Макферсон Джеймс

Поэмы Оссиана


   Джеймс Макферсон
   Поэмы Оссиана
   Перевод Ю. Д. Левина
   ТОМ ПЕРВЫЙ
   РАССУЖДЕНИЕ О ДРЕВНОСТИ И ДРУГИХ ОСОБЕННОСТЯХ ПОЭМ ОССИАНА, СЫНА ФИНГАЛА
   Попытки проникнуть в древнейшую историю народов приносят человечеству скорее удовольствие, нежели действительную пользу. Изобретальным умам удается, правда, привести в систему правдоподобные догадки и немногие известные факты, но когда речь идет о событиях весьма удаленных во времени, изложение их неизбежно становится туманным и неопределенным. Младенческому состоянию государств и королевств равно чужды и великие события, и средства поведать о них потомству. Науки и искусства, которые одни лишь способны сохранять достоверные факты, являются плодами благоустроенного общества, только тогда начинают историки писать и предавать гласности достопамятные события. А деяния предшествующих веков остаются погребенными во мраке безвестности или же превозносятся недостоверными преданиями. Вот почему мы обнаруживаем столько чудесного в известиях о происхождении любого народа; потомки же всегда готовы верить самым баснословным россказням, лишь бы они делали честь их предкам, особенно отличались этой слабостью греки и римляне. Они принимали на веру самые нелепые басни, касающиеся глубокой древности их народов. Однако уже довольно рано у них появились хорошие историки, которые представили потомству в полном блеске их великие свершения, только благодаря им стяжали греки и римляне ту непревзойденную славу, какой пользуются и поныне, тогда как великие свершения других фонов либо искажены баснями, либо затерялись в безвестности. Разительный пример такого рода являют кельты. Хотя некогда они владели Европой от устья реки Обь в России * до мыса Финистерре, западной конечности Галиции в Испании, история почти не упоминает о них. Свою славу они вверили песням бардов и преданиям, которые из-за превратности судеб давно уже утрачены. Единственный памятник, ими оставленный, это их древний язык. Следы его, обнаруживаемые в местах, весьма удаленных друг от друга, свидетельствуют лишь о том, сколь широко простирались их владения в древности, но проливают очень мало света на их историю.
   * Плиний [Естественная история], кн. 6.
   Из всех кельтских народов тот, что владел древней Галлией, наиболее известен, причем не потому, по-видимому, что был достойнее других, а из-за своих войн с народом, имевшим историков, которые и передали славу своего противника, равно как и собственного народа, потомству. Лучшие авторы * свидетельствуют, что Британия была первой землей, заселенной галльскими кельтами. Ее расположение относительно Галлии делает такое утверждение вполне правдоподобным, но окончательно оно подтверждается общностью языка и нравов, распространенных среди жителей обеих стран во времена Юлия Цезаря. **
   Первоначально галльские колонисты занимали часть Британии, расположенную напротив их страны, и, распространяясь на север по мере того, как множилось их число, они под конец заселили весь остров. Некоторые искатели приключений из тех частей Британии, что находятся в пределах видимости от Ирландии, переправились туда и стали родоначальниками ирландской нации; такое объяснение несравненно более правдоподобно, чем пустые басни о милезских и галицийских колониях. Диодор Сицилийский упоминает как вещь хорошо известную в его время, что жители Ирландии были первоначально бриттами,*** и это его свидетельство не вызывает сомнений, если учесть, что в течение стольких веков язык и нравы обоих народов были одинаковы.
   Тацит же полагал, что древние каледонцы произошли от германцев. Однако язык и нравы, которые всегда преобладали на севере Шотландии и имеют несомненно кельтское происхождение, не позволяют принять мнение этого прославленного автора. Собственно германцы - это отнюдь не древние кельты. Правда, оба народа весьма сходствовали друг с другом своими обычаями и нравами, но языки у них были различные. Германцы являются прямыми потомками древних даев, известных впоследстиии под именем даков, которые первоначально проникли в Европу через северные страны и поселились за Дунаем на обширных землях Трансильвании, Валахии и Молдавии, а оттуда постепенно перебрались в Германию.**** Кельты же несомненно основали в этой стране множество поселений, в которых сохраняли свои законы, язык и обычаи,***** и только от них, если какие-либо из поселений перебрались в Шотландию из Германии, и могли произойти древние каледонцы.
   Но произошли ли каледонцы от кельтских германцев или от галлов, которые первые обосновались в Британии, при такой удаленности во времени это уже не имеет значения. Каково бы ни было их происхождение, мы обнаруживаем, что во времена Юлия Агриколы они были весьма многочисленны, а это дает основание полагать, что в Шотландии они поселились уже давно. Форма правления у них, как и во всех странах, где власть находилась в руках друидов, представляла собою смесь аристократии и монархии. Орден друидов, видимо, образовался на тех же началах, что и идейские дактилы и куреты у древних греков. Мнимое общение с небесами, колдовство и прорицания были одинаковы у тех и у других. Накопленные многовековым опытом знания природных явлений и свойств определенных предметов стяжали друидам великое уважение в народе. Почтительное отношение черни вскоре превратилось в благоговейное преклонение перед орденом, чем эти хитрые честолюбцы и воспользовались для того, чтобы вершить не только делами религии, но в какой-то мере и гражданскими делами. Общепризнано, правда, что они не злоупотребляли такой чрезвычайной властью: им настолько было важно сохранить репутацию святости, что они никогда не позволяли себе прибегать к жестокости или насилию. Вождям разрешалось следить за исполнением законов, но законодательная власть целиком находилась в руках друидов. ****** Только благодаря их влиянию удавалось сплотить в годину величайшей опасности все племена под единым начальством. Они избирали временного короля, или вергобрета, ******* который обычно слагал свои полномочия в конце войны. Долгое время священнослужители пользовались этой исключительной привилегией среди всех кельтских народностей, находившихся за пределами Римской империи. Однако в начале второго века их власть над каледонцами начала ослабевать. Поэмы, прославляющие Тратала и Кормака, предков Фингала, содержат многочисленные подробности, связанные с падением друидов, которым и объясняется полное молчание относительно их религии в поэмах, предлагаемых ныне читателям.
   * Цезарь [Записки о Галльской войне], кн. 5; Тацит, Жизнеописание Агриколы, кн. 1, гл. 2.
   ** Цезарь. Помпоний Мела. Тацит.
   *** Диодор Сицилийский [Историческая библиотека], кн. 5.
   **** Страбон [География], кн. 5.
   ***** Цезарь [Записки о Галльской войне], кн. 6. Ливий, кн. 5; Тацит, Германия.
   ****** Цезарь [Записки о Галльской войне], кн. 6.
   ******* Fer-gubreth - человек-судья.
   Из-за непрестанных войн с римлянами представители благородного сословия каледонцев перестали вступать в орден друидов, как это было принято раньше. Мало кто соблюдал заповеди их религии, чуждые народу, привыкшему к войне. Вергобрет, или верховный судья, избирался уже без согласия друидов или продолжал исполнять свою должность против их воли. Непрерывное пребывание у власти не только усиливало его влияние среди племен, но и позволяло ему передавать по наследству своим потомкам должность, которую сам он получил путем избрания.
   Стремясь поддержать честь ордена, друиды воспользовались новой войной с властителем мира, как в поэмах образно именуется римский император, и попытались вернуть себе древнюю привилегию избрания вергобрета. По их поручению Кармал, сын Тарно, пришел к деду знаменитого Фингала, бывшему тогда вергобретом, и от имени ордена повелел ему сложить свои полномочия. Тот отказался, после чего вспыхнула междоусобная война, закончившаяся почти полным уничтожением ордена друидов. Немногие, кто уцелел, попрятались в темных лесных убежищах и пещерах, где прежде обычно предавались размышлениям. Вот тогда-то, лишенные внимания света, они оказались в _круге камней_ {1}. Последовало полное пренебрежение к их ордену и крайнее отвращени к обрядам. В такой обстановке общей ненависти религия друидов был предана забвению, и народ утратил даже отдаленное представление о их обрядах и церемониях.
   Неудивительно, что Фингал и его сын Оссиан почти не упоминаю друидов, открыто противившихся передаче им верховной власти по наследству. Но исключительность положения, надо признать, состоит в том, что в поэмах, приписываемых Оссиану, вообще нет никаких следов религиозных верований, тогда как поэтические сочинения других народов столь тесно связаны с мифологией. Это трудно понять тем, кто не знаком с воззрениями древних шотландских бардов, которые довели понятие воинской чести до крайних пределов. Считалось, что любая помощь, оказанная героям в сражении, умаляет их заслуги, и барды немедленно переносили славу подвига на того, кто эту помощь оказал.
   Если бы Оссиан спустил на землю богов, чтобы помочь своим героям как это часто делал Гомер, его поэма состояла бы не из прославления друзей, а из гимнов высшим существам. До сих пор те, кто пишет на гэльском языке, редко упоминают бога в своей мирской поэзии; когда же они пишут непосредственно о религии, то никогда не позволят себе нашпиговать свои сочинения подвигами героев. Уже этот обычай сам не себе, даже если бы религия друидов не была ранее уничтожена, может в какой-то мере объяснить молчание Оссиана по поводу верований его времени.
   Сказать о каком-либо народе, что он вообще не имеет религии, это все равно что утверждать, будто составляющие его люди лишены разума Предания праотцев, собственные наблюдения над созданиями природы, а также суеверия, присущие человеку, всегда и во все века вызывали в сознании людей представление о высшем существе. Поэтому в самые темные времена и среди наиболее диких народов даже простолюдины имеют хотя бы слабое понятие о божестве. Мы были бы несправедливы к Оссиану, который ни в чем не проявляет умственной ограниченности, если бы решили, будто ему была чужда эта простая и величайшая из всех истин. Но во что бы ни веровал Оссиан, совершенно очевидно, что о христианстве он не имел никакого представления, поскольку в его поэмах мы не встретим ни малейшего намека на эту религию или какие-либо ее обряды; отсюда с несомненностью следует, что он жил в эпоху, предшествовавшую распространению христианства. Гонения, начатые Диоклетианом в 303 году, указывают нам наиболее вероятное время, к которому можно отнести первые проблески христианства на севере Британии. Человеколюбивый и кроткий нрав Констанция Хлора, возглавлявшего тогда римские войска в Британии, побудил преследуемых христиан искать убежища в его владениях. Некоторые из них, горя желанием проповедовать догматы своей веры или гонимые страхом, проникали за пределы Римской империи и обосновывались среди каледонцев, которые вполне были готовы внимать их учению, тем более что давно уже отвергли религию друидов.
   Эти миссионеры то ли по своей склонности, то ли, быть может, желая придать большую важность учению, что они проповедовали, заняли обители и рощи друидов, и за свой уединенный образ жизни получили прозвище _кульди_ * что на местном языке означало _уединенные люди_. С одним из таких кульди Оссиан, сказывают, уже в глубокой старости спорил о христианстве. Предание сохранило их спор, изложенный стихами, согласно обычаям того времени. {2} Полное неведение Оссиана относительно христианских догматов свидетельствует, что религия эта тогда только начала распространяться, ибо трудно себе представить, чтобы человек его положения совершенно не был знаком с вероучением, которое уже существовало в его стране сколько-нибудь продолжительный срок. Этот спор несет на себе несомненные признаки древнего происхождения. Старинные обороты и выражения, присущие тому времени, явно говорят о том, что перед нами не подделка. А если Оссиан застал лишь начало распространения христианства, как по всей видимости и было, то его эпохой следует считать вторую половину третьего и начало четвертого века. Содержащиеся в его поэмах упоминания соответствующих исторических событий уничтожают какие-либо сомнения на этот счет.
   * Culdich.
   Первые подвиги юного Фингала совершены во время его войн против Каракула,* сына властителей мира. Посвященная этому поэма печатается в настоящем сборнике. {3}
   * Carac'huil - грозное око. Carac-healia - грозный взгляд. Carac-challamh - вид верхней одежды.
   В 210 году император Север, вернувшись из похода против каледонцев в Йорк, был постигнут недугом, от которого впоследствии умер. Его болезнь придала смелости каледонцам и манатам, и они взялись за оружие, стремясь вернуть утраченные владения. Разгневанный император повелел своим войскам вторгнуться в их страну и предать ее огню и мечу. Однако эти приказы плохо выполнялись, потому что войско возглавил его сын Каракалла, чьи помыслы были целиком поглощены надеждами на смерть отца и планами устранения своего брата Геты. Едва он вступил на землю противника, как пришла весть о смерти Севера. Сразу же заключается мир с каледонцами, и, по свидетельству Диона Кассия, земли, отнятые у них Севером, были им возвращены.
   Неприятель Фингала Каракул есть не кто иной, как Каракалла, который, будучи сыном Севера, римского императора, чьи владения простирались чуть ли не по всему известному тогда миру, не без основания назван в поэмах Оссиана _сыном властителя мира_. {4} Не так велик промежуток времени, отделяющий 211 год, когда умер Север, от начала четвертого века, чтобы сын Фингала Оссиан не смог увидеть христиан, которых преследования Диоклетиана изгнали за пределы Римской империи.
   Оссиан в одном из своих многочисленных сетований по поводу смерти любимого сына Оскара упоминает в числе его великих подвигов войну против Кароса, властителя кораблей, на берегах излучистого Каруна. * Более чем вероятно, что названный Карос - это известный узурпатор Каравзий, который провозгласил себя императором в 287 году и, захватив Британию, одержал победу над императором Максимианом Геркулием в нескольких морских сражениях: поэтому в поэмах Оссиана он вполе уместно назван _властителем кораблей. {5} Излучистый Карун_ - это небольшая речка, до сих пор сохраняющая название Каррон и протекающая соседству с валом Агриколы; Каравзий восстанавливал этот вал для того, чтобы воспрепятствовать вторжению каледонцев. Войны с римлянами упоминаются и в других поэмах, но эти два указания, о которых мы только что говорили, совершенно определенно относят время Фингала к третьему столетию, и это вполне согласуется с данными ирландских историков, считающих, что Фингал, сын Комхала, умер в 283 году, а Оскар и их прославленный Карбар - в 296 году.
   * Car-avon - излучистая река.
   Кто-нибудь, возможно, предположит, что ссылки на римскую историю были искусно вставлены в поэмы, чтобы придать им видимость древности. В таком случае эта подделка была совершена не менее трех веков назад, поскольку места, содержащие такие ссылки, часто упоминают в сочинениях того времени.
   Всем известно, какой мрак невежества и варварства тяготел над северной частью Европы триста лет назад. Опутанные суевериями, умы человеческие были обречены на духовную узость, пагубную для гения. Соответственно и сочинения того времени оказываются при ближайшем рассмотрении до крайности убогими и ребяческими. Но допустим, что вопреки неблагоприятным условиям века гений все-таки появился; тогда нелегко понять, что же побудило его приписать славу своих сочинений веку столь отдаленному. Во всех его творениях мы не обнаружим ничего, что соответствовало бы некоему замыслу, который мог бы взлелеять человек, живший в пятнадцатом столетии. Но если даже предположить, что какой-то поэт, движимый прихотью или соображениями, непонятными нам при такой удаленности во времени, приписал собственные сочинения Оссиану, то почти невероятно, чтобы ему удалось провести своих соотечественников, когда все они были так хорошо знакомы с поэтическими преданиями старины.
   Наиболее серьезное возражение против подлинности поэм, представленных ныне читателям под именем Оссиана, состоит в том, что возможность сохранения их в устном предании на протяжении стольких веков представляется невероятной. Времена варварства, скажут нам, не могли создать поэмы, проникнутые теми бескорыстными и великодушными чувствами, какие отличают сочинения Оссиана. А если бы даже и смогли их создать, то уже совсем невозможно, чтобы эти поэмы не были утрачены или совершенно испорчены длинной чередою невежественных поколений.
   Такие возражения сами собой напрашиваются людям, не знакомым с древней историей северной части Британии. Барды, составлявшие низший разряд друидов, не разделили их плачевной судьбы. Король-победитель их пощадил, так как только при их помощи мог он рассчитывать на бессмертие своей славы. Они сопровождали его в походах и своими песнями способствовали утверждению королевской власти. Его подвиги так превозносились, что простонародье, неспособное само составить правильное мнение о нем, было одурманено его прославлением в стихах бардов. В то же время люди проникались чувствами, какие редко можно встретить в век варварства. Барды, которые первоначально были последователями друидов, приобщенные к учению этого прославленного ордена, обрели широту взгляда и возвышенные идеи. Они могли создать в своем воображении совершенного героя и приписать его достоинства государю. Младшие вожди стремились в своем поведении подражать этому идеальному образу и постепенно настраивали свой ум в соответствии с возвышенным духом, пронизывающим всю поэзию того времени. А государь, которому льстили барды и с которым соперничали его же витязи, подражавшие тому образу, какой был представлен в панегириках поэтов, старался превзойти свое войско достоинствами настолько, насколько он возвышался над ним по положению. Такое взаимное соперничество продолжалось долгое время и образовало в конце концов национальный характер, счастливо сочетавший все, что есть благородного в диком состоянии, с добродетелью и великодушием просвещенного народа.
   Когда отличительными чертами народа являются добродетель в мирное время и храбрость в годину войны, его деяния приобретают значение, а слава становится достойной бессмертия. Благородные деяния воспламеняют возвышенный дух, и он стремится их увековечить. Это и есть истинный источник того божественного вдохновения, на которое притязали поэты всех времен. Когда же они обнаруживали, что предмет не соответствует пылу их воображения, они приукрашивали его небылицами, почерпнутыми из собственной фантазии или из нелепых преданий. Как ни смехотворны эти небылицы, они, однако, имели своих приверженцев, а последующие поколения либо слепо в них верили, либо, побуждаемые естественным человеческим тщеславием, делали вид, что верят. Им нравилось относить начало своей родословной к тем баснословным временам, когда поэзия, не опасаясь возражений, могла наделять своих героев какими угодно достоинствами. Вот этому-то тщеславию мы и обязаны сохранением того, что осталось от творений Оссиана. Благодаря его поэтическому дарованию герои его обрели славу в стране, где геройство окружено таким почетом и восхищением. Потомки этих героев или те, кто приписывал себе происхождение от них, с удовольствием выслушивали панегирики своим предкам; барды должны были повторять эти поэмы и свидетельствовать, что их покровители связаны со столь прославленными вождями. Со временем каждый вождь завел себе домашнего барда, и эта должность в конце концов стала наследственной. При такой преемственности барды передавали из поколения в поколение поэмы, воспевающие предков своего властителя; их исполняли перед всем кланом в торжественных случаях и на них всегда ссылались в новых сочинениях. Этот обычай соблюдался почти до нашего времени, и. когда должность бардов была упразднена, многие члены клана сохраняли в памяти или записывали их сочинения, обосновывая древность своих родов свидетельствами поэм.
   Письменность на севере Европы не была известна еще долгое время после того, как там утвердились барды; сведения о родословной их покровителей и их собственной, а также более древние поэмы - все это сохранялось в устном предании. Их поэтические сочинения были прекрасно приспособлены к этой цели. Они были положены на музыку, при этом между текстом и мелодией устанавливалась самая совершенная гармония. Каждый стих был так тесно связан с предшествующими или последующими стихами, что, если человек помнил хотя бы одну строчку в строфе, ему было почти невозможно забыть остальные. Ритмические единицы развивались в столь естественной последовательности, а слова так точно соответствовали обычным изменениям голоса, настроенного на определенный тон, что, хорошо зная мотив, было почти невозможно подменить одно слово другим. Эта великолепная гибкость присуща кельтскому языку, и, по-видимому, ни один другой язык не может в этом отношении с ним сравниться. К тому же такой отбор слов нимало не затемняет смысла и не ослабляет выразительности. Гибкость системы согласных звуков и разнообразие окончаний при склонении делают этот язык особенно богатым.
   Потомки кельтов, населявшие Британию и ее острова, не были одиноки в своем способе сохранения наиболее ценных памятников своего народа. Древние законы греков, облеченные в стихотворную форму передавались последующим поколениям в устном предании. Спартанцы за долгое время так пристрастились к этому обычаю, что даже не разрешали записывать свои законы. Подобным же образом сохранялись рассказы о подвигах великих мужей и панегирики королям и героям. Все исторические памятники древних германцев заключены в их старинных песнопениях,* которые представляют собою либо гимны богам, либо погребальные песни, славящие героев; они должны были увековечить тщательно вплетенные в них сведения о великих событиях в истории народа. Такие сочинения не записывались, но сообщались в устном предании.** Усилия, какие прилагали германцы, чтобы дети заучивали поэмы наизусть, многовековой обычай повторять их в определенных случаях, удачный стихотворный размер - все это способствовало длительному сохранению поэм в неискаженном виде. Изустные хроники германцев не были забыты в восьмом веке и, возможно, сохранились бы и до наших дней, если бы тому не помешало распространение учености, считающей небылицами все, что не было записано. Между тем как раз на основе поэтического предания Гарсиласо составил свое известие о перуанских инках. Перуанцы к тому времени утратили уже все прочие памятники своей истории, и только из древних поэм, которым обучила его в детстве мать, происходившая из рода верховных инков, смог извлечь материалы для своего сочинения. И если другим народам, которые, часто подвергаясь вражеским нашествиям, селились колониями в иных краях и допускали к себе иноземцев, если им все же удавалось на протяжении многих веков сохранять в устном предании неискаженными свои законы и историю, то тем более вероятно, что древние шотландцы - народ, не смешивавшийся с чужестранцами и столь приверженный к памяти предков, - сохранили в великой чистоте сочинения своих бардов.
   * Тацит, Германия.
   ** Аббат де Ла Блетери, Заметки о Германии.
   Кое-кому может показаться странным, что поэмы, которыми восхищались многие столетия в одной части королевства, оставались доселе неизвестными в другой его части и что британцы, тщательно выискивающие создания гения у других народов, так долго оставались в неведении о собственных сокровищах. Тут во многом повинны те, кто, зная оба языка, не пытались заняться переводом. Но они, будучи знакомы только с разрозненными отрывками поэм, или же из скромности, которой, возможно, благоразумия ради следовало бы подражать и нынешнему переводчику, не надеялись сделать творения своих бардов привлекательными для английского читателя. По форме эти творения так отличаются от распространенных поэм, а заключенные в них мысли так ограничены еще весьма неразвитым состоянием общества, что, казалось, им не хватает разнообразия, способного удовлетворить просвещенный век.
   Того же мнения долго придерживался и переводчик следующего ниже сборника, и, хотя он давно уже восхищался поэмами в подлиннике и даже записал некоторые из них для собственного удовольствия, он не питал ни малейшей надежды увидеть их в английском облачении. Он чувствовал, что сила и характер обоих языков весьма различны и почти невозможно передать гэльскую поэзию сколько-нибудь сносными английскими стихами; о прозаическом переводе он и не помышлял, полагая, что в нем неизбежно утратится величие подлинника.
   Поэтому весьма возможно, что творения Оссиана продолжали бы и впредь оставаться в безвестности утраченного языка, если бы некий джентльмен, который сам стяжал известность в поэтическом мире, {6} не настоял бы, чтобы издатель настоящего сборника сделал ему буквальный перевод какого-либо отрывка. Он одобрил полученный образец, и через него копии попали в руки некоторых людей со вкусом в Шотландии.
   Многократное переписывание и исправления, внесенные людьми, считавшими, что улучшают поэмы, обновляя их идеи, испортили их до такой степени, что переводчик был вынужден внять настоятельным просьбам одного джентльмена, заслуженно почитаемого в Шотландии за свой вкус и знание изящной литературы, {7} и издать подлинные копии под заглавием "Отрывки старинных стихотворений". Эти отрывки при первом же своем появлении удостоились таких похвал, что несколько человек высокого положения, равно как и вкуса, уговорили переводчика совершить путешествие на север Шотландии и на западные острова для собирания того, что сохранилось еще из творений Оссиана, сына Фингала, лучшего, равно как и древнейшего из тех, кто прославлен в предании за свой поэтический дар. Подробности этого путешествия были утомительны и неинтересны; достаточно сказать, что после шестимесячных странствий переводчик собрал, пользуясь устным преданием и несколькими рукописями, все поэмы, представленные в следующем ниже сборнике; кроме того, в его распоряжении находится еще несколько произведений, правда, менее полных из-за разрушительного действия времени.