беспокойного сна Нидия села за обеденный стол и начала писать обо всем, что
накопилось в душе. Целое утро она торопливо заносила на бумагу ускользавшие
мысли и плакала, рвала черновики и снова плакала, переписывала все набело и
вновь обливалась слезами.
Вопреки ее ожиданиям, мысли ложились на бумагу четко и уверенно. "Я не
пишу Вам открытое письмо, -- говорилось в начале. -- Хочу лишь довести до
сведения президента моей страны, которого уважаю, свои скромные размышления,
вполне объяснимые тревоги и мольбу". Несмотря на неоднократные обещания
президента не предпринимать попыток силового освобождения Дианы, Нидия
решила еще раз письменно повторить свою просьбу: "Знает вся страна и
понимаете Вы сами, что, прочесывая местность, полиция может наткнуться на
заложников, и произойдет ужасная трагедия". Убежденная, что только препоны,
возникшие вследствие второго указа, мешают Подлежащим Экстрадиции продолжить
освобождение заложников, начатое накануне Рождества, Нидия привлекла
внимание президента к новой реальной угрозе: если правительство само не
примет меры для ликвидации этих преград, заложники рискуют оставаться в
плену вплоть до решения вопроса в Конституционной Ассамблее. "В этом случае
обстановка страха и тревоги, в которой живем не только мы, родственники, но
и все общество, продлится еще несколько бесконечных месяцев", -- писала
Нидия. Письмо заканчивалось тонким реверансом: "Мои убеждения и уважение,
которое я питаю к Вам как к первому руководителю нации, не позволяют мне
навязывать свое мнение, но считаю необходимым просить, чтобы, защищая
несколько невинных жизней, Вы не оставили без внимания фактор времени".
Окончательный текст письма, переписанный набело разборчивым почерком,
уместился на двух с четвертью листах обычного формата. Чтобы узнать, как
отправить письмо, Нидия связалась с личной канцелярией президента.
В то же утро произошел новый виток трагедии: стало известно о гибели
главарей банды братьев Приско -- Давида Рикардо и Армандо Альберто, --
обвиняемых в убийстве семи политических лидеров за последние годы и
организации ряда похищений, в том числе, Дианы Турбай с коллегами. У одного
из убитых нашли документы на имя Франсиско Муньоса Серны, но Асусена
Льевано, увидев фотографию убитого в газете, узнала в нем Дона Пачо, который
опекал ее и Диану в плену. Все понимали, что в такой сложный момент смерть
братьев Приско является для Эскобара невосполнимой утратой и ответные
действия не заставят себя долго ждать.
В крайне жесткой форме Подлежащие Экстрадиции заявили, что Давид
Рикардо убит не в бою, а застрелен полицией на глазах у малолетних детей и
беременной жены. Его брат Армандо тоже погиб не в бою, как утверждает
полиция, а убит в одном из сельских домов в районе Рио-негро, где он жил,
парализованный в результате ранения, В заявлении говорилось, что в выпуске
местных теленовостей отчетливо показано его инвалидное кресло на колесах.
Как раз об этом заявлении от 25 января и говорил охранник Пачо Сантосу.
В нем сообщалось, что с интервалом в восемь дней двое заложников будут
расстреляны и что первый приказ уже отдан в отношении Марины Монтойя.
Известие ошеломило всех, ибо считалось, что Марина погибла еще в сентябре,
сразу после похищения.
"Именно это я и имела в виду, когда говорила президенту о мешках с
трупами, -- вспоминала Нидия те трагические дни. -- И дело не в том, что я
человек импульсивный, вспыльчивый и нуждаюсь в помощи психиатра. Убивать
собирались мою дочь, и я должна была расшевелить тех, кто мог этому
помешать".
Альберто Вильямисара охватило смятение. "Это самый страшный день в моей
жизни", -- признался он тогда, не сомневаясь, что репрессий против
заложников долго ждать не придется. Кто будет следующим: Диана? Пачо?
Мару-ха? Беатрис? Ричард? Такую лотерею смерти он и представить себе не мог.
В бешенстве Альберто позвонил президенту Гавирии:
-- Остановите полицейские операции!
-- Нет, Альберто, -- в голосе президента сквозило ледяное спокойствие.
-- Меня избирали не для этого.
Смущенный собственным порывом, Вильямисар повесил трубку. "Что же
теперь делать?" -- спрашивал он себя. Недолго думая, он попросил помощи у
экс-президентов Альфонсо Лопеса Мичельсена и Мисаэля Пастраны, а также у
Дарио Кастрильоны, епископа Перейры. Все трое публично осуждали методы,
используемые Подлежащими Экстрадиции, и требовали сохранить заложникам
жизнь. Лопес Мичельсен по "Радио Кадена Насьональ" обратился к правительству
и Эскобару с призывом остановить войну и найти политическое решение.
Но трагедия уже произошла. На рассвете 21 января Диана сделала
последнюю запись в дневнике. "Прошло почти пять месяцев, и только мы знаем,
что это такое, -- писала она. -- Не хочется терять веру и надежду вернуться
домой живой и невредимой".
Теперь она была не одна. После освобождения Асусены и Орландо Диана
попросила, чтобы ее поместили рядом с Ричардом, и после Рождества эту
просьбу удовлетворили. Оба были в восторге. Они разговаривали обо всем на
свете, до утра слушали радио, привыкнув засыпать днем и бодрствовать по
ночам. О гибели братьев Приско оба узнали из разговора между двумя
охранниками. Один из охранников плакал. Второй считал, что всему пришел
конец и спрашивал, имея в виду, конечно, пленников: "Что же теперь делать с
"товаром"? Тот, кто плакал, ответил не раздумывая:
-- Мы их прикончим.
После завтрака Диана с Ричардом не сомкнули глаз. Несколько дней назад
им объявили, что в очередной раз перевезут на новое место, но они не придали
этому значения. За неполный месяц, проведенный вдвоем, их уже дважды
переселяли в соседние усадьбы, спасая от реальной или мнимой угрозы
нападения полиции. 25 января около одиннадцати часов утра, когда заложники
сидели в комнате Дианы и шепотом обсуждали диалог охранников, со стороны
Медельина послышался рокот вертолета.
Спецслужбы полиции в последнее время получали несколько анонимных
звонков о передвижении вооруженных людей по маршруту Сабанета -- Копакабана,
прежде всего в районе поместий Альто-де-ла Крус, Вилья-дель-Росарио и
Ла-Бола. Вероятно, Диану и Ричарда планировали спрятать в более безопасной
усадьбе Альто-де-ла-Крус, расположенной на вершине крутого лесистого склона,
откуда хорошо просматривалась вся долина до самого Медельина. Телефонные
доносы и сведения, полученные полицией из других источников, стали поводом
для операции по прочесыванию этой местности. В крупной военной акции
участвовали два капитана, девять младших офицеров, семь унтер-офицеров и
девяносто девять рядовых полицейских; действовали они на земле и в воздухе
при поддержке четырех вертолетов, оснащенных крупнокалиберными пулеметами.
Впрочем, на вертолеты боевики не обращали никакого внимания: они часто
летали над головой, но ничего серьезного не происходило. На этот раз один из
охранников случайно выглянул за дверь и испуганно вскрикнул:
-- На нас идет "закон"!
Момент для атаки полиция выбрала весьма благоприятный: четверо дежурных
охранников не относились к числу самых решительных и слишком испугались,
чтобы защищаться, а Диана с Ричардом умышленно тянули время. Диана почистила
зубы, надела выстиранную накануне белую блузку, кроссовки и синие джинсы, в
которых ее похитили и которые теперь болтались на ней -- так она похудела.
Ричард тоже сменил рубашку и собрал операторское оборудование, возвращенное
ему накануне. Грохочущие вертолеты то облетали дом и удалялись в долину, то
возвращались, почти касаясь верхушек деревьев, отчего охранники совсем
потеряли голову. Они начали орать и выталкивать заложников из дома.
Пленникам надели белые шляпы, чтобы сверху их приняли за местных крестьян.
На плечи Дианы накинули черную шаль, а Ричард надел свой кожаный пиджак.
Охранники приказали журналистам бежать в гору и сами побежали поодиночке с
поднятыми вверх автоматами, готовые открыть огонь по приближающимся
вертолетам. Диана и Ричард начали карабкаться вверх по каменистой тропе.
Подъем оказался очень крутым, а солнце палило прямо над головой. Уже через
несколько метров Диана выбилась из сил, и в это время появились вертолеты.
При первой очереди Ричард бросился на землю. "Не двигайся! Притворись
убитым!" -- приказала ему Диана. И тут же вскрикнула и упала рядом лицом
вниз:
-- Меня ранили. Не могу пошевелить ногами.
Не чувствуя ног, как, впрочем, и боли, Диана попросила Ричарда
осмотреть ее спину. Перед тем, как она упала, ее будто током ударило в
поясницу. Задрав блузку, Ричард увидел левее крестца маленькое аккуратное
отверстие без крови. Стрельба все приближалась, Диана уговаривала Ричарда
оставить ее и спрятаться, но он не уходил, дожидаясь, что кто-нибудь поможет
раненой. Он вложил в ладонь Дианы образок Девы Марии, который постоянно
носил в кармане, и вдвоем они стали молиться. Неожиданно перестрелка
прекратилась, а на тропе показались два агента Элитного корпуса с автоматами
наизготовку.
Стоя на коленях перед Дианой, Ричард поднял вверх руки и закричал: "Не
стреляйте!" Один из полицейских удивленно посмотрел на него и спросил:
-- Где Пабло?
-- Не знаю, -- ответил Ричард. -- Я -- Ричард Бесерра, журналист. А это
Диана Турбай, она ранена,
-- Документы! -- потребовал полицейский.
Ричард предъявил свое удостоверение. С помощью военных и появившихся из
зарослей крестьян они уложили Диану на простыню и, как в гамаке, перенесли к
вертолету. Теперь ее раздирала невыносимая боль, но она была в сознании и
держалась спокойно, хотя понимала, что умирает.
Спустя полчаса военные по телефону сообщили экс-президенту Турбаю, что
его дочь Диана и Франсиско Сантос освобождены из плена в результате операции
Элитного корпуса полиции в Медельине. Турбай сразу позвонил Эрнандо Сантосу,
а тот, вскрикнув от радости, приказал телефонисткам своей редакции сообщить
эту новость всем членам семьи. После этого он позвонил Альберто Вильямисару
и рассказал ему все, что узнал. "Чудесная новость!" -- искренне обрадовался
Вильямисар, но сразу же подумал, что теперь, после освобождения Дианы и Пачо
Сантоса, единственными, кого мог расстрелять Эскобар, оставались Маруха и
Беатрис.
Вильямисар сделал несколько срочных звонков, включил радио и понял, что
новость еще не попала в эфир. Он уже собирался набрать номер Рафаэля Пардо,
как вдруг опять зазвонил телефон. Эрнандо Сантос, совершенно подавленный,
сообщил, что Турбай ошибся, говоря об освобождении Франсиско. На самом деле
освободили телеоператора Ричарда Бесерру, а Диана тяжело ранена. Эрнандо,
конечно, расстроила ошибка, вызвавшая преждевременную радость, но еще больше
его испугало отчаяние в голосе Турбая.
Когда Марте Лупе Рохас позвонили из телестудии, чтобы сообщить об
освобождении сына, ее не оказалось дома. Отправляясь навестить братьев, она
всегда брала с собой транзистор, чтобы слушать новости, И именно в тот день
-- впервые со дня похищения сына -- приемник сломался.
Узнав от кого-то, что ее сын спасен, Марта села в такси и попросила
шофера включить радио. Почти сразу она услышала знакомый голос журналиста
Хуана Госсайна: он сообщал, что из Медельина пока поступает противоречивая
информация. Подтверждается, что Диана Турбай погибла, но о судьбе Ричарда
Бесерры ничего не известно. Марта начала шепотом молиться: "Господи, отведи
от него пули, сделай так, чтобы они прошли мимо". Как раз в этот момент
Ричард безуспешно пытался дозвониться из Медельина домой и сообщить матери,
что он в безопасности. Телефон не отвечал. Сердце Марты забилось от радости,
когда она вновь услышала взволнованный голос Госсайна:
-- Экстренное сообщение! Телеоператор Ричард Бесерра жив и на свободе!
Марта так разрыдалась, что успокоилась лишь поздно вечером, когда
встретилась с сыном в редакции "Криптона". Этот момент она вспоминает по сей
день: "Кожа да кости, бледный, бородатый -- но все-таки живой!"
Чуть раньше о случившемся известили Рафаэля Пардо: и его приемную
позвонил знакомый журналист и попросил уточнить одну из версий полицейской
операции. Пардо связался с генералом Масой Маркесом и директором полиции
генералом Гомесом Падильей. Ни тот, ни другой об операции ничего не знали.
Спустя минуту Гомес Падилья доложил, что подразделение Элитного корпуса
прочесывало местность в поисках Эскобара и случайно наткнулось на боевиков.
Гомес заверил, что полицейские не располагали какой-либо информацией о
спрятанных в данном месте заложниках.
Узнав о том, что случилось в Медельине, Турбай сразу стал звонить Нидии
в загородный дом в Табио, но телефон там не работал. Тогда он послал в Табио
машину с начальником своей охраны, поручив ему сообщить, что Диана спасена и
проходит обычное обследование в медельипском госпитале. Нидия узнала об этом
в два часа дня, но вместо того, чтобы разделить бурную радость всех членов
семьи, с болью и отчаянием вскрикнула:
-- Диану убили!
По дороге в Боготу она жадно слушала радио, и в сердце росла тревога.
Позднее Нидия вспоминала: "Всю дорогу я плакала, но это были не громкие
рыдания, а тихие стоны". Заехав домой переодеться, Нидия отправилась в
аэропорт, где родственников ждал президентский "фоккер", после тридцати с
лишним лет интенсивной эксплуатации летавший, можно сказать, на честном
слове. В тот момент было известно лишь то, что Диана находится под
пристальным наблюдением врачей, но Нидия уже не верила никому и ничему,
кроме своего материнского инстинкта. Она прошла прямо к телефону и попросила
соединить ее с президентом страны.
-- Диану убили, господин президент, -- сказала она. -- И это -- ваша
работа, ваша вина и ваше каменное сердце.
Президент поспешно ответил, что у него, наоборот, хорошие новости.
-- Нет, сеньора, -- он говорил подчеркнуто спокойно. -- Мне известно,
что проводилась силовая операция. Точных результатов пока нет, но Диана
жива.
-- Это не так, -- настаивала Нидия. -- Ее убили.
Президент поддерживал прямую связь с Медельином и был уверен в
обратном.
-- Откуда вы знаете?
Ответ прозвучал с абсолютной уверенностью: "Мне подсказывает сердце
матери".
Сердце матери не ошиблось. Примерно через час представитель президента
в Медельине Мария Эмма Мехия поднялась на борт самолета, доставившего семью
Турбай, и сообщила трагическую новость. Диана скончалась от потери крови
после того, как врачи несколько часов безуспешно боролись за ее жизнь. Она
потеряла сознание еще в вертолете на пути в Медельин и больше в себя не
приходила. Ее позвоночник был перебит на уровне поясницы высокоскоростной
разрывной пулей среднего калибра, разорвавшейся внутри тела и вызвавшей
общий паралич с необратимыми последствиями.
Нидия испытала страшное потрясение, увидев в госпитале дочь, лежащую на
хирургическом столе, -- голую, накрытую только окровавленной простыней, с
безжизненным лицом и бесцветной от полной потери крови кожей. Ее грудь
рассекал огромный шов на месте разреза, через который хирурги проводили
прямой массаж сердца.
Выйдя из операционной и пробиваясь сквозь пелену боли и отчаяния, Нидия
прямо в госпитале сделала жесткое заявление для прессы. Оно начиналось
словами: "Это история объявленной смерти". Не сомневаясь, что Диана пала
жертвой спецоперации полиции, проведенной по приказу из Боготы -- такие
сведения ей дали уже в Медельине, -- Нидия скрупулезно перечислила, сколько
раз обращались к президенту родственники и она сама с просьбой не
предпринимать силовых акций. И вот теперь действия правительства и лично
президента явились такой же причиной гибели ее дочери, как и бессмысленное,
преступное упрямство Подлежащих Экстрадиции. Но больше других виноват
президент, который "с равнодушием, граничащим с черствостью и безразличием,
оставался глухим к просьбам не подвергать опасности жизнь заложников при
силовой операции".
Гневное заявление Нидии, переданное в прямом эфире всеми средствами
массовой информации, вызвало сочувствие общественности и недовольство
правительства. Президент вызвал ближайших сотрудников -- секретаря
администрации Фабио Вильегаса, личного секретаря Мигеля Сильву, советника по
безопасности Рафаэля Пардо и советника по связям с прессой Маурисио Варгаса.
Целью совещания была выработка решительной отповеди на заявление Нидии.
Однако после тщательного анализа все пришли к выводу, что им нечего
противопоставить материнской боли.
Поняв это, Гавирия прервал совещание и приказал:
-- Все идем на похороны. И президент, и правительство в полном составе.
Ожесточенное сердце Нидии не могло успокоиться. Сознавая, что Дианы нет
в живых, она через кого-то, чье имя теперь не помнит, все же передала
президенту новое письмо, написанное лишь для того, чтобы он никогда не
забывал о своей вине. "Естественно, я не ждала от него ответа".
Когда закончилась месса у гроба, собравшая в соборе небывалое
количество народа, президент встал со своего места; под пристальными
взглядами собравшихся, под объективами фото- и телекамер он пересек
пустынный центральный неф собора и протянул руку Нидии, уверенный, что его
рука так и повиснет в воздухе. В рукопожатии Нидии чувствовалось ледяное
отчуждение. В действительности она испытала даже некоторое облегчение,
опасаясь, что президент захочет ее обнять. Поцелуй и соболезнования жены
президента, Аны Милены, Нидия, напротив, приняла с благодарностью.
Но это был еще не конец. Придя в себя после похорон, Нидия сразу
попросила президента о встрече, чтобы сообщить нечто важное, о чем он должен
знать прежде, чем выступит с обращением по поводу гибели Дианы. Нидия и
представить себе не могла, какую горькую усмешку вызовет у президента ее
просьба, которую Мигель Сильва передал ему слово в слово.
-- Она решила меня доконать. Что ж, конечно, пусть приходит.
Гавирия встретил Нидию как прежде. Но нечто новое появилось в облике
одетой во все черное женщины: какая-то кротость и скорбь. С первых слов
президент понял, что она не будет тратить время на предисловия.
-- Я пришла, чтобы помочь вам.
Нидия неожиданно извинилась за то, что думала, будто именно президент
отдал приказ об операции, приведшей к смерти Дианы. Теперь она знает, что
его даже не поставили в известность. Более того, его и сейчас продолжают
обманывать: роковая операция была организована совсем не ради поимки Пабло
Эскобара, а для того, чтобы отбить заложников, местонахождение которых под
пытками выдал один из схваченных накануне боевиков. Как стало известно
Нидии, этот человек позже оказался в числе убитых в перестрелке.
Уверенным, подробным рассказом Нидия старалась заинтересовать
президента, но никаких признаков понимания с его стороны не заметила. "Он
слушал, как глыба льда", -- скажет она позднее, вспоминая этот день.
Неожиданно для себя в какой-то момент Нидия без всякого повода разрыдалась.
Все, что накопилось в сердце, вдруг вырвалось наружу. Она обвинила
президента в равнодушии и безразличии к выполнению конституционных
обязанностей по спасению жизни заложников.
-- Представьте, что ваша дочь оказалась в такой ситуации. Что бы вы
сделали? -- спросила Нидия.
Глядя прямо в глаза президенту, она так волновалась, что не оставила
ему времени для ответа. Позднее Гавирия вспоминал об этом разговоре: "Она
задавала вопросы, но не давала мне времени ответить". После первого вопроса
тут же последовал новый: "Не кажется ли вам, господин президент, что при
решении этой проблемы вы допустили ошибку?"
Впервые на лице президента появилась тень сомнения. "Мне никогда не
было так горько", -- вспомнит он через несколько лет. В тот момент он только
моргнул и ответил обычным тоном:
-- Возможно.
Поднявшись со стула, Нидия молча протянула президенту руку и вышла из
кабинета прежде, чем он успел открыть перед ней дверь. Тут же вошел Мигель
Сильва и сразу заметил, какое сильное впечатление произвела на президента
история с убитым боевиком. Не откладывая, Гавирия отправил личное письмо
генеральному прокурору с просьбой расследовать этот случай и дать ему
правовую оценку.
Большинство сходилось во мнении, что полицейская акция проводилась ради
поимки Эскобара или другого важного главаря, но даже это не оправдывает
непоправимых глупостей и просчетов, допущенных при ее организации. В первом
сообщении полиции говорилось, что Диана погибла во время поисковой операции
с участием вертолетов и наземных сил. Неожиданно для себя полицейские
столкнулись с бандой, которая удерживала Диану Турбай и телеоператора
Ричарда Бесерру. Отступая, один из охранников выстрелил Диане в спину и
перебил ей позвоночник. Оператор остался невредим. Полицейским вертолетом
Диану доставили в окружной госпиталь Медельина, где в шестнадцать часов
тридцать пять минут она скончалась.
Версия случившегося, предложенная Пабло Эскобаром, выглядела совершенно
иначе и в основном совпадала с рассказом Нидии. Согласно этой версии полиция
проводила операцию, зная, где находятся пленники. Такую информацию пытками
выбили из двух боевиков, чьи подлинные имена и номера удостоверений личности
были названы Эскобаром. Сообщалось, что обоих накануне полиция схватила и
пытала, а один из них с вертолета показал полицейским чинам нужное место. По
утверждению Эскобара, Диану застрелили полицейские, когда охранники
освободили ее, чтобы она успела укрыться от перестрелки. Кроме Дианы, во
время стычки были убиты еще три невинных крестьянина, которых полиция
предъявила прессе как убитых в бою охранников. Все эти факты оказались
весьма на руку Эскобару, поскольку подтверждали его заявления о нарушении
полицией прав человека.
Ричард Бесерра, единственный свидетель случившегося, вечером в день
трагедии сразу попал в плотное кольцо журналистов, заполнивших один из залов
Главного полицейского управления в Боготе. На нем была все та же черная
кожаная куртка, в которой его похитили, и соломенная шляпа, которую
нахлобучили ему охранники, пытаясь выдать за крестьянина. Моральное
состояние Ричарда мало способствовало тому, чтобы давать объяснения. Но
самым прозорливым из его коллег показалось, что путаница в фактах мешает
Ричарду высказать свое мнение о трагедии. Его версия, что пуля, настигшая
Диану, была наугад пущена одним из боевиков, ничем не подтверждалась. Если
отбросить все необоснованные предположения, то, по общему мнению, Диана
погибла случайно, попав под перекрестный огонь. Окончательным расследованием
занимался генеральный прокурор, которому предстояло ответить на запрос
президента после сделанных Нидией Кинтеро разоблачений.
На этом, однако, драма не закончилась. Заметив беспокойство
общественности о судьбе Марины Монтойя, 30 января Подлежащие Экстрадиции
сделали новое заявление, в котором признали, что приказ о ее ликвидации
отдан еще 23 января. Однако "в силу строгой конспирации и плохой связи в
настоящее время нам неизвестно, расстреляна она или освобождена. Если
приговор приведен в исполнение, нам непонятно, почему до сих пор полиция не
обнаружила труп. Если ее освободили, то об этом должны знать родственники".
Только тогда, через семь дней после приказа о расстреле, начались поиски
тела Марины.
Судебный врач Педро Моралес, ассистировавший при вскрытии трупа
неизвестной женщины, прочитав новое заявление в газете, сразу подумал, что
женщина в тонком белье с безупречными ногтями могла быть Мариной Монтойя. Он
оказался прав. Но как только это установили, кто-то, назвавшись по телефону
сотрудником Министерства юстиции, попытался оказать давление на Институт
судебной медицины и скрыть, что труп захоронили в общей могиле.
Луис Гильермо Перес Монтойя, сын Марины, как раз собирался обедать,
когда по радио сообщили о первых предположениях медиков. В Институте
судебной медицины ему показали фотографии женщины с изуродованным
огнестрельными ранами лицом, и он с большим трудом опознал свою мать. Как
только новость ушла в эфир, на Южном кладбище собралось столько любопытных,
что полиции пришлось выставить специальное оцепление и прокладывать Луису
Гильермо сквозь толпу дорогу к могиле.
Согласно правилам судебной медицины, перед захоронением на теле
неизвестного ставится специальная маркировка в виде штампа с порядковым
номером на торсе, руках и ногах, чтобы труп можно было опознать даже после
расчленения. Затем тело заворачивают в черный пластик, похожий на тот, из
которого делают мешки для мусора, предварительно связав прочной веревкой
лодыжки и запястья. По словам Луиса Гильермо, тело его матери было раздето,
покрыто грязью и кое-как брошено в общую могилу без всякой маркировки,
предусмотренной законом. Рядом лежал труп ребенка, завернутый в розовую
спортивную куртку.
Уже в морге, после того как тело обмыли струей воды из шланга, сын
осмотрел полость рта и на какое-то время засомневался. Он хорошо помнил, что
у матери отсутствовал левый резец, а у трупа все зубы были на месте. Однако
приложив ее ладони к своим, он обнаружил полное совпадение, и сомнения
исчезли. Еще одно странное обстоятельство уже вряд ли можно будет
когда-нибудь прояснить: Луис Гильермо уверял, что тело матери полиция