Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

остережет ее милых кузин и они возблагодарят господа, что родители их не
столь суетны! После этой ужасной истории (миссис Хобсон не в силах была
сказать "позора") маркиз воспользовался первым же удобным случаем, чтобы
расторгнуть помолвку, и навсегда покинул несчастную девушку!
А сейчас нам предстоит рассказать о самом жестоком ударе, постигшем
бедняжку Этель, а именно о том, что ее милый дядюшка Томас Ньюком полностью
поверил возводимым на нее обвинениям. Оп теперь охотно прислушивался ко всем
нелестным отзывам о семье сэра Брайена. Чего от них и ждать, коли они на
поводу у этого предателя, двурушника и труса Барнса Ньюкома! Ведь когда
полковник пообещал отдать Этель и Клайву все свои сбережения до последнего
пенса, кто, как не Барнс, этот архиплут, манежил его и обманывал, боясь
отказать ему, покуда маркиз не сделал предложения. Эта девушка - они с
бедным Клайвом так любили ее! - испорчена своей коварной родней; она не
стоит их с сыном привязанности; нет, он вычеркнет ее из своей жизни, как уже
поступил с ее подлым братцем. И кого же она предпочла Клайву? Развратника и
кутилу, о беспутстве которого говорят во всех клубах; у него ни ума, ни
талантов, нет даже простого постоянства {разве не воспользовался он первой
же возможностью, чтобы порвать с ней?) - ничего, кроме титула и богатства,
вот на них-то она и польстилась! Стыд и позор! Помолвка с этим человеком
была пятном на ее совести, а разрыв с ним - заслуженной карой и унижением.
Бедное, несчастное существо! Пусть себе живет в глуши, опекает сирот своего
негодного брата и учится жить достойнее.
Такой приговор вынес Томас Ньюком. Всегда справедливый и добрый, он на
сей раз оказался неправ и судил девушку слишком строго; но мы знаем ее
лучше, и, хотя нам известны ее грехи, понимаем, что не одна она за них в
ответе. Кто толкнул ее на этот путь? Родители; это они руководили ею и
убедили ее поддаться соблазну. Что она знала о человеке, выбранном ей в
мужья? Его привели к ней те, кому полагалось быть опытней, и поручились за
него. Великодушное и несчастное существо! Первая ли ты изо всех сестер своих
вынуждена была торговать красотой, губить и попирать сердечные склонности и
отдавать жизнь и честь за титул и положение в обществе? Но Судия, зрящий не
только дела наши, но и побуждения, кладет на весы не одни лишь грехи, но
соблазны, борения и неразумие детей человеческих и творит свой суд по иному
закону, чем мы, - ведь мы-то бьем лежачего, льстим благополучному и спешим
раздать порицания и хвалы - одного сражаем без жалости, а другого прощаем
без зазрения совести.
Мы уже много недель провели под гостеприимным кровом наших милых друзей
в Розбери, пора было и честь знать; и душечке Лоре настало время собираться
в дорогу, вопреки всем уговорам душечки Этель. В последние дни подруги
виделись ежедневно, и все же их юный посыльный не знал ни минуты покоя, и
ослик его, наверное, сбил себе копыта, без конца совершая путешествия из
Ньюкома в Розбери и обратно. Лора была встревожена и задета отсутствием
вестей от полковника; как мог он не позаботиться, чтобы ему пересылали все
письма из Бельгии, и не ответить на то, которое она изволила написать ему?
Не знаю уж каким образом, но хозяин наш был посвящен в прожекты миссис
Пенденнис, а супруга его увлечена ими еще больше моей. Однажды она шепнула
мне со свойственным ей простодушием, что, ей-богу, не пожалела бы гинеи,
чтобы свести эту парочку вместе, - ведь они прямо созданы друг для друга,
поверьте! - и готова была отправить меня за Клайвом; но я не подходил на
роль посланника Гименея и не имел желания вмешиваться в столь щекотливые
семейные дела.
Все это время сэр Барнс Ньюком, баронет, находился в Лондоне, занятый
делами банка и разными унылыми юридическими процедурами, которые завершились
на ноябрьской судебной сессии знаменитым процессом "Ньюком против лорда
Хайгета". Этель, верная принятому ею решению, взяла на себя все заботы о
доме и детях брата. Леди Анна воротилась к себе - от нее ведь и не было
большого проку в мрачном жилище ее сына. Разумеется, жена рассказывала мне,
как они с Этель проводили время в Ньюком-парке, в упомянутом выше готическом
зале. Дети играли и обедали вместе (мой отпрыск частенько съедал свою порцию
баранины в обществе малышки Клары и бедненького наследника Ньюкомов) в так
называемой "комнате миледи" - той самой, где ее запер муж, совсем позабыв о
дверях в зимний сад; через него-то и сбежала эта несчастная. В соседней
комнате помещалась библиотека, одна стена которой была заставлена грозными
томами из Клепема, принадлежавшими еще покойной миссис Ньюком, -
всевозможными трактатами и миссионерскими записками, а также потрепанными
книжечками по истории и географии: эти мирские сочинения почтенная леди
допускала в свою коллекцию.
Уже почти накануне нашего отъезда из Розбери молодые женщины надумали
отправиться в расположенный неподалеку Ньюком, навестить старушку Мейсон, о
которой говорилось в одной из начальных глав нашей повести. Теперь она была
совсем старенькая, держала в голове стародавние дела и плохо помнила
случившееся вчера. Она уже много лет жила в полном довольстве, благодаря
щедрости полковника Ньюкома, и он оставался для нее тем же мальчиком, каким
был когда-то в прежние времена, описанные здесь нами в общих чертах.
Автопортрет Клайва и его же работы портрет отца висели над маленьким
камином, перед которым, в эту зимнюю пору, она сидела в тепле и уюте,
дарованных ей великодушием нашего друга.
Миссис Мейсон признала мисс Ньюком только по подсказке своей служанки -
та была много моложе годами и куда крепче памятью. Сара Мейсон не вспомнила
бы и про фазанов, чьи хвосты украшали зеркало над камином, если бы Кассия,
ее служанка, не напомнила ей, что они присланы этой самой барышней. Тут она
узнала свою дарительницу и осведомилась о ее батюшке, баронете, не скрывая
при этом своего удивления, что именно он, а не ее мальчик, полковник,
получил титул и унаследовал поместье. Папенька ее гостьи был хороший
человек, хотя, как она слышала, его не очень-то жаловали в здешних местах.
- Так он помер, бедненький!.. - проговорила глухая старушка, разобрав
наконец то, что кричала ей в самое ухо служанка Кассия. - Что ж, все там
будем. Вот кабы все мы были такие добрые, как полковник, никто б не боялся
предстать перед господом. Надеюсь, жену он берет хорошую. Кто-кто, а он
такую заслужил, - добавила миссис Мейсон.
Наши дамы решили, что старушка впала в детство, недаром Кассия
говорила, что она нынче стала совсем "беспамятная". Затем миссис Мейсон
спросила, кто же эта вторая пригожая дама, и Этель объяснила ей, что это -
миссис Пенденнис, приятельница полковника и Клайва.
- Приятельница Клайва! Ну как же!.. Хорошенькая была девушка, да ведь и
он был красавчик. Картины вот эти рисовал. ДОеня один раз срисовал в чепце
со старой моей кошечкой, надо же! А кошечка-то эта, бедненькая, уж сколько
лет как околела.
- Письмо было барыне от полковника, мисс! - восклицает Кассия. - Ведь
было вам письмо от полковника, сударыня? Намедни, помните?
И Кассия приносит письмо и показывает его дамам. Вот что в нем было
написано:

"Лондон, 12-е февраля, 184.. года

Дорогая моя старушка Мейсон!
Я только что узнал от одной знакомой, гостящей в Ваших краях, что Вы
живы-здоровы и справлялись о _своем шалопае_, Томе Ньюкоме, который тоже
жив-здоров и счастлив и надеется вскоре стать _еще счастливее_.
Письмо, в котором мне о Вас сообщали, было послано _в Бельгию_, в город
Брюссель, где я жил (неподалеку оттуда происходила знаменитая Битва при
Ватерлоо); но я сбежал из-под Ватерлоо, и письмо _настигло меня уже в
Англии_.
Я не могу сейчас прибыть в Пьюком и лично дожать руку моему верному
старому другу и милой нянюшке. У меня дела в Лондоне; к тому же в Ньюкоме
находятся сейчас мои родственники, которых не очень бы обрадовала встреча со
мной и моим семейством.
Но я обещаю скоро навестить Вас вместе с Клайвом. Мы тогда познакомим
Вас с новым другом - _моей очаровательной маленькой невесткой_, которую
обещайте мне полюбить всем сердцем. Она - шотландка, племянница моего
старого друга, Джеймса Бинни, эсквайра, служившего по гражданскому ведомству
в Бенгалии; он оставит ей в наследство _кучу денег_. А теперешнее ее имя -
Рози Маккензи.
Вскоре мы пришлем Вам _кусок свадебного пирога_ и новое платье для
Кассии (поклон ей от меня). Когда меня не станет, внуки мои будут всегда
помнить, каким добрым другом Вы были любящему Вас
Томасу Ньюкому".

Кассия, наверно, подумала, что между супругой моей и Клайвом что-то
было, ибо, когда Лора прочла это письмо, она положила его на стол, села и,
закрыв лицо руками, расплакалась.
Этель задержалась взглядом на портретах Клайва и его отца. Потом,
положив руку на плечо подруги, сказала:
- Пойдемте, душечка. Становится поздно, и мне надо спешить к моим
детям.
Она церемонно простилась с миссис Мейсон и ее служанкой и покинула их
жилище, уводя под руку мою жену, все еще охваченную волнением.
После этого мы не могли больше оставаться в Розбери. Добрая принцесса
де Монконтур, узнав о случившемся, тоже залилась слезами. А миссис Пенденнис
снова дала волю своим чувствам, когда, по дороге на железнодорожную станцию,
мы проезжали мимо ворот Ньюком-парка.


^TГлава LXII^U
Мистер и миссис Клайв Ньюком

Дружба между Этель и Лорой, столь окрепшая во дни описанных душевных
волнений, жива и поныне и почти не утратила прежней силы. Конечно, женщине,
обремененной заботами о все возрастающей семье, трудно поддерживать
отношения вне дома с тем пылом и горячностью, какие проявляют друг к другу
молодые девицы; однако Лора, чье расположение возникло из сочувствия к Этель
Ньюком в те горестные для нее дни, и потом продолжала питать к ней уважение,
ибо, по ее словам, выпавшие на долю девушки испытания, а быть может, и
сердечные невзгоды только выявили благородство ее натуры. Она теперь совсем
не похожа на легкомысленную и суетную особу, которая еще недавно пленяла нас
блеском своей юной красоты, остротой своевольного ума, безрассудным
кокетством.
Плакала ли Этель втихомолку из-за свадьбы, при одной мысли о которой
наполнялись слезами кроткие глаза Лоры? Мы догадывались о чувствах мисс
Ньюком и щадили их. Подруги никогда не говорили об этом, и Лора даже в самых
задушевных беседах с мужем и то, признаться, старательно обходила этот
предмет, не решаясь обсуждать тайны своей приятельницы. Я, со своей стороны,
мог только ценить эту сдержанность и, если сама Этель о чем-либо сожалела и
горевала, восхищаться ее молчаливым самообладанием и новой манерой держать
себя, исполненной тихого и грустного достоинства.
Подруги беспрестанно обменивались письмами, и младшая подробно
описывала в них труды, радости и заботы своей новой жизни. Она совсем
отказалась от светских развлечений и всецело посвятила себя воспитанию и
обучению своих сирот-племянников. Чтобы учить их, она училась сама. В своих
письмах она забавно и трогательно признавалась в собственном невежестве и
высказывала твердое намерение преодолеть его. В Ньюкоме не было недостатка
во всякого рода учителях; и она взялась за ученье, как прилежная школьница.
Тетя Этель до тех пор упражнялась на фортепьяно в маленькой гостиной возле
зимнего сада, пока клавиши не стали повиноваться ей и издавать под ее
пальцами сладчайшие звуки. Когда два года спустя она приехала погостить к
нам в Фэрокс и села играть танцы детям (нашу вторую дочь зовут Этель, а
первую - Элен, в честь еще более дорогого для нас существа), мы просто
восхитились ее искусством. Сколько, верно, ей пришлось потрудиться поздними
вечерами, когда ее маленькие питомцы уже спали, а она одиноко сидела за
фортепьяно со своими грустными думами, прежде чем так усовершенствоваться в
игре, чтобы доставлять утешение себе и великую радость своим ребятишкам.
Когда развод был признан судом и закреплен по всей форме (отчего леди
Хайгет, как нам известно, не стала много счастливее злополучной леди Клары
Ньюком), Этель начала опасаться, как бы сэр Барнс не женился вторично и не
привел в дом новую хозяйку, что лишило бы ее возможности заботиться о детях.
Опасения мисс Ньюком, что брат попытается снова жениться, оправдались;
но благородная девица, к которой он посватался, предпочла ему, к превеликому
его удивлению и гневу, бедного священника и жизнь впроголодь на скудный
доход; а когда, вслед затем, он удостоил предложением своей доблестной руки
дочь богатого соседнего фабриканта, та с испугом кинулась в объятия
папеньки, дивясь тому, как только смеет подобный человек помышлять о
женитьбе на порядочной девушке. Сэр Барнс Ньюком был поражен столь яростным
отпором; он счел себя обиженным и несчастным человеком, жертвой
несправедливых гонений, что, конечно, не улучшило его нрава и не прибавило
счастья его домочадцам. Разумеется, Этель была свидетельницей постоянных
вспышек гнева и проявлений крайнего себялюбия Барнса, его ссор с прислугой и
гувернантками и прочих домашних передряг, однако с ней он ничего подобного
себе не позволял. Она теперь утратила свою былую строптивость, но ее гордая
решительность оставалась надежной защитой от трусливой тирании брата; к тому
же она была наследницей шестидесяти тысяч фунтов, и сэр Барнс с помощью
разных хитрых намеков и жалостных слов старался обеспечить в дальнейшем этот
лакомый кусок своим бедным, несчастным отпрыскам.
Он утверждал, будто Этель разоряют ее младшие братья - тот, что в
колледже, и другой - в армии, чьи расходы она оплачивала; им, по мнению
Барнса, с лихвой хватило бы крохотного их состояния и вдовьей доли их
матери; он искусно доказывал, что пребывание сестры у него в доме сопряжено
для него с разными лишними тратами, и на этом основании прибрал к рукам
значительную часть всех ее доходов. Так выездных лошадей и коляску держала
она - ему-то, бедному холостяку, только и нужно, что одну верховую да
пролетку. И слуги у нее были свои, а так как у него никто подолгу не живал,
то он частенько использовал сестрин штат. Он бы заставил ее покупать уголь
для отопления и вносить подати в казну ее величества, но, по чести говоря,
эти непомерные домашние расходы, а также благотворительность, размеры
которой возрастали по мере того, как мисс Ньюком знакомилась с жизнью
округи, за год превратили ее из богатой наследницы в беднячку.
Чем ближе она узнавала своих соседей, тем больше денег жертвовала на
богоугодные дела. Она отдавала беднякам немало времени и забот, без
показного сострадания ходила из дома в дом и содрогалась душой от зрелища
нищеты, которая окружает нас повсюду, заставляя в смущении забывать свои
мелкие горести и обращать помыслы к смирению, милосердию и молитве.
Поборники наших различных вероучений, беспрерывно и повсеместно воюющие друг
с другом, опускают оружие пред лицом нищеты и склоняют колени, признавая ее
могущество. Смерть, косящая без устали, неутолимый голод, дети, рождающиеся
ежедневно, чтоб голодать, - вот какая картина предстала глазам нашей
столичной барышни, бежавшей от пышной суеты прежней жизни, и она бродила по
темным закоулкам, где обитало несчастье; садилась на постели из голых досок,
куда, благодаренье господу, могла подчас принести хоть каплю радости и
утешения; и возвращалась, потрясенная беспросветной нуждой и растроганная
терпением и кротостью новых друзей, к которым привела ее судьба.
Здесь она встречала исповедника, пришедшего к смертному одру, скромного
миссионера, несущего слово утешения, тихого деревенского пастыря, обходящего
свой приход; все они теперь узнали ее и частенько просили о помощи для своих
прихожан.
- Сколько доброты в этой женщине! - говорила порой моя жена, прочитав
очередное письмо мисс Ньюком. - Кто бы поверил, что это та самая порхавшая
по балам девица? Пусть ей и пришлось испить горя - оно очистило ее душу!
Должен признаться вам, что, по мере того как росла любовь моей жены к
Этель Ньюком, бедный Клайв утрачивал ее симпатию. Она и слышать о нем не
хочет. Едва только о нем заходит речь, как она начинает постукивать ножкой и
старается переменить тему разговора. Куда девались ее былое сочувствие и
слезы! Миссис Лора отдала свое сердце Этель; и теперь всякий раз, как от
прежнего поклонника этой девицы его старым друзьям приходит письмо или
какая-нибудь весть, Лора пускается обличать высший свет, грубый, злой и
эгоистичный, который губит всякого, кто только соприкасается с ним. В чем же
таком провинился Клайв Ньюком? - тщетно допытывался его защитник. Чем
прогневил он своего давнего Друга?
Нет, она вовсе не сердится на него! Просто ей нет до него дела. Она не
желает ему зла - упаси бог! - только он ей глубоко безразличен. И полковник,
этот старый добряк, тоже попал, бедняжка, в черные списки у миссис
Пенденнис; а когда он прислал ей те брюссельские кружева, о которых выше шла
речь, она сочла покупку неудачной: очень уж они дороги, да и вида почти
никакого! Когда же через несколько месяцев после свадьбы мы увидели у себя
воротившихся в Лондон мистера и миссис Клайв Ньюком, с какой подчеркнутой
церемонностью приняла миссис Пенденнис малютку Рози, являвшую собой образец
прелестной, милой, счастливой и чуточку смущенной новобрачной.
- Говоришь, я плохо приняла ее? О, господи! - негодовала Лора. - Как
же, по-твоему, мне следовало принимать ее? Я пыталась поддерживать с ней
беседу, а она только "да" и "нет". Показала ей детишек, но они ее, по-моему,
ничуть не заинтересовали. Она разговаривала лишь про моды да брюссельские
балы и еще - в каком туалете представлялась она ко двору. Представлялась ко
двору! И что ей была в том за надобность?!
Сказать по правде, это представление ко двору было затеей Томаса
Ньюкома, а отнюдь не его сына - тот весьма неловко чувствовал себя в
причудливом костюме, который в Британии положено надевать всякому частному
лицу, задумавшему явиться пред очи своей всемилостивой монархини.
Уорингтон вволю поиздевался над бедным Клайвом по этому поводу; он до
тех пор с обычной своей серьезностью поздравлял его, пока юноша не залился
краской, а его родитель не промолвил с запальчивостью, что находит подобную
иронию неуместной.
- По-моему, это нисколько не смешно, - надменно говорит полковник, -
когда британец, исполненный верноподданнических чувств, свидетельствует свое
почтение государыне. Кроме того, мне думается, ее величеству лучше знать, в
каком платье являться к ней ее подданным, и она вправе давать о сем
предписание. А с вашей стороны, ей-богу, нехорошо, Джордж, да-да, нехорошо
вышучивать моего мальчика за то, что он выполнил свой долг перед монархиней,
а также перед своим отцом, сэр, ибо Клайв это сделал по моей просьбе. Мы
ездили с ним во дворец, сэр, сначала на утренний выход, а потом, вместе с
Рози, на вечерний прием, где ее представила супруга давнего моего друга,
сэра Томаса де Бутса, - весьма родовитая дама и жена храбрейшего из
офицеров.
Уорингтон пробормотал что-то в оправдание своей вольности, однако не
достиг успеха: было видно, что Джордж сильно обидел нашего милого,
простодушного старика.
После свадьбы Клайва, сыгранной в Брюсселе, дядя Джеймс и, его
почтенная сестрица, каковую мы дерзали порой называть запросто "полковой
дамой", предприняли путешествие в Шотландию, куда Джеймс собирался уже
десять лет, и поскольку счастье малютки Рози было теперь устроено, ему
предстояло возобновить свое знакомство с малюткой Джози. А полковник Ньюком
с сыном и невесткой возвратились в Лондон, но поселились не на прежней
холостяцкой квартире, где мы некогда их посещали, а в гостинице, дожидаясь,
покуда отделают их новое жилище - роскошный особняк в районе Тайберна, в
каком и подобало обитать людям их положения.
Мы уже слышали о состоянии дел полковника и были счастливы узнать, что
его доходы весьма значительно возросли. Этот простодушный джевтльмея,
готовый довольствоваться сухой коркой и по десять лет носить один и тот же
сюртук, пожелал, чтобы у детей его было все самое лучшее: он с восточным
размахом давал заказы малярам, обойщикам и каретникам; подарил милочке Рози
бриллианты для ее придворного туалета и был совершенно счастлив тем, как
хороша в этих уборах его прелестная молодая невестка и как восхищаются ею
его друзья и знакомые. Сотоварищи старика - отставные генералы, полковники,
многочисленные соклубники являлись, чтобы засвидетельствовать ей свое
почтение; генеральши и супруги директоров Ост-Индской компании приглашали ее
на банкеты за столами, уставленными дорогой посудой. Ньюком не замедлил тоже
обзавестись дорогой посудой и давал ответные пиры. У миссис Клайв имелась
изящная небольшая карета для вечерних выездов и роскошное ландо для прогулок
в Парке. А до чего приятно было видеть, как в четыре часа пополудни этот
экипаж с разряженной Рози на подушках подкатывал к дверям Бэя, откуда
выходил наш величавый старик и, отвесив невестке изысканнейший поклон,
усаживался с нею рядом. Затем они ехали кататься по Парку, который объезжали
не раз, не два и не три, и отставные генералы, полковники, пожилые денди, их
жены и дочки улыбались и кивали им из своих экипажей, повстречавшись с ними
во время этой увеселительной прогулки.
Признаться откровенно, обеды у полковника в эту пору его благоденствия
проходили на редкость скучно. Никакие персики не могли поспорить свежестью
со щечками Рози, никакое камчатное полотно - с белизной ее хорошеньких
плечиков. Она, без сомнения, была очень счастлива, однако не одаривала своим
счастьем других и обычно отвечала лишь улыбками на речи окружавших ее
знакомых. Правда, это были все больше престарелые сановники, заслуженные
офицеры с иссиня-черными усами, отставные судьи, возвратившиеся из Индии, и
прочие подобные господа, занятые едой, а вовсе не тем, чтобы угождать дамам.
Но как описать то трогательное счастье, которое испытывал полковник? Ту
нежность, с какой он встречал свою дочь, когда она входила в комнату, шурша
оборками и сверкая драгоценностями, с изящным ПЛАТОЧКОМ в руке - такая
ясноглазая, златокудрая, с ямочками на щеках. Он подавал ей руку, и они
ходили вместе по гостиной от одной группы гостей к другой, обмениваясь с
ними изысканными замечаниями о погоде, катанье в Парке, выставке картин и
даже об опере, ибо наш старик сопровождал свою милочку и в оперу, где
торжественно дремал подле нее в своем белом жилете.
Возможно, это был самый счастливый период в жизни Томаса Ньюкома. Ни
одна женщина (кроме разве той - пятьдесят лет назад) не любила его, кажется,
так нежно, как эта девочка. А как он ею гордился, как о ней заботился! Если
ей хоть капельку нездоровилось, он был уже сам не свой и посылал за
докторами! Какие забавные письма получали они от Джеймса Бинни и как
смеялись над ними; до чего почтительно извещал он миссис Мак обо всем, что
происходило у них в доме, и до чего же восторженные ответы приходили ему от
полковой дамы. Муж ее дочки Джози прочитал особую молитву о здравии
полковника у них в церкви в Массельборо, а сама малютка Джо отправила
ненаглядной сестрице жестянку домашнего печенья с просьбой от мужа, если
можно, приобрести для него несколько акций знаменитой Индийской компании.
Компания эта, как вы догадываетесь, невероятно процветала, о чем можно
было судить уже по тому, что один из ее директоров, честнейший человек на
свете, считал возможным жить в подобной роскоши. Многие богачи Сити
выказывали ему почтение. Братец Хобсон, хоть полковник и был в ссоре с
главою их банка, все же оставался в дружеских отношениях с Томасом Ньюкомом,
посещал его банкеты и давал ему ответные. На многих из них, разумеется,
присутствовал Чарльз Ханимен и с улыбкой умиления благословлял обильную
снедь. Полковник имел такое влияние на мистера Шеррика, что ходатайствовал
перед ним за Чарльза и добился счастливого завершения романа, который
развивался у нас на глазах между пастором и мисс Шеррик. Мистер Шеррик не
намерен был при жизни расставаться с большими деньгами; более того, он даже
убедил полковника Ньюкома, что вовсе не так богат, как думают. Однако
благодаря хлопотам полковника, преподобный Ч. Ханимен получил место
священника в Богли-Уолахе и поныне является всеобщим любимцем в этой
процветающей местности.
Последнее время мы почти не вспоминали про Клайва, который, по правде
говоря, находился где-то на заднем плане этого процветающего семейства.
Чтобы доставить радость наилучшему из отцов и вернейшему из друзей,
завещавшему племяннице большую часть своих сбережений, а также, чтобы раз и
навсегда покончить с разговорами о женитьбе, Клайв Ньюком взял себе в жены
хорошенькую и любящую девушку, которая почитала и обожала его превыше всех
смертных и горела желанием сделать его счастливым. А его отец, - разве не
снял бы он с себя последний сюртук, не лег бы под колесницу Джаггернаута, не
отказался бы от любого удобства, удовольствия или наслажденья ради своего
мальчика? Ну да, у него было юношеское увлечение, но он покончил с ним; одна
тщеславная светская девица - обожаемая до слепоты (впрочем, не будем об
этом!) - много лет играла им, а потом бросила, когда к ней посватался