Макферсон Джеймс. Поэмы Оссиана

   И полным тулом метких стрел,
   И, жизнью движимый младою,
   Земли не чуя под собою,
   С Гидаллом в Сельму полетел.
   V
   О жребий смертного печальный!
   Звездой надежда нам блестит
   И нас лучем сквозь мрак туманный
   За милым призраком манит,
   Как некий гений обаватель,
   Как венценосица сильфид.
   Она прелестна - но предатель!
   И часто, дряхлых и младых,
   Своих поклонников слепых,
   Приводит нас, в очарованьи
   И в жарком счастья упованьи,
   К тоске, страданьям и бедам,
   К ревучим безднам - по цветам!
   Увы! как часто мы мечтаем
   С друзьями скоро пировать
   И бардов пению внимать;
   Уж день желанный привечаем
   Но смерть является, как тать,
   И мы - их гробы обнимаем!
   Летим, беспечные, срывать
   Цветы любви - младые розы,
   Но розы сгибли под грозой,
   И мы, сраженные тоской,
   Струим, увы! над ними слезы!
   Как часто арф веселых звон,
   Гимн брачный и покров венчальный
   Сменяют пенье похорон
   И гроб и саван погребальный!
   Светило дня нас в счастьи зрит,
   Пируем, нектар пьем кипучий
   Но месяц, всплывший из-за тучи,
   Могильный дерн наш серебрит!..
   VI
   И к сельмским башням вековым,
   Зеленым плющем перевитым,
   Цветными флагами покрытым,
   С младым товарищем своим
   Кальфон притек. Надежды полный,
   Он зрит с восторгом Аты волны,
   Холмы, окрестные места,
   И, полный радости, в врата
   Решетчатые, позлащенны,
   На обе полы растворенны,
   Стремя кругом веселый взор,
   Он входит на широкий двор...
   Везде все тихо, пусто; мнится,
   Что замок будто нежилой:
   Не верит взору вождь младой
   И трепет в грудь ему теснится,
   Предвестник бедствия немой.
   И все в нем тайный страх су губит:
   На башне страж в свой рог не трубит,
   Пес верный цепью не брянчит,
   И дева милая Эрина,
   Сальгара дочь, Эвираллина,
   К нему навстречу не спешит.
   В пустых чертогах ветер рыщет
   И в переходах длинных свищет.
   И сельмской девы в терему
   На цветно-мраморном полу
   Лежат - и арфа золотая
   И роза с ландышем младая,
   Разрывный лук, покров с чела
   И в стену вонзена стрела;
   И черной пылью занесенны
   Сребром сосуды не блестят,
   И окна, настежь растворенны,
   На петлях бьются и стучат.
   "Где, где она, Эвираллина,
   Краса пустынная Эрина,
   Звезда моя и луч златой?
   Кальфон, смятенный, восклицает,
   И дико взор его сверкает
   Чела под мрачностью густой:
   Так огонек перебегает
   По мшистым тундрам в мгле ночной.
   О друг Гидалл, товарищ мой!
   Ужель моя увяла младость?
   В чертогах сельмских, где меня,
   На благотворный свет маня,
   Она, сиянье сердца, радость
   Ждала с любовию вдвоем,
   Где арфы стройные гремели
   И чаши звонкие кипели
   Багряно-пенистым вином,
   Трапезу обходя кругом
   Теперь унынье воцарилось
   И запустенье водворилось.
   Так друг! в отсутствии моем
   Над Седьмой грянул страшный гром
   И что-то грозное свершилось!"
   VII
   "Кальфон! - Гидалл ему в ответ,
   Пусть так, твоей невесты нет;
   Но грусть ли будет глас обычной?
   И сердцу ль храброго прилично
   Себя безвременно крушить?
   Эвираллина, может быть,
   Теперь с подругами своими
   Дубрав под сводами густыми
   За серной гонится младой,
   Прицелясь меткой к ней стрелой.
   Ловитвой дева веселится
   И скоро в Сельму возвратится".
   VIII
   "Нет, нет, товарищ мой, Гидалл!
   Я ни одной стрелы пернатой,
   Рассекшей воздух, не слыхал,
   Ни лани на холме рогатой,
   Ни серны в поле не видал.
   Леса окрестные безмолвны
   И тишины унылой полны,
   Как замок мой. О друг! скорей
   Пойдем к почтенному Алладу,
   В его пустынную ограду
   Утесов мшистых и камней.
   Сей, ветхий жизнию, кульдей,
   Пророк таинственный Эрина,
   Нам скажет, где Эвираллина,
   Куда сокрылася она.
   Завеса тайн пред ним сквозна;
   Он все постиг, все, вещий, знает
   И духом в будущем читает.
   Пойдем, Гидалл! пойдем скорей,
   Откроет тайну нам кульдей!"
   IX
   Отшельник сей иноплеменный,
   Живый обломок гробовой,
   Таинственный и сопряженный
   Своею чистою душой
   С какой-то тайною страной,
   Аллад давно уж поселился
   В пустынных Эрина скалах;
   Но он в Авзонии {1} родился,
   На славных Тибра {2} берегах;
   И, ветхий днями, поседелый,
   Как древний тополь снежных гор,
   Итальи счастливой пределы
   Оставил он с тех самых пор.
   Как свет, блеснувший в Вифлееме, {3}
   Подобно утру гор на теме
   Ум разливаться начинал
   Лучами по лицу земному
   И путь народам озарял
   Души к спасению святому;
   Когда поклонники Христа,
   Борцы под знаменем креста,
   Жестоким пыткам подвергались
   За веру и надежду их
   И в пищу тиграм предавались,
   Живые, от владык земных;
   В котлах клокочущих кипели,
   Иль, с верой в сердце и очах,
   Подобно факелам горели
   Меж палачей на площадях.
   Убогий, дряхлый и смиренный,
   Христовым светом озаренный,
   Аллад укрылся в Иннисфал.
   Там в недре гор и диких скал,
   В посте, молитвах, покаяньи
   И тайн небесных в созерцаньи
   Он жизнь святую провождал
   И век свой близкий доживал.
   Народ, вожди его любили
   И все пророком дивным чтили.
   X
   "Мир, мир обители твоей!"
   Сказал Кальфон, входя под своды,
   Рукой сплетенные природы,
   Пещеры старцевой. Кульдей,
   Гробницы ветхой пыль живая,
   На мшистом камне восседая,
   Святую хартию читал
   И слезы жаркие ронял.
   И в келье сумрачной Аллада,
   На впадистом уступе скал,
   Символ спасенья крест стоял
   И ярко теплилась лампада;
   И свет лампады упадал
   На старца: то переливался
   Брады в волнистых сединах,
   То отбегал, то отражался
   В текущих из очей слезах.
   И старец был - весь упованье!
   Весь жизнь бесплотная!.. Созданье
   Хотя еще в плотских цепях,
   Парил он духом в небесах,
   Растроганный и умиленный...
   "Святой кульдей! Аллад почтенный!
   Скалистой житель высоты!
   Скажи, что зрел, что слышал ты?
   Все, дивный, ведаешь по духу!
   Тебе на все сияет свет,
   Вещал Кальфон, склонившись к уху
   Отступника мирских сует.
   Пророк таинственный Эрина!
   Скажи мне, где Эвираллина?"
   XI
   И ветхий житель диких скал
   Хранил глубокое молчанье;
   Кальфон ответа ожидал
   И был - весь трепет и вниманье.
   И наконец блестящий взгляд,
   Огня исполненный святого,
   Подняв на витязя младого:
   "Мой сын! - сказал ему Аллад,
   Я зрел, стоя скалы на теме,
   Сквозь мрак ночной звезду на шлеме
   И жало светлое копья
   И вопли девы слышал я.
   Ревела грозная пучина
   При блеске молний в облаках,
   Усопших тихая долина
   Светилась в ярких огоньках...
   Младая горлица Эрина
   Теперь у ястреба в когтях!
   Я видел сына Рельдурата,
   Неумолимого Комлата!
   Могуч и смел (ужасен был
   Героя взор черно-блестящий!),
   В чертоги Сельмы он вступил,
   Покрытый стадию гремящей,
   И грозным гласом возопил:
   "Иди, Кальфон! сверкнем мечами!
   Сальгара дочь - моя корысть!
   Тебе иль мне здесь лечь костями!
   Тебе иль мне здесь землю грызть!
   Где ты, Кальфон? Иди сразиться,
   Иди на смерть со мною биться!"
   "Давно Кальфопа в Сельме нет,
   Эвираллины был ответ.
   Бесчестный витязь, удалися!
   Иль мщенья грозного страшися!"
   "О дочь Сальгара! ты мила,
   Как роза пышная Эрина,
   Как снег Арвена ты бела;
   Люблю тебя, Эвираллина!
   Я отведу тебя с собой
   Под свод прохладный и крутой
   Пещеры кромльской - там с тобою.
   Покрытый сталью боевою.
   Три дня останусь под горой.
   Вождя Кальфона ожидая
   И деву Сельмы уважая.
   Пускай бестрепетный Кальфон
   Перед меня с мечом предстанет
   И в панцирь мой булатом грянет:
   Я жду его; но если он,
   Когда четвертый день наступит,
   Тебя железом не искупит
   Презрев и славу и молву,
   Я чолн мой с якоря снимаю,
   Гремучий парус развеваю
   И в замок мой с тобой плыву".
   Сказал - и, не смотря на слезы,
   На крики, вопли и угрозы,
   Комлат увлек ее с собой
   И скрылся в темноте ночной.
   Громады туч гремя неслися,
   Шумел и выл дремучий бор,
   Змеями молнии вилися
   И пламенели сосны горл
   И с тех, мой сын! заветных пор
   Уже четвертый день сияет,
   Прогнав с небес ночную тень..."
   XII
   "И я пришел в четвертый день!
   Ужасным гласом восклицает,
   Сверкая взорами, Кальфон.
   Клянусь, кульдей! не узрит он
   Ни звезд златых грядущей ночи.
   Ни дня, встающего из волн:
   Я наведу ему на очи
   Без сновидений вечный сон!
   Прости, отец мой! время биться
   И с сопостатом расплатиться.
   Прости - и мир тебе!.." - сказал
   И из пещеры побежал,
   Исполнен бешеной отваги.
   Все путь ему: ручьи, овраги,
   Покат стремнин и ребра скал.
   На Кромлу серной он взбегает
   И с высоты ее крутой
   Огромный камень низвергает,
   И звонко трубит и на бой
   Зовет могучего Комлата.
   И сын отважный Рельдурата
   Паденье камня услыхал
   И рог Кальфонов он познал.
   И рвется, гибельный, на сечу,
   Весь гневом пышет и кипит,
   Схватил свой пятигласный щит
   И вихрем он к врагу навстречу.
   Уже бойцы друг друга зрят;
   Сошлись, на миг остановились,
   В щиты секирами стучат
   И друг на друга устремились,
   Сверкая взорами, как два
   Степей ливийских грозных льва.
   XIII
   Секиры, грянув, сокрушились;
   Удара гул звучит кругом,
   И их мечи уже скрестились,
   И звонко сшибся щит с щитом.
   Уж крылья шлемов их орлины
   Колышет в прахе ветр пустынный;
   Усеян сталью злачный дерн;
   Уже их панцири разбиты
   И кровью яркою покрыты,
   И страшен бешеный Кальфон.
   Гремуч и быстр, как вихрь летучий,
   Уж он рукой своей могучей
   Врагу шлем медный сокрушил
   И щит огромный прорубил;
   Грызет очами сопостата,
   Обходит гибелью кругом
   И машет свищущим мечом;
   И сын бесстрашный Рельдурата
   Закрылся весь своим щитом:
   Поверх сей медяной ограды
   Одни его лишь блещут взгляды,
   Как две кровавые звезды,
   Как две кометы - весть беды.
   Разят, громят они друг друга;
   Уж их мечи иззубрены,
   Щиты в куски раздроблены,
   Звенит, распавшися, кольчуга,
   Кровь на кинжалах их стальных
   И страшно бьется сердце в них.
   Палящей жаждой грудь томится
   И градом пот с чела катится.
   XIV
   И торжествует вождь Кальфон!
   Комлат повержен; бледный он
   В пыли, скрежеща, протянулся
   И черной кровью захлебнулся.
   Кальфона блещущий кинжал
   Врагу сквозь сердце пробежал.
   Ужасен вид! глаза отверсты
   И клубом пена на устах,
   Остервенение в чертах,
   Глядит, не видя, он, и персты
   Окостенели, роя прах.
   И сельмский витязь, взгляд презренья
   На тело бросив, возопил:
   "Тебя, Комлат, я усмирил!
   И спи ты здесь - без погребенья,
   Костями в дебри сей истлей,
   Корысть пернатых и зверей!"
   Сказал - и в дол с горы спускаясь,
   Мечем булатным подпираясь,
   В пещеру к деве он спешит,
   Багряной кровию покрыт.
   XV
   И дева сельмская навстречу
   К вождю ей милому летит.
   Услышав гибельную сечу,
   Знакомый рог, знакомый щит,
   Она стрелой вооружилась
   И из пещеры устремилась
   На холм высокий и крутой,
   Где пламенел кровавый бой.
   Зефир в кудрях ее играет,
   Подъемлет легкой их волной
   И с персей девственных свевает
   Покров, блестящий белизной,
   И дева к другу упадает
   В объятия и восклицает:
   "Опять, о милый! ты со мной!
   Опять невеста я Кальфона!
   Ты спас меня, сын Турлатона!..
   Но что я вижу, о Кальфон?
   Ты весь... весь кровью обагрен!
   И шлем и панцирь твой разбиты,
   Ланиты бледностью покрыты...
   Прости надежда и любовь!..
   Вождь Иннисфала знаменитый!
   Чья на тебе дымится кровь?"
   XVI
   "То кровь... кровь сына Рельдурата,
   В пыли простертого Комлата.
   Ее до капли источил
   Кинжал мой гибельный... не златом,
   Но сталью острой и булатом
   Тебя я, дева, искупил!
   И ты моя - и до могилы!..
   Но я устал, слабеют силы,
   Свет из очей моих бежит...
   Воды! воды! мне грудь томит
   Несносной жажды лютый пламень...
   Позволь, склонясь главой на камень,
   У ног твоих мне отдохнуть...
   О, прохлади мне влагой грудь!"
   И близ тех мест, из лона скал
   Гремучий ключ, кипя, бежал
   И нес полям окрестным дани;
   И дева, в трепетные длани
   Студеный зачерпнув кристалл,
   Приносит, быстрая, к герою
   И светлой влагой ключевою
   Бойца ей милого поит
   И с страхом на него глядит.
   И влагу он, привстав, глотает,
   И жажды огнь лишь утолил
   Главу на перси опустил,
   Шатается и упадает
   И дух со стоном испускает.
   Погиб, увы! погиб Кальфон!
   В кровавой сече, исступленной,
   В тревоге чувств не чуял он
   Глубокой раны и смертельной,
   Врага булатом нанесенной!
   XVII
   Всходила ясная луна
   И тихое лила сиянье;
   И дева сельмская, одна,
   И неподвижна и бледна,
   Как мраморное изваянье,
   Как монумент, что бременит
   Почивших тлен, в немом страданье
   Над прахом милым ей стоит.
   Лишь дико взор ее блестит,
   Лишь белой груди колыханье
   Под тиховейным полотном
   Гласит о чем-то в ней живом.
   Есть арфа - славить наслажденья,
   О битвах песни заводить;
   Но как, увы! изобразить
   Души растерзанной мученья?..
   Вы испытали ль те мгновенья
   Без упованья и отрад,
   Когда объемлет сердце хлад,
   Как смерти мразное дыханье,
   Когда грызет его страданье,
   Уста безмолвие хранят
   И очи влагой не блестят?
   Их выразить - слова напрасны:
   Неизъяснимы и ужасны
   Они пребудут навсегда,
   Как смерти с жизнию боренье,
   Как духа с телом разлученье,
   Как за добро - страданий мзда:
   Молите, други! провиденье,
   Чтоб вам не знать их никогда!..
   XVIII
   Два дня, томясь, изнемогая,
   Очей дремотой не смыкая
   И ни на шаг от друга прочь,
   Несчастная Сальгара дочь
   Над женихом своим рыдала
   И плотоядных отгоняла
   От праха птиц. И в третий день,
   Когда холодной ночи тень
   С небес лазоревых сбежала,
   Погасли звезды и роса
   На мхах утесов заблистала,
   И солнце шло на небеса
   Ловцы оленей круторогих
   И горных ланей быстроногих
   В пустыне деву обрели,
   Без чувств простертую в пыли.
   И сердце в ней уже не билось!
   В ее руке сверкал кинжал
   И бледностью чело покрылось;
   И ветер, веющий от скал,
   По персям девы обнаженным
   И яркой кровью обагренным
   Златые кудри рассыпал.
   Склонясь главой на грудь Кальфона,
   Она, казалось, будто спит
   И будто сына Турлатона
   В своих мечтаньях сонных зрит.
   Ловцы могильный ров изрыли
   Булатом копий и мечей,
   И девы прах и прах вождей
   Под звуком песней схоронили.
   Курган насыпали над рвом
   Возвышенный и весь кругом
   Зеленым дерном обложили;
   И в вечно юной красоте
   Холма на самой высоте
   Младую сосну посадили.
   Повесили на ветви рог,
   Шелом и меч, броню стальную,
   Колчан и арфу золотую
   И дань красе - из роз венок.
   И с той поры, когда блистали
   Созвездия и озаряли
   Небес безбрежный океан,
   Три юных тени прилетали
   На погребальный сей курган;
   Доспехи ратные звучали,
   Рог бранный звуки издавал,
   Венок на ветви трепетал
   И струны арфы рокотали.
   . . . . . . . . . . . . .
   XIX
   Приятен дев волшебный взгляд,
   Приятен розы аромат,
   Приятны в летний зной зефиры
   И сон в тени при шуме вод:
   Но бардов вещих звуки лиры
   Приятней мне!.. И вот вам плод
   Моих бесед уединенных
   С полночной арфой и мечтой
   В часы досугов вдохновенных,
   Владевших минстреля душой.
   Я пел - и забывал, о други!
   Порывы бурные страстей
   И сердца тяжкие недуги,
   И радости... мелькнувших дней!
   Но арфа стихла, замолчала
   И он исчез, волшебный край!..
   А ты, о дева Иннисфала,
   Эвираллина! посещай
   Меня в моих ты сновиденьях:
   Когда засну - души в волненьях
   На легком облаке спустись
   И мне ты в образе явись
   Эльвиры вечно незабвенной!
   Пускай, восторгом упоенной,
   Пускай опять увижу я
   Уста коральные ея
   И очи ясно-голубые
   И кудри льняно-золотые;
   Пускай опять - в мечте моей
   Услышу звук ее речей!
   Тебя ль, о друг! поэт забудет?..
   Проснусь - и сердце полно будет
   Ему знакомой старины;
   Неизъяснимых наслаждений
   И тайных дум и тишины
   И новых Музы вдохновений!
   1824
   Трилунный (Д. Ю. Струйский)
   ЛИРА ОССИАНА
   Чернеется сосна над темем скалы,
   На сосне той лира златая висит;
   Крутую скалу опеняют валы,
   Пустыня безмолвна, и лира молчит.
   Когда же громовая туча нагрянет,
   И молния яркой змиею блеснет,
   И буря застонет, и море восстанет,
   Та лира печальный аккорд издает.
   И грозные тени парят в вышине,
   В сияющих бронях, при бледной луне,
   Спускаются к сосне, становятся в строй:
   И лира звучит им с полночной грозой.
   О чем же звучит им? о родине милой,
   Где камень положен над храбрых могилой,
   Где все опустело, лишь ветер порой
   Вздыхает, играя с могильной травой?
   Но бурное море сном мирным заснет,
   И лира замолкнет с полночной грозой;
   Над синею бездной Царь неба взойдет:
   И сосну осветит над голой скалой.
   Где ж грозные тени? - в чертогах эфира!
   В нетленных венцах там ликуют оне.
   Но помнят скалу, где знакомая лира
   Звучит им в грозу о родной стороне!
   1830
   III
   H. M. Карамзин
   ПОЭЗИЯ
   (ОТРЫВОК)
   Британия есть мать поэтов величайших.
   Древнейший бард ее, Фингалов мрачный сын,
   Оплакивал друзей, героев, в битве падших,
   И тени их к себе из гроба вызывал.
   Как шум морских валов, носяся по пустыням
   Далеко от брегов, уныние в сердцах
   Внимающих родит, - так песни Оссиана,
   Нежнейшую тоску вливая в томный дух,
   Настраивают нас к печальным представленьям;
   Но скорбь сия мила и сладостна душе.
   Велик ты, Оссиан, велик, неподражаем!
   1787
   Е. И. Костров
   ЕГО СИЯТЕЛЬСТВУ ГРАФУ АЛЕКСАНДРУ ВАСИЛЬЕВИЧУ
   СУВОРОВУ-РЫМНИКСКОМУ
   Под кроткой сению и мирта и олив,
   Венчанный лаврами герой, ты, опочив,
   Летаешь мыслями на бранноносном поле,
   Дав полну быстроту воображенья воле.
   Почил! но самое спокойствие твое
   Ужаснее врагам, чем прочих копие.
   Известно им, что ты средь мирныя отрады
   О средствах думаешь, как рушить тверды грады.
   Я, зря тебя, тебе в приличной тишине,
   В покое бодрственном, герою в сродном сне,
   Осмелюсь возбудить усердной гласом лиры.
   По шумных вихрях нам приятнее зефиры.
   Дерзну: ты был всегда любитель нежных муз,
   С Минервой, с Марсом ты стяжал себе союз.
   Позволь, да Оссиан, певец, герой, владыка,
   Явяся во чертах российского языка,
   Со именем твоим неробко в свет грядет
   И вящую чрез то хвалу приобретет.
   Живописуемы в нем грозны виды браней,
   Мечи, сверкающи лучом из бурных дланей,
   Представят в мысль твою, как ты врагов сражал,
   Перуном ярости оплоты низвергал.
   Враг лести, пышности и роскоши ленивой,
   Заслугам судия неложный и правдивый,
   Геройски подвиги за отчество любя,
   Прочти его, и в нем увидишь ты себя.
   1792
   Г. Р. Державин
   НА ПЕРЕХОД АЛПИЙСКИХ ГОР
   (ОТРЫВОК)
   Но что! не дух ли Оссиана,
   Певца туманов и морей,
   Мне кажет под луной Морана,
   Как шел он на царя царей?
   Нет, зрю - Массена под землею
   С Рымникским в тьме сошлися к бою:
   Чело с челом, глаза горят;
   Не громы ль с громами дерутся?
   Мечами о мечи секутся,
   Вкруг сыплют огнь - хохочет ад!
   1799
   К. Н. Батюшков
   МЕЧТА
   (ОТРЫВОК)
   Явись, богиня, мне, и с трепетом священным
   Коснуся я струнам,
   Тобой одушевленным!
   Явися! ждет тебя задумчивый Пиит,
   В безмолвии ночном седящий у лампады;
   Явись и дай вкусить сердечныя отрады.
   Любимца твоего, любимца Аонид, {1}
   И горесть сладостна бывает:
   Он в горести _мечтает_.
   То вдруг он пренесен во сельмские леса,
   Где ветр шумит, ревет гроза,
   Где тень Оскарова, одетая туманом,
   По небу стелется над пенным океаном;
   То с чашей радости в руках
   Он с бардами поет: и месяц в облаках,
   И Кромлы шумный лес безмолвно им внимает,
   И эхо по горам песнь звучну повторяет.
   1802-1817
   ПОСЛАНИЕ К Н. И. ГНЕДИЧУ
   (ОТРЫВКИ)
   Что делаешь, мой друг, в полтавских ты степях?
   И что в стихах
   Украдкой от друзей на лире воспеваешь?
   С Фингаловым певцом мечтаешь
   Иль резвою рукой
   Венок красавице сплетаешь?
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Так! сердце может лишь мечтою услаждаться;
   Оно все хочет оживить:
   В лесу на утлом пне друидов находить,
   Укравшихся под ель, рукой времян согбенну,
   Услышать барда песнь священну;
   С Мальвиною вздохнуть на берегу морском
   О ратнике младом.
   Все сердцу в мире сем вещает;
   И гроб безмолвен не бывает,
   И камень иногда пустынный говорит:
   _Герой здесь спит!_
   1805
   Н. И. Гнедич
   К К. Н. БАТЮШКОВУ
   (ОТРЫВКИ)
   Когда придешь в мою ты хату,
   Где бедность в простоте живет?
   Когда поклонишься Пенату, {1}
   Который дни мои блюдет?
   Приди, разделим снедь убогу,
   Сердца вином воспламеним,
   И вместе - песнопенья богу
   Часы досуга посвятим;
   А вечер, скучный долготою,
   В веселых сократим мечтах;
   Над всей подлунною страною
   Мечты помчимся на крылах.
   Иль посетим Морвен Фингалов,
   Ту Сельму, дом его отцов,
   Где на пирах сто арф звучало
   И пламенело сто дубов;
   Но где давно лишь ветер ночи
   С пустынной шепчется травой,
   И только звезд бессмертных очи
   Там светят с бледною луной.
   Там Оссиан теперь мечтает
   О битвах и делах былых
   И лирой тени вызывает
   Могучих праотцев своих.
   И вот Тренмор, отец героев,
   Чертог воздушный растворив,
   Летит на тучах с сонмом воев,
   К певцу и взор и слух склонив.
   За ним тень легкая Мальвины
   С златою арфою в руках,
   Обнявшись с тению Моины,
   Плывут на легких облаках.
   1807
   В. К. Кюхельбекер
   ПОЭТЫ
   (ОТРЫВОК)
   Я слышу завыванье бурь:
   И се в одежде из тумана
   Несется призрак Оссиана!
   Покрыта мрачная лазурь
   Над ним немыми облаками.
   Он страшен дикими мечтами;
   Он песней в душу льет печаль;
   Он душу погружает в даль
   Пространств унылых, замогильных!
   Но раздается резкий звук:
   Он славит копий бранный стук
   И шлет отраду в сердце сильных.
   1820
   ОССИАН
   ВОСПОМИНАНИЕ О КАРТИНЕ ЖИРОДЕ
   Пастух
   Сын отдаленной чужбины,
   Муж иноземный, - куда?
   В бездне лазурной пучины
   Теплится искра-звезда;
   Там же в парах белоснежных
   Спит золотая луна;
   Нет еще вихрей мятежных,
   Всюду еще тишина.
   Но уже пали на очи
   Брови седой полуночи;
   Бурь просыпается дух.
   Странник
   Жаждут и сердце и слух
   Песней Улина и Гала:
   Дом благодатный Фингала
   Близко ли, древний пастух?
   Пастух
   Хладный, немой, обгорелый,
   В сизой трепещущей мгле,
   Остовом дом опустелый
   Черный стоит на скале;
   Смотрит на синие волны:
   Из дружелюбной страны
   Уж не приносятся челны
   Шумно к подножью стены;
   Уж за трапезой Фингала
   Арфа давно замолчала:
   Рино и Гал и Улин,
   Да и мужей властелин,
   Сам он, отец Оссиана,
   Все они в царстве тумана;
   Сын только бродит один.
   Скорбью ведом и мечтами,
   Бродит унылый певец
   Между родными гробами,
   Сирый и дряхлый слепец.
   Строгой судьбой пораженный,
   Он полонен темнотой;
   Но его дух дерзновенный
   Мир созидает иной,
   Мир сладкозвучья и стона:
   Там еще дышит Минона,
   Юноша Рино не пал,
   Жив и Оскар и Фингал;
   Кровные барда обстали,
   Слушают песни печали
   Призраки с облак и скал.
   Пастырь умолкнул, и взоры
   Муж иноземный подъял
   С дола на мрачные горы:
   Камни мостов и забрал,
   Своды упавшей бойницы,
   Сельму и поле могил
   Змий быстротечной зарницы
   Белым огнем серебрил;
   Грома огромные струны
   Задребезжали; перуны
   Весь очертили обзор;
   Вздрогнул от ужаса бор,
   Скалы трепещут от гула...
   Чу! чья-то арфа дерзнула
   С арфой небесною в спор!
   Смелы и резки удары,
   Тверд повелительный глас,
   Грозны священные чары:
   С дивных и пламень угас
   И улеглися стихии;
   В лоно безмолвья и сна
   Пали воздушные змии,
   Снова на небе луна;
   Старца луна осветила:
   Будто широкие крыла,
   Вьется с рамен его плед;
   Молча и прадед, и дед,
   Сын, и отец, и клевреты,
   В лунное злато одеты,
   Слушают барда побед...
   Помню эфирное племя...
   Некогда зрел их и я
   В юное, мощное время
   (Где оно? где вы, друзья?).
   В райские годы, когда мы
   Из упованья и снов
   Строили пышные храмы
   Для небывалых богов!
   Часто я в светлые лета
   Вдруг из святыни поэта
   Гнедича, {1} сына Камен, {2}
   Несся ко гробу племен;
   Поли необъятного чувства,
   В дивном созданьи искусства
   Видел воскресший Морвен!
   Ах! и мой Дельвиг, {3} Вильгельму
   Он с вдохновенным челом
   В Лору вождем был и Сельму,