Страница:
18-е. Мои соседи напоминают мне хорьков. У меня всегда такое
впечатление, что у них два зада; лишний - сама голова.
Есть, правда, две злобные, как столетние крысы, старушки; и к тому же
враждуют между собой. Но злоба настолько уродливо въелась в них, что
превратилась в самомучительство. Она преследует их день и ночь; они грызут
себе руки...
Началось все с того, что одна из старушек долго не могла достать пшена;
обходила все магазины, простояла в очереди, и пшено как раз кончилось у нее
под носом. С горя она заболела. И услышала, что другая старушка страшно
этому обрадовалась. А обрадовалась-то она не по злости, а просто чтоб себя
утешить: она также весь день простояла в очереди за импортным гусем и не
достала.
Но с этого момента заболевшая старушка стала мстить; и все шло у них в
таком духе: кто друг дружку переживет. Каждое утро старушки норовили встать
одна раньше другой, чтоб показать, что живы. Подглядывали в щелку, когда
приходил врач. Когда "пшенная" чем-то отравилась, другая напилась и
пустилась в пляс. Я месячишко-другой жил этой ссорой. Я понимал, что
переживу их, и играл роль третьего, насмешника, затаенно радуясь, что они не
видят своего главного врага. Я всячески натравливал их друг на дружку,
умиляясь при мысли, что от неполноценной злобы они скорее подохнут.
Один раз я распустил сплетню, что Петровна совсем плоха. Так пришлось
взять свои слова обратно, ибо Петровна настояла, чтоб я при другой старушке
опроверг домыслы. И показала ей язык. Я плюнул и не стал принимать в их
смерти большого участия. Но знаю - момент придет сам собой.
20-е. Утром удалось харкнуть в кастрюлю соседа.
22-е. Вчера звонил по телефону матери сослуживца. Приглушенным,
измененным голосом сообщил, то есть наврал, что ее сын - попал под машину и
лежит в морге больницы Склифосовского.
Сегодня сослуживец не вышел на работу - наверное, с матерью было плохо.
24-е. Сильно толкнул на платформе старика. Убегая, подглядел, что
старик долго держался за сердце.
26-е. Шепнул маленькой девочке, идущей из школы, что ее папа отдавил
себе ногу.
27-е. Тусклый и скучный день.
Толкал очень неудачно. Кто-то обругал матом.
После работы ничего не лезло в голову; так отупел, что не нашел ничего
более гадкого, чем пошло звонить по телефону, через каждые две минуты,
какому-то идиоту.
Ужинал. Побродил. И с горя зашел в кино.
28-е. Приятная новость: неподалеку молодая женщина болеет, безнадежно,
раком. Но от нее тщательно скрывают. Она убеждена, что выздоровеет, что у
нее язва. Сегодня написал ей анонимку, очень убедительную, что у нее рак и
жить ей осталось недолго.
30-е. Обмочил ботинок соседа.
2-е октября. Подхватил легкий гриппок; чихал на кухне в чужие
сковородки.
4-е. Опять неудачно толкал. Нудный день. Видел одного человека,
показавшегося мне счастливым От этого целый день выло в башке. Ничего не
получалось. По злобе я чуть себя не открыл. Ночью, бредя по коридору, в
сортир, заорал благим матом, чтоб перепугать соседей. Кто выскочил, кто на
крючок заперся. Я сказал, что увидел мышку.
Сегодня испортилось настроение оттого, что сосед купил машину. Моя бы
воля - я б его подстрелил.
В душе - смурно, смурно, но радостно от постоянных мелочей; ничего за
ними не видишь; то пожрать - в очереди стой; то за колбасой - на автобусе
съездишь, то пуговку надо зашить; то просто - мыслей нет. И мелких пакостей
можно творить видимо-невидимо. Правда, тут тайком прослышал, что один
старичок только что вылез из больницы после инфаркта. Хочу его крепко
толкануть. Если наука права - эффект будет брызжущий, может быть, смерть.
Но без мелочей, без въедливых, - все не то. Ожерелье должно быть.
Дневничок, дневничок, дневничок... Память у меня, невидимый, ослабла...
Списочек надо мелочей составлять. Как толкану старика, в этот же день -
нужно: 1) удавить котенка Лебедевых, 2) плюнуть в чужую кастрюлю, 3)
испугать старушку, 4) подглядеть в щелку, 5) пустить по квартире две
сплетни, 6) написать анонимку Брюхову, 7) . . . . . . .
Этот мутный дневник, запечатленный в иных сферах, чем бумага, был
найден в одном из закоулков того света, куда его странным образом занесло.
Вот его содержание.
1. Всем собакам известно, что я самая глубокая собака. Глубже меня
никого нет на свете. Вчера, как видно из нашей собачьей информации,
маленький английский песик-вундеркинд околел от зависти, что я - такой
гениальный. А старый пес Врун, известный художник, рисующий хвостиком, от
зависти укусил меня в ушко. Около десятка моих поклонников истерзали его до
полоумия. То-то! Пойду греться в конуру.
2. Говорят, что все собаки соскучились по философии. Я дам им великое
учение, и они успокоятся.
3. Всем собакам известно, что мир создан Собакой 1.
То, что мы видим вверху, - это ее челюсть с миллиардами светящихся,
мигающих, недосягаемых для нас клыков.
То, по чему мы ходим, - это часть ее языка, вернее, как уверяют
эзотерические учения, пупырышек на ее языке. Сама же ее плоть - и это
понятно - навеки скрыта от нас. Мы никогда также не увидим самое главное -
глаза Собаки 1.
Если и увидим, то только когда сдохнем.
4. Маленькая облезлая собачонка, избитая, без одной лапы, вчера
приползла к моей конуре и, надрывая мое сердце, стонала. Я облизал
несчастную. Несчастная спросила меня, почему на свете так плохо, если мир
создан Собакой 1.
Я хотел сказать, что это превосходит собачье разумение, но, подумав,
ответил, что все собачки все равно скоро воскреснут и будут вечно жить в
блаженстве. Для этого надо только раза два в месяц поскулить на Большой Клык
Собаки 1.
5. Вспомнил я, что по поводу вечного блаженства говорила мне одна
дворняжка-софистка. Негодяйка уверяла, что, если все собачки будут
вечно-блаженные, от лаю некуда будет деваться и все сферы лопнут от шума.
Вчера молился Собаке 1, чтобы в раю было побольше мяса и места.
6. Очень тяжелый день. С утра меня облили кипятком. Еле приполз на
помойку и там весь день облизывал дрожащую кожу. Ввечеру собрался совет
мудрецов: один бульдог без глаза и четыре головастые овчарки. Речь шла о
вселенной. Главный вопрос был проблема зла. Говорили тихо, еле тявкая, чтобы
нас не слышали непосвященные собаки и не взбунтовались против самих себя.
Всем известно, что мир как явление делится на съестное и несъестное.
То, что существует съестное, вполне понятно и разумно. Разумность этого
лишний раз доказывает, что мир создан собакой. Но почему существует
несъестное?
Мы различаем несъестное пассивное и несъестное активное, злое.
Главный представитель активного несъестного - двуногий предмет, который
несет нам и пользу и гибель. Предмет, надо сказать, самый странный на свете.
Я всю жизнь думал, почему Собака 1 допустила его существование?
Однако самое злое несъестное - пожар - бывает все-таки относительно
редко.
К чему бы это?
7. На совете мы все же не смогли прийти к единому заключению о причинах
зла.
Под конец мы так разнервничались, что стали щериться. Одноглазый
бульдог первый не выдержал и вцепился в горло овчарке, которая отстаивала
противоположную точку зрения о происхождении зла. Он наверняка удушил бы ее,
если бы не я, который стал скулить в ушко бульдогу о тайном милосердии,
после чего он отпустил овчарку. Вообще дело все-таки кончилось потасовкой. Я
ушел с разодранной задней лапой. Но на своей точке зрения буду стоять до
конца, до смерти.
8. Мы говорим всем собакам: вы должны верить, что мир создан Собакой
1 и что конечная цель его сотворения вполне разумна: то есть изобилие
съестного. Именно потому что его цель - изобилие съестного, мир и создан,
собакой. Иначе был бы абсурд. Предположим, что цель мира - противоположное,
то есть создание несъестного, то тогда мир был бы абсурден, бессмыслен и
противоречил бы благу и счастью. Он был бы нетерпим с нравственной точки
зрения.
Резюме: мир создан для съестного, то есть для всеобщего блага. Значит,
мир разумен. Значит, он создан Собакой 1. Значит, когда мы сдохнем, то на
том свете будем есть целую вечность.
Вот логика, которая неотразима! А сколько крови пролилось за эти идеи!
9. Все это, конечно, хорошо, но налицо симптомы брожения. Многие собаки
отказываются нам верить. Они не верят, что мир создан Собакой 1. Особенно
распространились эти идеи в одной области, где неизвестно почему двуногие
предметы стали пожирать всех попадающихся собак. Даже те двуногие предметы,
которые долгие годы держали около себя собак и любили их, вдруг пожрали
своих же псов. Это действительно какой-то ужас! Весь день молился Собаке
1.
А вечером из этой области приволоклась собачка с помутневшими глазами и
без уха и такое рассказывала, что мы две ночи не спали. Между прочим, мы
решили, что причина того, что двуногие предметы стали пожирать собак,
абсолютно непознаваема. Это навеяло еще больший ужас.
10. Одноглазый бульдог по-прежнему верит в Собаку 1.
Я твердо верю в то, что, если эта вера будет потеряна, все собаки
сойдут с ума.
Уже сейчас известны случаи массовых самоубийств. Помойки завалены
собачьими трупами. Пар и смрад идет от них высоко-высоко, к мигающим клыкам
Собаки 1.
На моих глазах плюгавенькая, с ноготок, домашняя собачонка так
разволновалась от потери веры, что попросила огромного, неуклюжего волкодава
перегрызть ей горло. Волкодав по глупому усердию проглотил ее всю.
В тайных кружках и сектах распространяется учение, что мир абсурден.
11. Лично я для народа всегда буду говорить, что мир создан Собакой
1.
Но в душе...
Да, многие сейчас ищут ответ путем только одного разума.
Конечно, некоторые собаки находят забвение в деятельности, например в
бегах. Бега устраиваются где попало. Бегут все, от мала до велика. Даже
дамы. Быстробегающие собаки сейчас в почете. Как философы и поэты.
Некоторые, правда, уверяют, что спасет активная собачья деятельность по
преобразованию мира на наш, собачий лад. Надо разгрызть все несъестное и
завалить мир продуктами питания. И вообще везде настроить конуры. Вот уж
воистину ублюдки.
Но хватит.
Я втайне, без паники, все больше и больше стараюсь исследовать суть
нашей собачьей души и тем самым понять мир.
Да здравствует разум!
12. Очень много теорий разума гуляет сейчас по свету среди собак. Я
люблю эти теории. Я сам тайный создатель одной из них... Довольно
распространена, например, теория, по которой в мире действуют две
субстанции, съестное и несъестное, и высшая сила - это вовсе не Собака 1,
а нечто, частным проявлением которого и является съестное и несъестное. А
мы, собаки, высшие земные существа, являем собой сгусток съестного по
отношению к самим себе.
Некоторые теории говорят, что мир просто туманное отражение нашего лая,
то есть наших чувств.
Иные рассматривают мир как самодвижение съестного до кала и от кала
обратно, взад и вперед. Кал они рассматривают одновременно как начало и как
конец мира, которые между собой сходятся.
Надо, однако, заметить, что сейчас, с приближением всеобщего мора,
очень распространены этические учения.
Например, один фокстерьер уверял, что нам нужно замкнуться в себе,
почти ничего не жрать, а главное, не лаять, особенно на кошек. Благодаря
этому мы станем ближе к высшей силе.
Один пудель основал учение о сверхсобаке. Правда, многие псы его не
поняли. Один кобель, к примеру, развил это учение главным образом
количественно: он решил объесться, чтобы раздуться в целую корову, и околел
от переедания.
Среди неких шавок появилось учение о том, что на свете вообще ничего не
существует, в том числе и собак.
13. Вчера был у этих неких шавок. Прослушал их учение. По дороге
облизал маленькую, глупую сучку, которая бежала из области, где пожирают
собак.
14. Часто, виляя хвостом, смотрю я на двуногие предметы. Собака 1,
откуда они взялись?!
Но хорошо, что они не могут влезть нам в душу - там, в своей душе, мы
свободны. Мы не знаем, кто они, они не знают, кто мы...
15. Сегодня весь день было холодно. Глодал на помойке крысиные кости. В
подворотне встретил свою старую суку - Лайку. От тоски разговорились.
Понюхали друг дружке зады. Она уверяет, что божественная эманация
проявляется главным образом в виде слюны или, более обще, - сладости. Эта
эманация исходит из рта Собаки 1.
И взаправду слюнотечение я очень люблю.
16. Слушайте, слушайте мое последнее сообщение! С утра я наткнулся на
двуногий предмет. Я не мог оторвать от него глаз. Он стоял передо мной и,
пристально, тупо пережевывая мясо, смотрел на меня. Я вильнул хвостом, но
его взгляд был по-прежнему холодный и зачарованный. Он подошел и вдруг дико,
делая какие-то движения, заголосил.
Мне стало страшно, оттого что существует он, то есть нечто, что
превосходит всякое понимание. И все-таки он существует! Нелепо огрызнувшись,
я убежал. И от тоски стал бегать мимо разных странных, катящихся и точно
нацеленных в меня предметов.
Высунув язык, я добежал до канавы. Труп кошки лежал у воды, и я лизнул
его. Тоска, впрочем, скоро прошла. Все равно двуногие предметы по-видимому
не существуют, так как они слишком непонятные. Но, если они есть, ведь и для
них существует точно такое же непонятное.
Кошечка лежала головой в лужу и как будто пила из нее воду. Я
осмотрелся кругом. Мир несъестного давил своим существованием, по сторонам
торчали невиданные, вздымающиеся вверх палки.
И вдруг что-то ударило в меня и прошло насквозь. И вот я лежу в сыром,
проваливающемся поле, и у меня, кажется, больше ничего нет, кроме головы. Но
даже ее я не могу поднять.
Может быть, у меня остался только один глаз.
Я смотрю им высоко-высоко - туда... Вот мигают бесчисленные клыки
Собаки 1... Вот ее тень... А... а... Я, кажется, слышу Ее лай, далеко,
далеко, во всей вселенной... Лай Собаки 1... Как ждал я этой минуты! Весь
мир колеблется, стонет... Там, там... Мой глаз - сплошная молитва... Я,
кажется, вижу Ее Огненный язык... Он поднимается над горизонтом... Выше,
выше эти лучи... Выше, выше...
- Старичка Питонова, который помер, знаешь? - спросил во тьме глухой
голос. - Так вот к нему и идем.
Двое двигались по кладбищу, к глубине. Уже заходило солнце.
- Большой богохульник был, - раздался тот же глухой голос. - Я его
историю через одного человека как бы изнутри знаю. Но главное - людей
притягивать к себе его труп стал.
- Экая планета, - пробормотал другой, поменьше ростом, почти невидимый,
и споткнулся.
- Я вот знаю: его друзья совсем дошли от его трупа, особенно старушки,
- оргию тут устроили месяц назад, тело разрыли тайком...
- Каково тело-то?
- В себя впилось. Руки прижаты к груди, и голова свесилась, точно лижет
их. А посредине - черная дыра.
- И что друзья?
- Глаз не могли отвести. Выли, плясали, пели, а реализовать связь свою
с трупом не смогли. Звал их этот вцепившийся в себя труп куда-то, а куда -
понять не могли... Может быть, мы поймем. Пойдешь?
- Я с тобой, Сережа, хоть куда пойду, - ответил который поменьше, звали
его Витя Филимонов. - Если застукает начальство - в тюрьму пойду, если
туда,- и он махнул рукой по направлению к звездам, - так пусть...
- Начальство куплено,- успокоил тот, кого назвали Сережей. - Среди
друзей старичка важный чин был. А лопаты в лопухах. Он неглубоко погребен,
нарочно...
Показалась луна, и две мужские фигуры - молодых мужчин лет тридцати с
лишком - окончательно прояснились. Шли словно по ночному небу.
Могила Питонова была свежа. Уединенное кладбище это укрылось в самое
себя своей заброшенностью. Друзья остановились около надгробья, зажгли
карманные фонарики, последний слог "ов" был почему-то стерт, и четко
различалось только "Питон".
- Ты его видел при жизни? - спросил Виктор.
- Сумасшедший чуть-чуть был старичок, - кивнул Сергей. - Очень Бога
боялся. А себя любил. Потому и спятил перед смертью.
- Так чего ж с него взять? - усомнился Филимонов. Выглядел он старше
Сергея, и тело его было внутренне скрючено, только глаза смотрели вдаль.
- Не в нем дело. Это только повод, - ответил Сергей. - Вот видишь эту
книгу? Она поможет нам улететь и понять. Улететь с возвратом.
Книга была положена на камень.
- Спокоен ты очень, Сережа, - засуетился Витя, неловко дергаясь на
одном месте, - ишь, неугомонный. Все тебя несет и несет... А куда? Здесь
ведь тепло... - заскулил, сомневаясь, Филимонов.
- Садись, старик, около камня. Мы сделаем первый шаг. Разрывать ничего
не надо. Я все беру на себя, а ты слушайся.
- Ну, сядем, сядем,- трусливо отговаривался Филимонов.
Присели. Вдруг раздался шелест. Сразу из кустов возникло существо,
совершенно невнятное, нелепое и вместе с тем уверенное и страшноватое.
Выглядел он помято, словно его жевала потусторонняя вселенская челюсть.
Глаза светились, но светом другого сознания.
- Ребята, ни-ни, - издал он вполне человеческий звук и приблизился к
ним.
Филимонов упал. Но Сережа (фамилия его была Еремеев) только побледнел и
впился глазами в существо.
Оно еще больше очеловечилось.
- Нельзя, ребята, - хрипло сказало оно, - не тревожьте... Закурить
есть? Зовут меня Коля Климентьев.
И он как-то подголовному, по-земному подошел к Сереже, вопрошая. Но туг
же ловким и артистическим движением ноги сбросил книгу с камня. Она упала на
могилу.
Сережа встал. Был он строен, где-то даже красив, но слишком значителен
изнутри, чтобы его внешняя красота ослепляла.
- Есть, - ответил снизу, с земли Филимонов.
Климентьев закурил. Тут Еремеев заметил, что на незнакомце короткое
пальто, хотя стояло жаркое лето.
- Нам нельзя, а им можно раскапывать? - спросил Сергей, показывая на
могилу.
- Друзьям-то его? Они же пустяшные, - хмыкнуло существо. - А вам -
ни-ни... Не туда лезете.
- Кто ты? - спросил Еремеев.
Этот вопрос совершенно ошеломил Климентьева. В ответ он вдруг стал
подпрыгивать (как бы вокруг себя) и дико хохотать. Он так трясся от хохота,
что с него стали падать какие-то насекомые. Лесная мышь сбежала с могилы.
Сергей остолбенел.
Филимонов тем не менее неуклюже поднялся с земли, бормоча:
- Ведь говорил же я, говорил, не бери книгу...
Хохот существа делался все пространнее и пространнее. Казалось,
хохотала Луна или сама Вселенная. Ничто не могло его остановить.
Климентьев внезапно оборвал смех.
- Пойдемте со мной, - миролюбиво предложил он. - А этот, - он указал на
могилу, - пусть. В глубь пошел, но не в вашу сторону. Не мешайте ему.
Друзья (Филимонов и Еремеев) поплелись с кладбища. Прихватили и книгу.
Впереди шел Климентьев.
Тенями выскользнули из ворот.
В стороне, на отшибе, стояло другое существо, по виду женщина. Она
просила милостыню - но у кого? - кругом была пустота и ночь, Словно чего-то
ждала.
- Лизанька, - улыбнулся Климентьев. - Из моих.
И он помахал ей ручкой.
- Чудные вы, смертные, - верещал по пути Климентьев, словно стал бабою.
- Даже самые умные из вас - такими порой бывают глупцами, - сплетничал он. -
Недотепы...
Филимонов угрюмой тенью молчал, подавленный, а Сережа бесконечно
улыбался. Синие глаза его совсем уплыли.
- Вот и хвартера! - вдруг прокричал Климентьев серьезно. И распахнул
калитку в маленький дом. Вокруг был одинокий поселок - безразличный в своей
пустоте.
"Затянул он нас", - подумал Сергей.
- Проголодались вы у меня, проголодались, - шутил Климентьев в комнате,
сбросив пальто и бегая чуть не по стенам.
А потом вдруг - как бы с потолка - сказал:
- А ведь вот вы не боитесь меня, Сережа. Знаете - вы защищены...
И тут же оказался рядом, за столом, с бутылкой водки в руках.
Керосиновая лампа освещала влажно-мрачную теплую комнату с невидимым по
углам.
- Варя! - окликнул Климентьев через плечо.
Никто не появлялся. В комнате зияла тишина. Картошка как бы дымилась на
столе.
Филимонов тупо уставился на сундук, крышка которого вроде шевелилась...
- Верьте нам, - дружелюбно осклабился Климентьев.
Филимонов как-то угодливо (особенно по отношению к себе) опрокинул
стаканчик водяры в нутро, которое потеплело. Филимонов оживился.
- Вот вы какие, - хихикнул он, глядя на Климентьева и расхрабрившись. -
Не ожидал, не ожидал...
- Вы, смертные, много чего не ожидаете, - поучительно согласился
Климентьев, хрустнув огурцом.
Сережа смотрел на него, пламенея, и что-то шептал.
"Не бес это, даже особый, а труп человека, покойник, ставший
божеством", - почему-то подумал он.
- А вот вас я не понимаю, - стукнув вдруг стаканом об угол стола, резко
сказал Климентьев, обращаясь к Сереже. - Вы очень русский человек, как и ваш
великий друг Андрей. И вы слишком многого хотите для этой маленькой
Вселенной. А я устроился хорошо... благополучно!
- Кто ты?!! - закричал Еремеев.
И опять, как в замкнутом круге, раздался нечеловеческий хохот. Водка
была выпита, Филимонов снова упал, хохот продол жался, но в нем уже был
выход - в какую-то Вселенную за окном.
Сергей неожиданно стал что-то быстро говорить Климентьеву. Тот, хохоча,
отвечал, и его хохот был более серьезен, чем ответ. Вся комната наполнилась
мраком и смехом. Хохотал даже воздух.
- Ничего, ничего не спрашиваю! - отчаянно выкрикнул Сергей.
И внезапно - или ноги сами пошли - их вынесло на улицу. Существо
осталось внутри. Но потом дверь в этот маленький дом отворилась, и появился
пляшущий Климентьев, а за ним тень - чья непонятно. Лицо Климентъева было
при этом каменно-холодным и даже надменным.
Он прокричал друзьям (Филимонову и Еремееву) на прощанье:
- Питонова забудьте, его сам Бог забыл!
- Бежим отсюда, Витя, - проговорил Сергей. Нервы у него вдруг сдали.
- Куда?! - истерически крикнул Филимонов.
- В Москву. В пивную.
Пивная оказалась не пивной, а живой ночной квартирой, где собирались
московские любомудры. Была она особенная, с низким потолком, но
вместительная, и скорее напоминала огромную единую, связанную коридорами
келью, как в древних русских дворцах, но современную. Встретила Сергея и
Виктора хозяйка - Ульяна Родимова - их возраста, с золотистыми волосами.
Круглый стол, за который сели втроем, превратился в единство.
- Не можешь ты, Сереня, не можешь, - говорила Ульяна, - глянь в небо:
утонешь умом. И те миры такие же, всего не облетишь, даже с нашей душой.
- Пусть, - ответил Сережа.
- Даже Андрей не может тебя остановить.
Андрей Артемьев был лучший друг Сергея. Мало кто знал его во всей
глубине, но, соприкасаясь с ним, многие видели в нем своего Учителя.
Проповедовал и практиковал он древнее и традиционное учение (Веданту),
возникшее еще в Индии, но прошедшее через его огненный опыт и освещенное им
чуть-чуть иначе, в русском пламени.
Учил он, согласно адвайте-Веданте, что абсолютное, высшее начало -
вечное и надмирное, его многие называют Богом, - "содержится" внутри нас, а
все остальное - страшный сон. Каждый человек может открыть в себе это Высшее
"Я", или Бога, отождествить себя с Ним, уничтожив ложное отождествление себя
со своим телом, психикой, индивидуальностью и умом, перестав быть, таким
образом, "дрожащей тварью". И тогда человек станет тем, кто он есть в
действительности: не Николаем Смирновым, например, не человеком даже, а
вечной абсолютной реальностью, которая невыразима в терминах индивидуального
бытия, времени, числа и пространства и которая существует, даже когда
никаких миров и вселенных нет.
Секрет (один из секретов) лежал в формуле "Я есть Я", в особой
медитации и созерцании, в проникновении в Божественную Бездну внутри себя, и
"технику" всего этого Андрей создал свою. Высшее "Я" - учил он каждого
своего последователя - и есть твое вечное, не подверженное смерти "Я", все
остальные твои "я" (маленькие "я") - его тени, даже антитени, которые
неминуемо исчезнут. Их надо как бы "устранить" еще при жизни путем истинного
знания и реализации этого скрытого "Я".
Не нужно никуда стремиться и бежать в потустороннее, как на луну, -
главное, вечное, бессмертное рядом и внутри тебя (оно и есть ты), но его
нелегко открыть и "осуществить", "реализовать".
Еремеев видел правоту всего этого, но чувствовал: душа его последнее
время уходит в какую-то пропасть. Он все больше и больше называл себя
"метафизическим путешественником", загробным летуном. А некоторые знания у
него уже были.
- Надоела мне эта жизнь, - говорил он Ульянушке.- Она ведь просто
насмешка какая-то. А высшее бессмертное Я от меня все равно не уйдет. Куда
Оно денется, если Оно было, есть и будет. А я хочу в иную Бездну заглянуть.
А если пропаду, так...
- Сереженька, - встрепенулась Ульянушка, волосы ее вдруг разметались, и
сама она стала стремительной, - нас-то не покидай. Неужто Россия тебе не
бесконечна?!
Она быстро включила что-то, и потекла невероятная, таинственная,
запредельная народно-русская музыка, от которой можно было с ума сойти.
- Ничто истинно ценное не будет потеряно, - ответил Сергей. - Да и
вернусь я. Мир мне надоел, а не то, что выходит за границы мира. К тому же
видения все время...
- Ой, как бы не пропал ты, Сереженька, не пропал. Гляди: какие мы
уютные и вместе с тем бесконечные...
- Все останется, - повторил Сергей. - Ты сама: и хранишь меня, и зовешь
в беспредельное... Мы вместе...
Все вдруг соединилось и стало почти космическим в этой комнате. Это
почувствовал и Витя, который молчал и плакал, слушая этот разговор...
Сергей, уехав от Улиньки, попал в какой-то загробный запой. Собственно,
запоя в буквальном смысле не было - он не брал в рот ни грамма водки, - но
были внутренние видения, знаки, символы... Самое существенное и сокровенное
впечатление, что у них два зада; лишний - сама голова.
Есть, правда, две злобные, как столетние крысы, старушки; и к тому же
враждуют между собой. Но злоба настолько уродливо въелась в них, что
превратилась в самомучительство. Она преследует их день и ночь; они грызут
себе руки...
Началось все с того, что одна из старушек долго не могла достать пшена;
обходила все магазины, простояла в очереди, и пшено как раз кончилось у нее
под носом. С горя она заболела. И услышала, что другая старушка страшно
этому обрадовалась. А обрадовалась-то она не по злости, а просто чтоб себя
утешить: она также весь день простояла в очереди за импортным гусем и не
достала.
Но с этого момента заболевшая старушка стала мстить; и все шло у них в
таком духе: кто друг дружку переживет. Каждое утро старушки норовили встать
одна раньше другой, чтоб показать, что живы. Подглядывали в щелку, когда
приходил врач. Когда "пшенная" чем-то отравилась, другая напилась и
пустилась в пляс. Я месячишко-другой жил этой ссорой. Я понимал, что
переживу их, и играл роль третьего, насмешника, затаенно радуясь, что они не
видят своего главного врага. Я всячески натравливал их друг на дружку,
умиляясь при мысли, что от неполноценной злобы они скорее подохнут.
Один раз я распустил сплетню, что Петровна совсем плоха. Так пришлось
взять свои слова обратно, ибо Петровна настояла, чтоб я при другой старушке
опроверг домыслы. И показала ей язык. Я плюнул и не стал принимать в их
смерти большого участия. Но знаю - момент придет сам собой.
20-е. Утром удалось харкнуть в кастрюлю соседа.
22-е. Вчера звонил по телефону матери сослуживца. Приглушенным,
измененным голосом сообщил, то есть наврал, что ее сын - попал под машину и
лежит в морге больницы Склифосовского.
Сегодня сослуживец не вышел на работу - наверное, с матерью было плохо.
24-е. Сильно толкнул на платформе старика. Убегая, подглядел, что
старик долго держался за сердце.
26-е. Шепнул маленькой девочке, идущей из школы, что ее папа отдавил
себе ногу.
27-е. Тусклый и скучный день.
Толкал очень неудачно. Кто-то обругал матом.
После работы ничего не лезло в голову; так отупел, что не нашел ничего
более гадкого, чем пошло звонить по телефону, через каждые две минуты,
какому-то идиоту.
Ужинал. Побродил. И с горя зашел в кино.
28-е. Приятная новость: неподалеку молодая женщина болеет, безнадежно,
раком. Но от нее тщательно скрывают. Она убеждена, что выздоровеет, что у
нее язва. Сегодня написал ей анонимку, очень убедительную, что у нее рак и
жить ей осталось недолго.
30-е. Обмочил ботинок соседа.
2-е октября. Подхватил легкий гриппок; чихал на кухне в чужие
сковородки.
4-е. Опять неудачно толкал. Нудный день. Видел одного человека,
показавшегося мне счастливым От этого целый день выло в башке. Ничего не
получалось. По злобе я чуть себя не открыл. Ночью, бредя по коридору, в
сортир, заорал благим матом, чтоб перепугать соседей. Кто выскочил, кто на
крючок заперся. Я сказал, что увидел мышку.
Сегодня испортилось настроение оттого, что сосед купил машину. Моя бы
воля - я б его подстрелил.
В душе - смурно, смурно, но радостно от постоянных мелочей; ничего за
ними не видишь; то пожрать - в очереди стой; то за колбасой - на автобусе
съездишь, то пуговку надо зашить; то просто - мыслей нет. И мелких пакостей
можно творить видимо-невидимо. Правда, тут тайком прослышал, что один
старичок только что вылез из больницы после инфаркта. Хочу его крепко
толкануть. Если наука права - эффект будет брызжущий, может быть, смерть.
Но без мелочей, без въедливых, - все не то. Ожерелье должно быть.
Дневничок, дневничок, дневничок... Память у меня, невидимый, ослабла...
Списочек надо мелочей составлять. Как толкану старика, в этот же день -
нужно: 1) удавить котенка Лебедевых, 2) плюнуть в чужую кастрюлю, 3)
испугать старушку, 4) подглядеть в щелку, 5) пустить по квартире две
сплетни, 6) написать анонимку Брюхову, 7) . . . . . . .
Этот мутный дневник, запечатленный в иных сферах, чем бумага, был
найден в одном из закоулков того света, куда его странным образом занесло.
Вот его содержание.
1. Всем собакам известно, что я самая глубокая собака. Глубже меня
никого нет на свете. Вчера, как видно из нашей собачьей информации,
маленький английский песик-вундеркинд околел от зависти, что я - такой
гениальный. А старый пес Врун, известный художник, рисующий хвостиком, от
зависти укусил меня в ушко. Около десятка моих поклонников истерзали его до
полоумия. То-то! Пойду греться в конуру.
2. Говорят, что все собаки соскучились по философии. Я дам им великое
учение, и они успокоятся.
3. Всем собакам известно, что мир создан Собакой 1.
То, что мы видим вверху, - это ее челюсть с миллиардами светящихся,
мигающих, недосягаемых для нас клыков.
То, по чему мы ходим, - это часть ее языка, вернее, как уверяют
эзотерические учения, пупырышек на ее языке. Сама же ее плоть - и это
понятно - навеки скрыта от нас. Мы никогда также не увидим самое главное -
глаза Собаки 1.
Если и увидим, то только когда сдохнем.
4. Маленькая облезлая собачонка, избитая, без одной лапы, вчера
приползла к моей конуре и, надрывая мое сердце, стонала. Я облизал
несчастную. Несчастная спросила меня, почему на свете так плохо, если мир
создан Собакой 1.
Я хотел сказать, что это превосходит собачье разумение, но, подумав,
ответил, что все собачки все равно скоро воскреснут и будут вечно жить в
блаженстве. Для этого надо только раза два в месяц поскулить на Большой Клык
Собаки 1.
5. Вспомнил я, что по поводу вечного блаженства говорила мне одна
дворняжка-софистка. Негодяйка уверяла, что, если все собачки будут
вечно-блаженные, от лаю некуда будет деваться и все сферы лопнут от шума.
Вчера молился Собаке 1, чтобы в раю было побольше мяса и места.
6. Очень тяжелый день. С утра меня облили кипятком. Еле приполз на
помойку и там весь день облизывал дрожащую кожу. Ввечеру собрался совет
мудрецов: один бульдог без глаза и четыре головастые овчарки. Речь шла о
вселенной. Главный вопрос был проблема зла. Говорили тихо, еле тявкая, чтобы
нас не слышали непосвященные собаки и не взбунтовались против самих себя.
Всем известно, что мир как явление делится на съестное и несъестное.
То, что существует съестное, вполне понятно и разумно. Разумность этого
лишний раз доказывает, что мир создан собакой. Но почему существует
несъестное?
Мы различаем несъестное пассивное и несъестное активное, злое.
Главный представитель активного несъестного - двуногий предмет, который
несет нам и пользу и гибель. Предмет, надо сказать, самый странный на свете.
Я всю жизнь думал, почему Собака 1 допустила его существование?
Однако самое злое несъестное - пожар - бывает все-таки относительно
редко.
К чему бы это?
7. На совете мы все же не смогли прийти к единому заключению о причинах
зла.
Под конец мы так разнервничались, что стали щериться. Одноглазый
бульдог первый не выдержал и вцепился в горло овчарке, которая отстаивала
противоположную точку зрения о происхождении зла. Он наверняка удушил бы ее,
если бы не я, который стал скулить в ушко бульдогу о тайном милосердии,
после чего он отпустил овчарку. Вообще дело все-таки кончилось потасовкой. Я
ушел с разодранной задней лапой. Но на своей точке зрения буду стоять до
конца, до смерти.
8. Мы говорим всем собакам: вы должны верить, что мир создан Собакой
1 и что конечная цель его сотворения вполне разумна: то есть изобилие
съестного. Именно потому что его цель - изобилие съестного, мир и создан,
собакой. Иначе был бы абсурд. Предположим, что цель мира - противоположное,
то есть создание несъестного, то тогда мир был бы абсурден, бессмыслен и
противоречил бы благу и счастью. Он был бы нетерпим с нравственной точки
зрения.
Резюме: мир создан для съестного, то есть для всеобщего блага. Значит,
мир разумен. Значит, он создан Собакой 1. Значит, когда мы сдохнем, то на
том свете будем есть целую вечность.
Вот логика, которая неотразима! А сколько крови пролилось за эти идеи!
9. Все это, конечно, хорошо, но налицо симптомы брожения. Многие собаки
отказываются нам верить. Они не верят, что мир создан Собакой 1. Особенно
распространились эти идеи в одной области, где неизвестно почему двуногие
предметы стали пожирать всех попадающихся собак. Даже те двуногие предметы,
которые долгие годы держали около себя собак и любили их, вдруг пожрали
своих же псов. Это действительно какой-то ужас! Весь день молился Собаке
1.
А вечером из этой области приволоклась собачка с помутневшими глазами и
без уха и такое рассказывала, что мы две ночи не спали. Между прочим, мы
решили, что причина того, что двуногие предметы стали пожирать собак,
абсолютно непознаваема. Это навеяло еще больший ужас.
10. Одноглазый бульдог по-прежнему верит в Собаку 1.
Я твердо верю в то, что, если эта вера будет потеряна, все собаки
сойдут с ума.
Уже сейчас известны случаи массовых самоубийств. Помойки завалены
собачьими трупами. Пар и смрад идет от них высоко-высоко, к мигающим клыкам
Собаки 1.
На моих глазах плюгавенькая, с ноготок, домашняя собачонка так
разволновалась от потери веры, что попросила огромного, неуклюжего волкодава
перегрызть ей горло. Волкодав по глупому усердию проглотил ее всю.
В тайных кружках и сектах распространяется учение, что мир абсурден.
11. Лично я для народа всегда буду говорить, что мир создан Собакой
1.
Но в душе...
Да, многие сейчас ищут ответ путем только одного разума.
Конечно, некоторые собаки находят забвение в деятельности, например в
бегах. Бега устраиваются где попало. Бегут все, от мала до велика. Даже
дамы. Быстробегающие собаки сейчас в почете. Как философы и поэты.
Некоторые, правда, уверяют, что спасет активная собачья деятельность по
преобразованию мира на наш, собачий лад. Надо разгрызть все несъестное и
завалить мир продуктами питания. И вообще везде настроить конуры. Вот уж
воистину ублюдки.
Но хватит.
Я втайне, без паники, все больше и больше стараюсь исследовать суть
нашей собачьей души и тем самым понять мир.
Да здравствует разум!
12. Очень много теорий разума гуляет сейчас по свету среди собак. Я
люблю эти теории. Я сам тайный создатель одной из них... Довольно
распространена, например, теория, по которой в мире действуют две
субстанции, съестное и несъестное, и высшая сила - это вовсе не Собака 1,
а нечто, частным проявлением которого и является съестное и несъестное. А
мы, собаки, высшие земные существа, являем собой сгусток съестного по
отношению к самим себе.
Некоторые теории говорят, что мир просто туманное отражение нашего лая,
то есть наших чувств.
Иные рассматривают мир как самодвижение съестного до кала и от кала
обратно, взад и вперед. Кал они рассматривают одновременно как начало и как
конец мира, которые между собой сходятся.
Надо, однако, заметить, что сейчас, с приближением всеобщего мора,
очень распространены этические учения.
Например, один фокстерьер уверял, что нам нужно замкнуться в себе,
почти ничего не жрать, а главное, не лаять, особенно на кошек. Благодаря
этому мы станем ближе к высшей силе.
Один пудель основал учение о сверхсобаке. Правда, многие псы его не
поняли. Один кобель, к примеру, развил это учение главным образом
количественно: он решил объесться, чтобы раздуться в целую корову, и околел
от переедания.
Среди неких шавок появилось учение о том, что на свете вообще ничего не
существует, в том числе и собак.
13. Вчера был у этих неких шавок. Прослушал их учение. По дороге
облизал маленькую, глупую сучку, которая бежала из области, где пожирают
собак.
14. Часто, виляя хвостом, смотрю я на двуногие предметы. Собака 1,
откуда они взялись?!
Но хорошо, что они не могут влезть нам в душу - там, в своей душе, мы
свободны. Мы не знаем, кто они, они не знают, кто мы...
15. Сегодня весь день было холодно. Глодал на помойке крысиные кости. В
подворотне встретил свою старую суку - Лайку. От тоски разговорились.
Понюхали друг дружке зады. Она уверяет, что божественная эманация
проявляется главным образом в виде слюны или, более обще, - сладости. Эта
эманация исходит из рта Собаки 1.
И взаправду слюнотечение я очень люблю.
16. Слушайте, слушайте мое последнее сообщение! С утра я наткнулся на
двуногий предмет. Я не мог оторвать от него глаз. Он стоял передо мной и,
пристально, тупо пережевывая мясо, смотрел на меня. Я вильнул хвостом, но
его взгляд был по-прежнему холодный и зачарованный. Он подошел и вдруг дико,
делая какие-то движения, заголосил.
Мне стало страшно, оттого что существует он, то есть нечто, что
превосходит всякое понимание. И все-таки он существует! Нелепо огрызнувшись,
я убежал. И от тоски стал бегать мимо разных странных, катящихся и точно
нацеленных в меня предметов.
Высунув язык, я добежал до канавы. Труп кошки лежал у воды, и я лизнул
его. Тоска, впрочем, скоро прошла. Все равно двуногие предметы по-видимому
не существуют, так как они слишком непонятные. Но, если они есть, ведь и для
них существует точно такое же непонятное.
Кошечка лежала головой в лужу и как будто пила из нее воду. Я
осмотрелся кругом. Мир несъестного давил своим существованием, по сторонам
торчали невиданные, вздымающиеся вверх палки.
И вдруг что-то ударило в меня и прошло насквозь. И вот я лежу в сыром,
проваливающемся поле, и у меня, кажется, больше ничего нет, кроме головы. Но
даже ее я не могу поднять.
Может быть, у меня остался только один глаз.
Я смотрю им высоко-высоко - туда... Вот мигают бесчисленные клыки
Собаки 1... Вот ее тень... А... а... Я, кажется, слышу Ее лай, далеко,
далеко, во всей вселенной... Лай Собаки 1... Как ждал я этой минуты! Весь
мир колеблется, стонет... Там, там... Мой глаз - сплошная молитва... Я,
кажется, вижу Ее Огненный язык... Он поднимается над горизонтом... Выше,
выше эти лучи... Выше, выше...
- Старичка Питонова, который помер, знаешь? - спросил во тьме глухой
голос. - Так вот к нему и идем.
Двое двигались по кладбищу, к глубине. Уже заходило солнце.
- Большой богохульник был, - раздался тот же глухой голос. - Я его
историю через одного человека как бы изнутри знаю. Но главное - людей
притягивать к себе его труп стал.
- Экая планета, - пробормотал другой, поменьше ростом, почти невидимый,
и споткнулся.
- Я вот знаю: его друзья совсем дошли от его трупа, особенно старушки,
- оргию тут устроили месяц назад, тело разрыли тайком...
- Каково тело-то?
- В себя впилось. Руки прижаты к груди, и голова свесилась, точно лижет
их. А посредине - черная дыра.
- И что друзья?
- Глаз не могли отвести. Выли, плясали, пели, а реализовать связь свою
с трупом не смогли. Звал их этот вцепившийся в себя труп куда-то, а куда -
понять не могли... Может быть, мы поймем. Пойдешь?
- Я с тобой, Сережа, хоть куда пойду, - ответил который поменьше, звали
его Витя Филимонов. - Если застукает начальство - в тюрьму пойду, если
туда,- и он махнул рукой по направлению к звездам, - так пусть...
- Начальство куплено,- успокоил тот, кого назвали Сережей. - Среди
друзей старичка важный чин был. А лопаты в лопухах. Он неглубоко погребен,
нарочно...
Показалась луна, и две мужские фигуры - молодых мужчин лет тридцати с
лишком - окончательно прояснились. Шли словно по ночному небу.
Могила Питонова была свежа. Уединенное кладбище это укрылось в самое
себя своей заброшенностью. Друзья остановились около надгробья, зажгли
карманные фонарики, последний слог "ов" был почему-то стерт, и четко
различалось только "Питон".
- Ты его видел при жизни? - спросил Виктор.
- Сумасшедший чуть-чуть был старичок, - кивнул Сергей. - Очень Бога
боялся. А себя любил. Потому и спятил перед смертью.
- Так чего ж с него взять? - усомнился Филимонов. Выглядел он старше
Сергея, и тело его было внутренне скрючено, только глаза смотрели вдаль.
- Не в нем дело. Это только повод, - ответил Сергей. - Вот видишь эту
книгу? Она поможет нам улететь и понять. Улететь с возвратом.
Книга была положена на камень.
- Спокоен ты очень, Сережа, - засуетился Витя, неловко дергаясь на
одном месте, - ишь, неугомонный. Все тебя несет и несет... А куда? Здесь
ведь тепло... - заскулил, сомневаясь, Филимонов.
- Садись, старик, около камня. Мы сделаем первый шаг. Разрывать ничего
не надо. Я все беру на себя, а ты слушайся.
- Ну, сядем, сядем,- трусливо отговаривался Филимонов.
Присели. Вдруг раздался шелест. Сразу из кустов возникло существо,
совершенно невнятное, нелепое и вместе с тем уверенное и страшноватое.
Выглядел он помято, словно его жевала потусторонняя вселенская челюсть.
Глаза светились, но светом другого сознания.
- Ребята, ни-ни, - издал он вполне человеческий звук и приблизился к
ним.
Филимонов упал. Но Сережа (фамилия его была Еремеев) только побледнел и
впился глазами в существо.
Оно еще больше очеловечилось.
- Нельзя, ребята, - хрипло сказало оно, - не тревожьте... Закурить
есть? Зовут меня Коля Климентьев.
И он как-то подголовному, по-земному подошел к Сереже, вопрошая. Но туг
же ловким и артистическим движением ноги сбросил книгу с камня. Она упала на
могилу.
Сережа встал. Был он строен, где-то даже красив, но слишком значителен
изнутри, чтобы его внешняя красота ослепляла.
- Есть, - ответил снизу, с земли Филимонов.
Климентьев закурил. Тут Еремеев заметил, что на незнакомце короткое
пальто, хотя стояло жаркое лето.
- Нам нельзя, а им можно раскапывать? - спросил Сергей, показывая на
могилу.
- Друзьям-то его? Они же пустяшные, - хмыкнуло существо. - А вам -
ни-ни... Не туда лезете.
- Кто ты? - спросил Еремеев.
Этот вопрос совершенно ошеломил Климентьева. В ответ он вдруг стал
подпрыгивать (как бы вокруг себя) и дико хохотать. Он так трясся от хохота,
что с него стали падать какие-то насекомые. Лесная мышь сбежала с могилы.
Сергей остолбенел.
Филимонов тем не менее неуклюже поднялся с земли, бормоча:
- Ведь говорил же я, говорил, не бери книгу...
Хохот существа делался все пространнее и пространнее. Казалось,
хохотала Луна или сама Вселенная. Ничто не могло его остановить.
Климентьев внезапно оборвал смех.
- Пойдемте со мной, - миролюбиво предложил он. - А этот, - он указал на
могилу, - пусть. В глубь пошел, но не в вашу сторону. Не мешайте ему.
Друзья (Филимонов и Еремеев) поплелись с кладбища. Прихватили и книгу.
Впереди шел Климентьев.
Тенями выскользнули из ворот.
В стороне, на отшибе, стояло другое существо, по виду женщина. Она
просила милостыню - но у кого? - кругом была пустота и ночь, Словно чего-то
ждала.
- Лизанька, - улыбнулся Климентьев. - Из моих.
И он помахал ей ручкой.
- Чудные вы, смертные, - верещал по пути Климентьев, словно стал бабою.
- Даже самые умные из вас - такими порой бывают глупцами, - сплетничал он. -
Недотепы...
Филимонов угрюмой тенью молчал, подавленный, а Сережа бесконечно
улыбался. Синие глаза его совсем уплыли.
- Вот и хвартера! - вдруг прокричал Климентьев серьезно. И распахнул
калитку в маленький дом. Вокруг был одинокий поселок - безразличный в своей
пустоте.
"Затянул он нас", - подумал Сергей.
- Проголодались вы у меня, проголодались, - шутил Климентьев в комнате,
сбросив пальто и бегая чуть не по стенам.
А потом вдруг - как бы с потолка - сказал:
- А ведь вот вы не боитесь меня, Сережа. Знаете - вы защищены...
И тут же оказался рядом, за столом, с бутылкой водки в руках.
Керосиновая лампа освещала влажно-мрачную теплую комнату с невидимым по
углам.
- Варя! - окликнул Климентьев через плечо.
Никто не появлялся. В комнате зияла тишина. Картошка как бы дымилась на
столе.
Филимонов тупо уставился на сундук, крышка которого вроде шевелилась...
- Верьте нам, - дружелюбно осклабился Климентьев.
Филимонов как-то угодливо (особенно по отношению к себе) опрокинул
стаканчик водяры в нутро, которое потеплело. Филимонов оживился.
- Вот вы какие, - хихикнул он, глядя на Климентьева и расхрабрившись. -
Не ожидал, не ожидал...
- Вы, смертные, много чего не ожидаете, - поучительно согласился
Климентьев, хрустнув огурцом.
Сережа смотрел на него, пламенея, и что-то шептал.
"Не бес это, даже особый, а труп человека, покойник, ставший
божеством", - почему-то подумал он.
- А вот вас я не понимаю, - стукнув вдруг стаканом об угол стола, резко
сказал Климентьев, обращаясь к Сереже. - Вы очень русский человек, как и ваш
великий друг Андрей. И вы слишком многого хотите для этой маленькой
Вселенной. А я устроился хорошо... благополучно!
- Кто ты?!! - закричал Еремеев.
И опять, как в замкнутом круге, раздался нечеловеческий хохот. Водка
была выпита, Филимонов снова упал, хохот продол жался, но в нем уже был
выход - в какую-то Вселенную за окном.
Сергей неожиданно стал что-то быстро говорить Климентьеву. Тот, хохоча,
отвечал, и его хохот был более серьезен, чем ответ. Вся комната наполнилась
мраком и смехом. Хохотал даже воздух.
- Ничего, ничего не спрашиваю! - отчаянно выкрикнул Сергей.
И внезапно - или ноги сами пошли - их вынесло на улицу. Существо
осталось внутри. Но потом дверь в этот маленький дом отворилась, и появился
пляшущий Климентьев, а за ним тень - чья непонятно. Лицо Климентъева было
при этом каменно-холодным и даже надменным.
Он прокричал друзьям (Филимонову и Еремееву) на прощанье:
- Питонова забудьте, его сам Бог забыл!
- Бежим отсюда, Витя, - проговорил Сергей. Нервы у него вдруг сдали.
- Куда?! - истерически крикнул Филимонов.
- В Москву. В пивную.
Пивная оказалась не пивной, а живой ночной квартирой, где собирались
московские любомудры. Была она особенная, с низким потолком, но
вместительная, и скорее напоминала огромную единую, связанную коридорами
келью, как в древних русских дворцах, но современную. Встретила Сергея и
Виктора хозяйка - Ульяна Родимова - их возраста, с золотистыми волосами.
Круглый стол, за который сели втроем, превратился в единство.
- Не можешь ты, Сереня, не можешь, - говорила Ульяна, - глянь в небо:
утонешь умом. И те миры такие же, всего не облетишь, даже с нашей душой.
- Пусть, - ответил Сережа.
- Даже Андрей не может тебя остановить.
Андрей Артемьев был лучший друг Сергея. Мало кто знал его во всей
глубине, но, соприкасаясь с ним, многие видели в нем своего Учителя.
Проповедовал и практиковал он древнее и традиционное учение (Веданту),
возникшее еще в Индии, но прошедшее через его огненный опыт и освещенное им
чуть-чуть иначе, в русском пламени.
Учил он, согласно адвайте-Веданте, что абсолютное, высшее начало -
вечное и надмирное, его многие называют Богом, - "содержится" внутри нас, а
все остальное - страшный сон. Каждый человек может открыть в себе это Высшее
"Я", или Бога, отождествить себя с Ним, уничтожив ложное отождествление себя
со своим телом, психикой, индивидуальностью и умом, перестав быть, таким
образом, "дрожащей тварью". И тогда человек станет тем, кто он есть в
действительности: не Николаем Смирновым, например, не человеком даже, а
вечной абсолютной реальностью, которая невыразима в терминах индивидуального
бытия, времени, числа и пространства и которая существует, даже когда
никаких миров и вселенных нет.
Секрет (один из секретов) лежал в формуле "Я есть Я", в особой
медитации и созерцании, в проникновении в Божественную Бездну внутри себя, и
"технику" всего этого Андрей создал свою. Высшее "Я" - учил он каждого
своего последователя - и есть твое вечное, не подверженное смерти "Я", все
остальные твои "я" (маленькие "я") - его тени, даже антитени, которые
неминуемо исчезнут. Их надо как бы "устранить" еще при жизни путем истинного
знания и реализации этого скрытого "Я".
Не нужно никуда стремиться и бежать в потустороннее, как на луну, -
главное, вечное, бессмертное рядом и внутри тебя (оно и есть ты), но его
нелегко открыть и "осуществить", "реализовать".
Еремеев видел правоту всего этого, но чувствовал: душа его последнее
время уходит в какую-то пропасть. Он все больше и больше называл себя
"метафизическим путешественником", загробным летуном. А некоторые знания у
него уже были.
- Надоела мне эта жизнь, - говорил он Ульянушке.- Она ведь просто
насмешка какая-то. А высшее бессмертное Я от меня все равно не уйдет. Куда
Оно денется, если Оно было, есть и будет. А я хочу в иную Бездну заглянуть.
А если пропаду, так...
- Сереженька, - встрепенулась Ульянушка, волосы ее вдруг разметались, и
сама она стала стремительной, - нас-то не покидай. Неужто Россия тебе не
бесконечна?!
Она быстро включила что-то, и потекла невероятная, таинственная,
запредельная народно-русская музыка, от которой можно было с ума сойти.
- Ничто истинно ценное не будет потеряно, - ответил Сергей. - Да и
вернусь я. Мир мне надоел, а не то, что выходит за границы мира. К тому же
видения все время...
- Ой, как бы не пропал ты, Сереженька, не пропал. Гляди: какие мы
уютные и вместе с тем бесконечные...
- Все останется, - повторил Сергей. - Ты сама: и хранишь меня, и зовешь
в беспредельное... Мы вместе...
Все вдруг соединилось и стало почти космическим в этой комнате. Это
почувствовал и Витя, который молчал и плакал, слушая этот разговор...
Сергей, уехав от Улиньки, попал в какой-то загробный запой. Собственно,
запоя в буквальном смысле не было - он не брал в рот ни грамма водки, - но
были внутренние видения, знаки, символы... Самое существенное и сокровенное