Страница:
Спустя несколько дней в письме Александре Федоровне царь рассуждал о пропасти, разделявшей его и министров: "Меня удивляет поведение некоторых министров. Я думаю, что они поняли мои намерения после всего того, что я им сказал на том памятном вечернем заседании. Что делать - тем хуже для них. Они побоялись распустить Думу - это сделано. Я приехал сюда и сместил Н. [великого князя Николая Николаевича] вопреки их рекомендациям; люди восприняли это решение как естественное и, так же как и мы, поняли его. Доказательством тому служит множество телеграмм, которые я отовсюду получаю, причем, с самым трогательным содержанием. Все это указывает на одно: министры всегда живут в городе и знают страшно мало о том, что происходит во всей стране. Здесь я могу более точно определить, каковы настоящие настроения среди разных слоев населения... Петроград и Москва представляют собой единственное исключение на карте родины".
Императрица была занята не столько изучением мотивов поведения министров, сколько тем, что снять с постов всех, кто подписал письмо. И в течении последующих шестнадцати месяцев продолжалась эта печальная картина: отстранение от должностей, перетасовка, интриги. За этот период в России сменилось четыре премьер-министра, пять министров внутренних дел, четыре министра земледелия и три военных министра: "После середины 1915 года, - писал Флоринский, - группа вполне достойных и знающих свое дело людей, находившихся на вершине бюрократической пирамиды, распалась, уступив место плеяде быстро меняющих друг друга ставленников Распутина. Это было поразительное, необычное и жалкое зрелище, какого еще никогда не бывало в истории ни одной цивилизованной нации".
Два лица, подписавших письмо, были смещены без объявления причин в начале октября. Ими были министр внутренних дел князь Щербатов и оберпрокурор Священного Синода Самарин. В ноябре наступил черед министра земледелия Кривошеева, в январе 1916 года - государственного контролера Харитонова. В феврале был смещен и верный Горемыкин. "Министры не хотят работать со старым Горемыкиным, поэтому, после моего возвращения, должны произойти некоторые перемены", - писал Николай II. Вначале императрица противилась его намерению. "Если ты полагаешь, что он каким-то образом мешает тебе, - писала она, - то лучше его сместить. Но если ты его оставишь, он будет стараться и служить верой и правдой... На мой взгляд, лучше, лучше сместить бастующих министров, а не председателя, который еще великолепно будет служить, если ему в сотрудники дадут приличных, честных, благонамеренных людей. Он только и живет для службы тебе и твоей стране, знает, что дни его сочтены, и не боится смерти от старости, или насильственной смерти от ножа или выстрела". Распутину тоже не хотелось терять Горемыкина. "Он не может себе представить, что Старик будет смещен, и все это время он волнуется и ломает себе голову. Говорит, он такой умница, и когда остальные затевают свару, он лишь сидит, опустив голову, потому что понимает: сегодня толпа вопит, а завтра радуется, и не стоит поддаваться ударам волн то с одной, то с другой стороны".
Однако, руководимое немощным Горемыкиным, правительство почти перестало функционировать. Министры избегали или игнорировали своего председателя. Когда премьер появлялся в Думе, его встречали шиканьем, мешали ему говорить. И царь, и императрица, и сам Горемыкин понимали, что так продолжаться не может. "Я ломаю голову над тем, кого назначить преемником Старика", - писал Николай II. Александра Федоровна с грустью согласилась, и какое-то время оба думали над тем, чтобы назначить на этот пост Александра Хвостова, консервативного министра юстиции. Он приходился дядей Хвостову - "певцу" - и был одним из тех министров, которые отказались подписать злополучное письмо. Однако прежде всего с ним должен был встретиться Распутин.
"Наш Друг велел подождать со Стариком, пока он не встретится в четверг с Хвостовым и сообщит о своем впечатлении от встречи, - писала государю императрица. - Ему [Распутину] так жаль милого Старика, он такой праведник, но он в ужасе от того, что Дума будет шикать на него, и ты окажешься в ужасном положении". На следующий день императрица писала: "Завтра Григорий встретится со старым Хвостовым, а потом я увижусь с ним вечером. Он хочет выяснить, достойный ли это преемник Горемыкину". Однако Хвостов не оправдал ожиданий. Александра Федоровна с возмущением сообщила мужу, что Распутина приняли "в министерстве, точно обыкновенного просителя".
Следующий кандидат, Борис Штюрмер, оказался более удачливым. Штюрмер, которому были свойственны архиконсервативные воззрения Горемыкина, не обладал смелостью и честностью его предшественника. Шестидесятисемилетний Штюрмер был темной, подозрительной личностью - типичным продуктом профессиональной российской бюрократии. "Судя по фамилии, он немецкого происхождения, - писал Морис Палеолог. - Он приходился внучатым племянником барону Штюрмеру, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове Св.Елены". Б.В.Штюрмера, обер-камергера, бывшего губернатора Ярославской губернии, повсюду поминали недобрым словом. "Повсюду, где он занимал административную должность, он оставлял о себе недобрую память", - заявлял Сазонов."Совершенное ничтожество", - стонал Родзянко. "Лживый и двуличный тип", - характеризовал его Хвостов.
Впервые встретив Штюрмера, французский посол три дня собирал о нем сведения. После этого он составил такой его несимпатичный портрет: "Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить. Все удивляются этому назначению. Но оно становится понятным, если допустить, что он должен быть лишь чужим орудием; тогда его ничтожество и раболепность окажутся очень кстати. За него перед императором хлопотал Распутин".
В действительности же Штюрмера рекомендовал царю приятель и протеже Распутина Питирим, назначенный с помощью "старца" на должность митрополита Петроградского. "Я породил Питирима, а Питирим - Штюрмера", - цинично заявил "божий человек". И тем не менее письма императрицы пестрят именем Штюрмера. "Милый, я знаю, но все время на ум приходит Штюрмер... Штюрмер подойдет на какое-то время. Он очень ценит Григория, а это так важно... Наш Друг говорит, что хотя бы временно нужно назначить Штюрмера, ведь он такой преданный".
К изумлению всей России и даже верного царю Горемыкина, который даже не знал, что его просьбу подать в отставку удовлетворят так скоро, никому не известный Штюрмер в феврале 1916 года был назначен председателем Совета Министров. Дума восприняла это назначение как неслыханное оскорбление, перечеркивающее всю ее деятельность и устремления. Никто не сомневался в том, что появление Штюрмера в Думе встретят гораздо враждебнее, чем появление Горемыкина. Распутин нашел остроумный выход из положения. "Старец" не питал особо теплых чувств к Думе, но понимал ее пользу. "Это псы, которые собрались для того, чтобы заткнуть глотки другим псам", такую характеристику он дал ее депутатам. "Ведь ты можешь неожиданно появиться перед Думой и сказать ей несколько слов... Это может все изменить", - объяснила императрица мужу план "старца". Царь согласился, и 22 февраля 1916 года пришел на заседание Государственной Думы. Маневр принес ошеломломительный успех. Был отслужен благодарственный молебен. Царь приветствовал депутатов, как "представителей русского народа" и наградил председателя Думы Родзянко орденом св.Анны. Хотя рядом с императором находился Штюрмер, среди бури восторженных возгласов, как и предвидел лукавый "старец", о его назначении все забыли.
После того, как положение Штюрмера несколько упрочилось, императрица, подстрекаемая Распутиным, продолжала опустошать ряды министров. Следующей ее жертвой стал военный министр Поливанов. Александра Федоровна всегда недолюбливала его. "Прости меня, - писала она царю, когда тот назначил генерала военным министром, - но мне не нравится твой выбор. Разве Поливанов не враг нашему Другу?" После того, как энергичный и решительный Поливанов сменил лентяя Сухомлинова, он за короткое время успел сделать многое, творя чудеса в подготовке и снаряжении войск. Главным образом благодаря его усилиям, разбитая в 1915 году русская армия смогла оправиться и начать в 1916 году мощное наступление. И все же недолго оставалось ему пребывать в своей должности. Не только потому, что он отказался иметь дело с Распутиным, но еще и потому, что он готов был тесно сотрудничать с Думой, чтобы заручиться ее поддержкой разработанной им армейской программы. Последней каплей, переполнившей чашу, был следующий факт. Узнав, что Штюрмер предоставил в распоряжение Распутина четыре мощных военных автомобиля, на которых он легко отрывался от преследования полиции, направляясь в злачные места, Поливанов конфисковал их у "старца". Вскоре императрица написала мужу: "Избавься от Поливанова... любой честный человек лучше его... Не забывай о Поливанове... Милый, не медли, решись, это слишком серьезно". И 25 марта Поливанов был смещен. "Какое облегчение! Теперь я буду спать спокойно", - заявила заступница "старца", узнав об этой новости. Все были потрясены таким известием. Нокс писал: "Несомненно, Поливанов был самым талантливым военным организатором в России, и его смещение явилось катастрофой". Генерал Шувалов, преемник Поливанова, по словам Нокса, "был милым стариком, правдивым и честным. Он не обладал достаточными для своей должности знаниями, но его преданность императору была такова, что если бы тот приказал ему выброситься из окна, он тотчас бы сделал это".
Следующим был смещен Сазонов, министр иностранных дел. Зять Столыпина, весьма образованный деятель либерального толка, он был дружен с английским и французским послами. Пост этот он занимал с 1910 года и пользовался полным доверием царя и правительств союзных держав. Однако, после того, как он поставил свою подпись под коллективным письмом, Александра Федоровна неустанно требовала его отставки. Она предполагала, и не без оснований, что, ведя дружбу с представителями Англии и Франции, Сазонов желал образования в России ответственного правительства. Она опасалась, что оба эти обстоятельства ослабят самодержавную Россию, которую она надеялась передать сыну. В продолжение всей зимы императрица вела наступление на этого "длинноносого Сазонова... Сазонов такой размазня". Затем в марте 1916 года она писала царю: "Хорошо бы, если бы ты подумал о подходящем преемнике Сазонова - не обязательно, чтобы это был дипломат. Как бы на нас не насела позднее Англия. [Друга] всегда страшит Англия такой, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры. Мы должны быть тверды. Старик [Горемыкин] и Штюрмер всегда относились к нему с неодобрением, он так трусит перед Европой, и он сторонник парламентаризма - а это погибель для России".
Сазонов пал в июле 1916 года, чему способствовал вопрос об автономии для Польши. В самом начале войны русское правительство обещало создать физически независимое объединенное польское государство, которое будет связано с Россией лишь через личность царя. Поляки встретили это сообщение с восторгом, и когда русские впервые вошли в Галицию, их встречали, как освободителей. Неудачи русской армии и утрата большей части польской территории в 1915 году помешали правительству России выполнить свое обещание, одновременно обрадовав консервативные круги страны, опасавшиеся, что автономия одной части империи послужит сигналом и для других провинций, которые захотят автономии и для себя. Подстрекаемая Распутиным, императрица заявила, что таким образом будут ущемлены права наследника. Тем не менее, Сазонов, при поддержке Великобритании и Франции, продолжал настаивать на предоставлении Польше независимости.
12 июля Сазонов был принят государем в Царской Ставке. "Император полностью поддержал мои взгляды... Я победил по всей линии", - торжествуя, сообщил он Бьюкенену и Палеологу. В необычайно хорошем настроении министр иностранных дел отправился на отдых в Финляндию. За это время он рассчитывал подготовить для царя манифест о независимости Польши. Между тем Штюрмер и императрица спешно отправились в Царскую Ставку и в отсутствие Сазонова был подписан рескрипт о его отставке. Потрясенные известием, Бьюкенен и Палеолог стали упрашивать царя воздержаться от смещения Сазонова. Но усилия их были тщетными. Бьюкенен, собравшись с духом, попросил у царя разрешить ему обратиться с просьбой к Георгу V о награждении опального министра британским орденом в знак признания его заслуг перед союзниками. Николай II согласился и искренне обрадовался тому, что Сазонов, которого он любил и с которым обошелся недостойным образом, получит награду.
На смену Сазонова пришел не кто иной, как Штюрмер, возложивший на себя дополнительные обязанности. Известие это привело в ужас британского и французского послов, которым теперь приходилось ежедневно иметь дело с новым министром иностранных дел. Каждый из них отреагировал по-своему. Чопорный Бьюкенен написал в Лондон, что не надеется установить конфиденциальные отношения с человеком, на слово которого нельзя положиться. После встречи с Штюрмером Палеолог записал в своем дневнике: "От него исходит аромат фальши. Он прикрывает личиной добродушия и приторной вежливостью низость, интриганство и вероломство. Взгляд его, колкий и в то же время умильный, искательный и бегающий, отражает честолюбие и лукавое лицемерие" [Бьюкенен и Палеолог, будучи представителями союзных с Россией государств, были, естественно, наиболее значительными представителями дипломатического корпуса в Петрограде. Что же касается Соединенных Штатов, то, вследствие назначения президентов Вильсоном на этот пост непрофессионалов, американское представительство в русской столице было чрезвычайно несостоятельным. С 1914 по 1916 год послом США в России был Джордж Г.Мэрай, уроженец Сан-Франциско, мало интересовавшийся Россией и, по существу, не поддерживавший там ни с кем контактов. Большую часть информации он черпал из газет, получаемых из Парижа. Во время аудиенции, полученной им у царя перед тем, как покинуть страну, Мэрай выразил надежду, что по окончании войны американские бизнесмены валом повалят в Россию, чтобы вложить свои капиталы. "России были необходимы американская энергия, американские деньги и американские деловые люди, которые найдут там для себя обширное и выгодное поле деятельности. Разумеется, никто, не занимается бизнесом ради собственного удовольствия". "Император улыбнулся, услышав от меня это довольно плоское сравнение", - заметил Мэрай. Преемником его стал Дэвид Р.Франсис, богатый делец, в прошлом губернатор штата Миссури, приехавший в Россию с портативной плевательницей, открывающейся нажатием ноги. (Прим. авт.).]
Ключевым постом в смутное время является должность не министра иностранных дел и даже не председателя Совета Министров, а пост министра внутренних дел. Именно он ответственен за поддержание закона и порядка в стране. Ему подчинена полиция, тайная полиция, сеть осведомителей и контрразведка - все те механизмы, которые становятся тем более необходимы, чем менее популярен режим. Неожиданно для всех, в октябре 1916 года царь назначил на этот важный пост товарища председателя Думы Александра Протопопова. Хуже кандидатуры невозможно было придумать. Но, самое забавное, император сделал этот жест, чтобы как-то ублажить Родзянко и Государственную Думу.
Александру Протопопову, невысокому, лощеному господину с усами, белыми волосами и черными, как смородины, глазами было шестьдесят четыре года. [(По данным "Дневника" Пуришкевича, Протопопов был расстрелян большевиками в 1917 г. в возрасте 53 лет.)] Подобно Керенскому и Ленину, он был уроженцем Симбирска, но занимал в этом городе гораздо более привилегированное положение, чем оба его земляка. Он принадлежал к знатной семье, отец его был землевладельцем и хозяином крупной текстильной фабрики; сам он окончил кавалерийское юнкерское училище, изучал право, затем стал управляющим отцовской фабрикой. Известный у себя на родине деятель, он был избран депутатом в Государственную Думу, где, хотя и не блистал особыми талантами, благодаря умению угождать всем стал весьма популярен. "Он был красив, элегантен, остроумен, в меру либерален и всегда любезен... Во внешности его сквозило какое-то лукавство, впрочем, безобидного и добродушного свойства", - писал Керенский, тоже депутат IV Государственной Думы.
Благодаря обаянию Протопопова и его принадлежности к крупной, умеренно либеральной партии октябристов его неоднократно избирали товарищем председателя Думы. Родзянко признавал талант своего заместителя. В июне 1916 года он заявил царю, что Протопопова можно назначить на пост министра."На пост министра торговли он рекомендовал своего товарища Протопопова", - писал царь супруге, добавляя при этом: "Помнится, наш Друг упоминал о нем по какому-то поводу". Но в то время в правительстве не произошло никаких перемен, и Протопопов остался вторым после Родзянко человеком в Думе. В этом качестве он и возглавил делегацию депутатов Государственной Думы, летом 1916 года, совершившей вояж с миссией доброй воли по Англии, Франции и другим странам. Возвращаясь в Россию, в Стокгольме он встретился с чиновником германского посольства. Протопопов получил аудиенцию у царя и доложил о результатах своей поездки и беседы с немцем. "Вчера я видел человека, который мне очень понравился, - писал царь супруге. - Протопопов товарищ председателя Государственной Думы. Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много интересного".
Теперь для назначения Протопопова на министерский пост было готово все: он очаровал царя своей обходительностью, получил от Родзянко рекомендацию как хороший работник и, самое главное, был угоден Распутину, следовательно, и императрице. Знакомство Протопопова со "старцем" продолжалось уже несколько лет. Здоровье у кандидата в министры внутренних дел было незавидным. Он страдал болезнью, которую, в зависимости от личного отношения, одни называли прогрессивным параличом спинного мозга, другие - поздней стадией сифилиса. Когда выяснилось, что доктора не в силах помочь, Протопопов обратился к Бадмаеву, врачевавшему травами бурятскому лекарю, который был в это время очень популярен в Петрограде. Бадмаев же дружил с Распутиным. Таким образом Протопопов, увлекавшийся мистикой и окульными науками, попал в число знакомцев "старца". Узнав, что императору понравился его любезный протеже, "отец Григорий" взял инициативу в свои руки и начал внушать царице, что Протопопова следует назначить министром внутренних дел.
"Григорий настойчиво просит тебя назначить Протопопова, - писала царица мужу в сентябре 1916 года. - Он знает нашего Друга по меньшей мере 4 года, а это говорит о многом". Два дня спустя императрица повторила: "Пожалуйста, назначь Протопопова министром внутренних дел; так как он член Думы, то это произведет на них большое впечатление и закроет им рты". Царь укорил жену за то, что она готова исполнить любой каприз "старца": "Мне кажется, что этот Протопопов - хороший человек. Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли... Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня совершенно врасплох. Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, - поэтому нужно быть осторожным". Однако, спустя несколько дней, царь уступил. В телеграмме он указал: "Это должно быть сделано". А в письме присовокупил: "Дай Бог, чтобы Протопопов оказался тем человеком, в котором мы сейчас нуждаемся". Вне себя от радости, царица ответила: "Да благословит Господь твое назначение Протопопова. Наш Друг говорит, что ты очень мудро поступил, выбрав его".
Назначение шокировало Думу. Депутаты сочли принятие Протопоповым министерского поста в кабинете Штюрмера подлым предательством по отношении к ней... Когда один старый знакомый заявил Протопопову, что ему тотчас следует уйти в отставку, тот брякнул: "Как же я могу уйти в отставку? Я всю жизнь мечтал стать вице-губернатором, а тут я министр!"
Больше всех был зол на Протопопова Родзянко. Дрожа от гнева, он набросился на своего бывшего товарища и назвал его ренегатом. "Я надеюсь, - отвечал Протопопов, - что мне удастся что-нибудь изменить в положении вещей. Я уверяю вас, что государь готов на все хорошее, но ему мешают, вспоминал Родзянко. - Хорошо, пусть так, но при Штюрмере и Распутине разве вы в силах что-нибудь изменить? Вы только скомпрометируете себя и Думу. У вас не хватит сил бороться, и вы не отважитесь прямо говорить государю".
Вскоре после этого разговора Протопопов намекнул Родзянко, что с его помощью председатель Думы может быть назначен на пост премьера и министра иностранных дел вместо Штюрмера. Понимая, что ни царю, ни императрице никогда не придет в голову такая мысль, Родзянко выдвинул свои условия: "Я один должен обладать правом назначать министров... Императрица должна оставаться... в Ливадии до конца войны". Протопопов тотчас предложил Родзянко самому сообщить об этих условиях государыне.
Заняв министерскую должность, Протопопов повел себя весьма странно. На заседания Думы он являлся в мундире шефа отдельного корпуса жандармов, который полагался ему по чину. У письменного стола у него икона, к которой он обращался, как к одушевленному лицу. "Он помогает мне во всем; я все делаю по Его совету", - уверял он Керенского. Всех поразило превращение думского либерала в архиреакционера. Он был полон решимости спасти царизм и православную Русь и заявлял, что не побоится выступить против революции, а если нужно, то спровоцирует ее, чтобы тотчас ее разгромить. "У меня на квартире он грозил... что всех сотрет в порошок, - писал Родзянко. - Он как закатит глаза, так делается, как глухарь - ничего не понимает, не видит, не слышит... Говорит, что чувствует себя достаточно сильным, чтобы спасти Россию, что он один спасет ее".
Помимо того, что в руках Протопопова находилась полиция, он еще отвечал и за продовольственное снабжение. Идея принадлежала Распутину. Вполне логично "старец" полагал, что эти функции должны быть изъяты у беспомощного министра земледелия и переданы министерству внутренних дел, имевшему полицию, которая сумела бы претворить в жизнь распоряжения министра. Ухватившись за идею, императрица лично занялась решением проблемы. То был единственный случай, когда она не удосужилась получить предварительного одобрения царя. "Прости меня за то, что я сделала, писала она. - Но это было совершенно необходимо. На этом настаивал наш Друг. Штюрмер посылает к тебе с курьером на подпись еще один документ, согласно которому све снабжение продовольствием сразу переходит в руки министра внутренних дел... Мне пришлось принять решение самой, так как Григорий заявляет, что все будет в руках у Протопопова... и это спасет Россию... Прости, но мне пришлось взять ответственность на себя". Император согласился, и таким образом, когда Россия вступила в роковую зиму 1916-1917 годов, руководство полицией и обеспечение продовольствием оказалось в дрожащих, слабых руках Протопопова.
Хотя по молчаливому соглашению между супругами Александра Федоровна могла вмешиваться лишь во внутренние дела государства, она начала переходить установленные для нее границы. В ноябре 1916 года она писала: "Милый ангел, очень хочется узнать, каковы твои планы относительно Румынии". В том же месяце она указывала: "Наш Друг боится, что если у нас не будет большой армии для прохода через Румынию, то мы попадем в ловушку с тыла".
Перестав церемониться, Распутин уже не задавал наводящих вопросов об армии с тем, чтобы посоветовать, где и когда осуществлять наступательные операции. Он заявлял царице, будто во сне на него находит вдохновение. "Пока не забыла, должна тебе передать то, что видел во сне наш Друг, писала императрица в Ставку в ноябре 1915 года. - Он просит тебя отдать приказ вести наступление у Риги. Иначе, говорит он, немцы настолько укрепятся там за зиму, что понадобится много крови и сил, чтобы сдвинуть их с места... По его словам, сейчас это самое главное, он так просит тебя приказать нашим наступать. Он говорит, мы можем и должны это сделать и мне следует сейчас же написать тебе".
В июне 1916 года императрица писала: "Наш Друг шлет свое благословение всей православной армии. Он просит не слишком напирать на севере, поскольку, говорит он, если мы будем продолжать успешно наступать на юге, они сами отступят на севере, а если вздумают наступать, то потери немцев будут очень велики. Если же начнем там мы, то у нас будут очень большие потери. Он говорит, что это... его совет".
Генерал Алексеев не очень-то обрадовался такому повышенному интересу императрицы к армейским делам. "Я сообщил Алексееву о твоем интересе к военным операциям и о тех деталях, которые тебя заботят, - написал он 7 июня 1916 года. - Он улыбнулся и молча выслушал меня". Алексеев встревожился: нет ли тут утечки информации относительно его планов. После отречения царя от престола генерал сообщил: "Когда осматривались бумаги императрицы, оказалось, что у нее была карта, на которой подробно указано расположение наших войск по всему фронту. Существовало всего два экземпляра этой карты: один был у меня, другой у императора. На меня это открытие произвело очень неприятное впечатление. Бог знает, кто мог воспользоваться этой картой".
Императрица была занята не столько изучением мотивов поведения министров, сколько тем, что снять с постов всех, кто подписал письмо. И в течении последующих шестнадцати месяцев продолжалась эта печальная картина: отстранение от должностей, перетасовка, интриги. За этот период в России сменилось четыре премьер-министра, пять министров внутренних дел, четыре министра земледелия и три военных министра: "После середины 1915 года, - писал Флоринский, - группа вполне достойных и знающих свое дело людей, находившихся на вершине бюрократической пирамиды, распалась, уступив место плеяде быстро меняющих друг друга ставленников Распутина. Это было поразительное, необычное и жалкое зрелище, какого еще никогда не бывало в истории ни одной цивилизованной нации".
Два лица, подписавших письмо, были смещены без объявления причин в начале октября. Ими были министр внутренних дел князь Щербатов и оберпрокурор Священного Синода Самарин. В ноябре наступил черед министра земледелия Кривошеева, в январе 1916 года - государственного контролера Харитонова. В феврале был смещен и верный Горемыкин. "Министры не хотят работать со старым Горемыкиным, поэтому, после моего возвращения, должны произойти некоторые перемены", - писал Николай II. Вначале императрица противилась его намерению. "Если ты полагаешь, что он каким-то образом мешает тебе, - писала она, - то лучше его сместить. Но если ты его оставишь, он будет стараться и служить верой и правдой... На мой взгляд, лучше, лучше сместить бастующих министров, а не председателя, который еще великолепно будет служить, если ему в сотрудники дадут приличных, честных, благонамеренных людей. Он только и живет для службы тебе и твоей стране, знает, что дни его сочтены, и не боится смерти от старости, или насильственной смерти от ножа или выстрела". Распутину тоже не хотелось терять Горемыкина. "Он не может себе представить, что Старик будет смещен, и все это время он волнуется и ломает себе голову. Говорит, он такой умница, и когда остальные затевают свару, он лишь сидит, опустив голову, потому что понимает: сегодня толпа вопит, а завтра радуется, и не стоит поддаваться ударам волн то с одной, то с другой стороны".
Однако, руководимое немощным Горемыкиным, правительство почти перестало функционировать. Министры избегали или игнорировали своего председателя. Когда премьер появлялся в Думе, его встречали шиканьем, мешали ему говорить. И царь, и императрица, и сам Горемыкин понимали, что так продолжаться не может. "Я ломаю голову над тем, кого назначить преемником Старика", - писал Николай II. Александра Федоровна с грустью согласилась, и какое-то время оба думали над тем, чтобы назначить на этот пост Александра Хвостова, консервативного министра юстиции. Он приходился дядей Хвостову - "певцу" - и был одним из тех министров, которые отказались подписать злополучное письмо. Однако прежде всего с ним должен был встретиться Распутин.
"Наш Друг велел подождать со Стариком, пока он не встретится в четверг с Хвостовым и сообщит о своем впечатлении от встречи, - писала государю императрица. - Ему [Распутину] так жаль милого Старика, он такой праведник, но он в ужасе от того, что Дума будет шикать на него, и ты окажешься в ужасном положении". На следующий день императрица писала: "Завтра Григорий встретится со старым Хвостовым, а потом я увижусь с ним вечером. Он хочет выяснить, достойный ли это преемник Горемыкину". Однако Хвостов не оправдал ожиданий. Александра Федоровна с возмущением сообщила мужу, что Распутина приняли "в министерстве, точно обыкновенного просителя".
Следующий кандидат, Борис Штюрмер, оказался более удачливым. Штюрмер, которому были свойственны архиконсервативные воззрения Горемыкина, не обладал смелостью и честностью его предшественника. Шестидесятисемилетний Штюрмер был темной, подозрительной личностью - типичным продуктом профессиональной российской бюрократии. "Судя по фамилии, он немецкого происхождения, - писал Морис Палеолог. - Он приходился внучатым племянником барону Штюрмеру, который был комиссаром австрийского правительства по наблюдению за Наполеоном на острове Св.Елены". Б.В.Штюрмера, обер-камергера, бывшего губернатора Ярославской губернии, повсюду поминали недобрым словом. "Повсюду, где он занимал административную должность, он оставлял о себе недобрую память", - заявлял Сазонов."Совершенное ничтожество", - стонал Родзянко. "Лживый и двуличный тип", - характеризовал его Хвостов.
Впервые встретив Штюрмера, французский посол три дня собирал о нем сведения. После этого он составил такой его несимпатичный портрет: "Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить. Все удивляются этому назначению. Но оно становится понятным, если допустить, что он должен быть лишь чужим орудием; тогда его ничтожество и раболепность окажутся очень кстати. За него перед императором хлопотал Распутин".
В действительности же Штюрмера рекомендовал царю приятель и протеже Распутина Питирим, назначенный с помощью "старца" на должность митрополита Петроградского. "Я породил Питирима, а Питирим - Штюрмера", - цинично заявил "божий человек". И тем не менее письма императрицы пестрят именем Штюрмера. "Милый, я знаю, но все время на ум приходит Штюрмер... Штюрмер подойдет на какое-то время. Он очень ценит Григория, а это так важно... Наш Друг говорит, что хотя бы временно нужно назначить Штюрмера, ведь он такой преданный".
К изумлению всей России и даже верного царю Горемыкина, который даже не знал, что его просьбу подать в отставку удовлетворят так скоро, никому не известный Штюрмер в феврале 1916 года был назначен председателем Совета Министров. Дума восприняла это назначение как неслыханное оскорбление, перечеркивающее всю ее деятельность и устремления. Никто не сомневался в том, что появление Штюрмера в Думе встретят гораздо враждебнее, чем появление Горемыкина. Распутин нашел остроумный выход из положения. "Старец" не питал особо теплых чувств к Думе, но понимал ее пользу. "Это псы, которые собрались для того, чтобы заткнуть глотки другим псам", такую характеристику он дал ее депутатам. "Ведь ты можешь неожиданно появиться перед Думой и сказать ей несколько слов... Это может все изменить", - объяснила императрица мужу план "старца". Царь согласился, и 22 февраля 1916 года пришел на заседание Государственной Думы. Маневр принес ошеломломительный успех. Был отслужен благодарственный молебен. Царь приветствовал депутатов, как "представителей русского народа" и наградил председателя Думы Родзянко орденом св.Анны. Хотя рядом с императором находился Штюрмер, среди бури восторженных возгласов, как и предвидел лукавый "старец", о его назначении все забыли.
После того, как положение Штюрмера несколько упрочилось, императрица, подстрекаемая Распутиным, продолжала опустошать ряды министров. Следующей ее жертвой стал военный министр Поливанов. Александра Федоровна всегда недолюбливала его. "Прости меня, - писала она царю, когда тот назначил генерала военным министром, - но мне не нравится твой выбор. Разве Поливанов не враг нашему Другу?" После того, как энергичный и решительный Поливанов сменил лентяя Сухомлинова, он за короткое время успел сделать многое, творя чудеса в подготовке и снаряжении войск. Главным образом благодаря его усилиям, разбитая в 1915 году русская армия смогла оправиться и начать в 1916 году мощное наступление. И все же недолго оставалось ему пребывать в своей должности. Не только потому, что он отказался иметь дело с Распутиным, но еще и потому, что он готов был тесно сотрудничать с Думой, чтобы заручиться ее поддержкой разработанной им армейской программы. Последней каплей, переполнившей чашу, был следующий факт. Узнав, что Штюрмер предоставил в распоряжение Распутина четыре мощных военных автомобиля, на которых он легко отрывался от преследования полиции, направляясь в злачные места, Поливанов конфисковал их у "старца". Вскоре императрица написала мужу: "Избавься от Поливанова... любой честный человек лучше его... Не забывай о Поливанове... Милый, не медли, решись, это слишком серьезно". И 25 марта Поливанов был смещен. "Какое облегчение! Теперь я буду спать спокойно", - заявила заступница "старца", узнав об этой новости. Все были потрясены таким известием. Нокс писал: "Несомненно, Поливанов был самым талантливым военным организатором в России, и его смещение явилось катастрофой". Генерал Шувалов, преемник Поливанова, по словам Нокса, "был милым стариком, правдивым и честным. Он не обладал достаточными для своей должности знаниями, но его преданность императору была такова, что если бы тот приказал ему выброситься из окна, он тотчас бы сделал это".
Следующим был смещен Сазонов, министр иностранных дел. Зять Столыпина, весьма образованный деятель либерального толка, он был дружен с английским и французским послами. Пост этот он занимал с 1910 года и пользовался полным доверием царя и правительств союзных держав. Однако, после того, как он поставил свою подпись под коллективным письмом, Александра Федоровна неустанно требовала его отставки. Она предполагала, и не без оснований, что, ведя дружбу с представителями Англии и Франции, Сазонов желал образования в России ответственного правительства. Она опасалась, что оба эти обстоятельства ослабят самодержавную Россию, которую она надеялась передать сыну. В продолжение всей зимы императрица вела наступление на этого "длинноносого Сазонова... Сазонов такой размазня". Затем в марте 1916 года она писала царю: "Хорошо бы, если бы ты подумал о подходящем преемнике Сазонова - не обязательно, чтобы это был дипломат. Как бы на нас не насела позднее Англия. [Друга] всегда страшит Англия такой, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры. Мы должны быть тверды. Старик [Горемыкин] и Штюрмер всегда относились к нему с неодобрением, он так трусит перед Европой, и он сторонник парламентаризма - а это погибель для России".
Сазонов пал в июле 1916 года, чему способствовал вопрос об автономии для Польши. В самом начале войны русское правительство обещало создать физически независимое объединенное польское государство, которое будет связано с Россией лишь через личность царя. Поляки встретили это сообщение с восторгом, и когда русские впервые вошли в Галицию, их встречали, как освободителей. Неудачи русской армии и утрата большей части польской территории в 1915 году помешали правительству России выполнить свое обещание, одновременно обрадовав консервативные круги страны, опасавшиеся, что автономия одной части империи послужит сигналом и для других провинций, которые захотят автономии и для себя. Подстрекаемая Распутиным, императрица заявила, что таким образом будут ущемлены права наследника. Тем не менее, Сазонов, при поддержке Великобритании и Франции, продолжал настаивать на предоставлении Польше независимости.
12 июля Сазонов был принят государем в Царской Ставке. "Император полностью поддержал мои взгляды... Я победил по всей линии", - торжествуя, сообщил он Бьюкенену и Палеологу. В необычайно хорошем настроении министр иностранных дел отправился на отдых в Финляндию. За это время он рассчитывал подготовить для царя манифест о независимости Польши. Между тем Штюрмер и императрица спешно отправились в Царскую Ставку и в отсутствие Сазонова был подписан рескрипт о его отставке. Потрясенные известием, Бьюкенен и Палеолог стали упрашивать царя воздержаться от смещения Сазонова. Но усилия их были тщетными. Бьюкенен, собравшись с духом, попросил у царя разрешить ему обратиться с просьбой к Георгу V о награждении опального министра британским орденом в знак признания его заслуг перед союзниками. Николай II согласился и искренне обрадовался тому, что Сазонов, которого он любил и с которым обошелся недостойным образом, получит награду.
На смену Сазонова пришел не кто иной, как Штюрмер, возложивший на себя дополнительные обязанности. Известие это привело в ужас британского и французского послов, которым теперь приходилось ежедневно иметь дело с новым министром иностранных дел. Каждый из них отреагировал по-своему. Чопорный Бьюкенен написал в Лондон, что не надеется установить конфиденциальные отношения с человеком, на слово которого нельзя положиться. После встречи с Штюрмером Палеолог записал в своем дневнике: "От него исходит аромат фальши. Он прикрывает личиной добродушия и приторной вежливостью низость, интриганство и вероломство. Взгляд его, колкий и в то же время умильный, искательный и бегающий, отражает честолюбие и лукавое лицемерие" [Бьюкенен и Палеолог, будучи представителями союзных с Россией государств, были, естественно, наиболее значительными представителями дипломатического корпуса в Петрограде. Что же касается Соединенных Штатов, то, вследствие назначения президентов Вильсоном на этот пост непрофессионалов, американское представительство в русской столице было чрезвычайно несостоятельным. С 1914 по 1916 год послом США в России был Джордж Г.Мэрай, уроженец Сан-Франциско, мало интересовавшийся Россией и, по существу, не поддерживавший там ни с кем контактов. Большую часть информации он черпал из газет, получаемых из Парижа. Во время аудиенции, полученной им у царя перед тем, как покинуть страну, Мэрай выразил надежду, что по окончании войны американские бизнесмены валом повалят в Россию, чтобы вложить свои капиталы. "России были необходимы американская энергия, американские деньги и американские деловые люди, которые найдут там для себя обширное и выгодное поле деятельности. Разумеется, никто, не занимается бизнесом ради собственного удовольствия". "Император улыбнулся, услышав от меня это довольно плоское сравнение", - заметил Мэрай. Преемником его стал Дэвид Р.Франсис, богатый делец, в прошлом губернатор штата Миссури, приехавший в Россию с портативной плевательницей, открывающейся нажатием ноги. (Прим. авт.).]
Ключевым постом в смутное время является должность не министра иностранных дел и даже не председателя Совета Министров, а пост министра внутренних дел. Именно он ответственен за поддержание закона и порядка в стране. Ему подчинена полиция, тайная полиция, сеть осведомителей и контрразведка - все те механизмы, которые становятся тем более необходимы, чем менее популярен режим. Неожиданно для всех, в октябре 1916 года царь назначил на этот важный пост товарища председателя Думы Александра Протопопова. Хуже кандидатуры невозможно было придумать. Но, самое забавное, император сделал этот жест, чтобы как-то ублажить Родзянко и Государственную Думу.
Александру Протопопову, невысокому, лощеному господину с усами, белыми волосами и черными, как смородины, глазами было шестьдесят четыре года. [(По данным "Дневника" Пуришкевича, Протопопов был расстрелян большевиками в 1917 г. в возрасте 53 лет.)] Подобно Керенскому и Ленину, он был уроженцем Симбирска, но занимал в этом городе гораздо более привилегированное положение, чем оба его земляка. Он принадлежал к знатной семье, отец его был землевладельцем и хозяином крупной текстильной фабрики; сам он окончил кавалерийское юнкерское училище, изучал право, затем стал управляющим отцовской фабрикой. Известный у себя на родине деятель, он был избран депутатом в Государственную Думу, где, хотя и не блистал особыми талантами, благодаря умению угождать всем стал весьма популярен. "Он был красив, элегантен, остроумен, в меру либерален и всегда любезен... Во внешности его сквозило какое-то лукавство, впрочем, безобидного и добродушного свойства", - писал Керенский, тоже депутат IV Государственной Думы.
Благодаря обаянию Протопопова и его принадлежности к крупной, умеренно либеральной партии октябристов его неоднократно избирали товарищем председателя Думы. Родзянко признавал талант своего заместителя. В июне 1916 года он заявил царю, что Протопопова можно назначить на пост министра."На пост министра торговли он рекомендовал своего товарища Протопопова", - писал царь супруге, добавляя при этом: "Помнится, наш Друг упоминал о нем по какому-то поводу". Но в то время в правительстве не произошло никаких перемен, и Протопопов остался вторым после Родзянко человеком в Думе. В этом качестве он и возглавил делегацию депутатов Государственной Думы, летом 1916 года, совершившей вояж с миссией доброй воли по Англии, Франции и другим странам. Возвращаясь в Россию, в Стокгольме он встретился с чиновником германского посольства. Протопопов получил аудиенцию у царя и доложил о результатах своей поездки и беседы с немцем. "Вчера я видел человека, который мне очень понравился, - писал царь супруге. - Протопопов товарищ председателя Государственной Думы. Он ездил за границу с другими членами Думы и рассказал мне много интересного".
Теперь для назначения Протопопова на министерский пост было готово все: он очаровал царя своей обходительностью, получил от Родзянко рекомендацию как хороший работник и, самое главное, был угоден Распутину, следовательно, и императрице. Знакомство Протопопова со "старцем" продолжалось уже несколько лет. Здоровье у кандидата в министры внутренних дел было незавидным. Он страдал болезнью, которую, в зависимости от личного отношения, одни называли прогрессивным параличом спинного мозга, другие - поздней стадией сифилиса. Когда выяснилось, что доктора не в силах помочь, Протопопов обратился к Бадмаеву, врачевавшему травами бурятскому лекарю, который был в это время очень популярен в Петрограде. Бадмаев же дружил с Распутиным. Таким образом Протопопов, увлекавшийся мистикой и окульными науками, попал в число знакомцев "старца". Узнав, что императору понравился его любезный протеже, "отец Григорий" взял инициативу в свои руки и начал внушать царице, что Протопопова следует назначить министром внутренних дел.
"Григорий настойчиво просит тебя назначить Протопопова, - писала царица мужу в сентябре 1916 года. - Он знает нашего Друга по меньшей мере 4 года, а это говорит о многом". Два дня спустя императрица повторила: "Пожалуйста, назначь Протопопова министром внутренних дел; так как он член Думы, то это произведет на них большое впечатление и закроет им рты". Царь укорил жену за то, что она готова исполнить любой каприз "старца": "Мне кажется, что этот Протопопов - хороший человек. Родзянко уже давно предлагал его на должность министра торговли... Я должен обдумать этот вопрос, так как он застигает меня совершенно врасплох. Мнения нашего Друга о людях бывают иногда очень странными, как ты сама это знаешь, - поэтому нужно быть осторожным". Однако, спустя несколько дней, царь уступил. В телеграмме он указал: "Это должно быть сделано". А в письме присовокупил: "Дай Бог, чтобы Протопопов оказался тем человеком, в котором мы сейчас нуждаемся". Вне себя от радости, царица ответила: "Да благословит Господь твое назначение Протопопова. Наш Друг говорит, что ты очень мудро поступил, выбрав его".
Назначение шокировало Думу. Депутаты сочли принятие Протопоповым министерского поста в кабинете Штюрмера подлым предательством по отношении к ней... Когда один старый знакомый заявил Протопопову, что ему тотчас следует уйти в отставку, тот брякнул: "Как же я могу уйти в отставку? Я всю жизнь мечтал стать вице-губернатором, а тут я министр!"
Больше всех был зол на Протопопова Родзянко. Дрожа от гнева, он набросился на своего бывшего товарища и назвал его ренегатом. "Я надеюсь, - отвечал Протопопов, - что мне удастся что-нибудь изменить в положении вещей. Я уверяю вас, что государь готов на все хорошее, но ему мешают, вспоминал Родзянко. - Хорошо, пусть так, но при Штюрмере и Распутине разве вы в силах что-нибудь изменить? Вы только скомпрометируете себя и Думу. У вас не хватит сил бороться, и вы не отважитесь прямо говорить государю".
Вскоре после этого разговора Протопопов намекнул Родзянко, что с его помощью председатель Думы может быть назначен на пост премьера и министра иностранных дел вместо Штюрмера. Понимая, что ни царю, ни императрице никогда не придет в голову такая мысль, Родзянко выдвинул свои условия: "Я один должен обладать правом назначать министров... Императрица должна оставаться... в Ливадии до конца войны". Протопопов тотчас предложил Родзянко самому сообщить об этих условиях государыне.
Заняв министерскую должность, Протопопов повел себя весьма странно. На заседания Думы он являлся в мундире шефа отдельного корпуса жандармов, который полагался ему по чину. У письменного стола у него икона, к которой он обращался, как к одушевленному лицу. "Он помогает мне во всем; я все делаю по Его совету", - уверял он Керенского. Всех поразило превращение думского либерала в архиреакционера. Он был полон решимости спасти царизм и православную Русь и заявлял, что не побоится выступить против революции, а если нужно, то спровоцирует ее, чтобы тотчас ее разгромить. "У меня на квартире он грозил... что всех сотрет в порошок, - писал Родзянко. - Он как закатит глаза, так делается, как глухарь - ничего не понимает, не видит, не слышит... Говорит, что чувствует себя достаточно сильным, чтобы спасти Россию, что он один спасет ее".
Помимо того, что в руках Протопопова находилась полиция, он еще отвечал и за продовольственное снабжение. Идея принадлежала Распутину. Вполне логично "старец" полагал, что эти функции должны быть изъяты у беспомощного министра земледелия и переданы министерству внутренних дел, имевшему полицию, которая сумела бы претворить в жизнь распоряжения министра. Ухватившись за идею, императрица лично занялась решением проблемы. То был единственный случай, когда она не удосужилась получить предварительного одобрения царя. "Прости меня за то, что я сделала, писала она. - Но это было совершенно необходимо. На этом настаивал наш Друг. Штюрмер посылает к тебе с курьером на подпись еще один документ, согласно которому све снабжение продовольствием сразу переходит в руки министра внутренних дел... Мне пришлось принять решение самой, так как Григорий заявляет, что все будет в руках у Протопопова... и это спасет Россию... Прости, но мне пришлось взять ответственность на себя". Император согласился, и таким образом, когда Россия вступила в роковую зиму 1916-1917 годов, руководство полицией и обеспечение продовольствием оказалось в дрожащих, слабых руках Протопопова.
Хотя по молчаливому соглашению между супругами Александра Федоровна могла вмешиваться лишь во внутренние дела государства, она начала переходить установленные для нее границы. В ноябре 1916 года она писала: "Милый ангел, очень хочется узнать, каковы твои планы относительно Румынии". В том же месяце она указывала: "Наш Друг боится, что если у нас не будет большой армии для прохода через Румынию, то мы попадем в ловушку с тыла".
Перестав церемониться, Распутин уже не задавал наводящих вопросов об армии с тем, чтобы посоветовать, где и когда осуществлять наступательные операции. Он заявлял царице, будто во сне на него находит вдохновение. "Пока не забыла, должна тебе передать то, что видел во сне наш Друг, писала императрица в Ставку в ноябре 1915 года. - Он просит тебя отдать приказ вести наступление у Риги. Иначе, говорит он, немцы настолько укрепятся там за зиму, что понадобится много крови и сил, чтобы сдвинуть их с места... По его словам, сейчас это самое главное, он так просит тебя приказать нашим наступать. Он говорит, мы можем и должны это сделать и мне следует сейчас же написать тебе".
В июне 1916 года императрица писала: "Наш Друг шлет свое благословение всей православной армии. Он просит не слишком напирать на севере, поскольку, говорит он, если мы будем продолжать успешно наступать на юге, они сами отступят на севере, а если вздумают наступать, то потери немцев будут очень велики. Если же начнем там мы, то у нас будут очень большие потери. Он говорит, что это... его совет".
Генерал Алексеев не очень-то обрадовался такому повышенному интересу императрицы к армейским делам. "Я сообщил Алексееву о твоем интересе к военным операциям и о тех деталях, которые тебя заботят, - написал он 7 июня 1916 года. - Он улыбнулся и молча выслушал меня". Алексеев встревожился: нет ли тут утечки информации относительно его планов. После отречения царя от престола генерал сообщил: "Когда осматривались бумаги императрицы, оказалось, что у нее была карта, на которой подробно указано расположение наших войск по всему фронту. Существовало всего два экземпляра этой карты: один был у меня, другой у императора. На меня это открытие произвело очень неприятное впечатление. Бог знает, кто мог воспользоваться этой картой".