Страница:
Сразу по прибытии Яковлев предъявил полковнику Кобылинскому свои документы. Все они исходили из ВЦИКа и были подписаны его председателем Я. Свердловым. Первый документ был удостоверением личности Яковлева. В нем указывалось, что он член ВЦИКа, на которого возложено поручение особой важности. Второй документ был предписанием на имя Кобылинского, а третий на имя отряда. В этих бумагах содержалось требование беспрекословно подчиняться приказаниям московского комиссара, которому предоставлялось право расстреливать ослушников на месте.
Кобылинский не стал пререкаться и по просьбе Яковлева провел его в губернаторский дом. Наследник был в постели: ушиб повлек паралич обеих ног. Это зрелище расстроило комиссара. Позднее тот привел с собой армейского врача, осмотревшего ребенка и заключившего, что он серьезно болен.
Наблюдая за Яковлевым, Пьер Жильяр встревожился. "У нас такое ощущение, что мы оставлены всеми и оказались во власти этого человека. Неужели никто и пальцем не пошевелит, чтобы спасти царскую семью? Где же те, кто остался предан государю? Почему они медлят?" - гласит запись в дневнике наставника.
Утром 25 апреля специальный уполномоченный, наконец, сообщил Кобылинскому, какова цель его приезда. Он объяснил, что сначала ему было поручено ВЦИКом вывезти из Тобольска всю семью. Однако, убедившись, что цесаревич тяжело болен, он вынужден изменить свои намерения. Проведя через своего телеграфиста переговоры с Москвой, Яковлев заявил: "Я говорил по проводу с ВЦИКом. Приказано всю семью оставить, а Государя перевезти". Московский уполномоченный попросил как можно скорее доложить о нем царю.
"После завтрака, в 2 часа, - показал Соколову Кобылинский, - мы с Яковлевым вошли в зал. В центре зала стояли государь и императрица. Остановившись от них на некотором расстоянии, Яковлев поклонился. Он сказал государю: "Я должен сказать Вам, что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета и мои полномочия заключаются в том, чтобы увезти отсюда Вас и Вашу семью. Но так как Алексей Николаевич болен, то я, переговорив с Москвой, получил приказ выехать с одними Вами". Царь заявляет: "Я никуда не поеду". Яковлев говорит: "Прошу этого не делать. Я должен выполнить миссию, возложенную на меня. Если Вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Со мной же Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если Вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в четыре часа мы выезжаем". И, поклонившись государю, а затем императрице, Яковлев уходит. Следом за ним пошел и Кобылинский, но государь сделал ему знак остаться. Николай II спросил у полковника, куда его намерены увезти. Тот не знал, но вспомнил, что в разговоре Яковлев заметил, что поездка займет четверо-пятеро суток, следовательно, повезут в Москву. Повернувшись к супруге, государь сказал: "Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руки, чем сделаю это". Тут, продолжал Кобылинский, "императрица, сильно волнуясь, заявила: "Я тоже еду. Без меня они опять его заставят что-нибудь сделать, как уже заставили". Безусловно, Государыня намекала на акт отречения от Престола".
Новость стала известна всем обитателям дома. Плача, Татьяна Николаевна постучалась в дверь комнаты П.Жильяра и попросила его придти в комнату императрицы. Александра Федоровна не находила себе места. Она сообщила учителю, что государя ночью увозят, и она не знает, как ей быть.
"Комиссар уверяет, что императору не причинят никакого зла и что если кто-нибудь хочет его сопровождать, это не воспрещается. Я не могу допустить, чтобы его увезли одного, - заявила государыня. - Они хотят отделить его от семьи, чтобы попробовать заставить его подписать мир в Москве под страхом опасности для жизни всех своих в Тобольске. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царем, может иметь силу в России. Вдвоем легче бороться и легче перенести мучения, чем одному. Но ведь я не могу оставить Алексея. А вдруг случится осложнение. Боже, какая ужасная пытка... В первый раз в моей жизни я не знаю, что мне делать. Всегда я чувствовала себя вдохновленной всякий раз, как я должна была предпринять решение, но теперь я ничего не чувствую... Однако, Господь не допустит этого отъезда, его не может, не должно быть".
В этот момент в разговор вмешалась Татьяна Николаевна: "Однако, мама, если папа все-таки должен отправиться, необходимо что-то решить"... Жильяр поддержал Татьяну Николаевну, сказав, что Алексей Николаевич чувствует себя лучше, и что он со всеми остальными станет заботиться о наследнике.
"Ее Величество, - вспоминал Жильяр, - мучилась от нерешительности, она ходила по комнате, продолжала разговаривать, но скорее обращаясь к самой себе, чем к нам. Наконец она приблизилась ко мне и сказала: "Да, так будет лучше всего. Я отправляюсь с императором, а вам доверяю Алексея"... Минуту спустя вошел император. Императрица, направляясь вперед к нему, говорит: "Это решено, я отправляюсь с тобою, и Мария будет сопровождать нас". Император отметил: "Хорошо, если ты этого хочешь".
Великие княжны сами решили, что с родителями поедет Мария Николаевна: Ольга нездорова, Татьяна будет управляться по хозяйству и ухаживать за Алексеем, Анастасия же слишком молода.
Несмотря на хлопотный день, улучив минуту, генерал-адьютант Татищев послал графу Бенкендорфу телеграмму: "Врачи потребовали безотлагательного отъезда на юг, на курорт. Такое требование нас чрезвычайно тревожит. Считаем поездку нежелательной. Просим дать совет. Положение крайне трудное".
Московской монархической группе не было ничего известно о целях поездки Яковлева, и в Тобольск была отправлена телеграмма: "Никаких данных, которые могли бы уяснить причины подобного требования, к сожалению, не имеется. Не зная положения больного и обстоятельств, высказаться определенно крайне трудно, но советуем поездку, по возможности, отдалить и уступить лишь в крайнем случае только категорическому предписанию врачей". В ответ из Тобольска пришла единственная и последняя депеша: "Необходимо подчиниться врачам".
Все это время Яковлев тоже нервничал. Он знал, что утром из Тобольска неожиданно уехал Заславский. Яковлев был так расстроен этим известием, что не сразу заметил, что к нему пришел Кобылинский с целью обсудить время отъезда и количество багажа. "Мне все равно, - сказал рассеянно уполномоченный. - Я знаю одно: во что бы то ни стало завтра нужно выехать. Время не терпит".
Между тем Алексей Николаевич, не в силах подняться с постели, ждал, когда к нему придет, как обещала, мать. Но ее все не было, и он стал звать: "Мама, мама!" Его крики доносились до государя и императрицы, которые беседовали с Яковлевым. Мать все не появлялась, и ребенок перепугался. В пятом часу государыня с заплаканными глазами вошла в спальню сына и сообщила ему, что вечером она с отцом уезжает из Тобольска.
Все последнее время, по словам Жильяра, царское семейство провело у постели Алексея Николаевича. Больше не надеясь на то, что их спасут друзья, государыня ждала помощи от Провидения. Она молила небо, чтобы начался ледоход. "Я убеждена, что река сегодня же пойдет вечером, заявляла она, по словам Гиббса. - Тогда отъезд волей-неволей отложится". Это дает нам время, чтобы выйти из этого ужасного положения. Если надо чуда, я убеждена, что чудо будет".
"В десять с половиною часов вечера мы отправляемся пить чай. Императрица сидит на диване, рядом с ней - дочери, - вспоминает Жильяр. Они так плакали, что лица их припухли. Каждый из нас скрывает свои страдания и стараются быть спокойными. Мы чувствуем, что если один из нас поддастся, то увлечет за собою всех других. Император и государыня серьезны и сдержанны. Это невероятное спокойствие и эта удивительная вера, которая была у них, передавалась нам, - признался швейцарец. - В одиннадцать с половиною часов прислуживающие собираются в большом зале, где Их Величества и Мария Николаевна прощаются с ними. Император целует всех мужчин, императрица всех женщин".
Жители домов напротив увидели, как осветились окна губернаторской резиденции. Под утро к подъезду дома были поданы экипажи. То были сибирские "кошевы" - тележки без рессор, все парные, кроме одной, запряженной тройкой. Снег не везде сошел, кое-где земля обнажена. "Отыскав на заднем дворе солому, - пишет Жильяр, - мы ее кладем на дно экипажей и постилаем матрац в тарантас, предназначенный для императрицы, единственный, у которого есть откидной верх".
"Когда царская семья спустилась вниз, - продолжает швейцарец, государыня просит меня оставаться около Алексея Николаевича, после чего я вхожу к царевичу, который плачет в своей постели". Яковлев был чрезвычайно почтителен к государю и то и дело прикладывал руку к головному убору. Проводив императрицу к ее экипажу, комиссар настоял, чтобы она надела пальто потеплее и, укутав ее в шубу лейб-медика, послал за тулупом для доктора. Государыня хотела, чтобы вместе с нею сел царь, но Яковлев запротестовал, заявив, что император поедет в открытой кошеве рядом с ним. К императрице он поместил Марию Николаевну, а князя Долгорукова, доктора Боткина, камердинера, горничную и лакея рассадил по другим повозкам.
Когда все устроились, кучера щелкнули кнутами, подводы двинулись, сопровождаемые экскортом всадников, и исчезли за воротами. Сидевший около постели цесаревича Пьер Жильяр, "слышал шум отъезжающих экипажей. Великие княжны, поднимаясь к себе, проходят, рыдая, перед дверью их брата". Заключение для них продолжалось. Не было ни "братства", ни "хороших русских людей", ни попыток спасти царскую семью. Был только мальчик и три его сестры, перепуганные и одинокие.
Поездка в Тюмень оказалась сложной и утомительной. Через Иртыш переправлялись по льду, покрытому талым снегом. Колеса по оси погружались в воду. Добравшись до реки Тобол, путники увидели, что ледяной ее покров покрыт трещинами. В опасных местах шли пешком. Часто меняли лошадей. Последняя станция была в Покровском, возле распутинского дома. Внизу, в примитивной кошеве сидели плененные царь и императрица, а на них из окон смотрели и махали платочками родичи человека, который столько сделал, чтобы погубить их. Прежде чем кортеж двинулся в путь, вдова Распутина, Прасковья, взглянула императрице в глаза и перекрестила ее.
В двадцати верстах севернее Тюмени кортеж был встречен отрядом красных конников, которые, окружив путников, проводили их до самого города. При виде всадников государыня стала вглядываться в их лица. Она верила, что это "хорошие русские люди", прискакавшие на выручку, узнав, что царя и императрицу куда-то увозят. Не подозревая, что их появление вселило надежду в души пленников, всадники проводили их до вокзала, где уже стоял специальный поезд. Комиссар Яковлев посадил царя и императрицу в вагон первого класса, а сам вместе со своим оператором отправился на телеграф, откуда послал депешу в Тобольск: "Едем благополучно. Христос с нами. Как здоровье маленького. Яковлев". Хотя телеграмма и была подписана комиссаром, в Тобольске знали, кто в действительности составил ее текст. Затем уполномоченный наладил связь с Москвой.
Выйдя из помещения телеграфа, Яковлев принимает необычное решение. Поняв из телеграфных разговоров с Кремлем и бесед в Тюмени, что Екатеринбург состав его в Москву не пропустит, он решает ехать на восток, а не на запад. Таким образом можно добраться до Омска, а оттуда - на южную ветку Великого Сибирского пути и по нему, через Челябинск, Уфу и Самару, попасть в Москву. Вернувшись в вагон, комиссар сообщает узникам о своих намерениях. В пять утра, с потушенными огнями, состав уходит из Тюмени в сторону Омска. Но Яковлев забывает упомянуть, что за Омском лежат тысячи верст свободного пути к Тихому океану.
Едва состав покинул Тюмень, Екатеринбургский совдеп узнал, что поезд ушел по направлению к Омску. Состоялось срочное заседание президиума исполкома. Президиум Уральского совета под председательством Белобородова (Вайсбарта) объявил Яковлева "изменником делу революции" и поставил его вне закона. По проводам ушел призыв под грифом "всем, всем, всем" к местным органам власти и партийным организациям. Откликнувшись на призыв Уральского совдепа, Западносибирский совдеп принимает меры к тому, чтобы остановить состав Яковлева, не получив иных указаний из Москвы. На узловую станцию Куломзино, находящуюся в ста верстах от Омска, посылается конный отряд. Там Яковлеву сообщают, что он объявлен изменником. Отцепив паровоз с одним вагоном, Яковлев оставляет поезд с царем и императрицей под охраной отряда и едет в Омск. Переговоры с Западносибирским советом оказались безрезультатными, и Яковлев по прямому проводу ведет переговоры со Свердловым, объясняя ему, почему он изменил маршрут. Свердлов ответил, что придется подчиниться обстоятельствам и ехать в Екатеринбург, чтобы сдать узников Уральскому совету. Расстроенный Яковлев вернулся к поезду и сообщил царю и императрице: "Мне приказано отвезти вас в Екатеринбург". Николай Александрович ответил: "Я бы поехал куда угодно, только не на Урал. Судя по местным газетам, уральские рабочие настроены резко против меня".
Как отнестись к этой запутанной истории, в которой много противоречивых намерений, зловещих интриг, то и дело меняющихся решений? Позднее, когда В.В.Яковлев перешел на сторону войск Колчака [(По словам Н. А.Соколова, осенью 1918 года Яковлев обратился к чешскому генералу Шениху (чехи были настроены антимонархически)] с просьбой принять его в ряды белых войск. Как писал Р.Вильтон в книге "Последние дни Романовых", "судебный следователь Соколов, узнав о его, Яковлева, присутствии и боясь упустить случай, сейчас же послал одного доверенного офицера (Б.В.Молостова) розыскать его. Но оказалось, что Омский штаб перевел его уже в состав вооруженных сил Юга России. Это было делом рук неприятельского агента, австрийского офицера (полковника Зайчека), состоявшего в армии на службе разведки. Затем всякий след Яковлева теряется".), большевики заявили, будто Яковлев действовал, как заговорщик монархист. После того, как ему не удалось пробиться через Омск к Тихому океану, он, дескать, повернул назад, рассчитывая остановить поезд и увезти узников в горы. Убедительных доказательств этой теории не существует, и хотя Яковлев и сочувствовал царственным пленникам, вероятнее всего, он был тем, за кого себя выдавал - представителем московских властей, пытавшимся выполнить приказ кремлевского начальства доставить императора и его семью в столицу. Когда же прямой путь в Москву оказался блокированным и возникла опасность захвата его подопечных, московский уполномоченный попытался пробиться в столицу окружным путем, через Омск. Но он очутился в гуще свары между находящимся где-то вдалеке ВЦИКом и местным, Уральским, совдепом и в конце концов, при попущении Свердлова, уступил силе.
Но если мотивы и намерения Яковлева нам более-менее понятны, то планы остальных сторон, участвовавших в этих событиях, неясны и зловещи. Вдобавок к тем двум образам Яковлева, которые нам предложены - как преданного монарху рыцаря, пытавшегося спасти императорскую чету, и как московского ставленника, покорившегося превосходящим силам, можно допустить, что Яковлев играл еще одну роль. Вполне вероятно, что он оказался пешкой в подлой игре, затеянной Уральским советом в Екатеринбурге, большевистскими правителями в Москве и правительством кайзера Вильгельма II в Берлине.
После Брестского мира и выхода России из войны западные союзники совершенно утратили интерес к царской семье. Государь, который послал на фронт 15 миллионов бойцов, пожертвовал армией ради спасения Парижа и отказался заключить сепаратный мир с Германией в дни самых тяжелых для русской армии потерь, был предан своими союзниками. Его осыпали насмешками, презирали. Если царь и его семья и могли быть спасены благодаря вмешательству какой-то иностранной державы, то такой державой могла явиться только Германия. Немцы вели себя в России, как победители. Чтобы накормить голодное немецкое население, германские войска эшелонами вывозили с Украины продовольствие. Петроград и Москва не были оккупированы немцами лишь потому, чтобы возложить на большевиков нелегкие задачи управления этими городами, где царили хаос и разруха. Однако, в случае необходимости, германские полки без труда смогли захватить обе столицы и смести Ленина и его сообщников, как груду опавших листьев.
Вот почему ряд русских консерваторов, в их числе граф Бенкендорф и Александр Трепов, бывший премьер-министр, обратились за помощью к графу Вильгельму фон Мирбаху, недавно назначенному на пост германского посланника. Мирбах неизменно отвечал: "Успокойтесь. Я все знаю об обстановке в Тобольске, и как только наступит время, Германская империя скажет свое слово". Не удовлетворенные таким ответом, Трепов и граф Бенкендорф направили Мирбаху письмо, в котором подчеркивали, что лишь германское правительство сможет спасти царскую семью и предупреждали, что если царь, его супруга и дети погибнут, вина целиком падет на кайзера Вильгельма.
Немцы с тревогой смотрели на восток вовсе не потому, что чувствовали за собой вину. Введя в русский организм бациллу большевизма, они уничтожили армию противника. Но возникла иная опасность, гораздо более серьезная. Ленин открыто заявлял, что его цель - мировая революция, и лозунг этот уже находил отклик в умах измученных войной солдат и рабочих в самой Германии. Вот почему германское правительство все чаще возвращалось к мысли реставрировать в России дружественную Германии монархию, которая покончит с большевиками. Немцы знали о том, что Николай II и императрица враждебно относятся к Германии, однако полагали, что, если кайзер спасет их от гибели и возведет на престол, благодарные им за это российские монархи станут сговорчивее.
И Мирбах сделал ловкий ход. Он поставил условием, чтобы русского императора доставили в Москву, где он оказался бы под защитой германской короны. Требование это было сформулировано таким образом, чтобы большевики не испугались и не догадались о подлинных намерениях немцев. Однако в требовании содержалась и скрытая угроза интервенции. "Янкель Свердлов, пишет Жильяр, - делая вид, что выполняет требования графа Мирбаха, послал комиссара Яковлева в Тобольск, чтобы приступить к отправке царской семьи в Москву".
Свердлов, разумеется, без труда разгадал игру Мирбаха и решил расстроить планы немцев. Отказаться выполнить требования графа он не посмел: немцы были еще слишком сильны. И он тайно договорился с екатеринбургскими комиссарами, чтобы те перехватили царя и арестовали, как бы вопреки распоряжениям центральных властей. Таким образом, он мог бы заявить германскому посланнику, что, к сожалению, император захвачен, сам же он оказался бессилен предотвратить подобное самоуправство. Центральному правительству нетрудно будет изобразить свою непричастность, решил Свердлов, поскольку особая жестокость большевистского Уральского совдепа были общеизвестны.
Таким образом, Свердлов предавал как немцев, так и собственного ставленника Яковлева, не ведавшего об истинных намерениях шефа. По словам Соколова, "Подписывая одной рукой полномочия Яковлева, Свердлов другой рукой подписывал иное. Задержала Царя в Екатеринбурге, конечно, Москва. Свердлов обманывал немцев, ссылаясь на мнимый предлог неповиновения Екатеринбурга".
Возможно, Яковлев, вначале лишь пешка в руках Свердлова, в конце концов догадался, что на самом деле происходит, и действительно попытался вырваться с государем на свободу.
И когда поезд был остановлен, московскому комиссару пришлось подчиниться распоряжению Свердлова. В сопровождении второго состава, в котором находились красногвардейцы, царский поезд направился в Екатеринбург. На станции Екатеринбург-III, оцепленной охранниками, представители Уральского совдепа захватили узников. Яковлев снова связался со Свердловым, тот подтвердил свое прежнее распоряжение сдать своих подопечных местным властям и приказал уполномоченному возвращаться в Москву. На заседании исполкома выступили с требованием ареста Яковлева. Он объяснял свои действия тем, что выполнял распоряжение Москвы доставить царя в столицу. Опровергнуть его доводы не удалось, тем более, что Яковлев являлся представителем Свердлова, и его отпустили. Через полгода, как уже было сказано, он перешел на сторону белых.
Поняв, что его обвели вокруг пальца, Мирбах был взбешен. Свердлов рассыпался перед ним мелким бесом и, заламывая руки, восклицал: "Ну, что мы можем сделать? У нас еще не налажен административный аппарат, и во многом приходится полагаться на решения местных советов. Дайте время и Екатеринбург успокоится". Однако, германский посланник, зная, что номер не прошел, решил испробовать другой вариант. В Крыму, где собралась целая плеяда великих князей, в мае появился один из адьютантов кайзера. Адьютанту было поручено уведомить членов императорской фамилии, что любой из них, кто согласится скрепить своей подписью Брестский договор, будет объявлен царем всея Руси. После того, как все Романовы отказались это сделать, эмиссар кайзера решил встретиться с князем Ф.Юсуповым. Встреча эта так и не состоялась, и убийца Распутина избежал соблазна увидеть себя увенчанным царской короной.
Судьба Николая Александровича больше не интересовала Мирбаха. Когда русские монархисты в июне вновь обратились к германскому посланнику с просьбой помочь вырвать царя из рук тюремщиков, тот умыл руки. "Судьба Русского Царя зависит только от русского народа, - заявил он, по словам Кривошеина. - Все происходящее с Россией есть вполне естественное и неизбежное последствие победы Германии. Если бы победа была на стороне союзников, положение Германии стало бы намного худшим. Повторяется старая история: горе побежденным!"
Поистине, горе побежденным! В начале июля граф Мирбах был убит в здании германской миссии сотрудником ЧК эсером Блюмкиным. Он и его сообщник были убеждены, что Ленин и большевики предают революцию. "Диктатура пролетариата, - восклицали оба, - превратилась в диктатуру Мирбаха!" Через четыре месяца, в ноябре 1918 года Германия стала сама побежденной.
34. ЕКАТЕРИНБУРГ
Екатеринбург расположен у подножья невысоких гор на восточных склонах Уральского хребта. На косогоре у Вознесенской горы притулился двухэтажный, затейливо разукрашенный особняк горного инженера и коммерсанта Н.Н.Ипатьева. С одной стороны дома цокольный этаж находился на одном уровне с улицей, с другой, обшарпанной к склону, был ниже уровня Вознесенского проспекта и оттого похож на полуподвал. В конце апреля, как только царя и императрицу вывезли из Тобольска, хозяину дома, Ипатьеву, было предписано освободить здание в течение 24 часов. Тотчас после выезда домовладельца, прибыли рабочие и спешно обнесли особняк высоким двойным дощатым забором, отгородившим здание от улицы и сада. Стекла всех пяти комнат второго этажа были закрашены белилами: их обитатели не должны были видеть, что происходит снаружи. На первом этаже были устроены служебные и караульные помещения. Когда все было готово, особняк получил зловещее название "дом специального назначения".
Когда поезд, в котором ехали государь и императрица, прибыл на станцию "Екатеринбург I", сомнений в том, какие чувства испытывают его жители к царской чете, не оставалось. У вагонов собралась толпа, которая злобно кричала: "Покажите нам Романовых!" Чернь вела себя столь агрессивно, что, по соглашению с областным совдепом, решено было отвести состав обратно к станции Екатеринбург II. В офицерской шинели без погон государь вышел из вагона и отнес багаж в уже поданный автомобиль. Рядом с ним сели Александра Федоровна и Мария Николаевна.
Следом за их автомашиной, без конвоя и охраны двинулась еще одна. Боковыми улицами пленников доставили к Ипатьевскому дому. У дверей стоял Шая Исаевич Голощекин, член президиума Уральского совета и закадычный друг Свердлова. "Гражданин Романов, можете войти в дом", - произнес он с насмешкой.
"Как только Государь, Государыня и Мария Николаевна прибыли в дом, вспоминал Чемодуров, - их подвергли грубому обыску. Один из производивших обыск выхватил ридикюль из рук Государыни и вызвал замечание Государя: "До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми". Как писал П.Быков, "Романову было заявлено, что он не в Царском Селе, а в Екатеринбурге, и что, если он будет вести себя вызывающе, его изолируют от семьи, а при повторении привлекут к принудительным работам. И Александра, и Николай почувствовали, что с ними шутить не станут, и подчинились требованиям коменданта дома". Поднявшись в предназначенную им комнату, императрица начертила на косяке свастику, как символ надежды, и указала дату прибытия семьи в Екатеринбург: "17/30 апреля 1918 г.".
Кобылинский не стал пререкаться и по просьбе Яковлева провел его в губернаторский дом. Наследник был в постели: ушиб повлек паралич обеих ног. Это зрелище расстроило комиссара. Позднее тот привел с собой армейского врача, осмотревшего ребенка и заключившего, что он серьезно болен.
Наблюдая за Яковлевым, Пьер Жильяр встревожился. "У нас такое ощущение, что мы оставлены всеми и оказались во власти этого человека. Неужели никто и пальцем не пошевелит, чтобы спасти царскую семью? Где же те, кто остался предан государю? Почему они медлят?" - гласит запись в дневнике наставника.
Утром 25 апреля специальный уполномоченный, наконец, сообщил Кобылинскому, какова цель его приезда. Он объяснил, что сначала ему было поручено ВЦИКом вывезти из Тобольска всю семью. Однако, убедившись, что цесаревич тяжело болен, он вынужден изменить свои намерения. Проведя через своего телеграфиста переговоры с Москвой, Яковлев заявил: "Я говорил по проводу с ВЦИКом. Приказано всю семью оставить, а Государя перевезти". Московский уполномоченный попросил как можно скорее доложить о нем царю.
"После завтрака, в 2 часа, - показал Соколову Кобылинский, - мы с Яковлевым вошли в зал. В центре зала стояли государь и императрица. Остановившись от них на некотором расстоянии, Яковлев поклонился. Он сказал государю: "Я должен сказать Вам, что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от центрального исполнительного комитета и мои полномочия заключаются в том, чтобы увезти отсюда Вас и Вашу семью. Но так как Алексей Николаевич болен, то я, переговорив с Москвой, получил приказ выехать с одними Вами". Царь заявляет: "Я никуда не поеду". Яковлев говорит: "Прошу этого не делать. Я должен выполнить миссию, возложенную на меня. Если Вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Со мной же Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если Вы не хотите ехать один, можете ехать с кем хотите. Завтра в четыре часа мы выезжаем". И, поклонившись государю, а затем императрице, Яковлев уходит. Следом за ним пошел и Кобылинский, но государь сделал ему знак остаться. Николай II спросил у полковника, куда его намерены увезти. Тот не знал, но вспомнил, что в разговоре Яковлев заметил, что поездка займет четверо-пятеро суток, следовательно, повезут в Москву. Повернувшись к супруге, государь сказал: "Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руки, чем сделаю это". Тут, продолжал Кобылинский, "императрица, сильно волнуясь, заявила: "Я тоже еду. Без меня они опять его заставят что-нибудь сделать, как уже заставили". Безусловно, Государыня намекала на акт отречения от Престола".
Новость стала известна всем обитателям дома. Плача, Татьяна Николаевна постучалась в дверь комнаты П.Жильяра и попросила его придти в комнату императрицы. Александра Федоровна не находила себе места. Она сообщила учителю, что государя ночью увозят, и она не знает, как ей быть.
"Комиссар уверяет, что императору не причинят никакого зла и что если кто-нибудь хочет его сопровождать, это не воспрещается. Я не могу допустить, чтобы его увезли одного, - заявила государыня. - Они хотят отделить его от семьи, чтобы попробовать заставить его подписать мир в Москве под страхом опасности для жизни всех своих в Тобольске. Немцы требуют этого, зная, что только мир, подписанный Царем, может иметь силу в России. Вдвоем легче бороться и легче перенести мучения, чем одному. Но ведь я не могу оставить Алексея. А вдруг случится осложнение. Боже, какая ужасная пытка... В первый раз в моей жизни я не знаю, что мне делать. Всегда я чувствовала себя вдохновленной всякий раз, как я должна была предпринять решение, но теперь я ничего не чувствую... Однако, Господь не допустит этого отъезда, его не может, не должно быть".
В этот момент в разговор вмешалась Татьяна Николаевна: "Однако, мама, если папа все-таки должен отправиться, необходимо что-то решить"... Жильяр поддержал Татьяну Николаевну, сказав, что Алексей Николаевич чувствует себя лучше, и что он со всеми остальными станет заботиться о наследнике.
"Ее Величество, - вспоминал Жильяр, - мучилась от нерешительности, она ходила по комнате, продолжала разговаривать, но скорее обращаясь к самой себе, чем к нам. Наконец она приблизилась ко мне и сказала: "Да, так будет лучше всего. Я отправляюсь с императором, а вам доверяю Алексея"... Минуту спустя вошел император. Императрица, направляясь вперед к нему, говорит: "Это решено, я отправляюсь с тобою, и Мария будет сопровождать нас". Император отметил: "Хорошо, если ты этого хочешь".
Великие княжны сами решили, что с родителями поедет Мария Николаевна: Ольга нездорова, Татьяна будет управляться по хозяйству и ухаживать за Алексеем, Анастасия же слишком молода.
Несмотря на хлопотный день, улучив минуту, генерал-адьютант Татищев послал графу Бенкендорфу телеграмму: "Врачи потребовали безотлагательного отъезда на юг, на курорт. Такое требование нас чрезвычайно тревожит. Считаем поездку нежелательной. Просим дать совет. Положение крайне трудное".
Московской монархической группе не было ничего известно о целях поездки Яковлева, и в Тобольск была отправлена телеграмма: "Никаких данных, которые могли бы уяснить причины подобного требования, к сожалению, не имеется. Не зная положения больного и обстоятельств, высказаться определенно крайне трудно, но советуем поездку, по возможности, отдалить и уступить лишь в крайнем случае только категорическому предписанию врачей". В ответ из Тобольска пришла единственная и последняя депеша: "Необходимо подчиниться врачам".
Все это время Яковлев тоже нервничал. Он знал, что утром из Тобольска неожиданно уехал Заславский. Яковлев был так расстроен этим известием, что не сразу заметил, что к нему пришел Кобылинский с целью обсудить время отъезда и количество багажа. "Мне все равно, - сказал рассеянно уполномоченный. - Я знаю одно: во что бы то ни стало завтра нужно выехать. Время не терпит".
Между тем Алексей Николаевич, не в силах подняться с постели, ждал, когда к нему придет, как обещала, мать. Но ее все не было, и он стал звать: "Мама, мама!" Его крики доносились до государя и императрицы, которые беседовали с Яковлевым. Мать все не появлялась, и ребенок перепугался. В пятом часу государыня с заплаканными глазами вошла в спальню сына и сообщила ему, что вечером она с отцом уезжает из Тобольска.
Все последнее время, по словам Жильяра, царское семейство провело у постели Алексея Николаевича. Больше не надеясь на то, что их спасут друзья, государыня ждала помощи от Провидения. Она молила небо, чтобы начался ледоход. "Я убеждена, что река сегодня же пойдет вечером, заявляла она, по словам Гиббса. - Тогда отъезд волей-неволей отложится". Это дает нам время, чтобы выйти из этого ужасного положения. Если надо чуда, я убеждена, что чудо будет".
"В десять с половиною часов вечера мы отправляемся пить чай. Императрица сидит на диване, рядом с ней - дочери, - вспоминает Жильяр. Они так плакали, что лица их припухли. Каждый из нас скрывает свои страдания и стараются быть спокойными. Мы чувствуем, что если один из нас поддастся, то увлечет за собою всех других. Император и государыня серьезны и сдержанны. Это невероятное спокойствие и эта удивительная вера, которая была у них, передавалась нам, - признался швейцарец. - В одиннадцать с половиною часов прислуживающие собираются в большом зале, где Их Величества и Мария Николаевна прощаются с ними. Император целует всех мужчин, императрица всех женщин".
Жители домов напротив увидели, как осветились окна губернаторской резиденции. Под утро к подъезду дома были поданы экипажи. То были сибирские "кошевы" - тележки без рессор, все парные, кроме одной, запряженной тройкой. Снег не везде сошел, кое-где земля обнажена. "Отыскав на заднем дворе солому, - пишет Жильяр, - мы ее кладем на дно экипажей и постилаем матрац в тарантас, предназначенный для императрицы, единственный, у которого есть откидной верх".
"Когда царская семья спустилась вниз, - продолжает швейцарец, государыня просит меня оставаться около Алексея Николаевича, после чего я вхожу к царевичу, который плачет в своей постели". Яковлев был чрезвычайно почтителен к государю и то и дело прикладывал руку к головному убору. Проводив императрицу к ее экипажу, комиссар настоял, чтобы она надела пальто потеплее и, укутав ее в шубу лейб-медика, послал за тулупом для доктора. Государыня хотела, чтобы вместе с нею сел царь, но Яковлев запротестовал, заявив, что император поедет в открытой кошеве рядом с ним. К императрице он поместил Марию Николаевну, а князя Долгорукова, доктора Боткина, камердинера, горничную и лакея рассадил по другим повозкам.
Когда все устроились, кучера щелкнули кнутами, подводы двинулись, сопровождаемые экскортом всадников, и исчезли за воротами. Сидевший около постели цесаревича Пьер Жильяр, "слышал шум отъезжающих экипажей. Великие княжны, поднимаясь к себе, проходят, рыдая, перед дверью их брата". Заключение для них продолжалось. Не было ни "братства", ни "хороших русских людей", ни попыток спасти царскую семью. Был только мальчик и три его сестры, перепуганные и одинокие.
Поездка в Тюмень оказалась сложной и утомительной. Через Иртыш переправлялись по льду, покрытому талым снегом. Колеса по оси погружались в воду. Добравшись до реки Тобол, путники увидели, что ледяной ее покров покрыт трещинами. В опасных местах шли пешком. Часто меняли лошадей. Последняя станция была в Покровском, возле распутинского дома. Внизу, в примитивной кошеве сидели плененные царь и императрица, а на них из окон смотрели и махали платочками родичи человека, который столько сделал, чтобы погубить их. Прежде чем кортеж двинулся в путь, вдова Распутина, Прасковья, взглянула императрице в глаза и перекрестила ее.
В двадцати верстах севернее Тюмени кортеж был встречен отрядом красных конников, которые, окружив путников, проводили их до самого города. При виде всадников государыня стала вглядываться в их лица. Она верила, что это "хорошие русские люди", прискакавшие на выручку, узнав, что царя и императрицу куда-то увозят. Не подозревая, что их появление вселило надежду в души пленников, всадники проводили их до вокзала, где уже стоял специальный поезд. Комиссар Яковлев посадил царя и императрицу в вагон первого класса, а сам вместе со своим оператором отправился на телеграф, откуда послал депешу в Тобольск: "Едем благополучно. Христос с нами. Как здоровье маленького. Яковлев". Хотя телеграмма и была подписана комиссаром, в Тобольске знали, кто в действительности составил ее текст. Затем уполномоченный наладил связь с Москвой.
Выйдя из помещения телеграфа, Яковлев принимает необычное решение. Поняв из телеграфных разговоров с Кремлем и бесед в Тюмени, что Екатеринбург состав его в Москву не пропустит, он решает ехать на восток, а не на запад. Таким образом можно добраться до Омска, а оттуда - на южную ветку Великого Сибирского пути и по нему, через Челябинск, Уфу и Самару, попасть в Москву. Вернувшись в вагон, комиссар сообщает узникам о своих намерениях. В пять утра, с потушенными огнями, состав уходит из Тюмени в сторону Омска. Но Яковлев забывает упомянуть, что за Омском лежат тысячи верст свободного пути к Тихому океану.
Едва состав покинул Тюмень, Екатеринбургский совдеп узнал, что поезд ушел по направлению к Омску. Состоялось срочное заседание президиума исполкома. Президиум Уральского совета под председательством Белобородова (Вайсбарта) объявил Яковлева "изменником делу революции" и поставил его вне закона. По проводам ушел призыв под грифом "всем, всем, всем" к местным органам власти и партийным организациям. Откликнувшись на призыв Уральского совдепа, Западносибирский совдеп принимает меры к тому, чтобы остановить состав Яковлева, не получив иных указаний из Москвы. На узловую станцию Куломзино, находящуюся в ста верстах от Омска, посылается конный отряд. Там Яковлеву сообщают, что он объявлен изменником. Отцепив паровоз с одним вагоном, Яковлев оставляет поезд с царем и императрицей под охраной отряда и едет в Омск. Переговоры с Западносибирским советом оказались безрезультатными, и Яковлев по прямому проводу ведет переговоры со Свердловым, объясняя ему, почему он изменил маршрут. Свердлов ответил, что придется подчиниться обстоятельствам и ехать в Екатеринбург, чтобы сдать узников Уральскому совету. Расстроенный Яковлев вернулся к поезду и сообщил царю и императрице: "Мне приказано отвезти вас в Екатеринбург". Николай Александрович ответил: "Я бы поехал куда угодно, только не на Урал. Судя по местным газетам, уральские рабочие настроены резко против меня".
Как отнестись к этой запутанной истории, в которой много противоречивых намерений, зловещих интриг, то и дело меняющихся решений? Позднее, когда В.В.Яковлев перешел на сторону войск Колчака [(По словам Н. А.Соколова, осенью 1918 года Яковлев обратился к чешскому генералу Шениху (чехи были настроены антимонархически)] с просьбой принять его в ряды белых войск. Как писал Р.Вильтон в книге "Последние дни Романовых", "судебный следователь Соколов, узнав о его, Яковлева, присутствии и боясь упустить случай, сейчас же послал одного доверенного офицера (Б.В.Молостова) розыскать его. Но оказалось, что Омский штаб перевел его уже в состав вооруженных сил Юга России. Это было делом рук неприятельского агента, австрийского офицера (полковника Зайчека), состоявшего в армии на службе разведки. Затем всякий след Яковлева теряется".), большевики заявили, будто Яковлев действовал, как заговорщик монархист. После того, как ему не удалось пробиться через Омск к Тихому океану, он, дескать, повернул назад, рассчитывая остановить поезд и увезти узников в горы. Убедительных доказательств этой теории не существует, и хотя Яковлев и сочувствовал царственным пленникам, вероятнее всего, он был тем, за кого себя выдавал - представителем московских властей, пытавшимся выполнить приказ кремлевского начальства доставить императора и его семью в столицу. Когда же прямой путь в Москву оказался блокированным и возникла опасность захвата его подопечных, московский уполномоченный попытался пробиться в столицу окружным путем, через Омск. Но он очутился в гуще свары между находящимся где-то вдалеке ВЦИКом и местным, Уральским, совдепом и в конце концов, при попущении Свердлова, уступил силе.
Но если мотивы и намерения Яковлева нам более-менее понятны, то планы остальных сторон, участвовавших в этих событиях, неясны и зловещи. Вдобавок к тем двум образам Яковлева, которые нам предложены - как преданного монарху рыцаря, пытавшегося спасти императорскую чету, и как московского ставленника, покорившегося превосходящим силам, можно допустить, что Яковлев играл еще одну роль. Вполне вероятно, что он оказался пешкой в подлой игре, затеянной Уральским советом в Екатеринбурге, большевистскими правителями в Москве и правительством кайзера Вильгельма II в Берлине.
После Брестского мира и выхода России из войны западные союзники совершенно утратили интерес к царской семье. Государь, который послал на фронт 15 миллионов бойцов, пожертвовал армией ради спасения Парижа и отказался заключить сепаратный мир с Германией в дни самых тяжелых для русской армии потерь, был предан своими союзниками. Его осыпали насмешками, презирали. Если царь и его семья и могли быть спасены благодаря вмешательству какой-то иностранной державы, то такой державой могла явиться только Германия. Немцы вели себя в России, как победители. Чтобы накормить голодное немецкое население, германские войска эшелонами вывозили с Украины продовольствие. Петроград и Москва не были оккупированы немцами лишь потому, чтобы возложить на большевиков нелегкие задачи управления этими городами, где царили хаос и разруха. Однако, в случае необходимости, германские полки без труда смогли захватить обе столицы и смести Ленина и его сообщников, как груду опавших листьев.
Вот почему ряд русских консерваторов, в их числе граф Бенкендорф и Александр Трепов, бывший премьер-министр, обратились за помощью к графу Вильгельму фон Мирбаху, недавно назначенному на пост германского посланника. Мирбах неизменно отвечал: "Успокойтесь. Я все знаю об обстановке в Тобольске, и как только наступит время, Германская империя скажет свое слово". Не удовлетворенные таким ответом, Трепов и граф Бенкендорф направили Мирбаху письмо, в котором подчеркивали, что лишь германское правительство сможет спасти царскую семью и предупреждали, что если царь, его супруга и дети погибнут, вина целиком падет на кайзера Вильгельма.
Немцы с тревогой смотрели на восток вовсе не потому, что чувствовали за собой вину. Введя в русский организм бациллу большевизма, они уничтожили армию противника. Но возникла иная опасность, гораздо более серьезная. Ленин открыто заявлял, что его цель - мировая революция, и лозунг этот уже находил отклик в умах измученных войной солдат и рабочих в самой Германии. Вот почему германское правительство все чаще возвращалось к мысли реставрировать в России дружественную Германии монархию, которая покончит с большевиками. Немцы знали о том, что Николай II и императрица враждебно относятся к Германии, однако полагали, что, если кайзер спасет их от гибели и возведет на престол, благодарные им за это российские монархи станут сговорчивее.
И Мирбах сделал ловкий ход. Он поставил условием, чтобы русского императора доставили в Москву, где он оказался бы под защитой германской короны. Требование это было сформулировано таким образом, чтобы большевики не испугались и не догадались о подлинных намерениях немцев. Однако в требовании содержалась и скрытая угроза интервенции. "Янкель Свердлов, пишет Жильяр, - делая вид, что выполняет требования графа Мирбаха, послал комиссара Яковлева в Тобольск, чтобы приступить к отправке царской семьи в Москву".
Свердлов, разумеется, без труда разгадал игру Мирбаха и решил расстроить планы немцев. Отказаться выполнить требования графа он не посмел: немцы были еще слишком сильны. И он тайно договорился с екатеринбургскими комиссарами, чтобы те перехватили царя и арестовали, как бы вопреки распоряжениям центральных властей. Таким образом, он мог бы заявить германскому посланнику, что, к сожалению, император захвачен, сам же он оказался бессилен предотвратить подобное самоуправство. Центральному правительству нетрудно будет изобразить свою непричастность, решил Свердлов, поскольку особая жестокость большевистского Уральского совдепа были общеизвестны.
Таким образом, Свердлов предавал как немцев, так и собственного ставленника Яковлева, не ведавшего об истинных намерениях шефа. По словам Соколова, "Подписывая одной рукой полномочия Яковлева, Свердлов другой рукой подписывал иное. Задержала Царя в Екатеринбурге, конечно, Москва. Свердлов обманывал немцев, ссылаясь на мнимый предлог неповиновения Екатеринбурга".
Возможно, Яковлев, вначале лишь пешка в руках Свердлова, в конце концов догадался, что на самом деле происходит, и действительно попытался вырваться с государем на свободу.
И когда поезд был остановлен, московскому комиссару пришлось подчиниться распоряжению Свердлова. В сопровождении второго состава, в котором находились красногвардейцы, царский поезд направился в Екатеринбург. На станции Екатеринбург-III, оцепленной охранниками, представители Уральского совдепа захватили узников. Яковлев снова связался со Свердловым, тот подтвердил свое прежнее распоряжение сдать своих подопечных местным властям и приказал уполномоченному возвращаться в Москву. На заседании исполкома выступили с требованием ареста Яковлева. Он объяснял свои действия тем, что выполнял распоряжение Москвы доставить царя в столицу. Опровергнуть его доводы не удалось, тем более, что Яковлев являлся представителем Свердлова, и его отпустили. Через полгода, как уже было сказано, он перешел на сторону белых.
Поняв, что его обвели вокруг пальца, Мирбах был взбешен. Свердлов рассыпался перед ним мелким бесом и, заламывая руки, восклицал: "Ну, что мы можем сделать? У нас еще не налажен административный аппарат, и во многом приходится полагаться на решения местных советов. Дайте время и Екатеринбург успокоится". Однако, германский посланник, зная, что номер не прошел, решил испробовать другой вариант. В Крыму, где собралась целая плеяда великих князей, в мае появился один из адьютантов кайзера. Адьютанту было поручено уведомить членов императорской фамилии, что любой из них, кто согласится скрепить своей подписью Брестский договор, будет объявлен царем всея Руси. После того, как все Романовы отказались это сделать, эмиссар кайзера решил встретиться с князем Ф.Юсуповым. Встреча эта так и не состоялась, и убийца Распутина избежал соблазна увидеть себя увенчанным царской короной.
Судьба Николая Александровича больше не интересовала Мирбаха. Когда русские монархисты в июне вновь обратились к германскому посланнику с просьбой помочь вырвать царя из рук тюремщиков, тот умыл руки. "Судьба Русского Царя зависит только от русского народа, - заявил он, по словам Кривошеина. - Все происходящее с Россией есть вполне естественное и неизбежное последствие победы Германии. Если бы победа была на стороне союзников, положение Германии стало бы намного худшим. Повторяется старая история: горе побежденным!"
Поистине, горе побежденным! В начале июля граф Мирбах был убит в здании германской миссии сотрудником ЧК эсером Блюмкиным. Он и его сообщник были убеждены, что Ленин и большевики предают революцию. "Диктатура пролетариата, - восклицали оба, - превратилась в диктатуру Мирбаха!" Через четыре месяца, в ноябре 1918 года Германия стала сама побежденной.
34. ЕКАТЕРИНБУРГ
Екатеринбург расположен у подножья невысоких гор на восточных склонах Уральского хребта. На косогоре у Вознесенской горы притулился двухэтажный, затейливо разукрашенный особняк горного инженера и коммерсанта Н.Н.Ипатьева. С одной стороны дома цокольный этаж находился на одном уровне с улицей, с другой, обшарпанной к склону, был ниже уровня Вознесенского проспекта и оттого похож на полуподвал. В конце апреля, как только царя и императрицу вывезли из Тобольска, хозяину дома, Ипатьеву, было предписано освободить здание в течение 24 часов. Тотчас после выезда домовладельца, прибыли рабочие и спешно обнесли особняк высоким двойным дощатым забором, отгородившим здание от улицы и сада. Стекла всех пяти комнат второго этажа были закрашены белилами: их обитатели не должны были видеть, что происходит снаружи. На первом этаже были устроены служебные и караульные помещения. Когда все было готово, особняк получил зловещее название "дом специального назначения".
Когда поезд, в котором ехали государь и императрица, прибыл на станцию "Екатеринбург I", сомнений в том, какие чувства испытывают его жители к царской чете, не оставалось. У вагонов собралась толпа, которая злобно кричала: "Покажите нам Романовых!" Чернь вела себя столь агрессивно, что, по соглашению с областным совдепом, решено было отвести состав обратно к станции Екатеринбург II. В офицерской шинели без погон государь вышел из вагона и отнес багаж в уже поданный автомобиль. Рядом с ним сели Александра Федоровна и Мария Николаевна.
Следом за их автомашиной, без конвоя и охраны двинулась еще одна. Боковыми улицами пленников доставили к Ипатьевскому дому. У дверей стоял Шая Исаевич Голощекин, член президиума Уральского совета и закадычный друг Свердлова. "Гражданин Романов, можете войти в дом", - произнес он с насмешкой.
"Как только Государь, Государыня и Мария Николаевна прибыли в дом, вспоминал Чемодуров, - их подвергли грубому обыску. Один из производивших обыск выхватил ридикюль из рук Государыни и вызвал замечание Государя: "До сих пор я имел дело с честными и порядочными людьми". Как писал П.Быков, "Романову было заявлено, что он не в Царском Селе, а в Екатеринбурге, и что, если он будет вести себя вызывающе, его изолируют от семьи, а при повторении привлекут к принудительным работам. И Александра, и Николай почувствовали, что с ними шутить не станут, и подчинились требованиям коменданта дома". Поднявшись в предназначенную им комнату, императрица начертила на косяке свастику, как символ надежды, и указала дату прибытия семьи в Екатеринбург: "17/30 апреля 1918 г.".