Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

добрая душа непременно купила бы их - ну да что теперь говорить! Впрочем,
он, верно бы, догадался и вернул деньги. Ах, Пен, ну почему он тогда не
приехал, когда я вызывала его из Брюсселя?!
От людей, столь мало обеспеченных, как мы с женой, они бы согласились
принять лишь небольшую временную ссуду. Мы слишком хорошо знали наших
друзей, чтобы сомневаться в их несговорчивости. И вот мы с Лорой решили, что
мне следует, по крайней мере, съездить повидать Клайва. В сущности говоря,
наши друзья находились не очень-то далеко от нас и, хотя покинули родину, в
ясный день могли видеть из своих окон ее берега. Они поселились в Булони - в
этом прибежище многих моих бедствующих соотечественников; сюда, в эту
гостеприимную гавань я и поспешил, заручившись адресом полковника Ньюкома.
Жили они в старой части города, на тихой заросшей травой улочке. Когда я
позвонил у дверей, все семейство было в отсутствии. Не оказалось и слуги,
который вышел бы на призыв колокольчика, - только добродушная француженка,
служанка соседей, сообщила мне, что молодой мосье каждый день ходит
рисовать, а вот старого господина я, возможно, застану на крепостном валу,
куда он пристрастился ходить ежедневно. Я брел по живописным аллеям под
тенистыми сводами раскидистых деревьев, мимо бастионов и старинных серых
домов с островерхими крышами, откуда открывается вид на веселые новые
кварталы и оживленную гавань, на молы и пристани, убегающие в блестящую
гладь моря, усеянную множеством белых парусов и дымящих черных пароходов и
отгороженную вдали приветными очертаниями меловых берегов Альбиона. Трудно
сыскать панораму живописнее той, какая предстает перед вами с высоты этих
древних галльских бастионов, и уголок уютнее мирных садов близ крепостного
вала, где резвится детвора и старики в полудреме думают свои думы.
Я застал нашего доброго старого друга на одной из скамеек с газетой в
руках, а рядом сидела румяная молодая француженка, на коленях у которой спал
Томас Ньюком-младший. Увидев меня, полковник покраснел. Он встал и сделал
несколько шагов мне навстречу, и я заметил, как стариковски неуверенна его
походка. Голова его совсем поседела. Теперь он казался старше своих лет -
это он-то, еще год назад поражавший своей статностью, стройностью и
молодцеватой осанкой. Я был глубоко взволнован встречей с ним и теми следами
горя и печали, которые прочел на его лице.
- Неужто вы приехали повидать меня, мой дорогой! - воскликнул полковник
дрожащим голосом. - Да как же это мило с взашей стороны! Надеюсь, вам по
вкусу эта гостиная, где мы теперь принимаем своих друзей? Ну да у нас их
мало осталось. Мы с мальчуганом ежедневно проводим здесь по нескольку часов.
Какой вырос бутуз, а? Он уже кое-что говорит, сэр, и ходит прекрасно. Скоро
он сможет ходить на прогулку со своим дедом, и мы перестанем утруждать Мари.
- Последнюю фразу он повторил на своем старомодном французском языке, с
поклоном обернувшись к Мари. Девушка ответила, что она больше всего любит
гулять с малышом (мосье это отлично знает), - куда лучше, чем оставаться
дома, бог свидетель! Тут как раз начали бить башенные часы, и она вскочила и
стала собираться домой, приговаривая, что пора, не то мадам будет сердиться.
- Миссис Маккензи довольно вспыльчива, - сказал полковник с кроткой
улыбкой. - Ей, бедняжке, пришлось много вытерпеть, Пен, из-за этого моего
неблагоразумия. Я рад, что вы в свое время воздержались от покупки наших
акций. Мне было бы не так приятно видеть вас сейчас, если бы вы по моей
милости понесли денежные потери, как то случилось со многими моими
знакомыми.
У меня сжалось сердце при мысли, что добрый наш старик попал теперь в
зависимость от полковой дамы.
- Бейхем аккуратно присылает мне вашу газету. Он хороший, преданный
человек. Я очень рад, что он пристроился в Сити. Хочу думать, что его фирма
действительно процветает, не в пример иным, вам известным, Пен. Я читал обе
ваши парламентские речи, сэр, - они очень понравились и мне, и Клайву.
Бедный мальчик целые дни трудится над своими картинами. Вы, наверно,
слышали, что одна из его картин была продана на выставке, это очень, очень
нас подбодрило! Он недавно закончил еще две или три, а сейчас я ему позирую
- для кого бы вы думали? - для Велизария. Я надеюсь, у вас сыщется доброе
слово для его новой картины "Велизарий с кучкой оболов".
- Дорогой мой друг! - сказал я с волнением. - Если б только вы
согласились принять от меня кучку оболов или как-нибудь иначе
воспользовались моей помощью, вы бы осчастливили меня куда больше, чем теми
щедрыми подарками, которыми баловали меня в юности. Взгляните, сэр, я все
еще ношу часы, что вы подарили мне перед отъездом в Индию. Разве вы не
просили меня тогда заботиться о Клайве и помогать ему, чем возможно? Так
почему мне не сделать этого сейчас? - И я продолжал говорить в том же духе,
горячо заверяя его, что мы с женой нежно любим их обоих и только гордились
бы возможностью быть полезными дорогим нам друзьям.
Полковник ответил, что у меня доброе сердце и у жены моей тоже, хотя
она... Он не окончил фразы, но я и так понял, что он хотел сказать. Дело F
том, что моя жена и обе дамы из его семейства никак не могли подружиться,
хотя бедняжка Лора немало старалась сблизиться с ними. Все ее дружеские
проявления они встречали таким высокомерием и холодностью, что Лоре было не
под силу преодолеть это. Малютка Рози и ее маменька именовали нас
"аристократами", а мы, со своей стороны, не очень огорчались из-за подобного
их мнения.
Мы беседовали с полковником около часа о его делах, к сожалению, весьма
плачевных, и о видах Клайва на будущее, каковые старик приукрашивал, как
мог. Ему пришлось подтвердить все рассказанное мне Шерриком и честно
признаться, что его пенсия пошла на выплату долгов, в которые он влез, чтобы
рассчитаться со страховыми и прочими взносами. Да как же он мог не
расплатиться с долгами? Слава богу, Клайв полностью поддержал его в этом (он
ведь; не замедлил сообщить ему о своих финансовых затруднениях), и понимание
сына было для него, право же, огромным утешением.
- А женщины, те сердятся, - продолжал ваш бедняга, - им, знаете ли,
непонятны законы чести, по крайней мере, они не придают им такого значения,
как мы. Возможно, я поступал неверно, скрывая правду от миссис Маккензи, но
я ведь исходил из лучших побуждений: надеялся, а вдруг все как-нибудь
образуется. Бог свидетель, как нелегко мне было ходить с веселым лицом не
один месяц и ездить с малюткой Рози по балам и в гости. Что ж, бедная миссис
Маккензи вправе сердиться; жаль только, что моя девочка всецело приняла
сторону матери: меня печалит утрата ее привязанности.
Словом, все обстояло именно так, как я и подозревал. Полковая дама
заправляла всем домом, и нашим друзьям, в довершение ко всем их напастям,
приходилось не только жить с ней бок о бок, но еще и терпеть ее тиранство.
- Но позвольте, сударь... - качал я, - если вы, как я понял из ваших
слов - да и Клайв мне рассказывая о каких-то семейных стычках, - добавил я с
усмешкой, - если вы не ладите с полковой... с миссис Маккензи, так почему ей
от вас не уехать: вам бы всем было лучше.
- Но она ведь у себя дома, - отвечает полковник. - Это я живу у нее.
Поймите, я старый нищий отставник, существующий на средства невестки. Мы
живем на сто фунтов годовых (от тех денег, что были записаны на нее при
замужестве), да миссис Маккензи прибавляет к нашему бюджету сорок фунтов
своей пенсии. А я, да простит меня бог, пустил на ветер семнадцать тысяч
приданого Рози и еще полторы тысячи, принадлежавшие ее матери. Они сложили
свои малые доходы и теперь кормят нас - меня и Клайва. Чем нам зарабатывать?
Господи помилуй! Чем? Сам-то я уже ни на "что не гожусь, и вот когда мой
бедный мальчик получил за свою картину двадцать пять фунтов, я так рассудил,
что мы обязаны отослать их Саре Мейсон. Вы и представить себе не можете,
каково нам пришлось с сыном, когда миссис Маккензи узнала о нашем решении. Я
ни с кем на свете об этом не говорил - даже с Клайвом, - а увидел ваше
доброе открытое лицо и не выдержал!.. Вы уж простите мою болтливость, я ведь
старею, Артур! Бедность и всякие дрязга совсем сломили меня. Ну, больше я не
буду говорить об этом. Мне бы хотелось пригласить вас отобедать с нами, сэр,
- и добавил с улыбкой, - но придется испросить разрешения начальства. Я
решил, что, невзирая на ^все запреты полковой дамы, непременно повидаю моего
старого друга Клайва, и направился вместе с полковником к их дому, у дверей
которого мы как раз повстречали миссис Маккензи и ее дочку. Рози слегка
вспыхнула и, бросив взгляд на мать, подала мне руку, приседая в реверансе.
Полковая дама тоже приветствовала меня с дружелюбной снисходительностью и не
препятствовала мне войти в их жилище и собственными глазами узреть - _до
какого состояния их довели_. Последнюю фразу она произнесла с особым
ударением и устремила многозначительный взгляд на полковника, который,
смиренно понурив голову, провел меня в их квартиру, по правде говоря, вполне
уютную, милую и приличную. Полковая дама была отличной хозяйкой -
неутомимой, хлопотливой, вечно пекущейся о чистоте. Вывезенные из дома
безделушки украшали их маленькую гостиную. Миссис Маккензи, правившая всем
домом, принялась упрашивать меня отобедать с ними, если, конечно, такой
светский господин не побрезгует разделить скромную трапезу бедных
изгнанников. Никакая трапеза в обществе сей дамы, разумеется, не соблазнила
бы меня, однако я вознамерился повидать своего старого друга и потому охотно
принял приглашение его говорливой и далеко не бескорыстной тещи. Она
отозвала в сторону полковника, пошепталась с ним и сунула ему что-то в руку,
после чего он надел шляпу и вышел из дому. Потом еще под каким-то предлогом
она удалила Рози, и я удостоился счастья остаться вдвоем с капитаншей
Маккензи.
Она поспешила воспользоваться представившейся ей возможностью и
пустилась пространно и с увлечением описывать мне нынешнее состояние своего
злополучного семейства, Она сообщила мне, что бедняжка, ее бесценная Рози -
очень хрупкое существо, девочка взращена в холе и роскоши нежнейшей из
матерей, дававшей ей самое тонкое воспитание; она совершенно неспособна
заботиться о себе и, наверно, совсем захирела бы и погибла, не будь рядом с
ней ее любящей маменьки, чтобы опекать ее и поддерживать. Она слабого
здоровья, очень слабого, да-да, доктор прописал ей рыбий жир. Одному богу
известно, как они расплатятся за это дорогостоящее лекарство из тех скудных
средств, какие остались у них из-за легкомыслия - да-да, _преступного_ и
_недостойного_ легкомыслия этого безрассудного человека, этого мота
полковника Ньюкома!
Во время этой тирады я случайно взглянул в окно и увидел - одновременно
с ней - нашего милого старика, печально бредущего домой со свертком в руке.
Заметив его возвращение, долженствовавшее пресечь нашу беседу, миссис
Маккензи принялась скороговоркой шептать мне, что, конечно, у меня доброе
сердце и провидению было угодно наделить меня немалым состоянием, которое я,
не в пример другим, умею беречь, и что если (в чем она уверена) я явился с
благою целью (чего ради еще я приехал бы к ним?) и, конечно, это было очень
великодушно и благородно (впрочем, иного она и не ждала, хотя кое-кто думает
про вас обратное, мистер Пенденнис); так вот, если я намерен оказать им
некоторую помощь, каковая, право, весьма уместна (а она, как мать, будет
просто благословлять меня), то разумней мне вручить свою лепту ей, а не
полковнику (о, ему нельзя доверять ни шиллинга!); он ведь давеча что сделал:
взял и вышвырнул кучу денег той старухе, которую содержит в провинции, а
нашу милочку Рози оставил без самого нужного.
Жадность и корыстолюбие этой женщины, лесть, которую она расточала мне
за обедом, были до того мерзки и отвратительны, что я почти ничего не мог
есть, хотя бедного старика гоняли в кухмистерскую за паштетом для моего
угощения. Клайва за обедом не было. Когда он ходит рисовать этюды, он редко
возвращается засветло. Его жена и теща, как видно, ничуть без него не
скучали. Убедившись в том, что полковая дама полностью завладела беседой и
не намерена оставлять меня наедине с полковником даже на пять минут, я
поспешил распрощаться с хозяевами, оставив Клайву записку с просьбой
навестить меня в гостинице.


^TГлава LXXIII,^U
в которой Велизарий возвращается из изгнания

Я сумерничал в отведенном мне номере "Hotel de Bains", когда в комнате
появился желанный гость, а именно - мистер Клайв собственной персоной,
широкоплечий, в широкополой шляпе и с косматой бородой, каковую почитал
приличествующей художнику. Нечего и говорить, что встреча наша была
сердечной, а беседа, затянувшаяся далеко за полночь, очень дружеской и
откровенной. Да простит мне мой друг, что, рассказывая читателям его
историю, я доверю им некоторые секреты его частной жизни. Для Клайва
наступили теперь невеселые дни, однако финансовые трудности, выпавшие на
долю ему и отцу, пожалуй, огорчали его куда меньше, чем семейные неурядицы.
Жестоко обиженный той, которую любил, а также движимый благородной
уступчивостью, побуждавшей его постоянно подчиняться родителю, молодой
человек исполнил его заветную мечту и взял в жены девушку, избранную ему
опекунами. Рози, которая, как мы убедились, тоже была существом мягким и
покорным, без труда позволила маменьке уговорить себя, что она влюблена в
богатого и красивого юношу, коему и поклялась быть подругой "в счастье и в
горе". С равной охотой эта добрая малютка взяла бы в мужья своего прежнего
обожателя, капитана Гоби, улыбаясь, обещала бы ему у алтаря свою верность и
любовь и была бы счастливой и вполне подходящей женой упомянутого офицера,
не вели ей маменька предпочесть ему Клайва. Но что удивительного в том, что
старшие так стремились поженить их? Они подходили друг другу по возрасту,
отличались добрым нравом, располагали богатством и родительским
благословением. Разве это первый случай, когда брак, заключаемый при столь
счастливых и благоприятных обстоятельствах, оборачивался неудачей? Не бывало
ли так, что терпел крушение корабль, хорошо сработанный и красивый,
отплывавший с пристани под ликующий гул толпы, в ясный день при попутном
ветре?
Если уныние и грусть овладели Клайвом уже к концу его медового месяца,
пока семья его еще процветала под сенью знаменитой кокосовой пальмы из
питого серебра, каково же ему приходилось теперь, когда их постигло
разорение; когда скудость их трапез не скрашивалась привязанностью; когда
теща считала его бедному старику-отцу каждый кусок; когда эта пошлая и
примитивная женщина притесняла и осыпала насмешками одного из добрейших и
благороднейших людей на свете; когда его жена, вечно занятая своими
недомоганиями и охотно подчинявшаяся чужой воле, постоянно устраивала ему
истерики и попрекала его, а ее тиранка-мамаша, грубая, глупая, упрямая,
неспособная понять ни талантливости сына, ни великодушия отца, то и дело
шпыняла обоих, бессовестно пользуясь своим правом пострадавшей мучить этих
несчастных людей! По словам Клайва, она не переставала попрекать их
деньгами, посланными Саре Мейсон. Едва известие об этом достигло ушей
полковой дамы, как она подняла такой скандал, что чуть было не уморила
полковника, а сына его не довела до помешательства. Она схватила на руки
плачущего ребенка и кричала, что бездушные отец и дед вознамерились обречь
его на голодную смерть; довела Рози до слез своими утешеньями, а потом
побежала жаловаться всему местному обществу, состоявшему из какого-то
изгнанного пастора, на чьи проповеди она ходила, и целой оравы разорившихся
капитанов и капитанш, жен беглых маклеров, полупочтенных завсегдатаев
бильярдной и других лиц, укрывавшихся от правосудия. Нанося им визиты или
встречая их что ни день во время прогулок по набережной, куда миссис
Маккензи таскала с собой и бедняжку Рози, она обстоятельно рассказывала им
про обиды, нанесенные полковником ей с дочерью, как он, мол, обманул и
ограбил их раньше, а теперь вот живет на их счет. Стоит ли удивляться, что
после этого миссис Удирайл, супруга беглого аукционщика, повстречав нашего
бедного старика, даже не изволила поклониться ему, а капитанша Кайтли, чей
муж уже семь лет как сидел в Булонской тюрьме, приказала сыну не водить
знакомства с Клайвом; когда же занемог малыш и дед пришел в аптеку за
арроурутом, тамошний приказчик, юный Абормот, отказался отпустить покупателю
порошок, пока тот не выложит на прилавок деньги.
А денег у Томаса Ньюкома не было. Он отдал все до последнего фартинга.
Раз уж он разорил своих близких, то, конечно, как он считал, не имел права
истратить на себя и шести пенсов из их скудных средств, и вот бедный старик
отказался от сигары, своей спутницы и утешительницы на протяжении сорока
лет. Ведь ему, по утверждению миссис Маккензи, "нельзя доверять ни
шиллинга", и добряк молчал, понурив свою седую благородную голову, и,
довольствуясь черствой коркой, покорно сносил эти мелочные придирки.
И теперь, когда ему было под семьдесят, - вот он итог жизни независимой
и обеспеченной, прожитой по законам милосердия и чести; крах надежд и утрата
свободы - вот награда за благородство, которую обрел этот храбрый солдат,
отличившийся в двадцати битвах; благотворящий всем, кого ни встречал, и за
то провожаемый благословениями многих, он заканчивал свою жизнь здесь - в
жалкой каморке, на жалкой улочке чужеземного города, под началом у злой
бабы, которая ежечасно поражала его доброе, беззащитное сердце смертоносными
обидами и оскорблениями.
Мы сидели в полумраке, и Клайв рассказывал мне эту грустную историю, и
в словах его звучало озлобление, которое, конечно, передалось и мне. Он
утверждал, что в толк не возьмет, как еще старик остается жив. Ведь от иных
ее шпилек и насмешек у отца просто перехватывает дыхание, и он вздрагивает,
точно его ударили плетью.
- Он бы, наверное, наложил на себя руки, - продолжал бедный Клайв, - но
он видит в этом свое наказание и поэтому должен терпеть его, покуда угодно
господу. Его не расстраивают собственные потери; но попреки миссис Маккензи
и еще злые слова, брошенные ему в суде некоторыми вдовами его сотоварищей,
накупивших по его совету акций этого треклятого банка, вот что беспредельно
огорчает его! Я частенько слышу, как ворочается он по ночам и тяжко
вздыхает, помоги ему боже!.. Господи милосердный, что мне делать?.. Что
делать?! - вскричал молодой человек в порыве искреннего отчаяния. - Я
пробовал давать уроки, а однажды, прихватив с собой кипу рисунков, поплыл
палубным пассажиром в Лондон. Я ходил по магазинам эстампов, к закладчикам,
к евреям... Пошел к Моссу - помнишь Мосса, что учился со мной у Гэндиша? Ну,
он дал мне за сорок два рисунка восемнадцать фунтов. С этими деньгами я
вернулся в Булонь. Этого хватило, чтобы расплатиться с доктором и похоронить
нашего последнего умершего младенца. Послушай, Пен, угости меня ужином, я за
весь день съел лишь булочку за два су: есть дома для меня - пытка! Прямо
невмоготу! Дай мне немного денег, Пен, дружище. Я ведь знаю, ты со всей
охотой!.. Я не раз подумывал написать тебе, да все надеялся как-нибудь
выкрутиться, понимаешь. Когда я ездил в Лондон продавать рисунки, я зашел на
квартиру к Джорджу, но он был в отъезде. Проходя по Оксфорд-стрит, я увидел
Крэкторпа, однако не решился заговорить с ним и свернул на Хэнвей-Ярд. Я
было подумал попросить у него денег, только как-то не смог. К счастью, я в
тот же день получил от Мосса эти восемнадцать фунтов и поехал с ними домой.
Дать ему денег? Ну конечно, я дам их ему, моему старому, доброму другу!
Чтобы как-нибудь ободрить беднягу и помочь ему справиться с приступом
отчаяния, который нашел на него, а также дабы скрыть охватившую меня боль и
жалость, я почел за лучшее накинуться на него с упреками. Я жестоко
выговаривал Клайву, обвиняя его в недоверии и даже просто неблагодарности к
друзьям, раз он до сих пор не обратился к ним, - ведь они бы почли для себя
позором не прийти к нему на выручку. Все, чем я располагаю, к его услугам.
Говоря по чести, я не очень понимал, как его семья дошла до такой крайности,
какую он описывал, ибо в конце концов многие бедняки умудряются жить и на
меньшие деньги; впрочем, я не высказал вслух этих сомнений из боязни, что
Клайв, совершенно не привыкший экономить, вероятно, позволил себе по приезде
в Булонь некоторую расточительность, приведшую к нынешним лишениям {Я тогда
еще не знал, что миссис Маккензи наложила руку на всю семейную казну и,
будучи образцовой хозяйкой, принялась, как в былые времена, понемножку, но
упорно откладывать про черный день.}.
Я решился спросить Клайва о долгах, и он в ответ заверил меня, что
долгов никаких нет, - уж во всяком случае, за ним и его родителем.
- Если гордость мешала нам просить о помощи (я согласен с тобой, Пен,
дружище, что это совсем неразумно, теперь я это вижу), то ведь она же не
позволяла нам делать долги. Мой поставщик красок получает с меня рисунками,
и, по-моему, сейчас не я ему должен, а он мне. Он достал мне урок (пятьдесят
су за час, итого - фунт за десять) у некоего весьма расчетливого богача,
который снимает здесь целый замок и держит двух ливрейных лакеев. У него
четыре дочери, которых я разом и обучаю, и он еще вычитает с меня десять
процентов за рисовальную бумагу и карандаши, купленные у того же поставщика.
Меня не тяготят занятия с детьми и покровительство их богатого родителя, да
и он, конечно, не в убытке, Пен. Я бы нисколько не сетовал, кабы только
хватало уроков. Дело в том, видишь ли, что нам надобно иметь некоторую сумму
сверх всех расходов: мой старик умрет с горя, если мы перестанем посылать
бедной Саре Мейсон назначенные ей пятьдесят фунтов в год.
Тут подали обильный ужин и бутылку доброго вина, и хозяин охотно
принялся за еду вместе с гостем после той скудной трапезы, какой потчевала
его полковая дама в три часа пополудни. Когда я пошел провожать друга в
верхнюю часть города, была уже полночь и звезды приветно сияли нам с небес;
на милом мне лице Клайва было то выражение счастья, которое я знал с юности,
и мы обменялись рукопожатием, сказав друг другу "благослови тебя бог!".
Когда верный друг Клайва, лежа в одной из мягких и уютных постелей
комфортабельной гостиницы, принялся размышлять над событиями дня, он пришел
к убеждению, что в Булони художнику трудно заработать на жизнь и что ему
лучше перебраться в Лондон, где у него сыщется десятка два старых приятелей,
готовых прийти ему на помощь. А если еще и полковника удастся вызволить
из-под опеки полковой дамы, то, несомненно, подобный отпуск пойдет весьма на
пользу нашему милому старику. Моя семья в те поры снимала на Куин-сквер в
Вестминстере просторный старый дом, где, конечно, хватило бы места для
полковника и его сына. Я нисколько не сомневался, что Лора будет рада этим
гостям (дай бог каждому джентльмену, читающему сии строки, чтоб супруга его
с такой же охотой принимала у себя его друзей). Однако нездоровье Рози и
деспотизм полковой дамы могли послужить помехой моей затее, и я отнюдь не
был уверен, что эта властелинша отпустит от себя своих рабов.
Подобные мысли долго не давали заснуть составителю этой хроники, и на
следующий день он поднялся к завтраку лишь за час до полудня. Случилось так,
что в ресторане в ту пору не было ни души; и я еще не успел закончить свою
трапезу, когда слуга доложил, что какая-то дама хочет видеть мистера
Пенденниса, и тут же ввел миссис Маккензи. Ничто во внешности и костюме
представительной вдовушки не свидетельствовало о бедности и лишениях. На ней
была нарядная шляпка, украшенная целой охапкой колокольчиков, маков и
колосьев; на лбу у нее сиял самоцвет, недорогой, но роскошный с виду,
который был искусно прикреплен как раз под самый пробором, откуда ее
волнистые каштановые волосы разделялись на две грозди локонов, обрамлявших
ее пухлые щека. Ко всему этому прибавьте красивую индийскую июль, элегантные
перчатки, дорогое шелковое платье, хорошенький зонтик, голубой с палевой
каймой, множество сверкающих колец и великолепные золотые часики на цепочке,
как мне помнится, некогда украшавшие беленькую шейку бедняжки Рози, -
словом, глядя на все эти вещицы, украшавшие особу вашей вдовушки, вы бы
легко приняли ее за жену какого-нибудь процветающего купца я отнюдь не
признали бы в ней бедную, обманутую, ограбленную, разоренную и несчастную
капитаншу.
Что же касается ее манер, то они были образцом любезности. Она
высказала множество похвал по поводу моих литературных трудов, заботливо
осведомилась о здоровье милой миссис Пенденнис и ненаглядных малюток, а
потом, как я и ожидал, перешла к делу, сравнив благополучную жизнь и
положение моей семьи в обществе с теми страданьями и обидами, какие выпали
на долю ее бесценной девочки и внука. Нет, она никогда не сможет называть
малютку тем ужасным именем, которое дали ему при крещении! Я, конечно,
понимаю, что у нее есть все причины к тому, чтобы не любить имя Томас
Ньюком.
И она еще раз бойко перечислила все обиды, нанесенные ей этим
джентльменом, назвала огромные суммы, которые вытянул у нее и ее милочки
этот несчастный простофиля (чтоб не сказать хуже!); и, наконец, перешла к