Мамлеев Юрий. Сборник рассказов

службы некоторые уезжали за покупками - в магазины, которые были красивее,
чем храмы. Храмы же здесь больше походили на магазины средней руки.
Но Грегори подобрал некоторые ключики к сердцам прихожан. Самый верный
ключик - это упор на то, что с молитвой бизнес идет успешней. Грегори и сам
верил в это и порой убеждал других. Гораздо реже он прибегал к другому
средству - к страху перед смертью. Средний класс о смерти вообще не
догадывался, но Грегори упирал на то, что, мол, "вы на своих автомобилях в
рай не въедете". Эта фраза, правда, немного озадачила и его самого и даже
настораживала - свой автомобиль он очень любил.
Он не прочь был поставить эту идею под сомнение, но вера не позволяла.
Зато Грегори твердо знал: чтоб хорошо и уверенно жилось на этом свете, чтоб
процветали дела и всегда было хорошее настроение, чтоб все было прочно -
надо все-таки иметь уверенность, что на том свете что-то есть, даже не
"что-то", а жизнь, причем как бы продолжение этой, если не совсем в форме
автомобилей, то хотя бы в похожей.
И он чувствовал, что его прихожане тоже хотят - хотя бы в подсознании,
- чтобы их холодильники, телевизоры и пылесосы были приобщены к вечности.
Поэтому сакральная фраза "вы на своем автомобиле в рай не въедете"
смущала сокровенный пласт подсознания Грегори. Ведь его люди именно этого и
хотели. Но что делать: бизнес Грегори был особенный - "спиритуальный", как
похохатывал профессор истории Дик Робертсон.
Семейная жизнь его удалась. С женой он имел контакт, разговаривал - не
в пример некоторым другим. К несчастью, их единственный ребенок умер -
Грегори сам отпевал его в церкви. В могилу положили его любимые игрушки -
заводной автомобиль и автоматическое ружье.
Зато процветал дом, машина, сад. Была ли тайная кровоточина, скрытый
порок, мордобой при закрытых дверях, сверходиночество - все то, что
подтачивает порой семейную жизнь среднего класса? Ничего подобного не было,
но было другое - жена Грегори, Пэт, ревновала мужчин к долларам. Это была ее
личная, вполне интимная странность, черта, пожалуй, действительно необычная
- умилялся Крэк даже теперь.
"Моя жена - экстраординарное существо", - твердо решил он в конце
концов.
Началось все с телевизора, за которым просиживали многие вечера и годы
- после работы. Пэт еще в юности обратила внимание на некоторые не в меру
толстые, лоснящиеся, довольные, почти свиные физиономии, заполнявшие
телевизионный экран. Это могли быть проповедники, бизнесмены, финансовые
магнаты, преуспевающие писатели, актеры, сенаторы, журналисты - кто угодно.
Но общим в них было то, что, когда они произносили заветное слово Америки,
то в их голосе звучала похоть, бесконечная и бездонная (некоторые даже чуть
повизгивали, произнося его). Это священное слово было, конечно, "money"
(деньги).
Пэт даже казалось, что все эти люди испытывают микрооргазм, когда
выговаривают "money", несмотря на то что они "выговаривали" эти звуки
довольно часто. О чем бы ни шла речь - о Боге, о Вселенной, о науке, о
политике, о стариках, - это слово всегда произносилось, оно было вездесущим,
и им все заканчивалось, и к нему все сводилось. И оргазм, оргазм, оргазм -
Пэт чувствовала его в каждом взвизге, оттенке, нюансе, с которым
произносилось это слово. Кошмары мучили ее по ночам. Ей снились эти
бесконечные рожи - лидеров, мнимых оппозиционеров, проповедников, артистов,
лауреатов премий для гениев - с маленькими холодно-бессмысленными глазками и
сочными губами, с которых вместо слюны, казалось, текла сперма, когда они
произносили имя своего божества.
Надо сказать, что Пэт наполовину была европейка, да еще ирландка, может
быть, поэтому - так думал впоследствии Грегори - она оказалась подверженной
сексуальным негоциям по отношению к долларам...
...На третий год их совместной жизни Пэт стала подозревать, что ее муж
с таким же сладострастием, как и коронованные долларовые знаменитости
(впрочем, как и незнаменитости тоже), произносит это слово. Тогда она стала
прислушиваться. Грегори никогда не забывал произносить "money" в разговорах
с женой и на проповедях (но считалось неприличным говорить об этом среди
знакомых, на вечерах и т. д.). В действительности он просто упивался этим
словом. И на Пэт повеяло ужасом - нет, она тоже преклонялась пред деньгами,
но она строго различала деньги и любовь. Это был ее романтический
европейский предрассудок. Кроме того, главное заключалось в ревности...
Пэт начала следить за Грегори и сравнивать его интонации с
телевизионными. По телевизору - когда гремел поток обычного промывания
мозгов - все слова произносились все-таки нормально, одинаково, но "money" -
о, как Пэт чувствовала это - произносилось с придыханием, с молниеносным,
почти неуловимым стоном, абсолютно идентичным стону при оргазме, только
потише и незаметнее. И Пэт выла от злости: ее Грегори - ее лучезарный муж -
был тоже во власти этого всемогущего микрооргазма.
И чем дальше, тем больше - его интонации стали совершенно совпадать с
телевизионными.
Однажды они сидели вместе за утренним кофе.
И тут Грегори превзошел сам себя. Произнеся "money", он даже закатил
глазки. Да-да, закатил глазки, почти молитвенно. Этого Пэт не выдержала, она
вскочила, разрыдалась и разбила чашку об пол. Тогда и произошло первое
объяснение. Грегори был потрясен и счел, что его жена чуть-чуть тронулась.
"Но все-таки это романтическое сумасшествие", - решил он, а потом вдруг
поймал себя на мысли, что он действительно испытывает нечто вроде
микрооргазма, когда говорит "money" (причем наибольшее, подленькое
содрогание он чувствовал на последнем звуке: "и", "и", "и"!). Как он раньше
этого не замечал? И несомненно, многие другие испытывали то же.
Но Грегори любил Пэт и тут же дал ей торжественную клятву никогда не
испытывать больше этот "микрооргазм", как она деликатно выражалась. Он
посмотрел в глаза любимой: они были в слезах.
Целая неделя прошла благополучно. Но потом мнительная Пэт стала
жаловаться:
- Ты насилуешь себя, ты сдерживаешься ради меня, но на самом деле ты
хочешь этого, хочешь! И твое подсознание подчинено этому желанию!
Против таких доводов Грегори был бессилен: как доказать, что его
подсознание чисто как стеклышко?! Да оно никогда не было чистым, даже в
детстве, такого не бывает на свете. И тогда он наорал на Пэт и первый раз
серьезно побил ее.
Потом они заключили перемирие (компромисс - это путь к счастью, учили
их в детстве).
В конце концов у Грегори - из-за этой истории - постепенно
действительно развился настоящий эротический вкус к деньгам. Это стало его
тайной. Оргазм без мысли о деньгах стал для него не оргазм. Сексуальная
жизнь сопровождалась теперь этой мыслью. Но жена, конечно, не знала ничего,
и, по видимости, компромисс продолжался. Грегори избегал произносить "это"
слово.
Под большим секретом он обратился к знаменитому психиатру в Нью-Йорке.
Но психиатр, выслушав его, взвыл от радости и заявил, что это вполне
нормально и что он сам это испытывает. И, содрав с него порядочную сумму,
тут же отправил восвояси.
- У меня много клиентов, и я не лечу здоровых людей, в отличие от
некоторых врачей и хирургов, - крикнул ему психиатр.
Грегори решил прикрыть "тайну" навсегда: по крайней мере для
посторонних. "В конце концов, почти в каждой семье, особенно среднего
класса, были свои секреты, подчас жутковатые, но многие продолжают жить
вместе", - думал он. И решил жить.
Катастрофа пришла совсем из другой сферы. Он потерял работу. Все было
кончено.
Грегори совершил ужасную, непоправимую ошибку, повлекшую за собой цепь
других. И виной всему была его эмоциональность, провалы в наивность, которые
никогда себе не позволяли его коллеги...
- Ты ребенок, Грегори, большой ребенок. Кое-что очень важное ты не
уловил в своей профессии и потому наказан, - сказал ему Дик Робертсон,
историк.
Крэка трепал ужас при одном воспоминании о Катастрофе... И теперь, на
этом пустыре, он тяжело вздохнул, пытаясь отогнать мысли... Женщина, что
мочилась, кажется, ушла.
Дальше все пошло, как полагается, когда американцы теряют работу (с
вариациями, конечно) и не могут найти другую. Ступенька за ступенькой - вниз
(к тому же он попал в черный список).
Он стал пить, от него ушла жена, его любимая (если не считать долларов)
Пэт. Она сказала, что ей не нужны такие небожители, умеющие только любить
деньги, а не делать их. Но не менее ужасной была вторая катастрофа, как
последствие первой. Выпивши, он сел за руль (раньше он никогда этого не
делал) и попал в автомобильную аварию. Она не была очень тяжелой, но потом
он заболел: стресс, отчаяние. Лечиться пришлось по-настоящему, врачи драли
три шкуры, с каким-то даже неистовством и озлоблением. Каждое их слово,
каждый чих, не говоря уже о прикосновении, стоили потоки долларов.
Вскоре с молотка пошло все приобретенное за годы блестящей карьеры:
автомобиль, дом (тем более он еще был должен банку), мебель...
После болезни он перешел на жалкое, полунищенское социальное пособие и
скрылся от стыда и презрения в бездне и хаосе нью-йоркского мегаполиса.
Больше того, именно там (а может быть, во время странной болезни) с ним
произошла трансформация: он почувствовал, что его личность как бы заменена
другой. Он стал не Грегори Дутт, а Крэк. В окончательном смысле это было
связано с хохотом как с неким символом. Его прежний монотонно-торжествующий,
но ничего не выражающий среднеамериканский белозубый смех, конечно, исчез. И
вместо него появился другой хохот, с большими озарениями. В центре этих
пророческих озарений стоял его гроб.
...Крэк очнулся. Да, да, эта паршивая баба ушла. Теперь он свободен, он
один, он стоит, как вопрос, посреди пустыря, рядом с бетонной кирпичной
стеной и желтой лужей. Он - Бог, ибо человек создан по образу и подобию
Божию. Так чего же горевать? Надо сегодня взять свое.
Дело в том, что у Крэка оказались кое-какие деньги (долларов двадцать)
и жетоны в метро. Около десяти странно приобретенных жетонов в метро. А это
было существенно: проезд в сабвее стоит серьезных денег. На это можно
истратить все свое пособие, если разъезжать слишком много.
Но сейчас он хотел себе это позволить: раз оказались под рукой жетоны.
Крэк хотел вовсю погулять по Манхэттену.
День еще только начинался. И солнце пекло неиссякаемо-яростно, словно
прогнав все тени, - но Крэк любил жару: у него у самого внутри был сплошной
жар. Особенно в мозгу.
И он неопределенно поплелся к сабвею - направление на Манхэттен. Вот
они маячат издалека, его небоскребы.
Откровенно говоря, Крэк - при всем своем знакомстве с трущобами
Нью-Йорка - немного побаивался входить в метро или в подобные мрачные места.
Взять с него было нечего, а убить могли. Такие мысли лезли ему в голову,
возможно, от его природной нервности, но он никак не мог - в отличие от
других - привыкнуть к постоянной опасности в жизни.
Однако на этот раз сабвей встретил его тихо. Несколько вооруженных с
головы до ног полицейских оказались в вагоне. Крэк смотрел на рожи,
разрисованные по стенкам. Ему повезло. Как ошпаренный, он выскочил на Сорок
второй улице - туда, туда, скорей в клоаку ощущений. Это был его мир, его
добыча, с кровью по щекам.
Сорок вторая встретила его шумом, криком, калейдоскопом реклам и
потоком истерических людей. Двое черных вслух читали на углу Библию. Направо
были порнографические кинотеатры, где шли секс-фильмы на любой вкус. С
рекламы прямо в лицо Крэку дышали две огромные лесбиянки. Налево фильмы
ужасов, и дым стоял на этой половине. В центре, на шоссе, непрерывный поток
машин, свистки и ругань водителей.
На сей раз Крэк завернул налево, где фильмы ужасов. Он любил попугать
себя: клетки тела от этого становились здоровей. Он юркнул в открытую черную
пасть кинотеатра и оказался в узко-длинной грязной комнате в клубах
наркотического дыма. У входа стояли два вооруженных полицейских. Кинофильм
уже шел (только что начался), и показывали в нем, как черви пожирают изнутри
молодое жирное тело женщины, вываливаясь из-под лопнувшей в некоторых местах
кожи.
Весь фильм был про одержимых червей и про их пожирание - человеков.
Но то, что творилось в зале, было еще страшней, чем на экране. Крэк
даже вздрогнул: он давно не посещал Сорок вторую, не было денег. В зале
сидели одуревшие от наркотиков молодые люди, многие ходили между рядами в
полутрансе, раздавались какие-то стоны, взвизги, сумасшедший хохот. У Крэка
было такое ощущение, что вот-вот начнется резня. Но полицейские по углам
были невозмутимы.
Крэк осторожно присел с краю. И вздрогнул. Рядом расположился такой
свирепый тип, что Крэка чуть не стошнило от страха. Крэк знал, что, если он
покажет свой страх - попытается, например, сразу улизнуть на другое место, -
могут быть последствия. Могут даже прирезать - несмотря на полицейских;
гарантий не было. И Крэк усилием воли заставил себя сидеть. Свирепый излучал
такую звериность, что затмил все, что происходило на экране. Во всяком
случае, так показалось Крэку. Он сидел, стараясь не шевелиться, хотя сердце
билось в предчувствии острия.
Но его пытка, к счастью, продолжалась недолго. Свирепый вдруг встал и
ушел в глубь зала - туда, где раздавались стоны. Крэк немного успокоился и
незаметной жирной тенью пересел поближе к полицейским. Тут он вздохнул
спокойно. Громообразные, с автоматическим оружием по бокам, были рядом.
Крэк, вспотевший, стал приходить в себя и наслаждаться ужасом и
садизмом на экране. Там между тем угрюмо ели - человеческие тела переходили
в небытие одно за другим. Весь огромный экран - перед этой курящей, орущей
толпой - представлял собой клубок бесконечных червей, пожирающих и людей, и
самих себя. Крэк ликовал: каждая клетка его тела отдыхала и вздрагивала в
упоении. Освеженный, точно из турецкой баньки, он выскочил на улицу, готовый
жить...
Поток жары встретил его на Бродвее. Небоскребы кричали рекламами,
пускало дым изо рта огромное размалеванное бумажное лицо на тридцать втором
этаже, выли машины, и бежали люди. На ходу что-то всовывалось в потные руки
(рекламы "массажистских" кабинетов, дешевых "салонов" и т. д.). От самой
краски несло смрадом.
Крэк юркнул в закусочную - пиццерию. Пот заливал его, а в уме еще были
черви. "Что будет с моим задом на том свете?" - подумал он, садясь за
трясущийся стол.
И черви исчезли из головы.
В пиццерии все наслаждались жарой, кока-колой со льдом и едой. Крэк
жадно ел, впитывая в себя куски, каждый глоток давал наслаждение внутреннему
телу и уму, освеженному червями. Руки его дрожали, а голубые бездонные глаза
неподвижно глядели на улицу, где неистовствовал поток ног - белых, черных,
синих, красных, разноцветных. Пот проникал в глотку, не мешая наслаждению.
Это была его доля добычи - простая, наиболее доступная (хотя пять долларов
для него - большая сумма), но вместе с тем реальная.
Кругом - с реклам, с листов, с газетных обрывков, из пасти телевизоров
- кричало, выло, вопило: "Наслаждайся, наслаждайся, наслаждайся! Пока еще не
пришел твой час!" И в наемном голосе, льющемся по радио, тоже звучала
доверительность и сладо-страстие...
А кругом - в пиццерии - ели и жрали толпы людей - стоя, сидя, посреди
узкого прохода. Все пило, жевало, плевало. И солнце равнодушно светило в
окно - как будто сквозь тела небоскребов.
Наконец Крэк, ошалевший от этих простых ощущений, забылся в грезе о
"массажистском" клубе. Ему это тоже было недоступно. Он бросил на пол
назойливые рекламы - вместе с рекламой пророчицы, которая могла подсказать,
сколько вы будете зарабатывать через десять лет. Только в желудке его еще
вилось змеей последнее наслаждение.
Он приподнялся, схватил рекламный обрывок (он тоже призывал к
наслаждениям - но уже другого, более закрытого рода), положил его в рот и
начал грызть. Это было уже неадекватно: никто так не ведет себя в
пиццерийной толпе. Полусъев газету, Крэк выплюнул остатки на пол и пошел -
вперед.
Теперь он знал, куда идти. Некая трансцендентность овладела им. Надо
было - по этому зову - бежать, бежать: по прямым, но змеиным улицам
Нью-Йорка - в сабвей - вокруг Нью-Йорка - кольцом - как змея. И искать,
искать. Что искать? Удачи, счастья, лотерейного билета? Крэк не знал: что-то
иное вело его теперь. Не до золота ему было - не до счастья - но он знал:
надо искать. Или просто бегать.
Он побежал по улицам, где из каждой витрины протягивались щупальца.
Блеск золота переходил в трепет дерьма. Он дважды наступил на него - на
теплое, человеческое - рядом с дымом, идущим из-под земли. И тут же его
оглушил завывшими рекламами небоскреб. Слоновьи бивни поднимались вверх из
окон фешенебельных магазинов. Унылый старикан целовал свой искусственный
член, распластавшись в пыли на тротуаре. И тысячи ног равнодушно шагали
около него.
Крэк исчез в подземном люке метро - на этот раз его понесло в далекую
сторону. В вагоне, съежившись, он смотрел в глаза окружающим: вагон
пошатывало, но вид людей пугал его женственную душу. Поезд приближался к
самым плохим районам. С каждым новым пассажиром Крэк все больше съеживался:
убьет этот или нет?! Каждым ударом своего сердца он считал потенциальных
убийц. Какой он все-таки неприспособленный! Ведь лица других пассажиров - он
удивлялся им - были каменны и внешне равнодушны: даже если входили их
будущие убийцы. Но на него, видимо, нападали приступы желания жизни -
особенно после вкусной еды или фильмов ужасов. И наконец, он жалел свой
потерянный ум, который - после смерти - уже не сможет ни о чем думать.
Вскоре он выскочил из метро.
На этот раз Крэк заплутался. Мелькали ярко-синие и красные рекламы,
выли полицейские сирены, что-то неясное упало ему под ноги - но он метался
из одного тупика в другой, входил, выходил, прыгал - и наконец после
многозначительных бессмысленных метаний оказался около трущоб. Он огляделся:
это были необычные трущобы, Крэк еще не видел таких - ведь Нью-Йорк
бездонен. Но по ряду признаков он понял, что попал в Южный Бронкс - в
трущобы среди трущоб, в огромный район, протянувшийся к северу от
Манхэттена. Действительно, целый город окружал его, но он был как после
атомной бомбардировки. Рядами, потоками стояли остовы четырех-, пяти-,
шестиэтажных зданий. На четверть разрушенные, они выглядели как вполне
нормальное жилье. Лишь где-то по углам виднелись скопления людей, а в целом
длинные, уходящие вдаль проспекты, со скелетами домов по бокам, были зловеще
пустынны.
Крэк посмотрел направо - ни одного человека и тишина. Посмотрел вперед
- там, на углу, стояли люди, но такие, что Крэк не решался туда идти. Он
робко взглянул налево - и увидел, что по этой улице бредет вдалеке человек.
И Крэк решил пойти по этой улице.
Но до человека было далеко. Кроме того, неясно, шел этот человек или
стоял. Стаи призрачных собак то и дело возникали в провалах между домами.
Порой собаки пересекали улицу: были они худые и, казалось, грызли камни.
Иногда у дверей на ступеньках неподвижно лежали люди; их черты лица
застыли в мертвой грезе без мысли.
Были ли это пьяные, или эти люди закоченели от дешевых наркотиков, или
они лежали просто так, перестав надеяться, - Крэк не знал.
Он шел вперед, оглядываясь, думая о том, что будет с его глазами после
похорон. На перекрестке показалась машина - похожая на те, которые,
заржавленные, дырявые, стоят на огромных машинных свалках.
Крэк глянул в лицо водителя, и его отнесло. О да, он привык почти ко
всему. Он видел и не такие лица - по выражению. Единственное, от чего его
пошатывало, - это от деформации.
Он не был готов к таким лицам.
Потому и напугал его тот, далекий, к которому он шел. Крэк интуитивно
понял, что у него, у дальнего, вообще нет лица. Видимо, он шел покрытый
покрывалом. Что же было скрыто за ним?
Крэк боялся таких ликов. Взять хотя бы водителя - в нем Крэка особенно
напугал нос, похожий на ногу здорового младенца.
- Ты бы, парень, лучше шел отсюда, - послышался ему голос из здания,
где всего лишь были выбиты стекла.
Но куда ему идти, раз он сюда попал? Надо было притвориться, что он
хочет покончить самоубийством, - как он слышал, к таким не приставали.
В разбитом окне появилась голова, и горб на лбу был, казалось, больше,
чем само лицо. А глаз не видно.
Но Крэк уже подходил к далекой дикой фигуре человека, идущего на него.
Еле сдерживая дрожь, он пытался не глядеть на него. И вдруг существо
сдернуло покрывало.
Крэк сразу же упал - задом на твердый грязный тротуар, покрытый костями
разложившихся животных.
В действительности он не раз видел деформированных людей, но любил
забывать об этом. Еще вчера ему попалась, например, женщина с почти утиным
носом. Три дня назад он встретил - на Тридцать второй улице - толстяка,
фантастического не по величине (таких было много), а по очертаниям тела,
принявшего форму птицы.
Но то, что он увидел сейчас, уже нельзя было назвать никакой
деформацией. Это было "иное". Глаз мутанта, марсианина тускло глядел на
него. Рта вообще не было, точнее, он был сдвинут почти к уху... Остальное не
выразить. Страшен был череп своей абсолютной беспощадностью по отношению к
жизни. Рук как будто три.
Крэк чувствовал, сидя на тротуаре: еще один миг - и он сойдет с ума, а
он и так уже был сдвинут после всех больших событий своей жизни. Но сейчас
назревал последний, окончательный полет. Сознание уходило от него. И в этот
момент краем глаза Крэк увидел: его идут убивать. Быстро, уверенно
размахивая руками, шел к нему тот самый человек с горбом на лбу. В руках его
был нож. И молния самосохранения пронзила бедного Крэка. "Спастись,
спастись!" - выло все внутри. Сознание вернулось на место.
Собственный крик поднял его на ноги. И в ту же минуту он,
величественный и потаенный, сделал единственный ход, который мог спасти. Он
бросился в объятия мутанта. Три руки обвили его. Как сумасшедший, Крэк
рвался поцеловать губы, но губ не было, может быть, находились где-то сзади
или просто приняли иную форму. Язык лизнул что-то странное: не то ухо, не то
нос, не то просто отверстие. А из нутра Крэка рвался один только крик:
- Мой друг!.. Мой друг!.. Наконец-то я тебя встретил!
Потенциальный убийца с горбом на лбу оторопел. Держа в руках нож,
острие которого было направлено в нежную тушу Крэка, он застыл метрах в
семи. Горб прикрыл глаза, так что их выражение трудно было разгадать.
Но потом из его рта полилась речь на чистейшем английском языке:
- Ты знаешь Чарли?.. Ты друг самого Чарли?!. Ты друг Чарли?!
Кроме этого, из его рта ничего не вырывалось. Человек с горбом на лбу
повернулся, спрятал нож и пошел в обратную сторону.
Крэк остался наедине с Чарли: только спина человека, хотевшего его
убить, еще маячила некоторое время на длинной улице.
Он отпрянул, чтобы взглянуть получше на своего спасителя. Тот еще не
произнес и слова.
Кто это перед ним? Невозможно было понять, какой он расы, пола,
происхождения или просто цвета кожи. Цвет был почти скрыт полушерстью и,
видимо, неопределен. Светился только один глаз - большой и безумный. Был ли
это потомок рабов, вывезенных когда-то из солнечной Африки? Или, наоборот,
потомок дворян, князей, уехавших из древней Европы, чтобы спастись от
бесконечных революций? Или красных индейцев, их остатков, сохранившихся
после истребления? Или просто это был потомок белых искателей свободы и
счастья?
"Но не исключено, что Чарли - японец, переживший Хиросиму", - подумал
Крэк.
Но внутри екнуло: нет, это мутант, пришедший из будущего - точнее, из
светлого будущего. После своей трансформации Крэк ловил себя на склонности к
мистицизму.
Чарли между тем как будто не произносил ни слова. Крэк все еще пребывал
в некотором оцепенении. И вдруг холод прошел по его спине - он почувствовал,
что Чарли уже давно разговаривает с ним.
Правда, это был полушепот, и так как челюсть была сдвинута, то еле
слышные звуки выходили откуда-то сбоку. Крэк, как корова, обежал Чарли,
сделав полукруг, и зашел к нему со звучащего боку. Тогда ему явственно
послышалась речь, но было непонятно, на каком языке говорит Чарли.
И вдруг Крэк ощутил всем телом: он спасен! Да, да, это было спасение не
только от горболобого чудовища, но спасение вообще. Теперь с Чарли ему уже
ничего не страшно! Он может спокойно пройтись по всему Южному Бронксу - а
это огромный город, - по всяким его проспектам, и никто не тронет его.
Конечно, пройтись вместе с Чарли. Возможно, что в Южном Бронксе есть
существа и почище Чарли, а может быть, таких и нет, - но все равно с Чарли
ему открыты все двери. Он понял это по реакции горболобого. И может быть, в
конечном итоге с Чарли ему открыты двери во все вселенные, ибо после того,
как он увидел Чарли, никакого страха ни перед кем уже не может существовать.
Однако Чарли опять повернулся к нему лицом... шепот стал раздаваться в
стороне... и мутант медленно пошел к Крэку, растопырив три морщинистые
ладони. И тогда Крэк захохотал: это был уже не прежний приступ хохота, когда
он видел свою будущую смерть, комфортабельный гроб и богатые похороны с
собаками. В этом новом хохоте было другое: чистое ликование, напоминающее
последнюю грезу о лучшем из миров - о нашем мире. Правда, на какое-то
мгновение в его сознании проснулось обыкновенное, человеческое, и тогда Крэк
закричал, схватившись за голову:
- Помогите!.. Помогите!.. Помогите!
Но крик его, последовавший после хохота, тут же оборвался, а