале, увидал, что герой приближается. Было любо ему смотреть на грозную радость лица его, на силу, увенчанную седыми кудрями. "Подниму ли копье свое, - сказал он, - что поражает врага лишь единожды? Или словами мира я сохраню жизнь ратоборца? Величава поступь преклонных годов, любезен закат его жизни. Может быть, это возлюбленный Мойны, отец колеснице властного Картона. Часто слыхал я, что он обитает у потока звучного Лоры".
Так говорил он, когда подошел Клессамор и высоко поднял копье свое. Юноша принял удар щитом и промолвил слова мира. "Воин с седыми кудрями, разве юноши ваши не в силах поднять копье? Разве сына нет у тебя, чтобы щитом прикрыть отца и встретить десницу юного? Разве нет уже больше любезной твоей супруги иль над могилами сынов твоих плачет она? Не королевского ли ты рода? И будет ли слава мечу моему, если падешь ты под ним?"
"Велика она будет, сын гордыни, - сказал Клессамор бесстрашный. - Я прославился в битвах, но никогда не называл врагу имени своего.** Сдайся мне, сын волны, и ты узнаешь, что след моего меча остался на многих полях".
"Я никогда не сдавался, властитель копий, - отвечал с благородной гордостью Картон. - Я тоже сражался в битвах и предвижу грядущую славу свою. Не презирай меня, вождь мужей, сильны и рука моя и копье. Возвратись к друзьям своим, и пусть сразятся молодые герои".
** Назвать врагу свое имя значило в те воинственные времена уклониться от боя с ним, ибо, если открывалось, что между предками сражающихся существовала дружба, бой сразу прекращался и старинная, дружба предков возобновлялась. _Человек, который называет врагу свое имя_, было в старину позорным обозначением труса.
"Зачем ты язвишь мою душу? - отвечал Клессамор, роняя слезу. - Рука моя не дрожит от старости, я могу еще поднять меч. Мне ли бежать на глазах у Фингала, на глазах у того, кто мною любим? Нет, сын моря, никогда не бежал я: подними же скорей острие копья своего".
Они бились, подобные двум противным ветрам, спорящим за волну. Картон велел копью своему уклоняться, ибо все еще думал, что враг был супругом Мойны. Надвое он преломил блестящее копье Клессамора и схватил его сверкающий меч. Но когда Картон вязал вождя, тот извлек кинжал своих предков. Он увидел, что бок врага беззащитен и кинжалом его пронзил.
Фингал увидел, что пал Клессамор, и двинулся, гремя своей сталью. безмолвствуют пред ним его ратники, обращая взоры свои на героя. Он надвигался, как зловещие громы, предвестники бури; их заслышав в долине, охотник спешит к скалистой пещере.
Картон стоял неподвижно: кровь источала рана его. Он увидал, что подходит король, и надежда на славу воспрянула вновь.* Но были бледны его щеки, власы его распустились, шлем его сбился назад; силы покидали Картона, но душа оставалась твердой.
* Это выражение допускает два толкования: Картон может надеяться либо стяжать славу, сразив Фингала, либо стать знаменитым, пав от его руки. Последнее более вероятно, ибо Картон уже ранен.
Увидел Фингал, что герой окровавлен, и удержал копье занесенное. "Сдавайся, властитель мечей, - сказал сын Комхала, - я вижу, что ты окровавлен. Могуч ты был в битве, и слава твоя никогда не угаснет".
"Ты ли это, король достославный? - спросил колесницевластный Картон. Ты ли это, пламень смерти, страшащий властителей мира? Но нужно ли Картону спрашивать: ведь он подобен потоку пустыни своей, неодолим, как теченье реки, стремителен, словно небесный орел. О, если бы я с королем сразился, была б велика моя слава в песнях, и сказал бы охотник, увидя могилу мою: "Он бился с могучим Фингалом". Но Картон умрет безвестен: на слабых он расточил силу свою".
"Но ты не умрешь безвестен, - ответил король лесистого Морвена. - У меня много бардов, Картон! - их песни достигнут грядущих времен. Потомки будущих лет услышат о славе Картона, сидя вокруг горящего дуба ** и провожая ночь песнями старины. Охотник, отдыхая на вереске, заслышит ветра шумный порыв, поднимет глаза и увидит скалу, где пал Картон. Обратится тогда он к сыну и место укажет, где бился могучий. "Здесь сражался король Балклуты, силою равный тысяче рек"".
** В северной Шотландии до недавнего времени на празднествах сжигали большой дубовый ствол, который так и назывался _праздничный ствол_. Время настолько освятило этот обычай, что простолюдины почитали несоблюдение его своего рода святотатством.
Радостью Картона лик озарился, поднял он отягченные очи, отдал Фингалу свой меч, дабы хранился в чертоге его, и осталась в Морвене память о короле Балклуты. Прекратилась битва на поле, и бард затянул песню мира. Собрались вожди вокруг умиравшего Картона и, вздыхая, внимали его словам. Молча они опирались на копья, пока говорил герой Балклуты. Волосы его развевались по ветру, и тихи были слова его.
"Король Морвена, - молвил Картон, - я пал посреди своего поприща. Чужая могила приимет юношу, последнего из рода Рейтамира. Мрак обитает в Балклуте, и тени горести - в Кратмо. Но воздвигни мне память на брегах Лоры, где жили мои отцы. Быть может, Мойны супруг оплачет Картона, своего павшего сына".
В Клессаморово сердце проникли его слова; молча упал он на сына. Омраченное воинство встало вокруг, безгласно простерлась равнина Лоры. Ночь наступила, и месяц с востока взглянул на печальное поле. Но они стояли недвижно, как лес молчаливый, что вздымает главу свою на Гормале, когда улеглись шумливые ветры и темная осень сошла на равнину.
Три дня скорбели они о Картоне, на четвертый умер его отец. Они покоятся в узкой долине меж скал, и смутный призрак могилу их охраняет. Там нередко видят любезную Мойну, когда солнечный луч ударяет в скалу, а вокруг еще все темно. Там видят ее, Мальвина, но она не похожа на дочерей холма. Одеянье на ней чужеземное, и она всегда одинока.
Фингал оплакивал Картона; он пожелал, чтобы барды его отмечали сей день, когда возвращалась ненастная осень. И часто они отмечали сей день и пели хвалу герою. "Кто это мрачный грядет с океана ревущего, как темная туча осенняя? Смерть дрожит в его длани, очи его - огни пламенные. Кто грохочет вдоль темного вереска Лоры? Это Картон, властитель мечей. Падают воины! Смотрите, как он несется, подобный зловещему духу Морвена! Но здесь он лежит, дуб величавый, поверженный ветром внезапным. Когда ж ты восстанешь, радость Балклуты? Когда ж ты восстанешь, Картон? Кто это мрачный грядет с океана ревущего, как темная туча осенняя?"
Так пели барды в день печали своей. Соединял я с ними свой голос и помогал их пению. Душа моя скорбела о Картоне: он пал в дни своей доблести. А ты, Клессамор, где твоя обитель воздушная? Забыл ли юноша рану свою? И витает ли он в облаках вместе с тобой? Солнце пригрело меня, Мальвина, дай же мне отдохнуть. Может быть, они явятся мне в сновидении; мнится, я слышу их слабый голос. Луч небесный любит сиять на могиле Картона: я чувствую, он изливает тепло.
О ты, что катишься в вышине,* круглое, как щит моих праотцев! Откуда лучи твои, солнце, откуда твой вечный свет? Ты являешься в грозной своей красе, и даже звезды прячутся в небе; месяц, холодный и бледный, тонет в пучине запада. Но и ты одиноко шествуешь: кто может тебе сопутствовать? Падают горные дубы, даже горы с годами рушатся, океан убывает и прибывает, даже месяц теряется в небе; но ты пребываешь всегда неизменно, ликуя в блеске течения своего. Когда бури мир помрачают, когда громыхает гром и носится молния, ты проглядываешь в красе своей из-за туч и смеешься над бурей. Но тщетно глядишь ты на Оссиана: он не видит больше лучей твоих, не различает, с восточных ли облаков струятся их кудри златые или трепещешь ты у врат запада. Но, может быть, ты, как и я, преходяще и твоим годам положен предел. Ты будешь покоиться в облаках своих, не внемля голосу утра. Ликуй же, солнце, в силе своей юности! Старость мрачна и уныла, она подобна мерцанью луны, что проникает сквозь рваные тучи, когда туман одевает холмы; ** северный ветер свищет в полях, и странник на половине пути цепенеет.
* Это место имеет некоторое сходство с обращением Сатаны к солнцу в четвертой книге "Потерянного рая":
О ты, увенчанное высшей славой,
Одно в своих владениях, как бог,
Обозреваешь мир сей первозданный,
И звезды прячут лики пред тобой.
К тебе взываю, но не гласом друга
Зову тебя по имени, о солнце!
[Мильтон. Потерянный рай, IV, 32].
**
Так при неверной луне и под обманчивым светом
Путь бывает в лесах, коль тенью Зевес покрывает
Небо, и черная ночь у всего цвета отнимает.
Вергилий [Энеида, VI, 270].
Смерть Кухулина
&
ПОЭМА
СОДЕРЖАНИЕ
Предание проливает довольно яркий свет на историю Ирландии во время длительного царствования в Морвене Фингала, сына Комхала. После смерти Арто, сына Карбара и верховного правителя Ирландии, ему наследовал его несовершеннолетний сын Кормак. Правители уделов и вожди племен собрались в королевском дворце Теморе, чтобы избрать из своей среды опекуна юного короля. Это избрание вызвало горячие споры, и было решено покончить распри, вверив юного короля попечению Кухулина, сына Семо, который уже стяжал славу своими великими подвигами и жил в это время с Конналом, сыном Кайтбата, в Ольстере.
Кухулину было всего лишь двадцать три года, когда он принял на себя правление Ирландией, а вторжение Сварана произошло два года спустя. На двадцать седьмом году жизни Кухулина и на третьем году его правления Торлат, сын Кэнтелы, один из вождей поселенцев-белгов, которые владели южной частью Ирландии, обосновался в Коннахте и направился к Теморе, намереваясь свергнуть Кормака, который, если не считать Ферад-арто, следующего короля Ирландии, был единственным представителем шотландского королевского рода в этой стране. Кухулин выступил против Торлата, встретился с ним у озера Лего и наголову разбил его войско. Торлат пал в битве от руки Кухулина, но, когда этот последний слишком стремительно бросился вослед бегущему неприятелю, его смертельно поразила стрела, и через день он умер.
С Кухулином кончилось благоденствие Кормака, многие вожди вышли из его подчинения, анархия и смута воцарились в стране. В конце концов Кормак был свергнут, и Карбар, правитель Аты и один из претендентов на престол, разгромив всех своих соперников, стал единовластным монархом Ирландии.
Семейство Фингала, которое было на стороне семейства Кормака, решило свергнуть Карбара с незаконно захваченного им престола; особенно Оскар, сын Оссиана, был исполнен решимости отомстить за смерть своего друга Катола, вероломно убитого Карбаром. Его угрозы дошли до слуха Карбара, и тот пригласил Оскара на дружественное пиршество в королевском дворце Теморе, решив, что сможет там затеять ссору и найдет предлог убить гостя.
Ссора произошла; приверженцы обоих вождей сразились, а Карбар и Оскар пали от нанесенных друг другу ран. Тем временем из Шотландии прибыл Фингал с войском, разгромил сторонников Карбара и вернул династии Кормака королевскую власть.
Настоящая поэма посвящена смерти Кухулина. В оригинале она называется Duan loch Leigo, т. е. _Песнь озера Лего_, и представляет собою вставной эпизод из большой поэмы, прославляющей последний поход Фингала в Ирландию. Большая часть поэмы утрачена, сохранились лишь кое-какие отрывки, которые удержались в памяти нескольких стариков в северной Шотландии. Кухулин самый знаменитый герой ирландских сказаний и поэм; в них его всегда называют _грозный Кухулин_, и нет числа легендам о его силе и доблести. Оссиан считал, что его поход против фирболгов или британских белгов является достойным предметом для эпической поэмы; эта поэма, сохранявшаяся до недавнего времени, называлась Tora-na-tana, или _Спор о владениях_, поскольку война, составившая ее содержание, была начата британскими белгами, которые, поселясь в Ирландии, стремились расширить свои владения. Сохранившиеся отрывки этой поэмы одушевлены гением Оссиана настолько, что не может быть сомнений относительно его авторства.
То не ветер ли ударяет по щиту Фингалову? Иль это голос прошлых времен в моем чертоге? Пой же, пой, сладостный голос! ты так приятен и наполняешь радостью мою ночь. Пой же, Брагела, дочь колесницевластного Сорглана!
"Это белая волна у скалы, а не паруса Кухулина. Как часто обманывают меня туманы, и мнится мне, что я вижу корабль любезного, когда, вздымаясь вкруг смутного призрака, они стремят по ветру серые струи свои. Зачем ты медлишь прийти, сын великодушного Семо? Четыре раза уже возвращалась осень, несущая ветры, и возмущала море Тогормы,* а ты все пребываешь в грохоте битв, вдали от Брагелы. Холмы острова туманов, когда отзоветесь вы на лай его псов? Но вы омрачились тучами, и Брагела, скорбя, взывает напрасно. Клубясь, опускается ночь, скрывается лик океана. Тетерев прячет голову под крыло, лань засыпает рядом с оленем пустыни. Они воспрянут с утренним светом и будут пастись у потока мшистого. Но ко мне вместе с солнцем вернутся слезь вместе с ночью придут воздыханья. Когда ж ты вернешься в доспеха, мшистой Туры властитель?"
* Togorma, т. е. _остров синих волн_, один из Гебридских островов, находившийся под властью Коннала, сына Кайтбата и друга Кухулина. Коннала иного называют сыном Колгара по имени основателя рода. За несколько дней до тог как весть о бунте Торлата достигла Теморы, Коннал отплыл на свой родной остр Тогорму, где его задерживали противные ветры, пока шла война, в которой убит Кухулин.
Приятен твой голос ушам Оссиана, дочь колесницевластного Сорглана! Но удались в чертоги пиров к пыланью горящего дуба. Прислушайся к ропоту моря, что катит валы у стен Дунскеха; да снидет сов на твои голубые очи, и герой предстанет тебе в сновидении.
Кухулин сидит возле озера Лего у мрачно катящихся вод. Ночь окружает героя, и тысячи войска его рассеяны по вересковой равнине. Сотня дубов горит посреди, и широко стелется дым пиршества чаш. Под деревом Карил ударяет по струнам арфы, его седые власы блестят в сияньи огня; шелестя, прилетает ветер ночной и вздымает белые кудри. Он поет о синей Тогорме и о вожде ее, друге Кухулина.
"Зачем тебя нет, о Коннал, в сумрачный день непогоды? Юга вожди сошлись против колесницевластного Кормака. Удержаны ветром твои руса, и синие волны катятся вкруг тебя. Но Кормак не одинок: сын Семо сражается в битвах его. Сражается в его битвах сын Семо, гроза чужеземцев! Он, словно пар смертоносный, неспешно носимый удушливым ветром.** Солнце тогда багровеет, падают замертво люди".
**
Сколько черна и угрюма от облаков кажется мрачность,
Если неистово дышащий, знойный воздвигнется ветер.
Гомер, Илиада, V [864].
Так звучала песнь Карила, когда явился сын супостата. Наземь швырнул он тупое копье и передал слова Торлата, вождя героев с черных зыбей Лего, того, кто вел свои тысячи на брань с колесницевластным Кормаком. Кормаком, что был далеко в гулкозвучных чертогах Теморы: *** там он учился натягивать лук своих праотцев и вздымать копье Недолго вздымал ты копье, нежно-сияющий юности луч! Смерть стоит за тобой, еле зримая, как затененная часть луны за возрастающей светлой.
*** Дворец ирландских королей; некоторые барды называют его Teamhrath.
Кухулин встал перед бардом,* что пришел от великодушного Торлата. Он предложил ему чашу радости и принял с почестью сына песен. "Сладостный голос Лего, - сказал он, - о чем же слова Торлата? Идет ли он к нам на пир или на брань, сын Кантелы ** колесницевластный?"
* В древние времена барды были глашатаями, и поэтому их особа почиталась священной. В более позднее время они стали злоупотреблять своей привилегией, а поскольку они пользовались неприкосновенностью, то сочиняли столь вольные сатиры и пасквили на тех, кого не любили их покровители, что стали буквально общественным бедствием. Прикрываясь положением глашатая, они грубо оскорбляли противника, если он не принимал предложенных ими условий.
** Cean-teola' - _глава семейства_.
"Он идет на брань, - ответствовал бард, - на звонкую распрю копий. Едва лишь встанет серый рассвет над Лего, Торлат выйдет в поле сражаться. И дерзнешь ли ты встретить его в доспехах своих, король острова туманов? Ужасно копье Торлата! оно, как ночной метеор. Он поднимет его, и падают люди; смерть летит вослед молний его меча".