Страница:
Медельине, действовало независимо, напрямую подчиняясь Управлению
Национальной полиции в Боготе, и не слишком щепетильно соблюдало рамки
своего мандата. Подобные действия вызывали смятение не только среди
преступников, но и среди местных чиновников, с недовольством встретивших
самостоятельную и неподвластную им силу. Подлежащие Экстрадиции гневно
обвиняли спецназ в нарушении всех прав человека.
Жители Медельина, видя убийства и насилие на улицах города и зная, что
не все это делается с официальной санкции, считали, что Подлежащие
Экстрадиции обвиняют полицию не без основания. Национальные и международные
организации по правам человека тоже заявляли правительству протест, но
удовлетворительных ответов не получали. Спустя несколько месяцев было
принято решение об обязательном присутствии при полицейских операциях
представителей Генеральной прокуратуры, но это привело только к излишней
бюрократизации оперативных действий.
Власти мало что могли. Судьи и члены магистратов с их худым жалованием,
которого и на жизнь едва хватало, не то что на образование детей, оказались
перед роковой дилеммой -- быть убитыми или продаться наркомафии. Больше
всего удивляет, даже потрясает, то, что многие предпочли смерть.
В этой ситуации медельинцы проявили самое, пожалуй, колумбийское
качество -- поразительную способность привыкать ко всему, плохому и
хорошему, умение терпеть. На это тоже требовалось мужество -- быть может,
самая жестокая его форма.
Большинство, казалось, не сознавало, что самый жизнерадостный и
гостеприимный город страны превратился в те годы в один из самых опасных
городов мира. В столетней истории колумбийского насилия уличный терроризм
занимал мало места. Даже мятежники прошлых десятилетий, как правило,
отказывались от этой "несправедливой формы революционной борьбы". Люди могли
бояться тех или иных событий, но до сих пор никогда не тряслись в ожидании
того, что принесет очередной взрыв -- разметает по школе тела детей,
разнесет на куски взлетевший самолет или разбросает овощи на рынке. Теперь в
повседневную жизнь вошли слепые бомбы, невинные жертвы и анонимные
телефонные угрозы. При этом статистика уверяла, что экономическая ситуация в
Медельине не ухудшается.
Еще недавно торговцев наркотиками окружал некий ореол таинственности.
Они пользовались полной безнаказанностью и даже вызывали определенную
симпатию общества своей благотворительностью в трущобах, где прошло их
беспризорное детство. Нарокоторговцы даже и не особенно скрывались: если бы
кто-то на самом деле захотел, чтобы их арестовали, он мог бы подойти к
ближайшему постовому и ткнуть пальцем в нужный дом. Но большая часть
колумбийцев смотрела на них с любопытством и интересом, которые сильно
смахивали на симпатию. Политики и промышленники, коммерсанты, журналисты и
просто пройдохи были завсегдатаями шумных празднеств, проходивших в имении
"Неаполь" под Медельином. Пабло Эскобар завел там даже зоопарк с настоящими
жирафами и бегемотами, доставленными из Африки, а у парадных ворот в
качестве национальной реликвии красовалась авиетка, на которой была
переправлена первая партия кокаина.
С помощью денег и таинственности Эскобар стал здесь полновластным
хозяином, превратившись в легенду, властвующую из тьмы. Его слово,
выверенное и предельно осторожное, звучало так убедительно, что легко
принималось за истину. В зените его славы жители Медельина возводили алтари
с портретом Эскобара и зажигали перед ними свечи. Многие верили, что он
способен творить чудеса. За всю историю Колумбии ни один человек не
пользовался таким влиянием на общественное мнение. Никто не использовал в
таких масштабах силу коррупции. Но самое яркое и самое разрушительное
свойство его натуры заключалось в том, что Эскобар был начисто лишен
сострадания, которое позволяло бы ему различать добро и зло.
И с этим неуловимым и непредсказуемым человеком в середине февраля
решил встретиться Альберто Вильямисар, чтобы вернуть жену. Поиски он начал с
тюрьмы строгого режима Итагуи, где отбывали срок три брата Очоа. С согласия
президента Рафаэль Пардо предоставил Вильямисару свободу действий, напомнив
еще раз, что он не уполномочен вести переговоры от имени правительства и что
его задача ограничивается простой разведкой. Он также предупредил Альберто о
недопустимости любых компромиссов, предусматривающих уступки со стороны
правительства. Однако, сказал Пардо, правительство будет отнюдь не против (и
даже наоборот), если Эскобар явится с повинной в рамках объявленной политики
подчинения властям. Новая политика и навела Вильямисара на мысль изменить
стратегию и не замыкаться на освобождении пленников, как это было до сих
пор, а добиваться, чтобы Пабло Эскобар сам сдался в руки правосудия. В этом
случае заложники будут освобождены автоматически.
Так начинался второй этап заключения Марухи и новая фаза борьбы
Альберто Вильямисара. Возможно, Эскобар собирался вместе с Беатрис отпустить
и Маруху, однако трагедия Дианы Турбай разрушила эти планы. Теперь его
обвиняли в убийстве, которого он не хотел. Более того, для Эскобара это
убийство было катастрофой: он лишился главного козыря в своей игре и
окончательно осложнил себе жизнь. Полиция до такой степени ужесточила
действия, что Эскобару пришлось уйти в глубокое подполье.
После убийства Марины в его руках оставались Диана, Пачо, Маруха и
Беатрис. Следующей, кем можно было пожертвовать, если понадобится, стала бы,
скорее всего, Беатрис. Ее освободили, Диана погибла -- остались двое: Пачо и
Маруха. Эскобар, возможно, рассчитывал приберечь Пачо для выгодного обмена,
но тут неожиданно стала подниматься в цене Маруха -- из-за решимости
Вильямисара вести переговоры и добиваться от правительства более четкого
решения. Посредничество Вильямисара было для Эскобара последней соломинкой,
ухватиться за которую могла помочь только пленная -- и живая -- Маруха. Оба
оказались словно прикованными наручниками друг к другу.
Прежде всего Вильямисар встретился с доньей Нидией Кинтеро, которая
поделилась своим опытом поисков Эскобара. Она рассказала Альберто о
переговорах в тюрьме с сестрами Очоа, стариком-патриархом и Фабио. Нидия
смирилась с трагической гибелью дочери, никого не проклинала и никому не
собиралась мстить. Она хотела лишь одного -- чтобы смерть Дианы не оказалась
напрасной, а послужила достижению мира. Ради этого она вручила Вильямисару
письмо для Эскобара, в котором выражала надежду, что смерть ее дочери
послужит искупительной жертвой и избавит всех колумбийцев от страданий,
выпавших на долю погруженной в траур матери. В начале письма говорилось о
том, что правительство, которое не может остановить налеты полиции, все же
способно отказаться от попыток силового освобождения заложников, поскольку и
родственники, и чиновники, и все на свете понимают, что случайный налет
может закончиться трагически, как в случае с ее дочерью. "Вот почему я
обращаюсь к вам с мольбой, и сердце мое переполнено скорбью, смиреньем и
добротой, -- писала Нидия, -- освободите Маруху и Франсиско". Последние
слова звучали неожиданно: "Докажите мне, что вы не хотели смерти Дианы".
Спустя несколько месяцев, уже будучи в тюрьме, Эскобар признался, что его
потрясло письмо Нидии, в котором не было ни обвинений, ни ненависти. "Очень
жаль, -- писал Эскобар, -- но мне не хватило мужества ей ответить".
Вооружившись письмом Нидии и устными полномочиями правительства,
Вильямисар отправился в Итагуи, к трем братьям Очоа. Его сопровождали два
охранника ДАС, к которым присоединились еще шесть сотрудников медельинской
полиции. Братья Очоа только что устроились в камере повышенной безопасности
с нудной, однообразной процедурой трехступенчатого контроля и стенами из
неотесанного камня, напоминавшими недостроенную церковь. Пустынные коридоры,
узкие лестницы с желтыми перилами из труб, повсюду сигнализация и, наконец,
павильон на третьем этаже, где трое братьев, оказавшиеся талантливыми
шорниками, коротали тюремные будни за изготовлением седел и других предметов
сбруи. В сборе была вся семья: дети, свояки и свояченицы, братья и сестры.
Самые энергичные, Марта Ньевес и Мария Лиа, жена Хорхе Луиса, встретили
посетителей по всем правилам местного гостеприимства.
Гостей ждал стол, накрытый в глубине тюремного двора на открытой
пристройке с портретами кинозвезд на стенах, спортивными тренажерами и
обеденным столом на двенадцать человек. В целях безопасности еду готовили в
расположенной по соседству усадьбе Ла-Лома, официальной резиденции семьи
Очоа. На столе красовалась богатая коллекция лучших образчиков местной
кухни. В соответствии со строгой антьокской традицией за едой ни о чем
постороннем не говорили.
После трапезы, соблюдая все формальности семейного совета, перешли к
диалогу. Он получился не таким простым, как обещало царившее за едой
благодушие.
Первым взял слово Вильямисар. Он как всегда говорил медленно, взвешенно
и четко, как бы заранее отвечая на еще не заданные вопросы. Подробно
рассказав о переговорах с Гидо Паррой и причинах их неожиданного провала,
Альберто подытожил: теперь только его личная встреча с Пабло Эскобаром
поможет спасти Маруху.
-- Давайте попробуем остановить насилие. Давайте разговаривать, а не
совершать новые ошибки. Для начала хочу, чтобы вы знали: мы ни в коем случае
не пойдем на применение силы для освобождения. Я предпочитаю вести
переговоры и понимать, что происходит и чего добиваетесь вы.
Следующим заговорил старший из братьев, Хорхе Луис. Он напомнил о
страданиях, выпавших на долю семьи в круговороте этой грязной войны,
рассказал о сомнениях и трудностях, с которыми пришлось столкнуться братьям,
прежде чем они сдались властям, не скрывал, как сильно встревожен слухами,
что Конституционная Ассамблея не отменит экстрадицию.
-- Для нас это была тяжелая война. Вы себе даже не представляете,
сколько пережили наши семьи, друзья. Мы испытали на себе все.
Хорхе Луис привел факты: его сестру Марту Ньевес незаконно арестовали;
свояка Алонсо Карденаса схватили и убили в 1986 году; дядю Хорхе Ивана Очоа
арестовали в 1983 году, двоюродных братьев Марио и Гильермо Леона арестовали
и убили.
В ответ Вильямисар попытался доказать, что он тоже стал жертвой войны и
за все, что случится в дальнейшем, им придется расплачиваться поровну. "Я
пережил не меньше вашего. Подлежащие Экстрадиции пытались убить меня в
восемьдесят шестом, мне пришлось уехать на другой конец света, но меня и там
достали, и вот теперь у меня похитили жену и сестру". Альберто не жаловался
-- он просто пытался показать собеседникам, что имеет право говорить с ними
па равных.
-- Все это беспредел, и нам пора начать понимать друг друга, -- заявил
он в конце.
Разговаривали только эти двое. Остальные слушали в гробовом молчании,
только женщины ухаживали за гостем, не мешая беседе.
-- Мы ничего не можем сделать, -- сказал Хорхе Луис. -- Здесь была
донья Нидия Кинтеро. Мы понимали, в каком она положении, но ответили то же
самое. Нам не нужны лишние проблемы.
-- Пока идет война, всем вам грозит опасность даже за этими толстыми
стенами, -- настаивал Вильямисар. -- Давайте покончим с ней, и никто не
тронет ни ваших родителей, ни других членов семьи. Но пока Эскобар не
сдастся правосудию, а Маруха и Франсиско не вернутся домой живыми и
невредимыми, все может случиться. И можете быть уверены, если их убьют,
расплачиваться придется и вам, и вашим родственникам, и еще многим и многим.
Беседа в тюрьме продолжалась целых три часа, и обе стороны проявили
крайнее упорство. Вильямисар отдавал должное крестьянской практичности
братьев Очоа. Братьям понравилась прямота и откровенность гостя, его
готовность не уходить от скользких вопросов. Когда-то братья жили в Кукута,
семейной вотчине Вильямисаров, знали многих из тех мест и хорошо понимали
своих земляков. В конце разговора высказались и два младших брата, а Марта
Ньевес несколькими чисто колумбийскими остротами помогла сбросить
напряжение. Вначале братья, чувствуя себя в безопасности за стенами тюрьмы,
были твердо настроены не лезть в драку, но в конце концов кое с чем
согласились.
-- Хорошо, мы напишем Пабло письмо и расскажем, о чем здесь беседовали,
-- пообещал Хорхе Луис. -- Но я бы все же посоветовал поговорить и с моим
отцом. Он живет в Ла-Ломе и будет очень рад встретиться с вами.
Вильямисар не мешкая отправился в поместье в сопровождении всей семьи
Очоа. С собой он прихватил только двоих привезенных из Боготы
телохранителей. Братья посоветовали не брать многочисленной охраны, чтобы не
привлекать внимания.
От ворот усадьбы, где оставили машины, к дому вела почти километровая
аллея. Вдоль густо растущих подстриженных деревьев шли пешком. Их встретили
несколько мужчин, похоже, безоружных. Они остановили телохранителей,
предложив им подождать в сторонке. Охранники было заволновались, однако
слуги вели себя вежливо и успокаивали их:
-- Не волнуйтесь, пройдите посидите в тенечке, перекусите, пока доктор
побеседует с доном Фабио.
В конце аллеи, в глубине открытой площадки, стоял просторный и
добротный дом. На террасе, откуда до самого горизонта виднелись обширные
пастбища, гостя ждал старый патриарх. Рядом стояли остальные члены семьи --
все женщины, и почти все в трауре по погибшим в войне мужчинам. Несмотря на
то, что было время сиесты, гостя пригласили закусить.
Едва обменявшись приветствиями с доном Фабио, Вильямисар понял, что
старик уже получил полный отчет о переговорах в тюремной камере. Можно было
не тратить время на предисловия. Альберто повторил, что ужесточение войны
принесет гораздо больше вреда клану Очоа, большинство членов которого не
имеют ничего общего с убийствами и терроризмом. Сейчас трое сыновей дона
Фабио хоть и не на свободе, но в безопасности, зато что сулит им будущее,
никто не может сказать. Дон Фабио заинтересован в мирном развитии событий
больше чем кто бы то ни было, но не то что мир -- даже перемирие невозможно,
пока Эскобар не последует примеру его сыновей.
Старик слушал Вильямисара с бесстрастным вниманием, слегка кивая, когда
что-то казалось ему справедливым. Потом в нескольких коротких и точных, как
эпитафия, фразах изложил свою точку зрения. Любые действия невозможны без
главного: личной встречи с Эскобаром. "Лучше всего начать именно с Пабло". И
Вильямисар, как считал старик, для этого подходит, потому что Эскобар
доверяет только тому, кто умеет держать свое слово.
-- А вы, доктор, умеете, -- подчеркнул в заключение дон Фабио. --
Только надо ему это доказать.
Встреча с семьей Очоа, начавшаяся в тюремной камере в десять часов
утра, закончилась в усадьбе Ла-Лома в шесть вечера. Главным было то, что
Вильямисару удалось растопить лед недоверия. Снова забрезжила надежда
достичь согласованной с правительством цели: добиться от Эскобара явки с
повинной. Этой надеждой Вильямисару хотелось скорее поделиться с
президентом. Но в Боготе его ждали плохие новости: президенту пришлось на
себе испытать боль утраты похищенного родственника.
Дело в том, что двоюродного брата президента, его ближайшего друга
детства Фортунато Гавирию Ботеро четверо вооруженных бандитов в масках
похитили прямо из его дома в Перейре. Президент узнал об этом в пятницу на
острове Сан-Андрес, где проводил региональный совет губернаторов. Тем не
менее он не стал прерывать работу. Никто не знал, причастны ли к
преступлению Подлежащие Экстрадиции. Ранним утром в субботу президент плавал
с аквалангом, а когда вернулся на берег, ему сообщили, что найдено тело
Фортунато. Он был захоронен тайком, без гроба, в чистом поле. При вскрытии в
легких обнаружили землю -- признак того, что похищенного закопали живьем.
Похоже, это не наркомафия -- за Эскобаром, вообще-то, такого не водится.
Президент хотел отменить региональный совет и немедленно лететь в
Боготу, однако врачи ему запретили. Перелет раньше чем через сутки (или хотя
бы полсуток) после часового погружения на глубину двадцать метров -- дело
опасное. Гавирия уступил и продолжил совет. Мрачное лицо президента на
экранах телевизоров увидела вся страна. К четырем часам вечера истек
минимальный установленный врачами срок, и Гавирия вернулся в столицу, чтобы
заняться похоронами. Позже он вспоминал этот день как самый тяжелый в своей
жизни и говорил с горькой иронией: "Я был единственным колумбийцем, у
которого даже не было возможности пожаловаться президенту".
Сразу после обеда с Вильямисаром в тюремной камере Хорхе Луис Очоа
отправил Эскобару письмо, в котором одобрял его намерение сдаться властям.
Вильямисара он характеризовал как серьезного сантандерца, которому можно
верить и с которым можно иметь дело. Эскобар ответил немедленно: "Передай
этому сукину сыну, что мне не о чем с ним говорить". Марта Ньевес и Мария
Лиа, сообщившие об этом Вильямисару по телефону, советовали не отчаиваться,
возвращаться в Медельин и продолжить поиски контактов. На этот раз Альберто
приехал один, без охраны. В аэропорту он взял такси и добрался до отеля
"Интерконтиненталь", куда минут через пятнадцать за ним заехал один из
водителей семьи Очоа. Местный парень лет двадцати, симпатичный и веселый,
долго наблюдал за Вильямисаром в зеркальце и наконец спросил:
-- Вам страшно?
Альберто только улыбнулся в зеркало.
-- Не беспокойтесь, доктор, с нами вы в полной безопасности. Можете не
сомневаться!
Эти слова добавили Альберто уверенности и вселили надежду, которая не
покидала его ни на минуту во время дальнейших поездок. Он так никогда и не
узнал, следили за ним или нет, но постоянно чувствовал опеку какой-то
сверхъестественной силы.
Эскобар, похоже, вовсе не считал, что чем-то обязан Вильямисару за
новый указ, открывший для него реальную возможность избежать экстрадиции. С
холодной расчетливостью карточного шулера он, очевидно, рассматривал
освобождение Беатрис как вполне достаточную плату за эту услугу, а старые
долги, мол, тут ни при чем. И все же Очоа советовали Альберто проявить
настойчивость.
Не обращая внимания на обиды, Вильямисар продолжил борьбу. Очоа
помогали ему во всем. Еще два-три раза он приезжал к ним, чтобы уточнить
общую стратегию. Хорхе Луис написал Эскобару еще одно письмо, в котором
сообщал, что в случае явки с повинной ему гарантируют жизнь и не подвергнут
экстрадиции ни при каких обстоятельствах Однако Эскобар не ответил. Тогда
решили, что Вильямисар должен сам написать Эскобару, пояснить общую ситуацию
и представить свои предложения.
Письмо было написано 4 марта прямо в тюрьме, и Хорхе Луис давал советы,
что можно писать, а чего не стоит. В начале письма Вильямисар признал, что
уважение прав человека является основой для достижения мира. "Однако нельзя
игнорировать одно обстоятельство: тот, кто нарушает эти права, пытается
порой скрыть свои действия, разоблачая подобные нарушения со стороны
других". Это препятствует сближению сторон и сводит на нет все, чего он,
Вильямисар, добился за несколько месяцев для освобождения своей жены. Семья
Вильямисар стала жертвой тупого и необъяснимого насилия: вначале покушались
на самого Альберто, потом убили его свояка, Луиса Карлоса Галана, потом
похитили жену и сестру. "Моя свояченица Глория Пачон де Галан и я, -- писал
Вильямисар, -- не понимаем этой бездумной и незаслуженной агрессивности и не
можем с ней согласиться". В такой ситуации только освобождение Марухи и
других журналистов является необходимым условием для достижения подлинного
мира в Колумбии.
Через две недели Альберто получил ответ, первые слова которого звучали
как приговор: "Уважаемый доктор, к великому сожалению, я не могу выполнить
Вашу просьбу". В противном случае, опасался Эскобар, некоторые чиновники из
числа делегатов Конституционной Ассамблеи под давлением родственников
остальных заложников могут сорвать обсуждение вопроса об отмене экстрадиции
до полного освобождения всех пленников. Такой подход Эскобар считал
несправедливым: ведь похищения были совершены до выборов в Ассамблею, а
потому их нельзя рассматривать как способ давления на делегатов. После
такого вывода Эскобар позволил себе зловещее примечание: "Вспомните, доктор
Вильямисар, многочисленные жертвы, связанные с проблемой экстрадиции; если к
ним прибавить еще две, это не окажет заметного влияния ни на текущие
процессы, ни на развернутую вокруг них борьбу".
После указа Эскобар уже не упоминал об экстрадиции как о причине войны,
ставшей теперь бессмысленной для тех, кто хотел сдаться, и выдвинул новое
препятствие -- нарушения прав человека со стороны противостоящего ему
спецназа полиции. Его тактика основывалась на том, чтобы выигрывать по
частным вопросам и, избегая явки с повинной, продолжить войну под новыми
предлогами, которые можно было придумывать до бесконечности.
Эскобар, понимая, что Вильямисар, как и он сам, стремится защитить свою
семью, еще раз повторил протест против действий Элитного корпуса, который
уничтожил около четырехсот юношей в предместьях Медельина и никто не понес
за это наказания. В таком случае похищения журналистов оправданы, как способ
заставить власти наказать виновных полицейских. Эскобара также удивляло, что
в связи с похищениями никто из общественных деятелей не пытался вступить с
ним в прямые контакты. В конце письма он подчеркивал, что при любом развитии
событий призывы и просьбы освободить заложников будут напрасны, ибо на карту
поставлена жизнь его родственников и друзей. "Если правительство не
вмешается и не прислушается к нашим предложениям, мы убьем и Маруху, и
Франсиско -- в этом вы можете не сомневаться".
Из письма стало ясно, что Эскобар ищет контактов с политиками. Явку с
повинной он в принципе не отвергает, но заплатить за нее придется дороже,
чем ожидалось, и Эскобар намерен взыскать полную цену без всяких скидок на
сентименты. С такими выводами Вильямисар на той же неделе посетил президента
и ввел его в курс дела. Президент ограничился тем, что принял это к
сведению.
Новая ситуация требовала гибкой тактики, и Вильямисар навестил также
генерального прокурора. Визит получился весьма полезным. Прокурор сообщил,
что в конце недели опубликует отчет о гибели Дианы Турбай, что
ответственность за эту трагедию лежит на полиции, действовавшей без приказа
и должной подготовки, и что в отношении троих офицеров Элитного корпуса
будет проведено служебное расследование. Кроме того, прокурор заверил, что
рассмотрел обвинения Эскобара против одиннадцати рядовых полицейских и уже
начал в отношении них служебное расследование.
Он выполнил свои обещания. Третьего апреля президент Республики получил
отчет Генеральной прокуратуры об обстоятельствах смерти Дианы Турбай. В нем
говорилось, что оперативные действия начались 23 января, после ряда
анонимных звонков в следственные отделы полиции Медельина с сообщениями о
передвижениях вооруженных людей в горной части Капакабаны. Неизвестные
утверждали, что наибольшее оживление наблюдается в районе Саванеты, особенно
в усадьбах Вилья-дель-Росарио, Ла-Бола и Альто-де-ла-Крус. По меньшей мере в
одном из телефонных сообщений говорилось, что именно там спрятаны похищенные
журналисты и, возможно, скрывается сам Пабло Эскобар. Полученные данные
попали в аналитическую сводку, на основе которой полиция планировала
операции на ближайшие сутки, однако о похищенных журналистах в сводке не
упоминалась. Директор Национальной полиции генерал-майор Мигель Гомес
Падилья заявил, что вечером 24 января его проинформировали о предстоящей
утром операции по прочесыванию, проверке, поискам и "возможному захвату
Пабло Эскобара и целой группы торговцев наркотиками". О двух последних
похищенных тележурналистах, Диане Турбай и Ричарде Бесерре, в этой
информации, похоже, также не упоминалось.
Операция началась 25 января в одиннадцать утра. От училища им. Карлоса
Ольгина выехал отряд капитана Хайро Сальседы Гарсия в составе семи офицеров,
пяти унтер-офицеров и сорока рядовых полицейских. Спустя час выступил отряд
капитана Эдуардо Мартинеса Соланилья в составе двух офицеров, двух
унтер-офицеров и шестидесяти одного полицейского. В отчете прокуратуры
говорилось, что соответствующие службы не зафиксировали участия в операции
группы капитана Эльмера Эсекьеля Торреса Белы, а именно ей и была поручена
проверка усадьбы Ла-Бола, где прятали Диану и Ричарда. Между тем, отвечая
впоследствии на вопросы Генеральной прокуратуры, капитан сам подтвердил, что
выехал в район операции в одиннадцать утра вместе с шестью офицерами, пятью
унтер-офицерами и сорока рядовыми агентами. Операцию поддерживали с воздуха
четыре вертолета, оснащенные крупнокалиберными пулеметами.
В усадьбах Вилья-дель-Росарио и Альто-де-ла-Крус зачистка местности
прошла без неожиданностей. Около часа дня началась проверка в Ла-Бола.
Согласно показаниям унтер-офицера Ивана Диаса Альвареса, он как раз
спускался с небольшой площадки, куда высадился с вертолета, как вдруг
Национальной полиции в Боготе, и не слишком щепетильно соблюдало рамки
своего мандата. Подобные действия вызывали смятение не только среди
преступников, но и среди местных чиновников, с недовольством встретивших
самостоятельную и неподвластную им силу. Подлежащие Экстрадиции гневно
обвиняли спецназ в нарушении всех прав человека.
Жители Медельина, видя убийства и насилие на улицах города и зная, что
не все это делается с официальной санкции, считали, что Подлежащие
Экстрадиции обвиняют полицию не без основания. Национальные и международные
организации по правам человека тоже заявляли правительству протест, но
удовлетворительных ответов не получали. Спустя несколько месяцев было
принято решение об обязательном присутствии при полицейских операциях
представителей Генеральной прокуратуры, но это привело только к излишней
бюрократизации оперативных действий.
Власти мало что могли. Судьи и члены магистратов с их худым жалованием,
которого и на жизнь едва хватало, не то что на образование детей, оказались
перед роковой дилеммой -- быть убитыми или продаться наркомафии. Больше
всего удивляет, даже потрясает, то, что многие предпочли смерть.
В этой ситуации медельинцы проявили самое, пожалуй, колумбийское
качество -- поразительную способность привыкать ко всему, плохому и
хорошему, умение терпеть. На это тоже требовалось мужество -- быть может,
самая жестокая его форма.
Большинство, казалось, не сознавало, что самый жизнерадостный и
гостеприимный город страны превратился в те годы в один из самых опасных
городов мира. В столетней истории колумбийского насилия уличный терроризм
занимал мало места. Даже мятежники прошлых десятилетий, как правило,
отказывались от этой "несправедливой формы революционной борьбы". Люди могли
бояться тех или иных событий, но до сих пор никогда не тряслись в ожидании
того, что принесет очередной взрыв -- разметает по школе тела детей,
разнесет на куски взлетевший самолет или разбросает овощи на рынке. Теперь в
повседневную жизнь вошли слепые бомбы, невинные жертвы и анонимные
телефонные угрозы. При этом статистика уверяла, что экономическая ситуация в
Медельине не ухудшается.
Еще недавно торговцев наркотиками окружал некий ореол таинственности.
Они пользовались полной безнаказанностью и даже вызывали определенную
симпатию общества своей благотворительностью в трущобах, где прошло их
беспризорное детство. Нарокоторговцы даже и не особенно скрывались: если бы
кто-то на самом деле захотел, чтобы их арестовали, он мог бы подойти к
ближайшему постовому и ткнуть пальцем в нужный дом. Но большая часть
колумбийцев смотрела на них с любопытством и интересом, которые сильно
смахивали на симпатию. Политики и промышленники, коммерсанты, журналисты и
просто пройдохи были завсегдатаями шумных празднеств, проходивших в имении
"Неаполь" под Медельином. Пабло Эскобар завел там даже зоопарк с настоящими
жирафами и бегемотами, доставленными из Африки, а у парадных ворот в
качестве национальной реликвии красовалась авиетка, на которой была
переправлена первая партия кокаина.
С помощью денег и таинственности Эскобар стал здесь полновластным
хозяином, превратившись в легенду, властвующую из тьмы. Его слово,
выверенное и предельно осторожное, звучало так убедительно, что легко
принималось за истину. В зените его славы жители Медельина возводили алтари
с портретом Эскобара и зажигали перед ними свечи. Многие верили, что он
способен творить чудеса. За всю историю Колумбии ни один человек не
пользовался таким влиянием на общественное мнение. Никто не использовал в
таких масштабах силу коррупции. Но самое яркое и самое разрушительное
свойство его натуры заключалось в том, что Эскобар был начисто лишен
сострадания, которое позволяло бы ему различать добро и зло.
И с этим неуловимым и непредсказуемым человеком в середине февраля
решил встретиться Альберто Вильямисар, чтобы вернуть жену. Поиски он начал с
тюрьмы строгого режима Итагуи, где отбывали срок три брата Очоа. С согласия
президента Рафаэль Пардо предоставил Вильямисару свободу действий, напомнив
еще раз, что он не уполномочен вести переговоры от имени правительства и что
его задача ограничивается простой разведкой. Он также предупредил Альберто о
недопустимости любых компромиссов, предусматривающих уступки со стороны
правительства. Однако, сказал Пардо, правительство будет отнюдь не против (и
даже наоборот), если Эскобар явится с повинной в рамках объявленной политики
подчинения властям. Новая политика и навела Вильямисара на мысль изменить
стратегию и не замыкаться на освобождении пленников, как это было до сих
пор, а добиваться, чтобы Пабло Эскобар сам сдался в руки правосудия. В этом
случае заложники будут освобождены автоматически.
Так начинался второй этап заключения Марухи и новая фаза борьбы
Альберто Вильямисара. Возможно, Эскобар собирался вместе с Беатрис отпустить
и Маруху, однако трагедия Дианы Турбай разрушила эти планы. Теперь его
обвиняли в убийстве, которого он не хотел. Более того, для Эскобара это
убийство было катастрофой: он лишился главного козыря в своей игре и
окончательно осложнил себе жизнь. Полиция до такой степени ужесточила
действия, что Эскобару пришлось уйти в глубокое подполье.
После убийства Марины в его руках оставались Диана, Пачо, Маруха и
Беатрис. Следующей, кем можно было пожертвовать, если понадобится, стала бы,
скорее всего, Беатрис. Ее освободили, Диана погибла -- остались двое: Пачо и
Маруха. Эскобар, возможно, рассчитывал приберечь Пачо для выгодного обмена,
но тут неожиданно стала подниматься в цене Маруха -- из-за решимости
Вильямисара вести переговоры и добиваться от правительства более четкого
решения. Посредничество Вильямисара было для Эскобара последней соломинкой,
ухватиться за которую могла помочь только пленная -- и живая -- Маруха. Оба
оказались словно прикованными наручниками друг к другу.
Прежде всего Вильямисар встретился с доньей Нидией Кинтеро, которая
поделилась своим опытом поисков Эскобара. Она рассказала Альберто о
переговорах в тюрьме с сестрами Очоа, стариком-патриархом и Фабио. Нидия
смирилась с трагической гибелью дочери, никого не проклинала и никому не
собиралась мстить. Она хотела лишь одного -- чтобы смерть Дианы не оказалась
напрасной, а послужила достижению мира. Ради этого она вручила Вильямисару
письмо для Эскобара, в котором выражала надежду, что смерть ее дочери
послужит искупительной жертвой и избавит всех колумбийцев от страданий,
выпавших на долю погруженной в траур матери. В начале письма говорилось о
том, что правительство, которое не может остановить налеты полиции, все же
способно отказаться от попыток силового освобождения заложников, поскольку и
родственники, и чиновники, и все на свете понимают, что случайный налет
может закончиться трагически, как в случае с ее дочерью. "Вот почему я
обращаюсь к вам с мольбой, и сердце мое переполнено скорбью, смиреньем и
добротой, -- писала Нидия, -- освободите Маруху и Франсиско". Последние
слова звучали неожиданно: "Докажите мне, что вы не хотели смерти Дианы".
Спустя несколько месяцев, уже будучи в тюрьме, Эскобар признался, что его
потрясло письмо Нидии, в котором не было ни обвинений, ни ненависти. "Очень
жаль, -- писал Эскобар, -- но мне не хватило мужества ей ответить".
Вооружившись письмом Нидии и устными полномочиями правительства,
Вильямисар отправился в Итагуи, к трем братьям Очоа. Его сопровождали два
охранника ДАС, к которым присоединились еще шесть сотрудников медельинской
полиции. Братья Очоа только что устроились в камере повышенной безопасности
с нудной, однообразной процедурой трехступенчатого контроля и стенами из
неотесанного камня, напоминавшими недостроенную церковь. Пустынные коридоры,
узкие лестницы с желтыми перилами из труб, повсюду сигнализация и, наконец,
павильон на третьем этаже, где трое братьев, оказавшиеся талантливыми
шорниками, коротали тюремные будни за изготовлением седел и других предметов
сбруи. В сборе была вся семья: дети, свояки и свояченицы, братья и сестры.
Самые энергичные, Марта Ньевес и Мария Лиа, жена Хорхе Луиса, встретили
посетителей по всем правилам местного гостеприимства.
Гостей ждал стол, накрытый в глубине тюремного двора на открытой
пристройке с портретами кинозвезд на стенах, спортивными тренажерами и
обеденным столом на двенадцать человек. В целях безопасности еду готовили в
расположенной по соседству усадьбе Ла-Лома, официальной резиденции семьи
Очоа. На столе красовалась богатая коллекция лучших образчиков местной
кухни. В соответствии со строгой антьокской традицией за едой ни о чем
постороннем не говорили.
После трапезы, соблюдая все формальности семейного совета, перешли к
диалогу. Он получился не таким простым, как обещало царившее за едой
благодушие.
Первым взял слово Вильямисар. Он как всегда говорил медленно, взвешенно
и четко, как бы заранее отвечая на еще не заданные вопросы. Подробно
рассказав о переговорах с Гидо Паррой и причинах их неожиданного провала,
Альберто подытожил: теперь только его личная встреча с Пабло Эскобаром
поможет спасти Маруху.
-- Давайте попробуем остановить насилие. Давайте разговаривать, а не
совершать новые ошибки. Для начала хочу, чтобы вы знали: мы ни в коем случае
не пойдем на применение силы для освобождения. Я предпочитаю вести
переговоры и понимать, что происходит и чего добиваетесь вы.
Следующим заговорил старший из братьев, Хорхе Луис. Он напомнил о
страданиях, выпавших на долю семьи в круговороте этой грязной войны,
рассказал о сомнениях и трудностях, с которыми пришлось столкнуться братьям,
прежде чем они сдались властям, не скрывал, как сильно встревожен слухами,
что Конституционная Ассамблея не отменит экстрадицию.
-- Для нас это была тяжелая война. Вы себе даже не представляете,
сколько пережили наши семьи, друзья. Мы испытали на себе все.
Хорхе Луис привел факты: его сестру Марту Ньевес незаконно арестовали;
свояка Алонсо Карденаса схватили и убили в 1986 году; дядю Хорхе Ивана Очоа
арестовали в 1983 году, двоюродных братьев Марио и Гильермо Леона арестовали
и убили.
В ответ Вильямисар попытался доказать, что он тоже стал жертвой войны и
за все, что случится в дальнейшем, им придется расплачиваться поровну. "Я
пережил не меньше вашего. Подлежащие Экстрадиции пытались убить меня в
восемьдесят шестом, мне пришлось уехать на другой конец света, но меня и там
достали, и вот теперь у меня похитили жену и сестру". Альберто не жаловался
-- он просто пытался показать собеседникам, что имеет право говорить с ними
па равных.
-- Все это беспредел, и нам пора начать понимать друг друга, -- заявил
он в конце.
Разговаривали только эти двое. Остальные слушали в гробовом молчании,
только женщины ухаживали за гостем, не мешая беседе.
-- Мы ничего не можем сделать, -- сказал Хорхе Луис. -- Здесь была
донья Нидия Кинтеро. Мы понимали, в каком она положении, но ответили то же
самое. Нам не нужны лишние проблемы.
-- Пока идет война, всем вам грозит опасность даже за этими толстыми
стенами, -- настаивал Вильямисар. -- Давайте покончим с ней, и никто не
тронет ни ваших родителей, ни других членов семьи. Но пока Эскобар не
сдастся правосудию, а Маруха и Франсиско не вернутся домой живыми и
невредимыми, все может случиться. И можете быть уверены, если их убьют,
расплачиваться придется и вам, и вашим родственникам, и еще многим и многим.
Беседа в тюрьме продолжалась целых три часа, и обе стороны проявили
крайнее упорство. Вильямисар отдавал должное крестьянской практичности
братьев Очоа. Братьям понравилась прямота и откровенность гостя, его
готовность не уходить от скользких вопросов. Когда-то братья жили в Кукута,
семейной вотчине Вильямисаров, знали многих из тех мест и хорошо понимали
своих земляков. В конце разговора высказались и два младших брата, а Марта
Ньевес несколькими чисто колумбийскими остротами помогла сбросить
напряжение. Вначале братья, чувствуя себя в безопасности за стенами тюрьмы,
были твердо настроены не лезть в драку, но в конце концов кое с чем
согласились.
-- Хорошо, мы напишем Пабло письмо и расскажем, о чем здесь беседовали,
-- пообещал Хорхе Луис. -- Но я бы все же посоветовал поговорить и с моим
отцом. Он живет в Ла-Ломе и будет очень рад встретиться с вами.
Вильямисар не мешкая отправился в поместье в сопровождении всей семьи
Очоа. С собой он прихватил только двоих привезенных из Боготы
телохранителей. Братья посоветовали не брать многочисленной охраны, чтобы не
привлекать внимания.
От ворот усадьбы, где оставили машины, к дому вела почти километровая
аллея. Вдоль густо растущих подстриженных деревьев шли пешком. Их встретили
несколько мужчин, похоже, безоружных. Они остановили телохранителей,
предложив им подождать в сторонке. Охранники было заволновались, однако
слуги вели себя вежливо и успокаивали их:
-- Не волнуйтесь, пройдите посидите в тенечке, перекусите, пока доктор
побеседует с доном Фабио.
В конце аллеи, в глубине открытой площадки, стоял просторный и
добротный дом. На террасе, откуда до самого горизонта виднелись обширные
пастбища, гостя ждал старый патриарх. Рядом стояли остальные члены семьи --
все женщины, и почти все в трауре по погибшим в войне мужчинам. Несмотря на
то, что было время сиесты, гостя пригласили закусить.
Едва обменявшись приветствиями с доном Фабио, Вильямисар понял, что
старик уже получил полный отчет о переговорах в тюремной камере. Можно было
не тратить время на предисловия. Альберто повторил, что ужесточение войны
принесет гораздо больше вреда клану Очоа, большинство членов которого не
имеют ничего общего с убийствами и терроризмом. Сейчас трое сыновей дона
Фабио хоть и не на свободе, но в безопасности, зато что сулит им будущее,
никто не может сказать. Дон Фабио заинтересован в мирном развитии событий
больше чем кто бы то ни было, но не то что мир -- даже перемирие невозможно,
пока Эскобар не последует примеру его сыновей.
Старик слушал Вильямисара с бесстрастным вниманием, слегка кивая, когда
что-то казалось ему справедливым. Потом в нескольких коротких и точных, как
эпитафия, фразах изложил свою точку зрения. Любые действия невозможны без
главного: личной встречи с Эскобаром. "Лучше всего начать именно с Пабло". И
Вильямисар, как считал старик, для этого подходит, потому что Эскобар
доверяет только тому, кто умеет держать свое слово.
-- А вы, доктор, умеете, -- подчеркнул в заключение дон Фабио. --
Только надо ему это доказать.
Встреча с семьей Очоа, начавшаяся в тюремной камере в десять часов
утра, закончилась в усадьбе Ла-Лома в шесть вечера. Главным было то, что
Вильямисару удалось растопить лед недоверия. Снова забрезжила надежда
достичь согласованной с правительством цели: добиться от Эскобара явки с
повинной. Этой надеждой Вильямисару хотелось скорее поделиться с
президентом. Но в Боготе его ждали плохие новости: президенту пришлось на
себе испытать боль утраты похищенного родственника.
Дело в том, что двоюродного брата президента, его ближайшего друга
детства Фортунато Гавирию Ботеро четверо вооруженных бандитов в масках
похитили прямо из его дома в Перейре. Президент узнал об этом в пятницу на
острове Сан-Андрес, где проводил региональный совет губернаторов. Тем не
менее он не стал прерывать работу. Никто не знал, причастны ли к
преступлению Подлежащие Экстрадиции. Ранним утром в субботу президент плавал
с аквалангом, а когда вернулся на берег, ему сообщили, что найдено тело
Фортунато. Он был захоронен тайком, без гроба, в чистом поле. При вскрытии в
легких обнаружили землю -- признак того, что похищенного закопали живьем.
Похоже, это не наркомафия -- за Эскобаром, вообще-то, такого не водится.
Президент хотел отменить региональный совет и немедленно лететь в
Боготу, однако врачи ему запретили. Перелет раньше чем через сутки (или хотя
бы полсуток) после часового погружения на глубину двадцать метров -- дело
опасное. Гавирия уступил и продолжил совет. Мрачное лицо президента на
экранах телевизоров увидела вся страна. К четырем часам вечера истек
минимальный установленный врачами срок, и Гавирия вернулся в столицу, чтобы
заняться похоронами. Позже он вспоминал этот день как самый тяжелый в своей
жизни и говорил с горькой иронией: "Я был единственным колумбийцем, у
которого даже не было возможности пожаловаться президенту".
Сразу после обеда с Вильямисаром в тюремной камере Хорхе Луис Очоа
отправил Эскобару письмо, в котором одобрял его намерение сдаться властям.
Вильямисара он характеризовал как серьезного сантандерца, которому можно
верить и с которым можно иметь дело. Эскобар ответил немедленно: "Передай
этому сукину сыну, что мне не о чем с ним говорить". Марта Ньевес и Мария
Лиа, сообщившие об этом Вильямисару по телефону, советовали не отчаиваться,
возвращаться в Медельин и продолжить поиски контактов. На этот раз Альберто
приехал один, без охраны. В аэропорту он взял такси и добрался до отеля
"Интерконтиненталь", куда минут через пятнадцать за ним заехал один из
водителей семьи Очоа. Местный парень лет двадцати, симпатичный и веселый,
долго наблюдал за Вильямисаром в зеркальце и наконец спросил:
-- Вам страшно?
Альберто только улыбнулся в зеркало.
-- Не беспокойтесь, доктор, с нами вы в полной безопасности. Можете не
сомневаться!
Эти слова добавили Альберто уверенности и вселили надежду, которая не
покидала его ни на минуту во время дальнейших поездок. Он так никогда и не
узнал, следили за ним или нет, но постоянно чувствовал опеку какой-то
сверхъестественной силы.
Эскобар, похоже, вовсе не считал, что чем-то обязан Вильямисару за
новый указ, открывший для него реальную возможность избежать экстрадиции. С
холодной расчетливостью карточного шулера он, очевидно, рассматривал
освобождение Беатрис как вполне достаточную плату за эту услугу, а старые
долги, мол, тут ни при чем. И все же Очоа советовали Альберто проявить
настойчивость.
Не обращая внимания на обиды, Вильямисар продолжил борьбу. Очоа
помогали ему во всем. Еще два-три раза он приезжал к ним, чтобы уточнить
общую стратегию. Хорхе Луис написал Эскобару еще одно письмо, в котором
сообщал, что в случае явки с повинной ему гарантируют жизнь и не подвергнут
экстрадиции ни при каких обстоятельствах Однако Эскобар не ответил. Тогда
решили, что Вильямисар должен сам написать Эскобару, пояснить общую ситуацию
и представить свои предложения.
Письмо было написано 4 марта прямо в тюрьме, и Хорхе Луис давал советы,
что можно писать, а чего не стоит. В начале письма Вильямисар признал, что
уважение прав человека является основой для достижения мира. "Однако нельзя
игнорировать одно обстоятельство: тот, кто нарушает эти права, пытается
порой скрыть свои действия, разоблачая подобные нарушения со стороны
других". Это препятствует сближению сторон и сводит на нет все, чего он,
Вильямисар, добился за несколько месяцев для освобождения своей жены. Семья
Вильямисар стала жертвой тупого и необъяснимого насилия: вначале покушались
на самого Альберто, потом убили его свояка, Луиса Карлоса Галана, потом
похитили жену и сестру. "Моя свояченица Глория Пачон де Галан и я, -- писал
Вильямисар, -- не понимаем этой бездумной и незаслуженной агрессивности и не
можем с ней согласиться". В такой ситуации только освобождение Марухи и
других журналистов является необходимым условием для достижения подлинного
мира в Колумбии.
Через две недели Альберто получил ответ, первые слова которого звучали
как приговор: "Уважаемый доктор, к великому сожалению, я не могу выполнить
Вашу просьбу". В противном случае, опасался Эскобар, некоторые чиновники из
числа делегатов Конституционной Ассамблеи под давлением родственников
остальных заложников могут сорвать обсуждение вопроса об отмене экстрадиции
до полного освобождения всех пленников. Такой подход Эскобар считал
несправедливым: ведь похищения были совершены до выборов в Ассамблею, а
потому их нельзя рассматривать как способ давления на делегатов. После
такого вывода Эскобар позволил себе зловещее примечание: "Вспомните, доктор
Вильямисар, многочисленные жертвы, связанные с проблемой экстрадиции; если к
ним прибавить еще две, это не окажет заметного влияния ни на текущие
процессы, ни на развернутую вокруг них борьбу".
После указа Эскобар уже не упоминал об экстрадиции как о причине войны,
ставшей теперь бессмысленной для тех, кто хотел сдаться, и выдвинул новое
препятствие -- нарушения прав человека со стороны противостоящего ему
спецназа полиции. Его тактика основывалась на том, чтобы выигрывать по
частным вопросам и, избегая явки с повинной, продолжить войну под новыми
предлогами, которые можно было придумывать до бесконечности.
Эскобар, понимая, что Вильямисар, как и он сам, стремится защитить свою
семью, еще раз повторил протест против действий Элитного корпуса, который
уничтожил около четырехсот юношей в предместьях Медельина и никто не понес
за это наказания. В таком случае похищения журналистов оправданы, как способ
заставить власти наказать виновных полицейских. Эскобара также удивляло, что
в связи с похищениями никто из общественных деятелей не пытался вступить с
ним в прямые контакты. В конце письма он подчеркивал, что при любом развитии
событий призывы и просьбы освободить заложников будут напрасны, ибо на карту
поставлена жизнь его родственников и друзей. "Если правительство не
вмешается и не прислушается к нашим предложениям, мы убьем и Маруху, и
Франсиско -- в этом вы можете не сомневаться".
Из письма стало ясно, что Эскобар ищет контактов с политиками. Явку с
повинной он в принципе не отвергает, но заплатить за нее придется дороже,
чем ожидалось, и Эскобар намерен взыскать полную цену без всяких скидок на
сентименты. С такими выводами Вильямисар на той же неделе посетил президента
и ввел его в курс дела. Президент ограничился тем, что принял это к
сведению.
Новая ситуация требовала гибкой тактики, и Вильямисар навестил также
генерального прокурора. Визит получился весьма полезным. Прокурор сообщил,
что в конце недели опубликует отчет о гибели Дианы Турбай, что
ответственность за эту трагедию лежит на полиции, действовавшей без приказа
и должной подготовки, и что в отношении троих офицеров Элитного корпуса
будет проведено служебное расследование. Кроме того, прокурор заверил, что
рассмотрел обвинения Эскобара против одиннадцати рядовых полицейских и уже
начал в отношении них служебное расследование.
Он выполнил свои обещания. Третьего апреля президент Республики получил
отчет Генеральной прокуратуры об обстоятельствах смерти Дианы Турбай. В нем
говорилось, что оперативные действия начались 23 января, после ряда
анонимных звонков в следственные отделы полиции Медельина с сообщениями о
передвижениях вооруженных людей в горной части Капакабаны. Неизвестные
утверждали, что наибольшее оживление наблюдается в районе Саванеты, особенно
в усадьбах Вилья-дель-Росарио, Ла-Бола и Альто-де-ла-Крус. По меньшей мере в
одном из телефонных сообщений говорилось, что именно там спрятаны похищенные
журналисты и, возможно, скрывается сам Пабло Эскобар. Полученные данные
попали в аналитическую сводку, на основе которой полиция планировала
операции на ближайшие сутки, однако о похищенных журналистах в сводке не
упоминалась. Директор Национальной полиции генерал-майор Мигель Гомес
Падилья заявил, что вечером 24 января его проинформировали о предстоящей
утром операции по прочесыванию, проверке, поискам и "возможному захвату
Пабло Эскобара и целой группы торговцев наркотиками". О двух последних
похищенных тележурналистах, Диане Турбай и Ричарде Бесерре, в этой
информации, похоже, также не упоминалось.
Операция началась 25 января в одиннадцать утра. От училища им. Карлоса
Ольгина выехал отряд капитана Хайро Сальседы Гарсия в составе семи офицеров,
пяти унтер-офицеров и сорока рядовых полицейских. Спустя час выступил отряд
капитана Эдуардо Мартинеса Соланилья в составе двух офицеров, двух
унтер-офицеров и шестидесяти одного полицейского. В отчете прокуратуры
говорилось, что соответствующие службы не зафиксировали участия в операции
группы капитана Эльмера Эсекьеля Торреса Белы, а именно ей и была поручена
проверка усадьбы Ла-Бола, где прятали Диану и Ричарда. Между тем, отвечая
впоследствии на вопросы Генеральной прокуратуры, капитан сам подтвердил, что
выехал в район операции в одиннадцать утра вместе с шестью офицерами, пятью
унтер-офицерами и сорока рядовыми агентами. Операцию поддерживали с воздуха
четыре вертолета, оснащенные крупнокалиберными пулеметами.
В усадьбах Вилья-дель-Росарио и Альто-де-ла-Крус зачистка местности
прошла без неожиданностей. Около часа дня началась проверка в Ла-Бола.
Согласно показаниям унтер-офицера Ивана Диаса Альвареса, он как раз
спускался с небольшой площадки, куда высадился с вертолета, как вдруг