Страница:
похитили, но она предпочла надеть более свежий розовый спортивный костюм.
Сомнения вызвали туфли без каблука, которые хранились под кроватью: они были
влажными и совсем не подходили к спортивной одежде. Дамарис предложила свои
тапочки, в которых делала зарядку. Они подходили Беатрис по размеру, но
выглядели такими убогими, что Беатрис стала уверять, что они ей жмут, и с
благодарностью отказалась. В конце концов она надела свои туфли и завязала
резинкой конский хвост. "Прямо школьница", -- покачала головой Маруха.
В отличие от Марины на Беатрис не стали надевать маску, а чтобы она не
запомнила дорогу и лица сопровождавших, ей решили заклеить глаза липкой
лентой. Испугавшись, что, снимая лепту, могут вырвать брови и ресницы,
Беатрис запротестовала: "Постойте, я помогу вам". Она положила на каждый
глаз по куску ваты, которую затем приклеили лентой.
Прощание было недолгим и обошлось без слез. Беатрис, правда, едва не
расплакалась, но Маруха держалась подчеркнуто холодно, чтобы предупредить
сентименты. "Передай Альберто, -- сказала она, -- пусть не волнуется, я
очень люблю его и детей". Они поцеловались -- один раз. Обе были в смятении,
Беатрис потому, что в последний момент ей опять пришла в голову ужасная
мысль: им гораздо проще ее убить, чем выпускать на свободу. Маруха тоже
боялась за жизнь Беатрис, но ее еще и пугала перспектива остаться одной с
четырьмя охранниками. Единственное, что даже не приходило Марухе в голову,
-- это то, что ее вполне могут уничтожить сразу после освобождения Беатрис.
Дверь закрылась. Все было, как тогда, с Мариной. Маруха стояла столбом
перед дверью, не зная что делать. Послышался шум мотора, он все слабел, пока
не растаял в ночи. Только тогда они были с Беатрис вдвоем, а теперь Маруху
охватило бездонное одиночество. И обещанные телевизор с приемником так и не
принесли, сообразила она. Как же узнать, чем все закончилось?
Майордомо уехал вместе с Беатрис, но Дамарис пообещала кому-то
позвонить, чтобы телевизор и радио вернули до выпуска новостей в
полдесятого. Звонила она или нет -- неизвестно; во всяком случае, никто
ничего не вернул. Маруха начала упрашивать охранников разрешить ей
посмотреть домашний телевизор, но на такое серьезное нарушение распорядка
они не решились. Часа через два Дамарис радостно сообщила, что Беатрис
благополучно добралась до дому, ничего лишнего не говорила и вообще вела
себя так, чтобы никому не навредить. Встречала ее вся семья, и, разумеется,
Альберто тоже там был. Столько народу набилось -- в доме яблоку негде было
упасть.
Маруху терзали подозрения. Вспоминая о Марине, она понимала, что не
может верить словам Дамарис. Попросила, чтобы принесли приемник хоть на
выпуск новостей, даже набросилась на охранников чуть не с кулаками, уже не
думая о последствиях. Ничего серьезного, однако, не произошло: охранники
видели, что начальство относилось к Марухе с уважением, поэтому только
успокаивали ее обещаниями напомнить кому следует о радиоприемнике. Чуть
позже заглянул майордомо и заверил Маруху, что Беатрис целую и невредимую
оставили в безопасном месте и что вся страна уже слышала об этом и видела ее
в окружении родственников. Но Маруха продолжала требовать радио, чтобы самой
услышать голос Беатрис. Майордомо пообещал, но опять-таки ничего не принес.
В полночь измученная ожиданием и злостью Маруха сдалась: выпила две таблетки
снотворного и проспала до восьми утра.
Охранники говорили правду. Через двор Беатрис вывели к гаражу. Тут ее
заставили лечь на дно автомобиля -- скорее всего, джипа, поскольку ей даже
помогали найти ногой ступеньку. Сначала везли по каким-то ухабам. Затем
машина заскользила по асфальтированной дороге, и тут один из сопровождавших
неожиданно начал ей угрожать. Он был не из тех начальников, которые
приходили в дом. По голосу Беатрис поняла, что этот человек сильно
нервничает: "Вас встретит толпа журналистов. Ведите себя осторожно. Одно
лишнее слово может стоить жизни вашей свояченице. Запомните: мы с вами
никогда не встречались и не разговаривали, а везли вас больше двух часов".
Это предупреждение он повторил несколько раз -- без всякой надобности,
видимо, ради собственного спокойствия. Беатрис слушала молча. Ее
сопровождали трое мужчин, но Беатрис узнала только голос майордомо, который,
впрочем, больше молчал. Ее била дрожь: уверенности в благополучном исходе
все еще не было.
-- Хочу попросить об одном одолжении, -- наудачу сказала Беатрис как
можно спокойнее. -- У Марухи проблемы с желудком, мы хотели бы передать для
нее лекарство. Вы не могли бы его доставить?
-- Сделаем, -- ответил незнакомый голос. -- Можете не беспокоиться.
-- Огромное спасибо. Я сделаю все, как вы говорите, и никому не хочу
создавать проблем.
Некоторое время ехали молча, слушая шум обгонявших легковушек и тяжелых
грузовиков, отрывки музыки и громкие голоса. Мужчины продолжали
разговаривать между собой шепотом. Наконец один из них сказал:
-- Здесь полно патрулей. Если нас остановят, скажем, что вы -- моя жена
и мы везем вас в больницу. С вашей бледностью это сойдет за правду.
Эти слова немного успокоили пленницу, и она даже съязвила:
-- С заклеенными глазами?
-- Вам сделали операцию. Я посажу вас рядом и обниму за плечи.
Беспокойство похитителей было не напрасным. Как раз в это время от
взрывов зажигательных бомб, заложенных городскими отрядами повстанцев, в
Боготе горели семь рейсовых автобусов. Одновременно боевики РВС взорвали
опору высоковольтной линии в поселке Какеса, пригороде столицы, и пытались
захватить сам поселок. В связи с этими событиями органы правопорядка
проводили в Боготе целую серию операций. Но для постороннего глаза эти
действия были незаметны. Так что движение выглядело так, как и должно было
быть в семь вечера в четверг: шумное и интенсивное, с нудными светофорами и
резкими торможениями, нередко доходившими до столкновений и грубых
перебранок. Но в молчании похитителей чувствовалось напряжение.
-- Сейчас мы вас где-нибудь высадим, -- сказал один из мужчин. -- Сразу
выходите из машины и медленно считайте до тридцати. Потом снимете ленту,
пойдете вперед, не оборачиваясь, и остановите первое попавшееся такси.
Беатрис почувствовала, что в руку ей сунули свернутую в трубочку
бумагу. "Это на такси, здесь пять тысяч", -- сказал мужчина. Пряча деньги в
карман брюк, Беатрис нащупала еще одну таблетку успокоительного и проглотила
ее. Спустя еще полчаса машина остановилась. Тот же голос посоветовал
напоследок:
-- Если проговоритесь прессе, что сидели вместе с Мариной Монтойя, мы
убьем донью Маруху.
Не снимая с Беатрис повязки, мужчины начали ее неловко высаживать. В
спешке они тянули в разные стороны, действовали несогласованно и ругались.
Наконец она почувствовала под ногами твердую почву.
-- Ну вот. Теперь хорошо.
Застыв на краю тротуара, Беатрис дождалась, пока мужчины вернулись в
автомобиль, который тут же сорвался с места. Только тогда она услышала, что
позади следовала вторая машина, рванувшая одновременно с первой. Беатрис не
стала считать. Вытянув руки вперед, она сделала два шага. Возникло ощущение,
что она стоит на проезжей части. Одним рывком Беатрис сорвала пластырь и
сразу узнала Нормандию: в этом районе она часто бывала у подруги,
продававшей ювелирные изделия. Ей стыдно было в такой одежде останавливать
такси. Из рядов освещенных окон Беатрис выбрала одно, которое почему-то
привлекло ее больше других. Сейчас она зайдет туда, попросит разрешения
позвонить домой и скажет, чтобы за ней приехали.
Пока Беатрис преодолевала свою нерешительность, прямо перед ней
остановилось желтое новенькое такси. Молодой, статный водитель спросил:
-- Такси?
Беатрис села в машину и только тогда подумала, что вряд ли случайно эта
машина так кстати оказалась в нужное время в нужном месте. И все же сама
мысль, что это последний оплот похитителей, а дальше свобода, вызывала у нее
давно забытое ощущение уверенности. Шофер спросил адрес, и Беатрис привычно
ответила шепотом. Она не поняла, почему таксист переспрашивает: только на
третий раз ей удалось назвать свой адрес нормальным голосом.
Ночь выдалась прохладной, на ясном небе блестели звезды. Водитель
перебросился с Беатрис несколькими незначительными фразами, продолжая
неотрывно рассматривать ее в зеркале заднего вида. Чем ближе подъезжали к
дому, тем более занудными и частыми казались Беатрис уличные светофоры. За
два квартала до дома она попросила водителя снизить скорость, чтобы не
врезаться в толпу предупрежденных похитителями репортеров. Но никого не
было. Узнав свой дом, Беатрис, удивилась, что не ощущает ожидаемого трепета.
На счетчике набежало семьсот песо. Сдачи с пятитысячной купюры у
водителя не было, Беатрис попросила его подождать и вошла в подъезд. Старый
привратник, вскрикнув, бросился обнимать ее. Долгие дни и страшные ночи в
плену Беатрис представляла себе это мгновение как землетрясение, которое
потребует гигантского физического и морального напряжения. В
действительности все оказалось не так: словно сквозь сон где-то глубоко и
медленно стучало ее сердце, приглушенное транквилизаторами. Беатрис
попросила привратника разобраться с таксистом и позвонила в дверь своей
квартиры.
Ей открыл младший сын Габриэль. Его крик услышал весь дом: "Ма-а-а-ма!"
Прибежавшая на крик пятнадцатилетняя Катарина повисла на шее матери. Но тут
же отпрянула.
-- Мама, что с твоим голосом?
Забавная деталь сгладила общее напряжение. Только через несколько дней,
приняв в доме целую толпу визитеров, Беатрис избавилась от въевшейся
привычки говорить шепотом.
Ее ждали с утра. Трижды звонили неизвестные, скорее всего похитители,
предупреждая об освобождении. Звонили бесчисленные журналисты, надеясь
узнать точное время. Сразу после полудня слухи подтвердил сам Альберто
Вильямисар, предупрежденный по телефону Гидо Паррой. Пресса замерла в
ожидании. Минуты за три до приезда Беатрис одна из журналисток сообщила
Габриэлю уверенным и бодрым голосом: "Не волнуйся, сегодня ее отпустят".
Габриэль уже вешал трубку, когда услышал звонок в дверь.
Доктор Герреро весь день караулил жену в квартире Вильямисара,
рассчитывая, что вместе с Беатрис освободят Маруху и обе приедут туда. К
семичасовому выпуску новостей он уже выпил три порции виски. Никто так и не
приехал, и доктор, подумав, что их в очередной раз обманули, вернулся домой.
Переодевшись в пижаму, он налил еще виски, забрался в постель и, поймав
"Радио-Ретро", приготовился уснуть под баюкающие ритмы болеро. Читать перед
сном он перестал давно -- как только началась эта голгофа. Уже в полудреме
доктор услышал крик Габриэля.
Выходя из спальни, он держался очень спокойно. Прожившие вместе
двадцать пять лет супруги обнялись без спешки и слез, как будто расстались
совсем недавно. За время разлуки оба так много передумали, что эта встреча
казалась им тысячу раз отрепетированной сценой из спектакля, способной
растрогать кого угодно, только не главных героев.
Оказавшись дома, Беатрис сразу вспомнила, что Маруха одна, в полной
неизвестности, сидит в этой жалкой комнатенке. Она позвонила Альберто
Вильямисару. Он снял трубку после первого же гудка, и Беатрис услышала такой
знакомый голос -- голос человека, готового ко всему.
-- Привет. Это я, Беатрис.
Беатрис поняла, что брат узнал ее еще до того, как она начала говорить.
В трубке послышался глубокий, яростный выдох, похожий на шипенье кота; затем
совершенно спокойный голос спросил:
-- Ты откуда?
-- Из дому, -- ответила Беатрис.
-- Отлично. Я буду через десять минут. Ни с кем пока не разговаривай.
Альберто приехал ровно через десять минут. Беатрис позвонила, когда он
уже собирался лечь спать. Кроме желания поскорее увидеть сестру и получить
наконец прямые сведения о похищенной жене, Вильямисара подгоняла
необходимость подготовить Беатрис к разговору с прессой и полицией. Его сын
Андрес, страстный любитель быстрой езды, доставил отца вовремя.
Первые страсти уже улеглись. Муж, дети, мать и две сестры Беатрис
сидели в зале и жадно слушали ее рассказ. Альберто она показалась
помолодевшей, несмотря на бледность: спортивный костюм, конский хвост и
туфли без каблука действительно делали ее похожей на школьницу. Беатрис чуть
не расплакалась, но Альберто остановил ее, стремясь поскорее расспросить о
Марухе. "Не волнуйся, у нее все хорошо. Там тяжело, но жить можно, и Маруха
-- человек отважный", -- успокоила его Беатрис. И тут же спросила о том, что
тревожило ее последние пятнадцать дней:
-- Ты знаешь телефон Марины?
Вильямисар решил, что лучше будет сказать правду.
-- Ее убили.
Потрясение от трагического известия смешалось в душе Беатрис с
запоздалым страхом. Знай она об этом два часа назад, вряд ли пережила бы
свое путешествие к свободе. Рыдала Беатрис долго, пока оставались силы.
Вильямисар тем временем принимал меры предосторожности: нельзя никого
пускать в квартиру раньше, чем они договорятся о публичной версии,
безопасной для остальных заложников.
Отдельные детали жизни в плену позволяли получить общее представление о
месте, где прятали Беатрис. Чтобы не рисковать жизнью Марухи, Беатрис должна
была рассказать журналистам, что обратная дорога заняла более трех часов и
что прятали ее в каком-то районе с умеренным климатом. На самом деле все
было не так: истинное время поездки, подъемы и спуски шоссе, громкая музыка,
звучавшая по выходным до самого утра, рокот самолетов, постоянная жара --
все говорило о том, что заложниц держали недалеко от городских кварталов. В
этих районах священников не так много -- четыре, ну пять. Достаточно их
допросить, чтобы установить, кого приглашали освящать дом.
Некоторые просчеты в организации охраны оставляли надежду на проведение
силовой операции с минимальным риском. Лучшее время -- шесть утра, сразу
после смены часовых, когда заступавшие на дежурство и не выспавшиеся ночью
охранники засыпали прямо на полу, не заботясь об оружии. Имелись важные
сведения и о планировке дома, -- например, о калитке во дворе, где часового
с оружием женщины видели всего несколько раз, а сторожевой пес громким лаем
скрывал свою полную продажность. Оставалось неясным, охраняется ли местность
вокруг дома, -- скорее всего, нет, если судить по беспорядку во внутренней
охране, -- но в любом случае, зная, где находится дом, это легко установить.
После трагедии с Дианой Турбай вера в успех силового освобождения сильно
пошатнулась, и все же Вильямисар рассматривал и этот вариант на случай, если
не будет другого выхода. Так или иначе, но эта информация была, кажется,
единственной, которой он не поделился с Рафаэлем Пардо.
Рассказывая о режиме охраны и планировке дома, Беатрис мучилась
угрызениями совести. Она обещала Марухе не сообщать брату ничего, что могло
бы подтолкнуть его к вооруженному нападению на дом. Скрепя сердце, Беатрис
нарушила обещание, видя, что Альберто, как и Маруха, убежден в
недопустимости силового решения. Тем более сейчас, когда ее освобождение
свидетельствовало о том, что несмотря на все трудности и препятствия, путь к
переговорам остается открытым. С этой мыслью посвежевшая и выспавшаяся
Беатрис устроила пресс-конференцию в доме брата, буквально заваленном
цветами. Журналисты и общественность услышали реальный рассказ об ужасах
плена, в котором не было ничего, что могло бы подтолкнуть желающих
действовать на свой страх и риск, угрожая жизни Марухи.
В следующую среду Алехандра решила на скорую руку организовать
телепередачу о приготовлениях к встрече Марухи, уверенная, что та уже знает
о новом указе. По мере продвижения переговоров в последние недели Вильямисар
сделал существенные перестановки в квартире, стремясь угодить жене. Там, где
хотела Маруха, установили книжные шкафы, заменили кое-какую мебель и
картины. На видное место поставили статуэтку лошади Танской династии,
которую Маруха привезла из Джакарты и считала своим талисманом. В последний
момент вспомнили, что она часто жаловалась на отсутствие коврика в ванной
комнате, и спешно его купили. Обновленная, сияющая квартира стала съемочной
площадкой для эксклюзивной телепередачи, из которой Маруха должна была еще
до своего возвращения узнать об изменениях в обстановке. Все прошло
прекрасно, но никто не знал, видела ли эту передачу Маруха.
Беатрис быстро восстанавливала силы. Одежду, в которой ее освободили,
она уложила в выданный в плену мешок и спрятала подальше: гнетущий запах
комнаты-камеры до сих пор еще будил Беатрис среди ночи. Муж всячески помогал
ей восстановить душевное равновесие. Единственным напоминанием о прошедшем
кошмаре был голос майордомо, дважды звонившего по телефону. В первый раз это
был отчаянный крик:
-- Лекарство! Лекарство!
Сразу узнав этот голос, Беатрис почувствовала, как кровь стынет в ее
жилах, но собралась с духом и переспросила тем же тоном:
-- Какое лекарство?! Какое лекарство?!
-- Лекарство для сеньоры, -- кричал майордомо.
В конце концов выяснилось, что требуется название лекарства, которое
принимает Маруха для улучшения работы желудка.
-- Вазотон, -- ответила Беатрис и тут же переспросила: -- Как дела?
-- У меня хорошо, большое спасибо, -- ответил майордомо.
-- Не у вас, -- уточнила Беатрис. -- Как Маруха?
-- А... не беспокойтесь, с ней все в порядке, -- заверил майордомо.
Беатрис молча повесила трубку и расплакалась, вспомнив условия плена --
жалкую еду, загаженный туалет, серые одинаковые дни -- и представив страх и
одиночество Марухи в душной комнате. Вскоре в спортивном разделе программы
телепередач появилось загадочное объявление: "Принимайте Басотон!".
Орфография была умышленно изменена, чтобы какая-нибудь фирма не заявила
протест против неуместной рекламы выпускаемого ей лекарства.
Второй звонок майордомо спустя несколько недель резко отличался от
первого. Беатрис не сразу узнала его умышленно искаженный голос, да и звучал
он явно наставительно.
-- Помните, о чем мы говорили! Вы не видели Марину. Не видели никого.
-- Не беспокойтесь, -- ответила Беатрис и повесила трубку.
Гидо Парра, опьяненный первыми успехами в переговорах, объявил
Вильямисару, что освобождение Марухи -- вопрос ближайших трех дней.
Вильямисар передал эту новость Марухе через газеты, радио и телевидение.
Кроме того, Алехандра, знавшая от Беатрис о режиме содержания заложниц и
убежденная, что ее телепрограммы доходят до адресата, взяла у Беатрис
получасовое интервью, в котором та рассказала все, что интересовало Маруху:
как проходило освобождение, как живут дети, что происходит дома и у друзей,
каковы надежды на освобождение.
С тех пор в подобных передачах сообщались все подробности: кто в чем
одет, какие покупки сделаны, кто приходил в гости. Сказанные кем-то в одной
из передач слова "Мануэль уже приготовил свиной окорок" для Марухи означали,
что заведенный ею порядок в доме остается незыблемым. Какими бы наивными ни
казались эти мелочи, они были призваны поддержать Маруху и показать ей, что
жизнь продолжается.
Однако время шло, а никаких признаков освобождения не было. Гидо Парра
путался в туманных объяснениях, похожих на детский лепет, не подходил к
телефону, а потом и вовсе исчез. Вильямисар призывал его к ответу, а Парра
ходил вокруг да около. По его словам, все осложнилось из-за усиленных
репрессий полиции в кварталах Медельина. Пока правительство не положит конец
этим варварским бесчинствам, трудно надеяться на чье-либо освобождение.
Вильямисар стоял на своем.
-- Это не входит в наш договор. Все сводилось к четко сформулированному
указу, и он есть. Теперь это долг чести, и нечего со мной играть.
-- Вы не представляете, как мне противно быть адвокатом этих типов, --
жаловался Парра. -- Никакие гонорары не радуют, когда приходится все время
изворачиваться, чтобы меня просто не убили. Что я могу, по-вашему, сделать?
-- Скажите прямо, к чему вы клоните? -- спросил Вильямисар.
-- К тому, что пока полиция не прекратит убивать и издеваться над
арестованными, Маруху ни за что не отпустят. Вот такие дела.
В слепой ярости Вильямисар разразился бранью в адрес Эскобара и наконец
сказал как отрезал:
-- Больше не попадайтесь мне на глаза. Если вас кто-то и убьет, то это
буду я.
И Гидо Парра исчез. Помимо резкой отповеди Вильямисара, ему пришлось
бежать и от гнева Эскобара, который, похоже, не простил ему превышения
полномочий на переговорах. Во всяком случае, Эрнандо Сантос почувствовал,
как сильно напуган Парра, когда тот позвонил ему и сообщил, что должен
передать письмо от Эскобара, содержание которого настолько ужасно, что он не
осмеливается даже прочесть.
-- Этот человек сошел с ума. Никто не может ему угодить, и мне остается
одно: затеряться в этом мире.
Понимая, что такое решение нарушит последний канал связи с Пабло
Эскобаром, Эрнандо Сантос попытался отговорить адвоката. Все было напрасно.
Напоследок Гидо Парра попросил достать ему визу в Венесуэлу и позаботиться о
том, чтобы его сын закончил учебу в Современной гимназии в Боготе и получил
степень бакалавра. По неподтвержденным слухам, адвокат укрылся в одном из
монастырей Венесуэлы, где в монашках жила его сестра. С той поры никто
ничего не слышал о нем вплоть до 16 апреля 1993 года, когда в Медельине его
и сына-бакалавра нашли мертвыми в багажнике автомобиля без номерных знаков.
Вильямисар долго переживал свое сокрушительное поражение. Больше всего
он жалел, что поверил Эскобару на слово. Казалось, что все пропало. Пока шли
переговоры, он, доктор Гурбай и Эрнандо Сантос были в курсе всего
происходящего, но теперь и они остались без всякой связи с Эскобаром. Все
трое продолжали встречаться почти ежедневно, и Альберто старался не
напоминать о неудачах, обсуждая только хорошие новости. Однако во время этих
долгих бесед Вильямисар поражался безразличию, которое проявлял
экс-президент после гибели дочери: он замкнулся в себе, отказывался от
каких-либо заявлений -- словно сошел на нет. Эрнандо Сантос, видевший в
посредничестве Гидо Парры единственную надежду на освобождение сына, тоже
впал в глубокую душевную депрессию.
После убийства Марины и особенно варварской истории с ее опознанием
возник неизбежный вопрос: что делать дальше? Возможности посредничества
Почетных граждан были исчерпаны, а новых активных посредников не нашлось.
Надеяться на чью-либо добрую волю или какие-то обходные пути не имело
смысла.
Трезво оценив ситуацию, Вильямисар признался Рафаэлю Пардо:
-- Представь себе, в каком я положении. Все эти годы Эскобар был злым
демоном для меня и моей семьи. Вначале он мне угрожал. Потом организовал
покушение, и я чудом уцелел. Он стал опять угрожать. Убил Галана. Похитил
мою жену и сестру, а теперь требует, чтобы я защитил его права.
Однако эти жалобы ничего не меняли по сути, потому что жребий был
брошен: единственный надежный путь к освобождению заложников вел в логово
самого льва. И Альберто решил бесповоротно: он сделает то единственное, что
еще остается, и сделает это не мешкая -- полетит в Медельин, найдет Пабло
Эскобара, где бы тот ни находился, и поговорит с ним напрямую.
Главной проблемой было отыскать Пабло Эскобара: в городе, где царило
насилие, это было нелегко. За первые два месяца 1991 года здесь погибли
тысяча двести человек -- по двадцать убийств в день. Почти все вооруженные
группировки перешли к самому жестокому в истории страны партизанскому
террору, и центром его стал Медельин. За несколько месяцев погибли четыреста
пятьдесят семь полицейских. Департамент госбезопасности ДАС сообщал, что на
службе у Эскобара в окрестных селениях состоят две тысячи человек, среди
которых много подростков, живущих охотой на полицейских. За убитого офицера
они получали полтора миллиона, за раненого -- восемьсот тысяч. Шестнадцатого
февраля сразу три унтер-офицера и восемь рядовых полицейских были убиты в
результате взрыва автомобиля со ста пятьюдесятью килограммами динамита,
оставленного на площади Быков в Медельине. Пострадавшие при взрыве
гражданские лица -- девять погибших и сто сорок три раненых -- не имели
никакого отношения к военным действиям.
Противостоять наркомафии было поручено Элитному корпусу, который Пабло
Эскобар объявил воплощением зла. Корпус создал в 1989 году президент
Вирхилио Барко, уставший от безуспешных попыток добиться точного выполнения
приказов в столь крупных организациях, как армия и полиция. Формирование его
поручили Национальной полиции, стараясь уберечь армию от пагубного влияния
наркотиков и чрезмерной воинственности. Первоначально в состав корпуса
входили всего триста человек и отдельное вертолетное звено. Все полицейские
прошли специальную подготовку в САС -- специальных парашютных частях
британского правительства.
Новый корпус начал действовать в районе среднего течения реки
Магдалена, в самом центре страны. Это был период наивысшей активности
военизированных отрядов землевладельцев, сформированных для защиты от
партизан. Позднее из состава корпуса выделилось особое подразделение
спецназа для боевых действий в городских районах, которое обосновалось в
Сомнения вызвали туфли без каблука, которые хранились под кроватью: они были
влажными и совсем не подходили к спортивной одежде. Дамарис предложила свои
тапочки, в которых делала зарядку. Они подходили Беатрис по размеру, но
выглядели такими убогими, что Беатрис стала уверять, что они ей жмут, и с
благодарностью отказалась. В конце концов она надела свои туфли и завязала
резинкой конский хвост. "Прямо школьница", -- покачала головой Маруха.
В отличие от Марины на Беатрис не стали надевать маску, а чтобы она не
запомнила дорогу и лица сопровождавших, ей решили заклеить глаза липкой
лентой. Испугавшись, что, снимая лепту, могут вырвать брови и ресницы,
Беатрис запротестовала: "Постойте, я помогу вам". Она положила на каждый
глаз по куску ваты, которую затем приклеили лентой.
Прощание было недолгим и обошлось без слез. Беатрис, правда, едва не
расплакалась, но Маруха держалась подчеркнуто холодно, чтобы предупредить
сентименты. "Передай Альберто, -- сказала она, -- пусть не волнуется, я
очень люблю его и детей". Они поцеловались -- один раз. Обе были в смятении,
Беатрис потому, что в последний момент ей опять пришла в голову ужасная
мысль: им гораздо проще ее убить, чем выпускать на свободу. Маруха тоже
боялась за жизнь Беатрис, но ее еще и пугала перспектива остаться одной с
четырьмя охранниками. Единственное, что даже не приходило Марухе в голову,
-- это то, что ее вполне могут уничтожить сразу после освобождения Беатрис.
Дверь закрылась. Все было, как тогда, с Мариной. Маруха стояла столбом
перед дверью, не зная что делать. Послышался шум мотора, он все слабел, пока
не растаял в ночи. Только тогда они были с Беатрис вдвоем, а теперь Маруху
охватило бездонное одиночество. И обещанные телевизор с приемником так и не
принесли, сообразила она. Как же узнать, чем все закончилось?
Майордомо уехал вместе с Беатрис, но Дамарис пообещала кому-то
позвонить, чтобы телевизор и радио вернули до выпуска новостей в
полдесятого. Звонила она или нет -- неизвестно; во всяком случае, никто
ничего не вернул. Маруха начала упрашивать охранников разрешить ей
посмотреть домашний телевизор, но на такое серьезное нарушение распорядка
они не решились. Часа через два Дамарис радостно сообщила, что Беатрис
благополучно добралась до дому, ничего лишнего не говорила и вообще вела
себя так, чтобы никому не навредить. Встречала ее вся семья, и, разумеется,
Альберто тоже там был. Столько народу набилось -- в доме яблоку негде было
упасть.
Маруху терзали подозрения. Вспоминая о Марине, она понимала, что не
может верить словам Дамарис. Попросила, чтобы принесли приемник хоть на
выпуск новостей, даже набросилась на охранников чуть не с кулаками, уже не
думая о последствиях. Ничего серьезного, однако, не произошло: охранники
видели, что начальство относилось к Марухе с уважением, поэтому только
успокаивали ее обещаниями напомнить кому следует о радиоприемнике. Чуть
позже заглянул майордомо и заверил Маруху, что Беатрис целую и невредимую
оставили в безопасном месте и что вся страна уже слышала об этом и видела ее
в окружении родственников. Но Маруха продолжала требовать радио, чтобы самой
услышать голос Беатрис. Майордомо пообещал, но опять-таки ничего не принес.
В полночь измученная ожиданием и злостью Маруха сдалась: выпила две таблетки
снотворного и проспала до восьми утра.
Охранники говорили правду. Через двор Беатрис вывели к гаражу. Тут ее
заставили лечь на дно автомобиля -- скорее всего, джипа, поскольку ей даже
помогали найти ногой ступеньку. Сначала везли по каким-то ухабам. Затем
машина заскользила по асфальтированной дороге, и тут один из сопровождавших
неожиданно начал ей угрожать. Он был не из тех начальников, которые
приходили в дом. По голосу Беатрис поняла, что этот человек сильно
нервничает: "Вас встретит толпа журналистов. Ведите себя осторожно. Одно
лишнее слово может стоить жизни вашей свояченице. Запомните: мы с вами
никогда не встречались и не разговаривали, а везли вас больше двух часов".
Это предупреждение он повторил несколько раз -- без всякой надобности,
видимо, ради собственного спокойствия. Беатрис слушала молча. Ее
сопровождали трое мужчин, но Беатрис узнала только голос майордомо, который,
впрочем, больше молчал. Ее била дрожь: уверенности в благополучном исходе
все еще не было.
-- Хочу попросить об одном одолжении, -- наудачу сказала Беатрис как
можно спокойнее. -- У Марухи проблемы с желудком, мы хотели бы передать для
нее лекарство. Вы не могли бы его доставить?
-- Сделаем, -- ответил незнакомый голос. -- Можете не беспокоиться.
-- Огромное спасибо. Я сделаю все, как вы говорите, и никому не хочу
создавать проблем.
Некоторое время ехали молча, слушая шум обгонявших легковушек и тяжелых
грузовиков, отрывки музыки и громкие голоса. Мужчины продолжали
разговаривать между собой шепотом. Наконец один из них сказал:
-- Здесь полно патрулей. Если нас остановят, скажем, что вы -- моя жена
и мы везем вас в больницу. С вашей бледностью это сойдет за правду.
Эти слова немного успокоили пленницу, и она даже съязвила:
-- С заклеенными глазами?
-- Вам сделали операцию. Я посажу вас рядом и обниму за плечи.
Беспокойство похитителей было не напрасным. Как раз в это время от
взрывов зажигательных бомб, заложенных городскими отрядами повстанцев, в
Боготе горели семь рейсовых автобусов. Одновременно боевики РВС взорвали
опору высоковольтной линии в поселке Какеса, пригороде столицы, и пытались
захватить сам поселок. В связи с этими событиями органы правопорядка
проводили в Боготе целую серию операций. Но для постороннего глаза эти
действия были незаметны. Так что движение выглядело так, как и должно было
быть в семь вечера в четверг: шумное и интенсивное, с нудными светофорами и
резкими торможениями, нередко доходившими до столкновений и грубых
перебранок. Но в молчании похитителей чувствовалось напряжение.
-- Сейчас мы вас где-нибудь высадим, -- сказал один из мужчин. -- Сразу
выходите из машины и медленно считайте до тридцати. Потом снимете ленту,
пойдете вперед, не оборачиваясь, и остановите первое попавшееся такси.
Беатрис почувствовала, что в руку ей сунули свернутую в трубочку
бумагу. "Это на такси, здесь пять тысяч", -- сказал мужчина. Пряча деньги в
карман брюк, Беатрис нащупала еще одну таблетку успокоительного и проглотила
ее. Спустя еще полчаса машина остановилась. Тот же голос посоветовал
напоследок:
-- Если проговоритесь прессе, что сидели вместе с Мариной Монтойя, мы
убьем донью Маруху.
Не снимая с Беатрис повязки, мужчины начали ее неловко высаживать. В
спешке они тянули в разные стороны, действовали несогласованно и ругались.
Наконец она почувствовала под ногами твердую почву.
-- Ну вот. Теперь хорошо.
Застыв на краю тротуара, Беатрис дождалась, пока мужчины вернулись в
автомобиль, который тут же сорвался с места. Только тогда она услышала, что
позади следовала вторая машина, рванувшая одновременно с первой. Беатрис не
стала считать. Вытянув руки вперед, она сделала два шага. Возникло ощущение,
что она стоит на проезжей части. Одним рывком Беатрис сорвала пластырь и
сразу узнала Нормандию: в этом районе она часто бывала у подруги,
продававшей ювелирные изделия. Ей стыдно было в такой одежде останавливать
такси. Из рядов освещенных окон Беатрис выбрала одно, которое почему-то
привлекло ее больше других. Сейчас она зайдет туда, попросит разрешения
позвонить домой и скажет, чтобы за ней приехали.
Пока Беатрис преодолевала свою нерешительность, прямо перед ней
остановилось желтое новенькое такси. Молодой, статный водитель спросил:
-- Такси?
Беатрис села в машину и только тогда подумала, что вряд ли случайно эта
машина так кстати оказалась в нужное время в нужном месте. И все же сама
мысль, что это последний оплот похитителей, а дальше свобода, вызывала у нее
давно забытое ощущение уверенности. Шофер спросил адрес, и Беатрис привычно
ответила шепотом. Она не поняла, почему таксист переспрашивает: только на
третий раз ей удалось назвать свой адрес нормальным голосом.
Ночь выдалась прохладной, на ясном небе блестели звезды. Водитель
перебросился с Беатрис несколькими незначительными фразами, продолжая
неотрывно рассматривать ее в зеркале заднего вида. Чем ближе подъезжали к
дому, тем более занудными и частыми казались Беатрис уличные светофоры. За
два квартала до дома она попросила водителя снизить скорость, чтобы не
врезаться в толпу предупрежденных похитителями репортеров. Но никого не
было. Узнав свой дом, Беатрис, удивилась, что не ощущает ожидаемого трепета.
На счетчике набежало семьсот песо. Сдачи с пятитысячной купюры у
водителя не было, Беатрис попросила его подождать и вошла в подъезд. Старый
привратник, вскрикнув, бросился обнимать ее. Долгие дни и страшные ночи в
плену Беатрис представляла себе это мгновение как землетрясение, которое
потребует гигантского физического и морального напряжения. В
действительности все оказалось не так: словно сквозь сон где-то глубоко и
медленно стучало ее сердце, приглушенное транквилизаторами. Беатрис
попросила привратника разобраться с таксистом и позвонила в дверь своей
квартиры.
Ей открыл младший сын Габриэль. Его крик услышал весь дом: "Ма-а-а-ма!"
Прибежавшая на крик пятнадцатилетняя Катарина повисла на шее матери. Но тут
же отпрянула.
-- Мама, что с твоим голосом?
Забавная деталь сгладила общее напряжение. Только через несколько дней,
приняв в доме целую толпу визитеров, Беатрис избавилась от въевшейся
привычки говорить шепотом.
Ее ждали с утра. Трижды звонили неизвестные, скорее всего похитители,
предупреждая об освобождении. Звонили бесчисленные журналисты, надеясь
узнать точное время. Сразу после полудня слухи подтвердил сам Альберто
Вильямисар, предупрежденный по телефону Гидо Паррой. Пресса замерла в
ожидании. Минуты за три до приезда Беатрис одна из журналисток сообщила
Габриэлю уверенным и бодрым голосом: "Не волнуйся, сегодня ее отпустят".
Габриэль уже вешал трубку, когда услышал звонок в дверь.
Доктор Герреро весь день караулил жену в квартире Вильямисара,
рассчитывая, что вместе с Беатрис освободят Маруху и обе приедут туда. К
семичасовому выпуску новостей он уже выпил три порции виски. Никто так и не
приехал, и доктор, подумав, что их в очередной раз обманули, вернулся домой.
Переодевшись в пижаму, он налил еще виски, забрался в постель и, поймав
"Радио-Ретро", приготовился уснуть под баюкающие ритмы болеро. Читать перед
сном он перестал давно -- как только началась эта голгофа. Уже в полудреме
доктор услышал крик Габриэля.
Выходя из спальни, он держался очень спокойно. Прожившие вместе
двадцать пять лет супруги обнялись без спешки и слез, как будто расстались
совсем недавно. За время разлуки оба так много передумали, что эта встреча
казалась им тысячу раз отрепетированной сценой из спектакля, способной
растрогать кого угодно, только не главных героев.
Оказавшись дома, Беатрис сразу вспомнила, что Маруха одна, в полной
неизвестности, сидит в этой жалкой комнатенке. Она позвонила Альберто
Вильямисару. Он снял трубку после первого же гудка, и Беатрис услышала такой
знакомый голос -- голос человека, готового ко всему.
-- Привет. Это я, Беатрис.
Беатрис поняла, что брат узнал ее еще до того, как она начала говорить.
В трубке послышался глубокий, яростный выдох, похожий на шипенье кота; затем
совершенно спокойный голос спросил:
-- Ты откуда?
-- Из дому, -- ответила Беатрис.
-- Отлично. Я буду через десять минут. Ни с кем пока не разговаривай.
Альберто приехал ровно через десять минут. Беатрис позвонила, когда он
уже собирался лечь спать. Кроме желания поскорее увидеть сестру и получить
наконец прямые сведения о похищенной жене, Вильямисара подгоняла
необходимость подготовить Беатрис к разговору с прессой и полицией. Его сын
Андрес, страстный любитель быстрой езды, доставил отца вовремя.
Первые страсти уже улеглись. Муж, дети, мать и две сестры Беатрис
сидели в зале и жадно слушали ее рассказ. Альберто она показалась
помолодевшей, несмотря на бледность: спортивный костюм, конский хвост и
туфли без каблука действительно делали ее похожей на школьницу. Беатрис чуть
не расплакалась, но Альберто остановил ее, стремясь поскорее расспросить о
Марухе. "Не волнуйся, у нее все хорошо. Там тяжело, но жить можно, и Маруха
-- человек отважный", -- успокоила его Беатрис. И тут же спросила о том, что
тревожило ее последние пятнадцать дней:
-- Ты знаешь телефон Марины?
Вильямисар решил, что лучше будет сказать правду.
-- Ее убили.
Потрясение от трагического известия смешалось в душе Беатрис с
запоздалым страхом. Знай она об этом два часа назад, вряд ли пережила бы
свое путешествие к свободе. Рыдала Беатрис долго, пока оставались силы.
Вильямисар тем временем принимал меры предосторожности: нельзя никого
пускать в квартиру раньше, чем они договорятся о публичной версии,
безопасной для остальных заложников.
Отдельные детали жизни в плену позволяли получить общее представление о
месте, где прятали Беатрис. Чтобы не рисковать жизнью Марухи, Беатрис должна
была рассказать журналистам, что обратная дорога заняла более трех часов и
что прятали ее в каком-то районе с умеренным климатом. На самом деле все
было не так: истинное время поездки, подъемы и спуски шоссе, громкая музыка,
звучавшая по выходным до самого утра, рокот самолетов, постоянная жара --
все говорило о том, что заложниц держали недалеко от городских кварталов. В
этих районах священников не так много -- четыре, ну пять. Достаточно их
допросить, чтобы установить, кого приглашали освящать дом.
Некоторые просчеты в организации охраны оставляли надежду на проведение
силовой операции с минимальным риском. Лучшее время -- шесть утра, сразу
после смены часовых, когда заступавшие на дежурство и не выспавшиеся ночью
охранники засыпали прямо на полу, не заботясь об оружии. Имелись важные
сведения и о планировке дома, -- например, о калитке во дворе, где часового
с оружием женщины видели всего несколько раз, а сторожевой пес громким лаем
скрывал свою полную продажность. Оставалось неясным, охраняется ли местность
вокруг дома, -- скорее всего, нет, если судить по беспорядку во внутренней
охране, -- но в любом случае, зная, где находится дом, это легко установить.
После трагедии с Дианой Турбай вера в успех силового освобождения сильно
пошатнулась, и все же Вильямисар рассматривал и этот вариант на случай, если
не будет другого выхода. Так или иначе, но эта информация была, кажется,
единственной, которой он не поделился с Рафаэлем Пардо.
Рассказывая о режиме охраны и планировке дома, Беатрис мучилась
угрызениями совести. Она обещала Марухе не сообщать брату ничего, что могло
бы подтолкнуть его к вооруженному нападению на дом. Скрепя сердце, Беатрис
нарушила обещание, видя, что Альберто, как и Маруха, убежден в
недопустимости силового решения. Тем более сейчас, когда ее освобождение
свидетельствовало о том, что несмотря на все трудности и препятствия, путь к
переговорам остается открытым. С этой мыслью посвежевшая и выспавшаяся
Беатрис устроила пресс-конференцию в доме брата, буквально заваленном
цветами. Журналисты и общественность услышали реальный рассказ об ужасах
плена, в котором не было ничего, что могло бы подтолкнуть желающих
действовать на свой страх и риск, угрожая жизни Марухи.
В следующую среду Алехандра решила на скорую руку организовать
телепередачу о приготовлениях к встрече Марухи, уверенная, что та уже знает
о новом указе. По мере продвижения переговоров в последние недели Вильямисар
сделал существенные перестановки в квартире, стремясь угодить жене. Там, где
хотела Маруха, установили книжные шкафы, заменили кое-какую мебель и
картины. На видное место поставили статуэтку лошади Танской династии,
которую Маруха привезла из Джакарты и считала своим талисманом. В последний
момент вспомнили, что она часто жаловалась на отсутствие коврика в ванной
комнате, и спешно его купили. Обновленная, сияющая квартира стала съемочной
площадкой для эксклюзивной телепередачи, из которой Маруха должна была еще
до своего возвращения узнать об изменениях в обстановке. Все прошло
прекрасно, но никто не знал, видела ли эту передачу Маруха.
Беатрис быстро восстанавливала силы. Одежду, в которой ее освободили,
она уложила в выданный в плену мешок и спрятала подальше: гнетущий запах
комнаты-камеры до сих пор еще будил Беатрис среди ночи. Муж всячески помогал
ей восстановить душевное равновесие. Единственным напоминанием о прошедшем
кошмаре был голос майордомо, дважды звонившего по телефону. В первый раз это
был отчаянный крик:
-- Лекарство! Лекарство!
Сразу узнав этот голос, Беатрис почувствовала, как кровь стынет в ее
жилах, но собралась с духом и переспросила тем же тоном:
-- Какое лекарство?! Какое лекарство?!
-- Лекарство для сеньоры, -- кричал майордомо.
В конце концов выяснилось, что требуется название лекарства, которое
принимает Маруха для улучшения работы желудка.
-- Вазотон, -- ответила Беатрис и тут же переспросила: -- Как дела?
-- У меня хорошо, большое спасибо, -- ответил майордомо.
-- Не у вас, -- уточнила Беатрис. -- Как Маруха?
-- А... не беспокойтесь, с ней все в порядке, -- заверил майордомо.
Беатрис молча повесила трубку и расплакалась, вспомнив условия плена --
жалкую еду, загаженный туалет, серые одинаковые дни -- и представив страх и
одиночество Марухи в душной комнате. Вскоре в спортивном разделе программы
телепередач появилось загадочное объявление: "Принимайте Басотон!".
Орфография была умышленно изменена, чтобы какая-нибудь фирма не заявила
протест против неуместной рекламы выпускаемого ей лекарства.
Второй звонок майордомо спустя несколько недель резко отличался от
первого. Беатрис не сразу узнала его умышленно искаженный голос, да и звучал
он явно наставительно.
-- Помните, о чем мы говорили! Вы не видели Марину. Не видели никого.
-- Не беспокойтесь, -- ответила Беатрис и повесила трубку.
Гидо Парра, опьяненный первыми успехами в переговорах, объявил
Вильямисару, что освобождение Марухи -- вопрос ближайших трех дней.
Вильямисар передал эту новость Марухе через газеты, радио и телевидение.
Кроме того, Алехандра, знавшая от Беатрис о режиме содержания заложниц и
убежденная, что ее телепрограммы доходят до адресата, взяла у Беатрис
получасовое интервью, в котором та рассказала все, что интересовало Маруху:
как проходило освобождение, как живут дети, что происходит дома и у друзей,
каковы надежды на освобождение.
С тех пор в подобных передачах сообщались все подробности: кто в чем
одет, какие покупки сделаны, кто приходил в гости. Сказанные кем-то в одной
из передач слова "Мануэль уже приготовил свиной окорок" для Марухи означали,
что заведенный ею порядок в доме остается незыблемым. Какими бы наивными ни
казались эти мелочи, они были призваны поддержать Маруху и показать ей, что
жизнь продолжается.
Однако время шло, а никаких признаков освобождения не было. Гидо Парра
путался в туманных объяснениях, похожих на детский лепет, не подходил к
телефону, а потом и вовсе исчез. Вильямисар призывал его к ответу, а Парра
ходил вокруг да около. По его словам, все осложнилось из-за усиленных
репрессий полиции в кварталах Медельина. Пока правительство не положит конец
этим варварским бесчинствам, трудно надеяться на чье-либо освобождение.
Вильямисар стоял на своем.
-- Это не входит в наш договор. Все сводилось к четко сформулированному
указу, и он есть. Теперь это долг чести, и нечего со мной играть.
-- Вы не представляете, как мне противно быть адвокатом этих типов, --
жаловался Парра. -- Никакие гонорары не радуют, когда приходится все время
изворачиваться, чтобы меня просто не убили. Что я могу, по-вашему, сделать?
-- Скажите прямо, к чему вы клоните? -- спросил Вильямисар.
-- К тому, что пока полиция не прекратит убивать и издеваться над
арестованными, Маруху ни за что не отпустят. Вот такие дела.
В слепой ярости Вильямисар разразился бранью в адрес Эскобара и наконец
сказал как отрезал:
-- Больше не попадайтесь мне на глаза. Если вас кто-то и убьет, то это
буду я.
И Гидо Парра исчез. Помимо резкой отповеди Вильямисара, ему пришлось
бежать и от гнева Эскобара, который, похоже, не простил ему превышения
полномочий на переговорах. Во всяком случае, Эрнандо Сантос почувствовал,
как сильно напуган Парра, когда тот позвонил ему и сообщил, что должен
передать письмо от Эскобара, содержание которого настолько ужасно, что он не
осмеливается даже прочесть.
-- Этот человек сошел с ума. Никто не может ему угодить, и мне остается
одно: затеряться в этом мире.
Понимая, что такое решение нарушит последний канал связи с Пабло
Эскобаром, Эрнандо Сантос попытался отговорить адвоката. Все было напрасно.
Напоследок Гидо Парра попросил достать ему визу в Венесуэлу и позаботиться о
том, чтобы его сын закончил учебу в Современной гимназии в Боготе и получил
степень бакалавра. По неподтвержденным слухам, адвокат укрылся в одном из
монастырей Венесуэлы, где в монашках жила его сестра. С той поры никто
ничего не слышал о нем вплоть до 16 апреля 1993 года, когда в Медельине его
и сына-бакалавра нашли мертвыми в багажнике автомобиля без номерных знаков.
Вильямисар долго переживал свое сокрушительное поражение. Больше всего
он жалел, что поверил Эскобару на слово. Казалось, что все пропало. Пока шли
переговоры, он, доктор Гурбай и Эрнандо Сантос были в курсе всего
происходящего, но теперь и они остались без всякой связи с Эскобаром. Все
трое продолжали встречаться почти ежедневно, и Альберто старался не
напоминать о неудачах, обсуждая только хорошие новости. Однако во время этих
долгих бесед Вильямисар поражался безразличию, которое проявлял
экс-президент после гибели дочери: он замкнулся в себе, отказывался от
каких-либо заявлений -- словно сошел на нет. Эрнандо Сантос, видевший в
посредничестве Гидо Парры единственную надежду на освобождение сына, тоже
впал в глубокую душевную депрессию.
После убийства Марины и особенно варварской истории с ее опознанием
возник неизбежный вопрос: что делать дальше? Возможности посредничества
Почетных граждан были исчерпаны, а новых активных посредников не нашлось.
Надеяться на чью-либо добрую волю или какие-то обходные пути не имело
смысла.
Трезво оценив ситуацию, Вильямисар признался Рафаэлю Пардо:
-- Представь себе, в каком я положении. Все эти годы Эскобар был злым
демоном для меня и моей семьи. Вначале он мне угрожал. Потом организовал
покушение, и я чудом уцелел. Он стал опять угрожать. Убил Галана. Похитил
мою жену и сестру, а теперь требует, чтобы я защитил его права.
Однако эти жалобы ничего не меняли по сути, потому что жребий был
брошен: единственный надежный путь к освобождению заложников вел в логово
самого льва. И Альберто решил бесповоротно: он сделает то единственное, что
еще остается, и сделает это не мешкая -- полетит в Медельин, найдет Пабло
Эскобара, где бы тот ни находился, и поговорит с ним напрямую.
Главной проблемой было отыскать Пабло Эскобара: в городе, где царило
насилие, это было нелегко. За первые два месяца 1991 года здесь погибли
тысяча двести человек -- по двадцать убийств в день. Почти все вооруженные
группировки перешли к самому жестокому в истории страны партизанскому
террору, и центром его стал Медельин. За несколько месяцев погибли четыреста
пятьдесят семь полицейских. Департамент госбезопасности ДАС сообщал, что на
службе у Эскобара в окрестных селениях состоят две тысячи человек, среди
которых много подростков, живущих охотой на полицейских. За убитого офицера
они получали полтора миллиона, за раненого -- восемьсот тысяч. Шестнадцатого
февраля сразу три унтер-офицера и восемь рядовых полицейских были убиты в
результате взрыва автомобиля со ста пятьюдесятью килограммами динамита,
оставленного на площади Быков в Медельине. Пострадавшие при взрыве
гражданские лица -- девять погибших и сто сорок три раненых -- не имели
никакого отношения к военным действиям.
Противостоять наркомафии было поручено Элитному корпусу, который Пабло
Эскобар объявил воплощением зла. Корпус создал в 1989 году президент
Вирхилио Барко, уставший от безуспешных попыток добиться точного выполнения
приказов в столь крупных организациях, как армия и полиция. Формирование его
поручили Национальной полиции, стараясь уберечь армию от пагубного влияния
наркотиков и чрезмерной воинственности. Первоначально в состав корпуса
входили всего триста человек и отдельное вертолетное звено. Все полицейские
прошли специальную подготовку в САС -- специальных парашютных частях
британского правительства.
Новый корпус начал действовать в районе среднего течения реки
Магдалена, в самом центре страны. Это был период наивысшей активности
военизированных отрядов землевладельцев, сформированных для защиты от
партизан. Позднее из состава корпуса выделилось особое подразделение
спецназа для боевых действий в городских районах, которое обосновалось в