Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

своей сердечностью высказал много прочувствованных и добрых слов об усопшем
их друге. Так же нежно и с искренней болью вспоминал его Томас Ньюком.
- Но поглядите, - говорит он, - как, движимая чувством долга, наша
малютка прячет свое горе! Она очень страдает, но не показывает вида. Я знаю,
она грустит потихоньку. Но стоит мне к ней обратиться, и она уже улыбается.
- Мне кажется, - сказала Лора, когда мы вернулись домой, - что в этом
браке всю нежность и заботливость взял на себя полковник, а Клайв... Бедный
Клайв! Хотя он очень благородно и искренне говорил про мистера Бинни,
по-моему, не одна лишь кончина старого друга так печалит его.
А бедный Клайв милостью жены превратился тем временем в богатого
Клайва; эта маленькая леди получила после смерти своего доброго дядюшки
весьма значительное состояние. Еще в самом начале нашей повести говорилось о
небольшой сумме, приносившей сто фунтов годового дохода, которую полковник
положил на имя сына, когда отправил его в Англию. Эту маленькую сумму мистер
Клайв перед свадьбой записал на жену - другой собственности у него не было:
ибо акции знаменитой Компании были переданы в его владение лишь формально,
когда он после свадьбы вернулся в Лондон и стал по настойчивой просьбе
родителя никчемнейшим из всех директоров Бунделкундского банка. Однако
теперь миссис Ньюком была обладательницей не только бунделкундских акций, но
также банковских вкладов и акций Ост-Индской компании, так что Клайв, от
лица жены, заседал на собраниях пайщиков этой прославленной компании и
участвовал в выборах ее директоров. Миссис Клайв сделалась важной персоной.
Она ходила с высоко поднятой головой и держалась с апломбом, над чем кое-кто
из нас порядком потешался. Ф. Б. почтительно склонил перед ней свою голову;
он бегал по ее порученьям и удостаивался приглашения на обед. Он снова
повеселел.
- Тучи, грозившие закрыть солнце Ньюкомов, - говорил Бейхем, -
"скрылись бесследно в пучине морской" благодаря щедрому завещанию Джеймса
Бинни.
Став акционером Ост-Индской компании, Клайв мог участвовать в выборах
ее директоров, а кто же больше подходил на этот пост, чем Томас Ньюком,
эсквайр, кавалер ордена Бани, много лет с почетом прослуживший в Бенгальской
армии? Еще совсем недавно попасть в директоры Ост-Индской компании было
заветной мечтой всякого джентльмена, вернувшегося из Индии. Полковник Ньюком
не раз подумывал предложить себя в кандидаты, и сейчас он внес свое имя в
списки и публично объявил о своем намерении. Его шансы увеличивало то
обстоятельство, что он участвовал в руководстве Бунделкундским банком; среди
пайщиков которого было немало акционеров Ост-Индской компании. Присутствие
директора Б. Б. К. в совете дельцов на Леденхолл-стрит, разумеется, весьма
укрепило бы позицию представляемого им товарищества. Итак, Томас Ньюком
подал свои бумаги, и кандидатура его была встречена довольно
благожелательно.
Но вскоре на поле боя появилась другая фигура - некий отставной
стряпчий из Бомбея с солидной репутацией и большими деньгами; его
сторонников возглавляли представители банкирского дома "Братья Хобсон и
Ньюком", имевшие огромное влияние в правлении Ост-Индской компании: они вели
с ней дела уже в течение полувека, причем имя почтенной старой дамы,
основавшей это семейство или, во всяком случае, упрочившей его положение,
отмечено было в списках акционеров тремя звездочками, перешедшими по
наследству к ее сыну, сэру Брайену, а затем внуку - сэру Барнсу.
Словом, между Томасом Ньюкомом и его племянником начались открытые
военные действия. Вокруг объявленных кандидатур разгорелись жаркие споры.
Сторонников у них было практически поровну. До выборов было еще далеко;
претендентам на почетную должность директора полагалось за несколько лет
вперед объявить о своем желании баллотироваться и не раз вступать в
единоборство, прежде чем один из них будет избран. Так или иначе,
перспективы у полковника были самые радужные; замечательный урожай индиго
пошел впрок Бунделкундскому банку, и калькуттский совет директоров слал
прекрасные вести. Котировки, хоть и медленно, опять стали расти, а с ними
вместе - надежды полковника и доверие его соотечественников, вложивших
деньги в это предприятие.
Как-то однажды все мы собрались за столом полковника; это не был банкет
под сенью кокосовой пальмы, достославная эмблема пребывала в кладовой у
дворецкого, дожидаясь более торжественного случая, чтобы увидеть сияние
ламп. Это был милый семейный вечер в самом начале сезона, когда еще мало кто
успел возвратиться в город; из гостей были только Джордж Уорингтон, Ф. Б. и
чета Пенденнисов. После ухода дам у нас завязался непринужденный разговор,
совсем как в старые времена, когда семейные заботы и разногласия еще не
отдалили нас друг от друга.
Говорил главным образом Ф. Б. Полковник слушал его с полной
серьезностью, ибо считал человеком сведущим. Прочие находили Ф. Б. скорее
забавным, чем сведущим, но, так или иначе, разглагольствования его были всем
по душе. Обсуждались перспективы избрания директора; улучшение дел некой
славной банкирской компании, которую Ф. Б. не будет называть, но которая, он
уверен и готов утверждать это, навсегда свяжет с метрополией наши великие
индийские владения; и мистер Бейхем с рвением осушил бокал наилучшего
кларета за процветание этого славного предприятия. Происки недругов
упомянутой компании были обрисованы им со злым, но заслуженным сарказмом. Ф.
Б. сознавал силу своего красноречия и редко упускал случай поораторствовать
за столом.
Полковник не в меньшей степени, чем сам Ф. Б., восхищался его голосом и
чувствами, возможно, потому, что сей оратор без устали пел хвалы нашему
добряку. Бейхем делал это не из корысти, - по крайней мере, сознательной, -
не из какого-либо низменного или эгоистичного побуждения. Он величал
полковника Ньюкома другом и благодетелем; лобзал край его одежды; с жаром
сетовал на то, что он не приходится ему сыном, и не раз высказывал желание,
чтобы кто-нибудь при нем дурно отозвался о полковнике, и ему, Ф. Б., выпал
случай стереть обидчика с лица земли. Он чтил полковника всей душой, а кто
же останется совершенно нечувствительным к ежечасным излияниям восторга и
преданности.
Полковник с умным видом кивал головой и говорил, что мистер Бейхем
частенько подает ему прекрасные советы; возможно, так оно и было, хотя
поступки самого Ф. Б. нисколько не совпадали с его рецептами, как обычно
бывает на свете.
- Что действительно помогло бы полковнику сесть в директорское кресло,
сэр, так это избрание в парламент, - рассуждает Ф. Б. - Депутатство в палате
общин увеличило бы его шансы попасть в Совет директоров, а директорский
пост, в свою очередь, придал бы ему веса в парламенте.
- Отличная мысль! - подхватывает Уорингтон. Но полковник с этим не
согласился.
- Я уже не раз думал о парламенте, - сказал он. - Не для меня это! Мне
бы хотелось видеть там моего мальчика. Я был бы очень горд, если бы мой сын
попал в парламент.
- Я не краснослов, - замечает Клайв со своего конца стола. - Я ничего
не смыслю в этих парламентских партиях, не в пример Ф. Б.
- Да, тут я кое в чем разбираюсь, - вежливо подхватывает мистер Бейхем.
- И меня нисколько не интересует политика, - со вздохом продолжает
Клайв, рисуя что-то вилкой на салфетке и словно не слыша Ф. Б.
- Что же его интересует, желал бы я знать! - шепчет мне полковник,
сидящий со мной рядом. - Его не вытянуть из мастерской, но, по-моему, и там
он не очень-то счастлив. Ума не приложу, Пен, что творится с мальчиком?
Я, пожалуй, догадывался, но стоило ли говорить об этом: все равно
нельзя было помочь делу.
- Каждый день ждут роспуска парламента, - опять заговорил Ф. Б. -
Газеты только про то и пишут. С таким малым большинством министры связаны по
рукам и ногам, - шагу ступить не могут, сэр. Я знаю это из верных
источников. И те, кто желают усидеть в парламенте, пишут воззвания к своим
избирателям, жертвуют миссионерским обществам или разъезжают с лекциями по
всяким Атенеумам, и тому подобное.
Тут Уорингтон залился громким смехом, для которого, казалось бы, речь
Ф. Б. не давала очевидного повода; и полковник, с достоинством обернувшись к
Джорджу, спросил его о причине такого веселья.
- А знаете ли вы, чем был занят ваш любезный племянник, сэр Барнс
Ньюком из Ньюкома, во время парламентских вакаций?! - восклицает Уорингтон.
- Я недавно получил письмо от моего либерально настроенного и хорошо
осведомленного патрона - Тома Поттса, эсквайра, редактора "Ньюком
индепендент", в котором он сообщает мне, правда, в несколько вольных
выражениях, что сэр Барнс Ньюком из Ньюкома завел шашни с церковью, как
называет это мистер Поттс. Баронет притворяется, будто он поражен скорбью
из-за, постигших его семейных невзгод, ходит в черном, строит постные мины и
приглашает на чай любого толка церковников; но всего любопытнее объявление,
напечатанное недавно в газете. Постойте, оно у меня в пальто! - И Джордж
звонит в колокольчик и велит слуге принести ему газету, что лежит у него в
кармане пальто.
- Вот, пожалуйста! Напечатано черным по белому, - продолжает Уорингтон
и читает нам следующее:
- "Ньюкомский Атенеум. 1. В пользу Ньюкомского приюта для сирот. 2. В
пользу Ньюкомского общества раздачи похлебки независимо от вероисповедания.
Сэр Барнс Ньюком из Ньюкома, баронет, имеет прочесть две лекции - в пятницу
23-го и в пятницу 30-го сего месяца. Тема первой лекции: поэзия детства
(доктор Уотте, миссис Барбоад и Джейн Тейлор). Тема второй: поэзия
материнства и семейного счастья (мисеис Хименс). Плата за вход - три пенса;
собранные средства пойдут на нужды упомянутых достохвальных обществ".
- Поттс зовет меня приехать послушать, - продолжает Уорингтон. - Он
задумал одно дело. Они с сэром: Барнсом в ссоре, вот он и хочет, чтобы я
побыл на лекции, а потом разнес лектора в пух и прах, как он изволит
выражаться. Поедем-ка вместе, Клайв! Ты нарисуешь своего кузена (как уже сто
раз рисовал его подлую физию), а я напишу разносную статью. То-то будет,
потеха!
- Кстати, и Флорак в имении, - замечает мистер Пенденнис. - Съездите в
Розбери - не пожалеете, уверяю вас! Да неплохо бы навестить старенькую
миссис Мейсон, которая очень по вас скучает, полковник. Моя жена ездила к
ней вместе с...
- С мисс Ньюком, я знаю, - отвечает полковник.
- Она сейчас не там, а в Брайтоне с малышами; им необходим морской
воздух. Жена как раз нынче получила письмо.
- Вот как? Значит, миссис Пенденнис с ней переписывается? - говорит наш
хозяин, и взор его мрачнеет.
Тут мой сосед Ф. Б. любезно придавливает под столом мою ногу всей
тяжестью своего каблука, предупреждая меня тем самым через посредство моих
мозолей, чтобы я ни в коем случае не касался здесь этой деликатной темы.
- Да, - продолжал я невзирая на это предупреждение, а может быть, как
раз наперекор ему. - Моя жена переписывается с мисс Этель - с этим
благородным созданием, которое любят и ценят все, кто ее знает. Она очень
переменилась за то время, что вы ее не видели, полковник Ньюком, -с тех пор
как случилось это несчастье в семье сэра Барнса и у вас с ним пошли раздоры.
Очень переменилась, и к лучшему. Спросите мою жену - она хорошо ее знает и
постоянно с ней общается.
- Возможно, возможно! - поспешил ответить полковник. - От души надеюсь,
что она стала лучше. Ей было в чем раскаиваться. А не пора ли нам подняться
к дамам, господа, и выпить кофейку? - На этом разговор закончился, и мы
"покинули столовую.
Мы поднялись в гостиную, где обе дамы, разумеется, обрадовались нашему
приходу, положившему конец их беседе. Полковник в стороне завел какой-то
разговор с моей женой, и я увидел, как помрачнело его лицо, когда она стала
в нем-то с жаром убеждать его, подкрепляя свои слова жестами: ее руки всегда
приходили в движение, когда сердце их владелицы утрачивало покой. Я был
уверен, что она защищает Этель перед дядюшкой.
Так оно и было. Мистер Джордж тоже понял, о чем она вела речь.
- Полюбуйся! - сказал он мне. - Знаешь, о чем там старается твоя жена?
Она возлюбила девицу, по которой, как вы говорили, сохнул Клайв до своей
женитьбы, на этой безмятежной малютке. Рози - простое и милое существо и
стоит дюжины ваших Этель.
- То-то и оно, что простое, - говорит мистер П., пожимая плечами.
- Ну, в двадцать лет это качество предпочтительней искушенности. Лучше
совсем не иметь в голове мыслей, чем, подобно некоторым барышням, думать
лишь об одном: кого бы им побыстрее и понадежнее окрутить. Такие только
глянут на свет божий, как тут же начинают высматривать себе хорошую партию;
их приучают умильно глядеть на графа, потупляться перед маркизом и не
замечать простых смертных. Я, слава богу, мало искушен в светских делах. (Не
смотри на меня с укором, мой юный Браммел!) Но право же, мне кажется, сэр,
что эта Дюймовочка начала важничать с тех пор, как вышла замуж и завела
собственный выезд. По-моему, она даже несколько покровительственно относится
ко мне. Ужели общение со светом пагубно для всех женщин и эти милые цветы
теряют свою прелесть на сих житейских торжищах? Я, впрочем, знаю одну, не
утратившую душевной чистоты! Правда, я ведь только и знаю ее, да вот эту
малютку, да нашу уборщицу - миссис Фланаган, и еще моих сестер, но те живут
в деревне и в счет не идут. А эта мисс Ньюком, которой ты однажды меня
представлял, - ехидна! Хорошо, что ее яд не страшен для твоей супруги, а то
она бы ее погубила. Надеюсь, полковник не поверит ни одному слову миссис
Лоры.
Тем временем конфиденциальный разговор хозяина дома с моей женой
окончился. Шутливо настроенный мистер Уорингтон подошел к дамам, пересказал
им новость о предстоящей лекции Барнса и продекламировал
"Пчелку-хлопотунью", снабдив эти всем известные стихи собственными злыми
комментариями; миссис Клайв сначала слушала и ничего не понимала, но видя,
что все смеются, тоже залилась смехом и воскликнула:
- Ах, какой злой насмешник! Нет, я в жизни ничего не слышала потешнее!
А вы, миссис Пенденнис?
Пока Джордж витийствовал, Клайв задумчиво сидел в стороне и грыз ногти,
не очень прислушиваясь к тому, что говорил ему Ф. В., но тут вдруг
рассмеялся разок-другой и, пересев к столу, принялся рисовать что-то в
блокноте.
Когда Уорингтон смолк, Ф. Б. подошел к рисовальщику, глянул ему через
плечо и затрясся в конвульсиях, пытаясь подавить смех, однако не выдержал и
громко расхохотался.
- Великолепно! Ей-богу, великолепно! Повесьте эту картинку на улице
Ньюкома, и сэр Барнс не рискнет больше появиться перед избирателями!
Ф. Б. протянул рисунок собравшимся, и все, кроме Лоры, залились смехом.
Что до полковника, то он принялся шагать взад-вперед по комнате; он подновил
рисунок к глазам, отставлял его на расстояние, поглаживал его рукой и с
довольным видом хлопал сына по плечу.
- Великолепно! Великолепно! - повторял он. - Мы отпечатаем эту
карикатуру, сэр, да-да! Покажем пороку его лицо и посрамим гадину в ее
собственном логове. Вот что мы сделаем, сэр!

Миссис Пенденнис вернулась домой с тяжелым сердцем. Она не умела быть
равнодушной к дурным и хорошим порывам своих друзей, и ее тревожили
мстительные замыслы полковника. На следующий день нам довелось посетить
нашего приятеля Джей Джея (он в то время заканчивал работу над прелестной
маленькой картиной, которая позднее значилась на выставке под номером 263
как "Портрет дамы с ребенком"), и тут мы услышали, что поутру у него побывал
Клайв и поделился с ним некоторыми семейными планами. По мрачному лицу
живописца нетрудно было догадаться, что он их не одобряет.
- И Клайву они не по душе! - вскричал Ридли с такой горячностью и
прямотой, с какими он прежде никогда не осуждал друзей.
- Они отняли его у искусства, - говорил Ридли. - Им непонятны его
разговоры о живописи, и они презирают его за то, что он занимается ею.
Впрочем, что тут странного?! Мои родители тоже ни в грош не ставили
искусство, но ведь мой отец не чета полковнику, миссис Пенденнис. Эх, и
зачем только полковник разбогател! Жаль, что Клайву не пришлось жить своим
искусством, как мне. Тогда он непременно сделал бы что-нибудь достойное его,
а сейчас он растрачивает время в бальных залах и в операх да зевает на
заседаниях в Сити. Они называют это делом, а когда он приходит сюда,
обвиняют его в праздности! Будто для искусства не мало целой жизни и всех
наших усилий! Он ушел от меня утром мрачный и подавленный. Полковник задумал
либо сам баллотироваться в парламент, либо выдвинуть Клайва, только тот не
хочет. Я надеюсь, он не сдастся! А вы какого мнения, миссис Пенденнис?
С этими словами он повернулся к нам; яркий луч света, игравший на
волосах модели, осветил теперь и самого живописца - его бледное,
сосредоточенное лицо, длинные кудри и горячий взгляд карих глаз. На руке его
палитра, похожая на щит, расцвеченный яркими мазками, а пальцы сжимают
муштабель и пучок кистей - оружие в этой славной и бескровной битве. Им он
одерживал победы, в которых были ранены лишь завистники, и оно служило ему
защитой от честолюбия, праздности и соблазнов. Когда он поглощен своим
любимым делом, досужие мысли не властны над ним и себялюбивые желания
отступают прочь. Искусство - это истина, а истина - это святыня, и всякое
служение ей подобно ежедневному подвигу во имя веры. Людские боренья,
стычки, успехи - что они для этого мирного отшельника, который следует
своему призванию? На стенах его кельи мерцает во мраке множество прекрасных
трофеев его блистательных побед - упоительные цветы его вымысла, благородные
очертания красоты, им придуманной и явленной миру. Но люди вторгаются в его
мастерскую, свысока назначают цену за его вдохновение или в меру своих
способностей стараются выказать восторг. Но что вы понимаете в его
искусстве? Тебе, добрый мой старик Томас Ньюком, неизвестна даже азбука того
языка, на котором написана эта священная книга! Что ты знаешь о ее величии,
о ее тайнах, радостях и утешениях? И все же, этот злополучный родитель,
исполненный горечи и даже гневной решимости, вставал между сыном и его
сокровенными увлечениями. Вместо живописи полковник навязал ему конторские
книги, а вместо его первой любви - малютку Рози.
Не удивительно, что Клайв повесил голову; по временам он бунтует, но
чаще пребывает в унынии; по словам Ридли, он решительно отказался
баллотироваться в Ньюкоме. Лора очень радуется его отказу и снова начинает
относиться к нему как к другу.


^TГлава LXVI,^U
в которой полковнику читают нотацию, а ньюкомской публике - лекцию

Наутро после семейного обеда, описанного в прошлой главе, полковник
Ньюком, сидя за завтраком в кругу домочадцев, строил планы вторжения на
вражескую территорию и радовался мысли, что ему наконец представляется
случай унизить этого мерзавца Барнса.
- А Клайв совсем не считает его мерзавцем, папочка, - восклицает Рози,
выглядывая из-за чайника на спиртовке. - Ты же говорил, Клайв, что,
по-твоему, папочка слишком строго его судит. Ведь говорил, нынче утром! -
Злые взгляды мужа побуждают ее искать защиты у свекра, но глаза старика
смотрят сейчас еще злее сыновних. Мстительный огонек вспыхнул под седыми
бровями Томаса Ньюкома и метнулся в сторону Клайва. Но тут же лицо его
залилось краской, и он уставился в чашку, которую поднимал дрожащей рукой.
Отец и сын так любили друг друга, что даже боялись один другого. Война между
двумя такими людьми - ужасна. А пригожая и румяная малютка Рози, прелестная
в своем утреннем чепчике, украшенном бантиками, со множеством сверкающих
перстней на пухлых пальчиках, сидела и улыбалась за серебряным чайником, в
котором отражалось ее хорошенькое детское личико. Простодушное дитя! Она и
не ведала, как жестоко ранила своими словами эти два благородных сердца.
"Мальчик совсем от меня отошел, - думает бедный Томас Ньюком. - Этот
Иуда оскорбил нашу семью, старается разорить наше предприятие, а мой сын
даже не чувствует к нему злобы! Ему не дороги наши планы, не дорога
фамильная честь. Я доставил ему положение, каким гордился бы любой юноша в
Англии, а он принимает все это так, словно оказывает мне милость".
"Жена со всеми делами идет к моему отцу, - думает бедный Клайв, - она
советуется с ним, а не со мной. О чем бы ни шла речь - о ленте к чепцу или о
чем-то более важном в нашей жизни, она только к нему и идет и делает, как он
скажет, а я должен ждать его решения и применяться к нему. Если я в кои веки
высказываю несогласие, то обижаю моего милого старика; а если против воли
уступаю ему, то не могу скрыть своего неудовольствия и обижаю его еще
больше. Так из лучших побуждений он обрек меня на рабскую жизнь!"
- Неужели вас так увлекают газеты! - опять начинает щебетать Рози. - И
что вы находите интересного в этой несносной политике!
Оба джентльмена не отрывают глаз от газет, хотя наверняка не различают
ни слова на этих блещущих остроумием страницах.
- Клайв, как и ты, Рози, не увлекается политикой, - говорит полковник,
откладывая газету в сторону.
- Он увлекается только картинами, папочка! - жалуется миссис Клайв. -
Вчера не поехал со мной кататься в Парке, а сам сколько часов подряд сидел у
себя в мастерской, пока вы, бедненький, трудились в Сити. Все рисовал
какого-то противного нищего, одетого монахом. А нынче вскочил ни свет ни
заря - едва рассвело - и укатил на все утро; вот только что воротился, как к
завтраку собирались звонить.
- Я люблю до завтрака покататься верхом, - говорит Клайв.
- "Покататься верхом", как же! Знаю я, где вы были, сэр! Он что ни
утро, папочка, ездит к своему дружку, маленькому мистеру Ридли, а назад
возвращается - все руки в этой противной краске! Вот и нынче ездил. Сам ведь
знаешь, что ездил, Клайв!
- Я же никого не заставил ждать, Рози, - отвечает Клайв. - Мне приятно
утром часок-другой поработать кистью, когда удается выкроить время.
Бедняга действительно, пользуясь летней порой, ездил по утрам к Ридли
поучиться живописи, а потом мчался галопом домой, боясь опоздать к семейной
трапезе.
- Ну да!.. - восклицает Рози, встряхивая бантиками на чепце. - Встает
на заре, а после ужина сразу же засыпает. Куда как вежливо и мило! Правда,
папочка?
- Я тоже рано встаю, душенька, - замечает полковник (сколько раз он,
наверное, слышал, как Клайв утром уходит из дому). - Надобно написать кучу
писем, разобраться в разных делах, распорядиться, как нужно. Нередко еще до
завтрака я успеваю не один час поработать с мистером Беттсом, который
приходит ко мне из Сити; Когда тебе доверено такое крупное финансовое
предприятие, необходимо вставать с петухами. Впрочем, все мы, жившие в
Индии, встаем вместе с солнцем.
- Миленький, добренький папочка! - лепечет малютка Рози с неподдельным
умилением и, протянув пухлую беленькую ручку, унизанную перстнями, гладит
смуглую и жилистую руку полковника - ту, что к ней ближе.
- А как там у Рндди продвигается картина, Клайв? - спрашивает
полковник, желая выказать итерес к живописцу и его творению.
- Прекрасно. Очень красивая вышла картина; ему дали за нее огромные
деньги. На будущий год его непременно сделают академиком, - отвечает Клайв.
- Очень трудолюбивый и достойный молодой человек. Он заслуживает
всяческого поощрения, - говорит старый вояка. - Рози, душенька, пора тебе
пригласить к нам на обед мистера Ридли и еще мистера Сми и других
джентльменов их профессии. Давай сегодня среди дня съездим поглядеть твой
портрет.
- Когда у нас в гостях мистер Ридли, Клайв не засыпает сразу после
ужина! - восклицает Рози.
- Тогда, видно, мой черед клевать носом, - говорит полковник с
добродушным видом. В глазах его больше не было гнева; готовая разразиться
баталия была до времени отложена.
- И все же ее не избежать, я знаю, - добавляет бедный Клайв,
пересказывая мне эту историю во время нашей с ним прогулки по Парку. - Мы с
полковником ходим по минному полю, а моя неразумная женушка то и дело
подбрасывает нам петарды. Иногда я даже хочу, Пен, чтобы мина взорвалась и
меня не стало. Не думаю, чтоб моя вдова очень горевала. Впрочем, как смею я
так говорить, это же бессовестно: бедняжка всячески старается угодить мне. А
если это не выходит - виной тому, наверное, мой характер. Беда в том, видишь
ли, что они оба меня не понимают. Полковник считает, будто моя
приверженность к живописи - унизительна. Старик по сей день
покровительственно держится с Ридлит а ведь он - гений, которому вон те
часовые должны были бы отдавать честь, сэр, когда он проходит. И что же - с
ним снисходительно обращается старый служака из индийских драгун и какая-то
Рози, да еще друг-приятель, недостойный даже смешивать ему краски! Иногда
мне хочется просить у Джей Джея прощения, когда полковник этак
покровительственно беседует с ним или несет всякий вздор об искусстве, а
Рози, приехав со свекром, порхает по мастерской и изображает восхищение.
"Ах, как мило! Как прелестно!" - восклицает она, повторяя убийственные
выражения своей маменьки, от которых меня просто передергивает. Если бы у
моего бедного родителя тоже имелся свой наперсник и он мог, вот как я
сейчас, подцепить его под руку и докучать ему разными семейными обидами, без
сомнения, он тоже рассказал бы очень невеселую историю. Я терпеть не могу
банкирские дела и банкиров, этот Бунделкунд, индиго, хлопок и все прочее. Я