Страница:
всецело не посвятит себя той области, в которой, как известно всему городу,
он особенно сведущ, а именно - поэзии домашнего очага. Вчерашняя лекция
нашего одаренного депутата была столь трогательна, что многие из
присутствовавших дам даже плакали. Мы и раньше слышали, но теперь воочию
убедились, что сэр Барнс Ньюком как никто умеет довести женщину до слез. На
прошлой неделе нам декламировала Мильтона даровитая чтица из Фьюкома, мисс
Нокс. Насколько же красноречие баронета, сэра Барнса Ньюкома, превосходит
талант даже этой прославленной актрисы! Многие из сидевших вчера в зале
предлагали пари, что сэр Барнс побьет любую женщину. Впрочем, принять это
пари, разумеется, не нашлось охотников: слишком хорошо наши сограждане знают
характер своего распрекрасного депутата. Так пусть баронет читает свои
лекции - наш город освободит его от политических полномочий. Это дело ему не
по плечу: он слишком чувствителен. Нашим согражданам нужен человек
здравомыслящий, практичный. Либеральная часть наших жителей хочет иметь
своего представителя. Когда мы избирали сэра Барнса, он выступал с
либеральными речами, и мы ему поверили. Но оказывается, наш почтенный
баронет привержен к поэтическим метафорам! Нам бы следовало знать это и не
принимать его речи всерьез. Пусть нас представляет человек более
прямодушный. Не златоуст, но, по крайней мере, умеющий мыслить здраво.
Такой, который не станет рассыпать перлы красноречия, но чье слово будет
крепко. А сэр Барнс Ньюком за свои слова не отвечает: мы в этом убедились на
опыте. Вчера, когда дамы проливали слезы, мы не в силах были удержаться от
смеха. Мы считаем, что умеем вести себя в обществе. Мы надеемся, что ничем
не нарушили общей идиллии. Однако слушать, как сэр Барнс Ньюком
разглагольствует о поэзии, о детях, о добродетели и домашнем очаге - право,
это уж слишком!
Наша газета, верная своему названию и всегда движимая высокими
принципами, в свое время, как то ведомо многочисленным нашим читателям,
отнеслась без всякой предвзятости к баронету, сэру Барнсу Ньюкому из
Ньюкома. Когда он по смерти отца выступил у нас кандидатом, мы поверили его
посулам и обещаниям ратовать за необходимые реформы и поддержали его. А
сейчас сыщется ли в Ньюкоме хоть кто-нибудь (кроме старой брехуньи, газеты
"Сентинел"!), кто поверит словам сэра Б. Н.? Нет, не сыщется, говорим мы и с
радостью объявляем читателям "Индепендента" и избирателям нашего округа, что
после роспуска парламента некий весьма почтенный человек, человек надежный и
многоопытный - не какой-нибудь там опасный радикал и крикун (друзья мистера
Хикса, конечно, поймут, о ком речь) - и тем не менее джентльмен либеральных
взглядов, с честно нажитым капиталом и заслуженным признанием в обществе,
обратится к избирателям Ньюкома с вопросом, довольны они или нет своим
нынешним недостойным депутатом. "Индепендент", со своей стороны, спешит
сообщить, что ему хорошо известно все семейство Ньюкомов, и в нем сыщутся
люди, способнее оказать честь любой фамилии. А вы, сэр Барнс Ньюком,
баронет, вышли у нас из доверия!"
Вся эта затея с выборами, от которой я тщетно пытался отговорить нашего
доброго полковника, навлекши тем на себя его временную немилость, была явно
не по сердцу Клайву; позднее он, как обычно, подчинился отцу, но сделал это
с неохотой - что тоже было не в новинку и не принесло старику утешения.
Томас Ньюком был огорчен малодушием сына, а малютка Рози, разумеется,
посетовала на то, что ее муж так нерешителен. Он поехал с отцом на выборы,
но по-прежнему был молчалив и бездеятелен. В течение всего путешествия Томас
Ньюком видел перед собой мрачную физиономию сына и, покусывая ус, копил на
сердце боль и обиду. Он отдал этому мальчику жизнь! Каких только планов не
строил он для своего любимца, но тот лишь презрительно отметал их прочь.
Полковнику и в голову не приходило, что и сам он за многое в ответе. Но ведь
он делал для счастья сына все, что было ему по силам, и сколько еще в Англии
юношей с такими возможностями, как этот капризный, балованный и
требовательный мальчик? Раз что Клайв не захотел баллотироваться, пришлось
его родителю браться за дело с усиленным рвением. Клайв не посещал собраний
и заседаний, бродил по городу, от одной фабрики к другой, а отец тем
временем должен был скрепя сердце оставаться на боевом посту - как он
выражался, - полный решимости сокрушить врага и положить на лопатки Барнса
Ньюкома.
- Если Парис не идет в бой, сэр, приходится воевать Приаму, - говорил
полковник, провожая сына печальным взглядом.
Этот добрый старый Приам полагал свое дело правым и видел свой долг в
том, чтобы обнажить за него меч. Так росло несогласие между Томасом Ньюкомом
и его сыном Клайвом, и я вынужден с болью признать, что неправ был наш
славный старик.
Полковник, как известно, считал, что руководствуется наилучшими
побуждениями. Томас Ньюком - индийский банкир - вел войну против Барнса -
английского банкира. Тот напал без предупреждения, трусливо ударив из-за
угла. У них были старые личные счеты, однако полковник лишь тогда открыл
военные действия, когда дело перешло в область коммерции. Первым,
разумеется, исподтишка начал Барнс, но дядя решил не спускать ему. Подобного
же мнения держался и Джордж Уорингтон, который в ходе борьбы дяди с
племянником был горячим приверженцем и помощником первого.
- Родственник, говоришь?! - кричал Джордж. - Да старик от этого
родственника только и видел что подлости да подвохи! Барнсу стоило
пошевелить пальцем, и наш мальчик обрел бы свое счастье. Если б
представилась возможность, Барнс разорил бы дядюшку вместе с его банком!
Нет, я за войну! За то, чтобы старик прошел в парламент. Конечно, он смыслит
в политике не больше, чем я в танцевальном искусстве, но, ей-богу, там
заседают еще пятьсот умников, которые знают ничуть не больше; а то, что там
вместо отъявленного мошенника появится честный человек, уже само по себе
чего-то да стоит.
Вероятно, Томас Ньюком, эсквайр, не разделял подобного мнения о своей
политической компетенции и почитал себя вполне сведущим в этом деле. Он
преважно рассуждал о нашей конституции, которой мы можем гордиться на
зависть всему миру, и тут же поражал нас программой самых широких реформ или
же вдруг по другому поводу высказывал какой-нибудь донельзя устаревший
торийский принцип. Он стоял за всеобщее избирательное право; за то, чтобы
бедняки меньше работали и больше получали; чтобы приходским священникам
платили вдвойне или втройне против нынешнего, а епископам урезали доходы и
изгнали их из палаты лордов. Но при этом он всем сердцем чтил нашу верхнюю
палату и защищал права короны. Еще он был за то, чтобы избавить бедняков от
налогов, а так как правительство нуждается в средствах, предлагал увеличить
налоги с богатых. Все это он с большой серьезностью и воодушевлением изложил
перед многолюдной толпой ньюкомцев, собравшихся в ратуше, под ликующие крики
одобрения всех неголосующих и к немалому замешательству и смятению мистера
Поттса из "Индепендента", который успел уже печатно объявить его поборником
разумных и постепенных реформ.
Конечно, "Сентинел" со своей стороны охарактеризовал полковника Ньюкома
как опасного радикала, сипая-республиканца, и прочее, прочее, вызвав тем
искреннее негодование старика. Республиканец? Да он презирает самое это
слово! Он готов умереть за свою монархиню и не раз проливал за нее кровь.
Враг нашей возлюбленной церкви? Но он всей душой ее почитает и ненавидит
римские суеверия. (Ирландцы в толпе принимаются улюлюкать.) Враг палаты
лордов? Напротив, он видит в ней опору нашей конституции, а участие в ее
деятельности считает заслуженной наградой для прославленных героев- моряков,
воинов, ну и... правоведов. (Иронические возгласы.) Он с презрением
отвергает гнусные нападки ополчившейся на него газеты; где это видано,
вопрошает он, положив руку на сердце, чтобы истинный джентльмен, получивший
офицерский патент ее величества, возымел преступное желание ниспровергнуть
ее власть и нанести оскорбление короне?
После этой второй речи, произнесенной в ратуше, половина ньюкомцев
утвердилась во мнении, что "Старина Том", как по-свойски звал его простой
люд, - завзятый тори; между тем другая половина объявила его радикалом.
Мистер Поттс попытался как-то согласовать противоречивые высказывания своего
кандидата, что, наверно, стоило больших усилий даже этому даровитому
редактору "Индепендента".
- Ничего-то мой старик в подобных делах не смыслит, - говорил со
вздохом бедняга Клайв. - Сострадание и доброта - вот вся его политика. Он
готов вдвое платить беднякам и не думает о том, что тем самым разорил бы их
нанимателей. Ты и сам не раз слышал, Пен, как он рассуждал в таком духе у
себя за столом, но когда он, в полной амуниции, начинает при народе воевать
с ветряными мельницами, то я, в качестве сына Дон Кихота, разумеется,
предпочел бы, чтоб мой старик сидел дома!
Итак, этот белоручка продолжал избегать предвыборной кутерьмы и упорно
уклонялся от участия в собраниях, заседаниях и трактирных сборищах, на
которые стекались сторонники его родителя.
^TГлава LXVIII^U
Письмо и примирение
От мисс Этель Ньюком к миссис Пенденнис.
"Дорогая моя Лора!
Я не писала Вам уже несколько недель. Слишком много было будничного и
печального, чтобы писать об этом. Было и такое, о чем я не смогла бы не
рассказать, взявшись за перо, и поэтому хорошо, что я молчала. Ибо, что
толку возвращаться к прошлому? Лишь огорчать себя и Вас? Разве каждый день
не приносит с собой столько дел и забот, заполняющих нашу жизнь? Воображаю,
как напугала Вас моя маленькая крестница! Ведь Вы могли ее потерять, но
господь милостив, и теперь она здорова. Я знаю, Вы с мужем не придаете
значения тому, что малютку до ее болезни успели окрестить, но я придаю этому
_огромное_ значение и радуюсь всем сердцем.
Не раздумал ли мистер Пенденнис выставлять свою кандидатуру на выборах?
Я хотела бы избежать этого предмета, только как-то не получается. Вам,
конечно, известно, кто выступает здесь на выборах против нас. Мой бедный
дядюшка пользуется большой популярностью у низших классов. Он произносит
перед ними путаные речи, над которыми смеется мой брат и его сторонники,
однако народ рукоплещет ему. Только вчера я была свидетельницей того, как он
говорил речь с балкона "Королевского Герба", и толпа внизу громогласно
выражала ему свое одобрение. Еще до этого мы с ним однажды встретились. Он
даже не остановился и не подал руки своей прежней любимице. Чего бы я только
не дала за один его поцелуй, за одно ласковое слово, но он прошел мимо, едва
поклонившись. Он, подобно многим, считает меня бессердечной и суетной, какой
я в действительности была _когда-то_. Но Вам-то, милая Лора, известно, что я
всегда нежно любила его и _продолжаю_ любить, хотя он теперь наш враг и
открыто говорит везде про Барнса самые ужасные вещи, что Барнс Ньюком, сын
моего отца и мой родной брат, - бесчестный человек. Конечно, мой брат
эгоистичен, черств и суетен, и я молю бога об его исправлении, но он не
бесчестен - нет! Слышать такое обвинение от того, кого любишь больше всех на
свете, - это тяжкое испытание! Да смирит оно мою гордыню!
Видела я и кузена: сначала на публичной лекции бедняжки Барнса (он еще
так смешался, заметив Клайва), а потом у доброй старушки Мейсон, которую я
по-прежнему навещаю ради моего дядюшки. Бедная старушка почти совсем выжила
из ума; она взяла нас обоих за руки и спросила, скоро ли наша свадьба? Я
стала кричать ей в ухо, что у мистера Клайва дома есть жена, молодая и
прелестная. Он рассмеялся каким-то неестественным смехом и отвернулся к
окну. Он выглядит совсем больным - бледный и постаревший.
Я подробно расспрашивала его о жене, которую помню милой,
прехорошенькой девушкой; она бывала у тетушки Хобсон вместе со своей менее
приятной маменькой, по крайней мере, мне тогда так показалось. Он отвечал
односложно и как будто хотел еще что-то сказать, но умолк. Мне было очень
тяжело, и все-таки я рада, что повидала его. Я сказала, - кажется, не очень
внятно, - что ссора между дядюшкой и Барнсом не должна влиять на его
расположение ко мне и к маме, которые всегда его так любили. Когда я
произнесла это слово, он опять горько засмеялся; и в третий раз он так же
рассмеялся, когда я выразила надежду, что его супруга в полном здравии. Вы
всегда неохотно говорите про миссис Ньюком. Боюсь, мой кузен с ней
несчастлив. А ведь дядюшка так хотел этого брака! Вот еще один неудачный
брак в нашей семье. Я рада, что вовремя остановилась и не совершила
подобного греха. Я прилагаю все усилия к тому, чтобы исправить свой нрав,
набираюсь опыта и знаний и стараюсь заменить мать моим бедным племянникам.
Но Барнс никак не может простить мне моего отказа лорду Фаринтошу. Он все
так те суетен, Лора! Однако не надо строго судить людей его типа: они
всецело поглощены своими земными делами. Помню, в счастливейшие для меня дни
юности, когда мы всей семьей путешествовали по Рейну, я частенько слышала,
как Клайв и его друг, мистер Ридли, беседовали о природе, об искусстве, а
мне тогда был недоступен смысл их речей. Но постепенно я научилась понимать
их: мне помог в этом мой кузен; теперь я другими глазами гляжу на природу,
на живопись, на цветы, и мне открыта их тайная красота, о которой я прежде и
понятия не имела. А та сокровеннейшая из тайн, тайна другой жизни, иного и
лучшего мира, - разве не сокрыта она от многих? Я молюсь о них, милая Лора,
о всех моих родных и близких, чтобы для них воссиял свет истины, и
милосердие божие оградило их от опасностей, таящихся в атом мраке.
Мой любимец прекрасно учится с Сэндхерсте, а Эгберт, к моей великой
радости, всерьез подумывает стать священником; в колледже он вел примерный
образ жизни. Про ЭлфреДа этого не скажешь; впрочем, гвардейская служба -
плохая школа для юношества. Я обещала уплатить его долги, и тогда его
переведут в полк. На Рождество к нам собираются мама и Элис. Моя сестра,
по-моему, очень хороша собой, и я от души рада, что она выходит за молодого
мистера Мамфорда, - он прилично устроен и любит ее со школьной скамьи.
Маленький Барнс делает большие успехи в латыни, и мистер Уайтсток очень
его хвалит (нам так повезло с этим учителем, ведь в здешних местах живут все
больше католики и диссентеры). Малютка Клара во всем так похожа на свою
несчастную мать, что подчас я просто поражаюсь, а брат иной раз даже
вздрогнет и отвернется, точно от боли. О жизни лорда и леди Хайгет до меня
доходили самые неутешительные слухи. Только Вы одна, верно, и счастливы на
этом свете, моя нежно любимая сестра и подруга. Да не покинет Вас счастье,
Вас, которая одаряет своей добротой каждого, кто к Вам приблизится; я тоже
порой с благодарностью черпаю отдохновенье в Вашем светлом, безмятежном
счастье. Вы, Лора, - как оазис в пустыне, где струится родник и распевают
птицы. Мы приходим сюда, чтобы немного отдохнуть, а назавтра опять идти по
пустыне навстречу тяготам и бореньям. Прощайте, мой светлый родник!
Передайте своим милым малюткам поцелуй от любящей их
тети Этель.
Один из его друзей (некий мистер Уорингтон) несколько раз выступал
против нас с речами, весьма, как признает Барнс, искусными. Известен ли вам
этот господин? Он опубликовал в "Индепенденте" убийственную статью об этой
злосчастной лекции, которая действительно была ужасно сентиментальной и
пошлой. Статья пресмешная! Когда Барнс заговорил о ней, я припомнила из нее
несколько мест и не смогла удержаться от смеха, чем ужасно рассердила брата.
По городу ходит презлая карикатура на Барнса. Брат говорит, что это его рук
дело, но я надеюсь, что он ошибается. Однако она очень забавная, он всегда
рисовал пресмешные картинки. Хорошо, что он еще способен на это! Еще раз
прощайте!
- Его рук дело?! Что за вздор! - восклицает мистер Пенденнис, кладя
письмо на стол. - Вряд ли Барнс Ньюком стал бы рисовать карикатуры на себя
самого, дорогая!
- По-моему, "он" - это... это чаще всего Клайв, - вскользь замечает
миссис Пенденнис.
- Ах, вот оно что! Значит, он - это Клайв, Лора?
- Да, а вы - осел, мистер Пенденнис! - отвечает эта дерзкая особа.
По-видимому, в это же самое время, когда было написано вышеприведенное
письмо, у Клайва с отцом состоялся знаменательный разговор, о котором мой
друг рассказал мне гораздо позже; впрочем, так же обстояло дело и со многими
другими изложенными здесь событиями, о чем я не раз уведомлял читателя.
Как-то вечером полковник вернулся к себе в гостиницу после нескольких
предвыборных выступлений в городе; он был недоволен собой и особенно
раздосадован (хотя самому себе в этом не признавался) наглым поведением
некоторых трактирных завсегдатаев, прерывавших его возвышенные речи громкой
икотой и бесцеремонными выкриками; задумчиво сидел он в одиночестве у камина
с неизменной сигарой в зубах, поскольку любезный Ф. Б. (чье общество порой
изрядно утомляло патрона) предпочел в тот вечер поразвлечься внизу, в
распивочной, среди "веселых бриттов". Полковнику в качестве кандидата на
выборах тоже пришлось у них появиться. Впрочем, сей древнеримский воитель
только нагнал страху на простодушных аборигенов. Их подавляла чинность его
манер. Не прижился у них и Клайв, которого затащил к ним мистер Поттс; оба
наши друга, поглощенные в те дни своими личными заботами и огорчениями,
наводили уныние на упомянутых "бриттов", тогда как присутствие Ф. Б.
согревало и радовало их душу; он охотно разделял их трапезу и не гнушался их
питья.
Итак, полковник сидел один-одинешенек у потухшего камина, прислушиваясь
к звукам песни, доносившейся снизу, а тем временем от сигары его остался
только пепел, а пунш давно остыл.
Наверно, он сидел и думал, что прежнего огня уже нет и в помине, чаша
выпита почти до дна и докурена трубка, когда в гостиную вошел Клайв со
свечой в руке.
Они взглянули друг на друга, и каждый увидел, какое у другого
печальное; бледное и измученное лицо; младший даже отступил на шаг, а
старший воскликнул с той же нежностью, что в былые дни:
- Господи, как ты плохо выглядишь, мой мальчик! Пойди, погрейся. Да
ведь огонь-то совсем потух! Ну спроси себе чего-нибудь погорячее, голубчик.
Сколько месяцев прошло с тех пор, как они по-доброму говорили друг с
другом. Ласковый голос отца взволновал Клайва до глубины души, и он вдруг
заплакал. Слезы градом закапали на дрожащую смуглую руку старика, когда сын
нагнулся поцеловать ее.
- У вас тоже совсем больной вид, отец, - говорит Клайв.
- Пустяки! - восклицает полковник, грея обеими руками руку сына. - Я
прожил долгую и нелегкую жизнь, а это никого не красит. А вот ты, мальчик,
почему ты такой бледный?
- Я видел призрак, папа, - ответил Клайв.
Томас Ньюком пытливо и встревоженно поглядел на сына: не сошел ли
мальчик, чего доброго, с ума?
- Призрак моей юности, отец, призрак былого счастья, - простонал
молодой человек. - Я сегодня видел Этель. Я ходил навестить Сару Мейсон, и
она была там.
- Я тоже ее видел, только молчал, - проронил отец. - Почел за лучшее не
напоминать тебе о ней, голубчик. Значит, ты... ты все еще ее любишь, Клайв?
- Все еще! Любовь это навсегда, разве не так, отец? Кто раз полюбил -
любит до гроба.
- Не надо об этом говорить, мой мальчик, и лучше даже не думать. У тебя
в доме прелестная молодая жена, жена и ребенок.
- У вас тоже был сын, и богу известно, каким вы были добрым и хорошим
отцом. Была у вас и жена, и все же вы не могли... прогнать от себя другие
мысли. Ведь я за всю жизнь и дважды не слышал от вас про мою мать. Нет, вы
ее не любили.
- Я... я исполнил перед ней свой долг, - возразил полковник. - Я ни в
нем ей не отказывал. Никогда не сказал ей худого слова, старался, чтоб она
была счастлива.
- И все-таки ваше сердце принадлежало другой. И мое тоже. Как видно,
судьба! Наследственная болезнь.
Лицо юноши выражало такую безграничную печаль, что сердце отца
окончательно оттаяло.
- Я сделал, что мог, Клайв, - еле слышно произнес полковник. - Я пошел
к этому мерзавцу Барнсу и обещал отдать тебе все мои деньги до последнего
шиллинга. Я так и сделал. Разве ты не знаешь... ведь я готов отдать тебе
жизнь, мой мальчик. Какой еще прок от такого старика? Мне много не надо -
кусок хлеба да сигару. А экипажи мне ни к чему, я езжу в них, только чтоб
порадовать Рози. Я решил отдать тебе все, что имею, но этот подлец подвел
меня, обманул нас обоих. Он, да и Этель тоже.
- Нет, сэр. Раньше, ослепленный обидой, я тоже так думал. Но теперь я
все понимаю. Она действовала не по своей воле. Разве мадам де Флоран
обманула вас, когда вышла замуж за графа? Таков был ее удел, и она ему
подчинилась. Мы все повинуемся судьбе. Мы лежим в колее жизни, и по нашим
телам проходят колеса Фортуны. Вы сами это знаете, отец.
Полковник был фаталистом. Он часто проповедовал эту восточную мудрость
в своих простодушных беседах с сыном и его друзьями.
- К тому же, Этель меня не любит, - продолжал Клайв. - Сегодня, когда
мы повстречались, она была со мной очень холодна и протянула мне руку с
таким видом, точно мы не видались какой-нибудь год! Наверно, она любит того
маркиза, который ее бросил. Бог с ней! Ведь нам неведомо, что покоряет
сердца женщин. А мое принадлежит ей. Уж так мне написано на роду. Да будет
воля аллаха! Мы бессильны тут что-нибудь изменить.
- Но ты забыл про этого мерзавца, который причинил тебе столько зла. С
ним еще не покончено! - воскликнул полковник, сжимая кулак.
- Ах, отец, оставим и его на волю аллаха! Вообразите хоть на минуту,
что у мадам де Флорак был бы брат, который обидел вас. Вы ведь не стали бы
ему мстить. Разя его, вы причинили бы боль ей.
- Но ты же сам вызывал Барнса на дуэль, голубчик! - вскричал отец.
- К тому был другой повод, не моя личная обида. И притом, откуда вы
знаете, может, я не стал бы стрелять? Ей-богу, я был тогда так несчастлив,
что с готовностью подставил бы лоб под пулю.
Впервые душа сына так полно раскрылась перед отцом. Они избегали
говорить об этом, и только теперь старик понял, как прочно угнездилась
любовь в сердце Клайва. Он вспомнил свою юность и то, как сам страдал, а
сейчас его сын терпит ту же тяжкую, неизбывную муку. И старик вынужден был
признаться себе, что, наверно, слишком торопил мальчика с женитьбой и тем
самым частично повинен в его страданьях.
- Масалла, мой мальчик! - произнес старик. - Сделанного не воротишь!
- Давайте же снимем осаду и перестанем воевать с Барнсом, отец, -
сказал Клайв. - Заключим мир и постараемся его простить.
- Как, отступить перед этим негодяем, Клайв?!
- Да уж такая ли честь победить его? С грязью вязаться - только
мараться.
- Пойми: сделанного не воротишь. Я дал обещание выступить против него
на выборах и выступлю! По-моему, так будет верно. А ты тоже по-своему прав и
поступаешь благородно, мой дорогой, мой хороший мальчик, держась в стороне
от этого спора... Раньше я думал иначе и страдал душой от твоего безучастия
и еще огорчался из-за того, что говорил Пенденнис! Но я был неправ... И
слава богу, что я неправ! Храни тебя бог, мой мальчик! - воскликнул
полковник с волнением в голосе.
И они пошли спать; и когда у дверей своих смежных спален они обменялись
рукопожатием, на душе у обоих был такой мир, какого они давно уже не ведали.
^TГлава LXIX^U
Выборы
Итак, вызов был брошен, и наш полковник, разведав обстановку и обещав
дать врагу бой на предстоящих выборах, распростился с городом Ньюкомом и
вернулся в Лондон к своим банкирским обязанностям. Уезжал он с помпой, как
видный общественный деятель; весь избирательный комитет почтительно провожал
своего кандидата до железнодорожной станции.
- Скорей! - кричал мистер Поттс начальнику станции мистеру Брауну. -
Скорей, мистер Браун, отдельный вагон для полковника Ньюкома!
С полдюжины шляп взметнулось в воздух, когда полковник поднялся на
подножку вагона в сопровождении Фреда Бейхема и своего камердинера,
нагруженных портфелями, папками, зонтами и пледами. Клайва в свите отца не
было. Вскоре после пересказанного нами разговора молодой человек возвратился
к жене и своим житейским обязанностям.
Мистер Пенденнис, как уже сообщалось, находился в то время в провинции,
занятый тем же делом, что и полковник Ньюком. Грозивший парламенту роспуск,
вопреки ожиданию, покуда еще не состоялся. Кабинет министров продолжал
держаться, а следовательно и Барнс Ньюком по-прежнему заседал в палате
общин, откуда дядюшке не терпелось его вытеснить. Живя вне столицы и почти
не имея времени на частную переписку, я мало что знал о Клайве и его отце,
разве что порой обнаруживал в газете "Пэл-Мэл", которую все еще удостаивал
своим сотрудничеством Ф. Бейхем, восторженный отчет о каком-нибудь приеме в
доме полковника Ньюкома; а однажды в соответствующем отделе этой газеты
появилось приятное сообщение о том, что такого-то числа миссис Клайв Ньюком,
проживающая в Хайд-парк-гарденз, подарила мужу сына. Клайв и сам уведомил
меня об этом событии, не преминув заодно сообщить, хотя и без особой
радости, о приезде "полковой дамы", своей тещи, которая вновь водворилась по
сему случаю в доме дочери и в ее спальне, проявляя полную готовность
позабыть все мелкие обиды, омрачавшие их прежнюю совместную жизнь.
он особенно сведущ, а именно - поэзии домашнего очага. Вчерашняя лекция
нашего одаренного депутата была столь трогательна, что многие из
присутствовавших дам даже плакали. Мы и раньше слышали, но теперь воочию
убедились, что сэр Барнс Ньюком как никто умеет довести женщину до слез. На
прошлой неделе нам декламировала Мильтона даровитая чтица из Фьюкома, мисс
Нокс. Насколько же красноречие баронета, сэра Барнса Ньюкома, превосходит
талант даже этой прославленной актрисы! Многие из сидевших вчера в зале
предлагали пари, что сэр Барнс побьет любую женщину. Впрочем, принять это
пари, разумеется, не нашлось охотников: слишком хорошо наши сограждане знают
характер своего распрекрасного депутата. Так пусть баронет читает свои
лекции - наш город освободит его от политических полномочий. Это дело ему не
по плечу: он слишком чувствителен. Нашим согражданам нужен человек
здравомыслящий, практичный. Либеральная часть наших жителей хочет иметь
своего представителя. Когда мы избирали сэра Барнса, он выступал с
либеральными речами, и мы ему поверили. Но оказывается, наш почтенный
баронет привержен к поэтическим метафорам! Нам бы следовало знать это и не
принимать его речи всерьез. Пусть нас представляет человек более
прямодушный. Не златоуст, но, по крайней мере, умеющий мыслить здраво.
Такой, который не станет рассыпать перлы красноречия, но чье слово будет
крепко. А сэр Барнс Ньюком за свои слова не отвечает: мы в этом убедились на
опыте. Вчера, когда дамы проливали слезы, мы не в силах были удержаться от
смеха. Мы считаем, что умеем вести себя в обществе. Мы надеемся, что ничем
не нарушили общей идиллии. Однако слушать, как сэр Барнс Ньюком
разглагольствует о поэзии, о детях, о добродетели и домашнем очаге - право,
это уж слишком!
Наша газета, верная своему названию и всегда движимая высокими
принципами, в свое время, как то ведомо многочисленным нашим читателям,
отнеслась без всякой предвзятости к баронету, сэру Барнсу Ньюкому из
Ньюкома. Когда он по смерти отца выступил у нас кандидатом, мы поверили его
посулам и обещаниям ратовать за необходимые реформы и поддержали его. А
сейчас сыщется ли в Ньюкоме хоть кто-нибудь (кроме старой брехуньи, газеты
"Сентинел"!), кто поверит словам сэра Б. Н.? Нет, не сыщется, говорим мы и с
радостью объявляем читателям "Индепендента" и избирателям нашего округа, что
после роспуска парламента некий весьма почтенный человек, человек надежный и
многоопытный - не какой-нибудь там опасный радикал и крикун (друзья мистера
Хикса, конечно, поймут, о ком речь) - и тем не менее джентльмен либеральных
взглядов, с честно нажитым капиталом и заслуженным признанием в обществе,
обратится к избирателям Ньюкома с вопросом, довольны они или нет своим
нынешним недостойным депутатом. "Индепендент", со своей стороны, спешит
сообщить, что ему хорошо известно все семейство Ньюкомов, и в нем сыщутся
люди, способнее оказать честь любой фамилии. А вы, сэр Барнс Ньюком,
баронет, вышли у нас из доверия!"
Вся эта затея с выборами, от которой я тщетно пытался отговорить нашего
доброго полковника, навлекши тем на себя его временную немилость, была явно
не по сердцу Клайву; позднее он, как обычно, подчинился отцу, но сделал это
с неохотой - что тоже было не в новинку и не принесло старику утешения.
Томас Ньюком был огорчен малодушием сына, а малютка Рози, разумеется,
посетовала на то, что ее муж так нерешителен. Он поехал с отцом на выборы,
но по-прежнему был молчалив и бездеятелен. В течение всего путешествия Томас
Ньюком видел перед собой мрачную физиономию сына и, покусывая ус, копил на
сердце боль и обиду. Он отдал этому мальчику жизнь! Каких только планов не
строил он для своего любимца, но тот лишь презрительно отметал их прочь.
Полковнику и в голову не приходило, что и сам он за многое в ответе. Но ведь
он делал для счастья сына все, что было ему по силам, и сколько еще в Англии
юношей с такими возможностями, как этот капризный, балованный и
требовательный мальчик? Раз что Клайв не захотел баллотироваться, пришлось
его родителю браться за дело с усиленным рвением. Клайв не посещал собраний
и заседаний, бродил по городу, от одной фабрики к другой, а отец тем
временем должен был скрепя сердце оставаться на боевом посту - как он
выражался, - полный решимости сокрушить врага и положить на лопатки Барнса
Ньюкома.
- Если Парис не идет в бой, сэр, приходится воевать Приаму, - говорил
полковник, провожая сына печальным взглядом.
Этот добрый старый Приам полагал свое дело правым и видел свой долг в
том, чтобы обнажить за него меч. Так росло несогласие между Томасом Ньюкомом
и его сыном Клайвом, и я вынужден с болью признать, что неправ был наш
славный старик.
Полковник, как известно, считал, что руководствуется наилучшими
побуждениями. Томас Ньюком - индийский банкир - вел войну против Барнса -
английского банкира. Тот напал без предупреждения, трусливо ударив из-за
угла. У них были старые личные счеты, однако полковник лишь тогда открыл
военные действия, когда дело перешло в область коммерции. Первым,
разумеется, исподтишка начал Барнс, но дядя решил не спускать ему. Подобного
же мнения держался и Джордж Уорингтон, который в ходе борьбы дяди с
племянником был горячим приверженцем и помощником первого.
- Родственник, говоришь?! - кричал Джордж. - Да старик от этого
родственника только и видел что подлости да подвохи! Барнсу стоило
пошевелить пальцем, и наш мальчик обрел бы свое счастье. Если б
представилась возможность, Барнс разорил бы дядюшку вместе с его банком!
Нет, я за войну! За то, чтобы старик прошел в парламент. Конечно, он смыслит
в политике не больше, чем я в танцевальном искусстве, но, ей-богу, там
заседают еще пятьсот умников, которые знают ничуть не больше; а то, что там
вместо отъявленного мошенника появится честный человек, уже само по себе
чего-то да стоит.
Вероятно, Томас Ньюком, эсквайр, не разделял подобного мнения о своей
политической компетенции и почитал себя вполне сведущим в этом деле. Он
преважно рассуждал о нашей конституции, которой мы можем гордиться на
зависть всему миру, и тут же поражал нас программой самых широких реформ или
же вдруг по другому поводу высказывал какой-нибудь донельзя устаревший
торийский принцип. Он стоял за всеобщее избирательное право; за то, чтобы
бедняки меньше работали и больше получали; чтобы приходским священникам
платили вдвойне или втройне против нынешнего, а епископам урезали доходы и
изгнали их из палаты лордов. Но при этом он всем сердцем чтил нашу верхнюю
палату и защищал права короны. Еще он был за то, чтобы избавить бедняков от
налогов, а так как правительство нуждается в средствах, предлагал увеличить
налоги с богатых. Все это он с большой серьезностью и воодушевлением изложил
перед многолюдной толпой ньюкомцев, собравшихся в ратуше, под ликующие крики
одобрения всех неголосующих и к немалому замешательству и смятению мистера
Поттса из "Индепендента", который успел уже печатно объявить его поборником
разумных и постепенных реформ.
Конечно, "Сентинел" со своей стороны охарактеризовал полковника Ньюкома
как опасного радикала, сипая-республиканца, и прочее, прочее, вызвав тем
искреннее негодование старика. Республиканец? Да он презирает самое это
слово! Он готов умереть за свою монархиню и не раз проливал за нее кровь.
Враг нашей возлюбленной церкви? Но он всей душой ее почитает и ненавидит
римские суеверия. (Ирландцы в толпе принимаются улюлюкать.) Враг палаты
лордов? Напротив, он видит в ней опору нашей конституции, а участие в ее
деятельности считает заслуженной наградой для прославленных героев- моряков,
воинов, ну и... правоведов. (Иронические возгласы.) Он с презрением
отвергает гнусные нападки ополчившейся на него газеты; где это видано,
вопрошает он, положив руку на сердце, чтобы истинный джентльмен, получивший
офицерский патент ее величества, возымел преступное желание ниспровергнуть
ее власть и нанести оскорбление короне?
После этой второй речи, произнесенной в ратуше, половина ньюкомцев
утвердилась во мнении, что "Старина Том", как по-свойски звал его простой
люд, - завзятый тори; между тем другая половина объявила его радикалом.
Мистер Поттс попытался как-то согласовать противоречивые высказывания своего
кандидата, что, наверно, стоило больших усилий даже этому даровитому
редактору "Индепендента".
- Ничего-то мой старик в подобных делах не смыслит, - говорил со
вздохом бедняга Клайв. - Сострадание и доброта - вот вся его политика. Он
готов вдвое платить беднякам и не думает о том, что тем самым разорил бы их
нанимателей. Ты и сам не раз слышал, Пен, как он рассуждал в таком духе у
себя за столом, но когда он, в полной амуниции, начинает при народе воевать
с ветряными мельницами, то я, в качестве сына Дон Кихота, разумеется,
предпочел бы, чтоб мой старик сидел дома!
Итак, этот белоручка продолжал избегать предвыборной кутерьмы и упорно
уклонялся от участия в собраниях, заседаниях и трактирных сборищах, на
которые стекались сторонники его родителя.
^TГлава LXVIII^U
Письмо и примирение
От мисс Этель Ньюком к миссис Пенденнис.
"Дорогая моя Лора!
Я не писала Вам уже несколько недель. Слишком много было будничного и
печального, чтобы писать об этом. Было и такое, о чем я не смогла бы не
рассказать, взявшись за перо, и поэтому хорошо, что я молчала. Ибо, что
толку возвращаться к прошлому? Лишь огорчать себя и Вас? Разве каждый день
не приносит с собой столько дел и забот, заполняющих нашу жизнь? Воображаю,
как напугала Вас моя маленькая крестница! Ведь Вы могли ее потерять, но
господь милостив, и теперь она здорова. Я знаю, Вы с мужем не придаете
значения тому, что малютку до ее болезни успели окрестить, но я придаю этому
_огромное_ значение и радуюсь всем сердцем.
Не раздумал ли мистер Пенденнис выставлять свою кандидатуру на выборах?
Я хотела бы избежать этого предмета, только как-то не получается. Вам,
конечно, известно, кто выступает здесь на выборах против нас. Мой бедный
дядюшка пользуется большой популярностью у низших классов. Он произносит
перед ними путаные речи, над которыми смеется мой брат и его сторонники,
однако народ рукоплещет ему. Только вчера я была свидетельницей того, как он
говорил речь с балкона "Королевского Герба", и толпа внизу громогласно
выражала ему свое одобрение. Еще до этого мы с ним однажды встретились. Он
даже не остановился и не подал руки своей прежней любимице. Чего бы я только
не дала за один его поцелуй, за одно ласковое слово, но он прошел мимо, едва
поклонившись. Он, подобно многим, считает меня бессердечной и суетной, какой
я в действительности была _когда-то_. Но Вам-то, милая Лора, известно, что я
всегда нежно любила его и _продолжаю_ любить, хотя он теперь наш враг и
открыто говорит везде про Барнса самые ужасные вещи, что Барнс Ньюком, сын
моего отца и мой родной брат, - бесчестный человек. Конечно, мой брат
эгоистичен, черств и суетен, и я молю бога об его исправлении, но он не
бесчестен - нет! Слышать такое обвинение от того, кого любишь больше всех на
свете, - это тяжкое испытание! Да смирит оно мою гордыню!
Видела я и кузена: сначала на публичной лекции бедняжки Барнса (он еще
так смешался, заметив Клайва), а потом у доброй старушки Мейсон, которую я
по-прежнему навещаю ради моего дядюшки. Бедная старушка почти совсем выжила
из ума; она взяла нас обоих за руки и спросила, скоро ли наша свадьба? Я
стала кричать ей в ухо, что у мистера Клайва дома есть жена, молодая и
прелестная. Он рассмеялся каким-то неестественным смехом и отвернулся к
окну. Он выглядит совсем больным - бледный и постаревший.
Я подробно расспрашивала его о жене, которую помню милой,
прехорошенькой девушкой; она бывала у тетушки Хобсон вместе со своей менее
приятной маменькой, по крайней мере, мне тогда так показалось. Он отвечал
односложно и как будто хотел еще что-то сказать, но умолк. Мне было очень
тяжело, и все-таки я рада, что повидала его. Я сказала, - кажется, не очень
внятно, - что ссора между дядюшкой и Барнсом не должна влиять на его
расположение ко мне и к маме, которые всегда его так любили. Когда я
произнесла это слово, он опять горько засмеялся; и в третий раз он так же
рассмеялся, когда я выразила надежду, что его супруга в полном здравии. Вы
всегда неохотно говорите про миссис Ньюком. Боюсь, мой кузен с ней
несчастлив. А ведь дядюшка так хотел этого брака! Вот еще один неудачный
брак в нашей семье. Я рада, что вовремя остановилась и не совершила
подобного греха. Я прилагаю все усилия к тому, чтобы исправить свой нрав,
набираюсь опыта и знаний и стараюсь заменить мать моим бедным племянникам.
Но Барнс никак не может простить мне моего отказа лорду Фаринтошу. Он все
так те суетен, Лора! Однако не надо строго судить людей его типа: они
всецело поглощены своими земными делами. Помню, в счастливейшие для меня дни
юности, когда мы всей семьей путешествовали по Рейну, я частенько слышала,
как Клайв и его друг, мистер Ридли, беседовали о природе, об искусстве, а
мне тогда был недоступен смысл их речей. Но постепенно я научилась понимать
их: мне помог в этом мой кузен; теперь я другими глазами гляжу на природу,
на живопись, на цветы, и мне открыта их тайная красота, о которой я прежде и
понятия не имела. А та сокровеннейшая из тайн, тайна другой жизни, иного и
лучшего мира, - разве не сокрыта она от многих? Я молюсь о них, милая Лора,
о всех моих родных и близких, чтобы для них воссиял свет истины, и
милосердие божие оградило их от опасностей, таящихся в атом мраке.
Мой любимец прекрасно учится с Сэндхерсте, а Эгберт, к моей великой
радости, всерьез подумывает стать священником; в колледже он вел примерный
образ жизни. Про ЭлфреДа этого не скажешь; впрочем, гвардейская служба -
плохая школа для юношества. Я обещала уплатить его долги, и тогда его
переведут в полк. На Рождество к нам собираются мама и Элис. Моя сестра,
по-моему, очень хороша собой, и я от души рада, что она выходит за молодого
мистера Мамфорда, - он прилично устроен и любит ее со школьной скамьи.
Маленький Барнс делает большие успехи в латыни, и мистер Уайтсток очень
его хвалит (нам так повезло с этим учителем, ведь в здешних местах живут все
больше католики и диссентеры). Малютка Клара во всем так похожа на свою
несчастную мать, что подчас я просто поражаюсь, а брат иной раз даже
вздрогнет и отвернется, точно от боли. О жизни лорда и леди Хайгет до меня
доходили самые неутешительные слухи. Только Вы одна, верно, и счастливы на
этом свете, моя нежно любимая сестра и подруга. Да не покинет Вас счастье,
Вас, которая одаряет своей добротой каждого, кто к Вам приблизится; я тоже
порой с благодарностью черпаю отдохновенье в Вашем светлом, безмятежном
счастье. Вы, Лора, - как оазис в пустыне, где струится родник и распевают
птицы. Мы приходим сюда, чтобы немного отдохнуть, а назавтра опять идти по
пустыне навстречу тяготам и бореньям. Прощайте, мой светлый родник!
Передайте своим милым малюткам поцелуй от любящей их
тети Этель.
Один из его друзей (некий мистер Уорингтон) несколько раз выступал
против нас с речами, весьма, как признает Барнс, искусными. Известен ли вам
этот господин? Он опубликовал в "Индепенденте" убийственную статью об этой
злосчастной лекции, которая действительно была ужасно сентиментальной и
пошлой. Статья пресмешная! Когда Барнс заговорил о ней, я припомнила из нее
несколько мест и не смогла удержаться от смеха, чем ужасно рассердила брата.
По городу ходит презлая карикатура на Барнса. Брат говорит, что это его рук
дело, но я надеюсь, что он ошибается. Однако она очень забавная, он всегда
рисовал пресмешные картинки. Хорошо, что он еще способен на это! Еще раз
прощайте!
- Его рук дело?! Что за вздор! - восклицает мистер Пенденнис, кладя
письмо на стол. - Вряд ли Барнс Ньюком стал бы рисовать карикатуры на себя
самого, дорогая!
- По-моему, "он" - это... это чаще всего Клайв, - вскользь замечает
миссис Пенденнис.
- Ах, вот оно что! Значит, он - это Клайв, Лора?
- Да, а вы - осел, мистер Пенденнис! - отвечает эта дерзкая особа.
По-видимому, в это же самое время, когда было написано вышеприведенное
письмо, у Клайва с отцом состоялся знаменательный разговор, о котором мой
друг рассказал мне гораздо позже; впрочем, так же обстояло дело и со многими
другими изложенными здесь событиями, о чем я не раз уведомлял читателя.
Как-то вечером полковник вернулся к себе в гостиницу после нескольких
предвыборных выступлений в городе; он был недоволен собой и особенно
раздосадован (хотя самому себе в этом не признавался) наглым поведением
некоторых трактирных завсегдатаев, прерывавших его возвышенные речи громкой
икотой и бесцеремонными выкриками; задумчиво сидел он в одиночестве у камина
с неизменной сигарой в зубах, поскольку любезный Ф. Б. (чье общество порой
изрядно утомляло патрона) предпочел в тот вечер поразвлечься внизу, в
распивочной, среди "веселых бриттов". Полковнику в качестве кандидата на
выборах тоже пришлось у них появиться. Впрочем, сей древнеримский воитель
только нагнал страху на простодушных аборигенов. Их подавляла чинность его
манер. Не прижился у них и Клайв, которого затащил к ним мистер Поттс; оба
наши друга, поглощенные в те дни своими личными заботами и огорчениями,
наводили уныние на упомянутых "бриттов", тогда как присутствие Ф. Б.
согревало и радовало их душу; он охотно разделял их трапезу и не гнушался их
питья.
Итак, полковник сидел один-одинешенек у потухшего камина, прислушиваясь
к звукам песни, доносившейся снизу, а тем временем от сигары его остался
только пепел, а пунш давно остыл.
Наверно, он сидел и думал, что прежнего огня уже нет и в помине, чаша
выпита почти до дна и докурена трубка, когда в гостиную вошел Клайв со
свечой в руке.
Они взглянули друг на друга, и каждый увидел, какое у другого
печальное; бледное и измученное лицо; младший даже отступил на шаг, а
старший воскликнул с той же нежностью, что в былые дни:
- Господи, как ты плохо выглядишь, мой мальчик! Пойди, погрейся. Да
ведь огонь-то совсем потух! Ну спроси себе чего-нибудь погорячее, голубчик.
Сколько месяцев прошло с тех пор, как они по-доброму говорили друг с
другом. Ласковый голос отца взволновал Клайва до глубины души, и он вдруг
заплакал. Слезы градом закапали на дрожащую смуглую руку старика, когда сын
нагнулся поцеловать ее.
- У вас тоже совсем больной вид, отец, - говорит Клайв.
- Пустяки! - восклицает полковник, грея обеими руками руку сына. - Я
прожил долгую и нелегкую жизнь, а это никого не красит. А вот ты, мальчик,
почему ты такой бледный?
- Я видел призрак, папа, - ответил Клайв.
Томас Ньюком пытливо и встревоженно поглядел на сына: не сошел ли
мальчик, чего доброго, с ума?
- Призрак моей юности, отец, призрак былого счастья, - простонал
молодой человек. - Я сегодня видел Этель. Я ходил навестить Сару Мейсон, и
она была там.
- Я тоже ее видел, только молчал, - проронил отец. - Почел за лучшее не
напоминать тебе о ней, голубчик. Значит, ты... ты все еще ее любишь, Клайв?
- Все еще! Любовь это навсегда, разве не так, отец? Кто раз полюбил -
любит до гроба.
- Не надо об этом говорить, мой мальчик, и лучше даже не думать. У тебя
в доме прелестная молодая жена, жена и ребенок.
- У вас тоже был сын, и богу известно, каким вы были добрым и хорошим
отцом. Была у вас и жена, и все же вы не могли... прогнать от себя другие
мысли. Ведь я за всю жизнь и дважды не слышал от вас про мою мать. Нет, вы
ее не любили.
- Я... я исполнил перед ней свой долг, - возразил полковник. - Я ни в
нем ей не отказывал. Никогда не сказал ей худого слова, старался, чтоб она
была счастлива.
- И все-таки ваше сердце принадлежало другой. И мое тоже. Как видно,
судьба! Наследственная болезнь.
Лицо юноши выражало такую безграничную печаль, что сердце отца
окончательно оттаяло.
- Я сделал, что мог, Клайв, - еле слышно произнес полковник. - Я пошел
к этому мерзавцу Барнсу и обещал отдать тебе все мои деньги до последнего
шиллинга. Я так и сделал. Разве ты не знаешь... ведь я готов отдать тебе
жизнь, мой мальчик. Какой еще прок от такого старика? Мне много не надо -
кусок хлеба да сигару. А экипажи мне ни к чему, я езжу в них, только чтоб
порадовать Рози. Я решил отдать тебе все, что имею, но этот подлец подвел
меня, обманул нас обоих. Он, да и Этель тоже.
- Нет, сэр. Раньше, ослепленный обидой, я тоже так думал. Но теперь я
все понимаю. Она действовала не по своей воле. Разве мадам де Флоран
обманула вас, когда вышла замуж за графа? Таков был ее удел, и она ему
подчинилась. Мы все повинуемся судьбе. Мы лежим в колее жизни, и по нашим
телам проходят колеса Фортуны. Вы сами это знаете, отец.
Полковник был фаталистом. Он часто проповедовал эту восточную мудрость
в своих простодушных беседах с сыном и его друзьями.
- К тому же, Этель меня не любит, - продолжал Клайв. - Сегодня, когда
мы повстречались, она была со мной очень холодна и протянула мне руку с
таким видом, точно мы не видались какой-нибудь год! Наверно, она любит того
маркиза, который ее бросил. Бог с ней! Ведь нам неведомо, что покоряет
сердца женщин. А мое принадлежит ей. Уж так мне написано на роду. Да будет
воля аллаха! Мы бессильны тут что-нибудь изменить.
- Но ты забыл про этого мерзавца, который причинил тебе столько зла. С
ним еще не покончено! - воскликнул полковник, сжимая кулак.
- Ах, отец, оставим и его на волю аллаха! Вообразите хоть на минуту,
что у мадам де Флорак был бы брат, который обидел вас. Вы ведь не стали бы
ему мстить. Разя его, вы причинили бы боль ей.
- Но ты же сам вызывал Барнса на дуэль, голубчик! - вскричал отец.
- К тому был другой повод, не моя личная обида. И притом, откуда вы
знаете, может, я не стал бы стрелять? Ей-богу, я был тогда так несчастлив,
что с готовностью подставил бы лоб под пулю.
Впервые душа сына так полно раскрылась перед отцом. Они избегали
говорить об этом, и только теперь старик понял, как прочно угнездилась
любовь в сердце Клайва. Он вспомнил свою юность и то, как сам страдал, а
сейчас его сын терпит ту же тяжкую, неизбывную муку. И старик вынужден был
признаться себе, что, наверно, слишком торопил мальчика с женитьбой и тем
самым частично повинен в его страданьях.
- Масалла, мой мальчик! - произнес старик. - Сделанного не воротишь!
- Давайте же снимем осаду и перестанем воевать с Барнсом, отец, -
сказал Клайв. - Заключим мир и постараемся его простить.
- Как, отступить перед этим негодяем, Клайв?!
- Да уж такая ли честь победить его? С грязью вязаться - только
мараться.
- Пойми: сделанного не воротишь. Я дал обещание выступить против него
на выборах и выступлю! По-моему, так будет верно. А ты тоже по-своему прав и
поступаешь благородно, мой дорогой, мой хороший мальчик, держась в стороне
от этого спора... Раньше я думал иначе и страдал душой от твоего безучастия
и еще огорчался из-за того, что говорил Пенденнис! Но я был неправ... И
слава богу, что я неправ! Храни тебя бог, мой мальчик! - воскликнул
полковник с волнением в голосе.
И они пошли спать; и когда у дверей своих смежных спален они обменялись
рукопожатием, на душе у обоих был такой мир, какого они давно уже не ведали.
^TГлава LXIX^U
Выборы
Итак, вызов был брошен, и наш полковник, разведав обстановку и обещав
дать врагу бой на предстоящих выборах, распростился с городом Ньюкомом и
вернулся в Лондон к своим банкирским обязанностям. Уезжал он с помпой, как
видный общественный деятель; весь избирательный комитет почтительно провожал
своего кандидата до железнодорожной станции.
- Скорей! - кричал мистер Поттс начальнику станции мистеру Брауну. -
Скорей, мистер Браун, отдельный вагон для полковника Ньюкома!
С полдюжины шляп взметнулось в воздух, когда полковник поднялся на
подножку вагона в сопровождении Фреда Бейхема и своего камердинера,
нагруженных портфелями, папками, зонтами и пледами. Клайва в свите отца не
было. Вскоре после пересказанного нами разговора молодой человек возвратился
к жене и своим житейским обязанностям.
Мистер Пенденнис, как уже сообщалось, находился в то время в провинции,
занятый тем же делом, что и полковник Ньюком. Грозивший парламенту роспуск,
вопреки ожиданию, покуда еще не состоялся. Кабинет министров продолжал
держаться, а следовательно и Барнс Ньюком по-прежнему заседал в палате
общин, откуда дядюшке не терпелось его вытеснить. Живя вне столицы и почти
не имея времени на частную переписку, я мало что знал о Клайве и его отце,
разве что порой обнаруживал в газете "Пэл-Мэл", которую все еще удостаивал
своим сотрудничеством Ф. Бейхем, восторженный отчет о каком-нибудь приеме в
доме полковника Ньюкома; а однажды в соответствующем отделе этой газеты
появилось приятное сообщение о том, что такого-то числа миссис Клайв Ньюком,
проживающая в Хайд-парк-гарденз, подарила мужу сына. Клайв и сам уведомил
меня об этом событии, не преминув заодно сообщить, хотя и без особой
радости, о приезде "полковой дамы", своей тещи, которая вновь водворилась по
сему случаю в доме дочери и в ее спальне, проявляя полную готовность
позабыть все мелкие обиды, омрачавшие их прежнюю совместную жизнь.