Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

описанию их теперешней бедственной жизни. Она опять произвела для меня
беглое исчисление того, во что им стали визиты докторов, похороны младенца,
природная хрупкость Рози, сладкое мясо, рыбий жир и телячьи ножки, и
закончила свою речь выражением благодарности, что я внял ее вчерашней
просьбе и не отдал денег в руки Клайва. Бог свидетель, они так нужны ее
семейству, а ведь Клайв со своим чудаком папашей непременно пустят их на
ветер, это уж точно! А посему будет самым разумным, если мистер Пенденнис
вручит свою лепту именно ей.
В бумажнике у меня оставалась лишь небольшая сумма наличностью, однако
миссис Маккензи, имевшая связи в банкирских кругах и (хвала всевышнему!),
невзирая на свои беды, сохранившая прочный кредит у всех, да-да у всех,
поставщиков, выразила живейшую готовность принять от меня чек на имя ее
лондонских друзей, "Братьев Хобсон".
Я спокойно отразил эту беззастенчивую атаку, с улыбкой заметив, что
миссис Маккензи явно заблуждается, предполагая, будто человек, только что
оплативший расходы по выборам, да и в лучшие времена не имевший больших
сбережений, в состоянии выписать чек на приличную сумму господам Хобсон или
каким-нибудь иным банкирам. При этих словах лицо ее заметно вытянулось, и ее
уже не утешил банковский билет, один из тех двух, коими я тогда располагал.
Остальное, сказал я, нужно мне самому - хватит лишь рассчитаться в гостинице
и на обратное путешествие в Лондон с моими спутниками.
Это с какими же? Тут я вынужден был (не без тайного страха) выложить ей
план, придуманный мною накануне ночью. Я объяснил ей, что, на мой взгляд,
талант Клайва пропадает в Булони и что только в Лондоне он способен
обеспечить ему хороший заработок; я почти уверен, что, используя свои связи
с книготорговцами, сумею раздобыть ему выгодную работу - я б и раньше это
сделал, но не знал о его нынешних обстоятельствах; я ведь до недавнего
времени полагал, что полковник, несмотря на банкротство, пользуется своей
офицерской пенсией, а она у него немалая.
Упоминание об этом, разумеется, вызвало со стороны вдовицы поток весьма
нелестных замечаний по адресу моего престарелого друга. Ну конечно, он бы
сохранил пенсию, не будь он таким дураком - он же в денежных делах сущий
младенец - сам ничего не понимает и других морочит, а теперь вот толчется в
доме, и прочее, прочее.
Тут я позволил себе предположить, что, быть может, удастся как-то
улучшить его пенсионные дела; что у меня есть надежные адвокаты, с которыми
я мог бы его связать; что для этого ему стоило бы съездить в Лондон, и еще
что жена моя с радостью примет в дом обоих друзей - места у нас хватит.
Последнюю мысль я высказал с опаской, боясь, во-первых, что она
откажется, а во-вторых, что согласится, но предложит, чтобы все они приехали
к нам погостить, раз уж места у нас хватит. Разве я не был свидетелем тому,
как полковая дама прибыла на месяц к бедному Джеймсу Бинни на Фицрой-сквер,
а потом жила там долгие годы? Еще я знал, что, если она поселится в каком
доме, выдворить ее оттуда возможно только с боем. Разве Клайв не выставил ее
однажды, а она вот живет с ними и командует всем! И, наконец, хотя я
достаточно знал жизнь, был ли я вполне убежден, что сумею проявить твердость
воли и непреклонность? Так что, признаться, я с тревогой ждал ответа
вдовствующей капитанши.
К моему великому облегчению, она полностью одобрила оба мои
предложения. О, это, конечно, необычайно любезно, что я принимаю такое
участие в судьбе обоих джентльменов, и она, как любящая мать, благодарит
меня за сочувствие к ее девочке. Безусловно, самое разумное, чтобы Клайв
начал зарабатывать этим своим, как она выражалась, ремеслом. Не подлежало
сомнению, что она рада была избавиться от обоих мужчин и согласна отпустить
их хоть завтра.
Мы под ручку направились к ним в Старый город, и по дороге миссис
Маккензи предупредительно называла мне имена своих подозрительного вида
знакомых, гулявших по улице, а затем, едва мы отходили от них чуть подальше,
посвящала меня в их денежные дела, заставлявшие их временно пребывать в
Булони. И хотя Рози была в интересном положении, миссис Маккензи по приходе
домой тут же выложила дочери новость о предстоящем отъезде обоих мужчин,
точно надеясь ее этим обрадовать (впрочем, похоже, она не ошиблась в своих
расчетах). Привыкшая во всем полагаться на маменьку, молодая женщина и в
этом случае не имела своего мнения: по-видимому, ей было безразлично - уедет
ее муж или останется.
Не правда ли, это так великодушно и любезно со стороны милых
Пенденнисов пригласить к себе мистера Ньюкома с отцом! - И поскольку Рози
был указан повод для благодарности, она тут же послушно принялась
благодарить меня, заверяя, что с моей стороны это и впрямь очень любезно.
- Что же ты не спросишь про нашу душечку миссис Пенденнис и ее милых
деток, мученица ты моя!.. - Рози спохватилась и выразила надежду, что миссис
Пенденнис и детки в добром здравии. Это бедное создание пребывало в полном
подчинении у своей властолюбивой маменьки. Рози не сводила глаз с полковой
дамы и согласовывала с ней все свои действия. Она замирала перед матерью,
словно зачарованная, трепещущая, обреченная на гибель птичка перед удавом;
еще она походила на испуганного спаниеля, ластившегося к хозяину, который
только что учил его хлыстом.

Стоял солнечный день, и полковник находился на своем обычном месте у
крепостного вала. Я пошел туда и, как вчера, застал старика на скамейке
рядом с нянюшкой, на коленях у которой дремал малыш, зажав в своем розовом
кулачке дедушкин палец.
- Тсс! - шепнул, увидав меня, этот старый добряк и приложил к устам
палец свободной руки. - Мальчик спит. Il est bien joli quand il dort - le
boy, n'est-ce pas, Marie? {Он такой хорошенький, когда спят, наш мальчик, не
правда ли, Мари? (франц.).}
Служанка ответила, что мосье, конечно, прав: мальчик прямо как
ангелочек!
- Этой девушке можно доверять, она очень достойная особа, - сообщил мне
полковник с превеликой серьезностью.
Его тоже зачаровал удав; хлыст домашней укротительницы поработил и
этого беспомощного, кроткого и благородного человека. Видя его красивую
стариковскую голову, еще недавно так мужественно вскинутую, а теперь покорно
склоненную, я внезапно осознал, что он должен был пережить за истекший год;
я представил себе, как тиранила его эта фурия, как он молча терпел, как его
жестоко высмеивали, а он терзался беспомощными сожалениями, не спал ночами и
с тяжелым чувством вспоминал прошлое, и как, верно, сжималось болью это
нежное сердце от предательских ударов и несбывшихся надежд. Не скрою: вид
этого исстрадавшегося старика до того потряс мою душу, что я отвернулся, не
в силах сдержать рыдание.
Он вскочил на ноги и обнял меня за плечо своей милой дрожащей рукой,
которую только что отнял у внука.
- Что случилось, Артур, мой мальчик?! - спрашивал он, с тревогой
заглядывая мне в лицо. - Неужто худые вести?.. Здорова ли Лора, детки?..
Я мгновенно справился с собой, взял его под руку и, прогуливаясь с ним
по залитой солнцем дорожке старого крепостного вала, рассказал, что приехал
сюда с непременным наказом от Лоры привезти его к нам погостить, а тем
временем попробовать уладить его дела, которым, по-моему, не уделялось
должного внимания; может быть, удастся спасти что-нибудь из постигшего их
крушения - ну хотя бы вот для этого мальчугана.
Поначалу полковник и слышать не хотел о том, чтобы покинуть Булонь, -
Рози будет скучать по нем (он ведь думал, что по-прежнему ей нужен); однако
стоило нам возвратиться в общество дам, и от всей решимости Томаса Ньюкома
не осталось и следа. И БОТ он согласился; тут как раз домой воротился Клайв,
и мы посвятили его в наш план, который он с радостью поддержал. В тот же
вечер я заехал за ними в коляске, чтобы отвезти их на пароход. Их нехитрый
багаж был уже собран в дорогу. Обе дамы при расставании не выказали и тени
сожаления, только Мари, маленькая служанка, вынесшая на руках ребенка,
залилась горькими слезами. Клайв с нежностью поцеловал сына, а полковник
вернулся с порога, чтобы еще раз поцеловать малыша, вынул из галстука
маленькую золотую булавку, которую носил, и дрожащей рукой отдал ее Мари,
присовокупив к этому просьбу хорошенько присматривать без него за внуком.
- Она добрая девушка, преданная и привязчивая, Артур, - сказал добрый
старик, - а у меня ведь нет денег дать ей: ни единой рупии!..


^TГлава LXXIV,^U
в которой Клайв начинает новую жизнь

Наша повесть близится к концу, а для бедного Клайва жизнь только
начинается. Отныне ему придется зарабатывать себе на хлеб; и вот я, наблюдая
его труды, старания и неудачи, поневоле сравнивал его профессию со своей.
Писатели и люди им близкие, как известно, любят жаловаться на
всевозможные тяготы и мытарства, сопряженные с их профессией. Наши
разочарования, бедность и лишения весьма убедительно, а нередко и правдиво
описываются теми, кто о нас пишет; однако, мне кажется, что в нашем деле
есть свои преимущества, о которых забывают как сами сочинители, так и
пишущие о них, а между тем если взвесить все за и; против, то, пожалуй, мы
не ценим должным образом своего положения. У нас нет, так сказать,
мецената-покровителя: мы не сидим больше у него в прихожей; дожидаясь, чтобы
его светлость выслал нам несколько гиней в награду за наше льстивое
посвящение. Мы сбываем свой товар книготорговцу, от которого зависим ровно
столько же, сколько он от печатника или поставщика бумаги. Во всех крупных
городах нашего отечества к нашим услугам имеются огромные книгохранилища с
целым штатом библиотекарей и любезных помощников и где все наилучшим
способом приспособлено дата удобства занятий. К тому же, наша дело можно
начать, не имея капитала. Какая еще из так называемых ученых профессий может
похвалиться подобной возможностью? Врачу, к примеру, надобно не только
потратить много денег и сил; на приобретение знаний, но также нанять дом,
обставить его мебелью, обзавестись лошадьми, экипажем и прислугой, прежде
чем к нему пожалует хоть один приличный: пациент. Я слыхал, что этим
джентльменам приходится ублажать богатых вдов, развлекать ипохондриков и
упражняться еще во множестве всяких фокусов - иначе врачевание не приносит
дохода. А сколько сотен фунтов стерлингов должен истратить адвокат до того,
как он начнет зарабатывать? Надобно расплатиться за дорогостоящее
университетское образование, снять приличную квартиру в Темпле, содержать
клерка, разъезжать по округе - таковы неизбежные расходы, предстоящие
стряпчему еще прежде, чем к нему явятся клиенты, придет слава и опытность.
Конечно, выигрыш немалый, но сколько же надо выложить нашему законнику в
надежде выиграть в этой лотерее! Литератору и не снится такой куш, зато и
риску у него меньше. Будем же говорить о нашей профессии честно, без желания
вызвать сочувствие у публики.
Художники плачутся куда реже многих наших собратьев-литераторов, хотя
жизнь у большинства из них, по-моему, значительно тяжелее; у них меньше
шансов на успех, и труд их протекает в более зависимых и менее приятных
условиях. Я самолично наблюдал, как член Королевской Академии мистер Сми,
эсквайр, унижался и льстил и при этом не переставал хвастаться, бедняга, и
набивать себе цену с единственной целью получить заказ на портрет. Я был
свидетелем того, как видный фабрикант из Манчестера рассуждал об изящных
искусствах перед одной из картин Джей Джея и с видом знатока нес какую-то
несусветную чушь. Я видел, как бедный Томкинс водил по выставке некоего
мецената, готовый улыбаться любой шутке богача, и как в глазах его
засветилась робкая надежда, когда тот остановился перед его собственным
полотном. Помню, как однажды чернокожий слуга Чипстоуна проводил меня через
анфиладу комнат, населенную гипсовыми богами и героями, в великолепную
мастерскую своего хозяина, где тот сидел, тщетно поджидая заказчика и
справедливо опасаясь прихода домовладельца со счетом за квартиру.
Приглядевшись к тому, в какие непомерные траты вводит этих господ их
ремесло, я возблагодарил свою счастливую судьбу: мне не надобно заискивать
перед покровителем, входить в расходы из соображений престижа, к тому же моя
профессия не требует особых капиталовложений - здесь нужно лишь трудолюбие,
способности да стопка бумаги.
С рвением взявшись за новое дело, Клайв Ньюком никак не мог укротить
свою гордость и плохо поддавался дрессировке. У него был природный талант, и
в результате своих довольно отрывочных занятий он приобрел определенную
сноровку. И все же его картины уступали карандашным рисункам (услышь это мой
друг, он ни за что бы со мной не согласился), эскизы и наброски были лучше
законченных произведений. Сознавая такое свойство его артистической натуры,
друзья пытались подать ему добрый совет, однако, как и положено, он не был
нам благодарен за это. Пришлось немало повоевать с ним, прежде чем он
согласился нанять квартиру, где бы мог трудиться над выполнением заказов,
которые мы для него подыскали.
- К чему мне дорогая квартира?! - возмущается Клайв, ударяя кулаком по
столу. - Я нищий и могу снять разве что какой-нибудь чердак. И потом - с
какой стати ты вздумал платить мне за свой портрет и за портрет Лоры с
детьми! На черта Уорингтону изображение его мрачной старой рожи? Не нужны
вам эти портреты - вы просто хотите всучить мне деньги. С моей стороны было
бы куда честнее сразу взять у вас эти деньги и признать себя попрошайкой.
Знаешь, Пен: по-моему, единственный мой честный заработок - это те деньги,
которые мне платит торговец гравюрами с Лонг-Экра; он покупает мои рисунки
по четырнадцать шиллингов за штуку, и я могу заработать у него около двухсот
фунтов в год. Я рисую для него почтовые кареты и кавалерийские атаки, сэр;
публика больше любит почтовые кареты на темной бумаге - лошадей и
придорожные столбы надо рисовать белилами, пыль - светлой охрой, даль -
кобальтом, а куртки на почтальоне и кучере - разумеется же, киноварью. Вот
так джентльмен может заработать на жизнь. А то выдумал - портреты! Это же
замаскированная милостыня! Приходит Крэкторп и еще человек шесть из его
полка - все отличные ребята - и говорят: нарисуй, мол, а потом присылают мне
по пять фунтов за портрет. А мне стыдно брать от них деньги!
Таков был обычно смысл монолога, который произносил Клайв Ньюком,
расхаживая после обеда по нашей столовой; при этом он непрестанно теребил ус
и откидывал со лба длинные русые волосы, обрамлявшие его исхудалое лицо.
Когда Клайв согласился наконец переехать в новую квартиру, на дверях
которой друзья посоветовали ему повесить небольшую вывеску, туда перебрался
и полковник, с грустью покинувший наших детей, к которым успел искренне
привязаться за время жизни у нас и которые всегда потом встречали его приход
радостными криками, улыбками, ласками и иными проявлениями своего детского
гостеприимства. В день его отъезда Лора подошла к нему и поцеловала его со
слезами на глазах.
- Ты знаешь, как давно мне хотелось это сделать, - призналась она потом
своему супругу.
Трудно описать, как мило держался старик, покуда гостил в нашем доме,
сколько было в нем тихой благодарности, добродушия, трогательной простоты и
заботливой предупредительности. Все до единого слуги рвались как-нибудь
услужить ему. Горничная Лоры так же расчувствовалась при его отъезде, как и
ее хозяйка. Когда ему несколько дней нездоровилось, наша кухарка специально
готовила для него самые вкусные пудинги и желе, чтобы только заставить его
поесть. Парень, исполнявший в нашем доме обязанности камердинера и буфетчика
(ленивый и обжорливый малый, которого Марта вечно ругала за это без всякой
пользы), готов был мигом вскочить с места и даже бросить ужин, если его
отправляли с поручением к полковнику. Мое сердце исполняется глубокого
чувства, когда я вспоминаю добрые слова старика, сказанные мне на прощание,
и я с радостью думаю о том, что мы доставили некоторое утешение этой
измученной благородной душе.
Пока полковник с сыном гостили у нас, Клайву, разумеется, приходили
письма от семьи из Булони, но, как подметила моя жена, письма эти,
по-видимому, не доставляли большой радости нашему другу. Он пробегал их
глазами, а затем перебрасывал отцу или с мрачным видом совал в карман.
- Понимаешь, эти письма совсем не от Рози, - признался он мне со
вздохом однажды вечером, - ну да, они написаны ею, только за единой у нее
все время: стоит ее маменька. Эта женщина - сущий бич нашей семьи, Пен! Ну
как мне от нее избавиться? Как от нее откупиться, господи помилуй! - С этими
словами он спрятал лицо в ладони, и моему умственному взору представилась
картина их семейной жизни - молчаливо сносимые обиды, унизительные попреки,
глупое тиранство.
Повторяю, что значат так называемые бедствия по сравнению с этими
мелочами жизни?
Полковник перебрался вместе с Клайвом на новую квартиру, которую мы
подыскали для молодого живописца неподалеку от прежнего их обиталища на
Фицрой-сквер, где он некогда юношей: провел несколько счастливых лет. Когда
к ним повалили заказчики, - а их поначалу явилось множество, ведь почти все
прежние друзья Клайва желали помочь ему, - старик прямо-таки воспрянул
духом. Даже по лицу его было видно, что дела в мастерской пошли на лад. Он
показывал нам комнаты, в которых должны были поселиться Рози с мальчуганом.
Он без конца рассказывал про своего внука нашим детям и их матери, готовой
слушать его часами. Он украшал будущую детскую всевозможными поделками
собственного изготовления и хорошенькими вещицами, купленными им по дешевке
во время прогулок близ Тоттенхем-Корт-Роуд. Он искусно склеил целый альбом
из картинок и рисунков для забавы мальчугана. Просто удивительно, до чего
этот малыш уже теперь любит картинки! Он, несомненно, пойдет талантом в
отца. Жаль только, что у него такой непутевый старый дед, который пустил по
ветру все их состояние.
Даже те из лондонцев, кого связывает искренняя симпатия, редко
встречаются друг с другом. Этот город так велик, что вам до соседа и то не
добраться; наши служебные дела, светские обязанности и развлечения до того
многообразны, что истинным друзьям удается порой лишь мимоходом обменяться
рукопожатием. Люди живут своими заботами и поневоле сосредотачиваются на
себе, но при этом не становятся вам чужими. Вы ведь знаете, где вам в
трудную минуту найти друга, да и он вполне уверен в вас. Одним словом, я не
часто заглядывал на Хауленд-стрит, где теперь жил Клайв, и еще реже в
Лемб-Корт, где в своем обветшалом жилище обитал старый мой друг Уорингтон; и
все же наши встречи были по-прежнему радостными, и мы знали, что всегда
можем рассчитывать друг на друга. Люди часто жалуются на бездушие света;
тот, кто утверждает это - скорей всего (и в лучшем случае) повторяет
банальность, а возможно, он сам бездушен или на редкость неудачлив в
приобретении друзей. Конечно, разумный человек не станет сверх меры
обрастать ими: такова уж, видно, наша природа, что мы не способны на
подобное многолюбие. Нужно ли вам, чтобы вашу смерть оплакивала целая толпа;
сами-то вы не хотите оплакивать слишком многих? Мы не можем превратить наше
сердце в некое подобие гарема; кто же в состоянии вынести эти перепады
чувств, эти бесконечные огорчения и утраты, ведь тогда наша жизнь оказалась
бы отягченной непосильным для нее бременем. Словом, каждый несет по
жизненному пути свою ношу, бьется и хлопочет о своих делах и страдает от
гвоздя в своем башмаке; и, однако, благодарение богу, временами мы способны
остановиться и забыть про себя, когда слышим зов друга, попавшего в беду,
или можем поддержать в пути странника, обессилевшего и несчастного. Что же
касается наших добрых подруг, то они, уважаемый мой читатель, совершенно от
нас отличны и самой природой предназначены для того, чтобы любить, творить
добро и без устали расточать милосердие; а потому, да будет вам известно,
что хотя к мистеру Пенденнису применимо было выражение "parcus suoram cultor
et infrequens" {Нерадивый и небрежный почитатель своих ближних (лат.).},
миссис Лора находила достаточно времени для прогулки из Вестминстера в
Блумсбери. Она постоянно навещала полковника и его сына, которых теперь в
несчастье снова полюбила всем сердцем, и оба наши друга отвечали ей нежной
привязанностью, доставлявшей немалую радость как ей, так и им; а супруг ее
исполнялся гордости и благодарил небо за то, что жена его вызывает столь
возвышенные чувства. Разве же человеку не дороже любовь, стяжаемая его
близкими, всех похвал, возносимых ему самому? Вот она передо мной - Лора
Пенденнис, преданная, нежная и чистая душой; неутомимо делает она людям
добро и раздает свою любовь, и все, кто узнал ее, провожают ее
благословениями. Неужели, по-вашему, я бы променял счастье иметь такую жену
на почетную возможность выпускать свои книги десятым изданием?
Мало того, что Клайв и его родитель обрели верного друга в лице
упомянутой леди, но еще и хозяйка их милого нового жилища оказалась
настоящим сокровищем. В ее доме, помимо комнат, первоначально нанятых
мистером Ньюкомом, имелось достаточно помещения, чтобы с удобством
разместить его жену, ребенка и няньку, пожелай они приехать, а также была
уютная келейка для полковника наверху, возле детской, куда его особенно
тянуло.
- Ну, а если здесь не найдется комнаты для полковой дамы, как вы ее
называете, - что поделаешь! - говорила миссис Лора, пожимая плечами. -
Придется Клайву как-нибудь обойтись без нее. Ведь все-таки, милый Пен, он
женат на Рози, а не на ее маменьке. И право же, будет гораздо лучше, если
они заживут, как прежде, своим хозяйством.
Невысокая квартирная плата, назначенная их чудо-хозяйкой, обилие
хорошей новой мебели, предложенной ею постояльцам, а также совещания этой
особы с моей женой по поводу всех необходимых приобретений приводили меня в
изумление.
- Уж не заложила ли ты свои бриллианты, безрассудная женщина, чтобы
устроить их со всем комфортом?
- Нет, сэр, бриллиантов я не закладывала, - отвечает миссис Лора.
Мне оставалось только предположить (если б я и впрямь вздумал ломать
над этим голову), что указанными заботами Клайв обязан исключительно
благожелательству своей домохозяйки - ибо жена мистера Пенденниса была, уж
во всяком случае, женщиной небогатой и в описываемое время обращалась к мужу
за деньгами не чаще обычного.
Поначалу, несмотря на брюзжание Клайва, дела его явно шли на лад, и в
мастерской у него появилось столько заказчиков из числа прежних друзей, что
я, вслед за Лорой и полковником, тоже было поверил, будто он и вправду
гениальный художник и его ждет прекрасное будущее. Лора полагала, что пора
поехать за Рози: каждая жена должна находиться при муже. Но Джей Джей, глядя
на все эти успехи, только покачивал головой.
- Посмотрим, примет ли Академия его картины на следующую выставку и где
их повесят, - говорил Ридли.
Надо отдать должное Клайву, сам он был еще более скромного мнения о
своем творчестве, чем Ридли. Нам, знавшим обоих друзей с юности, было
трогательно наблюдать их нынешние отношения. Теперь Ридли покровительствовал
Клайву: трудолюбие и талант превратили Ридли из прилежного ученика в
прославленного живописца; но никто из его многочисленных почитателей не
приветствовал его талант и успехи так искренне, как Клайв, в благородном
сердце которого не таилось и тени зависти, - уж кто-кто, а он умел от души
радоваться успехам друзей.
Мистер Клайв по временам ездил в Булонь навестить супругу; полковник не
сопровождал сына в этих поездках и в его отсутствие принимал приглашение
миссис Пенденнис ежедневно обедать у нас.
Но вот приготовления на Хауленд-стрит были закончены, а Клайв
по-прежнему ездил в Булонь; он, как заметила миссис Пенденнис, очевидно, все
еще не может окончательно решиться перевезти жену в Лондон.
На это мистер Пенденнис возразил ей, что иные джентльмены не особенно
скучают без своих жен, а уж этой паре явно лучше жить врозь. Тогда миссис
Пенденнис, топнув своей маленькой ножкой, воскликнула:
- Постыдился бы, Артур! Как ты можешь в столь легкомысленном тоне
говорить о подобных вещах?! Разве он не клялся перед богом любить и лелеять
ее и никогда не покидать ее, сэр? Это же его долг, сэр, его долг! - И она
еще энергичнее топнула ножкой. - Он же взял ее на счастье и на горе, не так
ли?
- И полковую даму тоже, милочка? - осведомляется мистер П.
- К чему эти шутки, сэр! Жена должна к нему переехать. А для миссис
Маккензи на Хауленд-стрит нет комнаты.
- Ах ты, хитрая интриганка! Но у нас-то вполне просторно. Может, нам
пригласить миссис Маккензи погостить у нас, милочка? Мы тогда получим
возможность слушать гарнизонные истории и казарменные остроты твоего любимца
капитана Гоби.
- Я не выношу этого ужасного человека! - восклицает миссис Пендеянис.
Чем он внушил ей такую неприязнь, не знаю.
Когда все в доме было готово к принятию маленькой семьи Клайва, мы
посоветовали нашему другу поехать в Булонь и привезти оттуда жену и ребенка,
а с полковой дамой заключить какое-нибудь нерасторжимое соглашение. Он видел
не хуже нашего, что присутствие этой несносной деспотки угнетает отца и
подрывает его здоровье, что старику рядом с ней нет ни отдыха, ни покоя, и