Страница:
После разгрома слывших прежде непобедимыми русских армий жители Москвы устремились на улицу, чтобы выместить на ком-то свой гнев. Британский генеральный консул в Москве Рой Брюс Локкарт писал: "Десятого июня в Москве вспыхнули антинемецкие беспорядки, и весь город был на протяжении трех дней в руках черни. Магазины, фабрики и частные дома, принадлежавшие немцам или лицам с немецкими фамилиями, подверглись нападению и были разгромлены. Загородная вилла Кнопов, русско-немецких пионеров русской хлопчатобумажной промышленности, была сожжена дотла. Полиция не могла или не хотела вмешиваться... Я видел, как на Кузнецком мосту толпа громила лучшие музыкальные магазины Бехштейна и Блютнера, как рояли, пианино и фисгармонии выбрасывались из всех этажей на улицу".
"Московские беспорядки носили особо серьезный характер, о котором не упоминали отчеты прессы. На знаменитой Красной площади, свидетельнице стольких исторических событий, толпа поносила царя и царицу, требуя заключения царицы в монастырь, низложения царя, передачи короны великому князю Николаю Николаевичу, провозгласив его Николаем III и повешения Распутина, - писал в своих мемуарах М.Палеолог. - Шумные манифестации отправились к Марфо-Мариинскому монастырю, где игуменьей состоит Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова Сергея. Эту женщину, которая все свое время посвящаем исправительным и благотворительным учреждениям, осыпали оскорблениями, так как население Москвы давно уверено, что она германская шпионка и даже скрывает в своем монастыре своего брата, великого герцога Гессенского". Великая княжна, одетая в светло-серое монашеское одеяние, встретила пришельцев одна и предложила им осмотреть здания и убедиться, что брата ее там нет. В этот момент у ее ног упал булыжник. "Долой немку!" - закричала толпа, но подоспевшая вовремя рота солдат разогнала ее.
Военные поражения, враждебные настроения среди жителей отразились и на членах правительства. Генерал Сухомлинов, которому на этот раз не удалось забавной шуткой ответить на вопрос, почему в армии катастрофически мало орудий и боеприпасов, 20 июня был смещен. 27 июня царь заявил: "Я ожидаю... от всех верных сынов родины, без различия взглядов и положений, сплоченной, дружной работы для нужд нашей доблестной армии", - и добавил, - что будет созвана Дума "для того, чтобы услышать голос российской земли. Был создан Совет Обороны. Меры были полезные, но запоздалые. Сменивший Сухомлинова новый военный министр генерал Поливанов - энергичный, резкий, решительный человек - откровенно заявил своим коллегам по министерству на заседании Совета Министров 16 июня: "Я считаю своим долгом сообщить Совету Министров, что держава в опасности. Где кончится наше наступление, знает один лишь Бог".
Видя отступление своих войск, государь вновь испытал настоятельную потребность потребовать встать во главе армии. 16 июля, нервно расхаживая по дорожкам Царскосельского парка вместе с сыном и Пьером Жильяром, он заявил учителю: "Вы не поверите, как тягостно мне пребывать в тылу. Мне кажется, что здесь все, даже воздух, которым дышишь, ослабляет энергию, размягчает характеры... Там же - дерутся и умирают за родину. На фронте одно чувство преобладает над всем: желание победить".
Пристальное внимание императора к любимой им армии имело еще одну, менее возвышенную причину - враждебное отношение императрицы к великому князю Николаю Николаевичу. Александра Федоровна никогда не жаловала этого темпераментного, решительного воина, который был гораздо выше ростом ее супруга. Она не могла простить великому князю его мелодраматический жест, когда тот заявил, что застрелится на глазах у царя и Витте, если будет подписан манифест, приведший впоследствии к созданию Думы. Она знала, что благодаря богатырскому сложению и внешности воеводы прежних времен, на фронте к великому князю относились, как к самому значительному представителю императорской фамилии. Поговаривали, будто Николай Николаевич не пресекал слухов, что ему суждено стать Николаем III. Хуже того, великий князь люто ненавидел Распутина. Однажды старец, решивший вернуть былое к себе расположение одного из самых влиятельных своих покровителей, который и познакомил его некогда с царской семьей, направил телеграмму великому князю, где предлагал приехать в Ставку, чтобы освятить икону. Ответной депешей Николай Николаевич сообщил: "Приезжай, Гришка. Повешу".
Распутин нашел способ расплатиться с могущественным противником, "подобрав к тому ключи". В присутствии императрицы "старец" то и дело намекал: дескать, главнокомандующий для того ищет популярности среди армейских, отодвигая в тень государя, чтобы однажды самому предъявить права на престол. Великому князю не будет удачи на поле боя, поскольку Господь не желает благословлять его. Разве может Господь даровать ему победу, раз он отвернулся от "божьего человека"? Если оставить в руках у великого князя такую большую власть, он, скорее всего убьет "старца", но что тогда станется с наследником, царем и всей Россией?
До тех пор, пока русские войска продолжали продвигаться, положение великого князя было прочным. Но как только началось отступление, доверие к нему стало падать. В течении всего лета императрица бомбардировала мужа письмами, полными упреков в адрес генералиссимуса, инспирированных "божьим человеком".
11 июня 1915 года: "Пожалуйста, ангел, заставь Николашу смотреть твоими глазами... Пожалуйста, прислушайся к Его [Распутина] совету, когда Он высказывается так серьезно и не спит ночей из-за этого. Раз ошибешься, и мы должны будем за это поплатиться".
12 июня: "Как бы я хотела, чтобы Н[иколаше] - я знаю, что он далеко не умен и, так как он пошел против человека, посланного Богом, его дела не могут быть угодны Богу, и его мнение не может быть правильно... Над Россией не будет благословения, если ее повелитель допустит, чтобы человек, посланный Богом на помощь нам, подвергался преследованиям. Ты знаешь, как велика ненависть Н[иколаши] к Гр[игорию]".
17 июня: "Это вина Н[иколаши] и Витте, что вообще существует Дума, и тебе она причинила больше хлопот, чем радости. Ах, мне не нравиться, что Николаша участвует во всех больших заседаниях, в которых обсуждаются внутренние вопросы. Он так мало понимает нашу страну, но импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Я временами прихожу в бешенство от его фальшивого положения... Никто не знает, кто теперь Император... Похоже на то, словно Н. все решает, выбирает, сменяет. Это меня совершенно убивает".
25 июня: "Мне противно, что ты находишься в Ставке... что слушаешься советов Н[иколаши], а это нехорошо и этого не должно быть - у него нет прав так действовать... вмешиваясь в то, что касается тебя. Все возмущены тем, что министры отправляются с докладом к нему, как будто бы он теперь Государь. Ах, мой Ники, все делается не так, как следовало бы, и потому Н[иколаша] держит тебя поблизости, чтобы заставить тебя подчиниться всем его идеям и дурным советам".
Государь не разделял опасений императрицы по поводу намерений великого князя. Он его уважал и целиком (и вполне оправданно) доверял ему. Однажды, посетив Ставку, Палеолог вздумал обсуждать в присутствии главнокомандующего решения императора. Великий князь осадил посла, заявив, что никогда не обсуждает решения его величества, если тот не соизволит обратиться к нему за советом. Когда среди некоторых чинов армии поползли слухи, распространяемые неприятелем, что незачем, дескать, русским воевать с Германией, "в приказе по армии он [Николай Николаевич] объявляет низким преступлением этот предательский прием врага и заканчивает так: "Всякий верноподданный знает, что в России все, от главнокомандующего до простого солдата, повинуются священной и августейшей воле помазанника Божьего, нашего высокочтимого императора, который один обладает властью начинать и оканчивать войну".
Император всячески пытался сгладить отношения между Александрой Федоровной и великим князем. Царь осуждал супругу: "Голубка моя, я не согласен с тобой, что Н. должен оставаться здесь на время моей поездки в Галицию. Напротив, именно потому, что в военное время я отправляюсь в завоеванную провинцию, главнокомандующий должен сопровождать меня. Он едет со мной, а не я с ним".
Между тем, по мере того, как отступление русских войск продолжалось, государь все больше укреплялся в мысли взять командование на себя. Видя опасность, нависшую над армией и державой, император чувствовал себя обязанным объединить гражданскую и военную власть и возложить на себя все бремя ответственности за судьбы России. На заседании Совета Министров, во время которого великий князь Николай Николаевич подвергся ожесточенным нападкам за его методы руководства военными действиями, премьер-министр Горемыкин предостерег своих коллег: "Я считаю своим долгом вновь напомнить членам Совета быть чрезвычайно осмотрительными, говоря с императором относительно Ставки и великого князя. Недовольство великим князем в Царском Селе приобрело такой характер, какой может привести к серьезным последствиям. Боюсь, ваши упреки могут послужить поводом к значительным осложнениям".
5 августа пала Варшава. А.А.Вырубова вспоминала: "Я помню вечер, когда императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел Государь с известием о падении Варшавы; на нем, как говориться, лица не было; он почти потерял свое всегдашнее самообладание. "Так не может продолжаться, воскликнул он, ударив кулаком по столу, - я не могу все сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют армию".
Три недели спустя государь и императрица неожиданно совершили автомобильную поездку в Петроград. Сначала они отправились в Петропавловскую крепость, где, посетив собор, на коленях молились у гробниц царей. Оттуда поехали в Казанский собор, и несколько часов, коленопреклоненные, молились у чудотворной иконы Казанской Богоматери, прося помощи и наставления. Вечером того же дня члены Совета Министров были вызваны в Александровский дворец. В тот вечер император обедал в обществе царицы и Анны Вырубовой. Фрейлина писала: "Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом Государь волновался... Уходя, он сказал мне: "Ну, молитесь за меня!" Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло. Императрица волновалась за Государя... Накинув шаль, она позвала детей и меня на балкон, идущий вдоль дворца. Через кружевные шторы, в ярко освещенной угловой гостиной были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя, говорил".
Все, без исключения, министры были против решения государя, указывая на то, что если глава государства все свое время будет проводить в Ставке, за восемьсот верст от столицы, это приведет к дезорганизации механизма государственного управления. Они утверждали, что в случае военных поражений и политических неурядиц вина будет возложена на государя. Последний аргумент, к которому они прибегли, состоял в том, чтобы ни в коем случае не отправляться на фронт в тот момент, когда армия терпит поражение. По словам Вырубовой, выслушав "все длинные, скучные речи министров", Государь сказал примерно так: "Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня".
Письмо царя, адресованное великому князю, было характерно для него. Красноречивыми словами похвалы в своем послании с целью освободить генералиссимуса с его поста государь сумел пощадить гордость великого князя. Царский рескрипт гласил:
"Ваше Императорское Высочество! Вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать душевному моему влечению и тогда же лично встать во главе армии, почему я возложил верховное командование всеми сухопутными силами на Ваше Императорское Высочество.
Возложенное на меня свыше бремя царского служения Родине повелевает мне ныне, когда враг углубился в пределы империи, принять на себя верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.
Пути промысла Божьего неисповедимы, но мой долг и желание мое укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной...
Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость мне Вашей помощи и советов по нашему южному фронту, назначаю Вас, Ваше Императорское Величество, наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной Кавказской армии, выражая Вашему Императорскому высочеству, за все Ваши боевые труды глубокую благодарность мою и Родины..."
Послание было вручено великому князю самим военным министром Поливановым, приехавшим в Ставку. "Слава Богу, - просто произнес генералиссимус. - Государь освобождает меня от тяжелой обязанности". Приехав в Ставку, царь написал жене: "Пришел Н. с доброй, славной улыбкой и спросил, когда я прикажу ему уехать. На следующий день за завтраком и обедом он много говорил и был в хорошем настроении".
Отставка великого князя немцами была встречена со злорадством. "Великий князь, - писал впоследствии Людендорф, - был поистине великим воином и стратегом". И солдаты, и офицеры русской армии расстались с ним с грустью, однако из-за летних поражений ореол вокруг имени бывшего главнокомандующего поблек. В сиреневом будуаре Александровского дворца низвержение генералиссимуса было воспринято, как большая личная победа. Уезжая в Ставку, император захватил с собой полное восторга письмо государыни: "Мой родной, любимый, Я не могу найти слов, чтобы выразить все, что я хочу - мое сердце слишком полно. Я только хотела бы крепко держать тебя в своих объятиях и шептать тебе слова бесконечной любви, призывая бесконечное благословение... Ты бился в этом великом бою за свою страну и престол один, храбро и с решимостью. Никогда раньше не видели в тебе такой твердости... Я знаю, как дорого это тебе обходится... Прости меня, умоляю, мой ангел, что я тебя не оставила в покое и так много к тебе приставала, но я слишком хорошо знаю твой чудесный мягкий характер - и тебе пришлось на этот раз его преодолеть, тебе пришлось выиграть бой одному против всех. Это будет славная страница в твоем царствовании и в русской истории - летопись этих недель и дней... Бог помазал тебя на царство, когда ты короновался. Он поставил тебя туда, где ты стоишь, и ты исполнил свой долг. Будь уверен, совсем уверен в этом. Он не оставит своего помазанника. Молитвы нашего Друга днем и ночью за тебя возносятся к небу, и Бог услышит их... Это начало торжества твоего царствования. Он так и сказал, и я безусловно верю этому... Спи хорошо, мое солнышко, Спаситель России! Вспомни прошлую ночь, как нежно мы прижимались друг к другу. Я буду тосковать по твоим ласкам... Целую тебя без конца и благословляю, пусть святые ангелы охраняют твой сон. Я близка к тебе, я с тобой навсегда, и никто нас не разлучит. Твоя жена "Солнышко".
Решение царя встать во главе армии было встречено во Франции и Англии со вздохом облегчения. Поражения русских войск возбудили у правительств этих стран опасения, как бы Россия не вышла из войны. Возложив на свои плечи ответственность за военное руководство, император, по их мнению, как бы вновь присягал в верности союзникам.
В русской армии сложилось мнение, что царь будет главнокомандующим лишь формально, фактически же военная стратегия станет определятся начальником генерального штаба. Выбор царя оказался удачным, пав на Михаила Васильевича Алексеева. Выходец из низов, он достиг высокого положения лишь благодаря своим блестящим способностям и огромному трудолюбию. В прошлом профессор военной академии, Алексеев служил на Юго-Западном фронте, сражался против австрийцев и командовал Северным фронтом. Теперь же, назначенный на должность начальника генштаба, он по существу стал верховным главнокомандующим русской армией.
По внешним данным он значительно уступал великому князю. Невысокого роста, с простым скуластым лицом, в отличии от большинства русских генералов, он не носил бороды. У него был поврежден мускул глаза, и в своих письмах к жене царь называл его: "Алексеев, мой косоглазый друг". В Ставке генерал держался особняком, не соприкасаясь с царской свитой. Его слабая сторона заключалась в том, что он не умел перекладывать обязанности на подчиненных и все делал сам, даже проверял положение частей, разослав на столе огромные простыни карт. Однако император был им чрезвычайно доволен. "Мне так много помогает Алексеев". - телеграфировал он сразу после того, как вступил в должность Верховного главнокомандующего. А несколько дней спустя он сообщил императрице: "Не могу объяснить тебе, до чего я доволен Алексеевым. Добросовестен, умен, скромен, а какой труженик! "
В сентябре 1915 года, вскоре после смены главнокомандующего, германское наступление стало терять темпы. Русские войска, сражавшиеся уже на родной земле, бились упорно за каждую реку, холм, болото. К ноябрю, когда почти по всему фронту установилась зима, Алексееву удалось стабилизировать линию фронта, проходившую, в среднем, в трехстах верстах южнее той, что была в мае 1915 года. В руках у немцев оказалась почти вся русская Польша и южные районы Прибалтики. По существу, в конце 1915 года линия фронта почти полностью совпадала с западной границей Советского Союза до 1939 года и начала второй мировой войны.
Никаких других широкомасштабных наступательных действий германское командование на востоке в течение войны уже не предпринимало. В уверенности, что тяжелые потери, понесенные в 1915 году русской армией, подорвали ее мощь, германский генеральный штаб направил свои основные силы на Запад. В начале 1916 года большая часть орудий и миллион штыков были переброшены под Верден. К удивлению и огорчению кайзеровских генералов, едва их войска были передислоцированы на запад, русские снова начали наступление на востоке, продолжавшееся с мая по октябрь. К июлю с запада на восток были возвращены 18 германских дивизий, и осада Вердена прекращена. Однако потери русской армии во время кампании 1916 года снова оказались чрезвычайно велики, составив от 100 000 до 200 000 человек.
После войны Гинденбург воздал должное мужеству и самопожертвованию русских: "В летописи Великой войны страница, на которой записаны потери русских, вырвана. Цифры эти не известны никому. Пять или восемь миллионов? Мы тоже не имеем представления. Нам известно одно. Случилось так, что во время боев для того, чтобы можно было вести огонь в случае новой атаки противника, нам приходилось убирать горы трупов вражеских солдат, образовавшихся перед нашими траншеями". Десять лет спустя тщательный анализ произвел Н.Головин, в прошлом генерал русской императорской армии. Изучив все данные, он пришел к выводу, что кровавые потери были таковы: 1 300 000 человек убито. 4 200 000 ранено, из них 350 000 впоследствии умерли от ран. 2 400 000 человек было взято в плен. Общие потери составили 7 900 000 человек, что составило более половины общего количества мобилизованных 15 500 000 человек.
Крупные поражения русских войск сыграли важную роль в последующих событиях. В результате их ослабло влияние великого князя Николая Николаевича на ход военных действий, а императором было принято решение встать во главе армии. Удалившись от столицы, царь, по существу, утратил контроль над правительством. В условиях автократии такая ситуация неестественна, поэтому на смену отсутствующему должен был придти другой самодержец. Сначала нерешительно, затем все более уверенно роль эту стала играть императрица. Рядом с ней, "днем и ночью вознося к небу молитвы", стоял ее Друг, Григорий Распутин. Совместными усилиями они приведут российскую державу к гибели.
23. РОКОВАЯ ОШИБКА
Все свои душевные и физические силы императрица отдавала делу защиты России. Забыв о собственных недугах, она с головой ушла в госпитальну работу. Александра Федоровна была особенно счастлива, когда заботилась о ближних. В этом смысле война открывала перед нею самые широкие возможности. "То, чем я здесь занимаюсь, некоторым покажется ненужным, говорила императрица своей фрейлине Буксгевден. - Но здесь требуются заботливые руки, на счету каждый человек". Работа сестры милосердия захватила ее с головой. Огромный Екатерининский дворец в Царском Селе был превращен в военный госпиталь. К концу 1914 года в одном лишь Петроградском округе было открыто восемьдесят пять госпиталей, находившихся на попечении императрицы. Такого рода деятельность, правда, не в столь широких масштабах, занимались и другие русские дамы, под покровительством которых функционировали госпитали и санитарные поезда. Однако очень немногие, подобно императрице, сами поступали на курсы сестер милосердия и ежедневно приходили работать в госпиталь.
Распорядок жизни изменился и в Александровском дворце. Государыня, из-за частых недомоганий лежавшая прежде в постели до полудня, поднималась в семь часов, чтобы успеть к заутрене. В девять, надев на себя серое платье сестры милосердия, вместе со старшими великими княжнами, Ольгой и Татьяной Николаевнами и Анной Вырубовой, она отправлялась в госпиталь на курсы. Ежедневно с фронта прибывали поезда со знаком Красного Креста, битком набитые ранеными и умирающими. Большинство из них получило лишь первую помощь прямо в окопах или на полевых перевязочных пунктах. Бойцы прибывали грязные, в окровавленных повязках; они метались в бреду, стонали. Под руководством опытных сестер учащиеся курсов обмывали и перевязывали раны и изуродованные конечности. А.Вырубова вспоминала: "Государыня и Великие Княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, Государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренные раны, не гнушалась ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны". И тем не менее, писала фрейлина, никогда императрица не была более счастлива, чем в тот день, когда, "выдержав экзамен, Императрица и дети, наряду с другими сестрами окончившими двухмесячный курс, получили красные кресты и аттестаты на звание сестер милосердия военного времени".
Проработав все утро в операционной, государыня наспех обедала и вторую половину дня проводила в осмотрах других госпиталей. Вырубова писала в своих мемуарах: "Вижу ее, как она утешает и ободряет их, кладет руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидая ее прихода, стараясь дотронуться до ее серого санитарного платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами". А.А.Вырубова наблюдала, как "раненые солдаты и офицеры часто просили Государыню быть около них во время тяжелых перевязок и операций, говоря, что "не так страшно", когда Государыня рядом".
Для императрицы люди эти были воплощением истекающей кровью, умирающей России. Она ощущала себя царицей матушкой всех этих храбрых мужчин и юношей, которые, не щадя себя, сражались за Родину. "Какие ужасные раны!" - писала она государю 21 октября 1914 года. "В первый раз побрила солдату ногу возле и кругом раны..." В тот же день, в другом письме она сообщает: "3 большие операции - одному раненному пришлось отрезать 3 пальца, так как начиналось заражение крови... Меня преследуют ужасные запахи от этих зараженных ран. Княжна осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового п., ноги которого уже стали темного цвета; опасаются, что придется прибегать к ампутации.
Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика - ужасный вид, он прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя". 20 ноября она писала: "Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогаю подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча)".
Императрица не щадила себя, обрабатывала даже жуткие раны в пах. "Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами... они едва ли останутся мужчинами в будущем, так как все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, - страшно смотреть, - я все промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, - все это вышло вполне удачно... Я сделала три подобные перевязки, - у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, - не стану описывать других подробностей, так это грустно, но, будучи женой и матерью, особенно сочувствую им. Молодую сестру (девушку) я выслала из комнаты..."
Государю, находившемуся в Царской Ставке, лицом к лицу со смертью сталкиваться не приходилось. Имея дело с абстрактными цифрами, он знал одно: по мере уменьшения численности полков, бригад и дивизий, следовало восполнять потери. Императрица же со смертью встречалась ежедневно. "Один солдат умер во время операции... гемораргия, - отметила она 25 ноября 1914 года. - Все держались стойко, никто не растерялся. Девочки (Ольга и Татьяна) тоже выказали мужество, хотя они, а так же Аня [Вырубова] никогда не видели смерть вблизи. Он умер в одну минуту... Как близка всегда смерть".
"Московские беспорядки носили особо серьезный характер, о котором не упоминали отчеты прессы. На знаменитой Красной площади, свидетельнице стольких исторических событий, толпа поносила царя и царицу, требуя заключения царицы в монастырь, низложения царя, передачи короны великому князю Николаю Николаевичу, провозгласив его Николаем III и повешения Распутина, - писал в своих мемуарах М.Палеолог. - Шумные манифестации отправились к Марфо-Мариинскому монастырю, где игуменьей состоит Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова Сергея. Эту женщину, которая все свое время посвящаем исправительным и благотворительным учреждениям, осыпали оскорблениями, так как население Москвы давно уверено, что она германская шпионка и даже скрывает в своем монастыре своего брата, великого герцога Гессенского". Великая княжна, одетая в светло-серое монашеское одеяние, встретила пришельцев одна и предложила им осмотреть здания и убедиться, что брата ее там нет. В этот момент у ее ног упал булыжник. "Долой немку!" - закричала толпа, но подоспевшая вовремя рота солдат разогнала ее.
Военные поражения, враждебные настроения среди жителей отразились и на членах правительства. Генерал Сухомлинов, которому на этот раз не удалось забавной шуткой ответить на вопрос, почему в армии катастрофически мало орудий и боеприпасов, 20 июня был смещен. 27 июня царь заявил: "Я ожидаю... от всех верных сынов родины, без различия взглядов и положений, сплоченной, дружной работы для нужд нашей доблестной армии", - и добавил, - что будет созвана Дума "для того, чтобы услышать голос российской земли. Был создан Совет Обороны. Меры были полезные, но запоздалые. Сменивший Сухомлинова новый военный министр генерал Поливанов - энергичный, резкий, решительный человек - откровенно заявил своим коллегам по министерству на заседании Совета Министров 16 июня: "Я считаю своим долгом сообщить Совету Министров, что держава в опасности. Где кончится наше наступление, знает один лишь Бог".
Видя отступление своих войск, государь вновь испытал настоятельную потребность потребовать встать во главе армии. 16 июля, нервно расхаживая по дорожкам Царскосельского парка вместе с сыном и Пьером Жильяром, он заявил учителю: "Вы не поверите, как тягостно мне пребывать в тылу. Мне кажется, что здесь все, даже воздух, которым дышишь, ослабляет энергию, размягчает характеры... Там же - дерутся и умирают за родину. На фронте одно чувство преобладает над всем: желание победить".
Пристальное внимание императора к любимой им армии имело еще одну, менее возвышенную причину - враждебное отношение императрицы к великому князю Николаю Николаевичу. Александра Федоровна никогда не жаловала этого темпераментного, решительного воина, который был гораздо выше ростом ее супруга. Она не могла простить великому князю его мелодраматический жест, когда тот заявил, что застрелится на глазах у царя и Витте, если будет подписан манифест, приведший впоследствии к созданию Думы. Она знала, что благодаря богатырскому сложению и внешности воеводы прежних времен, на фронте к великому князю относились, как к самому значительному представителю императорской фамилии. Поговаривали, будто Николай Николаевич не пресекал слухов, что ему суждено стать Николаем III. Хуже того, великий князь люто ненавидел Распутина. Однажды старец, решивший вернуть былое к себе расположение одного из самых влиятельных своих покровителей, который и познакомил его некогда с царской семьей, направил телеграмму великому князю, где предлагал приехать в Ставку, чтобы освятить икону. Ответной депешей Николай Николаевич сообщил: "Приезжай, Гришка. Повешу".
Распутин нашел способ расплатиться с могущественным противником, "подобрав к тому ключи". В присутствии императрицы "старец" то и дело намекал: дескать, главнокомандующий для того ищет популярности среди армейских, отодвигая в тень государя, чтобы однажды самому предъявить права на престол. Великому князю не будет удачи на поле боя, поскольку Господь не желает благословлять его. Разве может Господь даровать ему победу, раз он отвернулся от "божьего человека"? Если оставить в руках у великого князя такую большую власть, он, скорее всего убьет "старца", но что тогда станется с наследником, царем и всей Россией?
До тех пор, пока русские войска продолжали продвигаться, положение великого князя было прочным. Но как только началось отступление, доверие к нему стало падать. В течении всего лета императрица бомбардировала мужа письмами, полными упреков в адрес генералиссимуса, инспирированных "божьим человеком".
11 июня 1915 года: "Пожалуйста, ангел, заставь Николашу смотреть твоими глазами... Пожалуйста, прислушайся к Его [Распутина] совету, когда Он высказывается так серьезно и не спит ночей из-за этого. Раз ошибешься, и мы должны будем за это поплатиться".
12 июня: "Как бы я хотела, чтобы Н[иколаше] - я знаю, что он далеко не умен и, так как он пошел против человека, посланного Богом, его дела не могут быть угодны Богу, и его мнение не может быть правильно... Над Россией не будет благословения, если ее повелитель допустит, чтобы человек, посланный Богом на помощь нам, подвергался преследованиям. Ты знаешь, как велика ненависть Н[иколаши] к Гр[игорию]".
17 июня: "Это вина Н[иколаши] и Витте, что вообще существует Дума, и тебе она причинила больше хлопот, чем радости. Ах, мне не нравиться, что Николаша участвует во всех больших заседаниях, в которых обсуждаются внутренние вопросы. Он так мало понимает нашу страну, но импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Я временами прихожу в бешенство от его фальшивого положения... Никто не знает, кто теперь Император... Похоже на то, словно Н. все решает, выбирает, сменяет. Это меня совершенно убивает".
25 июня: "Мне противно, что ты находишься в Ставке... что слушаешься советов Н[иколаши], а это нехорошо и этого не должно быть - у него нет прав так действовать... вмешиваясь в то, что касается тебя. Все возмущены тем, что министры отправляются с докладом к нему, как будто бы он теперь Государь. Ах, мой Ники, все делается не так, как следовало бы, и потому Н[иколаша] держит тебя поблизости, чтобы заставить тебя подчиниться всем его идеям и дурным советам".
Государь не разделял опасений императрицы по поводу намерений великого князя. Он его уважал и целиком (и вполне оправданно) доверял ему. Однажды, посетив Ставку, Палеолог вздумал обсуждать в присутствии главнокомандующего решения императора. Великий князь осадил посла, заявив, что никогда не обсуждает решения его величества, если тот не соизволит обратиться к нему за советом. Когда среди некоторых чинов армии поползли слухи, распространяемые неприятелем, что незачем, дескать, русским воевать с Германией, "в приказе по армии он [Николай Николаевич] объявляет низким преступлением этот предательский прием врага и заканчивает так: "Всякий верноподданный знает, что в России все, от главнокомандующего до простого солдата, повинуются священной и августейшей воле помазанника Божьего, нашего высокочтимого императора, который один обладает властью начинать и оканчивать войну".
Император всячески пытался сгладить отношения между Александрой Федоровной и великим князем. Царь осуждал супругу: "Голубка моя, я не согласен с тобой, что Н. должен оставаться здесь на время моей поездки в Галицию. Напротив, именно потому, что в военное время я отправляюсь в завоеванную провинцию, главнокомандующий должен сопровождать меня. Он едет со мной, а не я с ним".
Между тем, по мере того, как отступление русских войск продолжалось, государь все больше укреплялся в мысли взять командование на себя. Видя опасность, нависшую над армией и державой, император чувствовал себя обязанным объединить гражданскую и военную власть и возложить на себя все бремя ответственности за судьбы России. На заседании Совета Министров, во время которого великий князь Николай Николаевич подвергся ожесточенным нападкам за его методы руководства военными действиями, премьер-министр Горемыкин предостерег своих коллег: "Я считаю своим долгом вновь напомнить членам Совета быть чрезвычайно осмотрительными, говоря с императором относительно Ставки и великого князя. Недовольство великим князем в Царском Селе приобрело такой характер, какой может привести к серьезным последствиям. Боюсь, ваши упреки могут послужить поводом к значительным осложнениям".
5 августа пала Варшава. А.А.Вырубова вспоминала: "Я помню вечер, когда императрица и я сидели на балконе в Царском Селе. Пришел Государь с известием о падении Варшавы; на нем, как говориться, лица не было; он почти потерял свое всегдашнее самообладание. "Так не может продолжаться, воскликнул он, ударив кулаком по столу, - я не могу все сидеть здесь и наблюдать за тем, как разгромляют армию".
Три недели спустя государь и императрица неожиданно совершили автомобильную поездку в Петроград. Сначала они отправились в Петропавловскую крепость, где, посетив собор, на коленях молились у гробниц царей. Оттуда поехали в Казанский собор, и несколько часов, коленопреклоненные, молились у чудотворной иконы Казанской Богоматери, прося помощи и наставления. Вечером того же дня члены Совета Министров были вызваны в Александровский дворец. В тот вечер император обедал в обществе царицы и Анны Вырубовой. Фрейлина писала: "Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом Государь волновался... Уходя, он сказал мне: "Ну, молитесь за меня!" Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло. Императрица волновалась за Государя... Накинув шаль, она позвала детей и меня на балкон, идущий вдоль дворца. Через кружевные шторы, в ярко освещенной угловой гостиной были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя, говорил".
Все, без исключения, министры были против решения государя, указывая на то, что если глава государства все свое время будет проводить в Ставке, за восемьсот верст от столицы, это приведет к дезорганизации механизма государственного управления. Они утверждали, что в случае военных поражений и политических неурядиц вина будет возложена на государя. Последний аргумент, к которому они прибегли, состоял в том, чтобы ни в коем случае не отправляться на фронт в тот момент, когда армия терпит поражение. По словам Вырубовой, выслушав "все длинные, скучные речи министров", Государь сказал примерно так: "Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня".
Письмо царя, адресованное великому князю, было характерно для него. Красноречивыми словами похвалы в своем послании с целью освободить генералиссимуса с его поста государь сумел пощадить гордость великого князя. Царский рескрипт гласил:
"Ваше Императорское Высочество! Вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать душевному моему влечению и тогда же лично встать во главе армии, почему я возложил верховное командование всеми сухопутными силами на Ваше Императорское Высочество.
Возложенное на меня свыше бремя царского служения Родине повелевает мне ныне, когда враг углубился в пределы империи, принять на себя верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.
Пути промысла Божьего неисповедимы, но мой долг и желание мое укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной...
Признавая, при сложившейся обстановке, необходимость мне Вашей помощи и советов по нашему южному фронту, назначаю Вас, Ваше Императорское Величество, наместником моим на Кавказе и главнокомандующим доблестной Кавказской армии, выражая Вашему Императорскому высочеству, за все Ваши боевые труды глубокую благодарность мою и Родины..."
Послание было вручено великому князю самим военным министром Поливановым, приехавшим в Ставку. "Слава Богу, - просто произнес генералиссимус. - Государь освобождает меня от тяжелой обязанности". Приехав в Ставку, царь написал жене: "Пришел Н. с доброй, славной улыбкой и спросил, когда я прикажу ему уехать. На следующий день за завтраком и обедом он много говорил и был в хорошем настроении".
Отставка великого князя немцами была встречена со злорадством. "Великий князь, - писал впоследствии Людендорф, - был поистине великим воином и стратегом". И солдаты, и офицеры русской армии расстались с ним с грустью, однако из-за летних поражений ореол вокруг имени бывшего главнокомандующего поблек. В сиреневом будуаре Александровского дворца низвержение генералиссимуса было воспринято, как большая личная победа. Уезжая в Ставку, император захватил с собой полное восторга письмо государыни: "Мой родной, любимый, Я не могу найти слов, чтобы выразить все, что я хочу - мое сердце слишком полно. Я только хотела бы крепко держать тебя в своих объятиях и шептать тебе слова бесконечной любви, призывая бесконечное благословение... Ты бился в этом великом бою за свою страну и престол один, храбро и с решимостью. Никогда раньше не видели в тебе такой твердости... Я знаю, как дорого это тебе обходится... Прости меня, умоляю, мой ангел, что я тебя не оставила в покое и так много к тебе приставала, но я слишком хорошо знаю твой чудесный мягкий характер - и тебе пришлось на этот раз его преодолеть, тебе пришлось выиграть бой одному против всех. Это будет славная страница в твоем царствовании и в русской истории - летопись этих недель и дней... Бог помазал тебя на царство, когда ты короновался. Он поставил тебя туда, где ты стоишь, и ты исполнил свой долг. Будь уверен, совсем уверен в этом. Он не оставит своего помазанника. Молитвы нашего Друга днем и ночью за тебя возносятся к небу, и Бог услышит их... Это начало торжества твоего царствования. Он так и сказал, и я безусловно верю этому... Спи хорошо, мое солнышко, Спаситель России! Вспомни прошлую ночь, как нежно мы прижимались друг к другу. Я буду тосковать по твоим ласкам... Целую тебя без конца и благословляю, пусть святые ангелы охраняют твой сон. Я близка к тебе, я с тобой навсегда, и никто нас не разлучит. Твоя жена "Солнышко".
Решение царя встать во главе армии было встречено во Франции и Англии со вздохом облегчения. Поражения русских войск возбудили у правительств этих стран опасения, как бы Россия не вышла из войны. Возложив на свои плечи ответственность за военное руководство, император, по их мнению, как бы вновь присягал в верности союзникам.
В русской армии сложилось мнение, что царь будет главнокомандующим лишь формально, фактически же военная стратегия станет определятся начальником генерального штаба. Выбор царя оказался удачным, пав на Михаила Васильевича Алексеева. Выходец из низов, он достиг высокого положения лишь благодаря своим блестящим способностям и огромному трудолюбию. В прошлом профессор военной академии, Алексеев служил на Юго-Западном фронте, сражался против австрийцев и командовал Северным фронтом. Теперь же, назначенный на должность начальника генштаба, он по существу стал верховным главнокомандующим русской армией.
По внешним данным он значительно уступал великому князю. Невысокого роста, с простым скуластым лицом, в отличии от большинства русских генералов, он не носил бороды. У него был поврежден мускул глаза, и в своих письмах к жене царь называл его: "Алексеев, мой косоглазый друг". В Ставке генерал держался особняком, не соприкасаясь с царской свитой. Его слабая сторона заключалась в том, что он не умел перекладывать обязанности на подчиненных и все делал сам, даже проверял положение частей, разослав на столе огромные простыни карт. Однако император был им чрезвычайно доволен. "Мне так много помогает Алексеев". - телеграфировал он сразу после того, как вступил в должность Верховного главнокомандующего. А несколько дней спустя он сообщил императрице: "Не могу объяснить тебе, до чего я доволен Алексеевым. Добросовестен, умен, скромен, а какой труженик! "
В сентябре 1915 года, вскоре после смены главнокомандующего, германское наступление стало терять темпы. Русские войска, сражавшиеся уже на родной земле, бились упорно за каждую реку, холм, болото. К ноябрю, когда почти по всему фронту установилась зима, Алексееву удалось стабилизировать линию фронта, проходившую, в среднем, в трехстах верстах южнее той, что была в мае 1915 года. В руках у немцев оказалась почти вся русская Польша и южные районы Прибалтики. По существу, в конце 1915 года линия фронта почти полностью совпадала с западной границей Советского Союза до 1939 года и начала второй мировой войны.
Никаких других широкомасштабных наступательных действий германское командование на востоке в течение войны уже не предпринимало. В уверенности, что тяжелые потери, понесенные в 1915 году русской армией, подорвали ее мощь, германский генеральный штаб направил свои основные силы на Запад. В начале 1916 года большая часть орудий и миллион штыков были переброшены под Верден. К удивлению и огорчению кайзеровских генералов, едва их войска были передислоцированы на запад, русские снова начали наступление на востоке, продолжавшееся с мая по октябрь. К июлю с запада на восток были возвращены 18 германских дивизий, и осада Вердена прекращена. Однако потери русской армии во время кампании 1916 года снова оказались чрезвычайно велики, составив от 100 000 до 200 000 человек.
После войны Гинденбург воздал должное мужеству и самопожертвованию русских: "В летописи Великой войны страница, на которой записаны потери русских, вырвана. Цифры эти не известны никому. Пять или восемь миллионов? Мы тоже не имеем представления. Нам известно одно. Случилось так, что во время боев для того, чтобы можно было вести огонь в случае новой атаки противника, нам приходилось убирать горы трупов вражеских солдат, образовавшихся перед нашими траншеями". Десять лет спустя тщательный анализ произвел Н.Головин, в прошлом генерал русской императорской армии. Изучив все данные, он пришел к выводу, что кровавые потери были таковы: 1 300 000 человек убито. 4 200 000 ранено, из них 350 000 впоследствии умерли от ран. 2 400 000 человек было взято в плен. Общие потери составили 7 900 000 человек, что составило более половины общего количества мобилизованных 15 500 000 человек.
Крупные поражения русских войск сыграли важную роль в последующих событиях. В результате их ослабло влияние великого князя Николая Николаевича на ход военных действий, а императором было принято решение встать во главе армии. Удалившись от столицы, царь, по существу, утратил контроль над правительством. В условиях автократии такая ситуация неестественна, поэтому на смену отсутствующему должен был придти другой самодержец. Сначала нерешительно, затем все более уверенно роль эту стала играть императрица. Рядом с ней, "днем и ночью вознося к небу молитвы", стоял ее Друг, Григорий Распутин. Совместными усилиями они приведут российскую державу к гибели.
23. РОКОВАЯ ОШИБКА
Все свои душевные и физические силы императрица отдавала делу защиты России. Забыв о собственных недугах, она с головой ушла в госпитальну работу. Александра Федоровна была особенно счастлива, когда заботилась о ближних. В этом смысле война открывала перед нею самые широкие возможности. "То, чем я здесь занимаюсь, некоторым покажется ненужным, говорила императрица своей фрейлине Буксгевден. - Но здесь требуются заботливые руки, на счету каждый человек". Работа сестры милосердия захватила ее с головой. Огромный Екатерининский дворец в Царском Селе был превращен в военный госпиталь. К концу 1914 года в одном лишь Петроградском округе было открыто восемьдесят пять госпиталей, находившихся на попечении императрицы. Такого рода деятельность, правда, не в столь широких масштабах, занимались и другие русские дамы, под покровительством которых функционировали госпитали и санитарные поезда. Однако очень немногие, подобно императрице, сами поступали на курсы сестер милосердия и ежедневно приходили работать в госпиталь.
Распорядок жизни изменился и в Александровском дворце. Государыня, из-за частых недомоганий лежавшая прежде в постели до полудня, поднималась в семь часов, чтобы успеть к заутрене. В девять, надев на себя серое платье сестры милосердия, вместе со старшими великими княжнами, Ольгой и Татьяной Николаевнами и Анной Вырубовой, она отправлялась в госпиталь на курсы. Ежедневно с фронта прибывали поезда со знаком Красного Креста, битком набитые ранеными и умирающими. Большинство из них получило лишь первую помощь прямо в окопах или на полевых перевязочных пунктах. Бойцы прибывали грязные, в окровавленных повязках; они метались в бреду, стонали. Под руководством опытных сестер учащиеся курсов обмывали и перевязывали раны и изуродованные конечности. А.Вырубова вспоминала: "Государыня и Великие Княжны присутствовали при всех операциях. Стоя за хирургом, Государыня, как каждая операционная сестра, подавала стерилизованные инструменты, вату и бинты, уносила ампутированные ноги и руки, перевязывала гангренные раны, не гнушалась ничем и стойко вынося запахи и ужасные картины военного госпиталя во время войны". И тем не менее, писала фрейлина, никогда императрица не была более счастлива, чем в тот день, когда, "выдержав экзамен, Императрица и дети, наряду с другими сестрами окончившими двухмесячный курс, получили красные кресты и аттестаты на звание сестер милосердия военного времени".
Проработав все утро в операционной, государыня наспех обедала и вторую половину дня проводила в осмотрах других госпиталей. Вырубова писала в своих мемуарах: "Вижу ее, как она утешает и ободряет их, кладет руку на голову и подчас молится с ними. Императрицу боготворили, ожидая ее прихода, стараясь дотронуться до ее серого санитарного платья; умирающие просили ее посидеть возле кровати, поддержать им руку или голову, и она, невзирая на усталость, успокаивала их целыми часами". А.А.Вырубова наблюдала, как "раненые солдаты и офицеры часто просили Государыню быть около них во время тяжелых перевязок и операций, говоря, что "не так страшно", когда Государыня рядом".
Для императрицы люди эти были воплощением истекающей кровью, умирающей России. Она ощущала себя царицей матушкой всех этих храбрых мужчин и юношей, которые, не щадя себя, сражались за Родину. "Какие ужасные раны!" - писала она государю 21 октября 1914 года. "В первый раз побрила солдату ногу возле и кругом раны..." В тот же день, в другом письме она сообщает: "3 большие операции - одному раненному пришлось отрезать 3 пальца, так как начиналось заражение крови... Меня преследуют ужасные запахи от этих зараженных ран. Княжна осмотрела бедного мальчика и одного офицера 2-го стрелкового п., ноги которого уже стали темного цвета; опасаются, что придется прибегать к ампутации.
Я вчера присутствовала при перевязке этого мальчика - ужасный вид, он прижался ко мне и держался спокойно, бедное дитя". 20 ноября она писала: "Сегодня утром мы присутствовали (я, по обыкновению, помогаю подавать инструменты, Ольга продевала нитки в иголки) при нашей первой большой ампутации (рука была отнята у самого плеча)".
Императрица не щадила себя, обрабатывала даже жуткие раны в пах. "Мне пришлось перевязывать несчастных с ужасными ранами... они едва ли останутся мужчинами в будущем, так как все пронизано пулями, быть может, придется все отрезать, так все почернело, но я надеюсь спасти, - страшно смотреть, - я все промыла, почистила, помазала иодином, покрыла вазелином, подвязала, - все это вышло вполне удачно... Я сделала три подобные перевязки, - у одного была вставлена туда трубочка. Сердце кровью за них обливается, - не стану описывать других подробностей, так это грустно, но, будучи женой и матерью, особенно сочувствую им. Молодую сестру (девушку) я выслала из комнаты..."
Государю, находившемуся в Царской Ставке, лицом к лицу со смертью сталкиваться не приходилось. Имея дело с абстрактными цифрами, он знал одно: по мере уменьшения численности полков, бригад и дивизий, следовало восполнять потери. Императрица же со смертью встречалась ежедневно. "Один солдат умер во время операции... гемораргия, - отметила она 25 ноября 1914 года. - Все держались стойко, никто не растерялся. Девочки (Ольга и Татьяна) тоже выказали мужество, хотя они, а так же Аня [Вырубова] никогда не видели смерть вблизи. Он умер в одну минуту... Как близка всегда смерть".