Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

Барнса Ньюкома. Он сообщил мне, что наутро после известной вам ссоры его
посетил Хобсон, который пересказал ему оправдательные слова Барнса и выразил
при этом полное сочувствие брату. "Между нами говоря, молодой баронет нынче
слишком уж дерет нос, и я рад, что ты его высек. Да только ты уж очень,
полковник, ей-богу!"
- Знай я про этих брошенных детей, сэр, я б ему не такого задал! -
говорит Томас Ньюком, покручивая ус. - Впрочем, мой брат не причастен к этой
ссоре и вполне прав, что не хочет в нее впутываться. Он занят делом, наш
милый Хобсон, - продолжает мой друг, - принес мне чек на мой личный вклад,
который, как он подтверждает, разумеется, не может у них оставаться после
моей ссоры с Барнсом. Крупные же вклады Индийского банка, по его мнению,
забирать не надо, да и действительно, зачем? Словом, то, что не имеет ко мне
прямого касательства, будет вестись прежним порядком, и мы расстались с
братом Хоб-соном добрыми друзьями. По-моему, с тех пор, как исчезла эта
неопределенность, у Клайва стало легче на душе. Он даже спокойней и
добродушней, чем я, говорит об этой свадьбе, - ведь он слишком горд и не
хочет показывать вида, что потерпел поражение. Но я-то знаю, как ему тяжко,
хоть он и молчит, Артур; он охотно согласился предпринять маленькое
путешествие, чтобы не быть здесь во время предстоящей церемонии. Мы поедем с
ним в Париж и, наверно, еще куда-нибудь. Несчастья, как ни трудно их
переносить, благодатны в одном: они сближают любящие сердца. Мне кажется,
что мальчик стал как-то ближе ко мне и больше любит теперь своего старика
отца, чем то было в последнее время.
Вскоре после этого разговора наши друзья уехали за границу.

Болгарского посла отозвали, и дом леди Анны Ньюком на Парк-Лейн
оказался свободен, так что хозяйка вернулась со своей семьей в Лондон на
этот ответственный сезон, и теперь все они снова восседали в мрачной
столовой под портретом усопшего сэра Брайена. В доме ожило какое-то подобие
былого великолепия; леди Анна стала устраивать приемы, и среди прочих
развлечений был дан восхитительный бал, на котором впервые появилась в свете
вторая мисс Ньюком - хорошенькая мисс Элис, ожидавшая быть представленной ко
двору новой маркизой Фаринтош. Все младшие сестрицы были, разумеется, в
восторге, что их прелестная Этель скоро станет прелестной маркизой и, когда
они подрастут, будет представлять их одну за другой разным обаятельным
молодым графам, герцогам и маркизам, за которых они выйдут замуж и тоже
станут носить бриллианты и коронки. Здесь же на балу у леди Анны я увидел
своего знакомца, молодого Мамфор-да, собиравшегося покинуть стены Регби, где
он был старшим учеником, и осенью поступить в Оксфорд; а сейчас он мрачно
смотрит, как кружится по зале в объятьях виконта Бастингтона мисс Элис, та
самая мисс Элис, с чьей маменькой он распивал чаи и ради чьих прекрасных
глаз писал стихотворные сочинения за Элфреда Ньюкома и спасал его от порки.
Бедный Мамфорд! Мрачно бродит он из угла в угол, и юный Элфред, ученик
четвертого класса, покровительствует ему, - ведь он не знает ни души в этой
говорливой столичной толпе; его юное лицо может потягаться бледностью с
огромным белым галстуком, который он два часа назад с волнением и сердечным
трепетом завязывал у себя на Тэвисток.
Рядом с этими молодыми людьми, украшенный столь же пышным галстуком,
находился Сэм Ньюком, - тот старался держаться поодаль от своей маменьки и
сестры.
Миссис Хобсон даже надела для столь торжественного случая чистые
перчатки. Сэм во все глаза глядел на этих "графьев"; настоял, чтоб его
представили Фаринтошу, с грациозной развязностью поздравил его светлость с
помолвкой и опять продолжал проталкиваться сквозь толпу, цепляясь за фалды
Элфреда. Я слышал, как юный Элфред сказал кузену: "Пожалуйста, не зови меня
Эл!" Заметив меня, мистер Сэмюел подбежал к нам на правах старого знакомого.
Он тут же изволил сообщить мне, что, по его мнению, Фаринтош чертовски
заносчив. Даже моя супруга вынуждена была согласиться, что мистер Сэм
препротивный мальчишка.
Так, значит, это ради юного Элфреда, ради его братьев и сестриц, коим
требуется в жизни помощь и протекция, собиралась Этель отказаться от свободы
и, возможно, даже от сердечной склонности и вручить свою судьбу молодому
маркизу. Видя в ней девушку, которая жертвует собой во имя интересов семьи,
мы невольно ощущали к ней какую-то грустную симпатию. Мы с женой наблюдали,
как она, строгая и прекрасная, проходила в роли хозяйки по комнатам
материнского дома, отвечая на приветствия, выслушивая комплименты, беседуя с
разными знакомыми, с кичливыми родственниками жениха и с ним самим - его она
выслушивала с почтением, по временам слегка улыбаясь. Дамы из клана его
светлости и его сородичи подходили друг за дружкой, чтобы поздравить невесту
и ее счастливую маменьку. Старая леди Кью прямо-таки сияла (если только
можно уподобить сиянию взгляд этих темных старушечьих глаз). Она сидела
отдельно в маленькой комнате, куда гости ходили к ней на поклон. Мы с женой
нечаянно забрели в это святилище. Леди Кью хмуро глянула поверх своей клюки,
но не подала и вида, что узнает меня. "Что за страшное лицо у этой старухи!"
- шепнула мне Лора, когда мы покинули эту мрачную особу.
А тут еще Сомненье (как ему свойственно) принялось нашептывать мне
всякие мысли:
- Только ли ради братьев и сестер жертвует собою мисс Этель? А не ради
ли светского триумфа, коронки, прекрасных домов и замков?
- Когда поступки наших друзей могут быть истолкованы двояко, надо
стараться верить в их лучшие побуждения, - заметила Лора. - И все же, я
рада, что Клайв, бедняжка, не женится на ней - он не был бы с ней счастлив.
Она принадлежит большому свету; она провела в нем всю жизнь; Клайв же мог бы
войти туда лишь в качестве ее спутника. А вы знаете, сэр, как бывает
скверно, когда мы обретаем превосходство над нашими мужьями, - добавила
миссис Лора, приседая.
Вскоре она объявила, что в комнатах ужасная духота; просто она рвалась
домой взглянуть на своего малютку. Покидая залу, мы узрели сэра Барнса
Ньюкома, который, сияя улыбками, раскланивался направо и налево и задушевно
беседовал с сестрой и маркизом Фаринтошем. Тут неожиданно сэра Барнса
потеснил генерал-лейтенант сэр Томас де Бутс, кавалер ордена Бани первой
степени; заметив, кому именно он наступил на ногу, его превосходительство
буркнул: "Гм!.. Простите!" - и, повернувшись к баронету спиной, принялся
поздравлять Этель и ее жениха.
- Имел честь служить вместе с батюшкой вашей светлости в Испании. Рад
представиться вашей светлости, - говорит сэр Томас. Этель кланяется нам,
когда мы направляемся к выходу, и дальнейшие слова сэра Томаса уже не
доносятся до нашего слуха.
В гардеробной сидит леди Клара Ньюком, а над стулом ее стоит
склонившись какой-то джентльмен, - точь-в-точь как невеста и адвокат на
картине Хогарта "Модный брак". Леди Клара вздрагивает от неожиданности, ее
бледное лицо покрывается пятнами, и она с вымученной улыбкой встает
навстречу моей жене и лепечет что-то про ужасную жару там, наверху, и про
то, как томительно ждать экипажа. Джентльмен направляется ко мне военным
шагом и произносит:
- Как поживаете, мистер Пенденнис? А как там наш друг, молодой
живописец?
Я вполне учтиво отвечаю лорду Хайгету, меж тем как моя жена едва
удостаивает словом леди Клару Ньюком.
Леди Клара пригласила нас к себе на бал, но моя супруга решительно
отказалась туда ехать. Сэр Барнс устроил целый ряд совершенно ослепительных
приемов в честь счастливой помолвки своей сестры. На этих банкетах, как мы
прочитали в "Морнинг пост", присутствовал весь клан Фаринтошей; мистер и
миссис Хобсон с Брайенстоун-сквер тоже откликнулись торжествами на помолвку
племянницы. Они устроили грандиозный банкет, а по окончании его - чай (на
последнее увеселенье приглашен был и автор сих строк). На обеде
присутствовали леди Анна и леди Кью с внучкой, баронет с супругой, лорд
Хайгет и сэр Томас де Бутс; и тем не менее прием был довольно нудный.
- Фаринтош, - шепотом рассказывал мне Сэм Ньюком, - перед самым обедом
прислал сказать, что у него заболело горло, а Барнс был мрачнее тучи. Сэр
Томас не разговаривает с Барнсом, а старая графиня с лордом Хай-гетом. И
пить-то почти не пили, - закончил мистер Сэм, тихонько икнув. - Слушайте,
Пенденнис, а здорово они провели Клайва! - И милый юноша отправился
беседовать с другими гостями своих родителей.
Так Ньюкомы ублажали Фаринтошей, а Фаринтонш - Ньюкомов. Старая графиня
Кью, что ни вечер, ездила на балы, а по утрам к обойщикам, ювелирам и
портнихам; лорд Фаринтош с приближением счастливого дня, казалось,
становился все внимательней к невесте и даже отдал весь свой запас сигар
брату Робу; сестрицы его были в восторге от Этель и почти не расставались с
ней; его маменька тоже была довольна выбором, полагая, что столь волевая и
умная девица будет прекрасной парой ее сыну; избранные уже стекались толпами
к Хэндимену, взглянуть на столовое серебро, а также и на бриллианты,
заказанные для невесты; член Королевской Академии Сми писал ее портрет,
который должен был остаться на память матери, когда ее дочь перестанет быть
мисс Ньюком; леди Кью сделала завещание, по которому оставляла все, что
имела, своей любимой внучке Этель, дочери покойного сэра Брайена Ньюкома,
баронета; а лорд Кью прислал своей кузине нежное письмо, от души поздравляя
ее и желая ей счастья. И тут в одно прекрасное утро, просматривая за
завтраком "Таймс", я уронил газету на стол, издав при этом возглас,
заставивший мою жену вздрогнуть от неожиданности.
- Что там?! - восклицает Лора, и я читаю ей следующее:

"Кончина вдовствующей графини Кью. С великим прискорбием сообщаем мы о
скоропостижной смерти этой почтенной особы. Еще третьего дня графиня
посетила несколько великосветских приемов, пребывая, как казалось, в полном
здравии, однако внезапно с ней случился удар, когда она дожидалась экипажа,
чтобы покинуть ассамблею у леди Катафолк. Была немедленно оказана врачебная
помощь, и ее сиятельство перевезли домой, на Куин-стрит, Мэйфэр. Но графиня
уже не приходила в сознание после первого рокового припадка и, очевидно,
потеряла дар речи. Вчера в одиннадцать часов ночи она скончалась. Покойная
Луиза Джоанна Гонт, вдова Фредерика, первого графа Кью, была дочерью
Чарльза, графа Гонта, а также сестрой покойного и теткой ныне здравствующего
маркиза Стайна. Нынешний граф Кью приходится ей внуком - отец его
сиятельства, лорд Уолем, умер еще до кончины своего родителя, первого графа
Кью. Не одно аристократическое семейство облачилось в траур в связи с этим
печальным событием. Общество будет горько оплакивать кончину этой женщины,
которая больше полувека была его украшением и, можно сказать, славилась по
всей Европе своим редким умом, необычайной памятью и блестящим остроумием".


^TГлава LV^U
Какой скелет скрывался в чулане у Барнса Ньюкома

Смерть леди Кью, разумеется, задержала на время осуществление
матримониальных планов, в коих было так заинтересовано семейство Ньюком.
Гименей задул свой факел и спрятал его до времени в шкаф, а праздничную
шафрановую тунику сменил на подобающие обстоятельствам траурные одежды.
Чарльз Ханимен из расположенной по соседству часовни леди Уиттлси произнес
по этому случаю проповедь: "Смерть на пиру", каковая пуще обычного потрясла
умы и была напечатана отдельным изданием по просьбе некоторых прихожан.
Часть его паствы, в особенности же две овечки, чьи стойла были на хорах, с
неизменным восторгом внимали свирели этого сладкогласного пастыря.
Быть может, и нам, покуда гроб еще не опустили в могилу, заглянуть в
часовню, куда величавые подручные гробовщика перенесли бренные останки нашей
возлюбленной сестры, и произнести прощальное слово над сим пышно
изукрашенным вместилищем праха? Когда повержена юность и ее розы гибнут в
одночасье под косой смерти, даже чужой проникается сочувствием к умершему,
подсчитав краткий срок его жизни на могильной плите или прочтя заметку в
углу газеты. Тут на нас действует сама сила контраста. Юная красавица, еще
вчера веселая и цветущая, дарившая улыбки и принимавшая поклонение,
возбуждавшая страсть и сознающая силу своих чар, исполненная законного
ликования от своих побед, - кто из нас не встречал таких на жизненном пути?
И у кого, скажите, не сожмется от жалости сердце при известии о том, сколь
внезапно лишилась она своей красоты, своих удовольствий, своего триумфа, как
беспомощно плакала в краткий миг боли, как напрасно молила хотя бы о малой
отсрочке в исполнении приговора. Когда же приходит конец долгой жизни и
навсегда опускается голова, убеленная сединами, мы, встретив похоронный
кортеж, с почтением склоняемся перед пышными гербами и эмблемами, в коих
видим символ долгой жизни, мудрости, должного уважения и заслуженного
почета, пережитых страданий и совершенных дел. Если покойник богат, то,
возможно, это плоды его трудов; гербы же, украшающие теперь его катафалк,
получены за ратные подвиги или кропотливый труд. Но дожить до восьмидесяти
лет и чтобы смерть настигла тебя среди пляшущих празднолюбцев! Провести на
земле почти целый век и уйти в другой мир под игривые звуки мэйфэрских
скрипок? Впрочем, наверно, и тут тоже поникли розы, но эти были присланы в
картонке из Парижа и выпали из костлявых стариковских пальцев. У иных могил
нас обступают незримые толпы льющих слезы и скорбящих; это бедняки,
кормившиеся от щедрот покойного; те, кого он благодетельствовал, кому делал
добро; толпы друзей, милых сердцу и оплаканных, поднимаются из гроба при
звуках колокола, чтобы следовать за погребальными дрогами; усопшие родители
ждут в небесах, призывая: "Спеши к нам, дочь наша!"; возвращенные богу дети
витают вокруг, подобно херувимам, и лепечут слова привета. Но та, что в этом
гробу, упокоилась после долгого и, увы, безотрадного праздника жизни -
девичества без нежной родительской заботы, супружества без любви,
материнства без драгоценных его радостей и печалей, - словом, после
восьмидесяти лет одинокой и суетной жизни. Так снимем же шляпы и перед этой,
встреченной нами погребальной процессией и подивимся тому, сколь различны
жребии детей человеческих и непохожи пути, назначенные им небом.
А теперь оставим с миром этот обтянутый бархатом и разукрашенный
фантастическими гербами ящик, в коем покоится тленная оболочка души,
представшей на Суд господен. Лучше окинем взглядом живых, обступивших гроб:
на благолепном лице Барнса Ньюкома выражение глубокой печали; не лице
светлейшего маркиза Фаринтоша неизбывная грусть; на лице лейб-медика ее
сиятельства (что приехал в третьей погребальной карете) - соболезнование; а
вот на добром лице еще одного из присутствующих отражается подлинное
благоговение и безмерная печаль, когда он внимает словам молитвы, читаемой
над покойницей. О, великие слова - о какой пылкой вере, славном торжестве
героической жизни, смерти, надежде они говорят! Их произносят над каждым,
подобно тому, как солнце светит в этом мире и правым и неправым. Все мы
слышали их, но на тех похоронах чудилось, будто они падают и ударяются о
крышку гроба, словно комья земли.
И вот церемония окончилась, подручные гробовщика вскарабкались на крышу
пустого катафалка, в который они уложили покров, подставку и плюмажи; лошади
по-, шли рысью, и пустые кареты, символизирующие скорбь друзей покойной,
разъехались по домам. От внимания присутствующих не укрылось, что граф Кью
почти не разговаривал со своим кузеном, сэром Барнсом Ньюкомом. Его
сиятельство вскакивает в кеб и спешит на железнодорожную станцию. Маркиз
Фаринтош, очутившись за воротами кладбища, тут же приказывает слуге снять со
шляпы "эту штуковину" и возвращается в город, дымя сигарой. Сэр Барнс Ньюком
доезжает в экипаже лорда Фаринтоша до Оксфорд-стрит, где берет кеб и
отправляется в Сити. Ибо дела есть дела, и они не ждут, как бы велико ни
было паше горе.
Незадолго до смерти ее сиятельства мистер Руд (тот самый низенький
джентльмен в черном, что ехал в третьей погребальной карете вместе с медиком
ее сиятельства) составил духовную, по которой почти все состояние леди Кью
отходило ее внучке Этель Ньюком. Кончина леди Кью, разумеется, заставила
повременить со свадьбой. Молодая наследница возвратилась к матери на
Парк-Лейн. Боюсь, что за траурные ливреи, в которые облачилась прислуга
этого дома, было заплачено из денег, хранившихся для Этель у ее
брата-банкира.
Сэр Барнс Ньюком, один из попечителей сестриного наследства, конечно,
высказал немалое недовольство, ибо за все опекунские труды и заботы бабушка
оставила ему лишь пятьсот фунтов; однако он обращался с Этель чрезвычайно
учтиво и почтительно: она была теперь богатой наследницей, а через
месяц-другой должна была стать маркизой, и сэр Барнс держался с ней совсем
по-иному, чем с другими своими родственниками. Если достойный баронет
перечил своей маменьке на каждом слове, ничуть не скрывая низкого мнения об
ее умственных способностях, то любое замечание сестры он выслушивал с
неизменным вниманием, всячески старался развлечь Этель в ее сильном горе,
каковое предпочитал не ставить под сомнение, беспрестанно навещал ее и
проявлял трогательную заботливость об ее удобстве и благополучии. В те дни
моя супруга частенько получала записочки от Этель Ньюком, и дружба между
ними заметно окрепла. Лора, по признанию Этель, так отличалась от женщин ее
круга, что общество ее доставляло девушке истинное удовольствие. Мисс Этель
была теперь сама себе хозяйка, имела свой выезд и что ни день наведывалась в
наш маленький домик в Ричмонде. Свидания с чопорными сестрицами лорда
Фаринтоша и беседы с его маменькой нисколько не развлекали Этель, и она
охотно ускользала от них из-за обычной своей нелюбви к опеке. Она высиживала
дома положенные часы, чтобы принять жениха, и хотя куда более сдержанно
говорила с Лорой о нем, нежели о будущих золовках и свекрови, я легко
угадывал по сочувственному выражению, какое появлялось на лице моей жены
после визитов ее молодой подруги, что миссис Пенденнис не ждет для нее
счастья от этого брака. Однажды, по настоянию мисс Ньюком, я привез жену в
гости на Парк-Лейн, и там нас застал маркиз Фаринтош. Я, правда, и раньше
встречался с его светлостью, но тем не менее знакомство наше нисколько не
продвинулось после того, как мисс Ньюком официально представила нас ему. Он
хмуро глянул на меня, и на лице его отразилось все, что угодно, кроме
дружелюбия, каковое, разумеется, не увеличилось, когда Этель стала
упрашивать приятельницу положить шляпку на место и не спешить с отъездом.
Назавтра она явилась к нам с визитом, пробыла дольше обычного и отбыла лишь
поздно вечером вопреки неучтивым уговорам моей супруги воротиться домой
вовремя.
- Ручаюсь, что она пришла к нам назло жениху, - заявляет проницательная
миссис Лора. - Без сомнения, они вчера после нашего ухода повздорили из-за
нас с лордом Фаринтошем.
- Препротивный юнец! - вырывается из уст мистера Пенденниса вместе с
клубом дыма. - Отчего он так нагло держится с нами?
- Он, наверное, считает нас сторонниками того - другого, - говори?
миссис Пенденнис; она улыбается и потом со вздохом добавляет: - Бедняжка
Клайв!
- Вы когда-нибудь беседуете с ней о Клайве? - осведомляется муж.
- Никогда. Так, разок-другой, вспомним мимоходом, где, мол, он сейчас,
только и всего. Это у нас запретная тема. Этель часто разглядывает его
рисунки в моем альбоме (Клайв рисовал там нашего малютку и его маменьку в
разных видах), всматривается в сделанный им карандашный портрет отца, но о
нем самом не говорит ни слова.
- Что ж, это к лучшему, - замечает мистер Пенденнис.
- Наверно, - со вздохом отзывается Лора.
- Или ты думаешь, Лора, - продолжает ее муж, - что она...
Что хотел сказать мистер Пенденнис? Но Лора, конечно, поняла мужа,
хотя, поверьте, он так и не докончил начатой фразы, и тотчас же ответила:
- Да. По-моему, да... Бедный мальчик! Только теперь все, конечно,
позади. Этель светская женщина, с этим ничего не поделаешь, но все же у нее
достаточно твердый характер, и если она решила побороть свою сердечную
склонность, ручаюсь, она с этим справится и будет лорду Фаринтошу хорошей
женой.
- С тех пор как полковник поссорился с сэром Барнсом, наш друг-банкир
перестал звать нас в гости, - говорит мистер Пенденнис, естественно переходя
от мисс Ньюком к ее любезному братцу. - Леди Клара больше не шлет нам
визитных карточек. Я начинаю все чаще подумывать - не забрать ли мне свои
деньги из их банка.
Лора, ничего не смыслившая в финансовых делах, не поняла всей иронии
моих слов, однако лицо ее сразу же приняло то суровое выражение, какое
неизменно появлялось на нем, когда речь заходила о семье сэра Барнса, и она
сказала:
- Право же, милый Артур, я только рада, что леди Клара больше не
присылает нам своих приглашений. Ты отлично знаешь, почему они мне
неприятны.
- Почему?
- О, малыш плачет! - восклицает Лора (Лора, Лора, как можешь ты столь
беззастенчиво обманывать мужа!), и она покидает комнату, так и не изволив
ответить на мой вопрос.
А теперь отправимся ненадолго в расположенный на севере Англии город
Ньюком, и, возможно, мы найдем тут ответ на вопрос, с которым только что
тщетно обращался к жене мистер Пенденнис. В мои планы не входит описывать
сей великий и процветающий город, а также фабрики, коим он обязан своим
благосостоянием; я хочу лишь познакомить вас с теми из его обитателей, кто
имеет касательство к истории семьи, достославное имя которой снабдило
заглавием нашу книгу.
Так вот, на предшествующих страницах ничего пока что не сообщалось о
мэре города Ньюкома, о его муниципалитете, его финансистах и промышленниках,
чьи предприятия расположены в самом городе, а роскошные виллы за его дымными
пределами; о тех, кто может отвалить тысячу гиней за какую-нибудь статую или
картину и в любой день выпишет вам чек на сумму вдесятеро большую; о людях,
которые, когда речь заходит о сооружении монумента королеве или герцогу,
едут в мэрию и подписываются каждый на сто, двести или триста фунтов
(особливо же, если соседствующий с ними Фьюком уже ставит монумент тому же
герцогу или королеве). Не о них, не о здешних магнатах был мой рассказ, а о
скромной тамошней жительнице Саре Мейсон с Джубили-роу, о преподобном
докторе Балдерсе, местном викарии, об аптекаре мистере Вайдлере, булочнике
мистере Даффе, о Томе Поттсе, бойком репортере из "Ньюком индепендента", и,
наконец, о мистере Бэттерсе, эсквайре, владельце упомянутой газеты, -
словом, о тех, кто уже имел или будет иметь отношение к нашим друзьям. Это
от них нам предстоит узнать некоторые подробности относительно семейства
Ньюком, свидетельствующие о том, что у этих господ, как и у прочих смертных,
были в чуланах свои скелеты.
Так как же мне лучше преподнести вам эту историю? Если вы, почтенные
матроны, не хотите, чтобы ваши дочери знали, что у плохих мужей бывают
плохие жены; что брак без любви не сулит счастья; что мужчины, коим невесты
по чужой воле клянутся в любви и повиновении, порой оказываются эгоистичны,
лживы и жестокосердны; что женщины забывают обеты, приносимые не от сердца,
- так вот если вы не хотите слышать про все это, мои любезные читательницы,
захлопните книгу и пошлите за другой. Изгоните из дома газеты и закройте
глаза на правду, вопиющую правду жизни со всеми ее пороками. Разве по земле
ходят только Дженни и Джессами и любовь - это игра мальчиков и девочек,
которые дарят друг другу сласти и пишут нежные записочки? Разве жизнь
кончается, когда Дженни и Джессами вступают в брак, и после этого уже не
бывает испытаний, печалей, борений, сердечных мук, жестоких соблазнов,
погибших надежд и укоров совести, страданий, которые нужно вынести, и
опасностей, которые нужно превозмочь? Когда мы с вами, друг мой, вместе с
чадами нашими преклоняем колени перед всевышним и молим его о прощении для
несчастных грешников, должно ли нашим детям считать, будто все это лишь
проформа и слова эти относятся не к нам, а к париям, возможно, сидящим на
задних скамьях, или к шалунам, играющим в церковном дворе? Или они не должны
знать, что и мы совершаем ошибки и всем сердцем просим господа избавить нас
от искушения? Если им не тоже это знать, посылайте их в церковь отдельно,
без вас. Молитесь в одиночестве; но если вы не одержимы гордыней, смиренно
преклоните при них колени, покайтесь в своих прегрешениях и попросите бога
быть милосердным к вам, грешному.
Как только Барнс Ньюком принял бразды правления в доме своих предков и
улеглась его скорбь об усопшем отце, он приложил все усилия к тому, чтобы
снискать доверие влиятельных соседей и добиться популярности в избирательном
округе. Он устраивал роскошные приемы для горожан и окрестного дворянства и
даже пытался примирить эти два враждующих сословия. Он всячески заигрывал и
с органом оппозиции "Ньюком индепендент", и с газетой "Ньюком сентинел",
которая с давних пор была верной сторонницей "синих". Он приглашал к обеду
сектантских проповедников и низкоцерковников, а равно и главу местных
ортодоксов, доктора Балдерса, и его клир. Прочитал публичную лекцию в