Мей Лев Александрович. Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

бабушкиной библиотеки, и посоветовалась с этим господином - он муж моей
лучшей подруги, миссис Пенденнис, а также близкий друг моего дядюшки и
кузена Клайва. Так вот: я желаю1 и решительно настаиваю на этом, чтобы моя
доля из наследства, оставленного нам, девочкам, покойным отцом, передана
была моему кузену мистеру Клайву Ньюкому во исполнение воли нашей умершей
бабушки.
- Да вы же, голубушка, давно отдали свою долю братцам и сестрицам! -
вскричал адвокат.
- Я желаю, сэр, чтобы эти шесть тысяч фунтов были отданы моему кузену,
- повторила мисс Ньюком, густо краснея. - Дядюшка мой, этот редкостный
человек, которого я люблю всем сердцем, сэр, сейчас испытывает крайнюю
нужду. Знаете, где он находится, сэр? Милый мой, добрый, великодушный
дядя!.. - И тут мисс Ньюком, разгорячаясь все больше и больше - щеки ее
пылали, глаза излучали доброту, а голос проникал в самое сердце обоих
слушателей, - принялась рассказывать историю злоключении ее дядюшки и кузена
и о своем желании с божьей помощью облегчить их участь. Как теперь вижу
перед собой эту благородную девушку, а рядом умиленного старого законника,
который, покачивая седой головой, глядит на нее восхищенными глазами и
постукивает рукой то по коленке, то по своей табакерке, - он сидит перед
конторкой, заваленной папками, а позади него до потолка громоздятся жестяные
ящики с делами его клиентов.
- Если я правильно вас понял, вы хотите, чтобы деньги поступили не от
мисс Ньюком, а от всего семейства? - говорит мистер Льюс.
- Только от семейства, вот именно, - отвечает мисс Ньюком.
Мистер Льюс поднимается со своего старого и истертого, набитого конским
волосом кресла, на котором он просидел уже полстолетия, внимая
многочисленным клиентам, приходившим к нему как раз с обратными просьбами.
- Мистер Пенденнис, - продолжал поверенный, - я завидую вам в том, что
вы сопровождаете эту юную леди. Завидую, что сейчас вы отнесете эти добрые
вести своим друзьям. Позвольте же, мисс Ньюком, мне, старику, знавшему вашу
семью добрые шестьдесят лет, еще в те поры, когда вашего батюшку водили в
длинном платьице, сказать вам, как искренне и глубоко я люблю и уважаю вас,
голубушка! Так когда вы желаете, чтобы мистер Клайв Ньюком получил свое
наследство?
- Хорошо бы мистер Пенденнис мог прямо сейчас отнести его. Я вас очень
прошу, мистер Льюс!.. - проговорила девушка, склонив голову, отчего на лицо
ее упала вуаль, и на мгновение сложив руки, точно для молитвы.
Мистер Льюс посмеялся такому нетерпению, но сказал, что коли уж ей так
загорелось получить эти деньги, то он немедленно их ей предоставит. И,
прежде чем мы покинули контору мистера Льюса, он составил письмо,
адресованное Клайву Ньюкому, эсквайру, в котором сообщалось, что в книгах
покойной миссис Ньюком недавно сыскалась одна бумага (копия оной
прилагается) и что семья покойного сэра Брайена Ньюкома во исполнение воли
своей покойной прародительницы помещает шесть тысяч фунтов стерлингов в банк
господ Г. У. на имя мистера Клайва Ньюкома, какового мистер Льюс остается
покорным слугой, и прочее и прочее. Когда письмо было одобрено и с него была
снята копия, мистер Льюс согласился, чтобы мистер Пенденнис, раз уж этого
желает мисс Ньюком, снес его по назначению. И вот, спрятав в карман
драгоценный документ, я покинул обиталище старика-адвоката вместе с моей
прелестной и доброй спутницей.
Наш кеб уже несколько часов дожидался у дверей дома на
Линкольнс-Инн-Филдз, и я спросил мисс Ньюком, куда мне теперь надлежит ее
доставить.
- Где находятся Серые Монахи? - спросила она. - Мне бы так хотелось
повидать дядюшку!


^TГлава LXXIX,^U
в которой встречаются старые друзья

Мы поднялись по Сноухилл, миновали грязные загоны Смитфилдского рынка,
проехали по Сент-Джон-стрит и, наконец, достигли старинных цистерцианских
ворот, за которыми находилось здание богадельни Серых Монахов. Я вошел в
ворота об руку с моей прекрасной молодой спутницей и повел ее к тому крылу,
где помещалась келья брата Ньюкома.
Когда мы проходили через двор, братия возвращались с обеда. Человек
сорок или больше стариков в черных одеяниях выходили из дверей трапезной и
разбредались по двору в направлении своих келий. Я почувствовал, как
задрожала на моей руке ручка Этель, когда она шла, всматриваясь в обитателей
богадельни, ожидая узнать среди них знакомое и милое ей лицо дяди. Но его в
этой толпе не было. Мы вошли в его комнату, дверь которой была отворена;
убиравшая помещение служанка сообщила нам, что полковник Ньюком не вернется
до вечера, следовательно, поездка наша была напрасной.
Этель обошла комнату и оглядела все ее нехитрое убранство; увидела
портреты Клайва и его сына, две скрещенные сабли над камином, Библию на
столике под зарешеченным окном этой старинной постройки. Она тихо подошла к
его скромной постели и опустилась возле нее на стул. Без сомнения, она в
этот миг молилась про себя за того, кто обычно здесь спал. Затем она
приблизилась к стене, на которой висел его черный форменный плащ, и,
поднявши край этого смиренного одеяния, поцеловала его. Взиравшая на все это
служанка, наверное, про себя любовалась печальной и одухотворенной красотой
Этель. Я шепнул старушке, что пришедшая барышня - племянница полковника.
- Сюда еще захаживает его сын - тоже очень красивый господин! -
отозвалась служанка.
Женщины о чем-то поговорили немного.
- Что вы, мисс, не надо! - воскликнула та, что была старше и бедней,
очевидно, изумленная щедрым подарком мисс Ньюком. - Я и без денег хорошо за
ним хожу! Его все здесь любят - уж такой человек! Да я готова для него
неделями ночи не спать, ей-богу!
Моя спутница достала из ридикюля карандаш и, написав на клочке бумаги
"Этель", положила записку на Библию. Тем временем уже стемнело; и когда мы
очутились во дворе, в окнах келий замерцали слабые огоньки, тускло
освещавшие это унылое, поседевшее от времени место. Не одна жизнь, некогда
йркая, тускло мерцала здесь на грани вечной ночи. Мы молча покинули тихий
двор и вскоре очутились среди шума и толчеи залитых светом лондонских улиц.
- Полковник, должно быть, отправился к Клайву, - предположил я. - Не
угодно ли мисс Ньюком последовать за ним туда?
Мы посовещались с ней минуту-другую, и вот она собралась с духом и
сказала "да".
- Гони на Хауленд-стрит! - приказал я кучеру. Лошадь, наверно, устала,
ибо путешествие наше что-то очень затянулось. За всю дорогу ни один из нас,
помнится, не проронил ни слова.
Я взбежал наверх, чтобы предупредить друга о прибытии гостьи. Клайв,
его жена, отец и теща сидели в плохо освещенной гостиной миссис Клайв. Рози,
по обыкновению, полулежала на диване, а малыш сидел на коленях у деда.
Я едва поклонился дамам, так мне не терпелось сообщить все полковнику.
- Я только что заезжал в поисках вас к Серым Монахам! - бросил я. - То
есть...
- Ну да, в богадельню, сэр! Можете без стеснения говорить об этом, раз
уж полковник Ньюком не стыдится жить там! - вскричала полковая дама. - Уж
будьте любезны говорить на родном языке, Клайв, если только речь не идет о
чем-то, что неприлично слушать дамам! (Клайв тем временем взволнованно
рассказывал мне по-немецки, что четверть часа назад здесь произошла ужасная
сцена: отец, обмолвившись, выдал секрет своего обиталища.)
- Что ж, выкладывайте все начистоту, Клайв! - вопила полковая дама,
принимая величественную позу и простирая свою мощную длань над беспомощным
своим чадом. - Полковник признался, что пошел жить в богадельню, как
последний нищий! Он промотал свои денежки, - да и мои в придачу! - промотал
деньги этой беззащитной малютки (успокойся, Рози, любовь моя!), а теперь
окончательно осрамил семью своим низким и недостойным - да-да, низким и
недостойным и постыдным поведением! Ах, моя деточка, моя бесценная деточка!
Я не в силах думать, что твой свекор очутился в работном доме!
Между тем Рози, над которой мать произносит этот душераздирающий
монолог, стонет и всхлипывает, лежа на диване среди выцветших ситцевых
подушечек.
Я хватаю за руку Клайва, который, слыша, как эта фурия поносит его
доброго родителя, в бессильной ярости бьет себя кулаком по лбу. Жилы на его
кулаке вздулись, и все его тело содрогалось и трепетало от безысходной муки.
- Друзья полковника Ньюкома, сударыня, - говорю я, - держатся иного
мнения, чем вы, и считают, что он лучше вас или кого бы то ни было способен
судить о том, что ему прилично, а что нет. Все мы, любившие его во дни его
процветания, еще больше любим и уважаем его за то, как он переносит свое
несчастье. Неужели, по-вашему, его знатный друг, граф X., благословил бы его
на поступок, недостойный джентльмена? Или, может быть, принц де Монконтур
одобрил бы его действия, если бы не был восхищен ими? (Трудно передать, до
чего мне претили подобные доводы и как глубоко я презирал эту женщину, на
которую, я знал, они подействуют.) И как раз сейчас, - добавил я, - я
возвращаюсь от Серых Монахов, куда ездил с одной родственницей полковника,
питающей к нему безграничную любовь и почтение. Она мечтает помириться с ним
и дожидается внизу, горя желанием пожать ему руку и обнять жену Клайва.
- Кто же это? - говорит полковник, ласково взглянув на меня и продолжая
гладить по головке внука.
- Кто это, Пен? - спрашивает Клайв. И я шепнул ему: "Этель". Он вскочил
с места и с возгласом: "Этель! Этель!" - бросился вон из комнаты.
Малютка Рози тоже приподнялась на своем диване и ухватилась худенькой
ручкой за скатерть, и на щеках ее ярче обычного выступили два багровых
пятна. Я понял, что ее маленькое сердечко преисполнилось жестокой муки.
Господи помилуй, ведь именно близкие повинны были в том, что оно сейчас
изнемогало от ревности!
- Как, мисс Ньюком? Рози, душечка, накинь шаль! - восклицает полковая
дама, и на лице ее появляется недобрая улыбка.
- Это Этель. Этель, моя племянница. Я любил ее, когда она была еще
совсем маленькой, - говорит полковник, поглаживая мальчика по головке. - Она
очень хорошая, очень красивая и милая девочка.
Страдания, перенесенные Томасом Ньюкомом, сокрушили доброе сердце
старика, и теперь он порой терял ощущение реальности. То, что продолжало
доводить Клайва до бешенства, уже не действовало на его отца; оскорбления
этой женщины только ошеломляли его и притупляли его чувства.
Дверь отворилась, и белокурый мальчуган поспешил навстречу гостье,
которая вошла под руку с Клайвом, измученным и бледным как смерть. Мальчик,
не сводя глаз с величавой Дамы, следовал за ней, а она подошла прямо к
дядюшке, по-прежнему сидевшему понурив голову. Мысли его были далеко. Он
потянулся к ребенку, желая опять приласкать его.
- Посмотри, отец, кто к нам пришел, - говорит Клайв, кладя руку на
плечо старика.
- Дядюшка, это я, Этель! - воскликнула девушка и взяла его за руку; она
опустилась перед ним на колени, обняла его за шею, поцеловала и расплакалась
у него на плече. Через минуту он совсем опомнился. Он обнял ее с былой
горячностью и принялся осыпать ее ласковыми именами, произнося какие-то
отрывочные фразы, как то бывает с глубоко растроганными людьми.
Мальчуган подошел вплотную к креслу, на котором сидел дед, обхвативший
руками гостью, а над всеми тремя склонилась высокая фигура Клайва. На Рози
было страшно смотреть: ее взгляд был прикован к этой группе, а на лице
появилась какая-то мученическая улыбка. Миссис Маккензи созерцала всю сцену,
стоя с надменным видом позади дивана. Она попыталась взять исхудалую горячую
руку Рози. Бедняжка вырвала ее прочь, уронив при этом с пальца обручальное
кольцо; и тогда, спрятав лицо в ладонях, она заплакала... заплакала так, что
казалось, ее маленькое сердце вот-вот разорвется. Господи, как много всего
было в этом взрыве затаенных чувств и накипевшей боли! Кольцо покатилось по
полу; мальчик пополз за ним, подобрал и протянул матери, глядя на нее своими
большими, полными удивления глазами.
- Мама плачет?.. Вот мамино колечко! - пролепетал он, отдавая ей
золотой ободок.
С пылкостью, которой я никогда прежде не замечал в ней, она схватила
ребенка и сжала в своих слабых руках. Силы небесные! Какие жестокие страсти,
какая ревность, горе, отчаяние томили и терзали сердца этих людей, которые,
повернись их судьба иначе, могли бы жить счастливо!
Клайв подошел к дивану и, с величайшей нежностью и лаской склонившись
над женой и сыном, стал всячески утешать ее добрыми словами, коих я,
признаться, старался не слышать, смущенный тем, что присутствую при этой
неожиданной сцене. Впрочем, никто здесь не обращал внимания на свидетелей;
даже миссис Маккензи временно безмолвствовала. Речи Клайва, наверно, были
очень бессвязны, однако женщины в подобных случаях отличаются большим
самообладанием; и вот Этель с той благородной грацией, какую я затрудняюсь
описать, подошла к Рози, села возле нее и принялась рассказывать о том, как
давно ее мучает, что у них с милым дядюшкой произошел разлад. Она говорила о
детстве, когда он был для нее вторым отцом; о своем желании, чтобы Рози
полюбила ее как сестру, и высказывала надежду, что скоро все переменится к
лучшему и они обретут счастье. Она не забыла выразить матери восхищение ее
красивым и понятливым мальчиком; рассказала, как воспитывает племянников, и
пожелала, чтобы крошка Томми тоже звал ее "тетя Этель". Сейчас ей пора
ехать, но она бы хотела прийти опять. А может быть, Рози с сынишкой навестят
ее? Он согласен ее поцеловать? Томми с радостью последовал ее приглашению;
но когда Этель на прощение обняла и поцеловала его мать, на лице Рози опять
появилась та же мученическая улыбка, и губы, прикоснувшиеся к щеке Этель,
были совсем бескровными.
- Завтра я опять приеду навестить вас, можно, дядюшка? Я сегодня
побывала в вашей комнате, сэр, говорила с вашей ключницей - она премилая
старушка. Я видела ваше черное форменное платье. Завтра вы непременно его
наденьте, и мы отправимся с вами гулять: вы покажете мне все старинные
живописные постройки во дворе вашей богадельни. А потом я зайду к вам и
приготовлю вам чай; ключница сказала, это можно. Вы проводите меня до
экипажа? Впрочем, нет, пусть это сделает мистер Пенденнис. - И она вышла из
комнаты, подав мне знак следовать за ней.
- Вы сейчас же поговорите с Клайвом, хорошо? - сказала она мне за
дверьми. - А вечером заедете ко мне, чтобы нынче же узнать, как все было.
Я поспешил назад, ибо, сказать по правде, мне не терпелось обрадовать
старых друзей доброй вестью.
Сколь ни было коротко мое отсутствие, миссис Маккензи успела
воспользоваться им, чтобы вновь повести атаку на Клайва и его родителя и
объявить, что Рози, конечно, может ехать к этой мисс Ньюком, которую все
уважают лишь за ее богатство, но уж она-то ни за что к ней не поедет - ни за
что!
- Наглая гордячка! Эко передо мной важничала! Видно, решила, что я
здесь за прислугу, - витийствовала миссис Маккензи. - Ну да, вроде половой
тряпки под ногами! Или собачонки, на которую не стоит и слова потратить! -
Так она стояла, картинно раскинув руки и рассуждая о своей принадлежности к
собачьей породе, когда я вернулся в гостиную и вспомнил, что Этель
действительно за весь свой визит не удостоила миссис Маккензи ни единым
словом,
Я притворился, будто ничего не заметил, и поспешил сказать, что мне
надобно поговорить с Клайвом в его мастерской. Миссис Маккензи, знавшая, что
я раза два доставал Клайву заказы на рисунки, была со мной любезна и не
воспротивилась нашему уходу.
- А ты не пойдешь с нами выкурить трубочку, папа? - спросил Клайв.
- Уж конечно, ваш папенька намерен просидеть здесь до самого обеда! -
говорит полковая дама, презрительно тряхнув головой.
Когда мы вышли на лестницу, Клайв с тяжким вздохом пробормотал что-то
вроде: "...сил больше нет выносить это, ей-богу!"
- Дай отцу сигару, Клайв, - сказал я. - А теперь, сэр, усаживайтесь в
кресло, и пусть это будет самая приятная сигара, какую вам приходилось
курить. Так вот что, Клайв, дорогой мой дружище, тебе не придется больше
терпеть полковую даму! Если хочешь, можешь сегодня же избавиться от этого
наваждения! И отца можешь снова вернуть под свой кров.
- Что вы, Артур, мне нужно к десяти быть обратно, сэр. В десять часов -
отбой: барабан бьет... то бишь колокол прозвонит, и запрут ворота. - И он
рассмеялся и покачал своей стариковской головой. - Вдобавок, ко мне прибудет
в гости молодая леди, сэр. Она придет приготовить мне чай, и мне надобно
попросить миссис Джоунз, чтобы все у нас было, что требуется... все, что
требуется. - И старик опять рассмеялся.
Сын взглянул на него, потом на меня, и глаза его наполнились
безграничной тоской.
- Но как, как можно сделать, Артур, чтобы эта женщина убралась отсюда,
а он вернулся и жил с нами?! - промолвил Клайв.
Я нащупал в кармане письмо мистера Льюса и, схватив за руку моего
милого друга, велел ему приготовиться к добрым вестям. Я рассказал ему, как
по счастливой случайности два дня назад Этель в семейной библиотеке,
заглянув в "Историю Индии" Орма, которую ее бабушка читала в день смерти,
обнаружила там бумагу, воспроизведенную в копии и приложенную к этому
письму; и я протянул моему другу конверт.
Он вскрыл конверт и прочел обе бумаги. Я не могу сказать, что заметил
на его лице особое удивление, ибо я почему-то, пока Клайв изучал документ,
не сводил глаз с милого и доброго лица полковника.
- Это все... Этель устроила, - произнес Клайв торопливо. - Никакого
письма не было.
- Заверяю тебя честью, что было, - отвечал я. - Вчера вечером мы
привезли его в Лондон - спустя несколько часов после того, как она нашла
его. Мы показали его сэру Барнсу Ньюкому и он... он не смог отрицать его
подлинность. Потом мы отвезли его мистеру Льюсу, который сразу признал руку
старой миссис Ньюком, - он был ее поверенным и сейчас состоит в той же
должности при их семействе. Как видишь, семья признала твои права на
наследство и выделила твою долю, которую, при желании, ты можешь завтра же
получить. Какое счастье, что это обнаружилось уже после краха
Бунделкундского банка. Этот проклятый банк проглотил бы ваше наследство
вместе со всем остальным.
- Послушай, папа, ты помнишь "Историю Индии" Орма?! - спрашивает Клайв.
- "Историю" Орма? А как же! Когда я был мальчиком, я цитировал ее
наизусть целыми страницами, - отвечает старик и тут же принимается
декламировать. - "Оба батальона шли навстречу друг другу, не переставая
палить из пушек. Француз, подступив ко рву, решил, что британец не рискнет
его штурмовать. Но майор Лоуренс приказал сипаям и артиллерии... да-да...
сипаям и артиллерии занять рубеж и оборонять обоз, чтобы он не достался
мараттам..." Орм называл их мараттами. Видите, я и сейчас помню на память
целые страницы, сэр!
- О, это лучшая из всех написанных книг! - восклицает Клайв.
Полковник возразил, что хотя он сам не читал, но, по слухам, мистер
Милль тоже написал очень ученую историю; он как раз собирается ее прочесть.
- У меня теперь досуга хватает, - добавил этот добряк. - В богадельне
весь день свободен, побываешь в церкви и делай что хочешь. А подростком,
сэр, я, бывало, как говорится, "дам деру" да в трактир, что в
Цистерциан-Лейн, в "Красную Корову", и рома себе закажу, так-то, сэр! Я
страшный был повеса, Клайви! Ты, благодарение богу, был не такой! Да,
страшный был пострел, и бедный мой батюшка меня сек, только это, по-моему,
было жестоко. И не потому, знаешь, что больно, нет, не потому... - Тут на
глазах у него выступили слезы, и он уронил голову на руку. Сигара
выскользнула из пальцев и, почти докуренная до конца, рассыпалась в пепел.
Клайв с грустью взглянул на меня.
- В Булони он частенько бывал в таком состоянии, Артур, - шепнул он
мне. - Как эта... эта баба устроит сцену, он и слабеет умом. Он никогда не
отвечал на ее оскорбления; ни одного дурного слова не проронил в ответ на ее
жестокие нападки. О, теперь я от нее избавлюсь! Господи, какое счастье, что
я могу вернуть ей деньги! Но кто заплатит, - прибавил он, дрожа всем телом,
- за то, что выстрадал по ее вине этот добрый старик? - И он повернулся к
отцу, по-прежнему погруженному в свои думы.
- Папа, вам больше не придется возвращаться к Серым Монахам! -
прокричал он.
- Что ты, Клайв! Мне надо вернуться, дружок, и ответить "Adsum" {Я
здесь (лат.).}, когда меня вызовут на перекличке. "Ньюком!" А я - "Adsum!"
Хе-хе! Так мы всегда отвечали... да, вот так!..
- Если вы и пойдете туда, то лишь затем, чтобы собрать свои вещи, а
потом вернуться к нам и жить вместе со мной и Томми, - продолжал Клайв и тут
же в нескольких словах изложил полковнику Ньюкому историю о полученном
наследстве.
Старик, казалось, не очень понимал то, что рассказывал ему сын. Когда
же понял, то совсем не обрадовался; однако на слова Клайва: "Теперь мы можем
расплатиться с миссис Маккензи", - полковник ответил: "Правильно, очень
правильно" - и сейчас же назвал точную сумму с процентами, составлявшую их
долг теще, - да и как ему было забыть об этом, бедняге!
- Конечно, мы ей все вернем, Клайви, когда будет возможность!
Но сколько ни объяснял ему Клайв, он, по-моему, так и не уразумел, что
долг миссис Маккензи может быть без всякого труда выплачен завтра же.
Пока шел этот разговор, в дверь мастерской постучались, и вошедшая
служанка обратилась к Клайву со следующими словами:
- Извините, сэр, но миссис Маккензи желает знать, долго ли еще
дожидаться вас с обедом.
- Пошли обедать, отец! - восклицает Клайв. - И ты, Пен, ведь тоже не
откажешься отобедать с нами, не правда ли? - добавляет он. - Возможно, мы в
последний раз садимся за стол в столь приятной компании. Идем, - зашептал он
торопливо, - я хочу, чтобы ты был там: может, она хоть чуточку попридержит
язык!
Когда мы шли в столовую, я вел под руку полковника Ньюкома, и добрый
старик рассказывал мне историю о том, как миссис Маккензи накупила акций
Бунделкундского банка и, не являясь женщиной деловой, забрала себе в голову,
будто он промотал ее деньги.
- И вот мне все хочется, чтобы Клайв вернул ей эти деньги, и он вернет
ей, я знаю, что вернет! - говорит полковник. - И тогда мы заживем
тихо-мирно, Артур, потому что, между нами сказать, иные женщины, когда
злятся - хуже нечистого!.. - И, высказав эту поразительно новую истину, он
опять засмеялся, а входя в столовую, с покорностью склонил свою добрую седую
голову.
В столовой уже сидел на своем высоком стульчике маленький Томми в
обществе одной лишь бабушки, которая в величавой позе стояла у камина.
Расставаясь с ней перед тем, как нам с Клайвом уйти в мастерскую, я уже
откланялся и по всей форме распрощался с ней, поскольку не собирался тогда
вторично воспользоваться ее хлебосольством. Мое возвращение, судя по всему,
не слишком ее обрадовало.
- Разве мистер Пенденнис еще раз окажет нам честь отобедать с нами,
Клайв? - сказала она, обращаясь к зятю. Клайв немногословно ответил, что да,
он просил мистера Пенденниса остаться.
- С вашей стороны было бы очень любезно, если б вы, по крайней мере,
поставили меня о том в известность, - продолжает полковая дама, но теперь к
ее величавости прибавляется еще и язвительность. - У нас будет очень скудная
трапеза, мистер Пенденнис! Я не привыкла подобным образом потчевать своих
гостей!
- Холодный ростбиф, плохо ли? - бросает Клайв и принимается нарезать
остатки говядины, которая вчера в горячем виде составляла наше
рождественское угощение.
- Именно, что плохо, сударь! Я не привыкла так угощать своих гостей.
Мария, куда девался еще кусок ростбифа? Не иначе, три фунта отрезали от него
с полудня! - И она, сверкая очами и кольцами, ткнула пальцем в злополучное
блюдо.
И впрямь ли Мария занималась тайной рождественской благотворительностью
или водила дружбу с каким-то неведомым полицейским, питавшим пристрастие к
ростбифу, сказать затрудняюсь, только она ужасно всполошилась и стала
уверять хозяйку, что не трогала ни кусочка, ну ни единого, ей-ей!
- Да провались она, эта говядина! - восклицает Клайв, орудуя ножом.
- Это она, она отрезала! - визжит полковая дама и тяжело ударяет
кулаком по столу. - Мистер Пенденнис, вы видели вчера этот кусок.
Восемнадцать фунтов он весил, а глядите, что осталось! Видно, мало нас
разоряли!
- К черту говядину! - кричит Клайв.
- Тише, тише. Возблагодарим господа за наш сытный обед. Benedicti
benedicamus {Благословенные благословим (лат.).}, Клайви, мой мальчик, -
говорит полковник дрожащим голосом.
- Что ж, ругайтесь, сэр! Сквернословьте при ребенке! И пусть моя
бесценная деточка, которая не в силах сидеть за столом и там, лежа на
диване, щиплет понемногу свою котлетку, - ее приготовила ей бедная мамочка,
мистер Пенденнис, сама приготовила и подала ей вот этими руками, - пусть,
пусть она слышит вашу ругань и богохульства, Клайв Ньюком! Ведь их и в той
комнате слыхать!
- Оставьте нас в покое!.. - стонет Клайв; а я, признаться, сижу,
уставившись в свою тарелку, и, пока с нее не исчезает последний кусок, не
решаюсь поднять глаза на окружающих.
Наступило некоторое затишье; оно длилось до появления второй перемены,
состоявшей, как догадывается проницательный читатель, из разогретого плум
пудинга и оставшихся от вчерашнего угощения пирожков. Мария, подававшая на
стол эти яства, по-моему, имела очень смущенный вид и хотела быстренько все
поставить и тут же ретироваться.
Но полковая дама остановила ее окриком:
- Кто съел пудинг?! Да-да, я хочу знать, кто его съел?! Я его видела в