Мамлеев Юрий. Сборник рассказов

поминутно рычал, слегка пассивно катаясь по земле. Тайное, в скорлупе
тупости моей, тихо шелохнулось.
Тронул я незнакомого калошей, чтоб он привстал. Незнакомый присел,
опираясь на задницу свою, как на гнездо. Пошарил вокруг себя рукой,
уставившись на меня мутными, непростыми глазами.
- Кто вы? - строго спросил я.
- Ангел, - ответил незнакомец. - Небожитель я...
Опущу здесь некоторые знамения, подтверждающие его слова, но потом
пошли мы с этим небожителем в подвал, что напротив.
- Как же вы так опустились? - ужаснулся я, глядя на него.
Вид его, выражающий внутреннее, был действительно дик и ничем не
радовал глаз. Даже виднеющееся голое тело висело телесными лохмотьями. А
башка почти совсем не варила. Первое время он просто мычал. Но потом мы
наконец разговорились. И все сразу стало до удивительности мрачно и
серьезно.
- Отчего у меня такой гнусный вид, - начал Ангел, поминутно рыгая и
прополаскивая горло какой-то вонючей жидкостью, - вам будет понятно, если
только я вам расскажу об устройстве всего творения... Должен сказать, что я
был не просто ангелом, а еще более великой самосущностью - метагалактическим
сознанием - и, можно сказать, почти созерцал Абсолют, или, попросту говоря,
Главнокомандующего, Самого... Хе-хе... Так вот, о главном принципе мира
сего...
Мы присели в углу у ящиков с разбитыми, как головки, лампочками, и он
продолжал:
- Весь бредок в том, что Абсолют, в котором заключено все высшее
сознание, как вам сказать... скучает... Не то слово... Скажем просто: от
полноты абсолютного бытия своего стремится к своей единственной
противоположности, к .абсолютному Нулю, к Ничто, которое притягивает Абсолют
как единственная реальность вне Его. Заметьте только, что я объясняю только
ту причину стремления Абсолюта к Нулю, которая вам, человекам, доступна.
Итак, самоуничтожение - единственный вид деятельности для Абсолюта: зная
все, Он стремится к сладостному исчезновению, но так как сразу перейти от
полного-то бытия к нулю весьма и весьма загадочно, немыслимо даже для
Творца, то... - Ангел на минутку запыхтел, - то... Его чудовищное стремление
к самоуничтожению выражается в том, что Он постоянно отчуждает, низводит
Себя на низшие ступени духа, сначала низводит до уровня метагалактического
сознания, потом все ниже и ниже, с трудом, по порядку, так степенно,
наконец, появляемся мы, ангелы, потом вы - человечество, а отсюда недалеко и
до всяческих вшей и минералов. А вши и минералы - это уже всего-навсего
гаденькое, мутное полуощущение; почти конечная цель Творца; почти Ничто; но
до полного небытия дойти... не так просто; тайна сия велика есть... тяжек
путь к Ничто... Анти-Голгофа... И сам акт Творения, и его результат - мир,
как вы видите, всего лишь средство для Творца, чтобы покончить
самоубийством, истечь через творения Свои в Ничто...
Между тем мы уже присели у подвального окна, еле выходящего из-под
земли, так что мир, виденный оттуда, был вполне дефективен: мы видели только
беспричинные ноги проходивших мимо людей и обособившуюся у окна травку.
- Творцу, - продолжал Ангел, - трудно прийти к своей цели еще потому,
что каждая отчужденная ступень Его творения (даже метагалактическое
сознание) уже не является Абсолютом, а, имея в себе только часть Творца,
испытывает в бреду души своей по Нему томление и стремится опять вверх, к
Абсолюту. И, таким образом, в творении действуют две великие и
противоположные силы: одна сила - тайна Творца, истинная, стремится к своей
погибели; другая - вздох каждой твари, ее стремление, возникающее из
недостаточности, вверх, к более высшему существу. Но низшее все равно с
трудом достигает высшего; и даже если возмечтать, что какая-либо о себе
мнящая тварь, пройдя все ступени, сольется с Абсолютом, то, будучи с Ним
слита, опять почувствует, как в замкнутом круге, стремление вниз, к Ничто...
Ангел примолк и посмотрел на окружающее так, как будто все было
предназначено для его речи. Поганая кошка заглянула к нам в разбитое окно.
- Вы, людишки, - умиленно, но мутно предчувствуя в себе визг, -
продолжал Ангел, - полагаете, что Творец, дескать, создал сначала низшее,
амебное, а потом это развилось до высших форм; это вам так кажется по
химеричности времени; а по сущности - наоборот: не человек "произошел" от
обезьяны, а, напротив, обезьяна - от человека; и так дальше вниз - до клопа,
вши, до червя... Правда, это не значит, что творение всегда происходило в
такой временной последовательности, но по сущности - всегда. Или... Ну,
впрочем, дальше вам все равно не понять... Спонтанный закон деградации - вот
закон Бога, - вдруг завизжал Ангел, - ибо Творец-самоубийца; и мир этот еще
существует только потому, что стремление Бога к самоуничтожению
уравновешивается отчаянной жаждой тварей - мутных частиц Его самого -
подняться обратно вверх; и, таким образом, в мире поддерживается
относительное равновесие - равновесие, позволяющее только существовать, а
отнюдь не гармония... Гармонии - нет, не было и быть не может! - забрызгался
Ангел, покраснев от злобы.
Хорошо помню, что во время этих речей я стал чуть приплясывать на одном
месте.
- Продолжайте, продолжайте, - утробно бормотал я.
- Так вот, - осклабился Ангел, - когда я, еще будучи метагалактическим
сознанием, проник в тайный закон Творца, понял, что стремление вверх -
иллюзорно, что мы в клетке, я страстно захотел исполнить этот божественный
закон деградации, приобщиться к всеобщему, слиться, можно сказать, с
единственным желанием Абсолюта, войти в него... Вы, наверное, понимаете,
плясун, что индивидуальное самоубийство бессмысленно, даже для вашего
племени, оно - просто иллюзия. Нужно было следовать по пути родового
самоубийства, то есть неумолимо превращаться в низшие по уровню существа,
вниз по эволюционной лестнице... Ну так вот... С помощью эзотерических тайн,
выполняя волю Божью, я стал деградировать... Туда-сюда... Туда-сюда... Скоро
сказка сказывается, да не скоро дело делается... Был я и Ангелом... И вот
теперь я - человек, перед вами. - И Ангел плюнул мне в лицо. - Только не
пляшите, это действует на мои нелепые нервы... Я и ряд тайн эзотерических
сохранил, чтоб дальше идти... Моя интимная мечта, - причмокнул он,
наклонившись к моему демонически развеселившемуся личику, - превратиться в
свинью. Жирную такую и вонючую. И жрать собственных поросят... Это от
метагалактического сознания до свиньи... Недурен, путь... а? - закончил он.
Тайное, отдалив тупость мою, нарастало. Я весь как бы раздулся в тайну
во плоти и оттого вспотел. Глазки мои невидимо-черно блестели, сердце
выстукивало самое желанное.
Теперь уже я мог проявиться вовне и сам пощупать своего дружка.
- Скажите, - понятливо выговорил я, - а не вы один, наверное, там,
наверху, воззнали замысел Творца?.. Как там сами?!.
- Конечно, конечно, - захихикал человечек, - некоторые уже давно
превратились в клопов или в бабочку-однодневку... Великие были личности,
оттого так далеко и пошли.
- Я так и знал, - засмеялся я, содрогаясь. - Пойдемте к свету... Ну
его, подвал... Чего-то страшно стало.
Мы вышли на свет. Кругом не было ни души. Одни только мертвые здания,
выпустив людей на работу, переговаривались окнами... Да торчала труба у
помоек.
- Так вот, - захлебываясь, начал я, - теперь я о себе буду говорить. Я,
конечно, не был осведомлен, что наш Творец - самоубийца и весь наш тварный
мир не что иное, как безграничный, спонтанный акт самоубийства Творца. Но
знайте, что независимо от всего этого мне захотелось почему-то впиться в
жирную морду деградирующего Ангела - независимо от всего я из своих личных
мыслей и пакостно-омерзительных желаний уже давно стремился к
самоуничтожению, к полному нулю... И знаете почему: всю жизнь, еще с
детства, когда я был маленьким истеричным садистом и жалким насекомым, меня
жгла злоба... Неистовая злоба из-за того, что я - не Бог. Я вырос в очень
нежной, откормленной семье: все мне потакали, няньки, как рабы, надевали на
меня носочки и штанишки; очень рано я познал этих женщин, и они всегда
подчинялись мне, потому что я не любил их, общаясь только с собственным
наслаждением; у нашей семьи были деньги и очень большие возможности на
земле... Более того - я знал это совершенно реально и твердо, - во мне
таились весьма необычайные интеллектуальные возможности... Добавьте, что
почти с трех лет, как только я стал себя сознавать, я был законченный и
самый патологический эгоист, какие только существовали на земле... Две вещи
приковывали мое вожделение: высшая (то есть, разумеется, не формальная, не
политическая, например) власть и гениальность. Могущество видимое и
могущество духовное. Ради них, этих двух чудовищ, я был готов на любое
преступление против мира и человечества... Еще подростком лежа в кровати я
сублимировал свое будущее... И я мог бы пойти этим путем, если бы не эта
жуткая крайность... эта мысль о Боге... Она жгла меня, постепенно
пламенея... Ну и что ж, если я буду обладать высшей властью и гениальностью,
думал я, ведь это так далеко от абсолютного всемогущества... Ничтожно,
ничтожно... Это только его жалкие тени... А мне надо все... И мыслимое, и
немыслимое... Я вспоминал всю призрачность власти и ограниченность
гениальности, пусть даже откровения, перед абсолютным....И я понял, что мой
безграничный эгоизм никогда не найдет на земле себе успокоения, что ничто не
насытит его прожорливости, что даже гениальность и высшая власть - всего
лишь неутоляющие призраки, миражи... Это сразу убило во мне всякое желание
идти по этому пути и вообще чего-либо достигать... Обладая возможностью
достичь многого, я, потакая похоти эгоизма своего, бросил все и зажил дикой,
уединенной и озлобленной жизнью... Мне все равно не достичь могущества Бога;
все равно я не Творец, не Абсолют; так зачем же вся эта суета, эта погоня за
мнимым величием... То, чем я мог бы обладать, теряло свое значение; не
няньки должны нежить ножки мои, а мир, весь мир, в том числе и Творец,
злобно думал я... Очень многое, что другим людям и не снится, уже имеющий и
очень многим обладающий потенциально, я вдруг заболел жутким комплексом
неполноценности... комплексом неполноценности перед Абсолютом. Что бы я ни
делал - все виделось мне ничтожным перед силой Бога, которой я мерзко и
потаенно завидовал... и которую хотел понять... Я отрекся от всего, забился
в угол и только иногда делал вылазки, пугая беззащитное, но больше мучая
самого себя своим бессилием, потому что, в конце концов, если бы я был
Богом, то мог бы мучить весь мир, а не только кошечку или Наденьку...
Родители и братья, которые делали свои внешние успехи, поражались моей
мракобесной и отъединенной жизнью, а мне были смешны их убогие земные
достижения. И во мне, в гное и в черном хлебе, грызлась теперь одна мысль:
что бы найти такое, в чем бы сравняться с Абсолютом или отомстить Ему...
Отомстить за все: за воспаленные глазки мои, за обреченность желаний моих,
за слабоумие, за то, что во дворе холодно, когда мне того не хочется...
отомстить за то, что я - не Бог... И тогда мне пришло в голову: Нуль, Нуль,
Абсолютный Нуль - вот мое божество, вот цель моего вожделения. Ведь в
"ничто" все равны: и Бог, и гений; и человек, и червь. Нуль - это мое мщение
Богу, нуль - это мое величие, ибо если все - весь мир и Бог - разрушится и
превратится в ничто, только тогда в этом бездонном нуле я сравняюсь с
Абсолютом; эдакое единство Бога и человека, единство в ничтожестве, -
хихикнул я. - Наконец, субъективное предвкушение "ничто" стирает все грани,
приравнивает ничтожное и великое, человека и Бога... Упившись такими идеями,
я с подвыванием ликовал, замечая, что мир во многом идет к саморазрушению;
но так как "мир" существовал практически только в моем сознании, то
самоубийство для меня было формой убийства, убийства идеи мира и Бога. Я
возжаждал сам низвести себя до Нуля, убивая, таким образом, не только себя,
но все то, что еще существовало в моей душе: и Бога, и все высшее, и все
взлеты. Возмечтав, истерично поверил я и в то - вера, вера наше спасение! -
что "мир вне моего сознания" тоже идет к саморазрушению... Нуль, нуль, нуль
как величие! В своих мыслях о поглощающем ничто я лелеял и свою месть Богу,
и низведение недоступного до меня, и месть за свой дрожащий комплекс
неполноценности. Садист и мазохист слились во мне в одно лицо, истерично
давил я и милых кошечек, попадающихся мне на глаза, и все прекрасное и
абсолютное в себе... Какие, пути у меня были? Индивидуальное самоубийство я
отрицал, потому что не верил в "ничто" после смерти; о твоих эзотерических
.тайнах, о буквальном превращении в низшие существа тогда я не имел
понятия... Так что приходилось, оставаясь в человеческом облике, творить
черт знает что... Потому в одном плане недоумевал я только, дорогой, -
обратился я к Ангелу, который все с большим интересом слушал меня,
оперевшись о помойный бак, - одно только мучило меня: как стать погаже и
поомерзительней. Чего только я не выдумывал! Жил симулянтом в колонии
олигофренов; свадьбы там всякие устраивал; о бессмертии души им напевал; а
какая у олигофренов душа, сами понимаете; поэтому я, можно сказать, скорее
бессмертие дерьма доказывал, чем души; забавные были случаи: слов-то они
почти не понимали, так я им это бессмертие больше на пальцах показывал; или
стукну, бывало, какую-нибудь идиотку по голове, а потом ей на клозет
показываю, дескать, там вечность; а клозет действительно в колонии у нас
длительно стоял в неподвижности; никогда даже не ремонтировали; многие
поколения олигофренов перестоял... Я потом в них, в этих олигофренов, совсем
вжился; непонятливый такой стал, но крикливый, суматошный и все больше
глупость кричал; мочился при всех, насильно все слова забыл и пошел в ихний
первый класс азбуке учиться; учительница меня похваливала: тупой ты,
Верховенский, говорила, но старательный. А я только зубы скалил. Картины
такие рисовал: одну муру и все про какие-то геморрои. Иногда от нервозности
Блока "Прекрасную Даму" пред какой-нибудь дебилкой читал: она только морду
пялит и вшей ловит... Но сомнение меня потом, небожитель, взяло. На одних
олигофренах далеко не уедешь... Надо было что-нибудь поядреней... Плюнул я
на все это дело и сбежал. Меня поймали, но я, бросив симулировать, заговорил
по-человечески, не идиотскими, а учеными терминами, и меня, от греха
подальше, с перепугу отпустили как "спонтанно излечившегося"... Совсем
заскулил я тогда... Родственники от меня давно отказались, только мать
родная не смогла... Очень меня, бедняжка, любила... Со злобы я возжелал и ее
от меня отвратить, да как-нибудь попакостней... Воровал я у нее, издевался
над ней - ничего не помогало: любила меня, и только. Хоть кол на голове
теши. Напился я тогда, помню, допьяна и нарочно мысль ей подлую подпустил:
наврал, что я, дескать, вовсе не ее ребенок, что ее дитe издохло в родильном
доме. а папаша по договоренности - он большой чин был - подсунул ей меня,
безродного подкидыша... И я так обставил эту версию - во всех деталях и
причинах, - что она и вправду поверила. Но хватит об этом, - перевел я дух,
- теперь, когда ты на меня так ласково смотришь, я хочу знать твои тайны
деградации... Вот что мне нужно...
- Пойдем, пойдем выпьем чего-нибудь. - Ангел вдруг взял меня под руку.
Теперь я заметил, что это был довольно толстый мужчина,, но немного
опустившийся; его глазки были пропитаны обжорством и пивом, но внутри их
застыло хихикающее безумие, которое как бы дирижировало этим выражением
прожорливости.
Мы двинулись в раскрытые ворота. Над нами нависали здания.
- Я так .и думал, что вы свой, - говорил Ангел. - И вот видите,-указал
он вверх на камни,- как ваша сугубо индивидуальная, по особым причинам,
страсть к самоуничтожению совпадает с такой потребностью Творца... Все это
неспроста... Многие тут есть эзотерические заныры, но всего не скажешь...
Отупел я совсем.
Мы вышли на улицу. Никто нас не замечал, все были заняты собственным
уничтожением.
"Да Ангел-то в калошах", - почему-то подумал я.
А он между тем бормотал, вспоминая что-то недостижимое, но уродливое.
- Я поведаю вам эзотерический путь превращения в низшие существа, -
мелькал он словами. - Да... Да... Когда это происходит естественным,
эволюционным, путем - это одно, это долгая история, люди вырождаются в
муравьев и прочее... Другое дело - наш субъективно-оккультный путь... Здесь
только стон стоит, дух перехватывает... Наиболее божественные индивидуумы
так очень даже быстро в вонючек превращаются, за какие-нибудь два-три дня...
И такое чувствуют - ой-ей-ей... Самое главное, скажу вам, вот что: на этом
пути остатки высшего сознания все-таки могут сохраняться, особенно
временами; я, например, уже совсем пьяница и ублюдок, а кое-что из своего
метагалактического опыта помню: те же тайны, например; правда, чем дальше
вниз, тем скотство вернее все высшие точки заволакивает... Я и о тайнах могу
говорить только по-вашему, дурацки...
- Ладно, ладно, - приговаривал я.
Быстренько мы, два мокреньких от сублимаций толстопузика, юркнули в
подвальную пивнушку. Слава Судьбе, почти никого вокруг не было.
- Сосисок с хреном... Да побольше... - заорало бывшее метагалактическое
сознание.
Присмиревшая официантка внесла на стол наш гору еды. Навалившись, мы
совсем отупели и, рыгая, стали хлопать друг дружку по спине и как-то
ублюдочно, ни к селу ни к городу, хохотать. Ангел играл со своим брюхом.
- A хорошо быть скотиной, - заявил я.
- Хорошо, - мечтательно проурчал Ангел. - Легко и спокойно. И какая-то
ублажающая бесконечность. Так все время и жрал бы одни сосиски.
- Главное, мыслей нет, - подхватил я. - Или, вернее, есть, но только
одна и какая-то идиотская.
- Чем бы ты ее мог выразить? - спросил Ангел.
- Да ничем... Просто: ав... ав... ав... - залаял я, раскрасневшись от
жира, - ав... ав... ав...
Так шалили мы с безразличными лицами еще с часик. Официантки от нас
попрятались.
- А я люблю побалагурить в убожестве, - закончил наконец Ангел. - Это я
называю станциями отдыха в бесконечности. Ведь долог и труден путь в ничто;
немудрено по временам и залаять.
Я мирно допивал свое пиво и, размышляючи, хрипел:
- Молодец ты, дружок; был почти около самого Абсолюта, а теперича с
нами, свиньями, пьешь...
Глаза Ангела вдруг сузились в одно напряженное, слабоумное
воспоминание. Он мотнулся к моему ушку. Я жевал угодливо по отношению к
самому себе.
- Расскажу сейчас тебе одну мерзость о Творце... Хе-хе... Вспомнил.
Никто об этом не знает. - И Ангел сальными губками стал тихо-тихо
пришептывать. По мере того как он шептал, мое лицо, с сосиской в зубах,
разулыбалось, и я понимающе трясся от удовольствия всем своим плотным телом.
Кругом сновали черные, забытые Незабывающим лица.
- Только никому не говори, - с расстановкой сказал Ангел и поднял палец
вверх.
Вскоре я обратил внимание на одну кошмарную деталь: Ангел вынул из
кармана зеркальце и, поставив его у пивной кружки, нет-нет да и вглядывался
в себя, совсем скотского.
"Хе-хе... А ему даже в таком состоянии не чужд нарциссизм", - подумал
я, а потом вскрикнул: "Ну и патология!"
Метагалактическое сознание вдруг вспыхнуло, оживилось и, бросив жрать,
опять накинулось на меня со своими идеями.
- Весь мир - гнет напряжения между Ничто и Абсолютом, - пришептывал
Ангел. - Стремление Абсолюта к Ничто и противоположное стремление его тварей
вверх - вот причина сумеречного, химеричного существования мира. В жизни
действуют слишком противоречивые, взаимно исключающие силы, которые если
могут как-то уравновеситься, то в результате дают только возможность
простого существования, а отнюдь не гармонию. А отсутствие гармонии ведет к
патологии, к уродству. Поэтому вечна дисгармоничность, разлад есть первый
признак жизни, особенно духовной. Патология - это главный нерв жизни,
выражение единства двух исключающих начал: стремления вверх и стремления
вниз. Патология - суть мира, крик его сущности... Патология должна быть
символом веры сколько-нибудь мыслящих существ. Нет, нет и никогда не будет
гармонии!
Мне это показалось таким родным, что от близости к Ангелу я аж вспотел.
Да и пот был какой-то особенный, липкий и гадюче-духовный, точно выделялись
отходы моих самых тайных мыслей.
- Скажу по своему опыту, - добавил я, и гаденько-родной, как мысль о
смерти, потик прошел у меня от солнечного сплетения до пупка, - скажу по
опыту, что условием возникновения патологичности является, как ни странно,
сознание того, что есть нормальный, здоровый мир... Он есть только в
предчувствии, в возможности, как хотите; по существу, его нет; но идея о нем
дает возможность существовать патологическому... Тупость и несуществование
гармоничного, прекрасного мира и в то же время желаемость его выявляют и
доказывают тотальную реальность бреда...
- Далеко, далеко пошли, - хихикнул Ангел. - Тут целая система...
Великая и тайная... Как-нибудь в другой раз... Возможно, я вознесу
кого-нибудь в чистую страну патологии... Патологии без конца...
Многообразной... в больной красоте...
- Скажите, - перебил я, - а там, по ту сторону... духи... ведь говорят,
что духовное неотделимо от добра, от нравственного начала-с, так сказать...
ерунда? - ласково взглянул я, снимая свой невроз.
- Ерунда, - ухнул Ангел. - Духовное скорее неотделимо от зла... Там,
среди духов, можно встретить таких патологических созданьиц, что никакие
ваши земные трехголовые уродцы не сравняются... Есть существа, обособленные
в своем безумии, смотрящие в себя духовным, неземным оком... Есть
неслыханные параноики, несущиеся по Космосу с мыслями о постабсолютном
существовании... Есть злобные, смрадные богоненавистники, кусающие свои
мысли, потому что в их мыслях есть божественный светили чудовищные Дон
Кихоты зла, вообразившие, что существует Добро. Они с воем, с безумно
открытыми для вихрей глазами носятся по Духовному Космосу, преследуя
существующее только в их воображении добро. Они махают, махают своими
черными крыльями, колотя пустоту, в которой они видят возносящихся
Спасителей и чистых, убегающих Мадонн... Есть дующие в свою односторонность,
уходящие в оторвавшиеся от всего целого облачка-миры... В этих блуждающих
далеко от Всеобщего островах патоизменяется сущность этих созданий,
приобретая не сходимые ни с кем черты, и эти создания уже никогда не
вернутся в целое... Есть женственные видимости, поющие забытые Богом песни,
существующие только до сотворения мира... Патология, патология - и нет ей
конца! - закричал на весь зал Ангел.
- О, тишина, тишина, тишина, - вдруг завыл я, ничего не понимая. -
Расскажите наконец мне Ваши тайны деградации!
- Пошли на чердак, - пробормотал Ангел.
...Из чердака виднелся опротивевший огромный мир людей; "Но он может
смываться, смываться", - визжал я про себя.
- Пока мы шли на чердак, - вдруг заявил Ангел, - я с одной
деградирующей самосущностью в виде клопа - он полз по перилам, видел?! -
успел обменяться информацией. У него вспыхнуло на миг сознание. Он мне
рассказал свою историю. Он пал сразу и очень круто, даже сам не ожидал. По
его выражению, он деградировал с быстротой падающей кометы и мигом
превратился в какого-то героя. А оттуда - благо недалеко - сразу в клопа.
- А дальше? - заинтересовался я.
- Описал мне, как жил клопом у одного человека - у Немытого Ивана
Петровича. Тихий это был человек и болезненный. Форточки никогда не
открывал. И все о божественном думал, о спасении души. Только он от церкви
давно отошел. Какая уж тут церковь. И вместо этого для спасения души
совершал свои никому не понятные обряды. То на одной ноге полчаса стоял, то
мутные мечты детства своего шепотком вспоминал, то букварь шиворот-навыворот
изучал. И все писал, писал и писал: знаки какие-то лучи от дня своего
рождения по календарю пускал. Постом себя морил, но особым, субъективным: в
день своих именин и по вторникам воды не пил. А на стенках паутинки у него
были, чертежи. И все говорил, что это исторически у него сложилось,
традиционно, в течение всех прошлых жизней. В эдакий тихий склеп
шизофренической обрядовости закопался. И во спасение души верил
по-собственному: дескать, душа его после смерти превратится в красное
солнышко и будет светить себе, улыбаться, мир согревать... Самосущность же
одно время жила у него спокойной обособленной жизнью клопа - среди других
обыкновенных клопов. Мы, деграданты, называем это станцией бесконечности и
тишины. Иван Петрович, надо сказать, клопов обожал, а по несуетности своей
укусов их совсем не чувствовал. Называл же их обычно по имени-отчеству. "Это
Михаиле Иваныч ползет", - бывало, говорил он на жирного, не совсем здешнего
клопа. ...Самосущность-то, неразборчивая, - прикорнув у чердачного окна,
продолжал Ангел, - совсем обжилась. Кровушку пила, не раз в волосьях старика
засыпала. Погуливал Иван Петрович редко, и то по субботам, но клопику было
на все плевать: гульба не гульба, Бог не Бог... Бывало, мистерии старческие
происходят, бабьим потом пахнет, а самосущности все одно: снует себе в
волосьях или спит. Мол, меня вообще ничего не касается. Щелей, говорила она,
на стенках опять же вдоволь: извилины такие, точно миры шизофренные...
Спокойная была жизнь, одним словом. Чувствовал я себя - добавила мне потом
самосущность - маленькой, одинокой точкой, состоящей из укуса и ползущей по
безгранично-геометричному миру.