Страница:
угла в угол и декламировать вслух собственные молитвы. Проходя мимо окна,
священник каждый раз смотрел на дорогу, а в его душе боролись два чувства:
беспокойство, что обещанный автомобиль не приедет, и острое желание, чтобы
он не приехал. Он хотел было позвонить, но тут же сам понял опрометчивость
такого шага. "К счастью, для общения с Богом телефоны не нужны", -- сказал
он. От запоздалого, но еще более аппетитного, чем завтрак, обеда, Гарсия
Эррерос отказался. В приготовленной для него комнате стояла кровать с
балдахином и бахромой, как у епископа. Женщины попытались уговорить падре
немного отдохнуть. Он согласился, но так и не уснул. Чтобы успокоиться, он
взял "Краткую историю времени" Стивена Хаукинга(*), модную тогда книгу, где с
помощью математических расчетов опровергалось существование Бога. Около
четырех часов дня падре вышел в зал, где дремал Вильямисар.
-- Альберто, -- сказал он,-- нам лучше вернуться в Боготу,
Ласковым и тактичным женщинам с трудом удалось его отговорить. К вечеру
священник опять пал духом, но уехать уже не порывался: ночные поездки он
считал весьма рискованными. Перед слом падре попросил помочь ему снять
контактные линзы: дома этим всегда занималась Паулина. Вильямисар не
ложился, не исключая, что Эскобару покажется безопаснее провести встречу под
покровом ночи.
Падре тоже не удалось заснуть. В восемь утра подали завтрак, еще более
соблазнительный, чем накануне, но падре даже не сел за стол. Он вновь
расстроился из-за контактных линз, и никто не мог ему в этом помочь, пока
сама управляющая поместьем с большим трудом наконец не вставила их на место.
По сравнению с первым днем падре вел себя спокойнее, не вышагивал без конца
из угла в угол, а сидел, неотрывно глядя через окно на дорогу, по которой
должен приехать автомобиль. Наконец, потеряв терпение, он вскочил.
-- Я уезжаю, мне надоела вся эта волокита!
Его еле уговорили подождать до обеда. Согласившись, падре снова
успокоился. За обедом он ел с аппетитом и, как в лучшие времена, был
интересным собеседником, а после обеда заявил, что намерен вздремнуть.
-- Но имейте в виду, -- повторил он, подняв палец вверх, -- как только
проснусь -- сразу уеду.
Марта Ньевес несколько рал звонила по телефону в надежде узнать хоть
что-нибудь, что поможет удержать проснувшегося падре. Около трех часов дня
всех, кто дремал в гостиной, разбудил шум мотора. Вскочив с кресла,
Вильямисар постучал в комнату, где спал падре, и открыл дверь.
-- Падре, за вами приехали.
Полусонный священник с трудом поднялся. Сердце Вильямисара защемило от
жалости: обтянутые кожей кости и трясущееся от страха тело делали падре
похожим на ощипанного цыпленка. Однако он быстро взял себя в руки,
перекрестился и, словно окрепнув духом, стал решительным и даже как будто
вырос. "Преклони колени, сын мой, -- велел он Вильямисару. -- Помолимся
вместе". С колен поднялся уже совсем другой человек.
-- Посмотрим, как там Пабло.
Вильямисар хотел бы сопровождать падре, но не мог -- так было условлено
заранее. Пришлось ограничиться разговором с шофером.
-- Берегите падре. Это большой человек. Будьте осторожны. На вас лежит
огромная ответственность.
Водитель посмотрел на Вильямисара, как на ненормального:
-- Вы думаете, если я везу святого, с нами может что-то случиться?
Вильямисар заставил падре надеть бейсболку, чтобы в дороге никто не
узнал его седые волосы. Он опасался, что в Медельине машину остановят и
встреча сорвется. Или священник попадет под перекрестный огонь боевиков и
полиции. Падре усадили рядом с шофером. Когда машина тронулась и начала
удаляться, падре снял бейсболку с головы и выбросил через окно. "Не
беспокойся, сын мой! -- крикнул он Вильямисару. -- Ведь я властвую над
водами!" Раскаты грома прокатились по всей долине, и с неба хлынул
библейский ливень.
О встрече падре Гарсии Эррероса с Пабло Эскобаром известно только то,
что рассказал сам священник, вернувшись в Ла-Лому. По его словам, встреча
проходила в роскошном особняке с бассейном олимпийского стандарта и
всевозможными спортивными сооружениями. По пути в целях безопасности трижды
меняли машину, но из-за проливного дождя, не прекращавшегося ни на минуту,
многочисленные полицейские кордоны их ни разу не остановили. Некоторые
посты, как уверял водитель, принадлежали службе безопасности самих
Подлежащих Экстрадиции. Дорога заняла более трех часов, хотя, скорее всего,
падре привезли в одну из резиденций Эскобара в самом Медельине, а шофер
специально петлял, чтобы падре казалось, что его увозят далеко от Ла-Ломы.
Священник рассказал, что в саду перед домом его встретили десятка два
вооруженных охранников, которых он упрекнул за неправедную жизнь и нежелание
сдаться правосудию. Сам Эскобар с большой черной бородой ждал на террасе,
одетый по-домашнему к белый хлопковый костюм. Страх, который падре испытывал
с момента приезда в Ла-Лому и позже по пути в неизвестность, рассеялся.
-- Пабло, -- сказал падре, -- я приехал, чтобы договориться и уладить
это дело.
Эскобар приветствовал священника искренне и весьма уважительно. Они
прошли в гостиную и расположились в цветастых креслах, друг против друга,
как добрые друзья, готовые к долгой беседе. Глоток виски окончательно
успокоил гостя, а Эскобар в продолжение всей беседы попивал фруктовый сок.
Вопреки ожиданиям, встреча заняла всего сорок пять минут: падре не мог
скрыть волнения, а Эскобар выражал свои мысли так же емко и лаконично, как в
письмах.
Опасаясь, что священника могут подвести провалы памяти, Вильямисар
посоветовал ему делать записи. Падре так и поступил, но пошел, по-видимому,
еще дальше. Сославшись на плохую память, он попросил самого Эскобара
записать его основные требования, а когда это было сделано, начал обсуждать
и отбрасывать те, которые, по его мнению, невозможно выполнить. Таким
образом, Эскобару практически не удалось затронуть излюбленную тему
наказания полицейских, обвиняемых в разного рода преступлениях, и разговор
сосредоточился на безопасности места заключения.
По словам падре, он задал вопрос о причастности Эскобара к покушениям
на четырех кандидатов в президенты. Тот категорически отрицал это, заявив,
что ему приписывают чужие преступления. Кроме того, он заверил, что не мог
предотвратить покушение на профессора Лоу Мутра, совершенное 30 апреля
прошлого года на одной из улиц Боготы, поскольку приказ был отдан
значительно раньше и его не успели отменить. По поводу похищения Марухи и
Пачо Эскобар старался не говорить ничего такого, что могло бы выдать его как
заказчика, но заверил, что Подлежащие Экстрадиции содержат их в нормальных
условиях, оба пленника здоровы и будут отпущены на свободу, как только
удастся согласовать срок явки с повинной. О Пачо он даже сказал вполне
серьезно: "Этот почти доволен, что его похитили". В конце беседы Эскобар
отметил, что добрая воля президента Гавирии вызывает ответное стремление
договориться. Записи, сделанные отчасти рукой священника, но в основном
исправленные и уточненные самим Эскобаром, стали первым официальным
свидетельством его желания сдаться правосудию.
Когда падре вставал, чтобы попрощаться, упала одна из его контактных
линз. Он попытался вставить ее, Эскобар начал ему помогать, потом позвали на
помощь прислугу, но все оказалось тщетно. Падре явно расстроился. "Делать
нечего, -- вздохнул он, -- это получается только у Паулины". К его
удивлению, Эскобар не только понял, о ком идет речь, но и знал, где
находилась в тот момент Паулина.
-- Не отчаивайтесь, падре, -- сказал он священнику. -- Если хотите, мы
пошлем за ней.
Но падре, настроенный поскорее вернуться, решил ехать без линзы. Прежде
чем попрощаться, Эскобар попросил благословить небольшой медальон из золота,
висевший у него на шее. Это было уже в саду на глазах у телохранителей, и
они тоже попросили благословения:
-- Падре, вы не можете уехать, не благословив нас.
Все стали на колени. Как и предвидел дон Фабио Очоа, посредничество
падре Гарсии Эррероса решительно повлияло на сговорчивость людей Эскобара.
Последний, видимо, заметив это, преклонил колени вместе со всеми.
Благословляя, падре призвал их вернуться к легальной жизни и способствовать
миру в стране.
Он отсутствовал не более шести часов. Около половины девятого вечера,
когда на небе уже заблестели звезды, падре вернулся в Ла-Лому и выскочил из
машины одним прыжком, как пятнадцатилетний школьник.
-- Не волнуйся, сын мой, -- сказал он Вильямисару. -- Все в порядке, я
только что заставил их всех стоять на коленях.
Священник был так возбужден, что его не могли успокоить ни слова, ни
специальные настойки из семейных запасов Очоа. По-прежнему лил дождь, но
падре хотел немедленно лететь в Боготу, рассказать всем о встрече, увидеть
президента, чтобы на месте решить все вопросы и объявить о мире. Его
уговорили лечь поспать, но падре все бродил по темному дому, разговаривая
сам с собой и читая вслух собственные молитвы. Лишь на рассвете его наконец
поборол сон.
Когда 16 мая в одиннадцать утра они приземлились в Боготе, о
проведенной встрече уже вовсю говорили по радио. Довольный Вильямисар,
обнимая встречавшего в аэропорту Андреса, сказал ему: "Не волнуйся, сынок.
Маму выпустят через три дня". Сложнее оказалось убедить в этом Рафаэля
Пардо, которому Вильямисар позвонил по теле фону.
-- Я искренне рад, Альберто! Но не слишком обольщайся.
Впервые после похищения Вильямисар появился на вечеринке у друзей,
которые не сразу поверили, что его радостное настроение вызвано, в конце
концов, не более, чем очередным призрачным обещанием Пабло Эскобара. К тому
времени падре Гарсия Эррерос завершил обход редакций теле-, радио- и
газетных новостей, убеждая всех проявить к Эскобару терпимость, "Если мы не
оттолкнем его, он сможет существенно способствовать миру", -- утверждал
падре, добавляя без ссылки на Руссо: "Все люди, в сущности, добры, но
отдельные обстоятельства могут делать их злыми". Наконец он заявил перед
спутанным клубком микрофонов:
-- Эскобар -- человек добрый.
В пятницу, 17 мая газета "Тьемпо" сообщила, что падре привез личное
послание Эскобара, которое передаст президенту Гавирии в ближайший
понедельник. На самом деле речь шла о записях, сделанных "в четыре руки"
Эскобаром и священником во время встречи. В воскресенье Подлежащие
Экстрадиции выступили с заявлением, которое в бурном потоке новостей чуть не
осталось незамеченным: "Мы отдали приказ об освобождении Франсиско Сантоса и
Марухи Пачон". О сроках не говорилось, однако радио преподнесло это как
свершившийся факт, и журналисты начали осаду квартир заложников.
Приближалась развязка: Вильямисар получил от Эскобара письмо, в котором
говорилось, что Маруха Пачон и Франсиско Сантос будут освобождены не
сегодня, а завтра, в понедельник, 20 мая, в семь часов вечера. Но во вторник
в девять утра Вильямисар должен снова лететь в Медельин, чтобы
присутствовать при сдаче Эскобара.
О заявлении Подлежащих Экстрадиции Маруха узнала в воскресенье из
семичасовых вечерних новостей. Дата и время освобождения в нем не
упоминались, но с учетом порядков внутри картеля все могло произойти и через
пять минут, и через два месяца. Зато майордомо и его жена буквально влетели
в комнату, готовые отпраздновать событие немедленно.
-- Наконец-то все кончилось! Это надо отметить!
С трудом Маруха уговорила их дождаться официального приказа из уст
прямого эмиссара Пабло Эскобара. Сама новость не удивила пленницу: не первую
неделю она замечала явные признаки улучшения обстановки по сравнению с тем,
чего можно было ожидать после обескураживающих планов постелить в ее комнате
ковры. В последних передачах "Колумбия требует освободить" появлялось все
больше друзей и популярных актеров. С возросшим оптимизмом и особым
вниманием следила Маруха за героями телесериалов, ей казалось, что
зашифрованные послания скрываются даже в глицериновых слезах неразделенной
любви. Наконец, заявления падре Гарсии Эррероса, с каждым днем звучавшие все
эффектнее, заставляли поверить, что невозможное в конце концов свершится.
Предвидя спешку при освобождении и не желая предстать перед камерами в
мрачном костюме пленницы, Маруха приготовилась надеть то, в чем ее похитили.
Но не услышав по радио ничего нового и заметив разочарование майордомо,
ожидавшего получить официальный приказ еще до отхода ко сну, она даже самой
себе побоялась показаться смешной. Маруха приняла большую дозу снотворного и
проснулась наутро с каким то гнетущим безразличием к тому, кто она и где
находится.
Вильямисара сомнения не мучили: в письме Эскобара все было сказано
ясно. Альберто сразу передал письмо журналистам, но те как-то не особенно
ему поверили. Часов в девять одна из радиостанций передала помпезное
сообщение о том, что сеньору Маруху Пачон только что освободили в районе
Салитре. Шумной толпой журналисты стали покидать дом Вильямисаров, хотя сам
Альберто сохранял спокойствие.
-- Они ни за что не отпустят ее в таком удаленном районе, где может
произойти все что угодно, -- сказал он. -- Наверняка все произойдет завтра и
в безопасном месте.
Один из репортеров подсунул ему микрофон:
-- Удивительно, что вы так верите этим людям на слово.
-- Это слово, данное на войне, -- ответил Вильямисар.
Самые доверчивые журналисты все же остались дежурить в коридорах и в
баре, пока Вильямисар не напомнил им, что пора запирать дом. Многие провели
ночь в стихийно возникшем перед домом журналистском кемпинге.
В понедельник Вильямисар по привычке проснулся в шесть утра -- время
первого выпуска новостей -- и провалялся в постели до одиннадцати. Он
старался как можно меньше занимать телефон, но все было напрасно --
журналисты и друзья звонили ему непрерывно. Новостью дня по-прежнему
оставалось предвкушение встречи похищенных.
В четверг, вернувшись из Медельина, падре Гарсия Эррерос навестил
Мариаве и по секрету сообщил, что ее мужа освободят в ближайшее воскресенье.
Неизвестно, откуда он узнал об этом за семьдесят два часа до первого
заявления Подлежащих Экстрадиции, но в семье Сантос новость восприняли как
свершившийся факт. На радостях сделали фотографию падре рядом с Мариаве и
детьми, чтобы опубликовать ее в субботнем номере "Тьемпо" в расчете на
сообразительность Пачо. И не ошиблись: раскрыв в своей камере номер газеты,
Пачо сразу догадался, что усилия падре увенчались успехом. В ожидании
невероятного он провел день, расставляя невинные ловушки в разговорах с
охранниками и надеясь на чью-нибудь оплошность, но так ничего и не узнал.
Радио и телевидение, без конца обсуждавшие тему заложников все последние
педели, в ту субботу обошли ее стороной.
Воскресенье началось как обычно. С утра поведение охраны показалось
Пачо немного необычным и тревожным, но потом все вернулось к привычному
распорядку выходного дня: особый завтрак, с пиццей, бесконечные видеофильмы
и телепрограммы, немного карт, немного футбола. Вдруг, неожиданно для всех,
в теленовостях "Криптон" сообщили о решении Подлежащих Экстрадиции
освободить двух оставшихся пленников. Издав победный клич, Пачо подпрыгнул и
бросился обнимать дежурного охранника. "Я думал, у меня будет инфаркт", --
вспоминал он позднее. Охранник отнесся к новости со стоическим недоверием.
-- Подождем, пока придет подтверждение, -- "успокоил" он Пачо.
Быстро защелкали по всем теле- и радиоканалам, но везде передавали то
же самое. Одна из телетрансляций шла прямо из редакционного зала "Тьемпо", и
Пачо впервые за восемь месяцев ощутил атмосферу свободной жизни: бешеный
ритм воскресного выпуска, знакомые лица в стеклянных кабинках и его
собственное рабочее место. Повторив еще раз сообщение о неизбежном
освобождении, специальный корреспондент новостей взмахнул микрофоном, поднес
его, словно стаканчик мороженого, к самым губам спортивного комментатора и
спросил:
-- Как вы оцениваете эту новость?
Пачо невольно отреагировал как редактор выпуска:
-- Что за идиотский вопрос! Он думал, кто-то обрадуется, если меня
оставят еще на месяц?
Как обычно, сообщения по радио звучали менее категорично, но более
эмоционально. В дом Эрнандо Сантоса все время приходили люди, и оттуда
передавались интервью со всеми, кто попадался под руку. От этого Пачо еще
больше занервничал: а вдруг его отпустят сегодня же ночью? "Так начались
двадцать шесть самых длинных в моей жизни часов, -- вспоминал он. -- Каждая
секунда казалась часом".
Пресса развернула бешеную деятельность. Телекамеры передвигались от
дома Пачо к дому его отца -- и там, и там с воскресенья толпились
родственники, друзья, просто любопытные и журналисты со всего света, Мариаве
и Эрнандо Сантос сбились со счета, сколько раз они переходили из дома в дом,
гонимые непредсказуемыми потоками новостей, а Пачо вообще запутался, чей дом
теперь показывают по телевизору. Хуже того: в каждом доме родственникам
задавали одни и те же вопросы -- это было невыносимо. Кругом царил такой
беспорядок, что отец не мог прорваться в собственный дом сквозь толпу зевак
-- пришлось идти в обход через гараж.
Свободные от дежурства охранники тоже пришли поздравить Пачо, Видя их
радостные лица, он забыл, что это его тюремщики: полное впечатление, что
компания сверстников собралась на дружескую встречу. Пачо даже подумалось:
жаль, что после освобождения он уже не сможет помочь им вернуться к
нормальной жизни. Молодые парни приехали из департамента Антьокия в
Медельин, растворились в бедных кварталах и научились убивать -- привычно и
без раздумий. Большинства были выходцами из неблагополучных семей, где отец
не котируется, зато влияние матери огромно. Получали они за свою работу
бешеные деньги, которые тут же пускали на ветер.
Когда Пачо наконец уснул, ему привиделся кошмар, будто он, свободный и
счастливый, вдруг открывает глаза и видит над собой все тот же тюремный
потолок. Остаток ночи ненормальный петух не давал ему покоя: он орал так
громко и так близко, что Пачо совсем потерял ощущение реальности.
В шесть утра радио подтвердило, что заложников освобождают, но
конкретное время не называлось. После бесконечных повторов основной сводки
новостей сообщили, что падре Гарсия Эррерос проведет пресс-конференцию в
двенадцать часом дня после встречи с президентом Гавирией. "О Господи!
подумал Пачо. -- Дай Бог, чтобы этот человек, который столько сделал, не
подвел нас в последний момент!" В час дня Пачо объявили, что он будет
освобожден, но лишь в пять часов, потом какой-то начальник в маске
бесстрастно сообщил, что в соответствии с публичным заявлением Эскобара
Маруху отпустят к семичасовому выпуску новостей, а его, Пачо -- к выпуску
новостей в девять тридцать вечера.
Для Марухи утро прошло более интересно. Около девяти часов какой-то
второстепенный босс, войдя в комнату, уточнил, что ее освободят вечером.
Потом он неожиданно начал рассказывать о некоторых деталях переговоров падре
Гарсии Эррероса, желая, видимо, загладить резкость, допущенную им при
последнем визите к Марухе. Тогда пленница спросила, правда ли, что ее судьба
находится в руках старика-священника, а он ответил с претензией на юмор:
-- Можете не волноваться, вы в куда более надежных руках.
Маруха поспешила объяснить, что имела в виду совсем не это, что она
всегда относилась к падре с большим уважением. Правда, сначала его
телевизионные проповеди, часто запутанные и непонятные, она пропускала мимо
ушей, но после первого обращения к Эскобару поняла, что речь идет о ее
жизни, и стала внимательно смотреть каждую передачу. Следила за всем, что
делал падре, -- за его поездками в Медельин, за развитием переговоров с
Эскобаром -- и не сомневалась, что падре идет по правильному пути. Сарказм
начальника давал повод усомниться: так ли уж Подлежащие Экстрадиции доверяют
священнику, как тот говорит об этом журналистам? Еще раз услышав, что в ее
скором освобождении есть немалая заслуга падре, Маруха воспрянула духом.
После краткого обсуждения обстановки в стране в связи с освобождением
заложников Маруха спросила о кольце, которое у нее отобрали в ночь
похищения.
-- Успокойтесь, -- ответил начальник, -- все ваши веши целы.
-- Я волнуюсь, потому что кольцо забрали не здесь, а в первом доме, и
человека, который взял его, мы больше не видели. Это были не вы?
-- Нет, не я, -- ответил мужчина. -- Но повторю еще раз: успокойтесь,
ваши драгоценности целы. Я видел их своими глазами.
Жена майордомо вызвалась купить для Марухи все необходимое. Маруха
заказала ей накладные ресницы, карандаши для губ и бровей и пару чулок
взамен тех, что порвались в ночь похищения. Потом пришел хозяин,
встревоженный отсутствием новостей и опасавшийся, что в последний момент,
как это бывало раньше, планы опять изменились. Маруха, напротив, вела себя
абсолютно спокойно. Она приняла душ и переоделась в то, что на ней было при
похищении, за исключением кремового жакета, который собиралась надеть перед
самым выходом.
Весь день радиостанции подогревали интерес общественности, передавая
голословные предположения о сроках освобождения журналистов, интервью с их
родственниками и невероятные слухи, которые в следующую минуту опровергались
еще более сенсационными. Ничего определенного не сообщалось. Услышав голоса
детей и друзей, Маруха испытала почти детскую радость, которую омрачала лишь
неизвестность. Она снова увидела свою обновленную квартиру и мужа, который
оживленно беседовал с полчищами уставших от ожидания репортеров. Теперь,
когда удалось не спеша рассмотреть детали новой обстановки, шокировавшей
Маруху в первый раз, на душе стало легче. В перерывах исступленной уборки
охранники тоже слушали и смотрели новости и пытались подбодрить Маруху, но
чем ближе подходил вечер, тем хуже у них это получалось.
Президент Гавирия проснулся без будильника в пять тридцать утра:
началась сорок первая неделя его президентства. Чтобы не будить Ану Милену,
которая иногда ложилась позже, он поднимался в темноте, брился, принимал душ
и, надев официальный костюм, садился на стульчик в холодном, сумрачном
коридоре. Здесь президент надевал наушники, включал транзистор и убирал
звук. Так он мог прослушать сводку новостей, никою при этом не разбудив.
Одновременно президент быстро просматривал газеты -- от передовиц до
объявлений -- и руками, без ножниц, отрывал интересующие его статьи и
заметки, чтобы потом обсудить их со своими секретарями, советниками и
министрами. Иногда попадались публикации о том, что было обещано
правительством, но так и не сделано; тогда президент посылал оторванный
кусок соответствующему министру, с пометкой на полях: "Когда, черт возьми,
министерство покончит с этим вопросом?" Вопрос решался без промедления.
Единственной новостью дня было грядущее освобождение заложников и
связанный с этим визит к президенту падре Гарсии Эррероса, собиравшегося
проинформировать Гавирию о встрече с Эскобаром. Президент изменил рабочее
расписание, чтобы падре мог попасть к нему в любой момент. Несколько не
очень срочных встреч пришлось отменить или отложить. Первым в порядке дня
значилось совещание с советниками, которое он начал обычной школьной фразой:
-- Что ж, давайте покончим с этим заданием.
Несколько советников только что вернулись из Каракаса, где в пятницу
встречались со строптивым генералом Масой Маркесом. Советника по печати
Маурисио Варгаса беспокоило то, что никто ни в правительстве, ни вне его
толком не знает, какие шаги может предпринять Эскобар. Маса ему сказал, что
Эскобар не сдастся, поскольку верит только в амнистию по решению
Конституционной Ассамблеи. На это Варгас заметил: "Зачем ему амнистия, если
он приговорен к смерти личными врагами и членами Калийского картеля? Помочь
она ему, может быть, и поможет, но всех проблем все равно не решит". Отсюда
вывод: в действительности Эскобару и его людям срочно требуется надежная
тюрьма под охраной государства.
Советники опасались, что падре Гарсия Эррерос, которого ожидали к
двенадцати, сообщит о каком-нибудь неприемлемом требовании, возникшем в
последний момент, без выполнения которого Эскобар не сдастся и не освободит
журналистов. Для правительства это будет страшным ударом. Габриэль Сильва,
советник по международным вопросам, предложил две превентивные меры:
во-первых, президент не должен оставаться с падре наедине, во-вторых, как
только встреча закончится, о ней необходимо дать подробное коммюнике во
избежание спекуляций. Проконсультировались по телефону с Рафаэлем Пардо,
улетевшим накануне в Нью-Йорк, он этот план одобрил.
Президент принял падре Гарсию Эррероса в специальном зале ровно в
двенадцать. С одной стороны на встрече присутствовали падре, два священника
из его прихода и Альберто Вильямисар с сыном. Другую сторону представляли
президент, его личный секретарь Мигель Сильва и Маурисио Варгас.
Представители дворцовой пресс-службы сделали фотографии и провели
видеосъемку, чтобы передать средствам массовой информации к случае успеха
встречи. В противном случае у прессы, по крайней мере, не будет свидетельств
священник каждый раз смотрел на дорогу, а в его душе боролись два чувства:
беспокойство, что обещанный автомобиль не приедет, и острое желание, чтобы
он не приехал. Он хотел было позвонить, но тут же сам понял опрометчивость
такого шага. "К счастью, для общения с Богом телефоны не нужны", -- сказал
он. От запоздалого, но еще более аппетитного, чем завтрак, обеда, Гарсия
Эррерос отказался. В приготовленной для него комнате стояла кровать с
балдахином и бахромой, как у епископа. Женщины попытались уговорить падре
немного отдохнуть. Он согласился, но так и не уснул. Чтобы успокоиться, он
взял "Краткую историю времени" Стивена Хаукинга(*), модную тогда книгу, где с
помощью математических расчетов опровергалось существование Бога. Около
четырех часов дня падре вышел в зал, где дремал Вильямисар.
-- Альберто, -- сказал он,-- нам лучше вернуться в Боготу,
Ласковым и тактичным женщинам с трудом удалось его отговорить. К вечеру
священник опять пал духом, но уехать уже не порывался: ночные поездки он
считал весьма рискованными. Перед слом падре попросил помочь ему снять
контактные линзы: дома этим всегда занималась Паулина. Вильямисар не
ложился, не исключая, что Эскобару покажется безопаснее провести встречу под
покровом ночи.
Падре тоже не удалось заснуть. В восемь утра подали завтрак, еще более
соблазнительный, чем накануне, но падре даже не сел за стол. Он вновь
расстроился из-за контактных линз, и никто не мог ему в этом помочь, пока
сама управляющая поместьем с большим трудом наконец не вставила их на место.
По сравнению с первым днем падре вел себя спокойнее, не вышагивал без конца
из угла в угол, а сидел, неотрывно глядя через окно на дорогу, по которой
должен приехать автомобиль. Наконец, потеряв терпение, он вскочил.
-- Я уезжаю, мне надоела вся эта волокита!
Его еле уговорили подождать до обеда. Согласившись, падре снова
успокоился. За обедом он ел с аппетитом и, как в лучшие времена, был
интересным собеседником, а после обеда заявил, что намерен вздремнуть.
-- Но имейте в виду, -- повторил он, подняв палец вверх, -- как только
проснусь -- сразу уеду.
Марта Ньевес несколько рал звонила по телефону в надежде узнать хоть
что-нибудь, что поможет удержать проснувшегося падре. Около трех часов дня
всех, кто дремал в гостиной, разбудил шум мотора. Вскочив с кресла,
Вильямисар постучал в комнату, где спал падре, и открыл дверь.
-- Падре, за вами приехали.
Полусонный священник с трудом поднялся. Сердце Вильямисара защемило от
жалости: обтянутые кожей кости и трясущееся от страха тело делали падре
похожим на ощипанного цыпленка. Однако он быстро взял себя в руки,
перекрестился и, словно окрепнув духом, стал решительным и даже как будто
вырос. "Преклони колени, сын мой, -- велел он Вильямисару. -- Помолимся
вместе". С колен поднялся уже совсем другой человек.
-- Посмотрим, как там Пабло.
Вильямисар хотел бы сопровождать падре, но не мог -- так было условлено
заранее. Пришлось ограничиться разговором с шофером.
-- Берегите падре. Это большой человек. Будьте осторожны. На вас лежит
огромная ответственность.
Водитель посмотрел на Вильямисара, как на ненормального:
-- Вы думаете, если я везу святого, с нами может что-то случиться?
Вильямисар заставил падре надеть бейсболку, чтобы в дороге никто не
узнал его седые волосы. Он опасался, что в Медельине машину остановят и
встреча сорвется. Или священник попадет под перекрестный огонь боевиков и
полиции. Падре усадили рядом с шофером. Когда машина тронулась и начала
удаляться, падре снял бейсболку с головы и выбросил через окно. "Не
беспокойся, сын мой! -- крикнул он Вильямисару. -- Ведь я властвую над
водами!" Раскаты грома прокатились по всей долине, и с неба хлынул
библейский ливень.
О встрече падре Гарсии Эррероса с Пабло Эскобаром известно только то,
что рассказал сам священник, вернувшись в Ла-Лому. По его словам, встреча
проходила в роскошном особняке с бассейном олимпийского стандарта и
всевозможными спортивными сооружениями. По пути в целях безопасности трижды
меняли машину, но из-за проливного дождя, не прекращавшегося ни на минуту,
многочисленные полицейские кордоны их ни разу не остановили. Некоторые
посты, как уверял водитель, принадлежали службе безопасности самих
Подлежащих Экстрадиции. Дорога заняла более трех часов, хотя, скорее всего,
падре привезли в одну из резиденций Эскобара в самом Медельине, а шофер
специально петлял, чтобы падре казалось, что его увозят далеко от Ла-Ломы.
Священник рассказал, что в саду перед домом его встретили десятка два
вооруженных охранников, которых он упрекнул за неправедную жизнь и нежелание
сдаться правосудию. Сам Эскобар с большой черной бородой ждал на террасе,
одетый по-домашнему к белый хлопковый костюм. Страх, который падре испытывал
с момента приезда в Ла-Лому и позже по пути в неизвестность, рассеялся.
-- Пабло, -- сказал падре, -- я приехал, чтобы договориться и уладить
это дело.
Эскобар приветствовал священника искренне и весьма уважительно. Они
прошли в гостиную и расположились в цветастых креслах, друг против друга,
как добрые друзья, готовые к долгой беседе. Глоток виски окончательно
успокоил гостя, а Эскобар в продолжение всей беседы попивал фруктовый сок.
Вопреки ожиданиям, встреча заняла всего сорок пять минут: падре не мог
скрыть волнения, а Эскобар выражал свои мысли так же емко и лаконично, как в
письмах.
Опасаясь, что священника могут подвести провалы памяти, Вильямисар
посоветовал ему делать записи. Падре так и поступил, но пошел, по-видимому,
еще дальше. Сославшись на плохую память, он попросил самого Эскобара
записать его основные требования, а когда это было сделано, начал обсуждать
и отбрасывать те, которые, по его мнению, невозможно выполнить. Таким
образом, Эскобару практически не удалось затронуть излюбленную тему
наказания полицейских, обвиняемых в разного рода преступлениях, и разговор
сосредоточился на безопасности места заключения.
По словам падре, он задал вопрос о причастности Эскобара к покушениям
на четырех кандидатов в президенты. Тот категорически отрицал это, заявив,
что ему приписывают чужие преступления. Кроме того, он заверил, что не мог
предотвратить покушение на профессора Лоу Мутра, совершенное 30 апреля
прошлого года на одной из улиц Боготы, поскольку приказ был отдан
значительно раньше и его не успели отменить. По поводу похищения Марухи и
Пачо Эскобар старался не говорить ничего такого, что могло бы выдать его как
заказчика, но заверил, что Подлежащие Экстрадиции содержат их в нормальных
условиях, оба пленника здоровы и будут отпущены на свободу, как только
удастся согласовать срок явки с повинной. О Пачо он даже сказал вполне
серьезно: "Этот почти доволен, что его похитили". В конце беседы Эскобар
отметил, что добрая воля президента Гавирии вызывает ответное стремление
договориться. Записи, сделанные отчасти рукой священника, но в основном
исправленные и уточненные самим Эскобаром, стали первым официальным
свидетельством его желания сдаться правосудию.
Когда падре вставал, чтобы попрощаться, упала одна из его контактных
линз. Он попытался вставить ее, Эскобар начал ему помогать, потом позвали на
помощь прислугу, но все оказалось тщетно. Падре явно расстроился. "Делать
нечего, -- вздохнул он, -- это получается только у Паулины". К его
удивлению, Эскобар не только понял, о ком идет речь, но и знал, где
находилась в тот момент Паулина.
-- Не отчаивайтесь, падре, -- сказал он священнику. -- Если хотите, мы
пошлем за ней.
Но падре, настроенный поскорее вернуться, решил ехать без линзы. Прежде
чем попрощаться, Эскобар попросил благословить небольшой медальон из золота,
висевший у него на шее. Это было уже в саду на глазах у телохранителей, и
они тоже попросили благословения:
-- Падре, вы не можете уехать, не благословив нас.
Все стали на колени. Как и предвидел дон Фабио Очоа, посредничество
падре Гарсии Эррероса решительно повлияло на сговорчивость людей Эскобара.
Последний, видимо, заметив это, преклонил колени вместе со всеми.
Благословляя, падре призвал их вернуться к легальной жизни и способствовать
миру в стране.
Он отсутствовал не более шести часов. Около половины девятого вечера,
когда на небе уже заблестели звезды, падре вернулся в Ла-Лому и выскочил из
машины одним прыжком, как пятнадцатилетний школьник.
-- Не волнуйся, сын мой, -- сказал он Вильямисару. -- Все в порядке, я
только что заставил их всех стоять на коленях.
Священник был так возбужден, что его не могли успокоить ни слова, ни
специальные настойки из семейных запасов Очоа. По-прежнему лил дождь, но
падре хотел немедленно лететь в Боготу, рассказать всем о встрече, увидеть
президента, чтобы на месте решить все вопросы и объявить о мире. Его
уговорили лечь поспать, но падре все бродил по темному дому, разговаривая
сам с собой и читая вслух собственные молитвы. Лишь на рассвете его наконец
поборол сон.
Когда 16 мая в одиннадцать утра они приземлились в Боготе, о
проведенной встрече уже вовсю говорили по радио. Довольный Вильямисар,
обнимая встречавшего в аэропорту Андреса, сказал ему: "Не волнуйся, сынок.
Маму выпустят через три дня". Сложнее оказалось убедить в этом Рафаэля
Пардо, которому Вильямисар позвонил по теле фону.
-- Я искренне рад, Альберто! Но не слишком обольщайся.
Впервые после похищения Вильямисар появился на вечеринке у друзей,
которые не сразу поверили, что его радостное настроение вызвано, в конце
концов, не более, чем очередным призрачным обещанием Пабло Эскобара. К тому
времени падре Гарсия Эррерос завершил обход редакций теле-, радио- и
газетных новостей, убеждая всех проявить к Эскобару терпимость, "Если мы не
оттолкнем его, он сможет существенно способствовать миру", -- утверждал
падре, добавляя без ссылки на Руссо: "Все люди, в сущности, добры, но
отдельные обстоятельства могут делать их злыми". Наконец он заявил перед
спутанным клубком микрофонов:
-- Эскобар -- человек добрый.
В пятницу, 17 мая газета "Тьемпо" сообщила, что падре привез личное
послание Эскобара, которое передаст президенту Гавирии в ближайший
понедельник. На самом деле речь шла о записях, сделанных "в четыре руки"
Эскобаром и священником во время встречи. В воскресенье Подлежащие
Экстрадиции выступили с заявлением, которое в бурном потоке новостей чуть не
осталось незамеченным: "Мы отдали приказ об освобождении Франсиско Сантоса и
Марухи Пачон". О сроках не говорилось, однако радио преподнесло это как
свершившийся факт, и журналисты начали осаду квартир заложников.
Приближалась развязка: Вильямисар получил от Эскобара письмо, в котором
говорилось, что Маруха Пачон и Франсиско Сантос будут освобождены не
сегодня, а завтра, в понедельник, 20 мая, в семь часов вечера. Но во вторник
в девять утра Вильямисар должен снова лететь в Медельин, чтобы
присутствовать при сдаче Эскобара.
О заявлении Подлежащих Экстрадиции Маруха узнала в воскресенье из
семичасовых вечерних новостей. Дата и время освобождения в нем не
упоминались, но с учетом порядков внутри картеля все могло произойти и через
пять минут, и через два месяца. Зато майордомо и его жена буквально влетели
в комнату, готовые отпраздновать событие немедленно.
-- Наконец-то все кончилось! Это надо отметить!
С трудом Маруха уговорила их дождаться официального приказа из уст
прямого эмиссара Пабло Эскобара. Сама новость не удивила пленницу: не первую
неделю она замечала явные признаки улучшения обстановки по сравнению с тем,
чего можно было ожидать после обескураживающих планов постелить в ее комнате
ковры. В последних передачах "Колумбия требует освободить" появлялось все
больше друзей и популярных актеров. С возросшим оптимизмом и особым
вниманием следила Маруха за героями телесериалов, ей казалось, что
зашифрованные послания скрываются даже в глицериновых слезах неразделенной
любви. Наконец, заявления падре Гарсии Эррероса, с каждым днем звучавшие все
эффектнее, заставляли поверить, что невозможное в конце концов свершится.
Предвидя спешку при освобождении и не желая предстать перед камерами в
мрачном костюме пленницы, Маруха приготовилась надеть то, в чем ее похитили.
Но не услышав по радио ничего нового и заметив разочарование майордомо,
ожидавшего получить официальный приказ еще до отхода ко сну, она даже самой
себе побоялась показаться смешной. Маруха приняла большую дозу снотворного и
проснулась наутро с каким то гнетущим безразличием к тому, кто она и где
находится.
Вильямисара сомнения не мучили: в письме Эскобара все было сказано
ясно. Альберто сразу передал письмо журналистам, но те как-то не особенно
ему поверили. Часов в девять одна из радиостанций передала помпезное
сообщение о том, что сеньору Маруху Пачон только что освободили в районе
Салитре. Шумной толпой журналисты стали покидать дом Вильямисаров, хотя сам
Альберто сохранял спокойствие.
-- Они ни за что не отпустят ее в таком удаленном районе, где может
произойти все что угодно, -- сказал он. -- Наверняка все произойдет завтра и
в безопасном месте.
Один из репортеров подсунул ему микрофон:
-- Удивительно, что вы так верите этим людям на слово.
-- Это слово, данное на войне, -- ответил Вильямисар.
Самые доверчивые журналисты все же остались дежурить в коридорах и в
баре, пока Вильямисар не напомнил им, что пора запирать дом. Многие провели
ночь в стихийно возникшем перед домом журналистском кемпинге.
В понедельник Вильямисар по привычке проснулся в шесть утра -- время
первого выпуска новостей -- и провалялся в постели до одиннадцати. Он
старался как можно меньше занимать телефон, но все было напрасно --
журналисты и друзья звонили ему непрерывно. Новостью дня по-прежнему
оставалось предвкушение встречи похищенных.
В четверг, вернувшись из Медельина, падре Гарсия Эррерос навестил
Мариаве и по секрету сообщил, что ее мужа освободят в ближайшее воскресенье.
Неизвестно, откуда он узнал об этом за семьдесят два часа до первого
заявления Подлежащих Экстрадиции, но в семье Сантос новость восприняли как
свершившийся факт. На радостях сделали фотографию падре рядом с Мариаве и
детьми, чтобы опубликовать ее в субботнем номере "Тьемпо" в расчете на
сообразительность Пачо. И не ошиблись: раскрыв в своей камере номер газеты,
Пачо сразу догадался, что усилия падре увенчались успехом. В ожидании
невероятного он провел день, расставляя невинные ловушки в разговорах с
охранниками и надеясь на чью-нибудь оплошность, но так ничего и не узнал.
Радио и телевидение, без конца обсуждавшие тему заложников все последние
педели, в ту субботу обошли ее стороной.
Воскресенье началось как обычно. С утра поведение охраны показалось
Пачо немного необычным и тревожным, но потом все вернулось к привычному
распорядку выходного дня: особый завтрак, с пиццей, бесконечные видеофильмы
и телепрограммы, немного карт, немного футбола. Вдруг, неожиданно для всех,
в теленовостях "Криптон" сообщили о решении Подлежащих Экстрадиции
освободить двух оставшихся пленников. Издав победный клич, Пачо подпрыгнул и
бросился обнимать дежурного охранника. "Я думал, у меня будет инфаркт", --
вспоминал он позднее. Охранник отнесся к новости со стоическим недоверием.
-- Подождем, пока придет подтверждение, -- "успокоил" он Пачо.
Быстро защелкали по всем теле- и радиоканалам, но везде передавали то
же самое. Одна из телетрансляций шла прямо из редакционного зала "Тьемпо", и
Пачо впервые за восемь месяцев ощутил атмосферу свободной жизни: бешеный
ритм воскресного выпуска, знакомые лица в стеклянных кабинках и его
собственное рабочее место. Повторив еще раз сообщение о неизбежном
освобождении, специальный корреспондент новостей взмахнул микрофоном, поднес
его, словно стаканчик мороженого, к самым губам спортивного комментатора и
спросил:
-- Как вы оцениваете эту новость?
Пачо невольно отреагировал как редактор выпуска:
-- Что за идиотский вопрос! Он думал, кто-то обрадуется, если меня
оставят еще на месяц?
Как обычно, сообщения по радио звучали менее категорично, но более
эмоционально. В дом Эрнандо Сантоса все время приходили люди, и оттуда
передавались интервью со всеми, кто попадался под руку. От этого Пачо еще
больше занервничал: а вдруг его отпустят сегодня же ночью? "Так начались
двадцать шесть самых длинных в моей жизни часов, -- вспоминал он. -- Каждая
секунда казалась часом".
Пресса развернула бешеную деятельность. Телекамеры передвигались от
дома Пачо к дому его отца -- и там, и там с воскресенья толпились
родственники, друзья, просто любопытные и журналисты со всего света, Мариаве
и Эрнандо Сантос сбились со счета, сколько раз они переходили из дома в дом,
гонимые непредсказуемыми потоками новостей, а Пачо вообще запутался, чей дом
теперь показывают по телевизору. Хуже того: в каждом доме родственникам
задавали одни и те же вопросы -- это было невыносимо. Кругом царил такой
беспорядок, что отец не мог прорваться в собственный дом сквозь толпу зевак
-- пришлось идти в обход через гараж.
Свободные от дежурства охранники тоже пришли поздравить Пачо, Видя их
радостные лица, он забыл, что это его тюремщики: полное впечатление, что
компания сверстников собралась на дружескую встречу. Пачо даже подумалось:
жаль, что после освобождения он уже не сможет помочь им вернуться к
нормальной жизни. Молодые парни приехали из департамента Антьокия в
Медельин, растворились в бедных кварталах и научились убивать -- привычно и
без раздумий. Большинства были выходцами из неблагополучных семей, где отец
не котируется, зато влияние матери огромно. Получали они за свою работу
бешеные деньги, которые тут же пускали на ветер.
Когда Пачо наконец уснул, ему привиделся кошмар, будто он, свободный и
счастливый, вдруг открывает глаза и видит над собой все тот же тюремный
потолок. Остаток ночи ненормальный петух не давал ему покоя: он орал так
громко и так близко, что Пачо совсем потерял ощущение реальности.
В шесть утра радио подтвердило, что заложников освобождают, но
конкретное время не называлось. После бесконечных повторов основной сводки
новостей сообщили, что падре Гарсия Эррерос проведет пресс-конференцию в
двенадцать часом дня после встречи с президентом Гавирией. "О Господи!
подумал Пачо. -- Дай Бог, чтобы этот человек, который столько сделал, не
подвел нас в последний момент!" В час дня Пачо объявили, что он будет
освобожден, но лишь в пять часов, потом какой-то начальник в маске
бесстрастно сообщил, что в соответствии с публичным заявлением Эскобара
Маруху отпустят к семичасовому выпуску новостей, а его, Пачо -- к выпуску
новостей в девять тридцать вечера.
Для Марухи утро прошло более интересно. Около девяти часов какой-то
второстепенный босс, войдя в комнату, уточнил, что ее освободят вечером.
Потом он неожиданно начал рассказывать о некоторых деталях переговоров падре
Гарсии Эррероса, желая, видимо, загладить резкость, допущенную им при
последнем визите к Марухе. Тогда пленница спросила, правда ли, что ее судьба
находится в руках старика-священника, а он ответил с претензией на юмор:
-- Можете не волноваться, вы в куда более надежных руках.
Маруха поспешила объяснить, что имела в виду совсем не это, что она
всегда относилась к падре с большим уважением. Правда, сначала его
телевизионные проповеди, часто запутанные и непонятные, она пропускала мимо
ушей, но после первого обращения к Эскобару поняла, что речь идет о ее
жизни, и стала внимательно смотреть каждую передачу. Следила за всем, что
делал падре, -- за его поездками в Медельин, за развитием переговоров с
Эскобаром -- и не сомневалась, что падре идет по правильному пути. Сарказм
начальника давал повод усомниться: так ли уж Подлежащие Экстрадиции доверяют
священнику, как тот говорит об этом журналистам? Еще раз услышав, что в ее
скором освобождении есть немалая заслуга падре, Маруха воспрянула духом.
После краткого обсуждения обстановки в стране в связи с освобождением
заложников Маруха спросила о кольце, которое у нее отобрали в ночь
похищения.
-- Успокойтесь, -- ответил начальник, -- все ваши веши целы.
-- Я волнуюсь, потому что кольцо забрали не здесь, а в первом доме, и
человека, который взял его, мы больше не видели. Это были не вы?
-- Нет, не я, -- ответил мужчина. -- Но повторю еще раз: успокойтесь,
ваши драгоценности целы. Я видел их своими глазами.
Жена майордомо вызвалась купить для Марухи все необходимое. Маруха
заказала ей накладные ресницы, карандаши для губ и бровей и пару чулок
взамен тех, что порвались в ночь похищения. Потом пришел хозяин,
встревоженный отсутствием новостей и опасавшийся, что в последний момент,
как это бывало раньше, планы опять изменились. Маруха, напротив, вела себя
абсолютно спокойно. Она приняла душ и переоделась в то, что на ней было при
похищении, за исключением кремового жакета, который собиралась надеть перед
самым выходом.
Весь день радиостанции подогревали интерес общественности, передавая
голословные предположения о сроках освобождения журналистов, интервью с их
родственниками и невероятные слухи, которые в следующую минуту опровергались
еще более сенсационными. Ничего определенного не сообщалось. Услышав голоса
детей и друзей, Маруха испытала почти детскую радость, которую омрачала лишь
неизвестность. Она снова увидела свою обновленную квартиру и мужа, который
оживленно беседовал с полчищами уставших от ожидания репортеров. Теперь,
когда удалось не спеша рассмотреть детали новой обстановки, шокировавшей
Маруху в первый раз, на душе стало легче. В перерывах исступленной уборки
охранники тоже слушали и смотрели новости и пытались подбодрить Маруху, но
чем ближе подходил вечер, тем хуже у них это получалось.
Президент Гавирия проснулся без будильника в пять тридцать утра:
началась сорок первая неделя его президентства. Чтобы не будить Ану Милену,
которая иногда ложилась позже, он поднимался в темноте, брился, принимал душ
и, надев официальный костюм, садился на стульчик в холодном, сумрачном
коридоре. Здесь президент надевал наушники, включал транзистор и убирал
звук. Так он мог прослушать сводку новостей, никою при этом не разбудив.
Одновременно президент быстро просматривал газеты -- от передовиц до
объявлений -- и руками, без ножниц, отрывал интересующие его статьи и
заметки, чтобы потом обсудить их со своими секретарями, советниками и
министрами. Иногда попадались публикации о том, что было обещано
правительством, но так и не сделано; тогда президент посылал оторванный
кусок соответствующему министру, с пометкой на полях: "Когда, черт возьми,
министерство покончит с этим вопросом?" Вопрос решался без промедления.
Единственной новостью дня было грядущее освобождение заложников и
связанный с этим визит к президенту падре Гарсии Эррероса, собиравшегося
проинформировать Гавирию о встрече с Эскобаром. Президент изменил рабочее
расписание, чтобы падре мог попасть к нему в любой момент. Несколько не
очень срочных встреч пришлось отменить или отложить. Первым в порядке дня
значилось совещание с советниками, которое он начал обычной школьной фразой:
-- Что ж, давайте покончим с этим заданием.
Несколько советников только что вернулись из Каракаса, где в пятницу
встречались со строптивым генералом Масой Маркесом. Советника по печати
Маурисио Варгаса беспокоило то, что никто ни в правительстве, ни вне его
толком не знает, какие шаги может предпринять Эскобар. Маса ему сказал, что
Эскобар не сдастся, поскольку верит только в амнистию по решению
Конституционной Ассамблеи. На это Варгас заметил: "Зачем ему амнистия, если
он приговорен к смерти личными врагами и членами Калийского картеля? Помочь
она ему, может быть, и поможет, но всех проблем все равно не решит". Отсюда
вывод: в действительности Эскобару и его людям срочно требуется надежная
тюрьма под охраной государства.
Советники опасались, что падре Гарсия Эррерос, которого ожидали к
двенадцати, сообщит о каком-нибудь неприемлемом требовании, возникшем в
последний момент, без выполнения которого Эскобар не сдастся и не освободит
журналистов. Для правительства это будет страшным ударом. Габриэль Сильва,
советник по международным вопросам, предложил две превентивные меры:
во-первых, президент не должен оставаться с падре наедине, во-вторых, как
только встреча закончится, о ней необходимо дать подробное коммюнике во
избежание спекуляций. Проконсультировались по телефону с Рафаэлем Пардо,
улетевшим накануне в Нью-Йорк, он этот план одобрил.
Президент принял падре Гарсию Эррероса в специальном зале ровно в
двенадцать. С одной стороны на встрече присутствовали падре, два священника
из его прихода и Альберто Вильямисар с сыном. Другую сторону представляли
президент, его личный секретарь Мигель Сильва и Маурисио Варгас.
Представители дворцовой пресс-службы сделали фотографии и провели
видеосъемку, чтобы передать средствам массовой информации к случае успеха
встречи. В противном случае у прессы, по крайней мере, не будет свидетельств