Страница:
как родного, а он почему-то избегает меня. Ведь Клайв мало знает своих
кузин. Они совсем не похожи на других его родственниц, которые не ценят
ничего, кроме светских успехов.
- Боюсь, что в ваших словах большая доля истины, Мария, - со вздохом
сказал полковник, барабаня пальцами по какой-то книге, лежавшей на столе в
гостиной. Взглянув вниз, он увидел, что этот огромный квадратный том в
раззолоченном переплете - "Книга пэров", открытая на статье "Фаринтош,
маркиз - пэр Шотландии Фергус Энгус Малькольм Мунго Рой, маркиз Фаринтош,
граф Гленливат, а также пэр Соединенного королевства граф Россмонт. Сын
Энгуса Фергуса Малькольма, графа Гленливата, внук и наследник Малькольма
Мунго Энгуса, первого маркиза Фаринтоша и двадцать пятого графа, и прочее и
прочее".
- Слыхали новость об Этель? - спрашивает миссис Хобсон.
- Да, только что узнал, - отвечает бедный полковник.
- Я получила от Анны письмо нынче утром, - продолжает Мария. - Они,
конечно, в восторге от такой партии. Лорд Фаринтош богат и красив, хотя, как
я слышала, вел жизнь довольно безнравственную. Я бы не желала подобного мужа
для своих крошек, но семья бедного Брайена воспитана в почитании титулов, и
Этель, разумеется, льстит перспектива подобного брака. Я слышала, что еще
кто-то был немножко в нее влюблен. Как принял это известие Клайв, милейший
полковник?
- Он давно этого ждал, - говорит полковник, вставая. - Я оставил его за
завтраком в отличном настроении.
- Пришлите к нам этого скверного мальчика! - восклицает Мария. - Мы все
те же. Мы не забываем прошлого, и он всегда будет для нас желанным гостем!
Получив такое подтверждение новости, сообщенной ему мадам де Флорак,
Томас Ньюком мрачно побрел домой.
И вот Томасу Ньюкому пришлось пересказать эту новость сыну..Однако
Клайв так мужественно принял удар, что заставил друзей и близких восхищаться
его стойкостью. Он объявил, что давно ждал подобного известия; Этель
подготовила его к этому еще много месяцев назад. Да ведь если войти в ее
положение, она просто не могла поступить иначе. И он пересказал отцу
разговор, который был у молодых людей за несколько месяцев перед тем в саду
графини де Флорак.
Полковник не сказал сыну о собственных бесполезных переговорах с
Барнсом Ньюкомом. Об этом теперь не стоило вспоминать; и все же старик излил
свой гнев на племянника в беседе со мной, поскольку я состоял в поверенных
по этому делу как у отца, так и у сына. С того злосчастного дня, когда Барнс
счел возможным... ну, скажем, дать неточный адрес леди Кью, гнев Томаса
Ньюкома все возрастал. Однако он на время справился с ним и послал леди Анне
Ньюком коротенькое письмо, в котором поздравил ее с выбором, сделанным, как
он слышал, ее дочерью. А в благодарность за трогательное письмо мадам де
Флорак, отправил ей письмо, до нас не дошедшее, в котором просил ее попенять
мисс Ньюком за то, что та не ответила ему, когда он писал ей, и не
поделилась со старым дядюшкой новостью о своем предстоящем замужестве.
Этель откликнулась короткой и торопливой запиской; в ней стояло:
"Вчера я встретила мадам де Флорак на приеме у ее дочери, и она
показала мне Ваше письмо, дорогой дядюшка. Да, то, что вы узнали от мадам де
Флорак и на Брайенстоун-сквер, правда. Я не хотела Вам писать об этом, ибо
знаю, что одному человеку, которого я люблю, как брата (и даже гораздо
больше), это причинит боль. Он понимает, что я исполнила свой долг, и знает,
почему я так поступаю. Да хранит бог его и его бесценного родителя.
О каком таком письме Вы пишете, на которое я, якобы, не ответила?
Бабушка ничего про него не знает. Маменька переслала мне то, что Вы ей
написали, но в нем нет ни строчки от Т. Н. к его искренне любящей
Пятница
Улица Риволи".
Это было уже слишком, и чаша терпения Томаса Ньюкома переполнилась.
Барнс солгал, скрыв, что Этель в Лондоне; солгал, обещав исполнить дядюшкино
поручение; солгал про письмо, которое взял и не подумал отправить. Собрав
против племянника все эти неоспоримые улики, полковник отправился на бой с
врагом.
Томас Ньюком готов был высказать Барнсу все, что о нем думает, где бы
они ни повстречались. Случись это на церковной паперти, у дверей Биржи или в
читальной комнате у Бэя в тот час, когда приходят вечерние газеты и там
собирается толпа народа, полковник Томас Ньюком вознамерился непременно
разоблачить и проучить внука своего родителя. С письмом Этель в кармане он
направился в Сити, не вызывая ничьих подозрений вошел в заднюю комнату банка
"Хобсон" и поначалу с огорчением увидел, что там сидит лишь его сводный
брат, погруженный в чтение газеты. Полковник выразил желание видеть сэра
Барнса Ньюкома.
- Сэр Барнс еще не пришел. Слышал про помолвку? - спрашивает Хобсон. -
Колоссальная удача для семьи Барнса, не так ли? Глава нашей фирмы ходит
надутый, как павлин. Сказал, что пойдет к Сэмюелсу, ювелиру; хочет сделать
сестре какой-то необыкновенный подарок. А недурно быть дядюшкой маркиза, не
так ли, полковник? Я своих девочек меньше чем за герцогов не отдам. Кое-кого
небось эта новость совсем не обрадует. Ну да молодые люди быстро
излечиваются, и Клайв тоже не помрет, уж ты мне поверь!
Пока Хобсон Ньюком держал эту весьма остроумную речь, его сводный брат
ходил взад и вперед по комнате, хмуро поглядывая на стеклянную перегородку,
позади которой за своими гроссбухами сидели молодые клерки. Наконец он издал
радостное: "Ага!" В контору действительно вошел сэр Барнс Ньюком.
Баронет остановился поговорить с одним из клерков, а потом в
сопровождении этого молодого человека прошествовал в свою приемную. Увидев
дядюшку, Барнс постарался изобразить на лице улыбку и протянул ему руку для
приветствия, но полковник заложил обе свои за спину - в одной из них нервно
подрагивала его верная бамбуковая трость. Барнс понял, что полковник уже
слышал о помолвке.
- А я как раз... э... хотел нынче утром написать вам... сообщить одно
известие, весьма... весьма для меня огорчительное.
- Этот молодой человек - один из ваших служащих? - вежливо спрашивает
Томас Ньюком.
- Да, это мистер Болтби, который ведет ваши счета. Мистер Болтби, это
полковник Ньюком, - произносит сэр Барнс в некотором недоумении.
- Мистер Болтби и ты, братец Хобсон, слышали вы, как сэр Барнс только
что говорил об одном известии, которое ему неприятно мне сообщать?
Все три джентльмена, каждый по-своему, с изумлением уставились на него.
- Так разрешите мне в вашем присутствии объявить, что я не верю ни
одному слову сэра Барнса Ньюкома, когда он говорит, будто огорчен
известиями, которые должен мне сообщить. Он лжет, мистер Болтби, он
рад-радешенек. Я принял решение: при первой же встрече и в любом обществе, -
помолчите, сэр, вы будете говорить потом, после меня, и нагородите кучу лжи,
- так вот, слышите, я решил при первом же возможном случае сказать сэру
Барнсу Ньюкому, что он лжец и обманщик. Он берется передавать письма и
припрятывает их. Вы его вскрывали, сэр? Но в моем письме к мисс Ньюком вам
нечем было поживиться. Он сообщает мне, что, мол, такие-то люди уехали, а
сам, вставши из-за моего стола, отправляется к ним на соседнюю улицу; и вот
через полчаса я встречаю тех самых людей, относительно которых он лгал,
будто они в отъезде.
- Чего вы здесь торчите и пялите глаза, черт возьми?! Убирайтесь вон,
болван! - орет сэр Барнс на клерка. - Стойте, Болтби! Полковник Ньюком, если
вы сейчас же не уйдете, я...
- Позовете полицию? Что ж, извольте, и я скажу лорду-мэру, какого я
мнения о баронете сэре Барнсе Ньюкоме. Пригласите же констебля, мистер
Болтби.
- Вы старый человек, сэр, и брат моего отца, иначе узнали бы...
- Что я узнал бы, сэр? Клянусь честью, Барнс Ньюком... - Тут обе руки
полковника и его бамбуковая трость вынырнули из-за спины и двинулись вперед.
- Не будь вы внуком моего отца, я после такой угрозы с удовольствием выволок
бы вас отсюда и отдубасил палкой в присутствии ваших клерков. Так вот, сэр,
я обвиняю вас во лжи, вероломстве и мошенничестве. И если я когда-нибудь
встречу вас в клубе Бэя, то объявлю это вашим великосветским знакомым. Надо
остеречь всех от подобных вам проходимцев, сэр, и мой долг разоблачить вас
перед честными людьми. Мистер Болтби, будьте любезны подготовить мои счета.
А вам, сэр Барнс Ньюком, во избежание прискорбных последствий, советую, сэр,
держаться от меня подальше.
И полковник покрутил ус и с таким угрожающим видом помахал в воздухе
палкой, что Барнс невольно отпрянул.
Каковы были чувства мистера Болтби, оказавшегося свидетелем этой
необычной сцены, во время коей его принципал имел весьма жалкий вид, и
поведал ли он о ней прочим джентльменам, служившим у "Братьев Хобсон", или
благоразумно обо всем умолчал, я не могу в точности сказать, поскольку не
имел возможности проследить за дальнейшей карьерой мистера Б. Вскоре он
покинул свою конторку у "Братьев Хобсон", следовательно, будем считать, что,
по мнению Барнса, мистер Б. рассказал всем клеркам о размолвке его с дядей.
Приняв это на веру, мы тем лучше представим себе, как весело было Барнсу.
Хобсон Ньюком, без сомнения, был рад поражению племянника; тот в последнее
время принял очень уж дерзкий и надменный тон со своим грубоватым, но
добродушным дядюшкой, однако после описанной стычки с полковником стал тише
воды ниже травы и еще долго-долго не позволял себе резкого слова. Боюсь, что
Хобсон, кроме того, еще рассказал о случившемся жене и всем своим домочадцам
на Брайенстоун-сквер, иначе почему бы Сэм Ньюком, недавно поступивший в
Кембридж, начал запросто звать баронета Барнсом, справляться, как, мол, там
Клара и Этель, и даже попросил у кузена немного взаймы.
Правда, эта история не стала достоянием завсегдатаев клуба Бэя и Том
Ивз не получил возможности рассказывать, будто сэра Барнса избили до
синяков. Сэр Барнс, задетый тем, что комитет с невниманием отнесся к его
жалобе на клубную кухню, больше не показывался у Бэя и в конце года попросил
вычеркнуть свое имя из списка членов.
Сэр Барнс в то злосчастное утро был застигнут несколько врасплох и не
придумал сразу, как ему ответить на атаку полковника и его трости, однако
все же не мог оставить случившегося вовсе без ответа; свой протест он
высказал в письме, каковое хранилось у Томаса Ньюкома вместе с прочей
корреспонденцией, уже приводившейся на страницах данного жизнеописания.
Письмо это гласило:
"Белгрэйвия-стрит. 15 февраля 18..
Полковнику Ньюкому,
кавалеру ордена Бани (лично)
Милостивый государь!
Невероятная дерзость и грубость Вашего сегодняшнего поведения (какой бы
причиной или даже ошибкой они ни объяснялись) не могут не вызвать ответного
выступления с моей стороны. Я рассказал одному своему другу, тоже военному,
с какими словами Вы адресовались ко мне поутру в присутствии моего
компаньона и одного из моих служащих; и оный советчик считает, что, учитывая
существующее, к сожалению, между нами родство, я вынужден оставить без
внимания обиды, за которые, как Вы отлично тогда понимали, я буду бессилен
призвать Вас к ответу".
- Что правда, то правда, - заметил полковник, - драться он не мог. Но и
я не мог смолчать: уж больно он врет!
"Как я понял из тех грубых слов, с коими Вы сочли возможным обратиться
к безоружному человеку, одно из Ваших чудовищных обвинений против меня
состоит в том, что я обманул Вас, утверждая, будто моя родственница, леди
Кью, в отъезде, тогда как, в действительности, она находилась у себя дома в
Лондоне.
Это нелепое обвинение я со спокойной душой принимаю. Вышеупомянутая
почтенная леди была дома проездом и не желала, чтобы ее беспокоили. По воле
ее сиятельства я говорил, что ее нет в городе, и без колебания повторил бы
это еще раз в подобных обстоятельствах. Хотя Вы и недостаточно близки с
упомянутой особой, я все же не мог быть уверен, что Вы не нарушите ее
уединения, чего, разумеется, не случилось бы, если б Вы лучше знали обычаи
того общества, в котором она вращается.
Даю Вам слово джентльмена, что я пересказал ей то, о чем Вы меня
просили, а также отдал письмо, мне врученное. А посему я с гневом и
презрением отметаю обвинения, которые Вам было угодно на меня возвести,
равно как игнорирую брань и угрозы, каковые Вы почли уместными.
Согласно нашим конторским книгам, на Вашем текущем счету сейчас
столько-то фунтов, шиллингов и пенсов, каковые настоятельнейше прошу Вас
поскорее забрать, поскольку отныне, разумеется, должны быть прекращены
всякие отношения между Вами и
Вашим, и прочее, прочее,
Барнсом Ньюкомом из Ньюкома".
- По-моему, сэр, он неплохо выкрутился, - заметил мистер Пенденнис,
которому полковник показал это исполненное важности послание.
- Пожалуй, что так, если б только я верил хоть одному его слову, Артур,
- отвечал старик, теребя свой седой ус. - Если бы вы, к примеру, сказали
мне, что, дескать, в том-то и том-то я зря обвинил вас, я бы сейчас же
воскликнул - mea culpa, и от души попросил бы у вас прощения. Но я твердо
уверен, что каждое слово этого малого - ложь, так какой же смысл дальше
толковать об этом. Приведи он в свидетели еще двадцать других лжецов и ври
хоть до хрипоты, я б и тогда ему не поверил. Передайте-ка мне грецкие орехи.
Кто этот военный друг сэра Барнса, хотел бы я знать.
Военным другом Барнса оказался наш доблестный знакомый его
превосходительство генерал сэр Томас де Бутс, кавалер ордена Бани первой
степени, который вскоре сам заговорил с полковником об этой ссоре и
решительно объявил ему, что, по его, сэра Томаса, мнению, полковник был
неправ.
- Молодой Ньюком, по-моему, отлично вел себя в этой первой истории. Вы
так его оскорбили, да еще перед всем строем, такое, знаете ли, нелегко
снести. Когда этот хитрец жаловался мне, - чуть ли не со слезами на глазах!
- что не может вызвать вас на дуэль по причине родства с вами, я, ей-богу,
ему поверил! Зато во втором деле крошка Барни выказал себя трусом.
- В каком это втором деле? - осведомился Томас Ньюком.
- Разве вы не знаете? Ха-ха-ха! Вот это здорово! - вскричал сэр Томас.
- Да как же, сэр, через два дня после той истории приходит он ко мне с
другим письмом, а у самого лицо вытянулось, - ну в точности морда у моей
кобылы, ей-богу! И письмо это, полковник, от вашего отпрыска. Погодите, да
вот оно! - Тут его превосходительство генерал сэр Томас де Бутс извлек из
своей подбитой ватой груди бумажник, а из бумажника - письмо, на котором
стояло: "Сэру Б. Ньюкому от Клайва Ньюкома, эсквайра". У вас малыш что надо,
полковник, так его рас-так... - И вояка дал в честь Клайва приветственный
залп ругательств.
И вот полковник, ехавший рядом с другим старым кавалеристом, прочитал
следующее:
"Гановер-сквер, Джордж-стрит,
16 февраля.
Сэр!
Сегодня утром полковник Ньюком показал мне подписанное Вами письмо, в
котором Вы утверждаете: 1) будто полковник Ньюком дерзко оклеветал Вас; 2)
будто полковник Ньюком позволил себе это, зная, что Вы не сможете призвать
его к ответу за обвинение во лжи и вероломстве ввиду существующего между
Вами родства.
Смысл Ваших заявлений, очевидно, сводится к тому, что полковник Ньюком
вел себя по отношению к Вам трусливо и отнюдь не по-джентльменски.
Коль скоро нет никакой причины, мешающей нам встретиться любым
желательным для Вас образом, я беру на себя смелость со своей стороны
утверждать здесь, что всецело разделяю мнение полковника Ньюкома, считающего
Вас подлым лжецом, а также заявляю, что обвинение в трусости, которое Вы
позволили себе по отношению к джентльмену столь проверенной честности и
мужества, есть не что иное, как еще одна трусливая и преднамеренная ложь с
Вашей стороны.
Я надеюсь, что Вы направите подателя сей записки, моего друга мистера
Джорджа Уорингтона из Верхнего Темпла к тому военному джентльмену, с коим Вы
советовались по поводу справедливых обвинений полковника Ньюкома. Пребываю в
ожидании скорого ответа, сэр.
Ваш покорный слуга
Клайв Ньюком.
Сэру Барнсу Ньюкому из Ньюкома, баронету, члену парламента, и прочее,
прочее..."
- Какой же я болван! - восклицает полковник, и хотя слова его выражают
сожаление, лицо выдает радость. - Мне и в голову не приходило, что малыш
может ввязаться в это дело. Я показал ему письмо кузена так, мимоходом,
думая развлечь его: последнее время он ходит чертовски подавленный из-за
одной... неудачи, какие частенько приключаются в молодости. По-видимому, оп
тут же пошел и отправил свой вызов. Я теперь припоминаю, что на следующее
утро за завтраком он был необычайно возбужден. Так вы говорите, ваше
превосходительство, что записочка эта пришлась баронету не по вкусу?
- Без сомненья. Я никогда не видал, чтобы человек проявил такое
отчаянное малодушие. Сначала я было поздравил его, полагая, что вызов вашего
сына должен его обрадовать: какой юноша в наши дни не мечтал о дуэли. Но я в
нем ошибся, черт возьми! Он принялся рассказывать мне какую-то чертовщину,
будто вы хотели сосватать сына с этой его дьявольски хорошенькой сестрицей,
что выходит за молодого Фаринтоша, и пришли в ярость, когда дело
провалилось, а теперь, мол, дуэль между членами семьи может бросить тень на
мисс Ньюком; тут я возразил ему, что этого легко избежать, если имя барышни
не будет упомянуто в споре. "Черт возьми, сэр Барнс, - говорю я, - помнится,
этот юнец, когда был еще мальчишкой, швырнул вам в лицо стакан с вином. Вот
мы и свалим все на это и скажем, что между вами давняя вражда". Он побелел,
как полотно, и сказал, что за тот стакан вина ваш сын перед ним извинился.
- Да, - с грустью подтвердил полковник, - мальчик извинился перед ним
за тот стакан кларета. Странное дело, но оба мы с первого взгляда невзлюбили
этого Барнса.
- Так вот, Ньюком, - продолжал сэр Томас, но тут его горячая лошадь
вдруг вскинулась и сделала курбет, давая возможность подбитому ватой служаке
продемонстрировать всю свою прекрасную кавалерийскую сноровку. - Тише,
старушка! Полегче, милая! Так вот, сэр, когда я понял, что этот малый идет
на попятный, я и говорю ему: "Слушайте, сэр, коли я вам не нужен, черт
побери, зачем вы ко мне обращались, черт побери! Еще вчера вы
разглагольствовали в таком духе, словно готовы оторвать полковнику голову, а
сегодня, когда его сын предлагает вам полное удовлетворение, черт побери,
сэр, вы боитесь с ним встретиться? По-моему, вам лучше обратиться к
полицейскому, - нянька, вот кто вам нужен, сэр Барнс Ньюком!" - С этими
словами я сделал направо кругом и вышел из комнаты. А Барнс в тот же вечер
укатил в Ньюком.
- Бедняге так же трудно выказать мужество, ваше превосходительство, как
стать шести футов росту, - вполне миролюбиво заметил полковник.
- Так какого же черта этот мозгляк обращался ко мне? - вскричал его
превосходительство генерал сэр Томас де Бутс громким и решительным голосом.
На этом старые кавалеристы расстались.
Когда полковник вернулся домой, в гостях у Клайва как раз находились
господа Уорингтон и Пенденнис, и все трое сидели в мастерской молодого
художника. Мы знали, как несчастен наш друг, и всеми силами старались
развеселить и утешить его. Полковник вошел в комнату. Был пасмурный
февральский день, в мастерской горел газ. Клайв сделал рисунок на сюжет
наших любимых с Джорджем стихов; то были восхитительные строки из Вальтера
Скотта:
Вокруг себя на брег морской
Он поглядел тогда,
И дернул он коня уздой:
Прости же навсегда,
мой друг!
Прости же навсегда!
Томас Ньюком погрозил пальцем Уорингтону и подошел взглянуть на
картинку, а мы с Джорджем пропели дуэтом:
Прости же навсегда,
мой друг!
Прости же навсегда!
С рисунка наш честный старик перевел взгляд на художника и долго с
невыразимой любовью смотрел на сына. Потом он положил руку Клайву на плечо и
с улыбкой погладил его белокурые усы.
- Значит, Барнс так и не ответил на твое письмо? - спросил он с
расстановкой.
Клайв рассмеялся, но его смех больше походил на рыдания.
- Милый, милый, добрый батюшка! - сказал он, сжав обе руки отца. -
Какой же вы у меня молодчина!..
Глаза мои застилал туман, так что я с трудом различал двух нежно
обнявших друг друга мужчин.
^TГлава LIV^U
с трагическим концом
В ответ на вопрос, заданный ему отцом в прошлой главе, Клайв извлек
из-за мольберта смятую бумажку, в которую теперь был завернут табак и
которая некогда представляла собой ответное письмо сэра Барнса Ньюкома на
любезное приглашенье его кузена.
Сэр Барнс Ньюком писал здесь, что, по его мнению, нет нужды обращаться
к упомянутому другу в этом весьма неприятном и тягостном споре, в который
вздумал вмешаться мистер Клайв; что причины, побудившие сэра Барнса закрыть
глаза на постыдное и неджентльменское поведение полковника Ньюкома, равно
касаются и мистера Клайва Ньюкома, как тому отлично известно; что если его,
сэра Барнса, не перестанут оскорблять словесно и даже действием, он будет
вынужден искать защиты у полиции; что он намеревается покинуть Лондон и,
конечно, не отложит своего отъезда из-за нелепой выходки мистера Клайва
Ньюкома; и что он не может больше вспоминать ни об этой гнусной истории, ни
о человеке, с которым он, сэр Барнс Ньюком, старался жить в дружбе, но от
которого со дней своей юности видел одни только обиды, недоброжелательство и
неприязнь.
- Такого обидишь - врага наживешь, - заметил мистер Пенденнис. -
По-моему, он все еще не простил тебе тот стакан кларета, Клайв.
- Что ты, у нас более давняя вражда, - отвечал Клайв. - Однажды, когда
я был совсем мальчишкой, Барнс решил поколотить меня, а я не дался. Ему,
пожалуй, пришлось хуже, чем мне: я действовал руками и ногами, хоть это,
конечно, было не по правилам.
- Да простит мне бог! - восклицает полковник. - Я всегда чувствовал в
нем врага, и теперь мне даже как-то легче, что между нами открытая война. Я
казался себе лицемером, пожимая ему руку и вкушая его хлеб-соль. Вот, вроде
и хочешь ему верить, а душа восстает. Десять лет я старался побороть это
чувство, считая его недостойным предубеждением, с которым необходимо
справиться.
- Зачем же справляться с подобными чувствами? - возражает мистер
Уорингтон. - Разве не должно нам негодовать против подлости и презирать
низость? Из рассказов моего друга Пена и прочих дошедших до меня сведений я
заключаю, что ваш почтенный племянник - подлец из подлецов. Благородство
чуждо ему и недоступно его пониманию. Он унижает всякого, кто с ним
общается, и если он мил с вами, значит, вы нужны ему для каких-то его
неблаговидных планов. С тех пор, как я стал издали наблюдать за ним, он
вызывает у меня неизменное изумление. Насколько же негодяй из плоти и крови
страшнее тех, которых вы, романисты, рисуете в своих книгах, Пен! Этот
человек совершает подлости по естественной потребности причинять зло,
подобно тому, как клоп должен ползать, вонять и кусать кого-то. По-моему,
Барнса не больше мучает совесть, чем какую-нибудь кошку, стянувшую баранью
котлету. Когда вы снимаете шляпу перед сим молодым человеком, вы
приветствуете в его лице Зло и воздаете почесть Ариману. Он соблазнил бедную
девушку в родном городе - вполне для него естественный поступок.. Бросил ее
с детьми - тоже в порядке вещей! Женился^ ради титула - да кто же ожидал от
него чего-либо другого? Приглашает в дом лорда Хайгета - так ведь надо,
чтобы тот держал деньги в его банке. Вы и не представляете себе, сэр, куда
может доползти эта жадная гадина, если только по пути ее не придавит
чей-нибудь каблук. Ведь дела сэра Барнса Ньюкома идут все лучше и лучше. Я
ничуть не сомневаюсь в том, что он кончит дни крупным богачом и одним из
виднейших пэров Англии. На могиле его поставят мраморный памятник, а в
церкви прочтут трогательную проповедь. У вас в семье, Клайв, имеется
священник - вот он ее и сочинит. Я с почтением оброню слезу на могиле барона
Ньюкома, виконта Ньюкома или даже графа Ньюкома, а покинутые малютки,
переправленные к тому времени своими благодарными соотечественниками в Новый
Южный Уэльс, будут с гордостью говорить другим каторжникам: "Да, этот граф -
наш почтенный папаша!"
- Боюсь, мистер Уорингтон, что так уж ему на роду написано, - говорит
полковник, качая головой. - А про покинутых детей, я что-то впервые слышу.
- Откуда же вам было это слышать, простодушный вы человек! - восклицает
Уорингтон. - Я и сам не любитель таких скандальных дел, однако историю эту я
узнал от земляков сэра Барнса Ньюкома. Мистер Бэттерс из "Ньюком
индепендент" - мой уважаемый работодатель. Я пишу передовые для его газеты,
и когда прошлой весной он был в Лондоне, он рассказал мне эту историю и
предложил порадовать их депутата разоблачением. Я не пишу такого рода
статей; более того, из уважения к вам и к вашему сыну, я приложил все
старания к тому, чтобы переубедить Бэттерса и уговорить его не публиковать
этих материалов. Вот так они стали мне известны.
Вечером, когда мы сидели вдвоем с полковником, он в своей простодушной
манере завел речь об услышанной им от Уорингтопа истории про похождения сэра
кузин. Они совсем не похожи на других его родственниц, которые не ценят
ничего, кроме светских успехов.
- Боюсь, что в ваших словах большая доля истины, Мария, - со вздохом
сказал полковник, барабаня пальцами по какой-то книге, лежавшей на столе в
гостиной. Взглянув вниз, он увидел, что этот огромный квадратный том в
раззолоченном переплете - "Книга пэров", открытая на статье "Фаринтош,
маркиз - пэр Шотландии Фергус Энгус Малькольм Мунго Рой, маркиз Фаринтош,
граф Гленливат, а также пэр Соединенного королевства граф Россмонт. Сын
Энгуса Фергуса Малькольма, графа Гленливата, внук и наследник Малькольма
Мунго Энгуса, первого маркиза Фаринтоша и двадцать пятого графа, и прочее и
прочее".
- Слыхали новость об Этель? - спрашивает миссис Хобсон.
- Да, только что узнал, - отвечает бедный полковник.
- Я получила от Анны письмо нынче утром, - продолжает Мария. - Они,
конечно, в восторге от такой партии. Лорд Фаринтош богат и красив, хотя, как
я слышала, вел жизнь довольно безнравственную. Я бы не желала подобного мужа
для своих крошек, но семья бедного Брайена воспитана в почитании титулов, и
Этель, разумеется, льстит перспектива подобного брака. Я слышала, что еще
кто-то был немножко в нее влюблен. Как принял это известие Клайв, милейший
полковник?
- Он давно этого ждал, - говорит полковник, вставая. - Я оставил его за
завтраком в отличном настроении.
- Пришлите к нам этого скверного мальчика! - восклицает Мария. - Мы все
те же. Мы не забываем прошлого, и он всегда будет для нас желанным гостем!
Получив такое подтверждение новости, сообщенной ему мадам де Флорак,
Томас Ньюком мрачно побрел домой.
И вот Томасу Ньюкому пришлось пересказать эту новость сыну..Однако
Клайв так мужественно принял удар, что заставил друзей и близких восхищаться
его стойкостью. Он объявил, что давно ждал подобного известия; Этель
подготовила его к этому еще много месяцев назад. Да ведь если войти в ее
положение, она просто не могла поступить иначе. И он пересказал отцу
разговор, который был у молодых людей за несколько месяцев перед тем в саду
графини де Флорак.
Полковник не сказал сыну о собственных бесполезных переговорах с
Барнсом Ньюкомом. Об этом теперь не стоило вспоминать; и все же старик излил
свой гнев на племянника в беседе со мной, поскольку я состоял в поверенных
по этому делу как у отца, так и у сына. С того злосчастного дня, когда Барнс
счел возможным... ну, скажем, дать неточный адрес леди Кью, гнев Томаса
Ньюкома все возрастал. Однако он на время справился с ним и послал леди Анне
Ньюком коротенькое письмо, в котором поздравил ее с выбором, сделанным, как
он слышал, ее дочерью. А в благодарность за трогательное письмо мадам де
Флорак, отправил ей письмо, до нас не дошедшее, в котором просил ее попенять
мисс Ньюком за то, что та не ответила ему, когда он писал ей, и не
поделилась со старым дядюшкой новостью о своем предстоящем замужестве.
Этель откликнулась короткой и торопливой запиской; в ней стояло:
"Вчера я встретила мадам де Флорак на приеме у ее дочери, и она
показала мне Ваше письмо, дорогой дядюшка. Да, то, что вы узнали от мадам де
Флорак и на Брайенстоун-сквер, правда. Я не хотела Вам писать об этом, ибо
знаю, что одному человеку, которого я люблю, как брата (и даже гораздо
больше), это причинит боль. Он понимает, что я исполнила свой долг, и знает,
почему я так поступаю. Да хранит бог его и его бесценного родителя.
О каком таком письме Вы пишете, на которое я, якобы, не ответила?
Бабушка ничего про него не знает. Маменька переслала мне то, что Вы ей
написали, но в нем нет ни строчки от Т. Н. к его искренне любящей
Пятница
Улица Риволи".
Это было уже слишком, и чаша терпения Томаса Ньюкома переполнилась.
Барнс солгал, скрыв, что Этель в Лондоне; солгал, обещав исполнить дядюшкино
поручение; солгал про письмо, которое взял и не подумал отправить. Собрав
против племянника все эти неоспоримые улики, полковник отправился на бой с
врагом.
Томас Ньюком готов был высказать Барнсу все, что о нем думает, где бы
они ни повстречались. Случись это на церковной паперти, у дверей Биржи или в
читальной комнате у Бэя в тот час, когда приходят вечерние газеты и там
собирается толпа народа, полковник Томас Ньюком вознамерился непременно
разоблачить и проучить внука своего родителя. С письмом Этель в кармане он
направился в Сити, не вызывая ничьих подозрений вошел в заднюю комнату банка
"Хобсон" и поначалу с огорчением увидел, что там сидит лишь его сводный
брат, погруженный в чтение газеты. Полковник выразил желание видеть сэра
Барнса Ньюкома.
- Сэр Барнс еще не пришел. Слышал про помолвку? - спрашивает Хобсон. -
Колоссальная удача для семьи Барнса, не так ли? Глава нашей фирмы ходит
надутый, как павлин. Сказал, что пойдет к Сэмюелсу, ювелиру; хочет сделать
сестре какой-то необыкновенный подарок. А недурно быть дядюшкой маркиза, не
так ли, полковник? Я своих девочек меньше чем за герцогов не отдам. Кое-кого
небось эта новость совсем не обрадует. Ну да молодые люди быстро
излечиваются, и Клайв тоже не помрет, уж ты мне поверь!
Пока Хобсон Ньюком держал эту весьма остроумную речь, его сводный брат
ходил взад и вперед по комнате, хмуро поглядывая на стеклянную перегородку,
позади которой за своими гроссбухами сидели молодые клерки. Наконец он издал
радостное: "Ага!" В контору действительно вошел сэр Барнс Ньюком.
Баронет остановился поговорить с одним из клерков, а потом в
сопровождении этого молодого человека прошествовал в свою приемную. Увидев
дядюшку, Барнс постарался изобразить на лице улыбку и протянул ему руку для
приветствия, но полковник заложил обе свои за спину - в одной из них нервно
подрагивала его верная бамбуковая трость. Барнс понял, что полковник уже
слышал о помолвке.
- А я как раз... э... хотел нынче утром написать вам... сообщить одно
известие, весьма... весьма для меня огорчительное.
- Этот молодой человек - один из ваших служащих? - вежливо спрашивает
Томас Ньюком.
- Да, это мистер Болтби, который ведет ваши счета. Мистер Болтби, это
полковник Ньюком, - произносит сэр Барнс в некотором недоумении.
- Мистер Болтби и ты, братец Хобсон, слышали вы, как сэр Барнс только
что говорил об одном известии, которое ему неприятно мне сообщать?
Все три джентльмена, каждый по-своему, с изумлением уставились на него.
- Так разрешите мне в вашем присутствии объявить, что я не верю ни
одному слову сэра Барнса Ньюкома, когда он говорит, будто огорчен
известиями, которые должен мне сообщить. Он лжет, мистер Болтби, он
рад-радешенек. Я принял решение: при первой же встрече и в любом обществе, -
помолчите, сэр, вы будете говорить потом, после меня, и нагородите кучу лжи,
- так вот, слышите, я решил при первом же возможном случае сказать сэру
Барнсу Ньюкому, что он лжец и обманщик. Он берется передавать письма и
припрятывает их. Вы его вскрывали, сэр? Но в моем письме к мисс Ньюком вам
нечем было поживиться. Он сообщает мне, что, мол, такие-то люди уехали, а
сам, вставши из-за моего стола, отправляется к ним на соседнюю улицу; и вот
через полчаса я встречаю тех самых людей, относительно которых он лгал,
будто они в отъезде.
- Чего вы здесь торчите и пялите глаза, черт возьми?! Убирайтесь вон,
болван! - орет сэр Барнс на клерка. - Стойте, Болтби! Полковник Ньюком, если
вы сейчас же не уйдете, я...
- Позовете полицию? Что ж, извольте, и я скажу лорду-мэру, какого я
мнения о баронете сэре Барнсе Ньюкоме. Пригласите же констебля, мистер
Болтби.
- Вы старый человек, сэр, и брат моего отца, иначе узнали бы...
- Что я узнал бы, сэр? Клянусь честью, Барнс Ньюком... - Тут обе руки
полковника и его бамбуковая трость вынырнули из-за спины и двинулись вперед.
- Не будь вы внуком моего отца, я после такой угрозы с удовольствием выволок
бы вас отсюда и отдубасил палкой в присутствии ваших клерков. Так вот, сэр,
я обвиняю вас во лжи, вероломстве и мошенничестве. И если я когда-нибудь
встречу вас в клубе Бэя, то объявлю это вашим великосветским знакомым. Надо
остеречь всех от подобных вам проходимцев, сэр, и мой долг разоблачить вас
перед честными людьми. Мистер Болтби, будьте любезны подготовить мои счета.
А вам, сэр Барнс Ньюком, во избежание прискорбных последствий, советую, сэр,
держаться от меня подальше.
И полковник покрутил ус и с таким угрожающим видом помахал в воздухе
палкой, что Барнс невольно отпрянул.
Каковы были чувства мистера Болтби, оказавшегося свидетелем этой
необычной сцены, во время коей его принципал имел весьма жалкий вид, и
поведал ли он о ней прочим джентльменам, служившим у "Братьев Хобсон", или
благоразумно обо всем умолчал, я не могу в точности сказать, поскольку не
имел возможности проследить за дальнейшей карьерой мистера Б. Вскоре он
покинул свою конторку у "Братьев Хобсон", следовательно, будем считать, что,
по мнению Барнса, мистер Б. рассказал всем клеркам о размолвке его с дядей.
Приняв это на веру, мы тем лучше представим себе, как весело было Барнсу.
Хобсон Ньюком, без сомнения, был рад поражению племянника; тот в последнее
время принял очень уж дерзкий и надменный тон со своим грубоватым, но
добродушным дядюшкой, однако после описанной стычки с полковником стал тише
воды ниже травы и еще долго-долго не позволял себе резкого слова. Боюсь, что
Хобсон, кроме того, еще рассказал о случившемся жене и всем своим домочадцам
на Брайенстоун-сквер, иначе почему бы Сэм Ньюком, недавно поступивший в
Кембридж, начал запросто звать баронета Барнсом, справляться, как, мол, там
Клара и Этель, и даже попросил у кузена немного взаймы.
Правда, эта история не стала достоянием завсегдатаев клуба Бэя и Том
Ивз не получил возможности рассказывать, будто сэра Барнса избили до
синяков. Сэр Барнс, задетый тем, что комитет с невниманием отнесся к его
жалобе на клубную кухню, больше не показывался у Бэя и в конце года попросил
вычеркнуть свое имя из списка членов.
Сэр Барнс в то злосчастное утро был застигнут несколько врасплох и не
придумал сразу, как ему ответить на атаку полковника и его трости, однако
все же не мог оставить случившегося вовсе без ответа; свой протест он
высказал в письме, каковое хранилось у Томаса Ньюкома вместе с прочей
корреспонденцией, уже приводившейся на страницах данного жизнеописания.
Письмо это гласило:
"Белгрэйвия-стрит. 15 февраля 18..
Полковнику Ньюкому,
кавалеру ордена Бани (лично)
Милостивый государь!
Невероятная дерзость и грубость Вашего сегодняшнего поведения (какой бы
причиной или даже ошибкой они ни объяснялись) не могут не вызвать ответного
выступления с моей стороны. Я рассказал одному своему другу, тоже военному,
с какими словами Вы адресовались ко мне поутру в присутствии моего
компаньона и одного из моих служащих; и оный советчик считает, что, учитывая
существующее, к сожалению, между нами родство, я вынужден оставить без
внимания обиды, за которые, как Вы отлично тогда понимали, я буду бессилен
призвать Вас к ответу".
- Что правда, то правда, - заметил полковник, - драться он не мог. Но и
я не мог смолчать: уж больно он врет!
"Как я понял из тех грубых слов, с коими Вы сочли возможным обратиться
к безоружному человеку, одно из Ваших чудовищных обвинений против меня
состоит в том, что я обманул Вас, утверждая, будто моя родственница, леди
Кью, в отъезде, тогда как, в действительности, она находилась у себя дома в
Лондоне.
Это нелепое обвинение я со спокойной душой принимаю. Вышеупомянутая
почтенная леди была дома проездом и не желала, чтобы ее беспокоили. По воле
ее сиятельства я говорил, что ее нет в городе, и без колебания повторил бы
это еще раз в подобных обстоятельствах. Хотя Вы и недостаточно близки с
упомянутой особой, я все же не мог быть уверен, что Вы не нарушите ее
уединения, чего, разумеется, не случилось бы, если б Вы лучше знали обычаи
того общества, в котором она вращается.
Даю Вам слово джентльмена, что я пересказал ей то, о чем Вы меня
просили, а также отдал письмо, мне врученное. А посему я с гневом и
презрением отметаю обвинения, которые Вам было угодно на меня возвести,
равно как игнорирую брань и угрозы, каковые Вы почли уместными.
Согласно нашим конторским книгам, на Вашем текущем счету сейчас
столько-то фунтов, шиллингов и пенсов, каковые настоятельнейше прошу Вас
поскорее забрать, поскольку отныне, разумеется, должны быть прекращены
всякие отношения между Вами и
Вашим, и прочее, прочее,
Барнсом Ньюкомом из Ньюкома".
- По-моему, сэр, он неплохо выкрутился, - заметил мистер Пенденнис,
которому полковник показал это исполненное важности послание.
- Пожалуй, что так, если б только я верил хоть одному его слову, Артур,
- отвечал старик, теребя свой седой ус. - Если бы вы, к примеру, сказали
мне, что, дескать, в том-то и том-то я зря обвинил вас, я бы сейчас же
воскликнул - mea culpa, и от души попросил бы у вас прощения. Но я твердо
уверен, что каждое слово этого малого - ложь, так какой же смысл дальше
толковать об этом. Приведи он в свидетели еще двадцать других лжецов и ври
хоть до хрипоты, я б и тогда ему не поверил. Передайте-ка мне грецкие орехи.
Кто этот военный друг сэра Барнса, хотел бы я знать.
Военным другом Барнса оказался наш доблестный знакомый его
превосходительство генерал сэр Томас де Бутс, кавалер ордена Бани первой
степени, который вскоре сам заговорил с полковником об этой ссоре и
решительно объявил ему, что, по его, сэра Томаса, мнению, полковник был
неправ.
- Молодой Ньюком, по-моему, отлично вел себя в этой первой истории. Вы
так его оскорбили, да еще перед всем строем, такое, знаете ли, нелегко
снести. Когда этот хитрец жаловался мне, - чуть ли не со слезами на глазах!
- что не может вызвать вас на дуэль по причине родства с вами, я, ей-богу,
ему поверил! Зато во втором деле крошка Барни выказал себя трусом.
- В каком это втором деле? - осведомился Томас Ньюком.
- Разве вы не знаете? Ха-ха-ха! Вот это здорово! - вскричал сэр Томас.
- Да как же, сэр, через два дня после той истории приходит он ко мне с
другим письмом, а у самого лицо вытянулось, - ну в точности морда у моей
кобылы, ей-богу! И письмо это, полковник, от вашего отпрыска. Погодите, да
вот оно! - Тут его превосходительство генерал сэр Томас де Бутс извлек из
своей подбитой ватой груди бумажник, а из бумажника - письмо, на котором
стояло: "Сэру Б. Ньюкому от Клайва Ньюкома, эсквайра". У вас малыш что надо,
полковник, так его рас-так... - И вояка дал в честь Клайва приветственный
залп ругательств.
И вот полковник, ехавший рядом с другим старым кавалеристом, прочитал
следующее:
"Гановер-сквер, Джордж-стрит,
16 февраля.
Сэр!
Сегодня утром полковник Ньюком показал мне подписанное Вами письмо, в
котором Вы утверждаете: 1) будто полковник Ньюком дерзко оклеветал Вас; 2)
будто полковник Ньюком позволил себе это, зная, что Вы не сможете призвать
его к ответу за обвинение во лжи и вероломстве ввиду существующего между
Вами родства.
Смысл Ваших заявлений, очевидно, сводится к тому, что полковник Ньюком
вел себя по отношению к Вам трусливо и отнюдь не по-джентльменски.
Коль скоро нет никакой причины, мешающей нам встретиться любым
желательным для Вас образом, я беру на себя смелость со своей стороны
утверждать здесь, что всецело разделяю мнение полковника Ньюкома, считающего
Вас подлым лжецом, а также заявляю, что обвинение в трусости, которое Вы
позволили себе по отношению к джентльмену столь проверенной честности и
мужества, есть не что иное, как еще одна трусливая и преднамеренная ложь с
Вашей стороны.
Я надеюсь, что Вы направите подателя сей записки, моего друга мистера
Джорджа Уорингтона из Верхнего Темпла к тому военному джентльмену, с коим Вы
советовались по поводу справедливых обвинений полковника Ньюкома. Пребываю в
ожидании скорого ответа, сэр.
Ваш покорный слуга
Клайв Ньюком.
Сэру Барнсу Ньюкому из Ньюкома, баронету, члену парламента, и прочее,
прочее..."
- Какой же я болван! - восклицает полковник, и хотя слова его выражают
сожаление, лицо выдает радость. - Мне и в голову не приходило, что малыш
может ввязаться в это дело. Я показал ему письмо кузена так, мимоходом,
думая развлечь его: последнее время он ходит чертовски подавленный из-за
одной... неудачи, какие частенько приключаются в молодости. По-видимому, оп
тут же пошел и отправил свой вызов. Я теперь припоминаю, что на следующее
утро за завтраком он был необычайно возбужден. Так вы говорите, ваше
превосходительство, что записочка эта пришлась баронету не по вкусу?
- Без сомненья. Я никогда не видал, чтобы человек проявил такое
отчаянное малодушие. Сначала я было поздравил его, полагая, что вызов вашего
сына должен его обрадовать: какой юноша в наши дни не мечтал о дуэли. Но я в
нем ошибся, черт возьми! Он принялся рассказывать мне какую-то чертовщину,
будто вы хотели сосватать сына с этой его дьявольски хорошенькой сестрицей,
что выходит за молодого Фаринтоша, и пришли в ярость, когда дело
провалилось, а теперь, мол, дуэль между членами семьи может бросить тень на
мисс Ньюком; тут я возразил ему, что этого легко избежать, если имя барышни
не будет упомянуто в споре. "Черт возьми, сэр Барнс, - говорю я, - помнится,
этот юнец, когда был еще мальчишкой, швырнул вам в лицо стакан с вином. Вот
мы и свалим все на это и скажем, что между вами давняя вражда". Он побелел,
как полотно, и сказал, что за тот стакан вина ваш сын перед ним извинился.
- Да, - с грустью подтвердил полковник, - мальчик извинился перед ним
за тот стакан кларета. Странное дело, но оба мы с первого взгляда невзлюбили
этого Барнса.
- Так вот, Ньюком, - продолжал сэр Томас, но тут его горячая лошадь
вдруг вскинулась и сделала курбет, давая возможность подбитому ватой служаке
продемонстрировать всю свою прекрасную кавалерийскую сноровку. - Тише,
старушка! Полегче, милая! Так вот, сэр, когда я понял, что этот малый идет
на попятный, я и говорю ему: "Слушайте, сэр, коли я вам не нужен, черт
побери, зачем вы ко мне обращались, черт побери! Еще вчера вы
разглагольствовали в таком духе, словно готовы оторвать полковнику голову, а
сегодня, когда его сын предлагает вам полное удовлетворение, черт побери,
сэр, вы боитесь с ним встретиться? По-моему, вам лучше обратиться к
полицейскому, - нянька, вот кто вам нужен, сэр Барнс Ньюком!" - С этими
словами я сделал направо кругом и вышел из комнаты. А Барнс в тот же вечер
укатил в Ньюком.
- Бедняге так же трудно выказать мужество, ваше превосходительство, как
стать шести футов росту, - вполне миролюбиво заметил полковник.
- Так какого же черта этот мозгляк обращался ко мне? - вскричал его
превосходительство генерал сэр Томас де Бутс громким и решительным голосом.
На этом старые кавалеристы расстались.
Когда полковник вернулся домой, в гостях у Клайва как раз находились
господа Уорингтон и Пенденнис, и все трое сидели в мастерской молодого
художника. Мы знали, как несчастен наш друг, и всеми силами старались
развеселить и утешить его. Полковник вошел в комнату. Был пасмурный
февральский день, в мастерской горел газ. Клайв сделал рисунок на сюжет
наших любимых с Джорджем стихов; то были восхитительные строки из Вальтера
Скотта:
Вокруг себя на брег морской
Он поглядел тогда,
И дернул он коня уздой:
Прости же навсегда,
мой друг!
Прости же навсегда!
Томас Ньюком погрозил пальцем Уорингтону и подошел взглянуть на
картинку, а мы с Джорджем пропели дуэтом:
Прости же навсегда,
мой друг!
Прости же навсегда!
С рисунка наш честный старик перевел взгляд на художника и долго с
невыразимой любовью смотрел на сына. Потом он положил руку Клайву на плечо и
с улыбкой погладил его белокурые усы.
- Значит, Барнс так и не ответил на твое письмо? - спросил он с
расстановкой.
Клайв рассмеялся, но его смех больше походил на рыдания.
- Милый, милый, добрый батюшка! - сказал он, сжав обе руки отца. -
Какой же вы у меня молодчина!..
Глаза мои застилал туман, так что я с трудом различал двух нежно
обнявших друг друга мужчин.
^TГлава LIV^U
с трагическим концом
В ответ на вопрос, заданный ему отцом в прошлой главе, Клайв извлек
из-за мольберта смятую бумажку, в которую теперь был завернут табак и
которая некогда представляла собой ответное письмо сэра Барнса Ньюкома на
любезное приглашенье его кузена.
Сэр Барнс Ньюком писал здесь, что, по его мнению, нет нужды обращаться
к упомянутому другу в этом весьма неприятном и тягостном споре, в который
вздумал вмешаться мистер Клайв; что причины, побудившие сэра Барнса закрыть
глаза на постыдное и неджентльменское поведение полковника Ньюкома, равно
касаются и мистера Клайва Ньюкома, как тому отлично известно; что если его,
сэра Барнса, не перестанут оскорблять словесно и даже действием, он будет
вынужден искать защиты у полиции; что он намеревается покинуть Лондон и,
конечно, не отложит своего отъезда из-за нелепой выходки мистера Клайва
Ньюкома; и что он не может больше вспоминать ни об этой гнусной истории, ни
о человеке, с которым он, сэр Барнс Ньюком, старался жить в дружбе, но от
которого со дней своей юности видел одни только обиды, недоброжелательство и
неприязнь.
- Такого обидишь - врага наживешь, - заметил мистер Пенденнис. -
По-моему, он все еще не простил тебе тот стакан кларета, Клайв.
- Что ты, у нас более давняя вражда, - отвечал Клайв. - Однажды, когда
я был совсем мальчишкой, Барнс решил поколотить меня, а я не дался. Ему,
пожалуй, пришлось хуже, чем мне: я действовал руками и ногами, хоть это,
конечно, было не по правилам.
- Да простит мне бог! - восклицает полковник. - Я всегда чувствовал в
нем врага, и теперь мне даже как-то легче, что между нами открытая война. Я
казался себе лицемером, пожимая ему руку и вкушая его хлеб-соль. Вот, вроде
и хочешь ему верить, а душа восстает. Десять лет я старался побороть это
чувство, считая его недостойным предубеждением, с которым необходимо
справиться.
- Зачем же справляться с подобными чувствами? - возражает мистер
Уорингтон. - Разве не должно нам негодовать против подлости и презирать
низость? Из рассказов моего друга Пена и прочих дошедших до меня сведений я
заключаю, что ваш почтенный племянник - подлец из подлецов. Благородство
чуждо ему и недоступно его пониманию. Он унижает всякого, кто с ним
общается, и если он мил с вами, значит, вы нужны ему для каких-то его
неблаговидных планов. С тех пор, как я стал издали наблюдать за ним, он
вызывает у меня неизменное изумление. Насколько же негодяй из плоти и крови
страшнее тех, которых вы, романисты, рисуете в своих книгах, Пен! Этот
человек совершает подлости по естественной потребности причинять зло,
подобно тому, как клоп должен ползать, вонять и кусать кого-то. По-моему,
Барнса не больше мучает совесть, чем какую-нибудь кошку, стянувшую баранью
котлету. Когда вы снимаете шляпу перед сим молодым человеком, вы
приветствуете в его лице Зло и воздаете почесть Ариману. Он соблазнил бедную
девушку в родном городе - вполне для него естественный поступок.. Бросил ее
с детьми - тоже в порядке вещей! Женился^ ради титула - да кто же ожидал от
него чего-либо другого? Приглашает в дом лорда Хайгета - так ведь надо,
чтобы тот держал деньги в его банке. Вы и не представляете себе, сэр, куда
может доползти эта жадная гадина, если только по пути ее не придавит
чей-нибудь каблук. Ведь дела сэра Барнса Ньюкома идут все лучше и лучше. Я
ничуть не сомневаюсь в том, что он кончит дни крупным богачом и одним из
виднейших пэров Англии. На могиле его поставят мраморный памятник, а в
церкви прочтут трогательную проповедь. У вас в семье, Клайв, имеется
священник - вот он ее и сочинит. Я с почтением оброню слезу на могиле барона
Ньюкома, виконта Ньюкома или даже графа Ньюкома, а покинутые малютки,
переправленные к тому времени своими благодарными соотечественниками в Новый
Южный Уэльс, будут с гордостью говорить другим каторжникам: "Да, этот граф -
наш почтенный папаша!"
- Боюсь, мистер Уорингтон, что так уж ему на роду написано, - говорит
полковник, качая головой. - А про покинутых детей, я что-то впервые слышу.
- Откуда же вам было это слышать, простодушный вы человек! - восклицает
Уорингтон. - Я и сам не любитель таких скандальных дел, однако историю эту я
узнал от земляков сэра Барнса Ньюкома. Мистер Бэттерс из "Ньюком
индепендент" - мой уважаемый работодатель. Я пишу передовые для его газеты,
и когда прошлой весной он был в Лондоне, он рассказал мне эту историю и
предложил порадовать их депутата разоблачением. Я не пишу такого рода
статей; более того, из уважения к вам и к вашему сыну, я приложил все
старания к тому, чтобы переубедить Бэттерса и уговорить его не публиковать
этих материалов. Вот так они стали мне известны.
Вечером, когда мы сидели вдвоем с полковником, он в своей простодушной
манере завел речь об услышанной им от Уорингтопа истории про похождения сэра