Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

хожу на эти проклятые заседания и ни слова не слышу из того, о чем идет
речь. Я сижу там, потому что этого хочет мой отец. Ужели ты думаешь, он не
видит, что душе моей чужды деловые интересы и я охотней сидел бы дома, у
себя в мастерской? Мы не понимаем друг друга, хотя каждый чутьем
догадывается, что у другого на сердце. Каждый думает по-своему и все же
знает мысли другого. Разве ты не видишь, что между нами идет безмолвная
война? Наши мысли, пусть не высказанные, ощутимы для обоих - мы их читаем по
глазам, угадываем; и они сшибаются в схватке, разят и ранят.
Конечно, наперсник Клайва видел, как страдает душой его бедный друг, и
сочувствовал ему в его естественных и неизбежных горестях. Кто не знает, что
трудней всего переносить мелкие житейские неприятности. К примеру, вам
предложили бы сто тысяч годового дохода, славу, признание соотечественников,
самую прелестную и любимую женщину, словом, все, чего может пожелать душа,
на одном лишь условии: что в ботинке вашем будет несколько острых камешков
или - два гвоздика. И вот счастье и слава мигом исчезли бы в вашем ботинке,
и все заботы вселенной свелись бы к этим гвоздям. Я попытался утишить его
боль и гнев теми же философскими доводами, к каким обычно прибегают в
подобных случаях, однако, мне думается, маленькие гвоздики по-прежнему
терзали этого мученика.
Клайв продолжал свою грустную исповедь в течение всей нашей прогулки,
пока мы не подошли к скромно обставленному домику, который мы с женой
снимали тогда в Пимлико. Случилось так, что полковник с невесткой тоже
посетили нас в этот день и застали виновного в гостиной моей супруги, куда
проследовали, высадившись из роскошного ландо, в котором вы уже лицезрели
миссис Клайв.
- Он не бывал у нас несколько месяцев! И вы тоже, Рози, и вы,
полковник! Но мы проглотили обиду и ездили к вам обедать и еще сколько раз
вас навещали, - пеняет им Лора.
Полковник сослался на занятость; Рози - на всякие светские обязанности,
бесконечные визиты, и вообще у нее столько дел с той поры, как она стала
бывать в обществе. Давеча она заехала за папочкой к Бэю, а тамошний швейцар
сказал ему, что мистер Клайв с мистером Пенденнисом недавно вместе ушли из
клуба.
- Клайв редко когда со мной катается, - жаловалась Рози, - все больше
папочка ездит.
- У Рози такой роскошный выезд, мне просто как-то неловко, -
отговаривается Клайв.
- Не понимаю я нынешнюю молодежь. Ну отчего тебе должно быть неловко,
Клайв, прокатиться с женою в коляске по Кругу? - замечает полковник.
- Да что это вы, папочка! - восклицает Рози. - Круг - это у вас в
Калькутте, а мы здесь катаемся по Парку.
- В Барракпуре у нас тоже есть парк, душенька, - не сдается полковник.
- А грумов он называет саисами, Лора! Давеча говорит: надо, мол, одного
саиса прогнать, пьяница он, а я никак в толк не возьму, про кого речь!
- Вот что, мистер Ньюком, отправляйтесь-ка теперь вы с Рози кататься по
Кругу, а полковник пусть останется и поболтает со мной: мы с ним целую
вечность не виделись.
Клайв тут же торжественно отбыл с супругой, а Лора представила глазам
полковника когда-то подаренную им чудесную белую кашемировую шаль, в которую
теперь была завернута преемница того маленького крепыша, чей крик и топот
явственно доносился сверху.
- Мне бы очень хотелось, чтобы вы сопутствовали нам в нашей
предвыборной поездке, Артур.
- В той, о которой вчера шла речь? Так вы от нее не отказались?
- Нет, я твердо решился ехать.
Тут Лоре послышался плач малютки, и она вышла из комнаты, метнув
многозначительный взгляд на мужа, который уже успел обсудить с ней этот
предмет и придерживался ее мнения.
Раз уж полковник коснулся этого вопроса, я рискнул осторожно высказать
ему свои возражения. Мстительность, говорил я, недостойна такого
благородного, искреннего, великодушного и честного всегда и во всем
человека, как Томас Ньюком. Право же, у его племянника и без того дома
скорбь и унижение. Не разумнее ли наказание Барнса предоставить времени,
совести и высшему Судие правых и неправых? Ему лучше ведомы все причины и
побуждения виновного, и он судит его своим судом. Ведь даже самые достойные
из нас и себя-то не понимают, когда бывают во гневе, а тем более неспособны
судить врага, возбудившего наше негодование. Собственную мелкую
мстительность мы порой принимаем за возмущенную добродетель и справедливый
протест против зла. Но полковник не внял тем призывам к снисхождению,
которое мне поручила внушить ему одна добрая христианка.
- Предоставить наказание его совести?! - вскричал он со смехом. - Да
она заговорит в этом подлеце, только если его привяжут к задку повозки и
отстегают кнутом. Времени? Что вы! Этого мерзавца надо покарать - иначе он
год от году будет становиться все хуже. Сдается мне, сэр, - и он глянул на
меня из-под насупленных бровей, - что и вас испортило это общение со светом,
где царят пороки, бездушие и суетность. Вы хотите жить в мире и с нами и с
нашими врагами, Пенденнис. Это невозможно. Кто не с нами - тот наш
противник. Я сильно опасаюсь, сэр, что вас настроили женщины, вы понимаете,
кого я имею в виду! Не будем больше говорить об этом, ибо я не хочу, чтобы
между моим сыном и другом его юности произошла ссора.
Лицо его горело; голос дрожал от волнения, а в его всегда добрых глазах
читалось столько злобы, что мне стало больно; не потому, что его гнев и
подозрения обрушились на меня, а потому, что мне, непредубежденному зрителю
этой семейной распри, нет, скорее даже стороннику Томаса Ньюкома, его другу,
было тяжело видеть, как потеряла себя эта добрая душа, как уступил злу этот
хороший человек. И, дождавшись от собеседника не больше благодарности, чем
выпадает на долю всякого, кто встревает в ссору между родными, неудачливый
ходатай прекратил свои увещания.
Разумеется, у полковника и его сына имелись другие советчики, пекшиеся
не о мире. Одним из них был Джордж Уорингтон; он стоял за смертельную битву
с Барнсом Ньюкомом - нечего миндальничать с этим негодяем! Бичевать и
травить Барнса было для него истинным наслаждением.
- Барнса надо наказать за несчастную судьбу его бедной жены, - говорил
Джордж. - Это ею бесчеловечная жестокость, себялюбие и злобный нрав довели
ее до беды и позора. - И мистер Уорингтон отправился в Ньюком и
присутствовал на лекции, о которой шла речь в предыдущей главе. Боюсь, что
он вел себя на лекции весьма неприлично, - смеялся в чувствительных местах и
насмешливо комментировал возвышенные рассуждения уважаемого депутата от
города Ньюкома. А два дня спустя в "Ньюком индепендент" появилась его
критическая статья, проникнутая столь тонкой иронией, что половина читателей
этой газеты приняла его сарказмы за дань уважения, а издевки за похвалы.
Клайв с отцом и их верный адъютант, Фредерик Бейхем, тоже
присутствовали на публичной лекции сэра Барнса в Ньюкоме, Сперва по городу
прошел слух, что полковник прибыл навестить своего милого друга и
пенсионерку - старенькую миссис Мейсон, которой недолго осталось
пользоваться его щедротами: она так стара, что с трудом узнает своего
благодетеля. Только после сна или согретая солнышком и рюмкой доброго вина
из посылок полковника, славная старушка признавала своего любимца. Правда,
она временами путала отца с сыном. Одна особа, часто навещавшая ее теперь,
поначалу решила, что бедняжка бредит, когда та стала рассказывать ей о
приезде своего мальчика; но служанка Кассия подтвердила, что у них взаправду
вчера были Клайв с отцом и сидели вот тут, как раз, где она.
- Барышня чуть было в обморок не упала, ажио вся помертвела, - доложила
полковнику Ньюкому служанка и посредница миссис Мейсон, когда этот
джентльмен вскоре по уходе Этель явился проведать свою старенькую няню. Ах
вот как?! Что ж, очень жаль! И служанка засыпала его рассказами о доброте
мисс Ньюком и ее благотворительных делах, о том, как эта барышня ходит по
бедным и неустанно помогает престарелым, малым и недужным. И как же ей не
повезло в любви: жених у нее был - маркиз молодой, еще богаче нашего принца
де Монконтур из Розбери; да только все у них расстроилось из-за того
несчастья в имении.
- Значит, много помогает бедным? Часто навещает друга своего дедушки?
Так ведь это только ее долг, - отвечал рассказчице полковник Ньюком.
Впрочем, он не почел нужным сообщить ей, что пять минут назад но пути к дому
миссис Мейсон повстречал свою племянницу Этель.
Бедняжка, стараясь казаться спокойной (только что услышанная новость,
конечно, взволновала ее), беседовала с лекарем мистером Хэррисом об одеялах,
арроуруте, вине и лекарствах для неимущих и тут увидала своего дядюшку. Она
сделала ему навстречу несколько шагов, назвала по имени, протянула руку, но
полковник сурово глянул ей в лицо, снял шляпу, поклонился и проследовал
дальше. Он не почел нужным упомянуть об этой встрече даже своему сыну
Клайву; зато лекарь мистер Хэррис, разумеется, в тот же вечер рассказал об
этом случае в клубе, где собралась после лекции целая толпа джентльменов: по
обыкновению своему, коротая время за сигарой и выпивкой, они обсуждали
выступление сэра Барнса Ньюкома.
Согласно обычаю, нашего почтенного депутата принял в комнате для
заседаний попечительский совет ньюкомского Атенеума и во главе с
председателем и вице-председателем препроводил на эстраду лекционного зала,
перед которой по сему торжественному случаю собрались отцы города и видные
горожане. Баронет явился во всем блеске: он прикатил из имения в карете
четверней в сопровождении своей достойной матушки и красавицы сестры, мисс
Этель, бывшей сейчас в его доме за хозяйку. С ними прибыла и его пятилетняя
дочурка; почти все время, что шла лекция, она мирно дремала на коленях у
тетки. При появлении Ньюкомов в зале, разумеется, поднялся шепот, не
смолкавший, пока они не взошли на эстраду и не заняли своих мест в цветнике
местных дам, которых сам баронет и его родственницы приветствовали сейчас с
особливой любезностью. Приближались новые выборы в парламент, а в такой
ответственный момент обитатели Ньюком-парка не жалели улыбок для своих
сограждан. Итак, Барнс Ньюком поднялся на кафедру, раскланялся перед
собравшимися в ответ на рукоплескания и приветствия, вытер лилейно-белым
платком свои тонкие губы и пустился витийствовать о миссис Хименс и поэзии
домашнего очага. Он, как все знают, негоциант и общественный деятель, и тем
не менее сердце его принадлежит семье и нет для него большей радости, чем
любовь его близких. Присутствие нынче в этом зале столь многочисленной
публики - видных промышленников, просвещенных представителей "среднего
класса, а также гордости и опоры нации - ремесленников города Ньюкома в
окружении их жен и детей (грациозный поклон направо, в сторону шляпок) -
свидетельствует о том, что сердца их тоже доступны нежности и исполнены
заботы о доме и что они, в свою очередь, умеют ценить женскую любовь,
детскую непосредственность и сладость песни! Затем лектор подчеркнул
различие между дамской и мужской поэзией и решительно высказался в пользу
первой. Разве не первейший долг поэта, не священная его обязанность
христианина - воспевать нежные чувства, украшать семейную обитель, увивать
розами домашний очаг?! Примером тому служит биография миссис Хименс, которая
родилась там-то и там-то, и, побуждаемая тем-то, впервые взялась за перо, и
прочее, прочее. Действительно ли так говорил сэр Барнс Ньюком или нет, не
знаю. Меня там не было, и я не читал газетных отчетов. Вполне возможно, что
все вышеизложенное навеяно воспоминанием о пародийной лекции Уорингтона,
прочитанной перед нами еще до публичного выступления баронета.
Проговоривши минут пять, баронет внезапно остановился и с явным
смущением уткнулся в свои записи; затем он прибег к помощи спасительного
стакана воды и лишь после этого возобновил чтение и долго еще что-то уныло и
невнятно бубнил. Это замешательство, несомненно, наступило в ту самую
минуту, когда сэр Барнс узрел среди публики Уорингтона и Фреда Бейхема, а
рядом с их враждебными и насмешливыми физиономиями - бледное лицо Клайва
Ньюкома.
Клайв не смотрел на Варнса. Взгляд его был устремлен на ту, что сидела
неподалеку от лектора, - на Этель; она обнимала рукой свою маленькую
племянницу, и черные локоны ниспадали на ее лицо, еще более бледное, чем у
Клайва.
Она, разумеется, знала, что Клайв здесь. Она почувствовала, что он
здесь, едва вошла в зал; она увидела его сразу же и, наверно, продолжала
видеть лишь его одного, хотя глаза ее были опущены долу и она лишь по
временам поднимала их на мать, а потом опять склонялась над своей
златокудрой племянницей. Прошлое с его милыми воспоминаньями, юность с ее
надеждами и порывами, все, что вечно звучит в сердце и живет в памяти,
встало, должно быть, перед глазами бедного Клайва, когда он через пропасть
времен, печалей и расставаний увидел женщину, которую любил много лет. Вот
она сидит перед ним - та же, но совсем другая; далекая - точно умершая: ведь
она и вправду ушла в иной, недоступный мир. И коль скоро в этом сердце нет
любви - разве оно не хладный труп? Так осыпь же его цветами своей юности.
Омой горькими слезами. Обвей пеленами своей былой привязанности. Тоскуй и
плачь душа! Припади к ее гробу, лобзай мертвые уста, возьми ее руку! Но рука
эта вновь безжизненно упадет на охладевшую грудь. Прекрасным устам уже не
розоветь, не разомкнуться в улыбке. Опусти же крышку гроба, предай его
земле, а потом, дружище, сними со шляпы траурную ленту и вернись к своим
повседневным делам. Или ты полагаешь, что тебе одному пришлось совершить
подобное погребение? Иные мужчины уже назавтра будут смеяться и трудиться,
как прежде. Кое-кто нет-нет да заглянет еще на кладбище, чтобы прочесть там
краткую молитву и сказать: "Мир праху твоему!" А иные, осиротев, скоро
водворят в своем сердце новую госпожу, и та начнет рыться в ящиках, шарить
по углам, копаться в шкапах и однажды в каком-нибудь потайном месте найдет
маленький портрет или запыленную связку пожелтевших писем; и тогда она
скажет: "Неужели он любил эту женщину? Даже при том, что художник, вероятно,
польстил ей, право, ничего в ней нет, и глаза косят. Ну, а письма?.. Да
неужто это им он так умилялся?.. Меж тем я в жизни не читала ничего
банальней, ей-богу! А вот эта строчка совсем расплылась. О, здесь, верно,
она проливала слезы - пустые, дешевые слезы!.."
Слышите, это голос Барнса Ньюкома журчит, как вода, бегущая из водоема,
а наши мысли витают где-то далеко-далеко от этого зала, почти в тех же
краях, что и мысли Клайва. Но тут как раз фонтан иссякает; уста, из которых
лился сей холодный и бесцветный поток, перестают улыбаться. Лектор кланяется
и покидает кафедру. В зале возникает какое-то жужжание, поднимается гомон,
суета; тут и там кивают друг другу шляпки, колышутся перья, шелестят
шелковые юбки.
На эстраде, среди избранных, раздается: "Ах, спасибо! Так прелестно!",
"Я чуть не плакала!", "Да, прекрасно!", "Вы нам доставили такое
наслаждение!". Ну, а в зале другое: "Уморил, ей-богу!..", "Укутай-ка получше
горло, Мэри Джейн, не ровен час, схватишь простуду. Да не толкайтесь вы,
сэр!..", "Гарри, пошли, пропустим по кружечке!..".
Эти и подобные фразы долетают - а может быть, и нет - до слуха Клайва
Ньюкома, пока он стоит у заднего крыльца Атенеума, перед которым дожидается
экипаж сэра Барнса с зажженными фонарями и лакеями в парадных ливреях. Еще
один ливрейный выходит из дверей с девочкой на руках и бережно укладывает ее
на сидение. Вот появляется сэр Барнс, леди Анна и мэр города Ньюкома. За
ними следует Этель, и, когда она проходит под фонарями, взгляд ее
выхватывает из темноты лицо Клайва, такое же бледное и печальное, как у нее
самой.
А не продолжить ли нам свой путь до ворот Ньюком-парка, где на резных
завитушках играют отблески луны? Но большое ли удовольствие шагать вдоль
бесконечной замшелой изгороди и сомкнутого строя пихт? Что надеешься ты
увидеть за этой стеной, глупец? Куда занесли тебя ноги, безумный путник?
Разве тебе под силу порвать оковы, которые накинула на тебя судьба? И разве
там, у твоего причала не ждет тебя бедная малютка Рози Маккензи? Ступайте же
домой, сэр, а то, смотрите, схватите простуду!
И вот мистер Клайв возвращается в "Королевский Герб", поднимается в
свою спальню и по дороге слышит зычный голос мистера Фреда Бейхема,
держащего речь в распивочной перед "веселыми бриттами", ее завсегдатаями.


^TГлава LXVII^U
Ньюком воюет за свободу

Итак, лекция баронета в ту же ночь подверглась обсуждению в местном
парламенте, а точнее - в "Королевском Гербе", и мистер Том Поттс, прямо
скажем, не пощадил оратора. Политиканы из "Королевского Герба" находились в
оппозиции к сэру Барнсу. Да и многие обитатели этого города таили злобу на
своего депутата и готовы были завтра же против него восстать. Когда эти
патриоты собирались за бутылкой вина в дружеском кругу, они произносили
вольнолюбивые речи и частенько вопрошали друг друга, где им сыскать того,
кто избавит город Ньюком от тирании? Благородные сердца сограждан изнывали
под гнетом, а глаза их метали молнии, когда Барнс Ньюком проходил мимо. Том
Поттс, зайдя как-то раз в шляпный магазин Брауна, снабжавший шляпами слуг
сэра Барнса Ньюкома, издевательски предложил взять одну из этих касторовых
шляп, с позументом и кокардой, и выставить ее на рыночной площади, дабы все
жители Ньюкома кланялись ей, как некогда шляпе Гесслера.
- А не кажется ли вам, Поттс, - говорит Фред Бейхем, который, конечно,
был вхож в клуб "Королевского Герба" и украшал его сборища своим
присутствием и ораторским искусством. - Не кажется ли вам, что в борьбе с
этим Гесслером наш полковник вполне мог бы сыграть роль Вильгельма Телля?
Предложение это было принято с восторгом. Особенно горячо его поддержал
Чарльз Таккер, эсквайр, стряпчий, который без всякого колебания брался
провести в парламент полковника Ньюкома или какого-нибудь еще джентльмена,
как в упомянутом городе, так и в другом месте.
Подобно тем трем заговорщикам, которые на картинах и в пьесах о
Вильгельме Телле сходятся в лунную ночь, клянутся любовью к свободе и
избирают Телля своим вождем, Фред Бейхем, Том Поттс и Чарльз Таккер,
эсквайр, эти новоявленные Арнольд, Мельхталь и Вернер, собрались вкруг
пуншевой чаши и решили просить Томаса Ньюкома освободить отчизну. И вот
назавтра депутация города Ньюкома в лице этих трех господ явилась в
обиталище полковника и поведала ему о тяжелой судьбе их избирательного
округа; как он томится под владычеством Барнса Ньюкома и как честный люд
жаждет избавиться от этого узурпатора. Томас Ньюком принял депутацию весьма
чинно и любезно, закинул ногу на ногу, скрестил на груди руки, закурил свою
сигару и со свойственным ему достоинством выслушал то, что по очереди
излагали ему Поттс и Таккер, а Бейхем поддерживал их зычным "слушайте,
слушайте!.." и учтиво пояснял полковнику некоторые их загадочные
рассуждения.
Всем обвинениям, какие только ни выдвигали заговорщики против бедного
Барнса, полковник с готовностью верил. Он еще раньше решил для себя, что
этого преступника надобно изобличить и наказать. Туманные намеки стряпчего,
который готов был обвинить Барнса во всех смертных грехах, лишь бы без риска
для собственной особы, отнюдь не удовлетворяли Томаса Ньгокома.
- Расчетлив, говорите?! Да он удавится за полушку! По слухам, вспыльчив
и прижимист?! Мошенник, сэр, так и скажите, лжец, жадина, мучитель,
скаред!.. - выкрикивает полковник. - Мне ли не знать, ей-богу, что этот
злосчастный малый таков и есть на самом деле!
А мистер Бейхем замечает мистеру Поттсу, что нага друг, полковник, коли
что говорит, то за правдивость своих слов ручается.
- А все потому, Бейхем, - восклицает его покровитель, - что я должен
сам хорошенько разобраться, прежде чем высказывать суждение! Пока я
сомневался относительно этого молодого человека, я старался его оправдать,
как и должно всякому, кто чтит нашу замечательную конституцию. Пока я не
уверился, я молчал, сэр.
- Так или иначе, теперь очевидно, - говорит мистер Таккер, - что сэр
Барнс Ньюком, баронет, не тот человек, кому следует представлять в
парламенте наш славный округ.
- Представлять Ньюком в парламенте?! Это же позор для такого
благородного учреждения, как наша палата общин, что в ней заседает Барнс
Ньюком! Человек, чьему слову нельзя верить, чье имя запятнано всеми
мыслимыми пороками! По какому праву сидит он среди законодателей своей
родины?! - выкрикивает полковник, размахивая рукой, словно держит речь перед
палатой депутатов.
- Значит, вы за увеличение полномочий палаты общин? - спрашивает
стряпчий.
- Конечно, сэр, а как же иначе.
- Надеюсь, полковник Ньюком, что вы и за расширение избирательных прав?
- не унимается мистер Таккер.
- Голосовать должен всякий умеющий читать и писать. Таково мое мнение,
сэр! - провозглашает полковник.
- Либерал до мозга костей, - бросает Поттс Таккеру.
- До мозга костей, - вторит Таккер Поттсу. - Полковник вполне
подходящий для нас человек, Поттс.
- Как раз то, что нам нужно, Таккер. Сколько уж лет "Индепендент" ищет
такого человека! Вторым депутатом от нашего славного города непременно
должен быть либерал, а не какой-нибудь правительственный подголосок, середка
на половинку, вроде этого сэра Барнса, - одной ногой в Карлтон-клубе, другой
у Брукса. Старика Бунса трогать не будем. Пусть сидит в парламенте: он свое
дело знает. Бунс сидит прочно! Уж кто-кто, а я понимаю настроения публики!
- Еще бы, Поттс, лучше всех в Ньюкоме! - поддакивает мистер Таккер.
- А такой достойный человек, как полковник... истинный либерал, который
стоит за избирательное право для домовладельцев и квартиронанимателей...
- Безусловно,господа.
- И вообще за широкие либеральные принципы, да-да, - такой человек,
разумеется, имеет много шансов одолеть на ближайших выборах сэра Барнса
Ньюкома. Все дело в том, чтоб найти такого человека - настоящего друга
народа!
- Уж я вам в точности могу сказать, кто настоящий друг народа, -
вмешивается Фред Бейхем.
- Человек состоятельный, с положением и жизненным опытом, воевавший за
отчизну. Человек, снискавший любовь всей округи, - да-да, полковник, не
спорьте! Кто же не знает вашей доброты, сэр! Вы-то не стыдитесь своего
происхождения, и весь Ньюком, от мала до велика, знает, какую редкую заботу
проявляете вы об этой старушке, как бишь ее?..
- Миссис Мейсон, - подсказывает Фред Бейхем.
- Вот-вот. Если такой человек, как вы, сэр, согласится выставить свою
кандидатуру на будущих выборах, каждый истинный либерал в нашем городе без
колебания поддержит вас, и мы свергнем тирана, попирающего наши святые
права!
- Признаться, нечто в этом роде приходило и мне в голову, господа, -
замечает Томас Ньюком. - Глядя, как человек, позорящий наше имя и само
название города, от которого мы его получили, представляет свою родину в
парламенте, я подумал, что и для города, и для нашей семьи было бы куда
похвальнее, если б в депутаты от Ньюкома избирался, уж по крайней мере,
человек честный. Я старый солдат, я всю жизнь прожил в Индии и не очень
сведущ в здешних делах. (Возгласы: "Да нет! Что вы!") У меня появилась
надежда, что мой сын, мистер Клайв Ньюком, вполне мог бы помериться силами в
здешнем округе со своим недостойным кузеном и, пожалуй, занять место вашего
депутата в парламенте. Состояние, которое мне удалось скопить, разумеется,
перейдет к нему, и притом в недалеком будущем, ибо мне без малого семьдесят,
господа.
Его собеседники удивлены этим заявлением.
- Но мой сын Клайв, - продолжает полковник, - как то известно нашему
другу Бейхему, к моему, скажу прямо, сожалению и прискорбию, объявил, что не
чувствует склонности к политике, не стремится достичь общественного поста,
хочет заниматься своим делом - в коем, боюсь, тоже не слишком усердствует -
и решительно отверг мою мысль выставить его кандидатуру против сэра Барнса
Ньюкома. Я считаю, что наше положение в обществе налагает на нас
определенные обязательства. Еще недавно я совсем не помышлял об участии в
политике и собирался мирно доживать свои дни в отставке. Но с тех пор, пак
небу было угодно значительно увеличить мои средства и поставить меня
директором-распорядителем крупной банкирской фирмы (что само по себе
налагает большую общественную ответственность), я вместе с моими коллегами
почел уместным, чтобы кто-нибудь из нас при случае прошел в парламент, и,
конечно, не в моих правилах отступать от исполнения своего долга на том или
ином поприще.
- Итак, полковник! - восклицает мистер Поттс. - Вы придете на собрание
избирателей, которое мы на днях созовем, и повторите им то, что сейчас
сказали нам, и притом - так же убедительно. Значит, я могу сообщить в своей
газете, что вы дали согласие на выдвижение своей кандидатуры?
- Можете, сударь, я к вашим услугам.
На сем эти официальные переговоры и закончились.
В следующем же номере "Индепендента", помимо критической статьи мистера
Уорингтона о лекции баронета, появилась весьма язвительная передовая,
исполненная злых нападок на упомянутого депутата от города Ньюкома.

"Этот джентльмен, - говорилось в статье, - выказал такой недюжинный
лекторский талант, что будет весьма обидно, если он не оставит политику и