Страница:
Разгром французской армии и изгнание ее из пределов России, победоносное шествие русских войск по Европе вызвали к жизни совершенно иные настроения. В патриотической поэзии 1813-1815 гг. возобладала одическая традиция, восходящая к Ломоносову и в значительной мере вытеснившая оссианические мотивы.
Правда, юный К. Ф. Рылеев, находившийся еще в кадетском корпусе, написал в 1813 г., явно подражая Оссиану, прозаическую "Победную песнь героям": "Возвысьте гласы свои, барды. Воспойте неимоверную храбрость воев русских! Девы красные, стройте сладкозвучные арфы свои; да живут герои в песнях ваших. Ликуйте в виталищах своих, герои времен протекших. Переходи из рук в руки, чаша с вином пенистым, в день освобождения Москвы из когтей хищного", и т. д. {Маслов В. И. Литературная деятельность К. Ф. Рылеева. Киев, 1912. Приложения, с. 82.} Но Рылеев ориентировался не на Макферсона, а на "Песнь Оссиана на поражение римлян" Э. Гарольда, чьи оссиановские поэмы в целом более жизнерадостны. {См.: Левин Ю. Д. Об источнике "Победной песни героям" К. Ф. Рылеева. - Рус. лит., 1980, Э 2, с. 143-146.}
Оссианизм наложил отпечаток и на связанное с Отечественной войной элегическое творчество К. Н. Батюшкова. Характерные оссиановские выражения обнаруживаются в стихотворении "Переход через Рейн" (1816), написанном по личным воспоминаниям о вступлении русских войск во Францию. Реальные картины сочетаются здесь с условными, ставшими уже традиционными замками "в туманных, облаках", "нагорными водопадами", "бардами", "чашей радости" и т. п. {Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977, с. 320-324.} Целиком проникнута оссианическим духом косвенно относящаяся к событиям наполеоновских войн монументальная элегия "На развалинах замка в Швеции" (1814). Тематически она связана со Скандинавией (и певцы соответственно зовутся здесь не "бардами", а "скальдами"), но в то же время в ней развиваются характерные мотивы оссиановских поэм. Это и престарелый воин, поседелый в боях, благословляющий сына на подвиги во имя славы, и юноша, несущий "на крыльях бури" войну "врагам отеческой земли", и "погибших бледный сонм", который возносится в загробный мир, и скальды, готовящие на холмах пиршество, и "дубы в пламени" и т. д. Но все это, как и в поэмах Оссиана, - лишь воспоминание о героическом прошлом. Ныне же
... все покрыто здесь угрюмой ночи мглой,
Все время в прах преобратило!
Где прежде скальд гремел на арфе золотой,
Там ветер свищет лишь уныло! {*}
{* Там же, с. 202-205.}
Отсюда меланхолический колорит, присущий стихотворению.
Лицеист Пушкин, перелагавший "Кольну-дону" ("Кельна", 1814) и создававший подражание "Осгар" (1814), где сочетал Оссиана и Парни, стилизует в оссианическом духе (не без влияния Батюшкова) и события наполеоновских войн. Так, в "Воспоминаниях в Царском Селе" (1814), которые открываются картиной "угрюмой нощи", являются "тени бледные погибших... в воздушных съединясь полках", а при наступлении русских войск "звучат кольчуги и мечи". Соответственно у Пушкина и Наполеон сокрушается на Эльбе:
... раздроблен мой звонкий щит,
Не блещет шлем на поле браней;
В прибрежном злаке меч забыт
И тускнет на тумане.
(Наполеон на Эльбе, 1815).
Видно, должно было пройти полтора десятилетия, прежде чем Пушкин смог показать в "Полтаве" реальную обстановку сражения со штыковыми атаками пехоты, сабельным ударом конницы, орудийными залпами и т. д. А далее последовало и "Бородино" Лермонтова.
Героическая интерпретация оссианизма была подхвачена и развита в конце 1810-х-начале 1820-х годов литераторами, прямо или косвенно связанными с декабристским движением. П. А. Вяземский в статье "О жизни и сочинениях В. А. Озерова", предпосланной собранию сочинений драматурга, писал: "Воображение Оссиана сурово, мрачно, однообразно, как вечные снега его родины. У него одна мысль, одно чувство: любовь к отечеству, и сия любовь согревает его в холодном царстве зимы и становится обильным источником его вдохновения. Его герои - ратники; поприще их славы - бранное поле; олтари могилы храбрых". {Озеров В. Л. Соч., т. I. СПб., 1817, с. XXIX.} Поэзия Оссиана утверждалась, таким образом, как гражданская и народно-героическая и вновь подчеркивалась ее близость северной русской поэзии. И это воззрение разделялось декабристами. Кюхельбекер в стихотворении "Поэты" вводит Оссиана в ряд певцов, призванных вещать народам - великие истины. У Александра Бестужева раздумья о прошлом страны "возбуждают... мысли оссиановские". {Бестужев Алок[сандр]. Путешествие в Ревель. - Соревнователь просвещения и благотворения, 1821, ч. XIII, кн. 2, с. 179.} Связанный с тайным обществом А. М. Мансуров пишет "Умирающего барда", подражание Оссиану, где прославляются герои, отдавшие жизнь в правой битве.
Неизменным вниманием пользовался Оссиан в петербургском Вольном обществе любителей российской словесности (1816-1825) - литературном объединении, находившемся под непосредственным влиянием писателей-декабристов. На заседаниях обсуждались, а затем печатались в журнале общества "Соревнователе просвещения и благотворения" оссианические переложения и подражания А. А. Никитина (секретаря общества), А. А. Крылова, В. Н. Григорьева, М. П. Загорского, в которых так или иначе разрабатывался героический аспект оссианизма. {См.: Левин, с. 99-111.} 16-летний Н. М. Языков опубликовал в "Соревнователе" свое первое стихотворение "Послание к Кулибину", где воспевал героя Фингала.
Для осмысления образа Оссиана в русской гражданской поэзии этого времени показательно стихотворение А. И. Писарева, напечатанное одновременно в "Соревнователе" и "Мнемозине" В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского. Найдя у французского поэта-преромантика Ш.-И. Мильвуа стихотворение, утверждавшее нравственное величие и силу народного певца, русский автор заменил шведского скальда Эгила Оссианом и тем самым не только осложнил конфликт противоборством скандинавов и каледонцев, но и закрепил это имя за романтическим образом поэта - трибуна и бойца, который равно торжествует, сражаясь оружием и песней.
Как и в пору войны с Наполеоном, в гражданской поэзии декабристского периода оссианический образ барда, перенесенный на славянскую почву, приобретает актуальный патриотический смысл. Мы встречаем его в "Песни барда во время владычества татар в России" (1823) Н. М. Языкова и в "Песни на могиле падших за Отечество" (1818) А. А. Никитина. А после разгрома восстания связанный с декабристами А. А. Шишков (1799-1832) в стихотворении "Бард на поле битвы" прославлял и оплакивал павших товарищей:
Он вызывал погибших к битве новой,
Но вкруг него сон мертвый повевал,
И тщетно глас его суровый
О славе мертвым напевал. {*}
{* Поэты 1820-1830-х годов, т. I. Л., 1972, с. 410.}
И. возможно, не без оссиановских реминисценций назвал "бардом" Пушкина А. И. Одоевский в ответном послании из Сибири ("Но будь покоен, бард: цепями, Своей судьбой гордимся мы...").
Вершиной декабристской исторической поэзии явились, как известно, "Думы" Рылеева, целью которых было, по словам А. А. Бестужева, "возбуждать доблести сограждан подвигами предков". {Бестужев А. Взгляд на старую и новую словесность в России. - Полярная звезда на 1823 год, с. 29.} Оссиан здесь не упоминается. Но юношеское увлечение Рылеева шотландским бардом не прошло и наложило свой отпечаток на "Думы". Это проявляется и в лирическом характере повествования, и в однообразном меланхолическом колорите, и в условно северных преимущественно ночных пейзажах, и т. д. Недаром на титульном листе "Дум" (М., 1825) было помещено изображение самого Оссиана, заимствованное из французского издания оссиановских стихотворений Баур-Лормиана. Рылеева в Оссиане, видимо, привлекал лейтмотив его поэм, гласящий, что гибель за честное, правое дело - почетна и будет прославлена бардами в грядущих поколениях. Но поэт-декабрист при этом добавлял: "Славна кончина за народ!" ("Волынский"), В таком переосмыслении этического идеала проявилась сущность декабристского оссианизма.
Но в русском оссианизме этого времени существовало и другое направление, элегическое, наиболее ярким образцом которого служит баллада В. А. Жуковского "Эолова арфа" (1814). {См.: Иезуитова Р. В. В. Жуковский. Эолова арфа. - В кн.: Поэтический строй русской лирики. Л., 1973, с. 38-52.} Оссианический колорит, создаваемый именами (Морвен, Минвана), описаниями природы, картинами охот и пиров, вещей арфой, повешенной на дубе, и т. д., в сущности весьма условен, не столько из-за содержащихся в нем примет рыцарского средневековья (замок с зубчатыми стенами, рыцарские доспехи), сколько из-за того, что он служит фоном для любовной трагедии, возникшей на почве сословного неравенства: такая ситуация невозможна в поэтической системе Оссиана-Макферсона. Оссианизм "Эоловой арфы" - это некая художественная подцветка, которую Жуковский придавал поэтическому воплощению своей глубоко личной любовной трагедии.
Созданная в "Эоловой арфе" строфическая форма, состоящая из сочетания строк двух- и четырехстопного анапеста, получила распространение в русской поэзии. Однако написанные этими строфами стихотворения уже не имели прямого отношения к Оссиану (исключая "Картон" в переложении А. А. Слепцова, 1828). То же можно сказать и о появлявшихся с конца 1810-х гг. лирических стихотворениях и балладах, героини которых были наделены оссианическими именами Мальвина и реже - Минвана. Имена эти оторвались от своего первоисточника, стали условным обозначением романтической героини вообще. А. Ф. Воейков писал, например, в "Послании к N.N.":
...добродетель во плоти,
Уныло-томная Минвана,
Пленяя запахом кудрей,
Нас, легкомысленных людей.
Обманывает, как Ветрана... {*}
{* Дамский журнал, 1825, ч. XII, Э 20, с. 61.}
Годы русского оссианизма были уже сочтены. Он сыграл свою историческую роль и должен был сойти с литературной сцены. В 1820-е годы английская литература была важна для России прежде всего Байроном и Вальтером Скоттом, которые отвечали новым запросам, но не "Оссианом" Макферсона. Если на рубеже XVIII и XIX вв. к Оссиану так или иначе обращались крупнейшие русские писатели: Державин, Костров, Карамзин. Дмитриев, Озеров, Жуковский, Гнедич, Батюшков, Катенин, то во второй половине 20-х годов редкие уже переложения из Оссиана подписываются малоизвестными именами третьестепенных авторов, каких-нибудь Ивана Бороздны, Андрея Муравьева или А. Слепцова, даже имя которого до нас не дошло. И если еще в середине 30-х годов мы встречаем оссиановскую тему у И. И. Козлова и В. К. Кюхельбекера, то следует иметь в виду, что и слепец Козлов и заключенный в Свеаборгскую крепость Кюхельбекер были оторваны от современной жизни и заново переживали литературные впечатления молодости.
Показательна творческая эволюция Валериана Олина, поэта небольшого дарования, но чуткого к веяниям времени. Как мы уже отмечали, Оссианом он занимался свыше десяти лет. Сперва он более или менее свободно перелагал творения Макферсона: "Сражение при Лоре" (1813, 1817). "Темора" (кн. V-1815) и др. Позднее он стал создавать на основании оссиановских сюжетов самостоятельные поэмы: "Оскар и Альтос" (1823) и "Кальфон" (1824), структурно приближающиеся к байроническому типу. Причем если первоначально Олин применял в качестве стихотворного размера архаический александрийский стих ("Сражение при Лоре") или гекзаметр ("Темора"), то теперь он перешел к характерному для романтических поэм четырехстопному ямбу с вольной рифмовкой, специально подчеркивая, что такой метр заключает в себе "более быстроты и движения". {Олин В. Оскар и Альтос. Поэма. СПб., 1823, с. III.} И критика не преминула заметить его приверженность к стилистическим новшествам. "Поэма, - писал о "Кальфоне" О. М. Сомов, - разложена на длинные строфы или отделения, _по образцу поэм романтических_". {Сын отечества, 1825, ч. С, Э 6, с. 173. Курсив мой, - Ю. Л. Ср.: Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л., 1978, с. 236.} А далее Олин пришел уже к прямым подражаниям Байрону: начал писать поэму "Манфред", создал трагедию "Корсер" (1826).
Пушкин с его безошибочным литературным чутьем, по-видимому, раньше других понял, что Оссиан устарел. Недаром зачин из "Картона" он использовал для обрамления своей шуточной поэмы-сказки "Руслан и Людмила" (1820):
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
Нам представляется справедливым высказывавшееся уже предположение, что в "Руслане и Людмиле" имена Финна и Наины, содержащиеся в иронической вставной истории о герое, который безуспешно пытался завоевать сердце красавицы, пока она не превратилась в дряхлую старушонку, должны были ассоциироваться в сознании современников с Фингалом и Мойной - героями оссиановской трагедии Озерова. {Pushkin Aleksandr. Eugene Onegin. A novel in verse translated from the Russian with a commentary, by Vladimir Nabokov, Vol. II. New York, 1964, p. 255. - Набоков также связывает имя Ратмира с оссиановским Reuthamir.} А это соответствие бросало иронический отблеск на осслановскую тематику вообще.
В 20-е годы Оссиан постепенно утрачивает актуальное значение для русской литературы. Показательно, что именно в это время распространяется мнение о поддельном характере его поэм. Один, например, раньше уверенный в их подлинности, отказался от этого взгляда и писал в 1823 г.: "Теперь уже нет никакого сомнения, что Осснан не существовал никогда и что поэмы, известные под именем Оссиановых, сочинены самим Макферсоном". {Олин В. Оскар и Альтос, с. I.}
Только заточенный в крепость Кюхельбекер, оторванный от активной литературной жизни и мысленно переживавший то безвозвратно ушедшее время, когда поэзия Оссиана служила вдохновляющим примером для него и друзей, создает в 1835 г. стихотворение, где образ шотландского барда, ставший уже для многих условным литературным штампом, проникался живым чувством, сливался с лирическим героем - декабристом, пережившим трагедию поражения. Напоминая о героической поре русского освободительного движения, стихотворение "Оссиан" служило своего рода завершением русского оссианизма как действенного явления отечественной литературы.
После 1830-х годов стихотворные переложения поэм Оссиана на русский язык - явление крайне редкое и незначительное. Новый прозаический их перевод, выпущенный в 1890 г. Е. В. Балобановой, {Макферсон Д. Поэмы Оссиана. (J. Macpherson. Poems of Ossian). Исследование, перевод и примечания Е. В. Балобановой. СПб., 1890, 372 с.} носил ученый характер и сколько-нибудь заметного влияния на литературу не оказал. "Знакомство с Оссианом по переводу г-жи Балобановой, - писал рецензент, - доставит не столько эстетическое наслаждение, сколько того особого рода удовольствие, какое испытывается при научных занятиях". {Книжки Недели, 1891, Э 4, с. 215.} Правда, Н. С. Лесков, узнав из цитированной рецензии об изданном переводе, рекомендовал своему пасынку Б. М. Бубнову, переводившему английских поэтов, выбрать "что-нибудь из Оссиана" и переложить стихами, {Лесков Н. С. Собр. соч. в 11 т., т. XI. М., 1958, с. 484 (письмо от 12 апреля 1891 г.).} однако никаких реальных последствии эта рекомендация, видимо, не имела. Тогда же литератор-любитель, юрист по образованию, И. Ф. Любицкий предпринял "перепев поэм Оссиана" гекзаметром на основании перевода Балобановой. Но "перепев" этот так и не увидел света. {Сохранилась рукопись в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ф. 447, Э 25, 26); подробнее см.: Левин Ю. Д. К вопросу о переводной множественности. - В кн.: Классическое наследие и современность. Л., 1981, с. 371.} К началу XX века Оссиан воспринимался уже не как живое литературное явление, а как отзвук былого, давно ушедшего. Именно как воспоминания о далеком героическом прошлом, которое чуждо скучной повседневности, звучат стихотворения "Оссиан" Н. С. Гумилева и "Я не слыхал рассказов Оссиана..." О. Э. Мандельштама.
В наше время образ Оссиана едва ли вдохновит поэта (хотя, конечно, предсказания в области поэзии - вещь весьма ненадежная). "Поэмы Оссиана" Джеймса Макферсона могут вызывать теперь интерес главным образом потому, что они ознаменовали существенный этап в развитии европейских литератур, в том числе и русской. Напомнить современным читателям, что представляет из себя этот литературный памятник, показать, какой след оставил он в отечественной культуре, - этой целью мы руководствовались, подготовляя настоящее издание.
ПРИМЕЧАНИЯ
В полном виде созданные Макферсоном поэмы Оссиана впервые вышли в свет в двух сборниках, "Фингал" (Fingal, 1762) и "Темора" (Temora, 1763), где, помимо названных в заглавиях эпических поэм, содержались также и все малые поэмы (см. выше, с. 463-466, историю оссиановских изданий Макферсона). Опубликованные ранее "Отрывки старинных стихотворений" (Fragments of Ancient Poetry, 1760) были еще весьма далеки от окончательного свода оссиановских поэм и по своему объему и по характеру произведений. Напротив, последующее двухтомное издание - "Творения Оссиана" (The Works of Ossian, 1765) - в сущности являлось почти точным повторением обоих сборников только в другом полиграфическом оформлении. Композиция здесь осталась прежней. Текстовые изменения сравнительно немногочисленны (около 400 на примерно 700 страниц) и малосущественны. Более важное отличие "Творений" от сборников состояло в том, что краткие изложения отдельных книг "Фингала" были извлечены из предисловия, которое здесь опущено, и предпосланы в виде особых "содержаний" (arguments) каждой книге эпопеи. Однако малые поэмы, следовавшие за "Фингалом", не имели таких "содержаний", и их изложения приводились, как и в первом издании, в примечаниях к заглавиям поэм. (В "Теморе" и последующих малых поэмах "содержания" были предпосланы отдельным книгам эпопеи и малым поэмам уже в первом издании). Вполне вероятно, что, готовя свод "Творений Оссиана", Макферсон н,е довел работу до конца, так как уехал в начале 1764 г. во Флориду и вернулся лишь в 1766 г., когда издание уже было осуществлено (см.: Saunders В. The Life and Letters of James Macpherson. New York, 1968, p. 213). Незавершенность его редакторской работы проявилась, в частности, в том, что при объединении сборников состав их остался неизменным, в результате чего первая книга "Теморы" печаталась в "Творениях" дважды - в томе I в числе малых поэм и в томе II как первая книга эпопеи.
При подготовке издания "Поэмы Оссиана" (The Poems of Ossian, 1773) Макферсон, не меняя содержания поэм, подверг их значительной правке: стилистические изменения исчисляются здесь тысячами, значительным сокращениям подверглись примечания и приложения к поэмам. Был изменен и порядок расположения поэм, чтобы придать ему видимость исторической последовательности: том I - "Кат-лода", "Комала", "Карик-тура", "Картон", "Ойна-морул", "Кольнадона", "Ойтона", "Крома", "Кальтон и Кольмала", "Сражение с Каросом", "Катлин с Клуты", "Суль-мала с Лумона", "Война Инис-тоны", "Песни в Сельме", "Фингал", "Лаемой", "Дар-тула". "Смерть Кухулина", "Битва при Лоре"; том II - "Тенора", "Конлат и Кутона", "Бератон".
Стилистическая правка Макферсона состояла главным образом в уничтожении союзов, в разделении более длинных предложений на обособленные короткие, в увеличении числа восклицаний. Прошедшее время при этом часто заменялось "историческим настоящим" (praesens historicum). Все это ускоряло темп повествования, которое становилось резким, отрывистым (см.: Drechsler W. Der Stil des Macphersonischen Ossian. Berlin. 1904, S. 12). В предисловии к новому изданию Макферсон заверял читателей, что отныне предоставляет поэмы "их собственной судьбе" (The Poems of Ossian. Translated by James Macpherson, in two" volumes. A new edition. Vol. I. London, 1773, p. XIII). И действительно, дальнейшие прижизненные переиздания 1784-1785, 1790 и 1796 гг. не содержали никаких новых изменений. Тот же текст повторялся обычно и в посмертных изданиях макферсоновских "Поэм Оссиана".
Таким образом, текст 1773 г. несомненно выражает последнюю волю автора и при формальном подходе к решению проблемы должен считаться дефинитивным. Однако современная текстология не признает принципа последней воли автора универсальным. Б. В. Томашевский, например, квалифицировал позднейшие переработки первоначального текста как "изменение в целом или в частях поэтической системы автора" и отмечал, что "чем дальше отходит автор от своего произведения, тем чаще эта перемена системы переходит в простые заплаты новогс стиля на основе чуждого ему старого, органического". В этом случае выбор редакции для издания должен производиться "по принципу текста единой системы" Кроме того, существует также исторический критерий отбора, когда важно воспроизвести "исторически подлинное лицо произведения", для чего следует "брать редакцию той эпохи, к которой относится наибольшая литературная действенность издаваемого произведения" (Томашевский Б. В. Писатель и книга. Очерк текстологии. 2-е изд., М., 1959, с. 176, 177). Этот критерий, очевидно, особенно существен при отборе редакций для издания в серии "Литературных памятников".
Среди специалистов давно уже укрепилось мнение, что правкой 1773 г. Макферсон значительно ухудшил первоначальный текст своих оссиановских поэм. Отто Йиричек, сопоставивший все редакции и подготовивший единственное текстологически комментированное издание поэм, писал в этой связи: "По моему мнению, первоначальная редакция имеет значительное преимущество перед переработкой, уже хотя бы потому, что она написана на одном дыхании и проникнута огнем и силой поэтического вдохновения, которые позволили Макферсону создать между 24 и 26 годами новое сказание о Фингале в виде цикла героических поэм. Позднейшие же изменения суть результат критических раздумий, которые относятся к не связанным между собою стилистическим частностям". Йиричек указывал, что результатом правки "явилось не усиление, а перенапряжение повествовательного тона", "пагубное во всех отношениях" (James Macpherson's Ossiar Faksimile-Neudruck der Erstausgabe yon 1762/63 mit Begleitband: die Variantei Hrsg. von Otto L. Jiriczek. Bd III. Heidelberg, 1940, S. 16).
Близкого мнения придерживается и шотландский профессор Дерик Томсон, крупнейший современный специалист по Оссиану и гэльской поэзии, который указывает: "После 1763 г. Макферсон в значительной мере утратил интерес к своим оссианическим трудам, хотя и был озабочен тем, чтобы и дальше поддерживать обман, а потому был вынужден "нашивать заплаты" и "пускать пыль в глаза" в последующих изданиях. Но его публикации до 1763 г. включительно (в особенно вплоть до "Фингала" в 1761-62 гг.) представляют нам его творение когда оно было, так сказать, раскалено добела, когда он был еще глубоко им заинтересован и захвачен и сосредоточивал на нем все свое внимание. Именно эти издания возбудили полемику и вызвали ранние переводы, оказав, таким образом, влияние на многие области европейской литературы" (письмо к переводчику от 17 февраля 1976 г.).
Добавим в этой связи, что по сборникам "Фингал" и "Темора" был осуществлен известный итальянский перевод аббата Чезаротти, что по изданию 1765 г. (а не 1773 г.) с Оссианом знакомились Клопшток, Гердер, Гете и оно переиздавалось в Германии Мерком, что по этому же изданию создал Летурнер полный французский перевод, который в дальнейшем был переведен на русский язык Костровым, и т. д.
На основании всех этих соображений настоящий перевод поэм Оссиана выполнен по тексту первой редакции с учетом тех сравнительно небольших изменений, которые внес Макферсон, когда сводил все поэмы в первое объединенное издание "Творений Оссиана". В соответствии с этим изданием мы предпослали каждой книге "Фингала" краткое "содержание" и, доведя этот структурный принцип до конца, снабдили подобными "содержаниями" следующие за эпопеей малые поэмы, для чего использовались примечания к заглавиям поэм (как поступил Макферсон в последующем издании).
Отказавшись в отличие от "Творений Оссиана" от дублирования первой книги "Теморы" и изъяв ее из числа малых поэм после "Фингала", мы, однако, сочли нужным сохранить приложенный к ней рассказ о смерти Оскара и Дермида (являющийся первым оссиаиическим опытом Макферсона) и перенесли его в соответствующее место эпопеи (см. с. 179-180). Наконец, всему собранию мы дали заглавие "Поэмы Оссиана" как утвердившееся в мировом литературном обиходе.
В тома "Творений Оссиана" Макферсон включил два своих "рассуждения" (dissertations), которые раньше открывали издания "Фингала" и "Теморы", а также "Критическое рассуждение о поэмах Оссиана" Хью Блэра, вышедшее в 1763 г. отдельной книжкой. Из этих рассуждений мы, учитывая интересы современных читателей, перевели только первое, в котором Макферсон кратко изложил легендарно-историческую основу своих поэм. Второе рассуждение, где он уже включился в возникшую тогда оссиановскую полемику и, употребляя выражение Д. Томсона, начал "пускать пыль в глаза" своим противникам, в наши дни представляет интерес лишь для специалистов, имеющих возможность ознакомиться с ним в оригинале. То же можно сказать и о "Критическом рассуждении" Блэра.
Переводя текст поэм, мы старались передать ритмизованный характер прозы Макферсона. При этом необходимо было учитывать произношение и особенно акцентуацию имен собственных. Русские читатели прошлого столетия, как можно судить по стихотворным переложениям поэм Оссиана, произнося имена оссиановских героев, делали обычно ударение на последнем слоге, чему несомненно способствовали французские переводы, имевшие хождение в России. Между тем в английском языке эти имена имеют, как правило, ударение на предпоследнем слоге. (Характерно, что Макферсон счел даже нужным специально указать, что в имени Фингал, в виде исключения, ударение стоит на последнем слоге; см. выше, с. 17). На эту акцентуацию мы ориентировались при переводе, специально обозначив ударения в приложенном ниже алфавитном указателе (соответствующие сведения любезно сообщены нам профессором Д. С. Томсоном). Единственное исключение составляет имя Оссиан, употребляемое нами в традиционном русском написании и произношении с ударением на последнем слоге, поскольку более близкое к английскому произношение 'Осьен' выглядело бы и звучало слишком непривычно.
Правда, юный К. Ф. Рылеев, находившийся еще в кадетском корпусе, написал в 1813 г., явно подражая Оссиану, прозаическую "Победную песнь героям": "Возвысьте гласы свои, барды. Воспойте неимоверную храбрость воев русских! Девы красные, стройте сладкозвучные арфы свои; да живут герои в песнях ваших. Ликуйте в виталищах своих, герои времен протекших. Переходи из рук в руки, чаша с вином пенистым, в день освобождения Москвы из когтей хищного", и т. д. {Маслов В. И. Литературная деятельность К. Ф. Рылеева. Киев, 1912. Приложения, с. 82.} Но Рылеев ориентировался не на Макферсона, а на "Песнь Оссиана на поражение римлян" Э. Гарольда, чьи оссиановские поэмы в целом более жизнерадостны. {См.: Левин Ю. Д. Об источнике "Победной песни героям" К. Ф. Рылеева. - Рус. лит., 1980, Э 2, с. 143-146.}
Оссианизм наложил отпечаток и на связанное с Отечественной войной элегическое творчество К. Н. Батюшкова. Характерные оссиановские выражения обнаруживаются в стихотворении "Переход через Рейн" (1816), написанном по личным воспоминаниям о вступлении русских войск во Францию. Реальные картины сочетаются здесь с условными, ставшими уже традиционными замками "в туманных, облаках", "нагорными водопадами", "бардами", "чашей радости" и т. п. {Батюшков К. Н. Опыты в стихах и прозе. М., 1977, с. 320-324.} Целиком проникнута оссианическим духом косвенно относящаяся к событиям наполеоновских войн монументальная элегия "На развалинах замка в Швеции" (1814). Тематически она связана со Скандинавией (и певцы соответственно зовутся здесь не "бардами", а "скальдами"), но в то же время в ней развиваются характерные мотивы оссиановских поэм. Это и престарелый воин, поседелый в боях, благословляющий сына на подвиги во имя славы, и юноша, несущий "на крыльях бури" войну "врагам отеческой земли", и "погибших бледный сонм", который возносится в загробный мир, и скальды, готовящие на холмах пиршество, и "дубы в пламени" и т. д. Но все это, как и в поэмах Оссиана, - лишь воспоминание о героическом прошлом. Ныне же
... все покрыто здесь угрюмой ночи мглой,
Все время в прах преобратило!
Где прежде скальд гремел на арфе золотой,
Там ветер свищет лишь уныло! {*}
{* Там же, с. 202-205.}
Отсюда меланхолический колорит, присущий стихотворению.
Лицеист Пушкин, перелагавший "Кольну-дону" ("Кельна", 1814) и создававший подражание "Осгар" (1814), где сочетал Оссиана и Парни, стилизует в оссианическом духе (не без влияния Батюшкова) и события наполеоновских войн. Так, в "Воспоминаниях в Царском Селе" (1814), которые открываются картиной "угрюмой нощи", являются "тени бледные погибших... в воздушных съединясь полках", а при наступлении русских войск "звучат кольчуги и мечи". Соответственно у Пушкина и Наполеон сокрушается на Эльбе:
... раздроблен мой звонкий щит,
Не блещет шлем на поле браней;
В прибрежном злаке меч забыт
И тускнет на тумане.
(Наполеон на Эльбе, 1815).
Видно, должно было пройти полтора десятилетия, прежде чем Пушкин смог показать в "Полтаве" реальную обстановку сражения со штыковыми атаками пехоты, сабельным ударом конницы, орудийными залпами и т. д. А далее последовало и "Бородино" Лермонтова.
Героическая интерпретация оссианизма была подхвачена и развита в конце 1810-х-начале 1820-х годов литераторами, прямо или косвенно связанными с декабристским движением. П. А. Вяземский в статье "О жизни и сочинениях В. А. Озерова", предпосланной собранию сочинений драматурга, писал: "Воображение Оссиана сурово, мрачно, однообразно, как вечные снега его родины. У него одна мысль, одно чувство: любовь к отечеству, и сия любовь согревает его в холодном царстве зимы и становится обильным источником его вдохновения. Его герои - ратники; поприще их славы - бранное поле; олтари могилы храбрых". {Озеров В. Л. Соч., т. I. СПб., 1817, с. XXIX.} Поэзия Оссиана утверждалась, таким образом, как гражданская и народно-героическая и вновь подчеркивалась ее близость северной русской поэзии. И это воззрение разделялось декабристами. Кюхельбекер в стихотворении "Поэты" вводит Оссиана в ряд певцов, призванных вещать народам - великие истины. У Александра Бестужева раздумья о прошлом страны "возбуждают... мысли оссиановские". {Бестужев Алок[сандр]. Путешествие в Ревель. - Соревнователь просвещения и благотворения, 1821, ч. XIII, кн. 2, с. 179.} Связанный с тайным обществом А. М. Мансуров пишет "Умирающего барда", подражание Оссиану, где прославляются герои, отдавшие жизнь в правой битве.
Неизменным вниманием пользовался Оссиан в петербургском Вольном обществе любителей российской словесности (1816-1825) - литературном объединении, находившемся под непосредственным влиянием писателей-декабристов. На заседаниях обсуждались, а затем печатались в журнале общества "Соревнователе просвещения и благотворения" оссианические переложения и подражания А. А. Никитина (секретаря общества), А. А. Крылова, В. Н. Григорьева, М. П. Загорского, в которых так или иначе разрабатывался героический аспект оссианизма. {См.: Левин, с. 99-111.} 16-летний Н. М. Языков опубликовал в "Соревнователе" свое первое стихотворение "Послание к Кулибину", где воспевал героя Фингала.
Для осмысления образа Оссиана в русской гражданской поэзии этого времени показательно стихотворение А. И. Писарева, напечатанное одновременно в "Соревнователе" и "Мнемозине" В. К. Кюхельбекера и В. Ф. Одоевского. Найдя у французского поэта-преромантика Ш.-И. Мильвуа стихотворение, утверждавшее нравственное величие и силу народного певца, русский автор заменил шведского скальда Эгила Оссианом и тем самым не только осложнил конфликт противоборством скандинавов и каледонцев, но и закрепил это имя за романтическим образом поэта - трибуна и бойца, который равно торжествует, сражаясь оружием и песней.
Как и в пору войны с Наполеоном, в гражданской поэзии декабристского периода оссианический образ барда, перенесенный на славянскую почву, приобретает актуальный патриотический смысл. Мы встречаем его в "Песни барда во время владычества татар в России" (1823) Н. М. Языкова и в "Песни на могиле падших за Отечество" (1818) А. А. Никитина. А после разгрома восстания связанный с декабристами А. А. Шишков (1799-1832) в стихотворении "Бард на поле битвы" прославлял и оплакивал павших товарищей:
Он вызывал погибших к битве новой,
Но вкруг него сон мертвый повевал,
И тщетно глас его суровый
О славе мертвым напевал. {*}
{* Поэты 1820-1830-х годов, т. I. Л., 1972, с. 410.}
И. возможно, не без оссиановских реминисценций назвал "бардом" Пушкина А. И. Одоевский в ответном послании из Сибири ("Но будь покоен, бард: цепями, Своей судьбой гордимся мы...").
Вершиной декабристской исторической поэзии явились, как известно, "Думы" Рылеева, целью которых было, по словам А. А. Бестужева, "возбуждать доблести сограждан подвигами предков". {Бестужев А. Взгляд на старую и новую словесность в России. - Полярная звезда на 1823 год, с. 29.} Оссиан здесь не упоминается. Но юношеское увлечение Рылеева шотландским бардом не прошло и наложило свой отпечаток на "Думы". Это проявляется и в лирическом характере повествования, и в однообразном меланхолическом колорите, и в условно северных преимущественно ночных пейзажах, и т. д. Недаром на титульном листе "Дум" (М., 1825) было помещено изображение самого Оссиана, заимствованное из французского издания оссиановских стихотворений Баур-Лормиана. Рылеева в Оссиане, видимо, привлекал лейтмотив его поэм, гласящий, что гибель за честное, правое дело - почетна и будет прославлена бардами в грядущих поколениях. Но поэт-декабрист при этом добавлял: "Славна кончина за народ!" ("Волынский"), В таком переосмыслении этического идеала проявилась сущность декабристского оссианизма.
Но в русском оссианизме этого времени существовало и другое направление, элегическое, наиболее ярким образцом которого служит баллада В. А. Жуковского "Эолова арфа" (1814). {См.: Иезуитова Р. В. В. Жуковский. Эолова арфа. - В кн.: Поэтический строй русской лирики. Л., 1973, с. 38-52.} Оссианический колорит, создаваемый именами (Морвен, Минвана), описаниями природы, картинами охот и пиров, вещей арфой, повешенной на дубе, и т. д., в сущности весьма условен, не столько из-за содержащихся в нем примет рыцарского средневековья (замок с зубчатыми стенами, рыцарские доспехи), сколько из-за того, что он служит фоном для любовной трагедии, возникшей на почве сословного неравенства: такая ситуация невозможна в поэтической системе Оссиана-Макферсона. Оссианизм "Эоловой арфы" - это некая художественная подцветка, которую Жуковский придавал поэтическому воплощению своей глубоко личной любовной трагедии.
Созданная в "Эоловой арфе" строфическая форма, состоящая из сочетания строк двух- и четырехстопного анапеста, получила распространение в русской поэзии. Однако написанные этими строфами стихотворения уже не имели прямого отношения к Оссиану (исключая "Картон" в переложении А. А. Слепцова, 1828). То же можно сказать и о появлявшихся с конца 1810-х гг. лирических стихотворениях и балладах, героини которых были наделены оссианическими именами Мальвина и реже - Минвана. Имена эти оторвались от своего первоисточника, стали условным обозначением романтической героини вообще. А. Ф. Воейков писал, например, в "Послании к N.N.":
...добродетель во плоти,
Уныло-томная Минвана,
Пленяя запахом кудрей,
Нас, легкомысленных людей.
Обманывает, как Ветрана... {*}
{* Дамский журнал, 1825, ч. XII, Э 20, с. 61.}
Годы русского оссианизма были уже сочтены. Он сыграл свою историческую роль и должен был сойти с литературной сцены. В 1820-е годы английская литература была важна для России прежде всего Байроном и Вальтером Скоттом, которые отвечали новым запросам, но не "Оссианом" Макферсона. Если на рубеже XVIII и XIX вв. к Оссиану так или иначе обращались крупнейшие русские писатели: Державин, Костров, Карамзин. Дмитриев, Озеров, Жуковский, Гнедич, Батюшков, Катенин, то во второй половине 20-х годов редкие уже переложения из Оссиана подписываются малоизвестными именами третьестепенных авторов, каких-нибудь Ивана Бороздны, Андрея Муравьева или А. Слепцова, даже имя которого до нас не дошло. И если еще в середине 30-х годов мы встречаем оссиановскую тему у И. И. Козлова и В. К. Кюхельбекера, то следует иметь в виду, что и слепец Козлов и заключенный в Свеаборгскую крепость Кюхельбекер были оторваны от современной жизни и заново переживали литературные впечатления молодости.
Показательна творческая эволюция Валериана Олина, поэта небольшого дарования, но чуткого к веяниям времени. Как мы уже отмечали, Оссианом он занимался свыше десяти лет. Сперва он более или менее свободно перелагал творения Макферсона: "Сражение при Лоре" (1813, 1817). "Темора" (кн. V-1815) и др. Позднее он стал создавать на основании оссиановских сюжетов самостоятельные поэмы: "Оскар и Альтос" (1823) и "Кальфон" (1824), структурно приближающиеся к байроническому типу. Причем если первоначально Олин применял в качестве стихотворного размера архаический александрийский стих ("Сражение при Лоре") или гекзаметр ("Темора"), то теперь он перешел к характерному для романтических поэм четырехстопному ямбу с вольной рифмовкой, специально подчеркивая, что такой метр заключает в себе "более быстроты и движения". {Олин В. Оскар и Альтос. Поэма. СПб., 1823, с. III.} И критика не преминула заметить его приверженность к стилистическим новшествам. "Поэма, - писал о "Кальфоне" О. М. Сомов, - разложена на длинные строфы или отделения, _по образцу поэм романтических_". {Сын отечества, 1825, ч. С, Э 6, с. 173. Курсив мой, - Ю. Л. Ср.: Жирмунский В. М. Байрон и Пушкин. Л., 1978, с. 236.} А далее Олин пришел уже к прямым подражаниям Байрону: начал писать поэму "Манфред", создал трагедию "Корсер" (1826).
Пушкин с его безошибочным литературным чутьем, по-видимому, раньше других понял, что Оссиан устарел. Недаром зачин из "Картона" он использовал для обрамления своей шуточной поэмы-сказки "Руслан и Людмила" (1820):
Дела давно минувших дней,
Преданья старины глубокой.
Нам представляется справедливым высказывавшееся уже предположение, что в "Руслане и Людмиле" имена Финна и Наины, содержащиеся в иронической вставной истории о герое, который безуспешно пытался завоевать сердце красавицы, пока она не превратилась в дряхлую старушонку, должны были ассоциироваться в сознании современников с Фингалом и Мойной - героями оссиановской трагедии Озерова. {Pushkin Aleksandr. Eugene Onegin. A novel in verse translated from the Russian with a commentary, by Vladimir Nabokov, Vol. II. New York, 1964, p. 255. - Набоков также связывает имя Ратмира с оссиановским Reuthamir.} А это соответствие бросало иронический отблеск на осслановскую тематику вообще.
В 20-е годы Оссиан постепенно утрачивает актуальное значение для русской литературы. Показательно, что именно в это время распространяется мнение о поддельном характере его поэм. Один, например, раньше уверенный в их подлинности, отказался от этого взгляда и писал в 1823 г.: "Теперь уже нет никакого сомнения, что Осснан не существовал никогда и что поэмы, известные под именем Оссиановых, сочинены самим Макферсоном". {Олин В. Оскар и Альтос, с. I.}
Только заточенный в крепость Кюхельбекер, оторванный от активной литературной жизни и мысленно переживавший то безвозвратно ушедшее время, когда поэзия Оссиана служила вдохновляющим примером для него и друзей, создает в 1835 г. стихотворение, где образ шотландского барда, ставший уже для многих условным литературным штампом, проникался живым чувством, сливался с лирическим героем - декабристом, пережившим трагедию поражения. Напоминая о героической поре русского освободительного движения, стихотворение "Оссиан" служило своего рода завершением русского оссианизма как действенного явления отечественной литературы.
После 1830-х годов стихотворные переложения поэм Оссиана на русский язык - явление крайне редкое и незначительное. Новый прозаический их перевод, выпущенный в 1890 г. Е. В. Балобановой, {Макферсон Д. Поэмы Оссиана. (J. Macpherson. Poems of Ossian). Исследование, перевод и примечания Е. В. Балобановой. СПб., 1890, 372 с.} носил ученый характер и сколько-нибудь заметного влияния на литературу не оказал. "Знакомство с Оссианом по переводу г-жи Балобановой, - писал рецензент, - доставит не столько эстетическое наслаждение, сколько того особого рода удовольствие, какое испытывается при научных занятиях". {Книжки Недели, 1891, Э 4, с. 215.} Правда, Н. С. Лесков, узнав из цитированной рецензии об изданном переводе, рекомендовал своему пасынку Б. М. Бубнову, переводившему английских поэтов, выбрать "что-нибудь из Оссиана" и переложить стихами, {Лесков Н. С. Собр. соч. в 11 т., т. XI. М., 1958, с. 484 (письмо от 12 апреля 1891 г.).} однако никаких реальных последствии эта рекомендация, видимо, не имела. Тогда же литератор-любитель, юрист по образованию, И. Ф. Любицкий предпринял "перепев поэм Оссиана" гекзаметром на основании перевода Балобановой. Но "перепев" этот так и не увидел света. {Сохранилась рукопись в Государственной публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (ф. 447, Э 25, 26); подробнее см.: Левин Ю. Д. К вопросу о переводной множественности. - В кн.: Классическое наследие и современность. Л., 1981, с. 371.} К началу XX века Оссиан воспринимался уже не как живое литературное явление, а как отзвук былого, давно ушедшего. Именно как воспоминания о далеком героическом прошлом, которое чуждо скучной повседневности, звучат стихотворения "Оссиан" Н. С. Гумилева и "Я не слыхал рассказов Оссиана..." О. Э. Мандельштама.
В наше время образ Оссиана едва ли вдохновит поэта (хотя, конечно, предсказания в области поэзии - вещь весьма ненадежная). "Поэмы Оссиана" Джеймса Макферсона могут вызывать теперь интерес главным образом потому, что они ознаменовали существенный этап в развитии европейских литератур, в том числе и русской. Напомнить современным читателям, что представляет из себя этот литературный памятник, показать, какой след оставил он в отечественной культуре, - этой целью мы руководствовались, подготовляя настоящее издание.
ПРИМЕЧАНИЯ
В полном виде созданные Макферсоном поэмы Оссиана впервые вышли в свет в двух сборниках, "Фингал" (Fingal, 1762) и "Темора" (Temora, 1763), где, помимо названных в заглавиях эпических поэм, содержались также и все малые поэмы (см. выше, с. 463-466, историю оссиановских изданий Макферсона). Опубликованные ранее "Отрывки старинных стихотворений" (Fragments of Ancient Poetry, 1760) были еще весьма далеки от окончательного свода оссиановских поэм и по своему объему и по характеру произведений. Напротив, последующее двухтомное издание - "Творения Оссиана" (The Works of Ossian, 1765) - в сущности являлось почти точным повторением обоих сборников только в другом полиграфическом оформлении. Композиция здесь осталась прежней. Текстовые изменения сравнительно немногочисленны (около 400 на примерно 700 страниц) и малосущественны. Более важное отличие "Творений" от сборников состояло в том, что краткие изложения отдельных книг "Фингала" были извлечены из предисловия, которое здесь опущено, и предпосланы в виде особых "содержаний" (arguments) каждой книге эпопеи. Однако малые поэмы, следовавшие за "Фингалом", не имели таких "содержаний", и их изложения приводились, как и в первом издании, в примечаниях к заглавиям поэм. (В "Теморе" и последующих малых поэмах "содержания" были предпосланы отдельным книгам эпопеи и малым поэмам уже в первом издании). Вполне вероятно, что, готовя свод "Творений Оссиана", Макферсон н,е довел работу до конца, так как уехал в начале 1764 г. во Флориду и вернулся лишь в 1766 г., когда издание уже было осуществлено (см.: Saunders В. The Life and Letters of James Macpherson. New York, 1968, p. 213). Незавершенность его редакторской работы проявилась, в частности, в том, что при объединении сборников состав их остался неизменным, в результате чего первая книга "Теморы" печаталась в "Творениях" дважды - в томе I в числе малых поэм и в томе II как первая книга эпопеи.
При подготовке издания "Поэмы Оссиана" (The Poems of Ossian, 1773) Макферсон, не меняя содержания поэм, подверг их значительной правке: стилистические изменения исчисляются здесь тысячами, значительным сокращениям подверглись примечания и приложения к поэмам. Был изменен и порядок расположения поэм, чтобы придать ему видимость исторической последовательности: том I - "Кат-лода", "Комала", "Карик-тура", "Картон", "Ойна-морул", "Кольнадона", "Ойтона", "Крома", "Кальтон и Кольмала", "Сражение с Каросом", "Катлин с Клуты", "Суль-мала с Лумона", "Война Инис-тоны", "Песни в Сельме", "Фингал", "Лаемой", "Дар-тула". "Смерть Кухулина", "Битва при Лоре"; том II - "Тенора", "Конлат и Кутона", "Бератон".
Стилистическая правка Макферсона состояла главным образом в уничтожении союзов, в разделении более длинных предложений на обособленные короткие, в увеличении числа восклицаний. Прошедшее время при этом часто заменялось "историческим настоящим" (praesens historicum). Все это ускоряло темп повествования, которое становилось резким, отрывистым (см.: Drechsler W. Der Stil des Macphersonischen Ossian. Berlin. 1904, S. 12). В предисловии к новому изданию Макферсон заверял читателей, что отныне предоставляет поэмы "их собственной судьбе" (The Poems of Ossian. Translated by James Macpherson, in two" volumes. A new edition. Vol. I. London, 1773, p. XIII). И действительно, дальнейшие прижизненные переиздания 1784-1785, 1790 и 1796 гг. не содержали никаких новых изменений. Тот же текст повторялся обычно и в посмертных изданиях макферсоновских "Поэм Оссиана".
Таким образом, текст 1773 г. несомненно выражает последнюю волю автора и при формальном подходе к решению проблемы должен считаться дефинитивным. Однако современная текстология не признает принципа последней воли автора универсальным. Б. В. Томашевский, например, квалифицировал позднейшие переработки первоначального текста как "изменение в целом или в частях поэтической системы автора" и отмечал, что "чем дальше отходит автор от своего произведения, тем чаще эта перемена системы переходит в простые заплаты новогс стиля на основе чуждого ему старого, органического". В этом случае выбор редакции для издания должен производиться "по принципу текста единой системы" Кроме того, существует также исторический критерий отбора, когда важно воспроизвести "исторически подлинное лицо произведения", для чего следует "брать редакцию той эпохи, к которой относится наибольшая литературная действенность издаваемого произведения" (Томашевский Б. В. Писатель и книга. Очерк текстологии. 2-е изд., М., 1959, с. 176, 177). Этот критерий, очевидно, особенно существен при отборе редакций для издания в серии "Литературных памятников".
Среди специалистов давно уже укрепилось мнение, что правкой 1773 г. Макферсон значительно ухудшил первоначальный текст своих оссиановских поэм. Отто Йиричек, сопоставивший все редакции и подготовивший единственное текстологически комментированное издание поэм, писал в этой связи: "По моему мнению, первоначальная редакция имеет значительное преимущество перед переработкой, уже хотя бы потому, что она написана на одном дыхании и проникнута огнем и силой поэтического вдохновения, которые позволили Макферсону создать между 24 и 26 годами новое сказание о Фингале в виде цикла героических поэм. Позднейшие же изменения суть результат критических раздумий, которые относятся к не связанным между собою стилистическим частностям". Йиричек указывал, что результатом правки "явилось не усиление, а перенапряжение повествовательного тона", "пагубное во всех отношениях" (James Macpherson's Ossiar Faksimile-Neudruck der Erstausgabe yon 1762/63 mit Begleitband: die Variantei Hrsg. von Otto L. Jiriczek. Bd III. Heidelberg, 1940, S. 16).
Близкого мнения придерживается и шотландский профессор Дерик Томсон, крупнейший современный специалист по Оссиану и гэльской поэзии, который указывает: "После 1763 г. Макферсон в значительной мере утратил интерес к своим оссианическим трудам, хотя и был озабочен тем, чтобы и дальше поддерживать обман, а потому был вынужден "нашивать заплаты" и "пускать пыль в глаза" в последующих изданиях. Но его публикации до 1763 г. включительно (в особенно вплоть до "Фингала" в 1761-62 гг.) представляют нам его творение когда оно было, так сказать, раскалено добела, когда он был еще глубоко им заинтересован и захвачен и сосредоточивал на нем все свое внимание. Именно эти издания возбудили полемику и вызвали ранние переводы, оказав, таким образом, влияние на многие области европейской литературы" (письмо к переводчику от 17 февраля 1976 г.).
Добавим в этой связи, что по сборникам "Фингал" и "Темора" был осуществлен известный итальянский перевод аббата Чезаротти, что по изданию 1765 г. (а не 1773 г.) с Оссианом знакомились Клопшток, Гердер, Гете и оно переиздавалось в Германии Мерком, что по этому же изданию создал Летурнер полный французский перевод, который в дальнейшем был переведен на русский язык Костровым, и т. д.
На основании всех этих соображений настоящий перевод поэм Оссиана выполнен по тексту первой редакции с учетом тех сравнительно небольших изменений, которые внес Макферсон, когда сводил все поэмы в первое объединенное издание "Творений Оссиана". В соответствии с этим изданием мы предпослали каждой книге "Фингала" краткое "содержание" и, доведя этот структурный принцип до конца, снабдили подобными "содержаниями" следующие за эпопеей малые поэмы, для чего использовались примечания к заглавиям поэм (как поступил Макферсон в последующем издании).
Отказавшись в отличие от "Творений Оссиана" от дублирования первой книги "Теморы" и изъяв ее из числа малых поэм после "Фингала", мы, однако, сочли нужным сохранить приложенный к ней рассказ о смерти Оскара и Дермида (являющийся первым оссиаиическим опытом Макферсона) и перенесли его в соответствующее место эпопеи (см. с. 179-180). Наконец, всему собранию мы дали заглавие "Поэмы Оссиана" как утвердившееся в мировом литературном обиходе.
В тома "Творений Оссиана" Макферсон включил два своих "рассуждения" (dissertations), которые раньше открывали издания "Фингала" и "Теморы", а также "Критическое рассуждение о поэмах Оссиана" Хью Блэра, вышедшее в 1763 г. отдельной книжкой. Из этих рассуждений мы, учитывая интересы современных читателей, перевели только первое, в котором Макферсон кратко изложил легендарно-историческую основу своих поэм. Второе рассуждение, где он уже включился в возникшую тогда оссиановскую полемику и, употребляя выражение Д. Томсона, начал "пускать пыль в глаза" своим противникам, в наши дни представляет интерес лишь для специалистов, имеющих возможность ознакомиться с ним в оригинале. То же можно сказать и о "Критическом рассуждении" Блэра.
Переводя текст поэм, мы старались передать ритмизованный характер прозы Макферсона. При этом необходимо было учитывать произношение и особенно акцентуацию имен собственных. Русские читатели прошлого столетия, как можно судить по стихотворным переложениям поэм Оссиана, произнося имена оссиановских героев, делали обычно ударение на последнем слоге, чему несомненно способствовали французские переводы, имевшие хождение в России. Между тем в английском языке эти имена имеют, как правило, ударение на предпоследнем слоге. (Характерно, что Макферсон счел даже нужным специально указать, что в имени Фингал, в виде исключения, ударение стоит на последнем слоге; см. выше, с. 17). На эту акцентуацию мы ориентировались при переводе, специально обозначив ударения в приложенном ниже алфавитном указателе (соответствующие сведения любезно сообщены нам профессором Д. С. Томсоном). Единственное исключение составляет имя Оссиан, употребляемое нами в традиционном русском написании и произношении с ударением на последнем слоге, поскольку более близкое к английскому произношение 'Осьен' выглядело бы и звучало слишком непривычно.