Какая бы судьба ни была уготована Марине, Маруха и Беатрис, не
сговариваясь, решили, что ложь будет выглядеть по-христиански.
-- Я в этом уверена, -- сказала Беатрис.
-- Так и будет, -- повторила Маруха и впервые широко улыбнулась: -- Это
прекрасно!
Реакция Марины удивила. Полушутя-полусерьезно она спросила подруг, что
бы они хотели передать домашним. Женщины импровизировали как могли. Марина с
еле заметной иронией попросила Беатрис одолжить ей мужской лосьон,
подаренный Золотушным на Новый год. Беатрис протянула лосьон, и Марина с
удивительной элегантностью смочила им за ушами. Потом наугад, без зеркала,
чуть коснулась пальцами седеющих поблекших волос, всем своим видом
показывая, что полностью готова ступить навстречу свободе и счастью.
На самом деле она находилась на грани обморока. Пока за ней не пришли,
она попросила у Марухи сигарету и села на кровать. Курила Марина медленно,
глубоко затягиваясь и миллиметр за миллиметром оглядывая нищий притон, где
ей не досталось ни капли сочувствия и где ей не позволяли даже умереть на
своей кровати.
Чтобы не расплакаться, Беатрис вполне серьезно повторила Марине все,
что хотела передать родственникам: "Появится возможность увидеть мужа и
детей -- скажи им, что у меня все хорошо и что я их люблю". Но Марина уже
уходила в иной мир.
-- Об этом не проси. Я знаю, что такой возможности у меня не будет, --
ответила она, не глядя на подругу.
Маруха принесла Марине стакан воды и две таблетки снотворного, которых
хватало, чтобы проспать три дня. Пришлось придержать стакан, потому что у
Марины сильно дрожали руки и она не могла поднести его к губам. На мгновение
их взгляды встретились, но и этого хватило, чтобы в глубине блестевших глаз
подруги Маруха прочитала: Марина все понимает. Она никогда не забывала, кто
она, какие долги за ней числятся, и догадывалась, куда ее увозят, а
последним в своей жизни подругам просто подыгрывала в благодарность за их
сострадание.
Марине принесли новую маску из розовой шерсти в тон костюму. Перед тем
как надеть ее, она обняла и поцеловала Маруху. В ответ Маруха перекрестила
подругу и прошептала: "Держись". Обнимая и целуя Беатрис, Марина
благословила ее: "Храни тебя Бог". Верная своей роли Беатрис продолжала
игру:
-- Я так рада, что ты увидишь семью.
Марина ушла с охранниками, не проронив ни слезинки. В маске, надетой
задом наперед, так что отверстия для глаз и рта были на затылке, она ничего
не могла видеть. Монах вывел Марину из дома, пятясь и держа ее за руки.
Марина шагала твердо. Второй охранник запер дверь снаружи.
Маруха и Беатрис неподвижно стояли перед запертой дверью, не зная, что
делать, пока не услышали шум мотора, постепенно исчезающий вдали. Только
тогда стало понятно, что телевизор и приемник отобрали, чтобы они не узнали,
чем закончится эта ночь.

    ГЛАВА 6_



На следующее утро, в четверг 24 января, тело Марины Монтойя было
обнаружено на одном из пустырей севернее Боготы. Прислонясь к забору из
колючей проволоки и раскинув руки в стороны, Марина полусидела на траве, еще
влажной от утреннего дождя. Следователь по уголовным делам 78 участка,
осмотрев труп, отметил в протоколе: убитая -- женщина лет шестидесяти с
густыми серебристыми волосами, одета в розовый спортивный костюм и мужские
коричневые носки. На шее под костюмом -- пластиковое распятие. Обуви нет --
кто-то снял с нее туфли до приезда полиции.
Огрубевший от засохшей крови капюшон-маска надет на голову женщины
задом наперед, так что отверстия для глаз и рта расположены на затылке;
голова раздроблена -- входными и выходными отверстиями от шести выстрелов;
судя по отсутствию ожогов на ткани и коже, стреляли с расстояния в полметра
или несколько более. Пули попали в область черепа и левую часть лица, один
выстрел -- очень аккуратный, видимо, контрольный, -- сделан в лоб. Тем не
менее в густой траве вокруг тела обнаружили только пять гильз девятого
калибра. Криминалисты насчитали отпечатки пальцев пяти человек.
На месте происшествия собрались студенты близлежащего колледжа Сан
Карлос и другие зеваки. В толпе любопытных, наблюдавших за работой полиции,
находилась цветочница с Северного кладбища, которая в то утро вышла из дому
пораньше, чтобы успеть записать дочь в соседнюю школу. Дорогое белье убитой,
ухоженные руки и благородный, несмотря на изуродованное лицо, вид произвели
на цветочницу сильное впечатление. Вечером, жалуясь на головную боль и
ужасное нервное расстройство, она рассказала об увиденном поставщице, оптом
снабжавшей ее цветочную лавку на Северном кладбище.
-- Вы не представляете себе, как ужасно выглядела эта бедная сеньора,
брошенная на пустыре. Такое роскошное белье, благородная фигура, светлые
волосы, такие тонкие руки и ухоженные ногти...
Поставщица посочувствовала цветочнице, дала ей анальгин и посоветовала
не думать о плохом и, прежде всего, не переживать за других. Еще целую
неделю обе они не узнают, как невероятно запутан клубок людских судеб. Дело
в том, что поставщица цветов Марта де Перес была женой Луиса Гильермо
Переса, сына Марины.
В семнадцать тридцать труп перевезли в Институт судебной медицины и
оставили на ночь в морге, так как при двух и более огнестрельных ранениях по
вечерам вскрытия не проводились. Своей очереди на опознание и вскрытие в
морге уже ждали тела двух мужчин, обнаруженные утром на улице. Ночью
привезли трупы еще двух мужчин и пятилетнего ребенка, тоже найденные на
улице.
Доктор Патрисия Альварес приступила к вскрытию тела Марины Монтойя в
семь тридцать утра в пятницу; обнаружив в желудке убитой непереваренные
остатки пищи, она сделала вывод, что смерть наступила в четверг на рассвете.
Она тоже обратила внимание на дорогое белье и ухоженные, накрашенные ногти
убитой. Патрисия позвала шефа, доктора Педро Моралеса, проводившего вскрытие
за соседним столом, и он помог ей обнаружить новые очевидные признаки
социальной принадлежности покойной. После этого они решили снять зубную
карту, сделать фото- и радиографию и дополнительно еще три комплекта
отпечатков пальцев. Наконец провели атомно-абсорбционный анализ, который не
показал присутствия психотропных препаратов, несмотря на две таблетки
барбитала, которые Маруха Пачон дала Марине за несколько часов до смерти.
Покончив с предварительными формальностями, тело Марины отправили на
Южное кладбище: там еще две недели назад была вырыта общая могила, где можно
было захоронить около двухсот трупов. Тело Марины предали земле вместе с
телами четырех неизвестных мужчин и ребенка.

Вне всяких сомнений в тот страшный январь страна стояла у последней
черты. После убийства в 1984 году министра Родриго Лары Ванильи нам довелось
пережить множество жутких событий, но ощущение, что худшее уже позади и
скоро всему этому придет конец, так и не появлялось. В ход пошли наиболее
жестокие приемы и способы насилия.
Среди всех бед, обрушившихся на страну, террор наркомафии отличался
особой опасностью и беспощадностью. В ходе предвыборной кампании 1990 года
были убиты четверо претендентов на пост президента. Карлоса Писарро,
кандидата от М-19, на борту коммерческого самолета застрелил
убийца-одиночка, которого не удалось сбить со следа ни абсолютной
секретностью полета, ни хитростью: билеты на разные рейсы перезаказывались
четыре раза. Кандидату первого тура Эрнесто Самперу, получившему очередь из
одиннадцати выстрелов, удалось выжить, но и спустя пять лет, когда он
все-таки стал президентом, четыре пули еще сидели в его теле, заставляя
звенеть магнитные двери аэропортов. По пути следования Масы Маркеса
взорвался грузовик, начиненный тремястами килограммами динамита, однако
генерал сумел не только сам выбраться из своей легко бронированной машины,
но и вытащил одного из раненых телохранителей. "Я почувствовал, будто
взлетаю на гребне волны", -- вспоминал он. Потрясение оказалось настолько
серьезным, что генералу пришлось обратиться к психиатру, чтобы вернуть
душевное равновесие. Спустя семь месяцев, когда лечение еще не закончилось,
страшный взрыв грузовика с двумя тоннами динамита разнес огромное здание
Департамента госбезопасности: семьдесят человек погибли, семьсот двадцать
получили ранения, а материальный ущерб вообще не поддавался оценке.
Террористы ждали со взрывом, пока генерал не вошел в свой кабинет, а в
результате он не получил даже царапины. В том же году взрыв бомбы на борту
пассажирского самолета через пять минут после взлета унес жизни ста семи
человек, в том числе Андреса Эскаби, брата жены Пачо Сантоса, и
колумбийского тенора Херардо Арельяно. По основной версии следствия, теракт
был направлен против кандидата в президенты Сесара Гавирии. Роковая ошибка,
ибо Гавирия даже не собирался лететь этим самолетом. Более того, его служба
безопасности вообще запретила ему пользоваться обычными рейсами, а когда
однажды Гавирия все же попытался, ему пришлось отказаться от полета,
поскольку перепуганные пассажиры, не желая рисковать жизнью в одном рейсе с
кандидатом, стали покидать самолет.
Страна действительно попала в один из кругов ада. С одной стороны,
Подлежащие Экстрадиции не собирались сдаваться и прекращать насилие, пока
полиция не предоставит им передышку. Во всех средствах массовой информации
Эскобар заявлял, что полиция днем и ночью блокирует предместья Медельина,
наугад хватает десяток юношей и расстреливает их без суда и следствия. При
этом априори считается, что большинство медельинцев работает на Эскобара,
является его сторонниками или вот-вот станет ими -- добровольно или
вынужденно. В ответ террористы неустанно и безнаказанно убивали полицейских,
нападали на людей и похищали их. С другой стороны, два самых мощных
повстанческих движения, Национальная Армия Освобождения (НАО) и
Революционные Вооруженные Силы (РВС) своими террористическими операциями
сорвали первые мирные инициативы правительства Сесара Гавирии. Одним из
главных объектов слепой жестокости террористов, жертвами убийств, похищений
и вынужденного дезертирства, вызванного угрозами и коррупцией, стали
журналисты. С сентября 1983 по январь 1991 года наркокартели уничтожили
двадцать шесть журналистов, работавших в различных средствах массовой
информации. 17 декабря 1986 года Гильермо Кано, редактор газеты "Эспектадор"
и абсолютно безобидный человек, попал в засаду и был убит из пистолета двумя
террористами прямо у входа в редакцию. До последнего дня он ездил на своем
пикапе, отказываясь пересесть в бронированный автомобиль и завести
телохранителей, и не обращал внимания на многочисленные угрозы мафии,
вызванные его разгромными публикациями против торговцев наркотиками. Мало
того, враги продолжали мстить ему и после смерти. Сначала взорвали
установленный в Медельине бюст-памятник, а несколько месяцев спустя триста
килограмм динамита превратили в груду металлолома типографское оборудование
газеты.
Культуру нации разъедал новый дурман, еще более разрушительный, чем
пресловутый героин, -- легкие деньги. Вовсю ширилось мнение, что главное
препятствие на пути к счастью -- это закон: какой смысл учиться читать и
писать, если жизнь преступника слаще и надежнее участи добропорядочного
гражданина? Болезнь загнали в глубь общества, и она в итоге растлила само
общество.
Похищение людей сопровождало всю современную историю Колумбии.
Потрясений, связанных с похищениями, не избежал ни один из четырех
предыдущих президентов. И, насколько известно, ни один из них не выполнил
требований похитителей. В феврале 1976 года при президенте Альфонсо Лопесе
Мичельсене М-19 захватила председателя Конфедерации трудящихся Колумбии Хосе
Ракеля Меркадо. Похитители приговорили его к смерти за предательство
интересов рабочего класса и после отказа правительства выполнить их
политические требования убили двумя выстрелами в затылок.
27 февраля 1980 года при президенте Хулио Сесаре Турбае шестнадцать
отборных членов того же движения с оружием в руках захватили в Боготе
посольство Доминиканской Республики, когда там проходил прием по случаю
национального праздника. Шестьдесят один день они удерживали в заложниках
почти весь дипломатический корпус, аккредитованный в стране, включая послов
США, Израиля и Ватикана. Террористы требовали выкуп в пятьдесят миллионов
долларов и освобождения из тюрем трехсот одиннадцати своих товарищей.
Президент Турбай отказался вести переговоры, заложников освободили 28 апреля
без всяких условий, а боевики покинули страну при посредничестве
правительства Кубы, о котором просило руководство Колумбии. В частных
разговорах террористы утверждали, что получили выкуп в пять миллионов
долларов наличными, которые еврейская община Колумбии собрала среди
соплеменников по всему миру.
6 ноября 1985 года в самый разгар рабочего дня команда М-19 захватила
многолюдное здание Верховного Суда, потребовав, чтобы высший судебный орган
республики осудил президента Белисарио Бетанкура за невыполнение мирных
обещаний. Президент в переговоры не вступал, спустя десять часов огнем и
кровью армия очистила здание, при этом несколько человек пропали без вести,
а девяносто пять гражданских лиц погибли, в их числе -- девять членов
Верховного Суда и его председатель Альфонсо Рейес Эчандиа.
Наконец и Вирхилио Барко на исходе своего президентства не смог
достойно справиться с похищением Альваро Диего Монтойи, сына главы своей
канцелярии. Теперь гнев Пабло Эскобара обрушился на нового президента Сесара
Гавирию, который уже в начале своего правления столкнулся с проблемой
захвата сразу десяти видных журналистов.
За первые пять месяцев Гавирии все же удалось несколько сгладить
остроту обстановки. Он добился политического согласия на созыв
Конституционной Ассамблеи, которую Верховный Суд наделил полномочиями,
достаточными для беспрепятственного решения любой проблемы, в том числе и
самых острых -- экстрадиции граждан и амнистии. Однако и для правительства,
и для наркомафии с повстанцами основная трудность заключалось в том, что без
эффективной судебной системы Колумбия не могла претворить в жизнь мирную
политику, позволяющую государству защитить законопослушного гражданина и
изолировать преступников всех мастей. В те времена отделить праведника от
грешника было не просто, но еще труднее оказалось добиться объективной
информации о тех или иных событиях, без которой сложно воспитывать детей и
объяснять им разницу между добром и злом.
Кредит доверия правительству определялся не масштабами политических
успехов, а низким профессионализмом служб безопасности, беспощадно
критикуемых мировой прессой и международными правозащитными организациями.
Напротив, доверие к Пабло Эскобару достигло уровня, который никогда даже не
снился повстанцам. Дошло до того, что люди могли скорее поверить в ложь,
сказанную Подлежащими Экстрадиции, чем в правду из уст правительства.
14 декабря был опубликован Указ 3030, вносивший изменения в Указ 2047 и
отменивший действие всех предыдущих документов. Среди прочих новшеств указ
предусматривал юридическую норму поглощения вины. Иными словами,
преступнику, осужденному за несколько преступлений в рамках одного или
нескольких процессов, сроки приговоров не суммировались, и отбывать ему
предстояло наибольший срок. Кроме этого, указ определял процедуру и сроки
доставки доказательств вины в судебные инстанции Колумбии из-за границы.
Однако оба основных препятствия для явки с повинной сохранились незыблемыми:
неопределенность условий, достаточных для неприменения экстрадиции, и
установление крайнего срока преступлений, подпадавших под амнистию. Проще
говоря, указ подтверждал, что явка с повинной -- необходимое условие для
неприменения экстрадиции и сокращения срока приговора, но достаточным оно
может стать только в том случае, если преступление совершено не позднее 5
сентября 1990 года. В резком заявлении Пабло Эскобар выразил крайнее
недовольство указом. Для такой реакции у него появился теперь дополнительный
повод, о котором он не хотел говорить публично: ускоренный обмен уликами с
США упрощал процедуру экстрадиции.
Больше других новому указу удивился Альберто Вильямисар. Ежедневные
контакты с Рафаэлем Пардо вселяли надежду на более приемлемое звучание
документа, который оказался куда жестче предыдущего. Но разочарован был не
только Альберто. Недовольных вторым указом оказалось так много, что уже в
день его подписания пошли разговоры о необходимости третьего.
Самое простое объяснение ужесточения Указа 3030 заключалось в том, что
наиболее радикальные члены правительства, находясь под впечатлением
благодушных комментариев прессы и безусловного освобождения четырех
журналистов, убедили президента, что Эскобар приперт к стене. На самом деле,
располагая таким мощным средством давления, как заложники, да еще накануне
Конституционной Ассамблеи, способной отменить институт экстрадиции и
объявить амнистию, он был силен как никогда.
Тем не менее возможностью сдаться властям немедленно воспользовались
три брата Очоа. Это восприняли как раскол в верхушке картеля, хотя в
действительности переговоры о явке братьев с повинной начались задолго до
этого, в сентябре, когда известный сенатор от департамента Антьокия
обратился к Рафаэлю Пардо с просьбой принять человека, имя которого заранее
не называлось. Этим человеком была Марта Ньевес Очоа, начавшая столь
решительным шагом хлопотать о сдаче с интервалом в один месяц троих своих
братьев. Далее произошло следующее. Младший, Фабио, сдался властям 18
декабря; 15 января, когда этого меньше всего ожидали, сдался Хорхе Луис, а
16 февраля очередь должна была дойти до Хуана Давида. Пять лет спустя группе
североамериканских журналистов, посетивших тюрьму, Хорхе Луис заявил вполне
откровенно: "Мы сдались, чтобы спасти свою шкуру". Еще он признался, что
сильное давление на братьев оказали женщины их семьи, понимавшие, что пока
братья не укроются за крепкими стенами тюрьмы Итагуи в промышленном
пригороде Медельина, покоя им не будет. Этим семья показала, что доверяет
правительству, которое в тот момент имело все основания выдать братьев
правосудию США, где их ожидало пожизненное заключение.
Донья Нидия всегда внимательно относилась к предзнаменованиям и сразу
оценила важность поступка братьев Очоа. Уже через три дня после сдачи Фабио
она приехала навестить его в тюрьме в сопровождении дочери Марии Виктории и
внучки Марии Каролины, дочери Дианы. От дома, в котором они остановились, в
духе местного гостеприимства их сопровождали пять членов семьи Очоа: мать
Фабио, Марта Ньевес с сестрой и два молодых человека. Гостей привезли к
укрепленному зданию тюрьмы Итагуи, расположенной в конце убегавшей вверх
улочки, уже украшенной к Рождеству гирляндами из разноцветной бумаги.
Кроме младшего Фабио, в камере их встретил отец, Дон Фабио,
стопятидесятикилограммовый семидесятилетний старик с лицом ребенка,
разводивший быстроногих колумбийских лошадей, духовный наставник
многочисленного семейства отчаянных мужчин и терпеливых женщин. Старик любил
председательствовать на семейных советах, сидеть в похожем на трон кресле,
не снимая вечной ковбойской шляпы, и говорить медленно и тягуче с важным
видом мудреца из народа. Его сын, обычно подвижный и разговорчивый, на этот
раз и в камере, пока говорил отец, не смел проронить ни слова.
Прежде всего Дон Фабио похвалил Нидию за упорство, с которым она не
отступает ни перед чем ради спасения Дианы. Но на просьбу ходатайствовать
перед Эскобаром старик ответил как-то неопределенно-назидательно: он-де с
удовольствием сделает все что сможет, но на успех не надеется. В конце
свидания Фабио-младший, в свою очередь, попросил Нидию объяснить президенту,
насколько важно продлить установленный Указом срок сдачи властям. Нидия
ответила, что сделать этого не может и что они сами должны написать в
компетентные инстанции. Она не хотела превратиться в президентского
почтальона. Молодой Фабио понял это и на прощание ободряюще произнес: "Пока
есть жизнь -- есть надежда".
Как только Нидия вернулась в Боготу, Асусена передала ей письмо Дианы,
в котором дочь просила встретить Рождество с ее детьми, а Хэро Бусс по
телефону попросил Нидию срочно приехать в Картахену для личного разговора.
Хорошее физическое и моральное состояние немца после трех месяцев плена
немного успокоило Нидию, переживавшую за здоровье дочери. Хотя Хэро Бусс
виделся с Дианой только в первую неделю после похищения, через охранников и
прислугу до пленников постоянно доходили свежие новости, и он знал, что
Диана чувствует себя неплохо. Единственная реальная и серьезная опасность
таилась в возможной попытке силового освобождения заложников. "Вы себе не
представляете, каково это -- постоянно ждать, что тебя убьют, -- рассказывал
Хэро Бусс. -- Может быть, даже не потому, что "придет закон", как называют
охранники полицию: просто все они настолько напуганы, что малейший шорох
могут принять за нападение". Все журналисты понимали, как важно, любой ценой
избегая вооруженных операций, добиваться пересмотра предусмотренных Указом
сроков явки с повинной.
Вернувшись в Боготу, Нидия в тот же день выразила министру юстиции свою
крайнюю обеспокоенность. Затем вместе с сыном, депутатом парламента Хулио
Сесаром Турбаем Кинтеро, встретилась с министром обороны генералом Оскаром
Ботеро и, передав тревогу всех заложников, попросила его использовать только
секретные службы и воздержаться от силовых операций. После этой встречи силы
Нидии иссякли, голова кружилась, она все яснее ощущала близость трагедии.
Начало болеть сердце. Она все время плакала. Порой усилием воли Нидии
удавалось успокоиться, но плохие новости не оставляли ей времени для
передышки. По радио передали обещание Эскобара разбросать перед
президентским дворцом мешки с телами заложников, если не будет продлен срок
сдачи, предусмотренный последним указом. В полном отчаянии она позвонила
президенту страны. Президент проводил Совет безопасности, и Нидию выслушал
Рафаэль Пардо.
-- Умоляю, спросите у президента и членов Совета безопасности: им что,
для поправок в Указе обязательно нужны под дверью мешки с трупами
заложников?
С таким же отчаянием спустя несколько часов она повторила свою просьбу
об изменении Указа лично президенту. Слухи, что Нидия жалуется на
бесчувственное отношение к чужому горю, уже дошли до Сесара, и он постарался
говорить спокойно и убедительно. Напомнив, что Указ только-только принят,
президент объяснил, что требуется время, чтобы увидеть, как он работает.
Однако Нидии по-прежнему казалось, что все эти аргументы -- не более чем
предлог, чтобы не делать того, что нужно сделать немедленно.
-- Продление установленного срока необходимо не только ради спасения
заложников, -- убеждала уставшая от объяснений Нидия. -- Это единственное,
чего ждут террористы, чтобы начать сдаваться. Измените срок -- и они вернут
Диану.
Гавирия не уступал. Он верил, что жесткие сроки сдачи -- краеугольный
камень всей его политики подчинения правосудию, а менять их -- это признать,
что путем похищений Подлежащие Экстрадиции добились своего. Конституционная
Ассамблея начнет работу в ближайшие дни, и на фоне тревожных слухов нельзя
допустить, чтобы из-за слабости правительства наркомафия добилась амнистии.
"Демократии не угрожала опасность после убийства четырех кандидатов в
президенты или отдельного похищения, -- говорил впоследствии Гавирия. --
Реальная угроза демократии возникла с появлением тенденции, опасных планов и
просто разговоров о возможной амнистии". Иначе говоря, возникла опасность,
что следующим объектом похищения станет совесть Конституционной Ассамблеи.
Гавирия уже решил твердо и бесповоротно: если это произойдет, он распустит
Ассамблею.
Одно время Нидия уговаривала доктора Турбая сделать что-нибудь, чтобы
поднять общественность на защиту заложников: организовать многолюдный митинг
перед президентским дворцом, мирную забастовку, направить формальный протест
в ООН. Но доктор Турбай не соглашался. "Он всегда был таким из-за своей
ответственности и чувства меры, -- жаловалась Нидия. -- Но мы-то знали, что
он сам умирает от горя". Это не утешало и не успокаивало ее, а вызывало еще
большее раздражение. И Нидия решила написать президенту личное письмо и
"убедить его принять необходимые меры".
Стремясь успокоить нервы жены, 24 января доктор Густаво Балькасар
уговорил ее провести несколько дней в Табио, где у них был небольшой дом в
саванне, в часе езды от Боготы. Они не приезжали сюда со дня похищения
дочери. Нидия захватила с собой походный образ Девы Марии, две большие свечи
на пятнадцать дней каждая, а также все необходимое, чтобы не отрываться от
реальной обстановки. Бесконечную ночь в холодной саванне она в одиночестве
простояла на коленях перед образом Девы Марии, моля заслонить дочь надежным
хрустальным сводом от унижений, страха и пуль. В пять утра после короткого